Глава III.

При Сибирском правительстве

В Омске

В Омск я приехал поздно вечером и поселился в гостинице «Россия», где мне отвели довольно обширный номер из двух комнат, убого обставленных и не блиставших чистотою. Поужинать пришлось в ресторане гостиницы. Здесь, несмотря на позднее время, было много посетителей, преимущественно военных.

Назавтра утром я отправился в помещение Совета министров Сибирского правительства и представился председателю Совета П. В. Вологодскому, с которым я раньше лично знаком не был. Вологодский сказал мне несколько теплых приветственных слов и пригласил меня на вечернее заседание Совета министров. [344]

На этом заседании я познакомился со многими выдающимися деятелями Сибирского правительства. Самое заседание продолжалось, кажется, до часу ночи, прошло в чисто деловой атмосфере и произвело на меня благоприятное впечатление.

В заседании участвовали как «полномочные министры» Сибирского правительства и их товарищи, так и управляющие министерствами, с одинаковым правом голоса. Бросались в глаза простота и отсутствие помпы. Вологодский ровно и спокойно вел обсуждение вопросов. Единственным минусом в его председательствовании показалось мне то, что он иногда позволял прениям затягиваться долее, чем это было нужно.

Как я узнал позднее, мое прибытие в Омск вызвало в местных общественных и военных кругах, оказывавших влияние на правительство, некоторую тревогу. Тревога эта, видимо, вызывалась опасениями, как бы с появлением нового лица не нарушилось сложившееся уже к этому времени некоторое правительственное равновесие. Эти круги были удовлетворены деятельностью так называемого Западно-Сибирского Комиссариата правительства автономной Сибири, просуществовавшего почти весь июнь месяц 1918 года и выполнявшего за это время функции правительства, и с некоторою опаскою отнеслись затем к факту передачи власти Сибирскому правительству в лице его полномочных пяти министров. После, приглядевшись к новому правительству, успокоились, но, опасаясь включения в состав правительства кого-либо из членов Дерберовской группы, оперировавшей на Дальнем Востоке, и боясь всяких изменений status quo вообще, провозгласили:

— Пять министров! И ни одного больше!

Понятно, как косо могли смотреть омичи на шестого министра, только что прибывшего в Омск.

Состав правительства

К моему приезду в Омск конструкция Сибирского правительства и его личный состав были таковы.

Председателем Совета министров и министром иностранных дел состоял П. В. Вологодский; его заместителем и министром внутренних дел — В. М. Крутовский; членами [345] Совета министров были: министр юстиции Г. Б. Патушинский, министр финансов И. А. Михайлов; министр туземных дел М. Б. Шатилов и министр снабжения — автор этих строк.

Таков был «Совет шести министров».

В то время как я приехал в Омск, В. М. Крутовский там отсутствовал и проживал в Красноярске, по каким-то причинам не желая принимать участия в делах Сибирского правительства, но и не слагая с себя должности министра.

Таким образом, с моим приездом Совет министров стал фактически состоять опять-таки из пяти лиц. В таком своем составе Совет министров решал все важнейшие вопросы политического и иного свойства. Для обсуждения же текущих вопросов управления и законодательства Совет приглашал на свои заседания с правом голоса товарищей министров и управляющих министерствами. Таковыми были: приват-доцент Головачев (товарищ министра иностранных дел); адвокат Старынкевич (за отсутствием Крутовского, управляющий министерством внутренних дел); омский судебный деятель Морозов (товарищ министра юстиции); банковские деятели Буяновский и Скороходов (оба — товарищи министра финансов); генерал Гришин-Алмазов (управляющий военным министерством); проф. Сапожников (упр. министерством народного просвещения); инженер Степаненко (упр. министерством путей сообщения); проф. Гудков (упр. министерством торговли и промышленности); Зефиров (упр. министерством продовольствия); Шумиловский (упр. министерством труда). Управляющим делами Совета министров был проф. Г. К. Гинс. Секретариатом Совета заведовал Т. В. Бутов.

Интересно отметить, что в то же самое время родной брат Бутова, как это стало известно из опубликованных мемуаров советских деятелей, был также заведующим секретариатом реввоенсовета, т.е. был ближайшим сподвижником Троцкого, который состоял председателем этого военного советского учреждения и вел войну с Деникиным, с Омском и другими белыми фронтами.

Нередко на заседания этого расширенного Совета министров Сибирского правительства приглашались и помощники управляющих министерствами. Таким образом пленум заседания Совета мог достигать иногда 20 человек и более. [346]

Такое «двойственное» состояние Совета министров сложилось исторически, в силу «судеб революции», и не могло не вызывать на практике известных неудобств и осложнений.

События затем стали складываться так, что Совет министров из пяти лиц, избранных в члены Правительства Сибирской Областной думой, стал играть роль своего рода «Сибирской директории», т.е. органа верховной власти на освобожденной от большевиков территории Сибири. Но он не решался оформить в этом смысле свое положение и вступить в открытый и прямой конфликт с Сибирской Областной думой, собиравшейся в скором времени властно заявить о своем существовании.

Как же обстояли дела в этой «Сибирской директории»?

Мои наблюдения в течение нескольких первых дней показали мне, что здесь обозначились уже два направления политической мысли: одно, умеренное, представляли Вологодский и Михайлов; другое, с оттенком левизны и эсеровщины — Шатилов и Патушинский.

Мне предстояло, таким образом, усилить одно из этих двух направлений политической работы Сибирского правительства.

Новая обстановка

Вскоре же мне пришлось убедиться в том, что Совет министров в его расширенном составе занимается вопросами не столько управления, сколько законодательства, и что он, таким образом, постепенно превращается в законодательное учреждение. Действительность ставила перед правительством, одни за другими, всевозможные вопросы и задачи, которые часто нужно было решать в законодательном порядке и притом спешно. В этом смысле жизнь была беспощадна и не давала правительству, что называется, ни отдыху ни сроку.

Я не буду излагать здесь основы направлений правительственной и законодательной деятельности Сибирского правительства, ибо этот вопрос уже достаточно подробно освещен в появившейся мемуарной литературе, особенно в обстоятельной книге проф. Гинса «Сибирь, союзники и Колчак».

Скажу от себя только, что Совет министров не ощущал всей полноты власти в своих руках, как об этом свидетельствовали [347] даже самые первые мои омские впечатления. Власть принадлежала скорее военным, тем, кто с оружием в руках поднял восстание против большевиков и теперь еще не разных фронтах продолжал борьбу. Это было понятное и объяснимое в обстановке войны положение.

Но, и помимо этого, нужно было постоянно иметь в виду все те новые особенности положения, которые вытекали из факта массового участия русского офицерства в антибольшевистской борьбе. Оскорбленные и униженные в первый период революции, русские офицеры брали теперь свой реванш. Этого обстоятельства нельзя было скинуть со счетов.

Выступали также на авансцену и другие силы, и прежде всего те, кого демагоги окрестили кличкой «буржуй» — представители торговли и промышленности, нашедшие себе лидеров среди адвокатов и других групп так называемой буржуазной интеллигенции.

Необходимо заметить, что торгово-промышленники считали Сибирское правительство социалистическим и в общем едва-едва только терпели его. Они снисходительно критиковали его деятельность, не оказывая ему активной поддержки, но стараясь продвинуть в ряды правительственных служащих как в самом Омске, так и на местах как можно более «своих» людей.

В этом отношении торгово-промышленники встречали соперничество со стороны сибирской кооперации, где укрепились умеренные элементы революционной демократии. Кооперация тоже старалась проводить на нужные места своих ставленников. Эта борьба торгово-промышленников и кооператоров из-за влияния на власть составляла одну из характерных черт закулисной жизни Омского правительства, с большими затруднениями старавшегося теперь избрать в сложившейся новой обстановке правильный курс своей политики.

Соседи и союзники

В начала августа сибирские и чехословацкие войска еще продолжали очищать территорию Сибири от большевиков и вели наступление, с одной стороны, на запад, на Тюмень и Екатеринбург, а с другой — на восток, в Забайкалье. Продвижение в обе стороны развивалось успешно. Крайний Дальний [348] Восток, с Владивостоком во главе, отдельно и самостоятельно, но тоже с помощью чехословаков, очистился от большевиков и создал целый ряд правительственных образований.

Восток в то время смущал Омск неопределенностью положения там. Было неизвестно, как будут вести себя по отношению к Сибирскому правительству атаманы Семенов и Калмыков, как будет обстоять вопрос о правительствах ген. Хорвата и Дербера. Все эти вопросы должны были получить свое разрешение, как только войскам генералов Гайды и Пепеляева удалось бы опрокинуть большевистское заграждение по Кругобайкальской железной дороге и войти затем в пределы Забайкалья, На западе, в направлении Челябинск — Самара и южнее, сибиряки имели уже своих союзников по борьбе с большевиками — это были так называемые Комуч в Самаре (Комитет членов Всероссийского Учредительного собрания), объявивший себя правительством на освобожденной от большевиков территории Среднего Поволжья, и затем войсковое правительство Оренбургского казачьего войска, или, правильнее сказать, атаман Дутов и его армия.

С Комучем отношения Сибирского правительства были не особенно дружелюбными. Сибиряки рассматривали Комуч как гнездо эсеровщины, по прошлому опыту ее засилья в России не обещавшей ничего хорошего для успешной борьбы с большевиками; «комучане» же склонны были смотреть на сибиряков как на начинающих поднимать свои головы «контрреволюционеров» и «реакционеров». С атаманом Дутовым, наоборот, у Сибирского правительства установились наилучшие отношения.

Я хорошо помню приезд Дутова в Омск и сделанный им на заседании Совета министров доклад о положении дел в Оренбургском крае. Доклад этот, изложенный в ровном, спокойном тоне произвел хорошее впечатление на присутствовавших; в нем атаман дал понять нам, что симпатии Оренбурга склоняются в сторону Омска, а не Самары.

Организация министерства

Обеспечение снаряжением молодой сибирской армии, состоявшей пока из нескольких десятков тысяч добровольцев, представляло крайне большие затруднения ввиду отсутствия в Сибири крупной промышленности и неналаженности [349] аппаратов снабжения. Эти затруднения должны были увеличиться еще более, так как правительство собиралось в скором времени объявить мобилизацию и призвать на действительную военную службу всех родившихся в 1898 и 1899 годах. Эта мобилизация при ее успехе могла во много раз увеличить силы армии.

Принимая все это во внимание, Сибирское правительство не возражало против образования самостоятельного министерства снабжения и поручило мне приступить к организации такового.

С работой по снабжению армии применительно к сибирским условиям я был достаточно знаком благодаря моей прежней службе в Сибирском заводском совещании. Я знал, что именно Сибирь может дать армии, и чего, наоборот, нельзя от нее требовать.

Самым важным и первым шагом по сформированию министерства я считал приглашение себе помощника, и после долгих обдумываний выбор мой остановился на Й. А. Молодых, с которым я не был знаком до моего приезда в Омск, но который был мне рекомендован рядом лиц из областнических кругов города.

По условиям работы, в каковую мне пришлось окунуться в Омске, я мог уже предвидеть, что приглашенный мною товарищ министра снабжения может фактически оказаться управляющим министерством. Это обстоятельство находило свое объяснение в том, что мое время было слишком занято в непосредственной работе Сибирского правительства. Утром и днем обыкновенно бывали заседания Совета министров в его «узком» составе; вечером, до глубокой ночи, и обязательно каждый день, заседал Совет министров в его расширенном виде. Кроме сего, я был назначен заместителем председателя Совета министров, и мне приходилось часто заменять П. В. Вологодского во время его отъездов из Омска. Затем, несколько позднее, на меня были возложены обязанности председателя Административного совета. Не раз мне приходилось также уезжать из Омска и самому в служебные командировки.

По всем этим причинам я не мог уделять достаточно времени министерству снабжения, поручив всю организационную и текущую работу приглашенному мною помощнику. Кандидатура И. А. Молодых возражений в Совете [350] министров не встретила, и он был назначен товарищем министра снабжения.

Для работы на местах нами была принята система назначения уполномоченных министерства снабжения, с организацией при них совещаний из представителей других ведомств и местных общественных учреждений.

Пользуясь случаем, я сообщу здесь некоторый биографический материал о моем помощнике.

Уроженец Иркутской губернии, следовательно, мой земляк, И. А. Молодых начал свою служебную карьеру с должности волостного писаря. Затем он стал крестьянским начальником и в 90-х годах прошлого столетия принимал участие в работах Восточно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества, организовав, по поручению последнего, Иркутский отдел на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде. Затем он, если я не ошибаюсь, служил по переселенческому ведомству, заведуя сетью сельскохозяйственных складов этого ведомства по Сибири. В 1906 году И. А. Молодых уже состоял старшим чиновником особых поручений при главноуправляющем земледелием и землеустройством. Эту должность он потерял благодаря своим сношениям с сибирской группой депутатов Второй Государственной думы и имел затем частную службу. В 1917 году он совместно с другими сибиряками, жившими в столице, организовал петроградскую группу сибирских областников, в делах которой принимал живейшее участие.

Человек настойчивый и с несомненными способностями организатора, И. А. Молодых энергично принялся за формирование министерства снабжения.

Поездка в Екатеринбург

В ночь на 25 июля был занят передовыми отрядами сибирских и чехословацких войск город Екатеринбург, столица красного Урала, где за восемь суток до этого была закрыта одна из трагических страниц русской истории: был убит бывший Император России и его семья. Покойный Государь был близок Сибири, ибо он первый из русских императоров, в бытность свою Наследником престола, посетил [351] эту далекую окраину в 1891 году и был здесь восторженно встречен населением.

Помню, в 1916 году в Иркутске состоялось торжественное заседание Городской думы, посвященное чествованию 25-летней годовщины посещения города Наследником Цесаревичем Николаем. На этом заседании были почетные гости, в их числе иркутский генерал-губернатор Пильц. Последний сделал гласным Думы такое сообщение:

— На недавнем приеме моем у Государя Императора он изволил сказать мне: вот кончится война, я захвачу с собой семью и приеду в гости к вам, в Иркутск...

Громким «ура» приветствовали гласные это сообщение генерал-губернатора.

Кто мог думать тогда, что лишь через какой-нибудь год Государь с семьею действительно последует в Сибирь, но уже в качестве ссыльного, под конвоем солдат...

Приблизительно через неделю после занятия Екатеринбурга Совет министров Сибирского правительства совещался о том, как и на каких основаниях должен быть управляем Урал, очищаемый теперь сибирскими и чехословацкими войсками от большевиков. Перед Правительством стоял вопрос о распространении его власти за пределы Сибири. Никто в принципе не возражал против такого расширения управляемой из Омска территории, ибо самая логика развивающихся событий говорила за это и невольно ставила теперь перед сибиряками задачи не только сибирского, но и всероссийского значения, тем более, что ранее же был установлен соответственный прецедент: указом 18 июля Сибирское правительство включило в управляемую им территорию Челябинский и Троицкий уезды Оренбургской губернии и Златоустовский уезд Уфимской губернии. Для выяснения на местах многих вопросов, связанных с этим, Совет министров и постановил командировать в Екатеринбург пишущего эти строки, а также командующего Сибирской армией и управляющего военным министерством генерала Гришина-Алмазова.

Для нашей поездки был сформирован особый поезд. Гришин-Алмазов имел при себе охрану и большую военную свиту. Я же сел в поезд совершенно один — без адъютантов и секретарей. [352]

В Екатеринбург мы приехали рано утром. Гришин-Алмазов принял на вокзале почетный караул казаков с оркестром и выслушал приветствия и рапорты военных властей города. Кроме военных, встретила нас небольшая делегация из местных общественных деятелей с Л. А. Кролем во главе. Делегация эта была приглашена в вагон, где и состоялось первое краткое наше совещание. На этом совещании члены делегации осведомили нас о желаниях уральцев, сводившихся, главным образом, к тому, чтобы Урал был выделен в особую автономную область, с областным правительством во главе, ведению коего подлежали бы все дела местного значения. Делегация информировала нас, что вечером состоится специальное совещание по всем изложенным вопросам, с участием представителей общественных и партийных организаций и пригласила нас на это совещание. Из разговоров с членами делегации я узнал, что в Екатеринбург прибыли также два представителя Комуча из Самары с намерением подчинить Урал верховной власти Самарского правительства.

По окончании «вагонного» совещания мы с Гришиным-Алмазовым на его автомобиле выехали в город.

Не могу забыть печального и жуткого чувства, овладевшего мной, когда при въезде на Воскресенскую площадь города я увидел дом Ипатьева, где совершилось мрачное злодеяние 17 июля. Перед этим домом все еще стояли высокие деревянные пали, прятавшие его от улицы. Пали эти сильно напомнили мне сибирские деревенские тюрьмы, «остроги».

После посещения ряда военных учреждений мы были к 12 часам дня приглашены на парадный завтрак, устроенный нам, насколько помню, начальником гарнизона. Было много гостей, исключительно военных. Завтрак прошел тепло, в сердечной атмосфере. Говорились речи и спичи. Я узнал здесь, что в Екатеринбурге находится Военная Академия Генерального штаба, эвакуированная сюда из Петрограда, и имел возможность после завтрака познакомиться с некоторыми ее профессорами. Я вел с ними беседы по поводу трагедии 17 июля и высказал свои предположения, что Академия, призванная обслуживать в числе других и военно-исторические задачи, наверное, собирала материалы о пребывании Государя Императора и [353] его семьи в Екатеринбурге и что было бы интересно ознакомиться с этими материалами. К моему удивлению, мне ответили, что таковых материалов никто не собирал и в распоряжении Академии их не имеется. Тут же я узнал, что начальник гарнизона г. Екатеринбурга уже распорядился о производстве военного следствия по делу об убийстве Государя и его семьи.

Вечернее совещание по вопросу об областном устройстве Урала прошло оживленно. На этом совещании Гришин-Алмазов и я заявили о том, что Сибирское правительство не будет возражать против предоставления Уралу областной автономии и даже будет приветствовать таковую при условии, конечно, что верховная власть здесь будет принадлежать ему, Сибирскому правительству, войска которого участвуют в освобождении Урала от большевиков.

Заявлением такого рода мы привлекли симпатии екатеринбуржцев на сторону Сибирского правительства. Представители Комуча (кажется, это были члены Учредительного собрания А. С. Былинкин и Д. Ф. Раков) горячо возражали против наших предложений, указывая, что Сибирское правительство само является областным и не может претендовать на всероссийское значение, каковое принадлежит только Самарскому правительству, т.е. Комитету членов Всероссийского Учредительного собрания. Однако ж самарские политики не имели успеха, и совещание в своей резолюции приняло ориентацию на Сибирское правительство. Омск, таким образом, одержал верх над Самарой.

Мы провели еще один день в Екатеринбурге. Гришин-Алмазов посвятил этот день военным делам и принял парад сибирских и чехословацких войск. Я знакомился с городом и участвовал в нескольких информационных совещаниях с местными деятелями.

В эту свою поездку на Урал я близко познакомился с ген. Гришиным-Алмазовым. Он произвел на меня очень хорошее впечатление. Честный русский патриот, отнюдь не ретроград, с живым и пытливым умом, он умело разбирался в сложной революционной обстановке и казался на своем посту вполне подходящим человеком. [354]

Большевистская «работа»

В Екатеринбурге я услышал немало рассказов о зверствах, кои успели учинить здесь большевики перед своим уходом из города. Особенно запечатлелся в моей памяти рассказ о состоявшемся где-то вблизи города расстреле нескольких десятков заложников, набранных из числа жителей Екатеринбурга. При этом расстреле спасся чудом один из заложников, известный в городе домовладелец X. Рассказывали мне, что, когда раздался залп, все расстрелянные упали, в том числе и X. Последний, однако, почувствовал, что в него не попало ни одной пули, но притворился мертвым. Красноармейцы подходили и добивали выстрелами из револьверов раненых или подававших какие-нибудь признаки жизни. Стреляли и в X., но опять промахнулись. Наконец потащили всех расстрелянных в яму. По дороге красноармейцу, волочившему X., показалось, что тот жив. Недолго думая он вытащил спички, зажег одну и стал ею водить по щекам X. Однако последний и на этот раз выдержал пытку, и на лице его не дрогнул ни один мускул. Все тела побросали в яму; очутился там и X. Засыпать землей не стали: должно быть, торопились куда-то.

Когда наступила ночь, X. выбрался из-под трупов, вылез из ямы и, полусумасшедший от всего пережитого, прибежал в город...

Протест Самары

«Империалистическая» политика Сибирского правительства, осмелившегося покорить под свою власть чужие территории, вызвала формальный протест Самарского Комуча. Последним через ведомство иностранных дел была послана в Омск пространная телеграмма, в которой заявлялось, что Комитет членов Всероссийского Учредительного собрания «не признает власти Временного Сибирского правительства за пределами административных границ Сибири» и считает, что «Временное Сибирское правительство также никем не уполномочено брать на себя право образовывать новые областные деления и способствовать появлению [355] органов новой областной власти вне территории Сибири, как это имело место в Зауралье»...

Сибирское правительство достойным образом ответило на протест Комуча и указало ему, что «если Приуральское правительство, избранное представителями населения, проявило желание больше координировать свои действия с Временным Сибирским правительством, а не с какой-либо другой властью, то объяснение этого, конечно, лежит не в действиях Сибирского правительства, а в объективных фактах»...

Уральские успехи Сибирского правительства, таким образом, посодействовали ухудшению и без того не особенно хороших отношений между Самарою и Омском.

Становилось совершенно ясно и очевидно, что эсеры здесь, на Восточном фронте, желают во что бы то ни стало установить гегемонию своей партии над всем делом борьбы за освобождение России и что самым главным препятствием на пути к установлению этой гегемонии является Временное Сибирское правительство, которое, следовательно, и нужно в его нынешнем составе устранить.

Увольнение В. Л. Попова

Одним из наших спутников по поездке в Екатеринбург был генерал-майор Генерального штаба В. Л. Попов. Личность его в некоторых отношениях примечательна, и я хочу остановиться немного на его биографии.

Сибиряк, уроженец одной из деревень вблизи Иркутска, он, как и И. А. Молодых, сумел пробиться с социальных низов на довольно высокие должности. Сын деревенского псаломщика и, кажется, сам в молодости псаломщик, он смог, однако, подготовиться и поступить в Иркутское юнкерское училище, каковое успешно и окончил. Затем ему удалось завершить свое военное образование в Академии Генерального штаба. Далее следовала служба в штабах и выполнение различных штабных поручений. Выполняя одно из таких поручений, он совершил большую поездку по Монголии и Урянхайскому краю для выяснения вопроса о спорных границах между Монголией и Россией. Результаты наблюдений во время этой поездки были затем опубликованы В. Л. Поповым в обширном печатном труде. [356]

В 1906 и 1907 годах В Л. Попов по приглашению иркутского генерал-губернатора Селиванова заведовал его канцелярией. В 1914–1917 годах он участвовал в мировой войне, командуя сначала полком, а потом и более крупными войсковыми соединениями.

В 1906 году он был известен в Иркутске как один из активных деятелей местного отдела Союза русского народа. В 1918-м — он первым из офицеров Генерального штаба в Иркутске поступает на военную службу к большевикам, причем делает это довольно поздно, чуть ли не тогда, когда в городе уже начали обращаться известия о начавшихся в Сибири выступлениях чехословаков против большевиков. Он не эвакуируется, однако, с большевиками в Забайкалье, а остается в Иркутске. Отсюда он был вызван затем в Омск, где и получил в штабе командующего Сибирской армией должность генерал-квартирмейстера.

Сибирский министр юстиции Г. Б. Патушинский плохо переваривал присутствие генерала Попова в штабе командующего армией. Он видел в нем прежде всего человека, бывшего правой рукой свирепого генерал-губернатора Селиванова, который в 1907 году отправил самого Патушинского в ссылку, затем бывшего «черносотенника» и наконец «генерала, служившего у большевиков». Грехов за Поповым, одним словом, было много. По нашем возвращении из Екатеринбурга Патушинский остро поставил вопрос об увольнении Попова от военной службы, грозя в противном случае своей отставкой.

Я пробовал было в частных беседах уговорить волновавшегося министра юстиции:

— Что вам дался Попов и зачем вы хотите его уволить? — говорил я. — Ведь на сибирской территории офицеры Генерального штаба насчитываются единицами и ими нельзя швыряться. Правда, Екатеринбург дал нам теперь целую партию генштабистов, но и этого будет для нас мало... Попов служил честно царскому правительству, пробовал служить большевикам, надеюсь, что он будет служить и Сибирскому правительству, тем более что он — большой сибирский патриот, сам родом сибиряк и отлично знает Сибирь вдоль и поперек...

Но все мои доводы нисколько не влияли на Патушинского, и он продолжал стоять на своем. [357]

Кончилось все это тем, что В. Л. Попов сам подал в отставку и перешел затем на службу в министерство снабжения, ко мне.

Весь этот инцидент не мог, конечно, не ухудшить отношений между командующим Сибирской армией генералом Гришиным-Алмазовым и министерством юстиции, что впоследствии и сказалось на судьбе самого «командарма».

Г. Б. Патушинский

С Г. Б. Патушинским я был знаком хорошо еще по Иркутску. Блестящий адвокат, он вместе с тем был видным общественным деятелем города. Он имел крупное ораторское дарование, и я не ошибусь, если скажу, что в этом отношении едва ли кого-либо по всей сибирской территории можно было поставить рядом с ним, если бы при этом даровании Г. Б. Патушинский обладал еще широтою государственных взглядов и независимостью своих мнений, — он был бы крупнейшей фигурой на административном олимпе Сибири. К сожалению, ему много мешали его личные недостатки. Он легко обижался и раздражался, был слишком щепетилен, нервен, вспыльчив, весьма мнителен. К тому же не отличался устойчивостью мысли: сегодня он соглашался с вами, назавтра отказывался от своего мнения.

В общем Патушинский колебался некоторое время между сибиряками-областниками беспартийными и областниками-эсерами, пока наконец не попал окончательно под влияние последних. Этим обстоятельством и объяснялось его полное зигзагов поведение в среде Сибирского правительства.

Успехи на фронтах

Первая половина августа была ознаменована значительными успехами на антибольшевистских фронтах. На востоке сибирские и чехословацкие войска одерживали победу за победою на Кругобайкальском фронте и 16 августа уже заняли станцию Мысовую, т.е. фактически вступили в пределы Забайкалья. Быстро шло очищение от большевиков [358] Приленского края. Успешно происходило также продвижение войск за Екатеринбургом. На Волжском фронте большие успехи выпали на долю Самары: войсками народной армии Комуча, добровольцами и чехословаками была занята 7 августа Казань, где большевики, отступая, оставили много ценного имущества, в том числе и часть русского государственного золотого запаса.

Успехи эти радовали и повышали настроение.

Было также известно, что сибиряки и волжане не одиноки в своей борьбе с узурпаторами русской власти, что в этой борьбе за освобождение России накапливаются на юге, западе и севере ее все новые и новые силы. Было приятно сознавать, что значительное участие в этой борьбе принимает Сибирь, до сих пор бывшая где-то за запятках русской истории...

Омск становился виднейшим средоточием антибольшевистских сил. Сюда начали понемногу пробираться крупные политические и общественные деятели из Европейской России и даже из-за границы. Служебные и иные дела заставляли наезжать в Омск и местных деятелей из разных концов Сибири и Приуралья. Вспоминаю, как в один из хороших августовских дней в Омск прибыла на пароходе седовласая пара: это были «дедушка сибирского областничества» Г. Н. Потанин и «бабушка русской революции» Е. К. Брешко-Брешковская. Почтенные старики, держась рука об руку, вместе сошли с парохода, приветствуемые вышедшими встретить их друзьями.

В этот приезд Г. Н. Потанина в Омск я еще раз виделся с ним в квартире Скороходова и имел с ним продолжительную беседу. Это была моя последняя встреча с большим русским ученым и путешественником и великим сибирским патриотом.

Сибирская Областная дума

Вопрос о созыве Сибирской Областной думы вызывал в омских кругах много споров, тревог и опасений всякого рода. Избранная в сумбурно-революционное время, когда еще полагалось возможным устанавливать единый социалистический фронт, начиная от народных социалистов [359] и кончая большевиками, и когда считалось признаком хорошего революционного тона отметать всякое участие «цензовых» элементов в государственной работе, эсеровская по своему составу, Сибирская Областная дума уже мало отвечала теперь действительному положению дел и являлась своего рода историческим пережитком, обломком недавнего прошлого, как и ее старший собрат по несчастью, самарский Комуч. Эти-то два пережитка прошлого пытались использовать теперь эсеры в своих партийных целях, но отнюдь не для успеха государственной работы. Может быть, последние и искренне думали, что только они одни могут вести успешно борьбу с большевиками, опираясь на широкие народные массы. Допустим это. Но не менее искренни были и те их противники, которые полагали, что эсеры могут лишь развалить любое налаженное дело, и притом в кратчайший срок, что они органически не пригодны для борьбы с большевиками, и народные массы за ними не пойдут, ибо таковых за собою эсеры в данный момент не имеют.

Разногласия были слишком велики, чтобы их можно было как-нибудь сгладить или примирить.

Как же все-таки должно было поступить Сибирское правительство?

Может быть, ему следовало признать верховную власть Думы, подчиниться ей и сложить свои полномочия, дабы могло быть сформировано новое правительство, более угодное Думе, а значит, и партии с.-р.? Предположим, что это случилось, и в Томске избрано новое правительство. Это не подняло бы народного энтузиазма в борьбе с большевиками по тем же самым причинам, по каким этого не произошло и в Самаре, где эсеровское правительство отнюдь не могло похвалиться поддержкою его здесь со стороны широких народных масс. В то же время в Омске неминуемо в революционно-явочном порядке было бы также сформировано свое правительство враждебными Думе военными кругами. Томск и Омск оказались бы в двух враждующих лагерях. К чему все это привело бы, нетрудно было предугадать.

Или, может быть, Думу следовало бы созвать только для того, чтобы позволить ей затем «самораспуститься» и объявить новые выборы? [360]

Но какие выборы? На основе знаменитой «четырехвостки»? Если бы и удалось провести таковые выборы, то едва ли можно было бы сомневаться в том, что новая Дума будет уже не столько эсеровской, сколько большевистской, и ее все равно пришлось бы разогнать. Нельзя было забывать то обстоятельство, что большевизм был свергнут в городах Сибири и по линии Сибирской магистрали как раз в такой момент, когда он только что начал распространяться по сибирской деревне, и последняя в данное время уже начала поставлять партизан, выступавших против Сибирского правительства.

Может быть, новую Думу нужно созвать по принципу представительства от различных учреждений и партий? Пусть это будет суррогатом народного представительства, но что делать! Надо принимать наименьшее из зол. Можно пригласить к участию в выборах и «цензовые» элементы. А если они не захотят этого? Может быть, следует только пополнить настоящую Думу? Может быть, не следует вообще заниматься игрою в парламентаризм в военной обстановке? Многие и из крепко устроенных стран не позволяют себе такой роскоши в тяжкое военное время — можно ли было требовать этого от Сибири?

Вот приблизительно те мысли и соображения, которые всегда ассоциировались с вопросом о созыве Сибирской Областной думы у большинства активных деятелей Омска.

Состоявшийся в Омске во второй половине июля торгово-промышленный съезд по вопросу о Сибирской Областной думе, принял следующую резолюцию:

«Съезд решительно возражает против какого бы то ни было касательства какого бы то ни было представительного учреждения к деятельности правительственной власти. Поэтому он отвергает возможность влияния на власть так называемой Сибирской Областной думы и находит ее существование излишним.

В своем составе искусственно построенная, в корне искажающая подлинное выражение общественного мнения, Сибирская Областная дума никакими изменениями ее состава не может быть исцелена в своей непригодности и бесполезности. Между тем своим существованием и своими неизбежными вторжениями в ход управления Дума эта может бесконечно осложнить и без того трудное положение [361] временной власти и помешает ей надлежащим образом выполнить ее долг перед государством. Посему съезд объявляет, что выборы от торговых и промышленных учреждений края в означенную Областную думу производиться не будут».

Несколько позднее к правительству поступила записка «социалистов-революционеров оборонцев, трудовиков, народных социалистов и социал-демократов Единства». В записке этой были представлены многочисленные соображения против созыва Думы.

Таким образом, была налицо агитация против Сибирской Областной думы, но, конечно, не сидела сложа руки и другая сторона, в интересах которой был скорейший созыв Думы.

В самом конце июля в Омск приехала даже специальная делегация Думы со старым эсером и членом Учредительного собрания М. А. Кролем во главе. Делегация эта старалась уверить правительство, что Сибирская Областная дума настроена благоприятно к нему и что правительству не следует ждать от Думы каких-нибудь выступлений против него.

Делегация и правительство договорились, что Дума будет особым указом правительства созвана в Томске 15 августа и что в программе работ первой сессии ее будет значиться: декларация председателя Совета министров и рассмотрение законопроекта о пополнении состава Думы.

Таким образом, несмотря на настойчивые предостерегающие голоса справа, Правительство решило все же Сибирскую Областную думу созвать.

Чехословаки и эсеры

Чем можно было объяснить, что Сибирское правительство склонно было иногда уступать эсерам, как это было, например, с вопросами о созыве Сибирской Областной думы и организации затем всероссийской власти, и становиться на путь компромисса? Разве оно не могло просто отринуть все домогательства эсеров?

Вот вопросы, которые невольно могут явиться у всех, кто будет изучать когда-либо перипетии борьбы Сибирского правительства с партией с.-р. [362]

Что на эти вопросы ответить?

Политика вообще склонна к компромиссам. Это, пожалуй, будет один ответ. Правительство не желало на первых порах своей деятельности круто рвать с партией, умеренные элементы которой оказывали ему существенную поддержку. Это второй ответ.

И, самое главное, Сибирское gравительство не желало ухудшать своих отношений с чехословаками, крупной реальной союзной силою в начатой общей борьбе с большевиками. Для него не являлось секретом, что в своей политической деятельности в России чехословаки стали ориентироваться на социалистов-революционеров. Чехословацкое войско и партия с.-р. на освобожденной от большевиков территории держали тесный контакт. Ухудшать отношения с партией с.-р. значило бы ухудшать отношения и с чехословаками. Это обстоятельство всегда нужно иметь в виду при изучении обстановки Гражданской войны в Сибири 1918–1919 годов. Без уяснения его многое здесь может показаться непонятным или неясным.

М. А. Кроль и доктор Глосс

Убеждая Сибирское правительство переехать из «реакционного» Омска в Томск и здесь опереться на Областную думу, лидер эсеровской делегации М. А. Кроль поучал «реакционеров» из состава Правительства и говорил им, что Правительство должно опираться на демократическую общественность и на широкие массы; это единственный путь укрепления его власти, укрепления государственного и социального порядка, созданного революцией; если кто еще и пользуется доверием масс и может привлечь к себе их симпатии, то это только Сибирская Областная дума; она одна в состоянии концентрировать вокруг себя интересы сибирского населения и парализовать подпольную работу большевиков.

Так излагает эти свои тогдашние доводы сам М. А. Кроль в своих воспоминаниях, в четвертой книге «Вольной Сибири» за 1928 год, приуроченной к десятилетнему юбилею «сибирских событий».

В этой же книге д-р И. Глосс, бывший в 1918 году представителем чехословаков в Томске, помещает свою статью [363] о Сибирской Областной думе, в которой он поет дифирамбы в адрес последней. В этой своей статье он говорит, между прочим, следующее:

«Только такая армия, проникнутая идеей демократии и опирающаяся на доверие большинства населения, народная армия, охраняющая его интересы, могла бы успешно бороться с армией советской. Войну с большевиками могла вести успешно, только и единственно, власть демократическая...»

Как много схожего в заявлениях этих двух деятелей, и как они близко стоят друг к другу, повторяя старые истины, которые они сохранили в младенческой чистоте с 1918 года... За десять лет, протекших со времени сибирских событий, они, следовательно, ничего не забыли и ничему не научились.

Хорошо! Спросим их теперь: можно ли было в 1918 году Сибирскому правительству опираться на «широкие массы», которые или уже обольшевичились (рабочие и ремесленники в городах), или начинали обольшевичиваться (крестьяне в деревнях после возвращения сюда фронтовиков)? Была ли в России демократия вообще, способная постоять за народоправство? Где была эта демократия, когда в январе 1918 года совершался разгон Всероссийского Учредительного собрания в Петрограде? Где была эта демократия в Сибири, когда большевики разгоняли Сибирскую Областную думу? Почему ультрадемократическому правительству Комуча в Самаре не удалось создать крепкую и действительно народную армию, которая смогла бы не только отстоять Казань от напора большевиков, но и двинуться далее, на Москву?..

Поездка правительства в Томск

В течение 13 и 14 августа члены Сибирского правительства выехали в Томск. Из всего состава Правительства в Омске остался только я один. Правительство пробыло в Томске около недели. Не помню, чтобы за это время в Омске произошло что-либо существенное и важное. Пульс политической жизни переместился временно в Томск, откуда с нетерпением ожидались текущие новости. Большое волнение [364] в омских кругах вызвали слухи о возможном переносе резиденции Правительства в Томск.

Насколько припоминаю, мне пришлось за это время распорядиться о приведении в действие указа о мобилизации двух возрастов для военной службы. Указ этот был приготовлен уже давно, но его опубликование по разным причинам задерживалось.

Явившемуся ко мне с докладом о мобилизации чиновнику я задал вопросы:

— Все ли готово по министерству внутренних дел, чтобы успешно провести мобилизацию? Организованы ли и действуют ли на местах губернские и уездные по воинским делам присутствия?

— С этой стороны мы не можем похвалиться успехом, — сказал мне чиновник. — И не все еще готово, но нельзя более медлить...

Я и сам знал, что медлить нельзя, так как чехи предъявили категорические требования о производстве немедленной мобилизации, грозя в противном случае бросить фронт. С их стороны не раз слышались даже недвусмысленные угрозы и по адресу самого Сибирского правительства.

— Вы лично уверены в успехе мобилизации? — спросил я далее и получил неутешительный ответ:

— Признаться, очень мало...

Мобилизация была объявлена и дала, сверх ожидания, хорошие результаты. Сибирское правительство получило в свое распоряжение большое количество солдат, но вместе с тем стали быстро увеличиваться его финансовые и иные затруднения, связанные с содержанием большой армии.

Н. Д. Авксентьев и Н. В. Некрасов

Во время пребывания Сибирского правительства в Томске в Омске появился еще ряд новых лиц с именами и славою, которые дала им Февральская революция. В числе таковых оказались два бывших члена Всероссийского Временного правительства Н. Д. Авксентьев и Н. В. Некрасов.

Н. Д. Авксентьев искал встречи со мною, чтобы выяснить основные направления политики Сибирского правительства. [365] Наше свидание состоялось в кабинете председателя Совета министров. В длительной беседе я изложил Авксентьеву, как смотрит на положение дел Сибирское правительство, которое является областническим, но отнюдь не имеет сепаратистских тенденций. Я подчеркнул, что сибирские областники — прежде всего русские, а потом уж сибирские патриоты, и что, став теперь у власти, они будут бороться против каких-либо партийных притязаний на гегемонию в деле освобождения России и в своей деятельности будут считаться с интересами и желаниями всех групп населения, которые принимают активное участие в начавшейся борьбе против большевиков и оказывают поддержку Правительству.

Мне помнится, Авксентьев не возражал против высказанных мною соображений и даже одобрил основные линии правительственной политики Омска.

Чувствовалось, что сам Авксентьев жаждет принять живейшее участие в борьбе за освобождение России, но еще не знает, как и когда это желание может быть реализовано. По тем сведениям, которые я имел, я знал, что он является душой начавшегося правоэсеровского движения за организацию на освобожденной территории всероссийской власти.

С Н. В. Некрасовым я виделся несколько раз у себя дома. Нужно сказать, что Омск встретил его весьма холодно, и он имел здесь, как говорится, дурную прессу. Против него выдвигался ряд обвинений, связанных с его выступлениями в деле Корнилова и Керенского.

Как-то в один из вечеров Некрасов зашел ко мне и после обычных фраз приветствия сказал:

— А знаете, я ведь пришел проститься с вами.

— Почему?

— Я уезжаю в Россию...

Признаться, меня поразило это заявление. Мне казалось, можно было в этот момент ехать куда угодно, хотя за границу, но только не в Советскую Россию, к большевикам.

Видимо, Некрасов решил, что ему в Омске делать нечего и с теми, с кем он когда-то шел вместе, ему было теперь не по пути. [366]

Итоги первой сессии

Первая сессия Сибирской Областной думы продолжалась около недели. На этой сессии была заслушана декларация председателя Совета министров, принят наказ Думы и рассмотрен ряд вопросов. Состав Думы был экспромтом пополнен членами Учредительного собрания от Сибири, чем была значительно усилена эсеровская фракция Думы. Большое внимание уделила Дума вопросу о создании всероссийской власти, причем большинство членов Думы стояло на той точке зрения, что будущее всероссийское правительство должно быть ответственно перед Всероссийским Учредительным собранием, каковое, предполагалось, будет воссоздано вновь, короче говоря, ответственно перед самарским Комучем в его расширенном и дополненном издании. Для принесения приветствия на предстоящее всероссийское совещание Дума не преминула избрать специальную делегацию.

Если мы добавим далее, что Дума приняла еще закон о пополнении ее состава, то мы почти и исчерпаем весь актив первой сессии.

Вернувшиеся из Томска члены Правительства поделились со мною впечатлениями от своей поездки, которые были не в пользу Сибирской Областной думы, успевшей за короткий срок совершить немало процессуальных нарушений. В Думе все же было больше от совдепа, чем от парламента — так можно было формулировать некоторые из этих впечатлений.

По предложению Правительства заседания Думы были прерваны до 10 сентября.

Челябинское совещание

С течением времени вопрос о создании здесь, на Востоке, всероссийской власти стал принимать все более и более актуальное значение, для чего имелось много причин.

Укажем на некоторые из них.

1. Само Сибирское правительство стало чувствовать, что оно уже выходит из чисто сибирских рамок своей деятельности. В территорию Сибирской республики были уже включены [367] Челябинский и Троицкий уезды Оренбургской губернии, Златоустовский уезд Уфимской губернии, Шадринский, Камышловский и Екатеринбургский уезды Пермской губернии. Предполагалось и дальнейшее расширение территории, вплоть до занятия Москвы.

2. На освобожденной и освобождаемой от большевиков территории действовал уже ряд крупных областных правительств, имевших собственные войско и финансы: это были Сибирское правительство, войсковое правительство Оренбургского казачьего войска и по соседству с ним войсковое правительство Уральского казачьего войска, затем Комитет членов Учредительного собрания в Самаре. Кроме сего, существовали и многие другие мелкие правительственные (самостоятельные и автономные) и национальные образования, такие как Уральское правительство в Екатеринбурге, правительство генерала Хорвата во Владивостоке, там же правительство Дербера, временное Амурское правительство с Алексеевским во главе в Благовещенске, затем киргизская Алаш-орда, башкирское правительство Башкурдистан, правительство еще не освобожденного Туркестана и т.д. Все это нуждалось в объединении, которое могло быть достигнуто путем создания авторитетной всероссийской власти.

3. Существовала крайняя необходимость в объединении военных сил, боровшихся против большевиков, и подчинении их единому командованию. Силы эти достигли уже нескольких сот тысяч бойцов. Верховное командование могла создать только новая всероссийская власть.

4. На создании всероссийской власти и единого верховного командовании сильно настаивали наши союзники в борьбе с большевиками, чехословаки, и с их голосом нельзя было не считаться. В этом же направлении действовала агитация эсеров и прибывших в Сибирь членов «Союза возрождения России».

Челябинское совещание и должно было обсудить вопрос о путях и способах, коими могла бы быть создана всероссийская власть.

Это совещание состоялось 23 августа; оно часто называется вторым совещанием, ибо в Челябинске же состоялось 25 июля первое совещание по тем же вопросам.

На совещание 23 августа съехалось сравнительно много делегатов. От Сибири присутствовали на нем министр финансов [368] Михайлов и командующий Сибирской армией ген. Гришин-Алмазов.

Совещание, открытое старейшим членом его Е. К. Брешко-Брешковской, прошло довольно мирно и носило подготовительный характере по созыву чрезвычайного Государственного совещания, которое должно было создать всероссийскую власть.

В Челябинске как раз решали вопрос о том, кто имеет право на участие в Государственном совещании, какова должна быть конституция этого Совещания и где оно будет созвано.

Последний вопрос вызвал большие дебаты. В конечном результате решено было созвать Государственное совещание в Уфе, в первых числах сентября.

Одиозные личности

К описываемому времени Сибирское правительство, считавшееся слишком левым правыми кругами, в глазах левых вообще, правоверных эсеров в частности, тоже приобрело одиозный характер, ибо казалось чересчур правым для них. Все острие этого одиума было направлено, однако, на двух лиц, которым приписывалось руководящее значение в делах Сибирского правительства. Эти двое лиц были: И. А. Михайлов и ген. Гришин-Алмазов, наиболее молодые и подвижные деятели Омска. Тому и другому было присуще честолюбие, в размерах и степени, не вполне соответствовавших их личным способностям и дарованиям.

Может быть, эсеры и потому враждебно настроились к этим двум лицам, что видели в них недавних членов их партии и знали, что оба они пришли к власти под прикрытием эсеровского флага, который затем отбросили от себя за ненадобностью, такая измена не могла быть легко прощена.

Гришина-Алмазова эсеры стали бояться главным образом как возможного военного диктатора. На чем основывались эти подозрения, не знаю. Может быть, на том, что в Омске, в известных его кругах, постоянно говорили о военной диктатуре и некоторые особенности поведения честолюбивого генерала заставляли предполагать, что он эту диктатуру подготовляет для себя. [369]

— Не будет этого, чтобы случайный претендент захватил власть! — грозно восклицал по этому поводу эсеровский «златоуст» Е. Е. Колосов в заседании Областной думы в Томске.

Эсеры решили свалить Михайлова и Гришина-Алмазова с их правительственных высот при первом удобном случае и еще лучше — до начала работ Уфимского Государственного совещания. Во время пребывания Правительства в Томске эсеры недвусмысленно дали понять ему, что командировка на Совещание Михайлова и Гришина-Алмазова не должна быть допущена.

Сибирь и союзники

Около этого времени, когда происходило Челябинское совещание, Сибирское правительство по настойчивому требованию Гришина-Алмазова совершенно ясно и точно декларировало свое отношение к мировой войне и союзникам.

Правительственная декларация гласила следующее:

«Россия воскресает. Освобождены почти вся Сибирь, Урал и Поволжье. Каждый день приносит новую победу государственности над гнетом насилия и анархии. Близится день, когда Сибирская армия с другими братскими и союзными силами станет в ряды борцов на новом русско-германском фронте.

Временное Сибирское правительство считает Сибирь частью нераздельной России. Вместе со всей Россией она не признает Брестского мира и в предвидении грядущего объединения областных правительств под одною общероссийской властью торжественно заявляет, что все договоры и обязательства перед союзниками так же обязательны для Сибири, как и для прочих частей России и что во имя общероссийских и союзных интересов Сибирская армия готовится к совместной с союзниками мировой борьбе...»

Да, это было действительно время, когда верили в возможность нового Восточного фронта против большевиков и немцев, как в нечто такое, что неминуемо должно было осуществиться, и притом в ближайшем будущем. [370]

Последовавшее, однако, вскоре крушение самой Германской империи в корне изменило ситуацию и разрушило все мечтания и иллюзии сибиряков в этом направлении.

Учреждение Административного совета

По возвращении Правительства из Томска председатель Совета министров П. В. Вологодский вскоре взял кратковременный отпуск и уехал куда-то в деревню отдохнуть от переутомления, поручив мне выполнять его обязанности в Правительстве. Министр финансов Михайлов выехал в Челябинск для участия в работах происходившего там совещания об организации всероссийской власти.

Ввиду того что члены Правительства вообще нередко должны были разъезжать по разным служебным делам, а М. Б. Шатилов, например, имел обыкновение часто отсутствовать из Омска, выезжая по партийным делам в Томск, могло случиться так, что в одно прекрасное время деятельность Совета министров могла быть парализована из-за отсутствия кворума.

Нужно было позаботиться о том, чтобы как-нибудь обеспечить непрерывность правительственной работы. С этой целью и был создан «малый Совет министров», названный Административным советом, который получил свое легальное существование в силу правительственного указа от 24 августа. В состав Административного совета входили все управляющие министерствами и товарищи министров. Он получил право обсуждать все проекты постановлений и распоряжений Совета министров, рассматривать кандидатуры на важнейшие административные посты и решать окончательно все дела, которые передавались ему Советом министров.

Я был назначен председателем этого нового правительственного учреждения. В общем мне не так долго пришлось работать в Административном совете, но эти часы совместной работы всегда оставляли во мне отрадное впечатление. Может быть, это было потому, что сюда не заглядывала высокая политика. Работа шла всегда дружно, согласованно, в [371] деловой атмосфере и отличалась большой продуктивностью. Чувствовалось, что этот деловой аппарат Сибирского правительства представляет солидную рабочую силу и рано или поздно он эту силу свою осознает и предъявит право на большее участие в делах правительственной политики.

В состав Административного совета к моменту его возникновения входили 14 человек: все они, за одним или двумя исключениями, были лица с высшим образованием. Среди них были три профессора (Сапожников, Гинс и Гудков), один приват-доцент (Головачев) и один доцент (Петров).

Заседал совет обычно в вечернее время, часов с девяти до полуночи. Экстренные заседания назначались в любое время. В частных совещаниях совета обычно председательствовал проф. Сапожников, ректор Томского университета, известный исследователь Алтая и Монголии, человек с большим научным именем.

Челябинский банкет

Если эсеры вели враждебную интригу против Гришина-Алмазова, то, конечно, под их влиянием не могли питать хороших чувств к сибирскому командарму и чехословаки. В русской же военной среде постепенно нарастало глухое недовольство действиями чехословаков, которые вели себя в Сибири, как в побежденной стране, ставили себя в исключительное положение при дележе военной добычи, вмешивались во все дела и были склонны предъявлять всякого рода ультиматумы. Порою они тяжко били по национальному самолюбию русских.

При таких условиях было естественно, что отношения между Гришиным-Алмазовым и чехословаками приняли натянутый характер и оставляли желать много лучшего.

Я думаю, что Гришин-Алмазов не благоволил не только к чехословакам, но и к союзникам вообще, которые своей неопределенной политикой, полной зигзагов, могли действительно истрепать нервы кому угодно.

При таких взаимных настроениях состоялся в Челябинске банкет, устроенный Гришиным-Алмазовым после окончания работ совещания. Чехи на этот банкет не явились. Были зато представители некоторых союзных держав. [372]

На этом банкете после нескольких бокалов вина ген. Гришин-Алмазов позволил себе высказаться излишне откровенно о чехословаках и других союзниках. Что именно было им сказано, до сих пор никто из очевидцев подробно не рассказал в печати. По словам Г. К. Гинса, Гришин-Алмазов будто бы бросил по адресу союзников следующее замечание:

«Русские менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских, потому что одна Россия может сейчас выставить свежую армию, которая, в зависимости от того, к кому она присоединится, решит судьбу войны».

Я думаю, что подобная мысль действительно могла быть высказана командармом, только, вероятно, в более резкой форме.

Л. А. Кроль, находившийся в то время также в Челябинске, но не присутствовавший на банкете, в опубликованных им мемуарах тоже ничего не говорит о том, что именно сказал Гришин-Алмазов по адресу союзников на этом злополучном банкете. Но зато он сообщает, что на другой день после банкета Гришин-Алмазов заявил председателю Чехословацкого Национального Совета в Сибири Богдану Павлу:

— Если вам, чехам, у нас не нравится, то вы можете уехать отсюда.

На это Павлу ответил:

— Я знаю, что в политике благодарности ожидать не приходится; когда мавр сделал свое дело, он может уйти. Но я считаю, что мы еще своего дела не сделали. Россия нам нужна в наших интересах. А потому мы пока останемся, несмотря на ваше любезное предложение.

Инцидент на банкете повел к тому, что чехословаки и представители союзных миссий в Сибири почувствовали себя оскорбленными, и вскоре затем в Омское министерство иностранных дел посыпались телеграммы с выражениями протеста против поведения Гришина-Алмазова. Я хорошо помню, что такого рода телеграммы приходили даже из далекого Иркутска, от находившихся там консульских представителей союзных держав.

Возможно, что во всех этих выражениях протеста было чье-то планомерное руководство...

Вся эта кампания приняла наконец такие размеры, что Совет министров Сибирского правительства должен был поставить [373] на обсуждение вопрос об увольнении Гришина-Алмазова от занимаемых им должностей командующего Сибирской армией и управляющего Военным министерством, считая, что лицо, так резко испортившее свои отношения с чехословаками и представителями союзного командования в Сибири, не может оставаться на ответственных постах в составе Правительства.

Увольнение Гришина-Алмазова

Вопрос об увольнении командующего армией в условиях революционного времени представлялся крайне серьезным во многих отношениях. Прежде всего могли иметь место такие соображения. Совет министров может постановить уволить Гришина-Алмазова, но последний, имея в своем распоряжении военные силы, может и не подчиниться этому постановлению и, наоборот, воспользовавшись данным удобным случаем, сам выступит против Правительства, произведет переворот, объявит себя диктатором и сформирует затем по своему усмотрению новое правительство. Как я уже говорил, идея военной диктатуры густо насыщала собою атмосферу Омска, чему немало способствовала усиленная агитация членов «кадетской» партии, находившихся в столице Сибири.

Мог ли Гришин-Алмазов оказаться в роли переворотчика? Объективно говоря, почему нет? Честолюбие может при случае заводить очень далеко. И все-таки Гришин-Алмазов был в конце концов уволен, и переворота не произошло. Я думаю, это можно объяснить тем, что он не имел надлежащей опоры в армии, вернее, в ее штабных и офицерских кругах. Эти круги были в то время, если можно так выразиться, значительно правее своего командарма. Последний во многих отношениях уже не отвечал настроениям и желаниям офицерства.

В сущности говоря, обстоятельства для Гришина-Алмазова сложились так, что на него кинулись во фронтальную атаку слева и справа совершенно разные силы. Слева были эсеры и эсерствующие вообще, мнение коих в Правительстве выражали Шатилов и Патушинский. Справа — высшие чины штаба Сибирской армии, выразителем мнений и [374] желаний которых в Правительстве был товарищ министра иностранных дел Головачев, державший теперь в своем портфеле телеграммы-протесты по поводу челябинского инцидента. Трудно было устоять против этих соединенных усилий справа и слева, направленных на одну общую цель.

В Совете министров вопрос об увольнении Гришина-Алмазова вызвал ожесточенные дебаты, принимавшие порою патетический характер.

За увольнение, и притом немедленное, высказывались Шатилов, стяжавший себе, кстати сказать, в Правительстве репутацию соглядатая от партии эсеров, и Патушинский. Против увольнения были Михайлов и я. Мне казалось, что, во всяком случае, прежде чем решать этот вопрос, необходимо произвести тщательное расследование, опросить самого обвиняемого и выяснить таким образом подробно, насколько невозможно было в действительности оставление Гришина-Алмазова на его постах после всего, что случилось.

Председатель Совета министров Вологодский был в нерешительности, колебался, не зная, как поступить. От одного его голоса зависело решение вопроса. Решение это должно было быть одно: уволить или не уволить; никакого компромисса выдумать было нельзя.

При обсуждении вопроса дебаты иногда уходили далеко в сторону при пассивном поведении председателя, казавшегося крайне утомленным всем происходящим. Дебаты эти касались и общих проблем и вопросов, например, о том, «кто губит дело демократии и идет на поводу у реакции». Особенно жестоко нападал обычно Патушинский на Михайлова, совершенно не стесняясь в выражениях по его адресу. Эти нападки порою принимали у Патушинского истерический характер: после бурной филиппики оратор задыхался, падал в изнеможении на кресло, ломал руки, закрывал ими свое лицо... Михайлов же спокойно выслушивал эти истерики и отвечал короткими репликами, возбуждавшими, кажется, еще большую ярость в его противнике.

Вопрос о Гришине-Алмазове не был разрешен в одном заседании, пришлось назначить его продолжение. Так тянулось два или три дня (это было как раз в начале сентября). В течение этого времени все мы переживали большое нервное напряжение. Министры Патушинский и Михайлов [375] то подавали заявления о своей отставке, то брали их назад. Грозил совсем уйти на покой Вологодский. Казалось, что Сибирское правительство трещит по всем швам и вот-вот развалится. Во всяком случае, дальнейшая совместная работа «пяти министров» представлялась мало возможною. Необычайно сильно волновалась за эти дни и вся омская общественность, внимательно следившая за развитием инцидента.

Наконец по ходу дебатов стало видно, что Вологодский начинает склоняться к тому, чтобы Гришин-Алмазов был уволен. Но нужно было заранее подумать о том, кем он может быть заменен. Тут как-то естественно, сама собою, всплыла наверх кандидатура генерала П. П. Иванова-Ринова. Это была недавно выделившаяся на омском горизонте фигура. В прошлом Ферганский военный губернатор, в большевистское время он был руководителем и организатором тайного антисоветского военного отряда в Омске; теперь он занимал пост командира корпуса и был войсковым атаманом Сибирского казачьего войска. В омских сферах он в данный момент был влиятельным и заметным лицом.

Его кандидатуру на пост командующего армией и военного министра усиленно проводил М. П. Головачев.

Иванов-Ринов был неофициально запрошен о согласии его занять место ген. Гришина-Алмазова в случае увольнения последнего; он ответил весьма дипломатически: его долг исполнить все, что прикажет ему Сибирское правительство.

Этими переговорами уже предрешался, конечно, исход дела.

Одно время, правда, Вологодский опять заколебался и решил отложить подписание указов об увольнении Гришина-Алмазова и назначении Иванова-Ринова. Но в этот самый момент он получил от последнего решительное письмо. В нем Иванов-Ринов писал, что переговоры его с представителями Правительства относительно назначения его на посты командующего армией и управляющего военным министерством не дали до сих пор определенных результатов, что эта неопределенность ставит его в крайне неудобное положение и что если он к такому-то сроку не получит от Сибирского правительства положительного ответа, то немедленно сложит с себя должность командира корпуса и звание атамана Сибирского казачьего войска. [376]

Колебаться дальше было уже невозможно, и Вологодский подписал соответствующие указы.

Получилось довольно странное положение: ожесточенными усилиями левых был свергнут Гришин-Алмазов, для того чтобы быть потом замененным гораздо более правой фигурою.

Против ожиданий все прошло благополучно. Никаких пронунциаменто не последовало. Это только доказало, что для омских военных кругов Иванов-Ринов представлялся далеко более приемлемым, чем уволенный Гришин-Алмазов. Все это вместе с тем свидетельствовало, насколько неосновательны были все опасения социалистов-революционеров, что Гришин-Алмазов лелеет диктаторские замыслы и имеет для осуществления этих замыслов прочную почву под ногами.

В лице Гришина-Алмазова сошел с сибирской сцены выдающийся деятель, которому Сибирское правительство было многим и многим обязано, особенно в первые дни своего существования.

Из Сибири опальный генерал сумел позже перебраться на юг России, к Деникину, и был здесь одно время военным губернатором в Одессе. В одну из своих служебных командировок он был схвачен, как известно, большевиками где-то на Каспийском побережье и посажен в тюрьму, где и покончил с собою.

Восстановление погон

Вступив в командование Сибирской армией, ген. Иванов-Ринов немедленно же издал приказ о восстановлении в армии погон. Он сделал это совершенно самостоятельно, не испросив предварительной санкции Правительства, считаясь, видимо, только с настроениями и желаниями военных кругов. Далее последовали указ за указом, из которых многие имели не только военное, но и политическое значение.

Правительство, ослабленное сильными трениями в его среде, загроможденное сверх меры всякими делами, не сумело вовремя остановить чрезмерную инициативу нового командарма. Последний, видимо, имел намерение двигаться [377] по пути военной диктатуры, считая, вероятно, Совет министров лишь подсобным законодательным органом по управлению страной.

Тревоги Административного совета

В связи с увольнением Гришина-Алмазова несколько тревожных дней пережил и Административный совет, с большим вниманием следивший за всеми перипетиями этого дела. Увольнение видного работника Правительства без достаточного расследования его вины и без соблюдения некоторых формальностей самого увольнения, а главное, без всякой попытки запросить по этому поводу мнения Административного совета — все это не могло не стать предметом страстных обсуждений Совета в его частных совещаниях. Одно время Административный совет даже угрожал Правительству отставкой in corpore, если он не даст на будущее время гарантий того, что члены Административного совета не будут увольняться от своих должностей без его ведома.

Такие гарантии были даны. Совет министров пошел на уступки и далее, и вообще значительно расширил полномочия Административного совета, предоставив последнему даже право на случай отъезда из Омска большинства членов Правительства созывать и распускать Областную думу.

Это политическое усиление Административного совета стало создавать ему одиум в левых кругах. Эсеры открыли в нем вскоре новое «гнездо реакции», покончить с каковым стало для них одной из политических задач момента.

В лице членов Правительства Патушинского и Шатилова Административный совет приобрел, таким образом, злейших врагов.

Очищение Забайкалья

Вторая половина августа принесла Сибирскому правительству радостную весть об освобождении Забайкалья: 20 августа был занят город Селенгинск, 26-го — областной город Чита, 31 августа — станция Оловянная Забайкальской железной дороги. Здесь, у этой станции, состоялась встреча [378] чехословацких и сибирских войск с войсками атамана Семенова и с японцами.

Решительные переговоры сибиряков и чехословаков с атаманом быстро привели к тому, что он выразил свою полную готовность подчиниться Сибирскому правительству.

Правительство назначило его командиром 5-го Сибирского корпуса с местопребыванием этого корпуса в Забайкалье, с штабом в Чите.

К первому сентября таким образом в распоряжении Сибирского правительства оказалась уже почти вся Сибирская железнодорожная магистраль. Путь на восток был открыт. Вместе с тем открылись для Сибирского правительства и новые заботы; самой главной из них было политическое устроение Дальнего Востока. Здесь существовало несколько правительств, действовали отдельные атаманы, из коих наибольшей известностью пользовался Калмыков. Здесь же орудовали и вели свою политику интервенты-японцы.

Было весьма важно ввести Дальний Восток в сферу влияния Сибирского правительства, ибо тогда последнее получало в свое распоряжение выход к океану и через порт Владивосток могло получать из-за границы необходимое для армии снаряжение и обмундирование.

Трое

Вскоре после увольнения Гришина-Алмазова и проведения ряда актов по усилению правомочий Административного совета член Правительства и министр юстиции Патушинский самовольно выбыл из Омска, переехав, кажется, в Томск или Иркутск, и через некоторое время (9 сентября) прислал свое письменное заявление об отставке.

Министр юстиции писал:

«Ввиду моего глубокого расхождения с Административным советом и возрастающего влияния последнего на политическую деятельность Правительства я не нахожу возможным оставаться в Совете министров и на посту министра юстиции, о чем одновременно с сим довожу до сведения Сибирской Областной думы».

Отставка была принята. [379]

Член Правительства Шатилов, кажется, оставался еще некоторое время в Омске, но, насколько припоминаю, активного участия в правительственных делах не принимал, ограничиваясь собиранием нужной для партии с.-р. информации о действиях Правительства.

Таким образом, в «Сибирской директории» осталось в качестве действующих лиц всего только трое его членов: Вологодский, Михайлов и я. Это еще составляло некоторую коллегию. Уйди из этой тройки еще один — и Сибирская директория должна была бы прекратить свое существование. Нужно было искать какой-нибудь выход из создавшегося положения. Но какой? Легче было поставить этот вопрос, чем его разрешить.

На слабые плечи тройки в это время сваливалось весьма тяжкое бремя. Одна за другою всплывали перед ней задачи огромного значения. Сентябрь представлялся наитруднейшим в смысле предстоящей работы. Силы Правительства должны были разбиться по разным направлениям. С одной стороны, надо было кому-нибудь отправиться на Уфимское Государственное совещание и выдержать там горячий бой с эсерами по вопросу о создании всероссийской власти. Надо было кому-нибудь поехать в Томск, где 10 сентября предполагалось открытие работ Сибирской Областной думы, и тоже быть здесь готовым к натиску враждебных Правительству сил. Надо было кому-нибудь отправиться во Владивосток, и притом немедленно, чтобы распутать создавшуюся там правительственную неразбериху. Надо было наконец кому-нибудь остаться и в Омске, чтобы руководить текущей правительственной работой, и в то же время правительству надо было вести войну с большевиками на довольно большом протяжении фронта по Уралу, подавлять вспыхнувшие местами в тылу крестьянские восстания, вести борьбу с партизанщиной, пресекать интриги интервентов, козни и подвохи социалистов, не говоря уж о том, что необходимо было усиленным темпом вести работу по упорядочению взбаламученной революцией жизни, налаживать финансы, кои начали теперь быстро истощаться, и т.д.

Я знаю, что Сибирское правительство принято осуждать и критиковать, как критиковали его и ранее, при его существовании, особенно те, кто сам ничего не делал и уклонялся [380] от исполнения своего гражданского долга. Критики, однако, должны же быть объективными и принять во внимание ту обстановку, в которой приходилось жить и работать Сибирскому правительству. А обстановка эта была весьма и весьма нелегкой...

Делегация во Владивосток

Во Владивосток решил поехать сам председатель Совета министров Вологодский. Ко времени своего отъезда на Дальний Восток Вологодский выглядел крайне болезненно: он был весьма утомлен выпавшей на его долю действительно тяжелой работой. Казалось, что долее его здоровье уже не сможет выдержать и ему придется оставить свой пост. Он находил, что поездка на Дальний Восток, могущая занять около месяца времени, даст ему возможность несколько отдохнуть, хотя бы в вагоне, и освежиться.

Вологодского сопровождала в поездке большая свита, в которую вошли управляющий делами Совета министров проф. Гинс, управляющий министерством продовольствия Зефиров, упр. министерством путей сообщения Степаненко и ряд других лиц.

Делегации предстояло разрешить много вопросов, выдвинутых дальневосточной неразберихой, и что-то предпринять в отношении местных правительственных образований. По имевшимся в Омске сведениям, в одном Владивостоке одновременно существовало несколько правительств. Здесь было правительство Хорвата, с ним соперничало и вело борьбу Дерберовское правительство автономной Сибири. Далее, правительственные функции в значительной степени выполняли здесь же Союз правительственных служащих и наряду с ним Приморская земская управа. Фактическая власть едва ли не принадлежала консульскому корпусу. Хозяйничали затем чехословаки и японцы.

Положение было весьма пестрое и запутанное.

Делегация выехала из Омска на Дальний Восток 8 сентября или около того. [381]

Правительство Хорвата

Генерал Д. Л. Хорват с 1903 года занимал должность управляющего Китайской Восточной железной дорогой и был самым популярным и уважаемым русским деятелем на Дальнем Востоке. В полосе отчуждения названной железной дороги, в частности в г. Харбине и на станции Маньчжурии, к лету 1918 года скопились крупные антибольшевистские силы. Сюда же собралось немалое число политических деятелей разного направления и разной величины, среди которых значительное внимание привлекал к себе адмирал А. В. Колчак.

Еще задолго до выступления чехословаков все эти деятели упорно трудились над разрешением проблемы, не может ли дело освобождения России от власти большевиков быть начато отсюда именно, с русского Дальнего Востока. Кто-то из лиц с большим именем и авторитетом должен был возглавить это антибольшевистское движение с востока. Обстановка сложилась так, что возглавление движения принял на себя генерал Хорват.

9 июля 1918 года он остановился со своим отрядом у станции Гродеково в Приморской области и объявил себя Временным правителем. В дальнейшем ему удалось переехать во Владивосток и здесь сформировать свое правительство. В Совет министров этого Временного правительства вошли С. В. Востротин (председатель), инженер Устругов, ген. Флуг, полковник Глухарев, сибирский областник Курский, Я. Я. Брандт и ряд других лиц.

Первые сведения об образовании правительства ген. Хорвата были получены в Омске в начале августа, в телеграмме, пришедшей кружным путем, через Пекин.

Помню, эта телеграмма произвела большую сенсацию и даже посеяла в омских правительственных сферах некоторое чувство тревоги.

В чем лежала причина этой тревоги? Можно было, конечно, представить себе, что правительство ген. Хорвата не имело еще ни значительной воинской силы, ни средств — с этой стороны оно не внушало каких-либо опасений.

Опасность лежала в одном только имени ген. Хорвата и его большой популярности. Постоянные искания диктатуры торгово-промышленными и кадетскими сферами Омска, [382] имевшими значительное влияние на армию, и популярное имя дальневосточного генерала — вот те условия, которые могли дать Омску неожиданные сюрпризы.

Честолюбец ли этот генерал? Может быть, он совершит свой триумфальный въезд в Омск, как только путь туда будет открыт?

Правительство автономной Сибири

Правительство автономной Сибири с начала своей деятельности обосновалось в Харбине, и в состав его вошли следующие лица: П. Я. Дербер (председатель), В. Т. Тибер-Петров, И. С. Юдин, А. Е. Новоселов, А. А. Краковецкий, МА Колобов, Е. В. Захаров и В. И. Моравский. Все это были, как и омские министры, избранники Сибирской Областной думы.

Отрезанное от Сибири, мало осведомленное о том, что там делалось, это правительство варилось преимущественно в собственном соку, тщетно пытаясь как-нибудь реорганизоваться, привлечь в свои ряды цензовые элементы и найти себе то или иное признание.

В начале июля правительство Дербера переехало во Владивосток. Здесь в его составе произошли некоторые изменения. Так, во главе его вместо Дербера стал И. А. Лавров, человек, не имевший никакого отношения к Сибирской Областной думе. И. А. Лавров, о котором я уже упоминал ранее, в конце первой главы, — действительный статский советник, бывший в дореволюционное время управляющим Иркутской Казенной Палатой, после революции — первым Иркутским губернским комиссаром Всероссийского Временного правительства. При большевиках он бежал из Иркутска в Харбин, где одно время играл видную роль в харбинской антибольшевистской организации — «Дальневосточном Комитете защиты родины и Учредительного собрания».

Кооптацией Лаврова Правительство автономной Сибири показало, что оно не очень дорожит санкцией избрания Сибирской Областной думы, может самовольно изменять свой состав и тем самым получает совершенно самостоятельное положение, вне какой-либо связи с Сибирским правительством Омска. [383]

Такова, однако, была только теория. Что могла показать практика, никому не было известно. Может быть, правительство Лаврова потребует своего полного слияния с правительством Вологодского? Может быть, отдельные члены его пожелают войти в состав Сибирского правительства по требованию Сибирской Областной думы?

Во всяком случае, омской правительственной делегации нужно было спешить на восток и на месте дать понять Правительству автономной Сибири, что никакой альянс его с Сибирским правительством не представляется возможным.

Уфимская делегация

В состав делегации на Уфимское Государственное совещание вошли: пишущий эти строки, затем управляющий министерством народного просвещения проф. В. В. Сапожников, управляющий военным министерством ген. Иванов-Ринов, начальник штаба Сибирской армии ген. Белов, генералы Катанаев и Бобрик, управляющий министерством внутренних дел Старынкевич, управляющий ведомством почт и телеграфа Миронов, войсковой старшина Березовский, представитель Сибирского правительства при Комуче Яшнов. При делегации состояла небольшая канцелярия, заведование коей было поручено проф. Энгельфельду. Главою делегации был я, как член Сибирского правительства. Решающие полномочия были предоставлены мне и проф. Сапожникову.

Насколько припоминаю, генералы Иванов-Ринов и Катанаев и войсковой старшина Березовский были одновременно представителями войскового правительства Сибирского казачьего войска.

Поездка в Уфу

Государственное совещание в Уфе открылось 8 сентября, в 6 часов вечера.

Я, проф. Сапожников, генералы Катанаев и Бобрик прибыли на Совещание с значительным опозданием, 12 сентября в полдень, т.е. через четыре дня после начала [384] работ Совещания, а генерал Иванов-Ринов, лица его свиты и управляющий Министерством внутренних дел Старынкевич — еще много позднее, почти к самому концу Совещания.

На вокзале станции Уфа наш поезд был встречен почетным караулом солдат Самарской народной армии, что нас приятно удивило, ибо мы никак не ожидали, чтобы Комуч мог вообще проявить по отношению к нам какое-либо внимание. Приняли мы также почетный караул оренбургских казаков, высланный на станцию, очевидно, атаманом Дутовым.

По прибытии в Уфу я, проф. Сапожников и остальные члены делегации Сибирского правительства, а также чины ее канцелярии, расположились в большой «Сибирской гостинице» города, специально занятой для Совещания.

В гостинице был шумно, людно и весьма оживленно. На совещание съехалось более двухсот человек, представлявших различные правительственные, партийные, национальные и общественные группировки, сложившиеся на территории, освобожденной от власти большевиков. Прибавим сюда чинов канцелярий и консультантов, находившихся при некоторых делегациях, лиц свиты и охраны, комендатуру гостиницы, разного рода кулуарную публику, представителей прессы, делегацию чехословацких войск (официально не участвовавшую в Совещании, но фактически являвшуюся одной из действующих сил), и тогда можно составить более или менее полное представление о том муравейнике, какой являло собою Уфимское Государственное Совещание.

Как сейчас, помню пару вытянувшихся в струнку, с саблями наголо, часовых, всегда стоявших у входа в номер, занятый командующим народной армии Комуча ген. Галкиным. Злые языки говорили, что эсеры из Комуча так же побаиваются ген. Галкина, как ранее сибирские эсеры боялись Гришина-Алмазова, и на всякий случай организовали вокруг него тесное наблюдение.

Как оказалось, наше прибытие на Совещание ожидалось с крайним нетерпением и даже с некоторой нервностью, что и было весьма понятно, ибо от того или иного [385] поведения представителей Сибирского правительства, являвшегося наиболее крупной активной силой в начатой антибольшевистской борьбе, зависел и самый исход совещания, его конечные результаты.

Сориентировавшись в обстановке, мы узнали, что председателем Совещания был избран Н. Д. Авксентьев, одним из товарищей председателя состоит представитель Комуча Е. Ф. Роговский, бывший революционный полицеймейстер Иркутска, тоже видный член партии с.-р., а вторым товарищем председателя намечено было избрать представителя Сибирского правительства. Секретарями совещания были избраны Б. Н. Моисеенко и П. В. Мурашев.

Я узнал, что на первое торжественное заседание 8 сентября были допущены в качестве почетных гостей представители Сибирской Областной думы: Н. М. Карпов, П. А. Куликовский и Н. Ш. Назаренко. В этом заседании Н. М. Карпов произнес от имени Думы приветственное слово Совещанию, в котором выразил уверенность, что члены Учредительного собрания, уполномоченные областных правительств и представители политической мысли сумеют отбросить все, разделяющее их, индивидуальное, местное и достигнуть искреннего и полного соглашения на основе завоеваний Февральской революции и ответственности имеющей быть созданною российской власти перед Учредительным собранием первого созыва. Далее в своем «приветствии» Н. М. Карпов неожиданно огласил «формулу перехода к очередным делам», принятую в заседании Думы 20 августа. Эта формула представляла пространную декларацию, конечно, весьма мало похожую на то, что собирались провозгласить теперь мы, представители Сибирского правительства.

Так сдержала Дума свое данное нам ранее отдельными членами ее обещание ограничиться при посылке делегации в Уфу одним «приветствием»...

Кстати, маленький анекдот. Мне рассказывали, что, когда Карпов, по национальности сибирский татарин, высокий и весьма полный мужчина, начал произносить свое приветственное слово, кто-то в собрании, глядя на оратора, не мог удержаться, чтобы не воскликнуть:

— Вот так территория! [386]

Оглашение деклараций

Вечером, в первый день нашего прибытия в Уфу, состоялось продолжение третьего пленарного заседания Государственного совещания, открытого еще утром того же дня. На этом вечернем заседании я был избран, вернее, провозглашен товарищем председателя Совещания, и затем представители различных группировок продолжали оглашать свои декларации относительно организации всероссийской власти.

Декларация Сибирского правительства была по моему поручению оглашена проф. Сапожниковым. Ее заключительная часть содержала в себе те положения, кои точно были определены Советом министров Сибирского правительства.

В этой декларации проф. Сапожников заявил:

«Временное Сибирское правительство полагает, что основной задачей всероссийской верховной власти является освобождение, собирание и укрепление единой России, создание новой боеспособной армии и устройство хозяйственного порядка страны. Имея в виду существующие условия, Сибирское правительство мыслит создание единой, нераздельной России через устроение ее отдельных областей. Отвергая неосновательные обвинения в сепаратизме, оно не намерено противопоставлять интересы области и целого, но в то же время видит в областничестве естественный и легкий путь к пробуждению здорового патриотизма и государственности в интересах целой России.

Необходимыми условиями для создания временной всероссийской власти Сибирское правительство считает следующие положения:

1. Всероссийская власть должна быть организована по типу Директории в составе не больше пяти лиц, избранных по принципу соглашения на настоящем Государственном совещании по персональным признакам.

2. Директория организует при себе ответственный перед ней деловой Кабинет министров.

3. Директория ответственна только перед будущим полномочным органом правильного волеизъявления народа.

4. Власть Директории должна быть проникнута единой волей, направленной прежде всего на восстановление Великой [387] России и на возобновление, в единении с союзниками и чехословаками, войны с Германией.

5. Директория объединяет общегосударственные функции власти и оставляет руководство отдельными отраслями государственной и хозяйственной жизни в пределах областей за соответственными органами областных автономных правительств.

Всего за дневное и вечернее заседания было оглашено 12 деклараций от 23 группировок Совещания. Предстояло теперь так или иначе все их согласовать.

В согласительной комиссии

Обсуждение деклараций и их согласование было передано в согласительную комиссию, в каковую вошли представители от каждой из группировок, входивших в состав Совещания. От Сибирского правительства вошел в эту комиссию я и, в качестве моего заместителя проф. Сапожников. Последний, насколько припоминаю, вошел также и в состав Совета старейшин Совещания, на котором лежали задачи по выработке порядка ведения дел Совещания.

Работа в согласительной комиссии (ее официальное название было: комиссия по организации всероссийской власти) была построена на оригинальных началах. Все ее решения должны были выноситься единогласно. Таким образом, согласование могло быть достигнуто или не достигнуто вовсе; третьего выхода быть не могло; подчинение меньшинства большинству отвергалось, посему и к какому-либо голосованию при обсуждении различных вопросов прибегать не полагалось.

Такое направление работ комиссии, конечно, было вполне понятно и объяснимо. Иначе и нельзя было решать вопросы, ибо слишком разнородны и различны по своему удельному весу были те группировки, кои принимали участие в работах Совещания. Сибирское правительство, например, никогда не согласилось бы на то, чтобы голос его представителя был приравнен по удельному весу к голосу представителя социал-демократической группы «Единство», насчитывавшей по всей территории Сибири, Урала и Поволжья, быть может, всего только несколько десятков членов. [388]

С утра 13 сентября началась тяжелая и утомительная работа согласительной комиссии, заседавшей затем два раза каждый день, утром и вечером.

Никогда в жизни, ни ранее ни после, мне не приходилось работать в такой обстановке, когда заранее знаешь, что нужно во что бы то ни стало добиться единогласного решения, а предварительно — примирения и согласования самых разнородных взглядов, умиротворения политических страстей и разногласий, столь свойственных русским людям вообще.

Перед вами 12 деклараций — извольте их примирить и согласовать и притом так, чтобы все это вышло единодушно и единогласно. Правда, некоторые декларации родственны между собой, ибо исходят от близких друг другу по духу и целям организаций. В процессе первоначального обсуждения исчезают некоторые детали, происходит некоторое согласование, и в результате согласительная комиссия разбивается на три большие группировки: левую, правую и центр, если только можно принять эту условную терминологию.

Левую группу составляет, в сущности говоря, одна партия социалистов-революционеров. Здесь собран весь ее цвет, все ее значительные силы. В сфере влияния этой партии выступают в комиссии через своих представителей:

1. Правительство Поволжья — Комитет членов Учредительного собрания (Комуч);

2. Съезд членов Учредительного собрания;

3. Центральный Комитет партии с.-р.;

4. Съезд городов и земств Сибири, Урала и Поволжья;

5. Различные тюрко-татарские и мусульманские организации, в том числе киргизская Алаш-орда, правительство Башкирии, какое-то мифическое правительство Туркестана и т.д.

Около социалистов-революционеров, бесспорных «именинников» Совещания, сбоку, как-то одиноко, ютится представительство партии социал-демократов (РСДРП).

Насколько припоминаю, Комуч, Съезд членов Учредительного собрания и ЦК партии с.-р. огласили на Совещании одну общую декларацию. То же самое сделали все тюрко-татарские организации, декларация коих была оглашена [389] на Совещании известным киргизским деятелем Букейхановым.

За всей этой левой группировкою имеется некоторая территория, где она властвует, небольшая и недостаточно организованная «народная армия», начинающая уже терпеть поражения в Поволжье. Могучая и весьма реальная поддержка ее — это чехословацкая армия, представителей которой на сцене не видно: они остаются за кулисами борьбы, внимательно следя за всем происходящим. Наконец, в руках этой же левой группировки — государственный золотой запас, захваченный в Казани.

В центре согласительной комиссии группируются представители таких организаций, как центральные комитеты партий: народных социалистов, социал-демократов «Единство» и народной свободы (к.-д.), затем Союз возрождения России. Сюда же можно было привключить представителей областного Уральского правительства и временного правительства Эстонии.

За этой группой почти нет территории и финансов, отсутствует военная сила.

На правом фланге согласительной комиссии сосредоточиваются представители Сибирского правительства и войсковых правительств семи казачьих войск: Сибирского, Уральского, Оренбургского, Семиреченского, Астраханского, Енисейского и Иркутского. В распоряжении этой группы — обширная территория, некоторые финансы, достаточно налаженный правительственный аппарат Сибири и армии: Сибирская, Уральская и Оренбургская.

В результате длительных прений в согласительной комиссии возникают затем только два мнения, образуются два фланга: центр рассасывается, различные его группы примыкают к одному или другому флангу.

Омск и Самара противостоят друг другу, как два полярных полюса. Стороны часто прерывают заседания комиссии, уходят на частные совещания. Кулуары оживляются, происходят фракционные собрания, суетятся многочисленные советники и ходатаи по политическим делам, работают канцелярии, составляются, редактируются и печатаются предварительные резолюции... Вспоминаю, как косо смотрели иногда на меня эсеры, когда я оставлял комиссию и, окруженный представителями семи казачьих войск, офицерами [390] в погонах и с лампасами разных цветов, уходил на свое фракционное совещание.

Стороны снова сходятся. Уступки сделаны слишком ничтожные, соглашения не достигается, стороны опять спорят и опять расходятся. Упорствуют эсеры, упорствуют и их противники. И так продолжается иногда день-два, три или четыре заседания. Борьба утомляет и нервирует всех. Особенно взволнованны эсеры, ибо не ожидали такого упорного сопротивления со стороны Сибирского правительства. Нет сомнений, что они уже приняли меры к тому, чтобы осведомить Сибирскую Областную думу о поведении сибиряков. Страсти разгораются. Дальнейшее взаимное сопротивление не предвещает ничего хорошего.

Мои союзники, казаки, смущены и начинают колебаться. Первыми теряют свою сопротивляемость уральцы и оренбуржцы. Это и понятно: их территориям в близком будущем угрожает опасность большевистского нашествия. Уже пали Казань, Симбирск, под угрозою самая Самара. Оказывается, большевики умеют не только сдавать города, но и отбирать их обратно...

— Пока мы судим да рядим, большевики заберут и Уфу со всем Совещанием вместе, — слышалось иногда в казацких рядах.

Такова примерно была обстановка работы согласительной комиссии Уфимского государственного совещания. Нужно признаться, что в этой работе нам, сибирякам и казакам, не искушенным в политике, противостояли весьма серьезные силы в лице лучших представителей партии с.-р. В этом смысле борьба была слишком неравной, тем более что в нашем лагере совершенно не было ораторских дарований: мы говорили понемногу, коротко и просто, не обнаруживая искусства диалектики. В общем мы, сибиряки, терялись в эсеровском окружении Совещания.

В дни напряженной борьбы мои сотрудники иногда начинали пугаться создающейся обстановки. Я помню, как генерал Бобрик однажды сказал мне:

— Знаете, я боюсь, как бы эсеры не вздумали задержать нас здесь. Не затребовать ли нам из Челябинска свои паровозы на всякий случай?

Но я не имел никаких опасений на этот счет и поспешил успокоить моего собеседника. [391]

Корень разногласий

Что же разделяло более всего обе враждующие стороны?

Вопрос об организации всероссийской власти в форме Директории из нескольких лиц не вызвал больших споров и столкновений. По вполне понятным причинам трудно было, однако, разрешить вопрос о том, кому, в какие руки эту власть должно было вручить. Конкретно этот вопрос ставился в такой плоскости: перед кем Директория должна быть ответственна? Партия с.-р. этот вопрос решала так: Директория должна быть ответственна перед Учредительным собранием 1917 года. А так как это Учредительное собрание было разогнано большевиками, то в конечном счете Директории надлежало отвечать за свои действия только перед одной фракцией Учредительного собрания, начавшей теперь собираться в Самаре, т.е. перед партией с.-р. Эта партия, следовательно, желала захватить власть в свои руки, монополизировать ее.

Сибиряки этому сопротивлялись, считая, что Директория на время войны с большевиками и немцами должна быть свободна в своей деятельности и не ответственна перед каким-либо представительным органом. В крайнем случае ее ответственность можно было мыслить только перед Государственным совещанием, которое могло бы быть периодически созываемо, или перед Учредительным собранием нового созыва, каковое может быть созвано, как только представится к тому возможность по ходу событий.

Вот именно здесь, в этом вопросе, в борьбе за власть и скрестили шпаги обе стороны, неимоверно упорствуя в течение нескольких дней. Казалось порою, что соглашение не состоится, Совещание будет сорвано, объединения не будет. Не будем мы, значит, иметь и высшего объединенного военного командования, что не предвещало, конечно, ничего хорошего.

Пять дней согласительная комиссия обсуждала только один этот вопрос — об ответственности российской власти перед Учредительным собранием, посвятив ему более десяти заседаний. Если при обсуждении этого вопроса сибиряки проявляли большое упорство, то еще более упорствовали эсеры, ни за что не желавшие отказаться от попыток [392] призвать к жизни уже безнадежно отжившее Учредительное собрание 1917 года.

Линия поведения на Совещании Центрального комитета партии с.-р. вызывала недовольство даже у некоторых членов этой партии умеренного толка.

Я помню, как-то в один из этих тяжелых пяти дней я был приглашен для политического разговора к самой «бабушке русской революции», Е. К. Брешко-Брешковской. «Бабушка» дала мне в заключение нашей беседы следующий совет:

— Видимо, вам не сговориться с эсеровской делегацией, а потому, наверное, придется прервать переговоры с нею. Тогда вы войдите в отдельное соглашение с правыми эсерами...

Я обещал ей подумать об этом ее предложении, считая, однако, что подобное соглашение вряд ли поведет к какому-либо положительному результату.

Я, как представитель Сибирского правительства, получил перед своей поездкой в Уфу определенные инструкции из Омска, в том смысле, что для создания всероссийской власти должны быть использованы все возможности и что власть эта должна быть создана на известных условиях. Естественно, что эти условия, приведенные выше в правительственной декларации, представляли собою известного рода «запрос», с которого всегда можно было что-нибудь скинуть. Но где должны быть границы наших уступок, я не знал и не имел по этому поводу никаких точных и авторитетных указаний.

В день моего приезда в Уфу я получил телеграмму из Омска за подписью И. А. Михайлова, уведомлявшего меня, что Административный совет в заседании 11 сентября постановил: никаких уступок на Совещании в Уфе не делать, даже при условии разрыва. Я не придал особого значения этой телеграмме, считая, что незачем было ехать на Совещание, раз было заранее решено не идти ни на какие уступки. Можно было бы в таком случае просто диктовать Уфе свою волю из Омска, по телеграфу.

Припоминаю, что мы получили затем некоторые инструкции от П. В. Вологодского, посланные им с пути на Дальний Восток. Эти инструкции, нужно думать, составлены были в дороге проф. Гинсом и подписаны Вологодским как председателем Совета министров, так что, строго говоря, я не мог считать их инструкциями правительства в целом. [393]

В течение всего хода работ Совещания я сносился по прямому проводу с Омском, где в то время находился только один член Сибирского правительства, И. А. Михайлов, принявший теперь вместо меня председательствование в Административном совете. Но эти сношения носили преимущественно обоюдно информационный характер, и я сравнительно редко получал из Омска какие-либо директивы.

В общем я и вся наша делегация были предоставлены в значительной степени самим себе и должны были руководствоваться собственным разумением и опытом.

Мы упорствовали, сколько могли, стремясь вырвать уступки от противной стороны. Против нас была партия, сильная своим политическим опытом, недавняя властительница всей России, против нас были также и чехословаки, наши союзники по борьбе с общим врагом. Последние сторонились нас, представителей Сибирского правительства, избегали всякого общения с нами и в то же время находились в постоянном контакте с эсерами.

Общая обстановка, и на фронте, и в тылу, и на самом Совещании представлялась весьма сложной и запутанной. Сибирское правительство, которому в это время приходилось развертывать борьбу по линиям целого ряда фронтов, внешних и внутренних, было не ко времени в высокой степени ослаблено теми распрями и неладами, кои стали возникать внутри его. В силу исторической обстановки оно само превратилось в Сибирскую директорию сначала из шести, потом из пяти и наконец ко времени Уфимского совещания фактически из трех лиц. Стоило уйти из этой Директории еще одному лицу, и перед Сибирью возник бы неминуемо трудно разрешимый вопрос об организации новой власти.

Все эти обстоятельства, грозившие в дальнейшем большими и неприятными осложнениями, вынудили меня наконец сдать свои позиции. Хорошо помню, что, когда я, в один из томительных моментов среди крайне напряженной обстановки заявил в заседании согласительной комиссии 17 сентября, что Сибирское правительство, идя навстречу общему желанию заложить фундамент российской государственности, соглашается на то, чтобы Директория была ответственна перед существующим Учредительным собранием, но на известных условиях — раздался взрыв аплодисментов, напряженная атмосфера разрядилась... [394]

Эсеры победили, сибиряки и примыкающие к ним группы пошли на большой принципиальный компромисс, вырвав, однако, от противника некоторые уступки непринципиального свойства. Эти уступки сводились к тому, что Всероссийское Временное правительство действует безответственно до 1 января 1919 года, когда должно будет открыться Учредительное собрание, при условии, если соберется кворум не менее 201 человека (за вычетом большевиков и левых эсеров). Если этот кворум не соберется, то Учредительное собрание открывается 1 февраля, с кворумом не менее одной трети членов. Несколько ограничивался круг деятельности будущего съезда членов Учредительного собрания, причем одной из главных задач его ставилась разработка закона о выборах в новое Учредительное собрание.

Это соглашение родилось не в атмосфере энтузиазма. Оно было вынужденным и поэтому неискренним и таило в себе зародыш будущей неминуемой борьбы, столкновений и распрей. Сибиряки надеялись, что нужного количества членов Учредительного собрания к 1 января не наберется и что за пять месяцев вообще много может утечь воды, и так или иначе определится исход борьбы с большевиками и видно будет, что надо делать далее. А пока что всероссийская власть будет создана, и вместе с ней и высшее военное командование, в чем ощущалась категорическая необходимость. Существующее положение дел будет, таким образом, выправлено.

Насколько припоминаю, этот свой шаг к соглашению я сделал совершенно самостоятельно, в полном согласии с многочисленными членами своей делегации и вопреки указаниям, кои мне были сделаны вначале из Омска И. А. Михайловым.

Оставалось теперь решить вопросы о платформе деятельности будущего всероссийского правительства и его персональном составе.

На допросе

Через день или два после моего приезда в Уфу мне передали, что со мной желают беседовать сибиряки — члены Учредительного собрания и Сибирской Областной думы.

Я решил, что мне, видимо, будет учинен допрос о моем поведении на Совещании, и охотно направился в назначенное [395] мне место свидания. В комнате, куда я был приглашен, сидели человек 12–15, в большинстве люди, мне совершенно не знакомые.

Я спросил, чем я могу быть полезен собравшимся.

Кто-то из присутствовавших сказал:

— Мы пригласили вас, чтобы выяснить следующее. Оглашенная на Совещании декларация Сибирского правительства по вопросу о создании российской власти совершенно не согласуется с мнением Сибирской Областной думы по тому же вопросу. Как могло быть допущено такое противоречие? И как представители Сибирского правительства намереваются поступать далее, раз такое противоречие установлено?

Я ответил, что вопрос об организации российской власти не был согласован Областной думою и Сибирским правительством, а раз этого не было сделано, то Думе не следовало бы вовсе выступать с декларацией вместо приветствия и присваивать себе функции исполнительной власти вообще. После того, что произошло, т.е. после оглашения двух противоречивых деклараций, Совещанию предстоит решить, кого следует признать здесь представителем Сибирского государственного образования: делегацию Правительства или же делегацию Думы; но, если Совещание признает последнюю, то представители Сибирского правительства немедленно покинут Совещание. Заявление мое произвело нужный эффект, и, в сущности, далее нам уже не о чем было говорить.

Я думаю, что это заявление мое было затем тотчас же передано в «высокие сферы» Совещания.

В дальнейшем времени никто этого вопроса на самом Совещании и в его комиссиях уже не поднимал. Делегация Думы осталась за кулисами сцены, где она продолжала увеличивать собою партийные группы эсеров.

Решительные меры

Как я узнал позже, Сибирская Областная дума не ограничилась посылкою делегации только в Уфу. Она отправила таковую и во Владивосток, чтобы помешать здесь работе Вологодского. Эта дальневосточная делегация Думы была, [396] однако, по распоряжению Сибирского правительства задержана на пути в Иркутск и отправлена обратно в Томск.

Мое поведение в Уфе также составляло предмет усиленного внимания эсеровского большинства Думы.

18 сентября, в закрытом заседании Думы, как стало мне известно позже, обсуждался вопрос о действиях Сибирского правительства в связи с выступлением его представителей на Уфимском совещании и задержанием в Иркутске по распоряжению из Омска дальневосточной делегации Думы.

На этот раз Дума решила заглянуть в корень вещей и принять решительные меры. Меры эти должны были положить конец «своеволию» Сибирского правительства и создать из последнего послушное орудие эсеровской политики. Для этого нужно было только пополнить состав Сибирского правительства министрами из дальневосточной группы Дербера — Лаврова. Как раз к этому времени из Владивостока уже успел прибыть в Томск один из таковых министров, именно А. Е. Новоселов. Последний и должен был для начала войти в состав Сибирского правительства.

Вот с этими-то целями решительной реорганизации Правительства, а точнее, с целью совершить здесь государственный переворот, в Омск прибыли 19 сентября члены Сибирского правительства Шатилов (из Томска) и Крутовский (из Красноярска), председатель Сибирской Областной думы Якушев и Новоселов.

На следующий день, 20 сентября, Крутовским было созвано заседание Совета министров, на каковое явились Михайлов и Шатилов. Крутовский и Шатилов поставили на обсуждение вопросы о включении в состав Правительства Новоселова, об изменении состава делегации в Уфе и об изменении положения об Административном совете. Михайлов отказался участвовать в обсуждении этих вопросов и покинул заседание, сорвав его кворум.

Выяснившиеся притязания Думы переполошили омские активные круги. Создалось крайне тревожное положение.

В ночь на 21 сентября Крутовский, Шатилов, Якушев и Новоселов были арестованы по распоряжению начальника гарнизона г. Омска полковника Волкова. Новоселов вскоре после своего ареста пал жертвой расправы, учиненной, повидимому, в самочинном порядке его конвоирами. Труп его позже был найден в загородной роще Омска. [397]

В вечернем заседании 21 сентября Административный совет, собрав все сведения о произведенных арестах, постановил освободить из-под ареста Крутовского, Шатилова и Якушева, что и было незамедлительно приведено в исполнение.

В этом же заседании Совета было постановлено: немедленно прервать заседания Сибирской Областной думы, о чем и был поставлен в известность управляющий Томской губернией Гаттенбергер. Сибирское правительство перешло теперь само в контрнаступление.

Выборы всероссийского правительства

Программные выборы, так сказать, платформа государственной деятельности будущего Российского правительства, не вызвали в Уфе больших споров и разногласий и были довольно быстро разрешены.

Оставалось избрать персонально само правительство. Здесь политические страсти вновь разгорелись. Начались запросы, торг, взаимное сопротивление, принявшее снова упорный характер. Словесные схватки в согласительной комиссии, составление кандидатских списков, отвод кандидатур и т.д. заняли опять несколько дней.

С 19 сентября силы Сибирской делегации были подкреплены приехавшим неожиданно на Совещание командующим Сибирской армией ген. Ивановым-Риновым и управляющим министерством внутренних дел Сибирского правительства Старынкевичем, когда-то видным членом партии с.-р.

В итоге обе стороны все же пошли на уступки, и Всероссийское Временное правительство было избрано в составе следующих пяти лиц: Н. Д. Авксентьева, Н. И. Астрова, В. Г. Болдырева, П. В. Вологодского и Н. В. Чайковского; кандидатами к ним, в порядке последовательности, избраны были: А. А. Аргунов, В. А. Виноградов, С. В. Алексеев, В. В. Сапожников и В. М. Зензинов. Астрова, Чайковского и Вологодского не было налицо, их заместили избранные к ним кандидаты: Виноградов, Зензинов и Сапожников. По [398] уверениям лидеров партии с.-р., Астров и Чайковский должны были в скором времени выбраться на территорию Сибири. Сибиряки этому поверили, хотя, как потом оказалось, эти уверения эсеров ни на чем не были основаны, и поэтому меньшее значение придавали вопросу об избрании кандидатов к членам Всероссийского Временного правительства. Зензинов, член партии с.-р., ни в коем случае не мог быть заместителем Чайковского, члена партии народных социалистов, но согласие на эту кандидатуру было последней уступкой, которую эсерам удалось вырвать у сибиряков.

Эта уступка была сделана сибиряками главным образом под влиянием полученной информации об омских событиях 21–22 сентября, когда там были арестованы Крутовский, Шатилов, Якушев и убит Новоселов.

События эти подорвали моральный престиж Сибирского правительства и поколебали устойчивость позиций его представителей на Уфимском государственном совещании. Я не знаю, чем бы эти события закончились вообще, если бы в данный момент не была провозглашена новая власть — Всероссийское Временное правительство.

Провозглашение такового состоялось при весьма торжественной обстановке на пленарном заседании Совещания 23 сентября. Здесь всеми полномочными членами Совещания был подписан акт об образовании верховной власти.

По подписании акта был заслушан ряд приветствий новому правительству. Прочувствованное приветственное слово произнес председатель Чехословацкого Национального совета Б. Павлу. В заключительной части его Павлу сказал:

«Никто лучше, чем мы, не чувствует торжественности и величия момента. Быть может, недаром история поставила нас в этот момент на то место, где мы в настоящее время находимся. Если мы имеем некоторую заслугу в создании настоящего момента, если мы тоже что-то создали для новой Великой Единой России — это не случайно, потому что в каждом из нас имеется ясное сознание, что наша судьба и ваша судьба — судьба общая, потому что мы, как и вы, боролись за свободу, потому что мы, как и вы, боремся за единство. Мы верим, что без единой и свободной России не будет и единой и свободной Чехословакии, не будет единой и свободной Польши, не будет единой и свободной [399] Румынии, не будет единой и свободной Югославии. И поэтому мы здесь, все угнетенные народы Центральной Европы, собрались и собираемся для того, чтобы с вами дальше бороться до тех пор, пока не будет восстановлена Россия и пока не будет восстановлена свобода нашей родины. Мы желаем Всероссийскому Верховному правительству, чтобы оно имело достаточно сил и твердой воли и могло исполнить стоящие перед ним тяжелые задачи. И мы обещаем, что мы будем его поддерживать, и мы хотим совместно с ним и всею Россией бороться дальше до окончательной победы — до нашей и вашей свободы...»

Это приветствие новому правительству со стороны вождя чехословаков в Сибири было встречено долгими и громкими аплодисментами.

С места в карьер

В окончательном итоге избранное в Уфе Всероссийское Временное правительство начало свою деятельность в составе следующих пяти лиц: Авксентьева, ген. Болдырева, Виноградова, Сапожникова и Зензинова. В партийном отношении это означало, что в состав правительства вошли два представителя партии с.-р. — Авксентьев и Зензинов, один кадет левого оттенка — Виноградов, двое беспартийных — ген. Болдырев, член Союза Возрождения России, и проф. Сапожников.

Председателем Всероссийского правительства был избран Авксентьев, управляющим делами его — А. Н. Кругликов (с.-р.). Генерал Болдырев был назначен Верховным Главнокомандующим армиями, борющимися против большевиков на Восточном фронте.

В первый же вечер после своего избрания правительству с места в карьер пришлось заняться работой, и притом не очень приятного свойства. Ему пришлось заседать до глубокой ночи, едва ли не до утра, и разбираться в событиях, которые в это время развертывались в Омске и Томске. В Уфе были получены сведения, что Сибирская Областная дума в Томске не подчинилась указу Сибирского правительства о перерыве ее занятий, встала на революционный путь, избрала для свержения Правительства Исполнительный [400] Комитет и обратилась к чехословацкому командованию с просьбой об аресте членов Правительства Михайлова и Грацианова (товарищ министра внутренних дел), подписавших указ о перерыве занятий Думы; и что томские власти, в свою очередь, произвели уже аресты членов Исполнительного Комитета.

Эти известия крайне взволновали Всероссийское Временное правительство — Директорию, как для краткости стали называть его теперь. Члены Директории, особенно глава ее Авксентьев, выглядели весьма озабоченными. Возможно, что чехословаки испрашивали в настоящее время санкции Всероссийского Временного правительства не только для ареста Михайлова и Грацианова, но и для ликвидации Сибирского правительства вообще, считая, что для этого наступил весьма благоприятный момент. Так удобно было арестовать членов Правительства по частям: в Уфе, Омске и во Владивостоке, где находилась уже с 20 сентября делегация Вологодского. Я не берусь утверждать, что это так именно и было, но что-то похожее на это было несомненно. Л. А. Кроль в своих мемуарах определенно заявляет, что в это время шла речь о том, «не задержать ли в Уфе омских правителей, впредь до выяснения омских событий».

Момент, во всяком случае, был серьезный и крайне ответственный — и подходящий для того, чтобы испытать государственную мудрость вновь избранного Всероссийского Временного правительства.

На это первое, ночное, заседание Директории был вызван и я, и мне пришлось дать свои показания по омским делам. Я думаю, что эти мои показания, равно как и присутствие среди членов Правительства проф. Сапожникова, посодействовали тому, что Правительство решило избегнуть необдуманных крутых мер и постановило:

«1. Признавая непререкаемые права Сибирской Областной думы как временного органа, представляющего в пределах, установленных положением о временных органах управления Сибири, интересы сибирского населения, но имея в виду невозможность при создавшихся условиях нормальной деятельности Областной думы отсрочить ее занятия впредь до создания подходящих для возобновления ее работ условий. [401]

2. Отставку членов Временного Сибирского правительства М. Б. Шатилова и В. М. Крутовского считать недействительной и призвать всех наличных членов означенного Правительства к спокойному выполнению своих обязанностей ввиду крайней необходимости непрерывной работы в столь тягостное для родины время.

3. Предоставить уполномоченному Временного правительства А. А. Аргунову чрезвычайные права в деле выяснения виновности тех или иных лиц в имевших место событиях.

4. Призвать все население Сибири к полному спокойствию и уверенности в том, что интересы права и законности Всероссийским Временным правительством будут сохранены в полной мере».

Этот внушительный и мудрый окрик Уфы в адрес Томска и Омска возымел свои результаты и заметно успокоил разбушевавшиеся политические страсти.

Арестованный чехословаками 24 сентября в Омске член Правительства Грацианов был на другой же день освобожден из заключения. Чехи произвели этот арест, так сказать, авансом, надеясь, что Директория даст свою санкцию, по крайней мере, на арест Михайлова и Грацианова. Михайлова чехи также пытались арестовать в тот же день, 24 сентября, но не смогли найти его в городе.

Директория

Во главе Директории, как я упомянул выше, стал Н. Д. Авксентьев, один из лидеров партии с.-р., человек с всероссийской известностью, игравший видную роль в событиях Февральской революции 1917 года.

В Сибирь он выбрался из Москвы каким-то длинным и кружным путем, кажется, через Верхотурье. Пришлось ему долгое время брести по лесам и болотам, пока он не вышел на территорию Сибири. Здесь он чуть ли не был арестован крестьянами, принявшими его за подозрительного человека.

За время своего пребывания в Уфе я имел возможность близко познакомиться с Авксентьевым, и в частной жизни, в дружеской беседе, он производил весьма хорошее впечатление. [402] Казался он одаренным человеком, но, однако, не таким, который поражал бы широтой государственного взгляда и особой проницательностью ума. Он имел достаточно большое ораторское дарование. Правда, когда я слушал его ораторские выступления, мне всегда казалось, что он как бы нарочито приводит себя в состояние аффектации, и потому его речи были надуманно-напыщенны. В них не слышалось силы, искреннего, прочувствованного пафоса...

Член Директории и Верховный Главнокомандующий ген. В. Г. Болдырев был волжанин родом, демократического происхождения, виднейший деятель организовавшегося в Москве Союза возрождения России.

Во вновь созданном правительстве многое могло зависеть от его голоса как главы военных сил. Эсеры на Уфимском совещании считали Болдырева, насколько я мог наблюдать, своим человеком и поддерживали его кандидатуру в члены правительства. Сибиряки также не возражали против него, так как не верили в его прочную дружбу с эсерами и надеялись, что рано или поздно он повернет в «сибирскую» сторону. Таким образом, ген. Болдырев оказался единственным лицом, чья кандидатура в члены правительства была почти не оспариваема никем.

На должность начальника своего штаба Болдырев пригласил ген. Розанова, того самого, который потом прославил свое имя усмирением партизан Енисейской губернии и управлением Дальним Востоком.

На меня лично ген. Болдырев производил неплохое впечатление. Он казался мне человеком с инициативой, не пугающимся бурь революции и умеющим разбираться в революционной обстановке. Быть может, он долго будет колебаться, прежде чем примет какое-либо решение, но, раз решение принято, он будет упорно проводить его в жизнь... Вместе с тем чувствовалось, что ему наряду с проявляемым им добродушием присуща и некоторая «хитреца», что он в порядочной степени себе на уме.

Член Директории В. А. Виноградов начал свою политическую карьеру в Сибири с Уфимского совещания. Ранее он был известен как член Государственной думы третьего и четвертого созывов и как видный деятель партии Народной свободы. Эта партия и выдвинула его кандидатуру в члены [403] Директории, что не встретило особых возражений, так как считалось, что Виноградов пробудет в Директории недолго и будет заменен Астровым.

По последующей своей работе в Директории Виноградов оказался кадетом левого пошиба и часто своим голосом давал перевес эсерам Авксентьеву и Зензинову против Вологодского и Болдырева. Это создало ему в Директории особое положение «эсеровского пособника».

Человек нерешительный и в достаточной степени серый, Виноградов незаметно сошел впоследствии с арены политической деятельности в Сибири.

Член Директории проф. В. В. Сапожников уже знаком нам по деятельности его в Сибирском правительстве. Это — старейший член Директории, лично весьма милый и обаятельный человек. Иногда он был склонен немного «левить», но это никого не пугало. Как путешественник и ученый он имел очень крупное имя, едва ли не мировую известность; как политик он был мало искушен и только пробовал свои силы.

За время нашей совместной работы в Уфе я близко сдружился с профессором и всегда восхищался многими привлекательными чертами его характера.

Член Директории В. М. Зензинов — крепко партийный человек, известный эсер, был когда-то в ссылке в Сибири, у самого полярного океана, в устье реки Индигирки. Человек спокойный, уравновешенный, весьма преданный интересам своей партии. Глядя на него, чувствовалось, что этот человек никогда и ни при каких условиях не сможет изменить своему партийному знамени. Казалось, блага жизни вообще имеют малое значение для него. Эта прямолинейность и твердость натуры Зензинова весьма импонировали.

Управляющий делами Директории А. Н. Кругликов — эсер, когда-то был даже максималистом. Революция застала его в должности секретаря Иркутского биржевого комитета. К этому времени он уже выглядел человеком, успевшим втянуться в блага сытой буржуазной жизни и значительно умерившим свои политические взгляды. Как видный деятель партии с.-р., он сделал большую карьеру в период Февральской революции 1917 года и занимал пост краевого комиссара Восточной Сибири. В этой должности Кругликов проявил, как передавали мне его бывшие сослуживцы, [404] некоторые административные способности и держал «высокий тон», стараясь походить на настоящего генерал-губернатора дореволюционного времени. В Уфимском государственном совещании он состоял секретарем согласительной комиссии и был ее докладчиком на пленарных заседаниях.

Новые знакомства

На Уфимском совещании мне пришлось познакомиться со многими новыми для меня людьми и усилить некоторые прежние мимолетные знакомства.

Довольно близко теперь познакомился я с атаманом Дутовым, проживавшим во время Совещания на вокзале, в своем роскошном поезде. В день его именин я и проф. Сапожников, чуть ли не единственные штатские люди, были приглашены им на обед. Этим приглашением он оказал, таким образом, в нашем лице особое внимание Сибирскому правительству.

Несколько раз мне приходилось встречаться и беседовать с Е. К. Брешко-Брешковской, бабушкой русской революции, которая, однако, в это время не склонна была очень жаловать свою «внучку»...

Несмотря на свои 74 года, Брешковская выглядела еще весьма бодрою и жизнерадостною и живо интересовалась всем происходившим на Совещании.

Помню, как во время одной беседы я сообщил Брешковской, что по какому-то вопросу я решил пойти на уступки.

— Вот это хорошо! — воскликнула она, и, прежде чем я успел ответить что-либо, она неожиданно обняла и поцеловала меня в лоб.

Я знал, что «бабушка» любила таким способом выражать свои чувства благодарности, когда оставалась чем-нибудь очень довольна. Мне рассказывали, что незадолго до революции она была однажды на приеме у Иркутского генерал-губернатора Князева по касающемуся ее делу. Когда генерал-губернатор сообщил ей, что он согласен удовлетворить ее просьбу, она так же неожиданно поцеловала высокого сановника в лоб, чем, вероятно, немало смутила его. [405]

Более близко познакомился я на Совещании и с Л. А. Кролем, уральским деятелем, видным членом партии Народной Свободы и Союза возрождения России. Он был до некоторой степени душой Уфимского государственного совещания и чувствовал себя здесь в привычной обстановке. Удачливый полемист, недурной оратор и хороший диалектик-оппонент, он мог бы быть признан желанным членом в любой политической партии. Однако я не сказал бы, чтобы он парил высоко над провинциализмом мысли и отличался широтой своих суждений.

Впервые познакомился я на Совещании со знаменитым революционером Борисом Савинковым, пробравшимся в Уфу, кажется, из Ярославля, где было им поднято неудачное восстание против большевиков.

Я мог заметить, что эсеры в это время уже косо поглядывали на Савинкова, начиная, видимо, подозревать его в правом уклоне; он же, в свою очередь, не особенно жаловал эсеров.

Как-то позднее, уже в Омске, Савинков посетил меня на дому. Мы с ним долго беседовали об Уфимском совещании, Директории и т.д., и я очень хорошо помню, как он сказал мне:

— Вы напрасно пошли на уступки и заключили соглашение с Комучем и его присными. Ведь все это мразь и гниль, не способная ни на какую живую борьбу...

Познакомился я также и с В. И. Лебедевым, бывшим товарищем морского министра в кабинете Керенского и недавним героем взятия Казани. Живой, подвижный, интересный собеседник, он при наших встречах много рассказывал о своих «подвигах» в Самаре и Казани и о том, как живет и работает Комуч. Многое в самарской действительности мне стало ясным и понятным также благодаря моим беседам с товарищем председателя Совещания Е. Ф. Роговским, хорошо знакомым мне еще по жизни в Иркутске, в предреволюционное время.

Комуч

Из бесед с Лебедевым и Роговским я получил достаточно интересный материал, характеризующий собою «физиономию» Комуча. Дополнительные данные о нем я смог получить из разговоров и с другими представителями Самары. [406]

Рассказывая мне о том, что происходило и происходит в Самаре, Лебедев и Роговский хотели, казалось, подчеркнуть, что эсеры теперь уже не то, чем были они во времена Керенского, что они уже могут показать себя твердой властью, что пора прекраснодушия и миндальничания миновала безвозвратно.

В самом деле управляемая Комучем территория Поволжья уже видела у себя целый ряд таких деяний, за которые, случись они на сибирской территории, Сибирское правительство было бы названо теми же эсерами сугубо реакционным.

Если деревня не дает новобранцев и посылается артиллерия для расправы с этой деревней — это было бы крайне реакционно, если бы произошло где-нибудь в Сибири; если же это случилось в Поволжье, при управлении Комуча, это было бы, конечно, только революционно, сочлось бы показателем твердой власти. Такого рода проявления «готтентотской» морали были в большом ходу в то время, как и сейчас еще они не теряют своей силы.

Если по количеству «правительственных преступлений» и «нежелательных инцидентов» можно судить о реакционности власти, то, пожалуй, Самару пришлось бы признать куда более «реакционным гнездом», чем Омск.

Социалисты-революционеры успели уже в печати, в России и за границей, расславить Сибирское правительство и правительство адмирала Колчака ультрареакционными, но я уверен, что и эсерам не уйти от суда истории, которая со временем подробно расскажет, как правили сами они, когда владели Средним Поволжьем. Объективность требует не забывать, когда речь идет о правительствах революционного времени, того существенного обстоятельства, что революция есть революция, война есть война, и что худшая из всех войн — это война гражданская.

Пусть не забывают этого положения эсеры, не забудем его и мы, сибиряки...

Комуч не мог похвастаться далее и налаженностью своего делового аппарата. Многое там делалось как-то по-домашнему, процветало кустарничество управления, не делалось большого различия между кассою государственной и партийной... Положение дел было, в общем, таково, что многие видные эсеры и сами члены Всероссийского [407] Учредительного собрания, такие, например, как Авксентьев, Аргунов, Павлов и другие, не решались вступить в члены Комуча и всячески открещивались от соответствующих предложений. Самара сильно, по-видимому, им претила.

На этом я закончу свои строки, посвященные Комучу, и говорить о нем более не буду.

Союзники идут!

Одной из характерных черт политической атмосферы, которою дышало Уфимское государственное совещание, была вера в то, что союзниками в скором времени будет создан по Уралу Восточный фронт против новой большевистско-германской коалиции.

На Совещании циркулировало много слухов о посылке союзниками войск. Предполагалось, что первыми двинутся японцы. Одно время пронесся слух, что союзники уже идут, японцы посылают целый корпус, передовые части которого подошли уже, кажется, к Омску; за ними в ближайшем времени двинутся американцы...

Казалось, развертывается какая-то новая страница в истории великой войны, подарившей миру и без того уже немалое количество разного рода сюрпризов... Но страница эта так и не развернулась — слухи оказались только слухами, и ничем больше.

В самой Сибири, как грибы после дождя, начали возникать различные воинские отряды союзнической ориентации, вербуемые преимущественно из рядов военнопленных мировой войны. Появились сербские, польские, румынские войска.

Польские отряды расположились по Алтаю для охраны Алтайской железной дороги. Румынские войска стали сосредоточиваться в районе Иркутской губернии, где охраняли соответствующий участок Сибирской магистрали.

В этот момент едва ли кто мог предполагать, что мировая война закончится в самом ближайшем будущем и что Германская империя исчезнет с лица земли... [408]

Командировка князя Львова

Во время работ Уфимского государственного совещания на территорию Сибири пробрался князь Г. Е. Львов, бывший первый председатель Всероссийского Временного правительства. Совещание решило воспользоваться пребыванием кн. Львова в Сибири и предложило ему стать во главе особой делегации, которая должна была немедленно выехать во Владивосток, чтобы передать приветствие от имени Совещания высшему командованию союзных войск, находившихся на территории Сибири, Урала и Поволжья, и выяснить общее стратегическое положение. Князь Львов охотно принял сделанное ему предложение и в скором времени выехал на Восток.

В состав возглавляемой им делегации вошли известные деятели партии с.-р. В. И. Лебедев и Е. Е. Колосов и затем подполковник Генерального штаба Акинтиевский.

Выполнив данное ему поручение, князь Львов позже выехал из Владивостока в Париж.

Вести из Архангельска

На приезд члена Директории Н. В. Чайковского в Сибирь рассчитывать не приходилось. Выяснилось, что он сам стоит во главе Северного правительства в Архангельске и едва ли покинет управляемую им область.

В конце сентября в Омск прибыл от Чайковского специальный посланец, передавший письмо от него Сибирскому правительству.

Письмо это, датированное вторым сентября, было напечатано на бланке Председателя Верховного управления Северной области и адресовано Председателю Западно-Сибирского Временного правительства в городе Омске.

Кажется, письмо это не было еще опубликовано в печати и я, пользуясь случаем, приведу его здесь полностью. Вот его содержание:

«Настоящим своим письмом довожу до сведения Вашего Правительства, что с 2 августа сего года в г. Архангельске, после свержения советской власти большевиков, образовалось Верховное управление Северной области, в которое вошли члены Учредительного собрания [409] от Архангельской, Вологодской, Вятской, Новгородской, Казанской и некоторых других губерний, а также выборные представители северных земств и городов. Того же 2 августа новое областное правительство приветствовало подошедшие к этому времени к Архангельску союзные войска и опубликовало свою декларацию и состав. Из прилагаемых печатных материалов Вы усмотрите, что Верховное управление Северной области ставит перед собой следующую двойную задачу:

1. Очистить силою оружия русскую территорию от германцев и уничтожить Брестский договор путем восстановления Российской армии при содействии союзников.

2. Воссоединить и восстановить единое Российское государство из всех отторгнутых от него частей.

С этой двойной целью связано наше деятельное стремление к установлению прямых связей и сношений как с Вашим Западно-Сибирским, так и с соседним с Вами Восточно-Сибирским и Самарским областными правительствами.

Наше Верховное управление убеждено, что все перечисленные правительства так же, как и наше, рассматривают свое настоящее изолированное и по необходимости оторванное существование лишь временным и предвидят в будущем образование всероссийской правительственной власти, не предрешая ее точной формы, и созыв Учредительного собрания.

Поэтому мы желали бы установить со всеми Вами прямые сношения, для того чтобы заранее выяснить взаимные намерения и содействовать скорейшему объединению наших общих боевых усилий к освобождению нашей измученной и растерзанной Родины от внешних хищников и внутренней негоди.

В настоящее время мы находимся накануне продвижения на юг, для занятия Вологды, Котласа, Вятки и Северной железной дороги, что должно случиться, судя по соотношению большевистских и союзных сил и состоянию железнодорожных путей, вероятно, в течение 14–20 дней. Затем, вероятно, последует продвижение наших сил на Пермь и Екатеринбург, где мы надеемся объединиться с чехословаками и Вашими силами и образовать один восточный фронт, быть может, вдоль Волги. [410]

Обладание Северным железнодорожным путем для нас совершенно необходимо, потому что наша Северная область лишена почти всякого подвоза с хлебного юга; свой же урожай этого года почти целиком был убит морозом, и мы принуждены питаться исключительно хлебом, доставляемым союзниками; но долго это продолжаться не может. Экспедиция за хлебом в устья Оби и Енисея в большом масштабе, к сожалению, не могла состояться, так как предназначенные для этого суда ледокольного типа оказались необходимыми для военных операций».

Далее в письме следовала приписка от руки следующего содержания:

«Таким образом, нам придется сделать самые экстренные усилия для того, чтобы, пользуясь Северным железнодорожным путем, доставить хотя бы некоторое количество хлеба из Западной Сибири. Для этого просим Ваше правительство оказать Северной области Ваше содействие. По этому поводу я сношусь с Союзом маслодельных артелей в Кургане, прося их заготовить хлеб, и не сомневаюсь, что они это при помощи своей организации сделают.

Для телеграфных сношений с Вами имеется следующий путь: податель сего письма укажет Вам адрес в Обдорске, откуда телеграммы будут доставляться гужом до Усть-Цыльмы в Архангельской губернии, где начинается наш телеграф. Мы будем телеграфировать Вам таким же образом, а также через Вас Авксентьеву Н. Д., которого местопребывание Вам, конечно, известно. С этим нарочным посылается письмо для Авксентьева. Будьте добры указать его адрес. Если же он Вам неизвестен, прошу передать Е. К. Бр.-Брешковской или кому-либо из Союза возрождения России (А. А. Аргунову, Моисеенко).

Этому же нарочному Ф. А. Ш. поручается одно щекотливое дело по обнаружению монархического заговора против нашего и, может быть, Вашего правительства, которое может потребовать ареста курьера высокопоставленного лица здесь к его сибирским соучастникам. Будьте добры оказать ему необходимое содействие. Он снабжен нужными полномочиями.

Здесь за месяц работы удалось восстановить местные самоуправления, суды, вывозную торговлю и поддержать промышленность. А вот школы, к сожалению, без помещений, [411] ибо для войск нужны все помещения. Большевики увезли с собою, убегая отсюда, до 40 миллионов казенных и общественных денег и оставили нам в наследство не только пустые кассы, но и долги служащим и рабочим. Грабежам нет конца. Сегодня от них прилетели аэропланы и сдались англичанам.

Прошу во всяком случае телеграфировать в Архангельск Верховному управлению, мне, о получении этого письма.

Позвольте приветствовать в Вашем лице свободную, демократическую Сибирь и пожелать всякого успеха.

Посылаю полный экземпляр нашей газеты «Вестник Верховного Управления Северной области».

С искренним уважением Н. В. Чайковский».

Как видно из этого письма, в Архангельске к началу сентября еще плохо были осведомлены о том, что творится в Сибири.

Возвращение в Омск

Вернувшись из Уфы в Омск, я нашел там довольно тревожное настроение. Много было разговоров о недавних омских событиях, о готовящейся забастовке железнодорожных рабочих Сибирской магистрали с целью приостановить посылку воинских сил на уральский фронт, о возможных выступлениях большевиков в самом городе.

В Омске находился к этому времени член Правительства Крутовский, и возможно было, значит, устроить заседание Сибирской директории. Но заседанию этому не суждено было состояться. Крутовский посетил меня дома, и мы с ним имели продолжительную беседу о текущих делах Сибирского правительства. Беседа носила неприятный характер, и мы расстались врагами. Во время этой беседы Крутовский требовал, чтобы я сдал ему председательствование в Совете министров. Я категорически отказал ему в этом требовании, какового исполнить я никак не мог, не имея специального приказа об этом от председателя Совета. Обиженный министр чуть ли не в тот же день уехал к себе в Красноярск.

Свое сообщение о результатах работ Уфимского государственного совещания я сделал в ближайшем очередном [412] заседании Административного совета. Здесь мое сообщение было принято спокойно, словно в Уфе все произошло так, как и нужно было ожидать. По поводу моих уступок на Совещании никто не бросил мне ни слова упрека. Настроение было в общем таково: что сделано, то сделано; надо подумать, как быть дальше.

С одной стороны, действительно, приходилось ждать возвращения из Владивостока Вологодского, чтобы принять какие-либо ответственные решения в связи с возникновением Директории; с другой — вполне естественным являлось выждать проявления инициативы со стороны Директории, продолжавшей оставаться в Уфе, вблизи фронтовой полосы.

Сибирякам приходилось теперь иметь в виду следующие общие положения, принятые на Уфимском совещании:

1. Всероссийское Временное правительство, впредь до созыва Всероссийского Учредительного собрания, является единственные носителем верховной власти на всем пространстве Государства Российского.

2. Все функции верховной власти, временно отправляемые, ввиду создавшихся условий, областными правительствами, должны быть переданы Всероссийскому Временному правительству, как только оно того потребует.

3. Установление пределов компетенции областных правительств на началах широкой автономии областей и на основах, приведенных в принятой программе правительства, предоставляется мудрости Всероссийского Временного правительства.

Вот проявления этой мудрости и приходилось теперь ожидать от нового Правительства.

В общем по всему было видно, что в Омске появление на свет Божий Всероссийского правительства встречено крайне холодно и сдержанно.

Вести с Востока

Известия с Дальнего Востока приходили утешительные. Вологодскому удалось весьма быстро и безболезненно ликвидировать Дерберо-Лавровское правительство автономной Сибири. Последнее сдало все свои дела делегации Вологодского и затем исчезло с политической арены Сибири. [413]

Предпринятые Сибирской Областной думою попытки предотвратить его политическую смерть потерпели фиаско.

Временный правитель ген. Хорват также пошел навстречу желаниям делегации и согласился распустить свой деловой Кабинет, при условии, что Сибирское правительство, по приезде в Омск, проведет закон о генеральном комиссаре Дальнего Востока и таковым назначит его, ген. Хорвата; при этом последним было выражено пожелание, чтобы некоторые члены его делового Кабинета были включены в состав Сибирского правительства.

Соглашение с ген. Хорватом было заключено и подписано 30 сентября.

Делегация Вологодского, выполнив успешно свою миссию, могла теперь вернуться в Омск.

В это же время с Востока начали свое продвижение на Урал сибирские и чехословацкие войска, находившиеся под командой генералов Пепеляева и Гайды. Последний в своем поезде доставил с Дальнего Востока в Омск адмирала А. В. Колчака.

Первая встреча с А. В. Колчаком

Вскоре после своего приезда в Омск адмирал Колчак решил представиться Сибирскому правительству, и мне пришлось официально принимать его в помещении Совета министров.

Когда мне доложили, что меня желает видеть адмирал Колчак, я с огромным интересом и даже некоторым волнением стал ждать встречи с этим выдающимся русским человеком, который уже тогда представлялся весьма крупной фигурой в нашем антибольшевистском лагере.

Адмирал вошел в мой кабинет в сопровождении своего секретаря. Насколько припоминаю, оба они были в штатских костюмах. После кратких вступительных фраз, приличествующих случаю, у меня с адмиралом завязалась длительная беседа. Мне понравилась манера А. В. Колчака говорить краткими, отрывистыми фразами, точными и определенными, не допускающими ни малейшей неясности.

Я предложил адмиралу принять в той или иной форме участие в работе Сибирского правительства, но он ответил, [414] что не намеревается надолго задержаться в Омске, и в недалеком будущем, по всей вероятности, проследует на юг России, к Деникину.

Посещение адмирала вызвало сенсацию среди служащих канцелярии Совета министров и породило, как я узнал потом, много разговоров.

Появление А. В. Колчака в Омске вызывало вообще различные толки.

Невольно как-то всем казалось:

— Вот человек, за которым стоит будущее! Он непременно заставит еще говорить о себе...

Колебания Директории

Оставшаяся в Уфе Директория оказалась в тяжелом положении. Она должна была быстро и энергично сформировать свой аппарат управления, составить Совет министров, но сделать это в прифронтовом городе, каким была тогда Уфа, являлось невозможным. Пока что Директория смогла только провести два ответственных назначения: проф. Сапожников был назначен министром народного просвещения и С. С. Старынкевич — министром юстиции Всероссийского правительства. Оба министра вместе с тем принадлежали и к деловому аппарату Сибирского правительства.

Нужно было выезжать куда-то из Уфы, но куда? В Екатеринбург или Омск — оставались только эти два пункта, подходящие для того, чтобы стать резиденцией Всероссийского Временного правительства. Сибиряки приглашали Директорию переехать в Омск.

После долгих колебаний Директория решила перебраться в Екатеринбург, и туда были экстренно посланы в конце сентября квартирьеры с обширными полномочиями по реквизиции помещений. Ближайший советник Директории и член Уральского областного правительства Л. А. Кроль приложил необычайные усилия к тому, чтобы въезд Директории в Екатеринбург произошел при возможно торжественной и даже помпезной обстановке.

8 октября, однако, стало известно, что Директория переменила свое решение и к огорчению екатеринбуржцев [415] объявила о своем переезде в Омск. Колебания ее, таким образом, окончились.

Почему Директория остановилась в конце концов на Омске, неизвестно. Может быть, и Екатеринбург к этому времени не считался особенно надежным пунктом в военном отношении.

Очевидцы вспоминают, что члены Директории не с радостными чувствами садились в вагоны, чтобы отправиться в Омск. Н. Д. Авксентьев, встретившись во время переезда Директории в Челябинске с Л. А. Кролем, испрошенный последним о причинах этого переезда, сказал ему:

— Иначе нельзя было. Мы должны сунуться волку в пасть: или он нас съест, или он нами подавится...

Приезд Директории

9 октября Всероссийское Временное правительство прибыло в Омск. Встреча его не отличалась особой торжественностью. Кажется, сооружена была у вокзала какая-то незатейливая арка со словами приветствия на ней. У железнодорожной ветки, где должен был остановиться поезд, собралась небольшая толпа встречающих и был выставлен почетный караул.

В качестве официального представителя Сибирского правительства встречал Директорию я. Войдя в вагон, я кратко приветствовал Н. Д. Авксентьева от имени Правительства, и затем мы крепко пожали друг другу руки — кажется, даже расцеловались дружески.

В сущности говоря, мы в этот момент вполне могли чувствовать симпатию друг к другу. Авксентьев стоял теперь во главе российской верховной власти и мог уже по пережитым недавним дням чувствовать, что никакой реальной властью он в действительности не располагает. Я был его товарищем по несчастью: находясь в данный момент во главе Сибирского правительства, я тоже не мог похвастаться, что на самом деле ощущаю власть в своих руках. События складывались так, что люди, подобные Иванову-Ринову, становились диктаторами дня, и военные круги Омска имели в настоящий момент куда более фактической власти, чем Директория и Сибирское правительство, вместе взятые. За этими [416] военными кругами скрывались далее другие силы, которые пока что терпели кое-как Сибирское правительство, но о Директории и слышать не хотели.

Приехавшей в Омск Директории пришлось некоторое время жить в вагонах, на железнодорожной ветке. Омск в те дни был переполнен до последней возможности. Найти здесь свободную квартиру или даже комнату было чрезвычайно трудно. Дело расквартирования находилось исключительно в военных руках и не могло похвастаться успехами. Разместить два правительства в городе представляло большие затруднения. К тому же в Омск начали теперь беспрерывно приезжать с востока различные союзнические дипломатические и военные миссии, которые требовали себе обширных помещений, а с запада — беженцы из Поволжья и Приуралья. Омску, становившемуся теперь в положении столицы Российского государства, приходилось, в общем, туговато.

Два правительства

С приездом в Омск Директории здесь создалось своеобразное положение. Почти на одной и той же территории расположились два правительства — Всероссийское, которое еще собиралось только управлять этой территорией, и Сибирское, которое ею уже правило. У первого не было ни аппарата управления, ни налаженных финансов, у второго было и то и другое. Правда, финансы Сибирского правительства были к этому времени далеко не в блестящем состоянии, и Правительству приходилось становиться на путь эмиссии собственных, «сибирских», денег. Два министра, Сапожников и Старынкевич, оказались общими у обоих правительств. Это повело к тому, что в Омске стали находиться два министра юстиции — в Сибирском правительстве министерством юстиции вместо выбывшего Патушинского управлял в то время Морозов. Неизвестно было, куда нужно направлять корреспонденцию по делам этого министерства. Ситуация грозила стать еще более запутанной.

Обе стороны начали искать выход из создавшегося положения. Начались взаимные переговоры, сначала в порядке частных совещаний. Наиболее важные из этих совещаний [417] членов Директории и Административного совета произошло 12 октября. На этом совещании членам Директории пришлось выслушать немало неприятных слов со стороны сибиряков, опасавшихся грозных последствий партийной гегемонии эсеров. Авксентьев, в свою очередь, делал какие-то глухие предостережения сибирякам, указывая на то, что за Директорией стоят силы, которые сумеют ее защитить. Это был, очевидно, намек на чехословаков. После бурных прений, проходивших во взаимной недружелюбной атмосфере, совещание пришло все же к определенным решениям. Эти решения состояли в том, что Сибирское правительство прекращает свое существование, избирается Совет министров Всероссийского правительства, но формирование этого Совета министров совершается совместно Всероссийским и Сибирским правительствами, по обоюдному соглашению. Такое решение вопроса, нужно сказать, было предложено самими сибиряками и принято Директорией без особых возражений. Инициаторами предложения были я и Михайлов.

Сибиряки этим предложением как бы говорили Директории: мы готовы, в силу постановлений Уфимского государственного совещания, упразднить Сибирское правительство, передать вам весь налаженный с таким трудом наш правительственный аппарат, но мы должны быть уверены, что этот аппарат получит надлежащее руководство, что все, созданное нами, не погибнет. Гарантию этой уверенности мы можем иметь только тогда, когда мы примем участие в деле формирования вами нового Всероссийского Совета министров, и когда без нашего одобрения не будет назначен ни один министр. Если вы готовы сделать нам эту небольшую уступку, то мы готовы на весьма большое самопожертвование — упразднение Сибирского правительства.

На этом частном совещании 12 октября была, таким образом, уже предрешена судьба Сибирского правительства. Многое, конечно, могло затем зависеть от дальнейшего хода переговоров обеих сторон.

Кстати замечу, что в своих переговорах, устных и письменных, с Сибирским правительством Директория старалась, в общем, держаться высокого тона и ввела в обращение титулование членов Правительства. Я был немало удивлен, [418] получив однажды от Директории пакет, на обложке которого значилось: Его Высокопревосходительству.

До появления Директории сибиряки жили куда проще.

Возвращение П. В. Вологодского

18 октября вернулся в Омск из своей поездки на Дальний Восток председатель Совета министров Сибирского правительства и член Всероссийского Временного правительства П. В. Вологодский.

Около месяца лишь провел он вне Омска, а какие значительные события и большие перемены произошли здесь за время его отсутствия и как много серьезных и тяжких задач предстояло еще разрешить в ближайшем будущем.

Вологодский сделал в Административном совете подробный доклад о результатах своей поездки на Дальний Восток, и вскоре после этого Административный совет вступил в переговоры с представителем ген. Хорвата, С. В. Востротиным, приехавшим в Омск, о порядке и условиях назначения генерала наместником представительства по Дальнему Востоку.

Я рад был возвращению Вологодского, ибо теперь ответственные решения уже могло принимать Сибирское правительство в целом: был кворум для этого.

Тезисы

С возвращением Вологодского были в скором времени оформлены те решения, которые были приняты на совещаниях Административного совета и касались упразднения Сибирского правительства. Эти решения, изложенные в виде тезисов, были без особых изменений приняты затем и Директорией.

Важнейшие положения, заключавшиеся в этих тезисах, сводились к тому, что с созданием всероссийской власти, все областные правительства прекращают свое существование; Всероссийское Временное правительство в целях скорейшей организации всероссийского управления принимает правительственный аппарат Временного Сибирского правительства; [419] первый состав Совета министров Всероссийского правительства образуется последним по соглашению с Сибирским правительством; председателем Совета министров Всероссийского Временного правительства назначается П. В. Вологодский; для разработки положения о выборах в Сибирский представительный орган создается особая комиссия.

Из всех предусмотренных данными тезисами вопросов наиболее значительным и труднейшим для разрешения в данный момент и в то же время самым неотложным был вопрос о формировании нового, Всероссийского Совета министров.

Борьба за власть

Сформировать новый Совет министров Всероссийского правительства было поручено Вологодскому. Формирование это продолжалось почти пятнадцать дней, сопровождаясь бесконечными трениями, разногласиями, интригами. Вновь создалась крайне тревожная, напряженная атмосфера, напомнившая мне худшие дни Уфимского совещания.

Упорство с обеих сторон было проявлено исключительное. Так жестока была эта борьба за власть... Казалось, вот-вот вспыхнет переворот, который решит эту упорную тяжбу силой оружия. Откуда нужно его ждать? Справа или слева? Оттуда и отсюда, можно было ответить.

Как я позже узнал, в эти дни действительно делались предложения о том, чтобы прекратить правительственный торг силою вооруженного вмешательства. Один из членов партии с.-р. рассказывал мне впоследствии, что он участвовал в переговорах с чехословаками относительно возможности с их стороны устройства переворота в Омске, свержения Сибирского правительства и предоставления всей полноты власти Директории. Чехословаки будто бы дали свое согласие на это. Все зависело далее от санкции Авксентьева, который, однако, не решился на этот раз прибегнуть к силе оружия.

Не берусь утверждать, насколько верно все это, так как не имею в своем распоряжении никаких документальных доказательств. Могу только засвидетельствовать [420] еще раз крайне тревожное настроение, царившее в то время в Омске.

В те дни меня раза два посетил в моей гостинице представитель чехословаков в Омске Рихтер и вел со мною частные беседы о создавшемся положении дел. Он весьма определенно заявлял мне, что так продолжаться долго не может и что если Сибирское правительство будет по-прежнему упорствовать, то это может вызвать вмешательство чехословаков.

Помню, как-то поздно вечером, кажется, после того как я только что представил свои показания в следственной комиссии А. А. Аргунова по поводу омских событий 22 сентября, я вернулся к себе домой, в гостиницу «Россия». Здесь меня встретили вопросом:

— А вы живы-здоровы?

— Вполне. А что?

— Только что распространился слух, что вы арестованы.

— Как видите, это неверно.

— К вам приходил недавно генерал Белов, справлялся о вашем здоровье...

Последнее сообщение меня несколько удивило, так как ген. Белов никогда ранее у меня не бывал.

Войдя в свой номер, я лег в постель и вскоре уснул. Часа в три ночи просыпаюсь от сильного стука в дверь. В сознании мелькнуло: «Началось!» Недаром были эти вечерние разговоры... Отворяю дверь. Вижу знакомого мне офицера, одного из чинов канцелярии Совета министров.

— В чем дело?

— Я пришел предупредить вас, г-н министр. Только что получено по телефону сообщение, что канцелярия Совета министров занята какими-то войсками и что оттуда выступили отряды, чтобы арестовать министров: Вологодского, Михайлова и вас.

— Больше ничего не имеете сообщить?

— Никак нет.

— Узнайте сейчас же, что за части заняли помещение Совета министров.

— Слушаю, г-н министр.

Спать больше не приходилось. Одеваюсь, выхожу в коридор гостиницы. Обстановка — совершенно спокойная, незаметно никакой тревоги. Вскоре узнал, что помещение [421] Совета министров занято не кем иным, как сибирскими казаками. Это сообщение вполне меня успокоило. Оказывается, это контрмера против кого-то другого. Было ясно, против кого.

Утром мне стало известно, что большой казачий патруль провел ночь у квартиры П. В. Вологодского; кажется, был также патруль и у квартиры Михайлова.

В полдень я встретил на улице ген. Болдырева. Мы обменялись несколькими фразами. Я не преминул рассказать ему о ночном инциденте.

— Мы живем, точно в Мексике, — сказал я генералу. — Вчера распространились слухи, что Российское правительство собирается нас арестовать...

— Мы с вами в одинаковом положении, — ответил Болдырев. — Третьего дня мы были во власти слухов, что Сибирское правительство собирается то же самое сделать с нами...

Мы посмеялись и разошлись.

Вспоминаю еще один инцидент. Как-то раз, в эти же тревожные дни мы, члены Сибирского правительства, заседали вечером совместно с членами Директории в помещении последней. В середине заседания на улице послышался вдруг шум и конский топот: перед зданием остановился и выстроился довольно значительный казачий отряд. В чем дело, никто не знает. Ген. Болдырев вызвал к себе офицера, командовавшего отрядом, и спросил о цели его прихода.

— Мы командированы, ваше высокопревосходительство, охранять членов Сибирского правительства, — ответил офицер.

Ген. Болдырев приказал немедленно увести отряд обратно.

Рассказанные мной инциденты до некоторой степени обрисовывают ту обстановку в Омске, в которой приходилось жить в эти тревожные дни.

В такой атмосфере разгоревшихся политических страстей происходило формирование нового Совета министров. Промелькнули многие имена, старые и новые. Из новых кандидатур чаще всего упоминалось имя адмирала А. В. Колчака. Его кандидатура на пост военного и морского министра не вызывала ниоткуда возражений. Мне помнится, особенно настойчиво выдвигал его на этот пост сам Авксентьев. [422] Упоминалось имя Б. Савинкова, бывшего в это время еще в Омске, но этого «опасного» человека Директория постаралась вскоре отправить в Европу, дав ему дипломатическое поручение.

В конце концов вполне выяснились те спорные фигуры, которые настойчиво и обязательно выдвигала одна сторона, и также настойчиво и обязательно отвергала другая. Это были И. А. Михайлов и Е. Ф. Роговский. Михайлов слыл лидером правой сибирской общественности, каковая возлагала на него большие надежды (сумеет, дескать, если будет нужно, справиться с натиском эсеров на Омск). Он выдвигался на пост то министра финансов, то министра внутренних дел.

Роговский — деятель партии с.-р., в революционное время, как я уже упоминал ранее, делал карьеру преимущественно по части «милицейско-охранной». Он выдвигался Директорией или, вернее, партией с.-р. на пост товарища министра внутренних дел, по делам милиции (сможет, дескать, пресечь в любой момент злокозненные планы сибиряков).

Вот эти-то две фигуры и стали яблоком омского раздора. Директория не давала своего согласия на вхождение в Совет министров Михайлова, Сибирское правительство — на вхождение туда Роговского.

Эти утомительные пререкания происходили весьма долго, приняв затяжную форму, и представляли, по существу, продолжение старинной распри между Самарою и Омском, столь характерно проявившейся еще не так давно на Уфимском государственном совещании. Борьба грозила распадом Всероссийского Временного правительства. Авксентьев и Зензинов собирались выйти из состава Директории и сделали бы это, если бы член Директории Виноградов не заявил, что и он в таком случае тоже покинет свой пост.

Наконец ряды членов партии с.-р. дрогнули. Директория дала свое согласие относительно Михайлова. Сибиряки продолжали отводить Роговского. А когда, наконец, и они уступили и согласились на вхождение Роговского, тогда начал упорствовать адмирал Колчак, заявивший, что он не войдет в Совет министров, если там будет Роговский. [423]

Все эти несогласия и трения настолько утомили и нервно измотали и без того слабого здоровьем Вологодского, что он стал походить более на мертвеца, чем на живого человека. Всем становилось ясно, что поставленные вопросы нужно было решить так или иначе: дальнейшее промедление было, действительно, смерти подобно.

Наконец назначено было решительное совещание членов Сибирского правительства, его Административного совета и адмирала Колчака. Председательствовал на этом совещании Вологодский. В довольно продолжительной речи он тихим и усталым голосом изложил совещанию весь ход своих переговоров с отдельными общественными, партийными и правительственными группами и лицами о формировании Российского Совета министров, указал на тяжелые условия, в которых находится страна, и заявил, что все его усилия по организации новой правительственной власти не дали до сих пор, к сожалению, никаких положительных результатов и что он чувствует себя совершенно измученным физически и нравственно и вести дальнейшие переговоры для выполнения возложенной на него миссии он отказывается.

Речь произвела большое впечатление на присутствовавших. Водворилась какая-то жуткая тишина: все сознавали ответственность сделанного заявления.

Не ожидая ответа на свою речь, Вологодский встал, передал мне председательствование и покинул совещание. Я занял председательское кресло. Взоры всех как-то невольно устремились на адмирала Колчака. Эти взоры как бы говорили: вот тот единственный, кто еще упорствует: от него теперь зависит все дальнейшее... Я обратился к адмиралу от лица всего совещания с коротко выраженным предложением спасти положение дел, войти в состав Совета министров, примирившись с присутствием в Совете некоторых нежелательных для него лиц, и указал, что его положительного решения с одинаковым нетерпением и волнением ждут теперь как Всероссийское Временное, так и Сибирское правительства.

После нескольких секунд томительного ожидания адмирал наконец уступил и дал свое согласие. Кризис был разрешен. [424]

Прощальная грамота

Третьего ноября 1918 года Временное Сибирское правительство перестало существовать, передав свою власть на территории Сибири Правительству Всероссийскому. Оно просуществовало почти полных четыре месяца. Так мало времени было им прожито, и как много пережито! Исчезая с исторической арены, Сибирское правительство опубликовало следующую грамоту:

«Приняв на себя верховную власть после свержения большевиков в Западной Сибири, Временное Сибирское правительство с величайшим напряжением сил осуществляло свою трудную задачу дальнейшего освобождения всей Сибири и укрепления в ней начал законности и порядка.

Тяжкое бремя выпало на долю Сибирского правительства: ему досталось народное достояние разграбленное, промышленность разрушенная, железнодорожное сообщение расстроенное. Заново приходилось строить власть, заново созидать порядок в условиях не прекращавшейся борьбы. Славное русское офицерство и казачество и самоотверженные отряды добровольцев, опираясь на братскую помощь доблестных чехов и словаков, героически боролись за освобождение страны.

Ныне на всем пространстве Сибири действует единая власть. Вновь создана молодая, но сильная духом армия. Учреждено подзаконное управление.

Работы по укреплению новой государственной власти в Сибири еще далеко не закончены, но в помыслах о благе сибирского населения не могут быть забыты интересы истерзанной России.

Наша родина истекает кровью. Она отдана большевиками на поток и разграбление немецким пленным и разнузданным бандам русских преступников.

Приближается конец мировой войны. Народы будут решать свои судьбы, а Великая раньше Россия, в этот исключительно важный момент, может остаться разрозненной и заполоненною.

Без Великой России не может существовать Сибирь.

В час величайшей опасности все силы и все средства должны быть отданы на служение одной самой важной задаче [425] — воссозданию единого и сильного Государства Российского.

Эту ответственную задачу приняло на себя Временное Всероссийское правительство, на Государственном Совещании в Уфе избранное и верховной властью облеченное. Единой воле этого Правительства должны быть подчинены все силы и средства управления, и дальнейшее существование нескольких областных правительств представляется ныне недопустимым.

В сознании священного для всех народов и частей России патриотического долга Сибирское правительство, получив гарантии, что начала автономии Сибири будут восстановлены и укреплены, как только минуют трудности политического положения России, ныне во имя интересов государственности постановило: в отмену декларации 4 июля 1918 года «О государственной самостоятельности Сибири» сложить с себя верховное управление и всю полноту власти на территории Сибири передать Временному правительству Всероссийскому. Подписали: председатель Совета министров, министр иностранных дел Петр Вологодский, министр снабжения И. Серебренников, министр финансов И. Михайлов, управляющий делами Совета министров Г. Гинс».

В этот же день, 3 ноября, особым постановлением Административный совет Сибирского правительства присвоил П. В. Вологодскому звание Почетного гражданина Сибири в ознаменование его выдающихся заслуг «по воссозданию государственности и правопорядка в Сибири и по восстановлению мирного течения жизни в крае, а также во внимание к многолетним плодотворным на разных поприщах трудам его на благо и преуспеяние Сибири».

Итак, Сибирское правительство прекратило свое существование; вместе с ним исчезла с исторической арены и независимая Сибирская республика.

Я воздержусь от оценки деятельности Сибирского правительства, ибо опасаюсь, что как бывший член этого правительства не смогу оказаться достаточно объективным в этой оценке. Пусть это сделают другие.

Скажу только, что Сибирское правительство жило и работало в крайне тяжелой обстановке, отбиваясь одновременно и от вооруженных атак большевиков, теперешних властителей России, и от натиска социалистов-революционеров, [426] бывших ее повелителей, пытавшихся теперь вернуть свое утерянное положение. Сибирское правительство вынуждено было прекратить свое существование под непреклонным давлением революционной обстановки тех дней.

Новый Совет министров

5 ноября могло уже состояться первое заседание вновь сформированного Совета министров Всероссийского Временного правительства.

В Совет вошли следующие лица: Вологодский (министр-председатель), Колчак (военный и морской министр), Ключников (министр иностранных дел), Гаттенбергер (министр внутренних дел), Михайлов (министр финансов), Старынкевич (министр юстиции), Сапожников (министр народного просвещения), Устругов (министр путей сообщения), Шумиловский (министр труда), Петров (министр земледелия), Щукин (министр торговли и промышленности), Серебренников (министр снабжения), Зефиров (министр продовольствия), Краснов (государственный контролер).

Десять из 14 членов этого Совета министров принадлежали к составу Сибирского правительства. Совершенно новыми, не причастными к прежней работе Сибирского правительства, были в нем только четыре лица: Колчак, Устругов, Ключников и Краснов.

Ряд ставленников Директории, члены партии с.-р., в том числе Роговский и известный писатель по аграрным вопросам Огановский, заняли посты товарищей министров.

С одной стороны, казалось, что произошла только трансформация: прежний Административный совет Сибирского правительства превратился теперь в Совет министров Всероссийского правительства; с другой стороны, чувствовалось, однако, что это не совсем так: присутствие новых людей, чуждых до сих пор сибирской работе, давало о себе знать.

Существенно изменилось теперь положение в Омске мое и Михайлова. Мы перестали быть членами Сибирской директории и превратились в рядовых министров Российской Директории. Можно сказать, повысилось положение Вологодского. Он был членом Всероссийского правительства и в то же время стал председателем его Совета министров. [427]

Новое, российское, положение обязывало и ко многому новому, и прежде всего повело к тому, что исчезла прежняя «сибирская» простота членов Правительства в отношениях друг к другу. Все стало значительно торжественнее и официальнее.

Пышный банкет

На другой день после назначения Всероссийского Совета министров, 6 ноября, в Коммерческом клубе Омска состоялся большой банкет, устроенный Директорией. Присутствовало много народу, в том числе представители союзных держав.

По тогдашнему времени банкет был организован с достаточно большой роскошью и, нужно думать, стоил немалых денег. Это было опять-таки новшеством в омской практике. Сибирское правительство не позволяло себе такой расточительности.

На банкете было провозглашено много разного рода тостов, сказано немало речей. В числе ораторов были некоторые представители союзников.

Самороспуск Сибирской Областной думы

Собираясь прекратить свое существование, Сибирское правительство полагало особым указом распустить и Сибирскую Областную думу. Но это намерение его встретило возражения со стороны Директории, главным образом со стороны главы Правительства Авксентьева, который настаивал на том, что Дума может самораспуститься и что тогда этот акт пройдет совершенно тихо и безболезненно.

Сибирское правительство не стало настаивать на своем решении.

Для самороспуска Думы Авксентьев выехал сам в Томск, где был встречен бурными овациями в заседании Областной думы. Последняя значительным большинством голосов приняла резолюцию о самороспуске. [428]

Так кончило свое существование это учреждение, появившееся на свет в бурные времена русской революции и сыгравшее известную историческую роль в борьбе с большевиками в 1918 году. Сказать, что Дума представляла собой сибирское население, нельзя. Скорее всего она была послушным орудием партийной политики эсеров, и этим определялись вся ее сила и все ее значение.

10 ноября заявило о своем самоупразднении областное правительство Урала. В скором времени сошли также со сцены Амурское областное правительство и киргизская Алаш-орда.

Всероссийское правительство действительно получало теперь в свое распоряжение объединенную территорию.

Толки о диктатуре

Толки о военной диктатуре к описываемому времени становились злобою дня. Особенно настойчиво пропагандировали идею диктатуры кадетские и торгово-промышленные круги. В организациях партии народной свободы тема о диктатуре дебатировалась совершенно откровенно.

Находившиеся в Омске члены этой партии В. Н. Пепеляев и Жардецкий являлись наиболее ярыми сторонниками идеи диктатуры, каковая будто б была признана Центральным комитетом партии единственно спасительною в настоящих условиях и способною вывести Россию на путь действительного ее возрождения. Таким образом, идею эту можно было проследить до Москвы.

Конечно, и помимо Москвы мысль о диктатуре возникала совершенно самостоятельно на местах; она, что называется, висела в воздухе; но то обстоятельство, что и в Москве также выдвигают диктатуру, могло только подкреплять и усиливать местные настроения.

Для большего понимания сибирских событий того времени нужно иметь в виду, что Москва не так уж далеко стояла от этих событий, как это принято обычно думать. Из Москвы все время просачивались на территорию Сибири и Поволжья видные политические деятели с разными целями и заданиями. В этом смысле и Всероссийская власть в Уфе [429] была создана не без участия Москвы, пославшей в Сибирь и Авксентьева, и Болдырева, и многих других.

Идея диктатуры приобрела актуальное значение как раз к тому моменту, когда Директория, упразднив областные правительства, готова была расправить свои государственные крылья и осуществлять свою программу действий. Наблюдения омских правых кругов за Директорией показали, что она не свободна от вмешательства в ее деятельность партии с.-р., и это обстоятельство предрешило крайне враждебное отношение к Директории со стороны тех, кто на своей спине еще во времена Февральской революции испытал, что представляет собой власть социалистов вообще.

Директории противопоставляли диктатора — таким представлялся выход из создавшегося положения дел.

А в это время будущий диктатор, адмирал Колчак, усердно занялся вверенной ему работой по военному министерству; сравнительно редко посещая заседания Совета министров, он часто выезжал на фронт, где знакомился с нуждами действующей армии.

Выступления эсеров

Собравшиеся на освобожденной от большевиков территории эсеры с тревогой наблюдали за развитием здесь событий. Центром своей деятельности они избрали Екатеринбург, куда переехал из Уфы съезд членов Учредительного собрания и где имел свое местопребывание Центральный комитет партии, в котором руководящее значение принадлежало теперь Чернову, фигуре, для Омска совершенно одиозной.

Эсеры были недовольны деятельностью Директории. Ей ставилось в вину весьма многое: и то, что она «бросилась в объятия Омска» и покинула съезд членов Учредительного собрания, и то, что она распустила Сибирскую Областную думу, и то, что сформировала новый Совет министров из бывших деятелей Сибирского Административного совета, и т.д. Центральный комитет партии опубликовал прокламацию, в которой он бросил Директории ряд обвинений в указанном смысле, и затем заявил:

«В предвидении возможностей политических кризисов, которые могут быть вызваны замыслами контрреволюции, [430] все силы партии в настоящий момент должны быть мобилизованы, обучены военному делу и вооружены, с тем чтобы в любой момент быть готовыми выдержать удар контрреволюционных организаторов Гражданской войны в тылу противобольшевистского фронта...»

Эта прокламация вызвала большое возмущение в омских кругах и была принята как дерзкий вызов. Директория же отмолчалась по поводу выпуска прокламации и этим сильно поколебала устойчивость своего положения.

— Если эсеры нарушили свои обязательства, принятые ими на Уфимском совещании, и выражают недоверие избранному в Уфе правительству, значит, и противная сторона может считать себя теперь свободной от обязательств, вытекающих из соглашения в Уфе, — стали говорить некоторые омичи.

Создалась такая обстановка, которая вела к перевороту: справа ЖЕЛАЛИ видеть в Омске как можно скорее диктатуру; слева ДЕЛАЛИ все возможное к тому, чтобы ускорить ее появление.

Переворот 18 ноября

В ночь на 18 ноября я был в гостях. Часа в два я с двумя своими знакомыми возвращался пешком к себе домой, в гостиницу «Россия». Было тихо и безлюдно. На одной из улиц невдалеке от Омского кадетского корпуса я и мои спутники были неожиданно остановлены военным патрулем из пяти или шести человек, потребовавших наши документы.

Документы были предъявлены и внимательно просмотрены. Затем мои спутники были отпущены, а я же объявлен арестованным.

— По какому случаю? — спросил я.

— Сегодня ночью арестована вся траектория (так в шутку, видимо, переворотчики называли Директорию).

— Арестована Директория? — переспросил я. — Тогда причем же я?

— Все равно, арестовано все Правительство.

В это время мимо нас проезжал казачий отряд. Один из арестовавших меня военных подбежал к командиру отряда и о чем-то доложил ему. [431]

— Что вы делаете? — закричал на него тот. — Немедленно освободить!

Я узнал в командире отряда знакомого мне войскового старшину Поротикова. Он подбежал ко мне и сказал:

— Прошу извинения. Произошла ошибка. Вы свободны и можете далее идти беспрепятственно. Пароль — «Ермак», если вас остановят еще где-либо по дороге.

— Но в чем же дело? Что происходит? — спросил я Поротикова.

— Арестована вся Директория. Ее больше не будет, — отвечал тот.

— Кто же будет во главе власти? — поинтересовался я и услышал точный и уверенный ответ:

— Будет адмирал Колчак.

Я вернулся к себе в гостиницу. Здесь все было тихо и спокойно. Все спали крепким сном.

Итак, переворот совершился... Я лег спать, надеясь, что завтрашний день выяснит все происшедшее. Рано утром я был разбужен посыльным из канцелярии Совета министров, доставившим мне извещение об утреннем экстренном заседании Совета. В назначенное время я отправился туда. Почти все министры были в сборе; я прибыл едва ли не последним. Среди присутствовавших я заметил члена Директории Виноградова. Все выглядели заметно взволнованными — было ясно, что произошли какие-то важные события.

Вологодский открыл заседание, сообщил о происшедших ночью арестах Авксентьева, Зензинова, Аргунова и Роговского и предложил обсудить создавшееся положение и найти какой-либо выход из него.

На некоторое время воцарилось молчание, потом последовали вопросы об обстоятельствах переворота. Кто-то внес предложение восстановить Директорию хотя бы в составе трех лиц: Вологодского, Болдырева (бывшего в данный момент на фронте) и Виноградова. Но последний категорически заявил, что он ни в каком случае не может принять этого предложения. Возложить власть на Совет министров представлялось также невозможным ввиду только что пережитого опыта. Оставалось как будто только одно: диктатура. Сюда логически упиралось обсуждение поднятых вопросов. [432]

Диктатор? Но кто? Называются имена генералов Болдырева и Хорвата и адмирала Колчака. Последний присутствует на заседании и не возражает против того, что выставляется его кандидатура. Он принимает большое участие в прениях и произносит длинную речь, которая имеет до некоторой степени программный характер. В его речи чувствуется, что он настроен резко отрицательно к партии с.-р., деятельность которой он считает глубоко антигосударственной. Он подробно останавливается на своих взаимоотношениях с союзниками — англичанами, американцами, японцами... Колчак, как я потом убедился, мог временами говорить хорошо и сильно, действуя на слушателей убежденностью и большой искренностью своих слов. И на этот раз он говорил весьма убедительно и сильно.

Мне вспоминается теперь, что в своей речи А. В. Колчак указал на необходимость поторопиться с решением обсуждаемого вопроса, так как этого с большим нетерпением ждут заинтересованные силы. Было ли это сказано именно так, я не берусь теперь утверждать безошибочно. Если это было сказано, то под заинтересованными силами нужно было подразумевать те омские круги и те воинские части, которые произвели свержение Директории. Переворотчики были еще под ружьем, и переворот продолжался. Заговорщики, несомненно, ждали, чем кончится это экстренное заседание Совета министров. Если бы Совет не принял постановления о диктатуре Колчака, возможно, что он так же и теми же силами был бы низвергнут, как и Директория.

Итак, заявлены три человека, каждому из которых может быть вверена верховная власть в настоящий ответственный момент. Происходит баллотировка. Колчак получает все голоса против одного.

Совет министров «ввиду тяжкого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках» постановляет «передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного правителя».

Сообщение о провозглашении адмирала Колчака Верховным правителем было по телеграфу передано по стране. [433]

Сам адмирал в этот же день обратился к населению с воззванием, которое гласило:

«Всероссийское Временное правительство распалось. Совет министров принял всю полноту власти и передал ее мне, адмиралу Александру Колчаку.

Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях Гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю, что не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности.

Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, к труду и жертвам».

Итак, 18 ноября адмирал Колчак был провозглашен Верховным правителем и Верховным Главнокомандующим всеми вооруженными силами, боровшимися против большевиков на Восточном фронте.

Что же касается арестованных в ночь переворота Авксентьева, Аргунова, Зензинова и Роговского, то они по распоряжению адмирала Колчака, были под усиленной охраной высланы за границу, в сторону Китая, откуда и выехали в Европу. Все высылаемые были снабжены достаточными денежными средствами на выезд.

Обстоятельства переворота 18 ноября до сих пор мало освещены в мемуарной литературе. Более или менее выяснена обстановка такового, его исполнители, но до настоящего времени остается неизвестным, как именно сложился заговор, кто были вдохновители переворота, состоял ли в числе участников заговора сам адмирал Колчак. Можно только считать выясненным в общих чертах, что инициатива переворота исходила от Омского Комитета партии народной свободы и торгово-промышленных сфер, близких к Омскому Военно-промышленному комитету. В качестве инициаторов переворота обычно называют В. Н. Пепеляева, Жардецкого, И. А. Михайлова, проф. Андогского, атамана Красильникова, [434] полковников Волкова и Катанаева (сына генерала Катанаева) и некоторых других лиц, но так ли это было на самом деле, я не знаю и утверждать не берусь. Лично я считаю только, что адмирал Колчак был осведомлен о заговоре и дал заговорщикам свое согласие принять на себя бремя диктатуры, ибо я уверен, что без этого предварительного согласия адмирала устроители переворота едва ли рискнули бы совершить таковой. [435]