Вперед на запад
Получил назначение в 107 СД (стрелковую дивизию) Воронежского фронта, занимающую оборону на левом берегу Дона, несколько ниже города Коротояк.
Один полк дивизии еще летом форсировал Дон, захватил и удерживает на правом берегу плацдарм, называемый «Урывским».
В дивизию, а до нее большее 100 километров, отправили меня с попутным обозом.
Можно пристроиться на телеге, только эту возможность не использовал. По примеру Мересьева решил тренироваться, чтобы в дальнейшем не хромать. Решил идти пешком.
Действительно, прошагал всю дорогу, уставал, было больно, но упрямо шел и шел.
В конце концов своего добился, конечно не сразу, но хромать почти перестал.
Я в радиовзводе отдельной роты связи дивизии.
Еще в роте 2 или 3 взвода телефонистов. В армии в основном применялась телефонная связь, а радио, находясь в постоянной готовности, было как бы в резерве, использовалось в необходимых случаях.
В армии связь осуществляется сверху вниз силами и средствами старшего начальника. Наша рота обеспечивает связь командира дивизии с командирами формирований.
Меня назначили начальником радиостанции РБМ (радиостанция батарейная малогабаритная). Станция батарейная, переносная, содержит две упаковки (блока) весом 12–14 кг каждый, штат три человека.
Каждая наша радиостанция должна постоянно находиться при соответствующем командире (комдив, комполка) и обеспечивать связь в любое время суток.
В основном на станции работает начальник. Он же транспортирует упаковку приемопередатчика, радист помогает начальнику и транспортирует упаковку питания. Третьим является ездовой. На его попечении наше транспортное средство – лошадь с повозкой или санями.
Имя у нашего радиста Лев, зовем его Лева. Он с Урала, из Свердловска, до призыва в армию окончил ФЗУ и работал слесарем КИП на одном из химзаводов, где-то освоил «морзянку», в часть прибыл одновременно со мной.
Парень он грамотный, хороший рассказчик, хорошо играет на гитаре и неплохой певец.
Третьего члена нашего коллектива зовут Ваня. Это скромный сельский паренек, из местных. Он окончил семь классов, души не чает в нашей лошадке, кобыле «Рамке». Он «сторожил», в дивизии уже месяца два.
Из находящегося здесь поселка население эвакуировано. В опустевших хатах разместились штаб дивизии и некоторые ее формирования.
В одной из хат обосновался начальник мастерской связи дивизии, лейтенант Александр, наш ровесник. Он москвич. Окончил училище связи по сокращенной программе, в дивизию прибыл незадолго до нас. Нас поселили к нему. Человек он мягкий, застенчивый, «командовать» нами стесняется. В нашей хате одна большая комната с огромной русской печью и довольно большие сени. Обосновались быстро. Лейтенанту досталась уцелевшая кровать, а мы довольствовались лавками, расположенными у стен.
У нашей кобылы тоже приличная жилплощадь. Поместили ее в сенях. Сени по существу комната, только без окон и печки, в них довольно тепло. В эту невероятно холодную зиму нашей кобыле просто повезло.
Взаимоотношения с лейтенантом у нас быстро наладились. Александра мы слушаемся. Уважаем, он – командир, мы – подчиненные, не по тому что он «командир», а потому, что он просто порядочный человек.
По штату в мастерской связи три человека. Начальник – лейтенант, он же радиомастер и двое сержантов-мастеров – телефонистов.
Начальник связи дивизии, капитан, а затем майор Ножка, чтобы мы не болтались без дела, нашел нам занятие, превратив временно в мастеров-телефонистов.
Вместе с Александром дружно занимаемся ремонтом телефонов.
Монтаж электрической схемы телефонов выполнен цветными проводничками. Лейтенанту нравится возиться с телефонами, готовить рабочее место, раскладывать запасные проволочки в кучки по цветам.
Однажды принесли неисправную радиостанцию, пробитую пулей, ранившей радиста.
Наш лейтенант просидел день или два за столом с этой радиостанцией, тыкая пробником в разные места монтажной схемы. Видит, что у него ничего не получается.
После долгих колебаний все же решился обратиться за помощью к нам. Сказал, что с монтажной схемой радиостанции ему трудно разобраться, в училище этому вопросу уделяли мало внимания.
Неисправности с Левой нашли быстро, роковая пуля в двух местах оборвала цепи питания накала радиоламп. Неисправности устранили, и станция заработала.
После этого случая Александр предложил новое разделение труда. Он занимается телефонами, а мы радиостанциями, а когда их нет, то и телефонами. Начальник связи с этим согласился.
Наш рацион был более, чем скромный. На «солдатской» дивизионной кухне одна овсянка, да и та не досыта.
В котелке лейтенанта, наполняемого на офицерской кухне, было что-то более привлекательное, чем у нас, и в достаточном количестве.
Остывшие котелки мы подогревали в русской печи, иногда добавляли что-нибудь «трофейное». Саша со своим котелком садился в сторонку и, краснея, жевал. Так продолжалось некоторое время.
Чувствует Саша, что все мы на этой почве испытываем неудобства, и предложил объединить наши пайки. Мы с этим конечно согласились. Без ущерба для Саши питание наше заметно улучшилось.
Он был очень брезгливым. Это бывало предметом наших, не всегда безобидных, шуток.
Особенно голодно было нашей кобыле «Рамке». Ее рацион состоял из распаренной соломенной сечки, заправленной несколькими горстями муки, приготовленной самим ездовым.
Ванюша насыпал в небольшую деревянную кадочку соломенную сечку, заливал ее кипятком с разболтанной в нем мукой, и давал постоять, попариться. Лошадка добросовестно съедала приготовленное блюдо, но худела на глазах. Наконец, легла и не могла встать. Тогда мы ее подвесили на веревки, подложив под них разное тряпье.
Добавилось забот ездовому. Он старался с запаркой соломы, а лошадиный живот с ней не справлялся.
Пришлось Ванюше намыливать руку и извлекать из кобылы, завернув в сторону ее хвост, остатки соломы. Событие скорее драматическое, чем комическое, но без подшучивания не обошлось.
В дивизию начали поступать люди и вооружение. Нашей кобыле выдали мешок ячменя. Она быстро поправляется, уже самостоятельно стоит.
Поговаривают, что готовится большое наступление.
Начал и я со своей командой подготовку, делаю, что можно, пока нет радиостанции. Вспомнил, что на курсах говорили об организации радиосвязи. Из радиостанций образуются радиосети, каждая из которых работает на определенной волне (частоте). Радиосеть образуется из радиостанций старшего начальника и подчиненных ему командиров.
Каждая радиостанция имеет свой условный позывной, который устанавливается на определенное время (на время проведения крупной операции или ее части). Радиостанция, находящаяся при старшем начальнике, является главной. Она устанавливает порядок работы в сети. В радиосети периодически проводятся проверки связи. В наших сетях она проводилась в начале каждого четного часа.
К проверке связи радисты относились со всей серьезностью. Неприятности грозят не только радисту, «проспавшему» проверку, но и командиру, к которому он прикреплен. За временем радист должен следить, в комплект радиостанции входят часы.
Из саней соорудили теплую кабинку с печкой, похожую на цыганскую.
В дивизию поступило имущество связи. Мне вручили новенькую радиостанцию РБМ. Сижу в своей избе, знакомлюсь с инструкцией, проверяю комплектность.
Открылась входная дверь, вошел начальник связи дивизии, мельком взглянул на меня и приказывает: «Кончай возиться, немедленно отправляйся к генералу».
Я что-то «вякаю» насчет подготовки всего, что нужно к работе. Он ничего не слушает, повторяет приказ, добавляет «на месте разберешься».
Приказы не обсуждают, а выполняют. Поднялся, оделся и пошел. Вхожу с радиостанцией в избу генерала. Он один в большой комнате. В комнате полумрак. На столе горит небольшая керосиновая лампа.
Очень волнуюсь, как говориться «мандраж» полный. Еще бы, это моя первая самостоятельная работа как радиста, состояние радиостанции не известно, технически я ее не проверял, а тут еще рядом генерал, а я сержант. По армейской иерархии между нами дистанция огромная.
Поборов страх, доложил о прибытии, выяснил, где располагаться, начал готовить станцию к работе. Это называется «развернуть радиостанцию».
Операция в общем не сложная. Тем более, что в данном случае требовалось соединить несколько разъемов и подключить штыревую антенну.
Разворачивание внешней проволочной антенны, входящей в комплект радиостанции и применяемой для работы на больших расстояниях, не требовалось. Все корреспонденты находились довольно близко. Достаточно было штыревой антенны.
На курсах в Горьком много раз готовил станцию к работе, устанавливал связь с корреспондентом. Но все это делал в классе, в учебных условиях, когда рядом наставник, готовый помочь, если нужно, да и корреспонденты тоже рядом.
Наконец не слушающимися руками все соединил, осталась одна, в общем-то простая, операция. Поскольку станция еще в работе не была, в упаковке питания необходимо подсоединить источники питания – накальный аккумулятор и анодную батарею – к соответствующим зажимам.
Подсоединил аккумулятор. Анодная батарея имеет два проволочных вывода. Чтобы подсоединить ее, нужно концы проволочек зачистить и сунуть в зажимы.
С перепугу это у меня не получается. Ну, думаю, сейчас комдив ругать будет, какого недотепу ему прислали. А он улыбается и говорит: «Не тушуйся сержант, все получится».
Немного успокоился. Наконец все получилось. Установил связь с корреспондентами, доложил генералу. Тот улыбается, говорит: «вот все и получилось».
На мне еще дополнительная ответственность. Моя радиостанция главная в радиосети комдива, объединяющей станции комдива и командиров полков.
Так началась моя деятельность радиста. Постепенно прошла робость. Опыта работы на радиостанции у меня не было. Будучи в ОМСБ под Воронежем в моем распоряжении была радиостанция. Только в том бою радиосвязь не требовалась. Не с кем было связываться.
Выяснилось, что у радиста и телефониста обязанности несколько разные.
Телефонист может в любое время установить нужную связь и передать трубку своему командиру.
В отличие от телефона, радиостанция для обмена радиограммами или при проверки связи включается в определенное время, предварительно настраиваясь на рабочую волну установленную главной станцией. У нас включение производилось по четным часам.
В некоторых случаях, например во время наступления, станция включается на не определенное заранее время. В этом случае радист настраивается на рабочую волну, чтобы не пропустить вызов кого-либо из корреспондентов. У нас это назывался «стоять на приеме».
Лично командиры по радио ведут переговоры редко. В первый раз меня это удивило.
Кто-то из корреспондентов вызвал по радио комдива, чтобы что-то ему доложить.
Установив связь, я хотел передать трубку комдиву, но он ее не взял, сказав: «радист, послушай, что тебе скажут, потом доложишь мне».
Обычно командир приказывает радисту передать то-то и то-то, или запросить что-либо. Затем радист докладывает о выполнение приказа.
Если требуется передать секретные данные, радист составляет и передает радиограмму с использованием имеющихся у него простейших шифровальных таблиц.
В перерывах между сеансами связи изредка перестраиваю приемник, чтобы послушать передаваемые Москвой сводки Совинформбюро о положениях на фронтах. Это делать вообще-то не разрешается. Станцию полагается включать только для служебных переговоров. Нарушение вроде бы небольшое, но наказать за него могут.
Удержаться, чтобы не послушать Москву, трудно. Совсем близко от нас, южнее, на Сталинском фронте продолжаются ожесточенные бои. Судя по сводкам радио наши войска там добились крупных успехов. Окружена группировка генерала Паулюса и идет ее ликвидация.
Битва за Сталинградом еще не окончена, а наш Воронежский фронт согласно планам Советского Главнокомандования начал подготовку к первому за эту войну наступлению. Наступлению, которое является не ответной мерой на наступление противника, как это было перед контрнаступлением под Москвой или Сталинградом.
Перед нами в районе Острогожска и Россоши сильная группировка противника. К началу нашего наступления в ней было более 20 дивизий.
Главная полоса обороны противника имела глубину 6–8 километров, а вторая линия обороны была им создана на расстоянии 10–12 километров от первой.
Через несколько дней, а именно, 13 января 1943 года, началось наше наступление. Задача – окружить и уничтожить врага.
Для выполнения этой задачи Воронежский фронт создал три ударные группировки. Группировка, в которую входила наша дивизия, действовала в направлении Коротояк-Острогожск.
Перед нами небольшой городок Коротояк. Это первый город, который нам предстоит освободить от немецкой оккупации. Городок со славным прошлым. Основан он был в глубокой древности, на высоком, правом берегу Дона, как форпост от набегов Крымских татар на бывшей границе государства Российского.
С началом наступления начала действовать радиосвязь. Все радиостанции дивизии «стоят на приеме». Ждут указаний главной станции, то есть моей.
Набрался смелости, докладываю генералу, что связь со всеми корреспондентами нашей радиосети установлена. Генерал приказал запросить обстановку, складывающуюся в полках.
Оперативно связываюсь с полками, мне докладывают, кто где находиться, я передаю, стараясь не приврать, все что доложено, генералу.
Комдив дает мне указания, что кому передать. Как-то незаметно прошла робость. Работа требует всего внимания, четкости, собранности.
Доклады с передовой радуют. Доложили, что по льду форсировали Дон, преодолевая упорное сопротивление противника, прорвали линию обороны и вышли на окраины города.
Вскоре полки дивизии овладели городом Коротояк.
Движемся в направлении Острогожска. Погода ясная, морозная, снег искрится, хрустит под ногами. Приходится бороться не только с противником, но и с холодом. Пригодилась наша кибитка. Выяснилось, что при ее сооружении мы много намудрили и материалы использовали неподходящие, легко воспламеняющиеся.
В одной из кибиток, вроде нашей, во время движения ребята затопили печку. Какая-то искра или уголек попали в солому.
Получился грандиозный костер. По счастью ребята успели вовремя выскочить, лошадь с перепугу понеслась, но все обошлось хорошо.
После этих событий сани стали оборудовать проще. На санях закрепили дуги, а на них натягивали брезент.
Продолжаем движение. На все смотрю широко открытыми глазами. Передо мной жестокая правда войны. Вот она, не на картинках или иллюстрациях, а в натуре.
Впервые вижу следы недавнего сражения.
В поле в снегу много трупов немецких солдат. Справа от дороги разгромленная немецкая артиллерийская батарея. Возле одной из искореженных пушеки как будто замер в боевых позах весь артиллерийский расчет. Впечатление, как в музее войсковых фигур. Сейчас фигуры распрямяться и начнут двигаться.
Человек ко всему привыкает. Привык и я, стал к таким картинкам относиться с равнодушием и даже радоваться успехам наших войск.
Впереди послышались шум, стрельба разгоревшегося жестокого боя.
Из полков по радио докладывают, что прорвали последнюю линию обороны немцев, ведут бой в городе.
Город Острогожск – районный центр Воронежской области. Как и Коротояк он начал свое существование в XVI веке, как крепость в составе «Белгородский черты»
Население южных окраин России страдало от набегов Крымских татар, которые разбойничали, грабили население, а иногда брали пленных, в основном девушек. Для защиты от этих набегов в XVI – начале XVII веков была создана оборонительная полоса, называемая «оборонительной чертой». Были построены города-крепости: Тула, Коротояк, Острогожск, Воронеж и другие. Крайним на западе был город Ахтырка. Между городами были сооружены различные препятствия, в лесах засеки и завалы, в полях – рвы и т.п.
Главным опорным пунктом являлся Белгород, отсюда и название «Белгородская черта».
Это история, а сейчас перед нами один из основных узлов заранее подготовленной, оборонительной полосы противника.
Успешно завершилось сражение. Нашей дивизии совместно с другими частями Воронежского фронта в районе Острогожска была окружена и уничтожена большая группировка войск противника, захвачено много пленных, взяты богатые трофеи.
На следующее утро провел очередной сеанс связи и перестроил приемник на Москву.
Передают приказ Верховного Главнокомандующего, в котором объявлена благодарность войскам, которые участвовали в овладении городами Коротояк и Острогожск и ликвидации вражеской группировки, перечисляются фамилии командиров соединений и частей, участвовавших в этой операции. Среди названных командиров упомянута фамилия командира нашей дивизии, генерал-майора Бежко.
Это был первый такой приказ за войну. Мне, да и не только мне, а всем участникам этой битвы большое моральное удовлетворение доставило то, что Родина высоко оценила наш ратный труд.
Просто из любопытства направились к складам, посмотреть на трофеи. В ближайшем к нам – полно вооружения, боеприпасов, разного военного имущества. Все это нас особенно не заинтересовало. Далее был продовольственный склад. Вот он наше внимание привлек.
У противника на этом участке фронта находились венгерские и итальянские войска. Венгрия страна богатая. Можно ожидать, что продукты питания здесь отменные.
Мешки с мукой и крупами нас не заинтересовали, другое дело консервы в банках и глиняные бутылочки с какой-то жидкостью, возможно, с вином.
Пока тыловые интенданты сюда не добрались и не выставили у складов охрану, мы решили пополнить свои запасы продовольствия, не упустить такую возможность.
Имеющиеся у нас собой два свободных вещмешка быстренько заполнили, один консервными банками, большими и маленькими, а другой глиняными сосудами с замысловатыми печатями на пробках.
Возвратившись к себе выяснили, что этикетки на немецком языке.
Первой вскрыл большую консервную банку, в ней говяжьи кровяные консервы, на вкус как жареное мясо.
В маленькой банке тоже мясные консервы, но оригинальные, в середине говяжье мясо, нарезанное кубиками в желеобразном соке, у обеих крышек небольшой слой жира.
Открыл глиняную бутылку. В ней действительно вино, крепкое, вроде нашей водки, но аромат и вкус, как у самогона. Так непочтительно отнесся к знаменитому немецкому «шнапсу». Попадались и итальянские консервы. Законсервированными были стручки не созревшей зеленой фасоли.
На одном из складов были топографические карты. Сперва ими я не увлекся. Читать карту я умел, но мне по штату иметь карту не положено, да они вероятно на немецком языке. Все же из любопытства взял одну посмотреть.
На немецкой карте все условные знаки и обозначения такие же, как на наших, а все названия, населенных пунктов, рек и т.п., даны на двух языках – немецком и русском.
Мое мнение изменилось, решил, что карты могут пригодиться, взял несколько штук нашего района действий.
Выяснилось, что трофейные карты составлены по материалам на 2–3 года более поздним, чем наши, и точнее наших. Просто удивительно, откуда немцы смогли получить такую информацию, которая, по-видимому, еще даже не была обработана у нас. На нашей карте населенный пункт обозначен условно, группой черточек. На немецкой карте такого же масштаба, показано размещение всех зданий и сооружений, их истинная конфигурация, а у моста три знака «дерево». С точной привязкой к местности.
Офицерам пользоваться трофейными картами запрещалось. Во-первых, потому что воевать нужно всем своим, во-вторых, они могут быть искусственно искажены, чтобы ввести нас в заблуждение. Трофейные карты у офицеров поотбирали.
Поскольку я не офицер, карты у меня остались. На своей карте никаких отметок не делал, только иногда отмечал пройденный путь. В этой информации ничего секретного не было.
Успех наших войск несомненен. Противник продолжает отступать по всему фронту.
Передышки в Острогожске не получилось. Продолжаем преследовать отступающего противника с тем, чтобы не дать ему оторваться от наших войск и выиграть время для организации очередного рубежа обороны.
Наступление продолжается. Связь осуществляется только по радио. Нагрузка на меня большая.
В эту наступательную операцию позывной был у меня запоминающийся: «рай». Передаю очередной приказ комдива и звучит впечатляюще: «хозяин рая» приказал…
Движемся в сторону Старого Оскола. Это районный центр Воронежской области, железнодорожный узел. Возник как крепость примерно в то же время, что Коротояк и Острогожск, название получил от протекающей здесь реки Оскол. И судьба у него сходная, сперва крепость, а затем небольшой торгово-ремесленный пункт.
Город имел очень важное стратегическое значение для отступающей немецкой армии.
Когда до города осталось километров пятнадцать-двадцать, погода преподнесла очередной «сюрприз», на нас обрушился мощнейший снегопад, да еще сопровождаемый тридцатиградусным морозом.
Сам я из этих краев, но такой лютой зимы не припомню. Однажды была морозная зима. Тогда во многих садах вишни померзли, но не было мощных снегопадов.
Еще одна зима была очень снежная. Снег наметало в уровень с коньком крыши одноэтажных домов, а расчищенные от снега тротуары превратились в снежные траншеи.
А какое раздолье было нам, ребятишкам! В снегу рылись, как кроты, устраивали «пещеры», туннели.
Но такой лютой зимы, чтобы одновременно были лютые морозы и снежные заносы, не помнят даже старожилы.
На дорогах снега намело местами более, чем на метр. В снегу застряли обозы, артиллерия. Застряла и наша кибитка.
Вместе с комдивом лезем вперед по снегу. На снегу крепкий наст, идем как на прогулке, только скрип под ногами, но если провалишься, то не меньше, чем по пояс.
На себе тащу все: и рацию, и обычное солдатское снаряжение. На левом боку одна из упаковок станции, на правом – другая, на плече карабин, за спиной вещмешок, а в нем гранаты и патроны.
Наконец из снежной целины выбрались на железнодорожный переезд, находившийся километрах в двух от окраины города.
Железная дорога просматривается далеко в обе стороны от переезда, а шоссейная только на сотни метров, дальше снежная целина.
Местность слегка холмистая, очень пологий склон слегка поднимается от окраины города к железной дороге и далее к горизонту.
Справа от переезда к железной дороге, со стороны, противоположной к городу, подходит то ли роща кустарника, то ли кочковатое замерзшее болото.
От переезда к городу ровное снежное поле, возможно, тоже заболоченное. Вдали, на окраине города, просматриваются отдельные домики.
Комдив разместился в будке дежурного по переезду. Кто не попал в будку, а нас всего человек пятнадцать, разместился рядом.
Вооружение у нас скромное. У солдат четыре или пять карабинов, у штабных офицеров пистолеты.
Полки дивизии окружили город, перерезали все ведущие в него дороги, тем самым лишив противника возможности беспрепятственно покинуть город или получить подкрепление.
Для штурма города сил у нас маловато, нужно продержаться до подхода других частей армии.
На севере, со стороны Курска, в снежной мгле замаячила небольшая группа немцев. Возможно, это сбежавшие из плена солдаты, а возможно, и разведка врага.
Комдив срочно организует оборону переезда. Резервов у него нет, но все же удалось собрать группу из 33 человек, вооруженных двумя-тремя станковыми пулеметами и автоматами.
Удержать переезд необходимо любой ценой, ведь он «ключ» к городу.
Когда отряд закрепился у переезда, комдив принял решение перейти в соседний домик путевого обходчика, стоящий от переезда в полутора километрах.
Немного прошли по железной дороге, а дальше с целью маскировки лезем по глубокому снегу.
Стараюсь не отставать от комдива. Это не просто, на меня «навьючено» более сорока килограммов: это две упаковки радиостанции и еще солдатское имущество.
В голове родилась пакостная мысль, нужно что-либо, не очень ценное, выбросить, но что? Ружье, у меня карабин, бросить никак нельзя. Это грозное оружие, особенно в сложившейся ситуации, у штабных офицеров, находящихся вместе с нами, только пистолеты, у солдат три-четыре карабина. В нашей группе только офицеры, связисты, да два разведчика.
Радиостанцию тоже нельзя бросить, без нее я не воин, это основное мое оружие.
Выбор остановился на трофейном накальном аккумуляторе. Он не только на мне, а вообще нигде не числится. Бросил его, вернее оставил у дороги, подумал, если обратно будем идти здесь, то подберу его.
Вот и домик, в нем две комнаты. Одна большая с окном чуть не во всю стену в сторону дороги, вторая, сзади, чуть поменьше, это кухня с дровяной плитой.
Комдив потребовал дать связь. А я не могу, нет аккумулятора. Он уже за браунинг берется, что, говорит радист, струсил.
Ну, думаю, сейчас запросто пристрелит за потерю табельного имущества.
Говорю ему, что решил – винтовка сейчас важнее, а где аккумулятор лежит запомнил. Вместе с одним из разведчиков сходил за ним. Лежал он близко, метрах в двухстах от домика.
Вернулся и быстро установил необходимую связь.
Только успели обосноваться, появились немецкие самолеты. Этого мы не ожидали, считали, что плохая погода, нелетная. Облака низкие, метель, часто идет снег.
Подобрались к нам какие-то небольшие самолеты, летели они на малой высоте. Таких за всю войну больше не видел.
Пробомбили переезд, бомбят защитную лесополосу, постройки у дороги.
Разрывы все ближе и ближе к нам. Свистит бомба, чувствую, что «наша». В домик бомба не попала, разорвалась перед окном.
Взрывной волной выбило оконную раму со стеклами. Она рухнула на стол и осколками стекла засыпала карту генерала.
По счастью, из находившихся в комнате людей никто не пострадал.
Бомбежка переезда для противника была, по-видимому, сигналом к наступлению.
Из снежной дали вынырнула цепь атакующих немецких солдат. Начался жаркий кровопролитный бой за переезд. Атаки противника следовали одна за другой.
Вдали на дороге и в поле просматриваются контуры больших грузовых машин. Среди них мелькнуло что-то вроде стекол автобусов, вероятно штабных.
Противник атакует и атакует, любой ценой стремясь прорваться в город. Его еще подхлестывает и тридцатиградусный мороз.
Бой на переезде не затихает. Против нашего отряда действуют намного превосходящие силы противника, к которым все подходят и подходят новые резервы.
Не знали мы тогда, что на нас навалились остатки разгромленных под Курском десяти-одиннадцати немецких дивизий. Были там и штабы и штабные автобусы.
Силы защитников переезда тают, мы очень переживаем.
Бой совсем рядом, ребята геройски дерутся, а мы сидим, как зрители в театре, и ничем не можем помочь.
Бой продолжался до темна. Наступила ночь и бой прекратился. Что там произошло, где наши и где немцы?
Двое офицеров рискнули пробраться на переезд. Вернувшись они доложили, что все наши погибли, они видели их трупы, немцев на переезде и вблизи от него нет.
Всем 33 защитникам переезда посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Позже выяснилось, что двое защитников переезда остались живы. Тяжело раненые они отползли в кусты у дороги. Там их нашли и подобрали санитары из воинской части, не входящей в наше воинское соединение.
Об этом событии узнало высшее командование и в Указ было внесено изменение. Живые тоже стали героями.
Когда узнал о спасении санитарами двух героев переезда, вспоминалась фронтовая песня, словно об этом или подобном случае.
Нашу встречу в тот памятный вечерШли семидесятые годы. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как кончилась война. Страна впервые отмечала юбилей победы.
Один из корреспондентов газеты «Правда» решил посетить место, где горстка бойцов героически обороняла железнодорожный переезд. Он надеялся найти свидетелей тех событий.
На переезде он осмотрелся и решил, что из расположенных на окраине города домиков переезд просматривается.
Появилась надежда, что кто-либо из жителей этих домиков что-либо видел, или что-либо помнит о событиях тех дней. Уверенный в успехе, отправился побеседовать с жителями.
Увы, его ждало разочарование. Окраина города представляла жалкое зрелище. В ветхих домиках отсутствовали водопровод и центральное отопление. Все удобства, как говорится, были во дворе.
Коренного населения не было, жильцы сменились несколько раз. Корреспондент уже потерял надежду узнать что-либо новое, когда кто-то ему подсказал, что в одной из халуп живет одноногий инвалид войны.
Нашел его корреспондент, начал задавать вопросы.
Инвалид не только на них отвечает, но и приводит мелкие подробности. На вопрос откуда он это знает, тот ответил, что был там, он один из защитников переезда. Тяжело раненный отполз в сторону. Санитары его нашли и подобрали. В госпиталях он провалялся долго, перевозили из одного в другой. В конце концов ампутировали ногу и демобилизовали. О наградах он ничего не слышал.
Корреспондент побеспокоился о герое. В Указ внесли второе изменение. Так Героем стал третий живой участник тех событий.
В поле, со стороны Острогожска как снежные приведения появились лыжники. Знаю, что немцы, похожие на снежные приведения, на фронте на лыжах не ходят. Действительно, это наши. К нам на помощь пришла бригада лыжников. Комдив поставил им задачу занять оборону на переезде.
Героическими усилиями местного населения и воинов к утру дорога была расчищена. Смотрелась она, как глубокая снежная траншея.
К нам пробились артиллерийские части, подразделение «РС», подтянулись обозы, а с ними и наши «кибитки».
Утром по противнику артиллерия и РС нанесли массированный удар.
Деморализованный противник, не ожидавший такого натиска войск, был к полудню разгромлен. Было много немцев уничтожено и много взято в плен, в том числе несколько генералов.
Наша дивизия овладела городом, немецкий гарнизон капитулировал.
Со всех сторон в город подтягиваются бойцы, выбравшиеся из снежного плена. Выглядят как снежные приведения. Это не удивительно. Более суток они провели в поле, на лютом морозе, не имели возможности где-нибудь обогреться.
Одеты мы хорошо. На голове шапка ушанка, с завязанными ушами, лицо защищает подшлемник, это нечто вроде чулка с прорезями для глаз. Он весь в инее, дышим через него. На руках трехпалые меховые рукавицы, под шинель надет ватник, на ногах стеганые теплые штаны и валенки, как будто одеты тепло, временами даже жарко бывает. Только действие мороза все же сказывается, появляется какая-то апатия, безразличие ко всему, скованность движений, вялость, тянет ко сну.
Итак, город взят. Мой «экипаж», а это радист и ездовой, обосновались в одном из домиков и заботятся об обеде, который в основном готовит хозяйка домика, из нашего пайка и трофеев, и ее овощей.
Тороплюсь к ребятам, знаю, что ждут, а меня задержало выполнение некоторых формальностей.
На улице меня привлекло необычное зрелище. Адъютант комдива стоит на какой-то подставке у открытой огромной бочки, и всем подходящим к нему что-то наливает в котелки и другие емкости поварским черпаком.
Подошел ближе, с трудом верю, что это вижу не во сне, а наяву. Нас балуют настоящим венгерским ромом.
Подходит моя очередь, наполняю все имеющиеся у меня емкости, а именно, котелок и алюминиевую банку от трофейного немецкого противогаза. Она очень удобная, даже с крышкой.
Со всех сторон, с бескрайних снежных просторов в город входят окоченевшие, уставшие, голодные ребята.
С молящим взглядом они просят: дай браток погреться. Отказать им невозможно, заставляет солдатская дружба, ведь это мои товарищи.
Пока добрался до дома, опустел мой котелок. Оценил я достоинства трофейной банки. Благодаря тому, что она с крышкой, что в ней находится не видно, ром в ней уцелел. Донес ром до своих.
От усталости еле бреду, с трудом добрался до своего дома.
Вошел, а там ну как в раю. Печь натоплена, тепло. Борщом так вкусно пахнет, что голова кружится. Все так хорошо, так уютно. Друзья, мой боевой экипаж, то есть радист и ездовой, сидят за столом – ждут меня.
До этого не спал пару ночей, да еще все время на морозе, в поле.
Теперь все наверстываю. Выпили по стакану рома, справился с тарелкой борща и сел на диван отдохнуть. Помню, что снял один валенок, а что было дальше не помню. Крепким сном проспал часов десять или двенадцать.
В январе прошло всеармейское событие. С 6-го числа введены новые знаки различия – наплечные погоны. Это нововведение, раньше их не было. Для солдат и младших командиров погоны изготовляются из сукна, для офицеров погоны с серебряным или позолоченным галуном. У разных родов войск цвет погон разный. У пехоты погоны защитного цвета. У офицеров погоны из позолоченного или серебряного галуна.
Выдали солдатские погоны. Шинели и гимнастерки у нас старого покроя, приспособлений для крепления погон на них нет. Погоны поступили «рядовые», знаков различия для младших командиров на них нет. Мне, как сержанту, на погоне нужно иметь три поперечные красные полосочки, в быту их называют «лычки».
Многоопытный старшина подсказал, как сделать «лычки» и как закрепить погоны на обмундировании.
Сижу, пришиваю ленточки, закрепляю погоны на гимнастерке, шинели. В условленный срок благополучно уложился.
Лютая зима
После напряженных боев – небольшая передышка в Старом Осколе. Сложившаяся на фронте обстановка благоприятствует развитию дальнейшего наступления наших войск.
На Курском и Харьковском направлениях в обороне противника образовалась огромная брешь, которую немецкое командование пыталось закрыть за счет резервов.
Ставка нашего Верховного Главнокомандования поставила задачу войскам Воронежского фронта, командующий Ф.И.Голиков, развернуть решительное преследование немецких войск на Курском и Харьковском направлениях, завершить разгром армий «Б» противника, освободить города Курск, Белгород, Харьков.
Одновременно должны были наступать войска Брянского, Воронежского и Юго-Западного фронтов.
Операция отличалась сочетанием фронтального удара на Харьков войск, наступающих с востока, с глубоким обходным маневром войск, наступающих из района Старого Оскола на Белгород-Харьков.
Находясь тогда в Старом Осколе, я не мог знать о решении Главного Командования. С волнением думалось о дальнейших путях нашей дивизии в развертывающейся боевой операции, а именно – мы могли двигаться либо на Белгород-Харьков, или на Орел-Брянск. Основания для этого были. Как показано на карте-схеме наша 107 СД от Острогожска к Старому Осколу продвигалась в направлении на северо-запад, а это значит, что может пойти на Орел-Брянск.
Если наш путь будет на Орел-Брянск, есть вероятность, что я побываю на своей родине в городе Дмитровске или хотя бы около него.
Мой город, районный центр Орловской области, довольно молодой, образован в 1782 году, располагается на правом высоком берегу небольшой речки Печерицы, перегороженной плотиной водяной мельницы на окраине города. Она впадает в протекающую в километре от города реку Нерусса, относящуюся к бассейну Днепра.
Округа наша является водоразделом трех рек: р.Нерусса-бассейн Днепра; р. Ока, на которой расположен город Орел, при впадении в нее реки Орлик (отсюда название города Орел), относится к бассейну Волги; река Северский Донец – это бассейн Дона, на ней расположен город Белгород.
От г. Дмитровск до железнодорожной станции Комаричи около тридцати километров по грунтовой дороге; до областного центра Орел – 100 километров, дорога тоже грунтовая; и грунтовая дорога до поселка, районного центра Кромы, расположенного на шоссе Воронеж-Орел, примерно в двадцати километров от последнего. Кромы одно из древнейших известных поселений в России, в летописях упоминается с 1147 года.
Дорог с твердым покрытием в нашем районе не было. В весеннее распутье бывало два-три дня, когда гужевым и автотранспортом до станции Комаричи невозможно добраться, срочную почту и кинофильмы доставляли верхом на лошадях.
Знаменит еще наш город был тем, что в 1919 году в этом районе началось успешное наступление ударной группы Юго-Западного фронта Красной Армии против войск Деникина.
В Дмитровске у меня остались родственники – мама и бабушка, отца не было. Он был красным комиссаром и погиб где-то на Кубани в конце гражданской войны. С нами жила еще чья-то тетя.
На улице, она называлась «Улица III интернационала», наискосок от нашего дома на дороге каждый год весной разливалась огромная лужа, высыхающая лишь в середине лета, да и то если оно было засушливое, все попытки ее засыпать оказывались безрезультатными.
Нас, мальчишек, манили к себе глубокие колеи на дороге, проходившие по середине улицы, выбитые колесами повозок, (автотранспорта в наших краях до войны не было), заполненные пылью.
Какое приятное ощущение, идя по колее босиком, погружать ноги в теплую дорожную пыль и подымать ее, создавая «дымовую завесу». Жаль, что взрослым это почему-то не нравилось.
Особое место в играх ребят занимала бузина. Это растение-полукустарник, имеющий некоторое внешнее сходство с бамбуком. Бузина вырастает на 2–3 метра за лето, это конечно не 20 сантиметров в час, как у бамбука, но все же неплохо, стебель коленчатый, заполненный легко удаляемой мякотью. Сама природа создала ее, как арсенал самодельного оружия. Можно взять подходящую часть стебля, вставить в него кривой гвоздь и готовы винтовка или пистолет, а можно сделать «чвиклу». Это прототип «химического оружия», огнемета и т.п.
Для ее изготовления берется подходящее колено бузиновой палки, очищается от мякоти, в оставшейся в одной перепонке узла выполняется отверстие. Отдельно из палочки, обмотанной паклей или тряпкой, изготавливается поршень. Вставили поршень в палку и «чвикла» готова, засовывай в нее воду и брызгай. Можно найти и практическое применение – использовать как садовый опрыскиватель.
Были у нас шалости детские, невинные, были и посерьезнее. Недалеко от нас жила неприятная женщина, теперь бы ее назвали «некоммуникабельная». Часто жаловалась на нас родителям, причем в большинстве случаев несправедливо. Но нам-то от родителей попадало.
Возникло решение проучить ее. Наше внимание остановилось на высоком прочном заборе, окружающим ее усадьбу. На улице больше ни у кого таких заборов не было.
Что можно сделать с забором? Ломать не хорошо, пожалуй, стоит что-нибудь написать, да так, чтобы не сразу можно было стереть.
В одном из рассказов Л.Кассиля был описан аналогичный случай и приведен рецепт несмываемого раствора, в который входили керосин, деготь, отработанное масло и порошок тертого кирпича.
Приготовили мы эту адскую смесь и написали на заборе аршинными буквами трехзначное слово. Получилось очень здорово, надпись читалась даже с обратной стороны забора, соскоблить ее было невозможно.
Пришлось хозяйке это звено забора перебрать и расположить доски так, чтобы слово не читалось.
Учась в четвертом классе, мы обиделись на преподавательницу, очень уж она была придирчива и несправедлива.
Настало время, когда нашему терпению пришел конец, встал вопрос, как нам выразить свое неудовольство?
Решение пришло неожиданно и, что удивительно, одновременно нескольким мальчишкам. Нужно ее взорвать, конечно, не в прямом смысле, а просто напугать.
В это время модным был игрушечный пистолет под названием «пугач». Стрелял он так называемыми «пробками», которые взрываются с таким грохотом, что уши закладывает. Решили воспользоваться этими «пробками».
Взрывается «пробка», если по ее торцу ударить чем-либо острым, например гвоздем. Стоили они довольно дорого, пришлось «скинуться» всем классом. В классе у стола учителя стоит стул.
Главным в операции и стал этот стул. К его ножкам прикрепили канцелярские кнопки, как бойки и «пробки». Прозвенел звонок, учительница вошла в класс и села на стул. Прогремел взрыв, взорвались три пробки.
У нас долго пытались узнать, кто придумал и осуществил эту акцию, но безрезультатно, никто не в чем не признался. Кончилось тем, что класс расформировали. Кого-то перевели в другой параллельный класс, кого-то в другую школу.
Вспоминается наш небольшой деревянный дом из двух комнат, одна из которых небольшой перегородкой разделена на спальню и кухню с огромной русской печью, а вторая тоже разделена на «гостиную» и спальню. Все «удобства» располагались во дворе.
Проблема была с водой. Водопровода и центрального отопления не было. Дров для печей запасалась целая уйма. Воду доставали из глубоченного колодца, глубиной метров 13–14, от дома до колодца было метров 100, приносили с реки, а это уже полкилометра.
По решению Ставки направление движения нашей 107 СД изменяется резко, почти на 90 градусов. От Острогожска до Старого Оскола двигались на Северо-запад, это направление на Орел-Брянск, а теперь поворачиваем на юго-запад, это направление на Белгород-Харьков.
За время боев Острогожско-Россоманской операции в январе-феврале 1943 года в дивизии вышло из строя много средств связи.
В мастерской у лейтенанта Саши «завал». Один он не справляется. Кроме телефонных аппаратов, есть и радиостанции. Положение осложняется тем, что армейская мастерская не берет в ремонт радиостанции, а если берет, то держит по несколько месяцев, а в дивизии резервных станций нет.
Начальник связи дивизии, майор Ножка, направил меня с Левой временно в мастерскую. Нашему приходу лейтенант очень обрадовался. Втроем мы с «завалом» быстро разобрались. А тут снова поступила неисправная радиостанция.
Нашей мастерской полагалось выполнять полный ремонт телефонных аппаратов, частичный – радиостанций, не разрешалось делать ремонт, связанный с неисправностью высокочастотных цепей.
Повертел, покрутил радиостанцию Саша и предложил нам бывшую в начале организацию труда: он будет ремонтировать телефоны, а мы радиостанции, а если их не будет, то телефоны. Мы согласились.
Телефонами Саша буквально увлекся. Свою методику ремонта нашел. Ему очень нравилось, что схемы телефона выполнены цветными проводами. В запасном имуществе у него все проволочки разложены по цвету, размеру. Беда, если мы впопыхах при переходе с места на место, смешаем его проволочки, ругал за это, хотя ругать толком не умел.
Начальник связи новое распределение труда одобрил, так мы дальше и трудились.
Однажды остановились в избе с деревянным полом. В тех краях это редкость, обычно пол земляной. Посередине комнаты большой стол. Сейчас он в нашем распоряжении, на нем пострадавшая радиостанция.
Неисправность нашли быстро. Пуля пробила кожух упаковки приемопередатчика и оборвала цепь накала. Высокочастотные цепи целы. В русской печи разогреваем паяльник. Пока он греется, прикидываем, как удобнее подобраться к неисправному месту.
Увлеченные работой, не обратили внимания, что открылась дверь, и кто-то вошел, а вошел новый командир нашей роты. Мы думали, что кто-нибудь из ребят заглянул.
Новый командир – капитан, строевик, прибыл из госпиталя, где лечился после ранения, весьма далек от связи. Постоял, посмотрел и сделал замечание, почему не приветствуем, как положено, начальство.
Нас его замечание удивило: когда народ работает, то бросать работу и приветствовать по всем правилам, не обязательно.
А он продолжает: сейчас выйду и зайду снова, а вы приветствуйте по правилам. Приказ есть приказ. Входит он снова, мне нужно рапорт отдавать, а я растерялся, что сказать, не знаю. Выручил Лев, он во весь голос гаркнул:
– Встать, смирно, мастерская занимается, с.... – посмотрел на меня уничтожающе, и добавил:
– Модуляция отпаялась, ищем.
Капитана это устроило. «Вот так – говорит, – и нужно отвечать, – ищите модуляцию, наведите порядок, а то все разбросано, а я зайду с проверкой».
Смахнули мы со стола все разбросанное барахло в походный ящик, стол вытерли, вылили на пол ведро воды и гоняем ее тряпками. Уборка в полном разгаре.
Снова открылась дверь. Пришел майор Ножка. Смотрит на нас, глаза круглыми стали:
– Радиостанцию так быстро отремонтировали?
Отвечаю:
– Никак нет. Был командир роты, приказал навести порядок, а потом заниматься ремонтом.
Майор нас отругал, сказал: один из полков без радиосвязи, а вы ерундой занимаетесь. Приказал «ерундой не заниматься, а кончить ремонт радиостанции часам к 7–8 вечера», и пообещал поговорить с капитаном.
Капитан к нам больше не заходил. Радиостанцию к вечеру отремонтировали.
Передовая далеко продвинулась вперед, догоняем ее. День солнечный, мороз градусов 20–25, снег хрустит под копытами лошадей, полозьями саней.
Наша повозка с имуществом связи, укутанным в брезент, движется в общем обозе, возница гордо восседает впереди, а мы на коленях стоим сзади. Лошадки в обозе топают, мотают головами, и что-то жуют.
На ногах у нас валенки. У меня один валенок с дыркой на пятке. Портянка в нем сдвинулась и на солнышке, как красный глаз светофора, светится моя пятка.
Зимние портянки толстые, шерстяные, на ноге держаться не так надежно, как летние. Лошадка, идущая следом, вроде на нее не обращает внимания, мотает себе головой.
Мимо нас проезжает на вороном жеребце знакомый полковник.
Разглядел он мою пятку, приказал слезть, идти пешком и дырку чем-нибудь заткнуть. И пригрозил, если еще с голой пяткой увидит, то накажет.
Деваться некуда, слез, поправил портянку, заткнул дырку пучком соломы и обратно на воз, рано я успокоился. Следом идет лошадка. Мотала она головой, мотала, и дотянулась до моей пятки и соломы, с удовольствием жует.
Она довольна, а что мне делать? Проедет полковник еще раз и накажет. Пятка опять голая, портянка в валенке почему-то сдвигается. Снова слез, снова заткнул. Все, конечно, повторилось.
Уж не помню как, но все же сумел надежно заделать дыру. Что удивительно, такой мороз, а ногу я не поморозил.
Судя по сообщениям радио, войска нашего фронта, действующие южнее нас, продолжают наступление, но встречают сильное сопротивление противника. Особенно ожесточенные бои проходят в направлении Волочанска, Чугуева, Изюма и Бирвенкова.
Противник вводит в бой резервы, часто контратакует крупными силами. Под Чугуевым в бой вступила подошедшая к противнику танковая дивизия и другие части из резерва.
В результате упорных боев сопротивление противника все же удалось сломить. К началу февраля на этом направлении наши войска заняли город Чугуев и Печенеги, важные опорные пункты противника на подступах к Харькову с востока.
Чай у казахов – традиционный национальный напиток. Верховное Командование это учло. Сталин издал приказ о том, что в воинских частях, где много казахов, кроме обычной походной кухни, для приготовления пищи, иметь вторую кухню, для приготовления чая.
В нашей части казахов было много, поэтому этот приказ распространялся на нас.
К чаю казахи относились очень серьезно, не раз наблюдал такую картину. Подходит казах к кухне за обедом. Повар поболтал в котле черпаком и наполнил котелок. К этой процедуре казах относится спокойно. Попал в котелок лакомый кусочек, или не попал, заметных эмоций не вызывает.
Совсем другое дело с чаем. Беда, если повар хоть чуть-чуть обделит, сразу проявляется активное возмущение. Может даже в азарте сказать: «Моя пойдет к полковнику жаловаться». Были случаи, когда действительно ходили и жаловались. Глядя на казахов, и мы пристрастились к чаю.
Зима стояла холодная, морозная. Хоть одеты мы были тепло, но, когда пробудешь на морозе много часов, да еще налазешься по сугробам, наступает какое-то оцепенение, безразличие ко всему. Хочется согреться, выпить вкусного горячего чая.
Кипятить чай приспособились сами, полученный на кухне на весь день не растянешь. Заварки у нас не было. Пробовали разные эрзацы. Наиболее вкусным, красивого коричневого цвета, получался отвар тонких веточек вишни.
Жаль только, что сахара у нас было маловато. Получаемая мною добавка, как некурящему, погоды не делала.
Немного выручали попадающиеся иногда «сладкие» трофеи. Раз попалось несколько банок какого-то джема, иногда попадался сахарин. На этикетках его упаковок по-немецки было написано, что это «зелье» в сто раз слаще сахара, но злоупотреблять им нельзя.
В ходе наступления мы проходили через разные села, одно или два были сожжены дотла, а большинство на первый взгляд производило впечатление вполне благополучных. Как же жилось нашим сельчанам в оккупации?
С разными людьми сталкивала судьба, рассказывали они о своей жизни тоже по-разному. Однозначно ответить трудно. Общим было то, что немцы требовали безоговорочного подчинения, вводили строгие порядки, за малейшее нарушение строго наказывали, порой попадало случайным людям.
Особенно жестоко преследовали тех, кого подозревали в связи с партизанами. Однако «сквозь пальцы» смотрели на то, что у некоторых женщин в качестве «мужей» жили красноармейцы из попавших в окружение частей, но не захотевших сдаться в плен. Возможно, объяснялось это тем, что на селе нужны мужские руки, а все мужское население призвано в армию, и у нас и в Германии на селе остались одни женщины, дети и старики.
Колхозы немцы в большинстве случаев не распустили, народ продолжал трудиться и, судя по всему, с неплохим результатом. Немцам это было выгодно.
Большую часть урожая они забирали, но и колхозникам кое-что оставалось. В колхозных амбарах зерна было порядочно, оставляли на посев и на пропитание, корма и т.п. Вот только я не понял, забирали определенную часть урожая или брали с единицы пахотной площади.
В одной деревеньке остановились на два-три дня. Хозяйка нашей хаты решила, что времени достаточно для изготовления самогона. Для нас, городских жителей, это новинка, раньше его никогда не пили.
С энтузиазмом принялись помогать хозяйке. Сырьем явилась сахарная свекла. Нам доверили ее почистить, порезать на кусочки, дальше «колдовала» хозяйка.
На следующий день сырье, по ее мнению было готово. Собираем самогонный аппарат. Это большая кастрюля с пристроенной к ней металлической трубкой, опущенной в холодную воду, получается импровизированный холодильник.
Через некоторое время из трубочки сперава закапала, а затем побежала тонкой струйкой остро неприятно пахнущая жидкость. Это и есть свекольный самогон, мы его попробовали, вкус препротивный, но крепость, наверное, больше 40 градусов.
Особое уважение мы, солдаты, испытывали к двум специалистам в штабе дивизии, которые числились по штату не в штабе, а в своих формированиях, это фельдшер и киномеханик.
Фельдшер обладал «огромными» правами, мог дать освобождение от службы на целые сутки, если у тебя температура выше 37 градусов, а на передовой более-менее спокойно.
«Поднять» температуру не сложно, нужно по особенному пощелкать по градуснику – и порядок.
Если температура поднялась и хорошо попросить, фельдшер Гриша освобождение даст, особенно если просьбу подкрепить материально – тушенкой или еще чем-нибудь.
На улице зима, холодно. Решили сделать что-то такое, что покажет наше теплое отношение к Грише, согреет его душу.
Что можно придумать лучше, чем богатое застолье, а оно получится, если объединить разносолы хозяйки хаты с нашей тушенкой, да трофейным «шнапсом».
Сижу в хате, у окна, выходящего на улицу, за столом. Погрузился в мечты об ужине.
Окно такое чистенькое, без морозных узоров. Против окна свежевыбеленная стенка печки, чем-то она напомнила мне киноэкран.
На стене, на самом видном месте, во многих сельских хижинах висят часы «ходики». Беда в том, что почти все они стоят.
В хате, где я разместился со своей радиостанцией, тоже есть «ходики», и они тоже стоят. Хозяйка говорит: «сынок погляди, может часы «запустить» можно».
«Ходики» – часы примитивные, приводятся в движение гирькой, подвешенной на цепочке. Технического ухода за часами, как правило, нет. Смазка не заменяется, со временем стареет, подсыхает. Усилия для приведения часов в действие требуется больше, чем вначале. Веса гирьки оказывается недостаточным. Находим простой выход, к гирьке подвешиваем дополнительный груз. В одном месте даже утюг подвесили. С лишним грузом часы некоторое время идут, а затем вообще ломаются.
У нашей хозяйки механизм часов был исправен, высохла смазка. Разобрал часы, прочистил, смазал оружейным маслом и пошли они вполне прилично.
В этих краях и на Украине стены хат и печек не только часто белят, но еще и расписывают узорами, стены украшают вышитыми рушниками-«полотенцами», даже пол, если земляной, красят охрой – такова традиция.
Тут меня осенило, раз есть экран – побеленная печка, можно организовать кино, получится здорово, будет вроде «варьете», или ресторана – мы за столом и кино.
Поделился своей идеей с Гришей и Володей – киномехаником.
Выяснилось, что препятствие может быть только техническое. Дело в том, что кинопроектор установлен стационарно в будке на автомашине, там же мотор-генератор дающий питание для проектора.
В задней стенке будки окно, через него фильм проектируется на экран, размещаемый на местности, иной раз почти на передовой. Володя универсал, он и киномеханик, и шофер и моторист.
Сейчас, когда пишу эти строки, невольно вспоминался киномеханик из кинокомедии «Королева бензоколонки».
Решение напрашивалось простое, если удастся совместить окно хаты и окно кинопередвижки, все получится…
Подогнали машину к хате. К нашему удивлению окна совпали, никакого огорода городить не потребовалось.
Затащили в хату динамики и микшер – это устройство для дистанционного управления киноаппаратом, что позволило Володе быть вместе с нами. Он выходил только для смены частей кинофильма. Получилось все как нельзя лучше, вечер удался. Весь следующий день на душе было неспокойно. Наше вчерашнее развлечение назвать законным никак нельзя. Ждали большую «грозу» и серьезный «втык». Подошел вечер, все тихо. Наконец успокоились. Неужели обошлось. Действительно обошлось, неприятных последствий не было.
2 февраля началась II Харьковская операция. 3 февраля начали наступление войска центра Воронежского фронта из района Старого Оскола, Валуек.
На Белгородском направлении одновременно возобновилось наступление войск Юго-Западного фронта. Наша дивизия после упорных боев вышла к Северскому Донцу.
Перед нами Белгород – областной центр, железнодорожный узел, раскинувшийся на правом, высоком и крутом берегу С.Донца, известный с XII века. Название города видимо происходит из-за того, что в округе богатые залежи мела, разновидности известняка.
На правом берегу С. Донца противник заблаговременно создал мощную линию обороны, Белгород один из опорных пунктов этой линии.
Начался штурм города. По льду форсируем С. Донец, карабкаемся по обледенелой круче к окраине города.
Войскам, наступающим с севера, легче, они продвигаются по ровной местности.
К вечеру 9 февраля город полностью освобожден.
На юге у наших войск тоже успех. Московское радио сообщило, что 5 февраля войска Юго-Западного фронта на широком фронте вышли к С.Донцу, форсировали по льду, заняли города Изюм и Краматорск.
Осваиваемся в освобожденном Белгороде. Квартирьеры поместили нас в дом учителя математики одной из средних школ. Дом одноэтажный, кирпичный, в нем несколько комнат. В одной из них настоящая библиотека, в ней несколько стеллажей, забитых книгами. Книги разной тематики, часть по школьной программе, но большинство – романы и историческая литература, есть и политика.
Невольно внимание привлекло полное собрание сочинений Ленина. Конечно, возник вопрос, как удалось укрыть от немцев уникальное издание. Педагог рассказал, что гестаповцы внимательно просмотрели всю библиотеку, приказали сжечь произведения Сталина и вообще литературу о Советской власти, а сочинения Ленина разрешили оставить. За уничтожением книг они проследили.
Наступление продолжается, движемся на запад.
Смотрю на движущиеся мимо нас танковые колонны с десантом на броне. Танков много, возможно, целая армия. Идут они походной колонной, куда-то очень торопятся. Вероятнее всего под Харьков. Там идут ожесточенные бои.
Вспомнил, как летом 1942 года сражался под Воронежем в составе танкового десанта. Успех нам сопутствовал всегда. Танки с нами прорывали оборону противника, продвигались вглубь его территории и закреплялись на заданном рубеже. В ходе боев потери несли как десантники, так и танки.
Если к нам не подходила пехота, мы могли продержаться два-три дня. Не восполняемые потери понесли десантники, уцелевшие танки истратили свой боекомплект и горючего у них осталось столько, чтобы как-нибудь дотянуть до исходного рубежа.
Вот и теперь, танки с десантом на броне идут, а машин с пехотой не видно, не видно и тыловых танковых подразделений. Если там, куда они идут, уже сосредоточена, или подходит пехота, успех обеспечен. В противном случае танки продержаться сутки, от силы трое.
К сожалению, я оказался прав. Харьков заняли, и продержались в нем двое-трое суток.
В нашей дивизии тоже не все ладно. От самого Дона в боях, порой ожесточенных, участвовали в освобождении Коротояка, Острогожка, Старого Оскола, Белгорода.
Успехи радуют, только жаль, что побед без потерь не бывает. Поредели ряды дивизии, поступающего пополнения не достаточно для восполнения потерь.
Вызывает меня начальник связи дивизии и говорит, что я назначаюсь начальником автомобильной радиостанции РСБ, единственной в дивизии.
Я в растерянности, спрашиваю: «В чем дело, получили новую вторую станцию, ведь наши были укомплектованы?»
Он говорит:
– Нет, не получили, дело проще и печальнее. Колонна, в которой двигалась радиостанция, попала под артиллерийский обстрел, экипаж станции выбыл из строя, станция уцелела.
За дело надо приниматься немедленно, станция держит связь со штабом корпуса, длительный перерыв в связи не допустим.
Для размещения радиостанции использована автомашина ГАЗ – полуторка, на которой установлена специальная кабина.
Радиостанция имеет раздельные всеволновые приемник и передатчик, обладающий мощностью 15 или 30 ватт, точно не помню. Электропитание станции осуществляется от своего мотор-генератора, или от аккумуляторов и умерфремера (это резерв).
Работать здесь сложнее, чем в радиосетях дивизии. Обмен информации идет в основном зашифрованными телеграммами. Они передаются телеграфом, то есть азбукой Морзе. Нагрузка большая, перерывов в работе почти нет.
От бесконечных ти-ти-та-та к концу смены голова начинает «кругом идти». Из машины выйдешь, а в голове все еще будто «сверчки» поют.
Шифровкой мы сами не занимаемся. Радиограммы из штаба дивизии приносит нам посыльный уже зашифрованными. Работаем в двух направлениях, со штабом корпуса, или с тылом дивизии.
Радиограммы, касающиеся боевых действий, короткие, несколько слов или фраз. Затруднений в их передаче нет. Другое дело хозяйственники. Радиограммы в тыловые службы содержат не несколько фраз, а целые листы текста, передавать или принимать их очень утомительно. Передача одной радиограммы порой занимает более получаса.
Работа радиста требует максимального внимания и сосредоточенности. Это большая нервная нагрузка. Работать приходится не только в спокойной обстановке, но и в движении, под обстрелом и т.п. Необходимо не только настроить аппаратуру на волну своего корреспондента, но и принимать «морзянку» в условиях помех, всегда присутствующих в эфире, обусловленных разрядами атмосферного электричества, искрением работающих моторов автомобилей и танков, наконец, другими радиостанциями, работающими на близких частотах.
Еще нужно учесть, что при длительной, непрерывной работе радист устает и четкость передаваемых Морзе-знаков снижается. Считается, что прием «морзянки» возможен, если уровень шумов и помех не превышает одной трети от уровня полезного сигнала.
В реальных условиях иногда удается осуществлять уверенный прием и при большем уровне помех.
Дело в том, что каждый корреспондент имеет свой тон сигнала и «почерк», как например, можно различить габой и фагот звучащий на одной ноте одновременно.
Харьков, город, центр Харьковской области Украины, один из крупнейших центров бывшего СССР, крупный транспортный узел. Из центра России через Харьков проходят железные дороги в Крым, Кавказ, Донбасс. Возник примерно в 1655–56 годах, как поселение выходцев из Правобережной Украины, является военно-оборонительным, пограничным пунктом для защиты от набегов Крымских татар. Название получил от реки Харькова, на которой был основан.
Харьков с 1765 года губернский центр, с 1918 года по 1934 год столица Украинской республики. В Харькове имелись крупнейшие предприятия разных отраслей промышленности.
В частности, до отечественной войны в СССР было два тракторных завода – Сталинградский, пущенный в 1930 году, выпускавший гусеничные тракторы, и Харьковский, пущенный в 1931 году и специализировавшийся первое время на выпуске колесных тракторов.
В городе был велосипедный завод, это не самое крупное предприятие, но у него славная история. Денег на постройку завода у государства не было. Энтузиасты постройки завода организовали подписку с предоплатой стоимости будущей машины, и обязывались в определенный срок выполнить заказ. Мы деньги внесли и через год получили машину.
К исходу 12 февраля вражеская группировка в районе Харькова оказалась охваченной нашими войсками с трех сторон. 14 февраля наши войска заняли исходное положение для штурма.
Таковы сводки, передаваемые Московским радио. А на сердце тревожно. Все вспоминаю те танки с десантом, что шли по шоссе. 16 февраля вечером настроился на Москву. Передают ласкающее слух сообщение, к 12 часам 16 февраля совместными усилиями армий генералов К.С.Москаленко (пехота), М.И.Казакова и П.С.Рыбалко (танковые) полностью очистили Харьков от противника.
Вспомнили, что немцы заняли его в октябре 1941 года.
Заняли город – это хорошо, а вот в сообщении об этом что-то не так, о занятии других городов говорили иначе, нет приказа с благодарностью участвовавшим в штурме войсками, нет салюта.
Наша дивизия продолжала вести наступление. 17 февраля овладели городом Богодухов, это районный центр Харьковской области. Движемся дальше на запад, в направлении Ахтырки.
Немцы называли нас свиньями, так вдалбливала им их пропаганда, по их представлению мы ходим грязными, умываемся раз в неделю, щи лаптем хлебаем.
Некоторые основания у немецкой пропаганды были. В центральной России и на Украине в большинстве сельских хат пол земляной, под огромной русской печью зимой живут куры, в загородке у печи могут быть телята или ягнята.
Только не нужно забывать, что зима у нас не западноевропейская, а наша, русская длинная холодная, морозная. В этих условиях тепло нужно и самим, и скотину сохранить нужно.
Это так, но белье у крестьян было хоть грубое, холщовое, но чистое, опрятное. Бани в деревнях были, и не плохие, недаром название и признание получили, как «русские бани».
Продолжающееся наступление позволило ознакомиться с окопами и землянками немцев. Первое впечатление в их пользу.
Землянки на вид уютные, в них матрасы, даже кое-где кровати, у многих стены облицованы деревянными щитами, и в некоторых электрическое освещение. Оборону они держали с комфортом.
В наших землянках три наката сверху, и, если повезет, солома на полу.
Только у них все было наворовано в ближайших поселках. Мы мародерством не занимались, не только на Родине, но и за рубежом.
В армии, на фронте, банному вопросу уделяли серьезное внимание. Периодически в одной из передышек в боях, в ближайшем селе старшина облюбовывал избу, имеющую две большие комнаты, и организовывал в ней баню.
В одной комнате раздевались, в другой банились. Белье нам меняли, а пока народ банится, обрабатывали обмундирование. Для этого была специальная машина, по прозвищу «вошебойка», она имела водогрейный котел и камеру для обработки одежды высокой температурой.
Однажды зимой такой избы поблизости не оказалось.
Старшина выход нашел – раздеваемся в одной хате, банимся в другой. Хаты расположены по разные стороны улицы. Мы нагишом, как нудисты, бегали по морозу туда-сюда, на удивление всей древни.
После вынужденного посещения немецких окопов и землянок, с роскошным на вид бытом, стали у нас бока зудеть, и почесываться мы начали. Оказалось, у хваленных немцев вшей полно было. Наградили они нас ими.
К счастью, наш банный ритуал с этой напастью справился, а у них такого ритуала не было. Отсюда вывод, что чище мы оказались, а не немцы.
Юго-западнее Харькова немцы создали мощную армейскую группировку. Над южным левым крылом Воронежского фронта, и правым крылом Юго-Западного фронта нависла серьезная угроза. Высшее командование об этом, возможно, знало, а мы нет.
У нас пока вроде все хорошо. Дивизия непрерывно наступает уже почти два месяца.
Противник упорно сопротивляется. Видимо, у него подходят резервы, а наши силы помаленьку тают.
Наши потери восполняются не полностью, редеют ряды дивизии. За прошедшую неделю отбили несколько атак противника. 23 февраля после упорного боя заняли Ахтырку, это уже город Сумской, а не Харьковской области.
Положение у дивизии сложное. По радио слышал, что наши войска оставили города Харьков и Белгород и ведут тяжелые оборонительные бои, а они ведь у нас в тылу.
Предчувствие мое к сожалению оправдалось. Не смогли наши танкисты удержать Харьков, жаль тех ребят-десантников, что ехали на танках. Трудно им пришлось, вернулись не многие.
Мы продвинулись еще западнее Ахтырки на несколько километров.
Противник упорно сопротивляется. Нам становится все труднее. Ряды дивизии изрядно поредели, соседи где-то отстали. Мы закрепились на достигнутом рубеже, но чувствуем, что без подкрепления долго продержаться не сможем. Вслух об этом никто не говорит, но думают многие.
Гремят котелки возле кухни, скоро завтрак. Обычное утро фронтового дня. Погода радует, небо чистое, голубое, морозец небольшой. На передовой затишье, опять немцы какую-то пакость готовят.
Из штаба корпуса прибыл офицер. Дело обычное, но в этот раз необычно было то, что он с комдивом сразу уединился. Обычно при таких разговорах присутствовало несколько офицеров.
Учитывая сложившуюся ситуацию, все подумали, что речь идет об окружении.
Кончились переговоры, и комдив послал несколько разведчиков с каким-то поручением в тыл. Чем это вызвано? Может, с тылом связаться по радио или передать поручение с кем-либо, направляющимся в тыл по делам?
Неожиданно быстро разведчики вернулись. В действительности они проверили, окружены мы или нет. Раз вернулись, значит окружены.
Слово «окружение» никто не произносит, можно вызвать панику.
Комдив отдал приказ об отступлении. Оказалось, что прибывший офицер привез приказ об отступлении и об организации выхода из окружения.
Нам нужно выйти на Северский Донец южнее Белгорода. Дорога Харьков-Белгород уже у противника.
В назначенном месте наши танки прорвут кольцо. К месту прорыва мы должны подойти к 9 часам вечера.
«Окно» для нашего прохода танки будут удерживать час. В 10 часов, независимо от того, успеем мы перейти дорогу или нет, танки уйдут.
Оторваться от противника на передовой удалось. Сымитировали атаку, а сами тихонько уползли. Дивизия в походной колонне движется по заданному маршруту. Первым идет пехотный полк, затем штаб дивизии, остатки обоза дивизии, санбат и второй полк, замыкает колонну артиллерия – три уцелевшие пушки с тремя осколочными снарядами у каждой.
Третий полк к общей колонне не успевал, он двигался по параллельной дороге. Оторваться от противника удалось, но не долго.
Вскоре сзади показались немецкие танки. Близко они не подходят, держатся на расстоянии «выстрела» наших пушек. Знали бы они, что у пушек по три снаряда, да и то осколочных!
Обогнать и окружить нас они не могут. Местность ровная, летом танкодоступная.
Но сейчас зима и в полях лежит глубокий снег. Немецкие танки по такому снегу идти боятся. Конструкция их танков на наши снега не рассчитана. Танк не подминает снег, как наши, а нагребает перед собой сугроб. Если танкист прозевает, танк на сугроб с разгону влезет, и ни туда, и ни сюда, и слезть не может, получается хорошая мишень.
Третий полк тоже танки преследуют. Он от нас на расстоянии 2–2,5 километра. Соседняя дорога описывает дугу в сторону от нас, поднимается на небольшой пологий пригорок, снег с которого весенние ветра сдули.
С тревогой наблюдаем – что же будет? По бесснежному полю преследователи полка устремляются вперед и обгоняют его. Наши преследователи покидают нас и тоже устремляются к тому полку. На наших глазах полк окружен и пленен.
После этого нас преследовать перестали. Очевидно, для их танковой части мы не представляли достаточно лакомый кусочек. Авиация противника нас тоже не тревожила.
Зимняя дорога трудная для всех, тяжело людям, не легче лошадям и технике. В пушки запряжено две упряжки, и то они еле справляются.
Осталась одна автомашина – наша радиостанция. Ее мы тащим буквально на руках, то откатываем, то толкаем, но все же едем.
Уже не помню, сколько времени мы шли к назначенному месту прорыва, день или два. К назначенному времени с огромным трудом, но успели. Вот и пункт назначения для прорыва. Это деревенька на шоссе Белгород-Харьков, ее только что захватили и удерживают три наших танка. У одного что-то с гусеницей. К счастью, повреждение легко устранимое.
Танкисты предупредили, продержатся они час или чуть больше. Нам за это время нужно перейти дорогу, а им отремонтировать танк. Для дивизии, хотя и сильно потрепанной, задача очень сложная.
Только успели мы перейти дорогу, как танкисты завязали бой с противником и в полном составе (танк успели отремонтировать) покинули деревню. Далее нам предстоит двигаться в тылу противника, по возможности скрытно, используя, как говорят, «складки местности».
В нашем случае «складками» были овраги, по ним наш комдив решил двигаться. Если в поле снег глубокий, то можно представить себе, что творится в овраге: снег в нем чуть не по пояс.
Лошадки тащить пушки не смогли. Пушки пришлось привезти в негодность и бросить. Медсанбат и обоз хоть с трудом, но продвигаются. Нам предлагают бросить машину, но мы не сдаемся, тащим ее.
Полная неимоверных трудностей, бесконечная ночь, наконец, кончается, кончается и наш негостеприимный овраг. С рассветом вышли в реденький сосновый лесок. До С. Донца осталось километров десять.
С тех пор, как оторвались от противника, там за Ахтыркой, движемся без привалов, жуем на ходу у кого что есть.
Неимоверно устали и мы, и лошадки. Придает бодрость и надежду то, что еще немного и выйдем к своим, избежим плена.
На нашем пути реденький сосновый лес. Только лес не маскирует, сверху все видно. Только об этом подумал, как в небе появилось «рама», а за ней и самолеты врага, началась бомбежка.
Бомбы легли вдали от нас. Мы уже облегченно вздохнули, но рано.
Один из самолетов разворачивается и заходит на нашу машину. Бомб у него уже нет, дает длинную пулеметную очередь. В этот раз пронесло, ни нас, ни машину не задело. Снова налет, в этот раз длинная пулеметная очередь попадает в цель.
Мы целы, но машина загорелась, пули попали в мотор, одна пуля пробила передатчик, другая задела у самого дна ведро, стоящее в кабине с трофейным спиртом.
Торопимся покинуть машину, у нас много бензина, половина топливного бака и несколько канистр в кузове.
Я хватаю, отсоединяю и тащу передатчик, кто-то тащит приемник и вообще все, что легко отсоединить. Шофер спасает спирт, завернул ведро телогрейкой, потушил огонь и заткнул дырку пальцем.
Отбегаем от машины, успеваем во-время. На месте машины – гигантский факел. Жалко машины, мы с ней за это время породнились, жалко неимоверных трудов, с которыми мы ее вытащили из оврага.
Вот и цель нашего пути. Поселок в одну улицу на правом, высоком берегу С. Донца. Высшее командование переправляться через реку не разрешает, боятся, что мы посеем панику в частях, занимающих оборону на левом берегу. Части эти сражались в Сталинграде.
Середина дня, до своих два шага, а не пускают, обидно, ведь с какими трудностями мы сюда добрались.
Реальность есть реальность, заняли оборону. Молили бога, чтобы враг не атаковал. Из серьезного вооружения у нас осталось три станковых пулемета и несколько ПТР.
Медленно тянется время, день прошел в тревоге, но спокойно. Наступил вечер, а наша судьба еще не решена. На запад от нас снежное поле, где-то там дальше за ним – враг. У нас выставлены наблюдатели, внимательно вглядывающиеся в эту пелену. Знаю это, но поле как магнитом тянет взглянуть самому, вдруг наблюдатели что-то проглядели.
Появившаяся вдали тень вызывает сердцебиение, что это – человек или бронетехника? Налетевший ветерок сдул тень и тревога прошла.
В середине дня пришел долгожданный приказ: идем в деревню на той стороне, там нам отвели два крайних двора, медсанбат размещается в другом месте. Через реку идем двумя колоннами, в одной мы, в другой, выше по течению – там более удобный спуск к реке, медсанбат и обоз.
Идем по льду, по глубокому снегу. На середине реки настигает нас немецкий самолет, разбежаться некуда, присел, жду, затаив дыхание.
Разрывы все ближе, и ближе, чувствую – следующий «мой», и здесь образуется большая полынья. Зимой хорошему пловцу трудно из полыньи выбраться, а я в придачу плохо плаваю.
Где-то подо мной взрыв. Лед вспучился, но не треснул. Из отверстия от бомбы взметнулся высокий, искрящийся на солнце всеми цветами радуги, фонтан. Брызгами обдало меня. На этом все кончилось.
Выяснилось, что потери от бомбежки относительно небольшие, убитых нет, ранено человек 15–20, погибло 5 или 6 лошадей.
Из медсанбата пришел шофер, спасение спирта обошлось ему в ампутацию отмороженного кончика пальца на левой руке.
Нас от дивизии, без учета медсанбата и обозников, осталось немногим более двухсот человек, знамена и документы целы.
В отведенных нам двух дворах рядовой и сержантский состав, офицеры пристроились кое-где по деревне.
Пришел комдив, обрисовал обстановку, фактически мы есть, но нас как бы и нет, нигде не числимся, к войскам, расположенным в селе, никакого отношения не имеем, на довольствие нас не ставят.
Покидать отведенные нам дворы запретил. Если нашего солдата задержит патруль, его, как ничейного, направят в одну из расположенных здесь частей, а не к нам.
Скученность у нас невероятная, спим и отдыхаем по очереди, продуктов нет.
Находчивость проявил один из ездовых. В обозе есть фураж. Несколько мешков фуража – смесь чечевицы и вики, нужно их только разделить.
Высыпали содержимое мешка на разостланную на земле плащ-палатку – и за дело, ну прямо как Золушка в известной сказке, чечевицу сюда, вику туда. Вареная чечевица оказалась очень вкусной.
К вечеру второго дня появился просвет в нашей судьбе. Согласно полученному приказу, штабу дивизии и офицерскому составу надлежит прибыть в село, расположенное отсюда километров в 20–25, которые мы занимали в ходе наступательной операции, а рядовой и сержантский состав передать в расположенные здесь воинские части и ожидать решение ставки о судьбе дивизии.
Надежда на сохранение дивизии была, знамена и документы целы, костяк управления тоже.
Высшее командование боялось, что наши перемещения в направлении от передовой в тыл может вызвать панику в стоящих здесь воинских частях, поэтому все наши передвижения должны производиться по возможности тихо и скрытно.
По этим соображениям покидаем не очень гостеприимную деревню ночью, первые километры идем не по шоссе, а по лесной проселочной то ли тропе, то ли дороге. Дорога узкая, часто крутые внезапные повороты, а у нас в обозе все повозки пароконные.
На первом же повороте – ЧП. Одна лошадка оказалась с одной стороны дерева, а другая зашла с другой. Чтобы выехать на дорогу необходимо осадить повозку назад, что являлось сложной проблемой.
Лошадь не машина, она задний ход не может дать, да и упряжь для этого не приспособлена.
Приходиться крутить повозку вручную. Только с этой повозкой справились, а там уже новое ЧП. Стихийно сложились несколько групп помощников лошадям.
Нам нужно спешить, впереди заградотряд. К нему мы должны выйти в точно назначенное время, иначе в тыл не пустят.
Определяя время нашего движения до заградотряда, сложности лесной дороги никто не учитывал. Около часа пробивались по этому лесу. Наконец, опушка. Во времени укладываемся.
Впереди виднеется шоссе и КПП заградотряда. Колонна наша остановилась.
В воздухе послышался рев моторов тяжело нагруженных бомбардировщиков. Недалеко от нас низко над лесом пролетели три тяжелых наших бомбардировщика ТБ-3.
Комдив собрал всех и объяснил обстановку: заградотряду через КПП разрешено пропустить только офицерский состав дивизии и обоз с одним ездовым на повозке, рядовой и сержантский состав пропускать не разрешено.
В интересах дивизии сохранить весь уцелевший личный состав, поэтому он предлагает, приказать не может, добровольно поменяться шинелями офицерам и рядовым, тогда сможет вывести всех.
Предложение генерала было единогласно одобрено, поменялись шинелями, мне по росту подошла шинель одного из капитанов.
Генерал нас построил и привел на КПП, дорогу перекрывает шлагбаум, его охраняют автоматчики, смотрящие на нас явно не дружелюбно.
Генерал предъявил документы вышедшему на встречу офицеру. Тот нас пересчитал и разрешил пропустить, шлагбаум подняли, мы прошли и генерал с нами. Недалеко от КПП дорога делала поворот, зашли мы за него. КПП скрылось из глаз.
Остановил нас генерал, сказал, чтобы мы как можно быстрее убирались отсюда, хотя бы на один-полтора километра, за зону действия заградотряда, и там ожидали своих. Затем скомандовал – бегом марш. Но все было ясно и без команды.
Вернулся генерал на КПП, провел действительных офицеров, разгорелись жаркие дебаты. Офицеров оказалось намного больше, чем оформлено в документе. Теперь уже не по счету, а у каждого проверяли документы. Генерал своего добился, пропустили всех.
Мы всех дождались, поменялись снова шинелями и пошли дальше.
В это время пролетели обратно самолеты. Их возвращалось только два. Очень жаль ребят.
Степной фронт
Закончился последний и достаточно авантюрный переход в тыл.
Приютившее нас село широко раскинулось на опушке небольшого леса. Село обычное для этих краев, небогатое, но и не бедное.
Занимали мы его зимой вначале Харьковской операции. Особого впечатления от него не осталось. Все было завалено снегом, стояли крепкие морозы, да и задержались в нем недолго.
Запомнилось другое. Впервые за войну мы захватили богатые трофеи. Возле села размещались фронтовые армейские склады немцев. Немцы отступали поспешно и эвакуировать склады не успели. На складах находилось много вооружения, боеприпасов, продовольствия. К сожалению, пограбить деревню успели, вывезли все, что смогли. Скот угнали почти весь. На всю деревню осталось четыре коровы, у кого-то ягненок, у кого-то поросенок, у кого-то гуляли куры и гуси.
Хозяйка хаты, квартиры, в которую поселили нас, пожилая добродушная женщина, муж у нее на фронте.
Хата больше походит на городской дом, даже пол деревянный. Это редкость, обычно пол земляной. Позже выявилась еще одна особенность. У нашей хозяйки одна из четырех уцелевших коров.
Первый разговор свелся к тому, как жилось при немцах. Колхоз немцы не распустили. У руководства поставили своих специалистов из Германии, заставляли много работать. Обязали сдать определенное количество зерна без учета реального урожая, часть скота и другой сельскохозяйственной продукции. Остатки распределяли между крестьянами, а вернее крестьянками – мужчины были на фронте.
Как остальное, я не знаю, а зерна в колхозных амбарах было порядочно, во всяком случае больше, чем требовалось на посевную.
Особых репрессий в деревне не было. Строго наказывали за невыполнение распоряжений немецкой комендатуры. Жестоко расправлялись с людьми, заподозренными в связи с партизанами или подпольщиками. За такие связи могли сжечь целую деревню.
Быт наш устроился.
Сложнее оказалось с питанием. Нашей части как бы не существовало, и на довольствии мы нигде не были.
Нашим спасением могли быть расположенные здесь склады, на которых осталась часть трофейного продовольствия. Наступление дивизии было стремительным. Тыловые службы не успевали за передовой. К сожалению, ассортимент имеющихся продуктов содержал лишь муку, сахар, растительное масло и овощные консервы.
У старшины хозроты забота была накормить личный состав штаба дивизии. Традиционных армейских продуктов – картофеля, крупы, мяса, или консервов в его распоряжении не было.
Для начала он решил использовать имеющуюся наличность. Муку, сахар и масло выдали на руки. Получив это богатство, мы сначала обрадовались. Есть продукты! Продукты – это хорошо, только это не пища, а лишь сырье.
У меня со Львом фантазии хватило на приготовление пресных лепешек. Замесили густое тесто, а на чем жарить? Ни сковородок, ни противней нет. Вспомнилось, как в одной известной сказке солдат из утюга суп варил.
Значит, раз мы солдаты –выход из затруднительного положения всегда найти можно.
Нашли выход и мы – пекли на лопатке. Получился то ли пряник, то ли сухарик. Сперва нам это кулинарное изделие понравилось. Лепешки сладкие, вкусные, поели с аппетитом. Отсутствие соли как-то не заметили, и этому обстоятельству большого значения не придали.
На третий день на эти лепешки смотреть не хотелось. За щепоть соли кажется все бы отдали.
Старшина тем временем питание организовал. Утром с двумя-тремя солдатами обходил деревню и собирал продовольствие на день.
Крестьяне охотно делились, чем могли: кто картошки подбросит, кто лука, морковку, капусту, кто крупой поделится. Из собранных продуктов повар ухитрился приготовить что-то не имеющее название, но съедобное.
В соседней деревне стоял женский полк «ночные бомбардировщики». Слышал, что им командовали не то Осипенко, не то еще кто-то из прославленных летчиц. Командировали к ним гонца – солью разжиться, но получили отказ. У них у самих соли в обрез.
Уже две недели Ставка Верховного Главнокомандующего решала судьбу нашей дивизии, а пока мы ничьи.
И вот долгожданное решение пришло – дивизии быть.
Началось комплектование дивизии, поступает пополнение, имущество. Нам – солдатам, уцелевшим после всех зимних испытаний, дали некоторые льготы – усиленное питание, некоторые поблажки по несению службы. Теперь мы были в составе сперва Центрального, а затем Степного фронтов.
Вспомнили со Львом зимнюю кампанию. Наша дивизия под командованием генерала Бежко, в составе Воронежского фронта, которым командовал генерал Н.Ф. Ватутин, участвовала в Острогожско-Россошанской и второй Харьковской операциях.
Более двухсот километров преодолели, ведя непрерывно упорные бои с противником, освободили населенные пункты: Коротояк, Острогожск, Старый Оскол, Белгород, Богодухов, Ахтырку.
В конце операции вырвались далеко вперед, оторвались от соседей и попали в окружение. Из этого трагического положения хоть с большими потерями и трудностями, но смогли выбраться, немцы ведь снова заняли Харьков и Белгород.
Выйдя из окружения встретили не радушный прием, на который надеялись, а новые неожиданные испытания.
Только теперь наша судьба окончательно решена, и мы полноправная единица нашей армии. По судьбе одной дивизии нельзя судить о результатах кампании в целом.
После успешного завершения Острогожско-Россошанской операции сложилась благоприятная обстановка для развития дальнейшего наступления, обусловленная тем, что противник понес огромные потери. Острогожско-Россошанская операция без паузы перешла в операцию Харьков-2, проводимую силами Воронежского и Юго-Западного фронтов, развивающуюся поначалу весьма успешно.
Противник смог подтянуть с других участков фронта резервы и сосредоточить юго-западнее Харькова ударную группировку, которая нанесла контрудар по нашим войскам и потеснила их в районах Харькова и Белгорода.
Наши войска сумели закрепиться на новом рубеже. В итоге Харьковской операции войска Воронежского фронта продвинулись на запад на 110–180 километров, завершили разгром остатков группы армий «Б» противника, нанесли поражение танковому корпусу СС.
В целом фронт имел крупный выступ на запад, что обуславливало выгодные условия для ударов во фланг и тыл немецких группировок в районах Белгород-Харьков и Орел-Брянск.
Лес, что возле нашего поселка, действительно «исторический», хранит много тайн. В 1941 году в нем немцы окружили нашу танковую часть, отступавшую аж от самой границы, а прошлой зимой мы окружили в нем румынскую дивизию.
Наступившая весна сняла снежное одеяло и обновила зеленое убранство леса.
Загадка леса будоражит наше воображение. Из присущего большинству людей любопытства мы, наконец, собрались и посетили лес.
Многого мы обнаружить не надеялись. До нас там потрудились трофейные команды, все более-менее ценное они подобрали.
И все же то, что мы обнаружили, нас ошеломило. Лес буквально напичкан военным снаряжением. Это вообщем-то неудивительно – лес небольшой, а воинов в нем погибло или попало в плен много.
От наших танкистов следов осталось мало, встречались искореженные винтовки, патроны и разные мелочи. Румынского было значительно больше: целые и простреленные каски, испорченные ружья, целые кучи патронов к ним, чьи-то противотанковые мины, толовые шашки и еще кое-что. Попадались так называемые дополнительные пороховые заряды-это мешочки с порохом в виде трубочек, вроде макарон, внутри пустые, длиной сантиметров двадцать.
Нагрузившись трофеями: румынским исправным ружьем с патронами к нему, несколькими мешочками с порохом и обломками отечественной винтовки, гордые успехами возвращаемся к себе.
Вернувшись, отечественную винтовку сдали, а остальное оставили у себя. Румынской винтовке быстро нашли применение. Открыли летний сезон стрельбы холостыми патронами по мухам в избе. Изготовить холостой патрон просто: из гильзы удаляется пуля, а вместо нее, чтобы не высыпался порох, вставляется бумажка или еще что-нибудь. Прицелившись в сидящую на стене муху с расстояния около метра – и ба-бах – от бедной мухи только крылышки, да лапки в разные стороны разлетаются, а на стене никаких следов. Хозяйке наше развлечение сперва не очень понравилось, пугалась она шума-грома. Позже, когда результат пальбы стал очевиден, мухи в хате исчезли, отношение к нам изменилось.
К сожалению, румынскую винтовку пришлось сдать. Иметь и применять трофейное оружие не разрешалось.
Патроны у нас остались, им нашли применение. Румынский винтовочный патрон похож на наш, калибр такой же, только гильза короче. Зарядить этим патроном нашу винтовку или карабин (у нас со Львом были карабины) можно, и выстрел произвести можно, только пуля далеко не улетит. Для боевых целей румынские патроны не годятся, нам это и не требовалось. Для стрельбы холостыми они вполне подходят.
Было и менее безобидное развлечение. Подойдешь к приятелю тихонько сзади и ба-бах на уровне головы. Тот от неожиданности испугается, вздрогнет. Окружающие в восторге, шутят, что браток стрельбы боится, пугается, уж не трус ли он.
Трофейный порох тоже нашел применение. Началось с того, что аккуратно подожгли пороховую макаронину. Выяснилось, что она не сгорает мгновенно, а горит какое-то время, горит изнутри, выбрасывая факел пламени и ползет по земле. Раз горит изнутри, можно взять в руки. Попробовал. Взял макаронину двумя пальцами. Тихонько сжал пальцы, так чтобы макаронина только не выскользнула из них и поджег. Сперва из макаронины вырвалось пламя, а затем она зашипела, вырвалась у меня из рук и, описав в воздухе огненную дугу, сгорела не долетев до земли. Зрелище исключительное.
В этом селе, расположенном недалеко от Корочи, мы чувствовали себя в глубоком тылу. До передовой не менее 30 километров, во всяком случае артиллерийскую стрельбу не слышно.
В подразделениях идет усиленная боевая подготовка. Диктуется это еще и тем, что большинство поступающего пополнения – это молодые, только что призванные в армию ребята.
Кроме занятий тактикой, много внимания уделяется и другим видам подготовки, в частности сооружению земляных укрытий. Роем окопы полного профиля, щели, ходы сообщений, готовим пулеметные гнезда, позиции для артиллерии, для стрельбы с позиций и прямой наводкой, землянки и т.п.
Себе мы тоже где-то отрыли щели. С завистью смотрели как ловко саперы сооружали, казалось из ничего, то мостик через ручей, то укрытие, то еще что-нибудь. Любовались работой саперов. Здорово у них получалось – для сооружения землянок, если грунт был не подходящий, применяли взрывчатку. Рванули – и яма готова, только стенки подправят, и порядок.
Захотелось и нам попробовать себя в саперном деле. На опушке леса торчал пень от большого, недавно спиленного дерева. Привлек он чем-то наше внимание. Место удобное для землянки, а тут пень. Прошли раз, другой и решили – надо тот пень взорвать.
Взорвать, так взорвать… как это делается не раз наблюдали. У саперов получалось быстро и ловко.
Нужна взрывчатка – нет проблем, полно кругом трофейной. Притащили пару противотанковых мин, несколько килограммовых толовых шашек, пороховые заряды и еще чего-то.
Всего взрывчатки набралось килограммов десять, а может быть и больше. Решили, что этого достаточно.
Под пнем выкопали нишу, заложили туда взрывчатку, в середину воткнули запал от гранаты с привязанной к чеке веревочкой, длиной метров десять.
Эта веревочка и определила дистанцию безопасности. На этом расстоянии росло несколько деревьев, залегли за одним из них и … дернули шнур.
Прогремевший взрыв превзошел все наши ожидания, нас оглушило, заложило уши и что-то просвистело в воздухе над нами.
Поднимаемся, осматриваемся. Нас было четверо или пятеро.
Первый вопрос – все ли целы. Все целы, только оглушенные и напуганные. На месте пня здоровенная яма, над ней высоко к небу поднялся столб пыли и дыма, а сзади, метрах в десяти, лежит огромный пень. Это он просвистел над нами.
Нам здорово повезло с зарядом, будь он немного поменьше – пень как раз угодил бы в нас, и получилось бы из нас мокрое место. Оглохшие и обалдевшие с гордостью смотрим на плоды своих трудов.
Не учли мы только, что такой взрыв не мог пройти незамеченным, мы не на передовой. В штабе дивизии переполох. Решили, что наблюдатели прозевали немецкие самолеты, а те бомбили склад боеприпасов.
Стоит отметить, что впервые за войну у нас, в смысле налетов авиации противника, относительное спокойствие. Нет бесконечных бомбежек, как в прошлом году.
Теперь в воздухе почти постоянно наши истребители. Появляющиеся иногда немецкие самолеты, увидев наши истребители, как правило, избегают боя, уходят куда-то в сторону.
Если воздушный бой завяжется, то обычно побеждают наши. Кончилось господство немецкой авиации в воздухе. Теперь, по нашему мнению, чувствовалось господство в воздухе наших самолетов.
Может быть, мы и приукрашиваем немного, но факт, что обстановка в воздухе изменилась в нашу пользу.
Прибывшее на место начальство убедилось, что взорвались не склады, а неизвестно что, немного успокоились, но начался строжайший допрос: кто? что? как? почему?
Среди «отличившейся» группы старшим по званию оказался я, и ответ держать мне.
Сперва растерялся, случай такой, что в штрафную могут отправить, если сказать правду, что делать?
В голову пришла спасительная мысль – говорю, что нам поручили вырыть землянку. На правду это очень похоже, земляные работы ведутся кругом. Мы поленились.
Решили воспользоваться взрывчаткой, трофейной можно набрать сколько угодно. Конечно виноваты, что не получили разрешения на взрыв. Гнев начальства несколько уменьшился – пострадавших нет, имущество цело.
За инициативу похвалили, а за самоуправство строго отчитали и пригрозили жесточайшими карами.
В разгаре лета хочется окунуться в прохладную речную воду, но, увы, речки вблизи нет. Выход все же нашелся. Недалеко от околицы небольшое болотце, а возле него «ставок», или мочило, так у нас называют искусственный водоем, а по существу большую яму для замачивания стеблей конопли.
Сортов конопли на свете много. Есть индийская конопля, из ее листьев приготавливают наркотики.
У нас культивировалась среднерусская конопля, это двудомное растение. Женские особи достигают высоты два-два с половиной метра, мужские значительно ниже.
В дело идут стебли и семена, из стеблей получают очень прочные и влагостойкие волокна, идущие на изготовление веревок и канатов. Последние находили широкое применение на шахтах и во флоте.
Из коротких волокон получают нитки, часто с добавками льна и шерсти, из них ткут полотно, брезент и т.д. Из семян получается конопляное масло. Это жидкость зеленого цвета, по консистенции гуще, чем подсолнечное, идет в пищу и применяется для технических целей в лакокрасочной промышленности (олифа) и в парфюмерии.
Чтобы получить из стеблей волокно, при уборке их связывают в снопы, а затем замачивают в течении не менее 2–3 недель в воде. Для этого и служат ставки – мочила.
Поскольку коноплю еще не убрали, в стояке была чистая вода. Заполняется ставок грунтовыми водами. Вода в нем ключевая и довольно холодная. После замочки снопы просушивают и на фабрике отделяют волокно от шелухи.
Учились не только мы, но и офицеры. В программе их подготовки серьезное внимание уделялось связи.
Начальник связи дивизии поручил мне на офицерских курсах провести занятие по радиосвязи. Требовалось от меня ознакомить слушателей с радиостанцией РБМ, рассказать, из каких узлов она состоит, принцип их работы, провести практическое занятие по установлению связи. Трудностей для меня это не представляло. Устройство радиостанции простое, обслуживание не сложное.
Немного подготовился и смело приступил к делу.
Дошла очередь до модуляции. Это физический процесс, происходящий в передатчике, когда колебания звуковой частоты накладываются на высокочастотные колебания. В приемнике происходит обратный процесс, называемый детектирование, когда из приходящего радиосигнала выделяется звуковая частота.
Дошел я до этого пункта и растерялся: как быть?
Дело в том, что на занятии присутствует командир нашей роты связи. Он был строевым командиром, назначение к нам получил после госпиталя, о связи представление имел смутное.
В начале своей деятельности сделал мне с Левой несправедливое замечание по поводу того, чем мы занимаемся.
Тогда мы ему из озорства, сказали, что ищем модуляцию, она мол, отпаялась. Он это конечно запомнил.
Можно было этот вопрос обойти, или что-нибудь соврать. Ведь все равно никто ничего не знает. Все же решил, пусть будет, что будет, но объяснить нужно правильно.
Говорю – сейчас рассмотрим модуляцию… Мой капитан весь во внимании, даже привстал с места. После занятий капитан подошел ко мне, поговорили, разобрались – кто, когда был не прав. Кончилось все мирно, дальше были друзьями.
Оборона
В результате зимней кампании 1943 года, наши войска, начав наступление от Воронежа, продвинулись на запад более, чем на 200 километров. Противник понес огромные потери, хотя ему удалось остановить наступление и вернуть города Белгород и Харьков.
Наши войска закрепились на фронте Поныри, Дмитровск-Орловский, Севск, Рыльск, Угроеды, Белгород. Образовался так называемый Курский выступ, в дальнейшем получивший название Курская дуга. Отсюда наши войска могли нанести удар во фланг и тыл северной – Орел-Брянск, и южной – Белгород-Харьков, группировкам врага.
С другой стороны, немцы, сосредоточив достаточно сил, могли окружить наши войска западнее Курска, захватить Курск и Воронеж и наступать в сторону Москвы, между Москвой и Горьким встретиться с войсками, наступающими из района Ленинграда и окружить Москву.
В течение нескольких месяцев обе стороны готовились к предстоящему сражению.
Престиж немецкого командования был подорван поражениями под Москвой в 1941 году и Сталинградом в 1942 году.
В этих сражениях немецкая армия понесла трудновосполнимые потери. Стремясь как-то исправить положение, немцы провели «тотальную» мобилизацию, что позволило создать несколько новых танковых и пехотных дивизий.
Большую надежду они возлагали на новую боевую технику – тяжелые танки «Тигр» и «Пантера», самоходное орудие «Фердинанд», новые самолеты. Предполагали, что новые тяжелые танки шутя будут крушить нашу оборону, разрезать ее, как нож масло.
Кроме того, отсутствие второго фронта, открытие которого наши союзники (Англия, США, Франция) затягивали, позволяло немцам сосредоточить на Восточном (нашем) фронте основную массу своих войск.
Несмотря на все усилия, летом 1943 года наступать по всему фронту немцы не могли. Они могли подготовить только одну крупную стратегическую операцию. Наиболее подходящим они посчитали разгром Советских войск под Курском, что создавало благоприятные условия для наступления на Москву.
Одновременными ударами с севера и юга на Курск противник рассчитывал окружить и уничтожить большую группировку наших войск.
Для этих целей он создал две ударные группировки своих войск – северную и южную. Наиболее мощной была южная группировка.
Но надежды немцев на неожиданное нападение с применением новейшей техники не оправдались. Наше Верховное командование своевременно разгадало замыслы противника и создало свою мощную группировку сил. На Орловско-Брянском направлении оборонялись Брянский фронт, командующий М.М.Попов, и Западный фронт, под командованием В.Д.Соколовского. На Белгородско-Харьковском направлении были Воронежский фронт, под командованием Н.Ф.Ватушина, и правое крыло Юго-Западного фронта, под командованием Р.Я.Малиновского. Войска этих фронтов приняли все меры по усилению обороны, имели в своем распоряжении стратегические резервы. В тылу фронтов располагался стратегический резерв ставки – Степной фронт, в состав которого входила наша дивизия.
Советская разведка успешно действовала в тылу врага. Наше Верховное командование оперативно получило исчерпывающие данные о новой боевой технике врага.
До начала битвы у нас были разработаны и поступили на вооружение эффективные средства борьбы с их «зверинцем» (Тигры, Пантеры) и новыми самолетами. Ожидаемого грандиозного эффекта от применения этих средств не получилось.
Ставка накопила много артиллерийских и авиационных соединений, вооруженных новейшей техникой.
С пехотой стали действовать истребительные, противотанковые, артиллерийские полки поддержки пехоты (ИПТАПП), артиллерия резерва Главного командования (АРГК), имеющая на вооружении орудия калибра 120 мм и больше, соединения реактивной артиллерии и т.п. Вновь разработанные снаряды для 76 мм пушек ИПТАПП пробивали броню «Тигров» с дистанции в несколько сот метров, новые самолеты по своим характеристикам не только не уступали немецким, но превосходили их.
Нашему командованию стало известна точная дата и время начала немецкого наступления.
Было решено не начинать первыми боевые действия.
Впервые за войну наши войска не переходили к вынужденной обороне, как под Москвой и Сталинградом. Теперь планировалось в оборонительных боях измотать основные силы боевых групп противника и после этого перейти к контрнаступлению и разгромить врага.
Было известно, что немцы начнут наступление 5 июля. Наше командование решило нанести по противнику упреждающий удар артиллерии и авиации за 2 часа до планируемого немцами начала наступления.
В результате этого удара готовящиеся к наступлению части противника понесли ощутимые потери. Начало наступления немцы вынуждены были отложить на 2–3 часа. Фактор внезапности был потерян, войска противника в некоторой степени дезорганизованы.
На Орловско-Курском направлении немцам, ценой крупных потерь, удалось вклиниться в нашу оборону до 9 километров. Несмотря на все усилия, дальше продвинуться они не смогли.
Впервые за войну господство в воздухе стало нашим. Почти все время в воздухе наши истребители. Часто наблюдаем воздушные бои, активно действуют зенитные части.
Появилась стая немецких бомбардировщиков в сопровождении истребителей.
Наши истребители, хотя их и было меньше немецких, атакуют, привлекают на себя истребители врага, сбивают несколько бомбардировщиков. Оставшиеся бомбардировщики беспорядочно сбрасывают бомбы и уходят.
Серьезную помощь летчикам оказали зенитчики. В этот раз они не сбили ни одного самолета, но существенно ограничили возможность маневра «мессеров». В этом бою наши победили и все уцелели. Убедился, что очень оперативно действует служба ВНОС, это «глаза и уши» зенитчиков и летчиков.
Дежурные наблюдатели служба ВНОС, а там в основном девушки, внимательно следят за небом.
Один раз случайно «поймал» их волну, как раз во время воздушного боя. Слышу – Вася, Вася, «мессер» справа заходит. Он – «вижу, сейчас я его (не переводимое слово)». «Мессер», оставляя дымный шлейф, падает. Вася уже вступил в бой с другим «мессером». Она – «Вася, он упал, взорвался». Вася… «сбил, знаю, что сбил, лучше следи за небом, где напарник?»
Конечно, перехватить абсолютно все немецкие самолеты средства ПВО не могут. Отдельным самолетам прорваться удается. Все же теперь открыто перемещаться в светлое время суток стало возможным не опасаясь бомбежек.
Сегодня днем одному «мессеру» удалось обмануть наши средства ПВО, добраться до нас и дать единственную пулеметную очередь, ранить моего радиста. Наши зенитчики самолет подбили, он, оставляя дымный след, ушел и взорвался где-то на вражеской территории.
С самолетом расправились, а я остался без надежного помощника – Льва, его отправили в госпиталь.
В начале битвы мы чувствовали себя в глубоком тылу, до передовой было километров 30–35, артиллерийская стрельба не была слышна.
С волнением слежу за сводками, передаваемыми Московским радио. На Брянском направлении у противника особых успехов нет, а по Белгородскому, это наше направление, сводки все тревожнее и тревожнее, противник вклинивается все глубже.
Невольно вслушиваюсь, не слышно ли артиллерию. Прошло несколько дней и артиллерия стала слышна. Значит, враг довольно близко.
Наша часть, не ожидая команды сверху, как-то подтянулась, посуровела, приготовилась к встрече врага.
Сегодня стали слышны очереди крупнокалиберных пулеметов. Противник совсем близко, в нескольких километрах.
Между нами и противником какая-то часть Воронежского фронта.
Ночью эта часть переместилась куда-то влево. Теперь перед нами немцы. Вот когда пригодилась приготовленная заранее линия обороны. Справа от нас, судя по всему, идет крупное сражение. До него не менее десятка километров. До нас, как эхо далекой грозы, доходит гул особенно мощных разрывов.
Наш Степной фронт из резервного превратился в действующий, вклинился между Воронежским фронтом справа и Юго-Западным слева.
На Белгородском направлении противник, создав мощную ударную группировку, ценой огромных потерь, вклинился в нашу оборону на 30–35 километров.
Острие клина пришлось на Прохоровку. Это и наше направление, мы восточнее Прохоровки, в районе Поныри.
Танковые соединения немцев прорвали оборону под Прохоровкой и, казалось, беспрепятственно двинутся к Курску.
Этого не произошло. В ближнем тылу наших войск находилась в резерве пятая танковая армия генерала Ротмистрова. Она походным маршем подошла к Прохоровке и с ходу вступила в бой.
Завязалось встречное танковое сражение.
Это была крупнейшая танковая битва Второй мировой войны, в ней с обеих сторон одновременно участвовало более 1200 танков, много авиации и артиллерии.
Немцы битву проиграли.
На этом наступление противника закончилось, он перешел к обороне. Расстояние между нашими и немецкими окопами около километра, где чуть больше, где меньше.
Местами наша передовая проходит по лесозащитной полосе. Там густой кустарник, очень хорошая маскировка. Со своей радиостанцией располагаемся метрах в трехстах от передовой, «нейтралку» отсюда не видно.
Телефонная связь работает надежно, радиостанцию включаем только для проверки связи, по графику, каждый четный час.
Прошел очередной сеанс связи. У нас два относительно «свободных» часа.
Много разговоров было о новой немецкой технике. Взять хотя бы «Тигра». Немцы считали, что он неуязвим, будет врезаться в нашу оборону, как нож в масло. Но нашлась управа и на «Тигров» и на весь их зверинец.
Очень хочется взглянуть на «Тигра», какой он на самом деле. Кто их видел – говорят разное.
Никакая опасность не может победить ребячье любопытство. Ведь говорят, что лучше раз увидеть, чем семь раз услышать.
Одним словом, отправился с напарником на передовую. Где ползком, где пробежал пригнувшись, добрались до окопов, тех, что в кустарнике.
Залегли между двух окопов так, чтобы видна была «нейтралка» и не нарушалась маскировка окопов. Тихонько раздвинули ветки кустарника.
На «нейтралке» у немецких окопов ползают два «Тигра». Задача у них, видимо, попугать нас. Производят «Тигры» впечатление, кажутся неуязвимыми, машины большие, тяжелые с мощной броней, сильным оружием.
Они явно сильнее «тридцать четверок», но какие-то неуклюжие, уступают им по скорости и маневренности. Близко не подходят, держаться на почтительном расстоянии. Похоже, мощь нашей артиллерии уже испытали, держатся на расстоянии «выстрела» (это такое расстояние, на котором специальные снаряды наших пушек пробивают их броню).
Вдруг один «Тигр» разворачивается и едет в нашу сторону, поворачивается башня, орудие нацелено прямо на нас, екнуло сердечко: неужели плохо замаскировались и он нас разглядел.
Твардовский в «Василии Теркине» об ощущении, посетившем меня, сказал так: «с пушкой в душу наведенный, страшен танк идущий в бой».
В этот раз «пронесло», танк развернулся и ушел. Взволнованные, гордые и довольные возвращаемся к себе. Нам здорово влетело от полковника, который все видел и по-своему оценил наше «геройство».
Сегодня тяжелый день. Нам приказано занять безымянную высоту. Несколько раз полк подымался в атаку, а успеха нет и потери большие.
Перед глазами поле с жухлой травой и эта проклятая высота. Вот она, перед нами, будто в нескольких шагах, а попробуй, дойди.
Перед высотой дорога, по местному «большак», идет по небольшой земляной насыпи, отличается от шоссе тем, что твердого покрытия нет.
Немцы за ней основательно закрепились.
Когда время уже перевалило за полдень, наконец удалось сломить сопротивление противника. Обстановка изменилась.
Полковник направился в один из батальонов и приказал мне через некоторое время прибыть к нему. Короткими перебежками, а кое-где ползком, продвигаюсь вперед.
Добрался до дороги. Через нее не побежишь, сразу пулемет скосит.
Пробираюсь ползком, правой рукой держу автомат, левой подтягиваю радиостанцию. Жарко, во рту с утра глотка воды не было, губы потрескались, горло пересохло, мучает жажда. Мечтаю о глотке воды.
На дороге колдобина, в ней остатки воды от последнего дождя. На вид вода прозрачная, чистая, навоза на дне не видно, нет и масляных пятен от прохода танков.
Невольно сделал глоток, вода чуть горьковатая, пахнет керосином, дегтем и чем-то еще. Выплюнуть не мог, инстинктивно проглотил. Посмотрел в сторону, а в стороне, метрах в пяти-шести от меня поперек колдобины лежит труп. Мне чуть дурно не стало, да еще испугался, что отравился трупным ядом. Пару дней подрагивал, но ничего, обошлось.
За дорогой кочковатое поле, видимо высохшее болото, между кочками песок. Ползу между кочек.
Впереди метрах в 30 увидел немца. Меня он не видит. Я за автомат, он у меня был снят с предохранителя. Ну, думаю, сейчас немцу каюк, нажал на спуск.
Автомат щелкнул, но не выстрелил. Подвела песчинка, попавшая в затвор – и его заело.
Автомат ППШ всем был хорош, устройство простое, скорострельность высокая, а вот песка боялся. Пока я возился, немец ждать не стал, удрал, видно испугался, даже не выстрелил.
Дальше без приключений добрался до полковника, обеспечил связь с дивизией и батальонами. К вечеру эту проклятую высоту заняли, приказ выполнили.
Полк с боями успешно продвигается вперед. Мы, радисты, с полковником то на передовой, то чуть сзади. Когда, по складывающейся оперативной обстановке, непрерывно действующая радиосвязь не требуется, необходимости находиться постоянно рядом с полковником нет. Проверка связи проводится периодически и между сеансами связи мы относительно «свободны».
В один из таких «антрактов» иду по полю в полосе действий полка и неожиданно обнаруживаю делянку помидор (томатов). Лето в этом году жаркое, много помидор уже спелых. Помидоры в России известны примерно с 1790 года. Они, как и картофель, выходцы из Южной Америки, любители континентального климата, тепла и солнца.
Помидоры – неженки, успешно растут, если ночная температура не менее 13 градусов тепла, а дневная не менее 20, при продолжительности светового дня 10–12 часов, погибают при малейшем заморозке.
Наличие целой делянки помидор (томатов) меня удивило. До Отечественной войны блюда из помидор на обеденном столе были редкостью.
Помидоры в центральной, а тем более в северной части России широкого распространения не получили.
Причина, видимо, была в том, что растут они не менее трех месяцев, а «безморозный период» у нас частенько и меньше месяца. В этих условиях их выращивают из рассады. Занимались ими пригородные хозяйства и горожане на приусадебных участках, а крестьяне, как правило, не занимались.
Обрадовался я помидорам, ну, думаю, сделаю ребятам подарок. Сюрприз не получился. Приняли помидоры без восторга. Чувствую, что у ребят вопрос, что это такое, и с чем его едят?
Для них вещь эта необычная. Что и не удивительно. Радист Миша – москвич и видел помидоры только на базаре, а ездовой Ваня – сельский паренек, раньше их вообще не видел. Когда распробовали, всем понравилось, оценили по достоинству. Встал деловой вопрос – во что собирать, продукт мнущийся, нужна жесткая тара. Выход нашел Ваня, раз есть лошадь, есть ведро, оно чистое, свободное, занято только раз или два в сутки на водопой лошадке, и носить его удобно.
В дальнейшем с нами почти всю Курскую компанию было ведро с помидорами. После войны помидоры заняли достойное место в России среди овощей.
Последние дни успешно продвигались вперед, а сегодня на передовой затишье. В радиосвязи очередной «антракт». Миша – радист принес с кухни обед в новом, недавно полученном, огромном, двухлитровом котелке. Теперь в армии новая мода – один котелок на двоих.
Питание в этом году не то, что в прошлом. На обед у нас полкотелка рисовой каши с двумя приличными кусками слегка поджаренных американских мясных консервов. Поскольку к этому добавлялись свежие помидоры, обед получился «царский».
Чувствуется помощь союзников, поставляющих продукты питания и вооружение.
С питанием все ясно, а оружие их не очень хвалят. Очевидцы говорят, что, например, их танки, назывались они кажется «Матильда», во многом уступают нашим «тридцать четверкам». Наших танков немцы боятся, а с «Матильдами» расправляются запросто.
Тем временем полк успешно атаковал противника и продвинулся вперед. Полковник направился в один из батальонов и приказал нам следовать за ним.
Быстро собрались, навьючили радиостанцию на себя и «вперед».
Котелок с оставшимся рисом и мясные консервы оставили, понадеялись, что вечером вернемся и заберем.
К сожалению – не удалось, так пропал наш «царский» обед.
Закончилось контрнаступление на противника, вклинившегося в нашу оборону. Вышли к рубежу с которого он начал наступление.
Рубеж проходит по краю огромного оврага. Впереди, перед нами, минное поле, проволочное заграждение в два ряда, а за ним, на краю оврага, окопы и землянки.
Склоны оврага пологие. Противоположный склон – западный – несколько круче, по дну протекает ручеек, справа на западном склоне заросли не то орешника, не то еще чего-то.
Бой по овладению этим рубежом предстоит очень трудный. Ночью саперы проделали проход в минном поле и заграждениях. Утром пойдем на штурм.
Нам повезло, штурма не получилось. Ночью соседу удалось прорваться, захватить овраг и узкую полосу земли с той стороны заграждений и на противоположном склоне, перед нашим полком.
Рано утром двинулись менять соседа. Идем через минное поле по узкой тропинке, проложенной саперами, полковник торопит: нужно занять оборону раньше, чем противник подтянет резервы. Идем без артиллерии, ее здесь не протащить.
Лезем как мышь в мышеловку. Там у нас узкая полоса. Слева и справа оборону на несколько километров занимает такое же, как наше, пехотное подразделение, они тоже без поддержки артиллерии и танков.
Спереди немцы, сзади непреодолимые заграждения. Если противник вздумает атаковать крупными силами – окажемся в западне, но не унываем. Продержимся столько, сколько требует командование.
Оказываемся на западном склоне.
Противник часто обстреливает овраг из пулеметов. Периодически бьет артиллерия, достается противоположному склону. Дно и наш склон не простреливаются.
Необычный непередаваемый шум, когда пулеметная очередь проходит над лесом. Он похож на шум ветра во время грозы или еще что-то.
Совсем другой эффект – обстрел из крупнокалиберного пулемета разрывными пулями. Он не только опасен, как любой обстрел, но еще действует психологически, особенно на «необстрелянных» солдат.
Грохот от разрывов разрывных пуль раздается в нашем тылу. Создается эффект, будто немеецкие автоматчики прорвались в тыл и там ведут бой, окружают нас.
На восточном склоне оврага немцы оставили окопы и хорошо оборудованные землянки. Воспользоваться ими мы не можем. Эта часть оврага хорошо просматривается противником. По любой появившейся цели он ведет артиллерийский огонь.
К середине дня окопались на западном склоне, прошел сеанс связи, теперь двухчасовой «антракт». Очень тянет посмотреть на немецкие окопы и землянки. Понадеялись на русский «авось» и отправились с радистом в «экскурсию». Сердце стучит учащенно – мероприятие рискованное. Поднимаемся на склон.
Пока нас никто не обстреливает. Противник «выбрал» мишень где-то правее. Об опасности как-то забылось.
Спокойно обходим окопы, землянки. Они такие же как наши, ничего особенного. Времени прошло порядочно, пора возвращаться.
Вдруг почувствовал, земля чуть вздрогнула, а затем услышал выстрел тяжелого немецкого орудия. По накопленному опыту понял, что снаряд «наш», летит прямо к нам, через несколько мгновений он будет здесь.
Никакого укрытия рядом нет, да и искать его некогда.
Рядом, метрах в четырех-пяти от нас, падает тяжелый снаряд. Земля содрогнулась от удара. Мелькнула мысль – сейчас взрыв и от нас даже фрагментов для похорон не останется.
Проходит секунда, другая – взрыва нет.
Он лежит рядом, большой и, видимо, горячий, воздух над ним струиться, как над кипящим котлом.
Что делать – бежать? А вдруг он взорвется, не убежишь. Встали.
Обычно после счастливо пережитой смертельной опасности наступает нервное возбуждение, хочется сделать что-то необычное.
Лучшего не смогли придумать, как подойти к снаряду и … справить на него малую нужду. Что-то зашипело, поднялся парок. Обошли снаряд кругом. Нам крупно повезло, он ударился о землю не носом, где взрыватель, а боком. Вернулись немного возбужденными. Друзья, видевшие наши приключения, встречают как героев. Лишь полковник не оценил наш «подвиг» и основательно отругал.
Так 12 июля 1943 года началось контрнаступление войск Воронежского, Степного и Юго-Западного фронтов в общем направлении на Белгород-Харьков. По существу, это была новая самостоятельная крупная операция, Харьков-3, являющаяся продолжением Курской битвы.
Севернее нас – войска Юго-Западного, Брянского и Центрального фронтов начали операцию по освобождению Орла и Брянска.
К вечеру наш полк, согласно приказу, вышел снова к большому глубокому оврагу и занял исходное положение для завтрашнего боя.
На верху противоположного склона деревенька. Ее мы должны занять к 12.00 часам следующего дня.
Овраг широкий, тянется куда-то далеко влево, а справа выходит к широко раскинувшимся полям.
Вверху склоны оврага пологие, распаханные, внизу более крутые, заросшие орешником или каким-то другим кустарником.
На противоположном склоне виднеется несколько заброшенных сельхозмашин.
На нашем склоне ничего не видно, если какие части есть, то хорошо замаскированы.
Наша часть почти на самом левом фланге армии. Начиная от нас, немецкая оборона уходит вправо широкой дугой.
Наступать приказано только нашему полку. Что это? Разведка боем или местная боевая операция?
Подразделение, проводящее разведку боем, обречено. В лучшем случае оно ценой огромных потерь сумеет вклиниться в оборону противника, закрепиться и продержаться до подхода основных сил. Часто это не удается сделать.
Главная задача разведки боем: заставить противника подумать, что на этом участке сосредоточены основные наши силы и это начало общего наступления.
Противник будет вынужден демаскировать свои огневые точки и дислокацию войск, возможно даже начнет подтягивать резервы.
Наши наблюдатели все это обнаружат, что позволит наметить цели для авиации и артиллерии и вообще уточнить планы общего наступления. По-видимому, судьба распорядилась так, что разведку проводить нам.
Наступило утро. Полковник приказал мне связаться с батальонами. Комбаты доложили о готовности.
Полковник отдал приказ и наступление началось.
Моя радиостанция все время на приеме. Слушаю батальоны, с дивизией связь по расписанию. Каждый четный час комбаты докладывают, что продвигаются вперед, достигли половины склона, несут большие потери.
И вот тревожный доклад – атака захлебнулась, отошли на исходный рубеж. Так повторилось три раза.
Полк несет тяжелые потери, в батальонах осталось меньше, чем по сто человек. Скоро полдень.
Приказ нужно выполнить, но как? Иначе полковнику грозит трибунал.
Полковник принимает единственное возможное в этой ситуации решение – самому вести остатки полка на штурм деревни. Приказывает мне доложить комдиву о перерыве в связи. Собирается последний резерв, вроде сводного взвода: офицеры штаба, связисты, писарь, кто-то из хозвзвода. На всех три автомата, два карабина и табельное офицерское оружие, пистолеты. Развернулись цепью и двинулись вниз по склону.
На середине склона наткнулись на прекрасно замаскированную батарею ИПТАП, так замаскированную, что мы буквально споткнулись о их пушки.
Мы-то думали, что здесь только наша часть одна. Выяснилось, что кроме нас, войск не мало. Артиллеристы на нас ругаются, кроют матом. И есть за что. Мы демаскируем их часть. Но нам простительно, мы о них не знали.
Спустились вниз. В зарослях орешника замаскировались два танка. У одного ремонтируют гусеницу. Подошли комбаты.
Полковник дал указания и – вперед, наверх.
На склон перед нами страшно смотреть. Всюду трупы наших солдат, поодиночке и группами. Возле сельхозмашины. Это ведь укрытие, и за ней группа погибших.
Во время наступления останавливаться и оказывать помощь раненым разрешалось только санитарам, остальным было строго запрещено.
Перешагиваем через убитых, обходим раненых, лезем вверх. Впереди «непреодолимые» 100-120 метров.
Подъем становится круче, а убитых еще больше. Пробежать бы эти метры. К сожалению, подъем круче, а на тебе навьючено килограмм пятьдесят. Идем шагом.
Чувствую, земля чуть дрогнула, залп немецкой артиллерии, слышен вой летящих к нам снарядов, их «ванюш», аналогов нашей «катюши».
Падаю на землю, прижимаю радиостанцию, все же какая ни есть, а защита. Заметил, что кроме свежих воронок от только что разорвавшихся снарядов, есть и «старые», возникшие два-три дня назад. Кто-то еще до нас пытался занять эту деревеньку.
Земля буквально вскипела от разрывов снарядов и мин. Рвануло слева, справа, спереди, сзади. На меня обрушилось порядочно земли.
Налет кончился, чувствую, что жив и невредим, цела и радиостанция. Поднимаюсь, оглядываюсь. Поднимается, отряхивает землю один, другой.
Мы словно кроты вылезаем из земли, все поле вокруг словно хорошо перепахано. Невероятно, но от этого артналета в полку никто не пострадал.
Что произошло? Сказалось присутствие полковника, его предвиденье событий, или просто повезло.
До нас полк несколько раз пытался преодолеть эти метры, и все безуспешно.
Теперь скорее вперед, в деревню. Нужно успеть до следующего залпа, он вряд ли кого пощадит.
Добрались до крайних домиков. Немцев нет, у них линия обороны за деревней. Немцы не ожидали, что мы прорвемся и в панике отступили. Значит, это не разведка боем. За деревеньку идет упорная борьба.
Время приближается к 12 часам. Тороплюсь развернуть радиостанцию и доложить о выполнении приказа.
В дивизии переполох. Армейское командование наблюдало за нашей схваткой и решило, что мы задачу не выполнили и отдало приказ атаковать деревню танковой бригаде.
Бригада уже выступила и отменять приказ поздно, через несколько минут они нас атакуют.
Мы оказались между двух огней. С одной стороны немцы, они очухались и видно, что готовят контратаку, а у нас силенок очень мало. С другой стороны на нас идут наши танки. Что делать? По радио связаться не можем, не знаем их рабочую волну и позывные.
Выход один, требуется офицер, смельчак, который пойдет навстречу танкам, увидя его, танки остановятся, или …
Смельчак нашелся, встретил танки, объяснил танкистам сложившуюся обстановку. Танки зашли в деревню и действовали вместе с нами. Это было очень кстати. Общими силами отбили контратаку немцев. Контратаковали они большими силами, и мы даже пленных взяли.
После боя танкисты сказали, что когда они зашли в деревню, то у нас вид был как у чертей, только что вылезших из пекла.
Пленные показали, что деревня была важным узлом немецкой обороны, они хотели создать мощную группировку сил и ударить во фланг и тыл наступающей нашей армии, но не успели.
Ровно в 12 часов загрохотала артиллерия и началось успешное наступление нашей армии. В общих успехах есть вклад и нашего полка, приказ мы выполнили, хотя с большими потерями и трудностями. К сожалению, война есть война, и потери на ней неизбежны.
На передовой некоторое затишье. Время обеда. Повар приготовил не то завтрак, не то обед. Рацион постоянный, рис и консервы, подарок «дяди Сэма».
Сидим с Мишей на земле возле НП, котелок стоит между нами. Наученные предыдущим горьким опытом начинаем с консервов. Дошла очередь до каши.
В очередной раз протягиваю руку с ложкой к котелку. Вдруг в воздухе что-то свистнуло, но не так, как пуля, а как-то более солидно, так фью-ю-ють.
Между нами что-то сверкнуло, и оглушительно грохнуло. На мгновенье оцепенел, инстинктивно замер на мгновенье с протянутой рукой, пытаюсь понять, что произошло.
Осматриваюсь, вижу невероятную картину. В руке у меня от ложки остался только черенок, котелок остался на месте, но пустой, его разорвало, развернуло.
Миша сидит напротив меня и пытается понять, что случилось. Произошло невероятное, в котелок попала мина из немецкого ротного миномета. Опять немец оставил нас без обеда.
Через несколько минут стрессовое состояние, вызванное произошедшим «чудом» стало проходить.
Действительно «чудом» можно назвать случившееся. Смерть была совсем рядом, между нами, а мы не только живы, но и не ранены.
Радость была не долгой. Лишились мы котелка, а я еще и ложки, а солдат без своего котелка, а тем более ложки – голодный солдат. Пообедав, кто-нибудь дает котелок взаймы, но ложки никто не даст.
Пойдешь после всех на кухню, повар плеснет остатки обеда. Только остатки не всегда сладки. Наш старшина из своих сверхнормативных запасов какой-нибудь котелок нам, возможно, выдаст. С ложками хуже, нет ложек даже для «блатных».
По разным причинам солдаты ложки теряют. Такое, казалось безвыходное положение, разрядили нашедшиеся среди солдат умельцы. Освоили они изготовление ложек из кусочков листового алюминия от сбитых самолетов, обрезков дерева особых пород.
Алюминиевые ложки получались не плохие, а деревянные не такие, как теперь продаются в магазинах, а грубые, кривые, неудобные.
Тут я вспомнил, что мне однажды попалась такая деревянная ложка, толстенная, кривая, щербатая. Видимо мастер только учился резать. Хотел я ее тогда выбросить, но на всякий случай в свой мешок положил.
Как я ей теперь обрадовался!
Нам зачитали приказ т. Сталина о положительной роли православной церкви в борьбе с фашизмом. Служителям церкви разрешили трудиться в госпиталях по оказанию помощи раненым и заниматься другими полезными для фронта делами, некоторых наградили орденами и медалями.
Священников, Батюшек полагалось приветствовать как офицеров.
Прошло некоторое время. В какой-то деревеньке расположились на двух-трехдневный отдых. Идем с Мишей по середине деревенской улицы, наслаждаемся хорошей погодой, мирной обстановкой.
Вдруг навстречу идет Батюшка, солидный такой, с большущим нагрудным крестом. Быстро решаем, как поступить: сделать вид, что не заметили, или действовать по всем правилам ритуала. Остановились на последнем.
Приветствие офицера – целый ритуал. За два шага до встречи требовалось перейти на строевой шаг, отдать честь и сделать еще строевой шаг. Подходим к Батюшке, выполняем весь ритуал, пожалуй с излишним усердием. Строевой шаг «рубим» так, что в соседних домах оконные стекла звенят, а собаки во дворах лай подняли.
Довольные собой, продолжаем путь. Тут послышался Батюшкин бас – отроки, подойдите.
Конечно, всполошились. Очевидно, что-то Батюшке не понравилось, будет жаловаться и получим мы очередной «втык».
Делать нечего, подходим. Он говорит: «Отроки, супостата бьете?» – Дружно отвечаем: «Бьем, Батюшка».
Батюшка нас благословляет и произносит: «Бейте супостата во славу Божию» – и дает поцеловать крест.
Крест послушно целуем и мирно расходимся. В последствии неоднократно вспоминал этот эпизод.
Дело в том, что после этого случая остался живым в казалось безвыходных ситуациях. Что это, случайное совпадение или промысел Божий?
Вышли на подступы к Белгороду. Кругом поля, местность ровная с небольшим уклоном в сторону Северского Донца и Белгорода.
Белгород расположился против нас, совсем близко, на правом, крутом, высоком, почти отвесном берегу.
Северский Донец типичная равнинная река, довольно широкая, но летом мелкая, течение медленное, лишь у правого берега стремнина с глубинами более 2 метров.
На нашем левом берегу болото, сплошные заросли высоких камышей. Передовая в камышах.
Маскировка не плохая, но окопаться на болоте невозможно.
Бойцы сооружают своеобразные «гнезда» из болотного торфа и дерна. Защищают они менее надежно, чем окопы или щели, но все же удовлетворительно.
Мимо нашего НП на передовую проходит пополнение. Обратно возвращаются раненые, но их немного.
Наше НП это обычная землянка, мы ее называем блиндажом, в три наката с земляными не укрепленными стенами. До передовой около километра.
В блиндаже постоянно находится полковник, кто-то из офицеров и дежурные радист и телефонист.
Дежурю на радиостанции, Миша рядом в щели. Полковник что-то колдует на карте. Мы с телефонистом тихонько обсуждаем последние фронтовые новости, переданные по центральному радио.
Начался очередной минометный обстрел. Бьют тяжелые минометы. В этот раз в нашу сторону разрывы все ближе и ближе. Накопленный опыт подсказывает, что следующая мина – «наша», попадет в нас.
Все замерли в ожидании. Предчувствие оправдалось.
Мина попала в правый край наката. Блиндаж наполнился пылью и дымом.
Перекрытие уцелело, но осело примерно на полметра. Потолок стал косой.
Второй взрыв произвел такой же эффект, только слева.
Потолок выпрямился, но высота землянки раньше была примерно 2 метра, а стала значительно меньше.
Мы уже не можем встать во весь рост, можем только сидеть.
Ждем решения своей судьбы, ждем третью мину. Если она угодит в середину перекрытия, потолок соединится с полом. Нас даже хоронить не придется. Братская могила готова.
Третья мина взорвалась где-то рядом. Облегченно вздохнули, в этот раз пронесло. Мой Миша тоже живой и целый сидит в нашей щели.
Во время моего дежурства полковник принял капитана, прибывшего с пополнением, и направил в один из батальонов, взамен недавно раненного командира. Через некоторое время комбат доложил, что новый командир струсил, ротой не руководит, замаскировался вдали от своих бойцов в более безопасном месте, приказы не выполняет.
Ситуация сложилась сложная. Полковник о случившемся доложил комдиву.
Комдив сказал, что сам разберется на месте, и приказал доставить капитана на наше НП.
Вскоре нам доставили капитана и прибыл комдив.
Разобравшись, комдив убедился, что капитан действительно струсил, бросил своих солдат и не выполнял приказы. Итог был краткий и трагичный. Комдив лично расстрелял труса.
Пожалел я сперва капитана. Судя по всему, отважный воин, имел несколько высоких наград. Офицер выбрал удобное место для наблюдения. Вот только расположился он не в зоне действий своей роты, не там, где ему было приказано, а в более безопасном месте. Как он мог оперативно руководить своими бойцами – непонятно.
Теперь мое мнение изменилось. Он явно струсил и не выполнил приказ. Вероятно, он не в первый раз бросал своих бойцов в сложной обстановке. Они выполняли свой долг, поставленную задачу. Многие гибли, а он получал очередную награду.
Генерал в этом разобрался и принял правильное решение.
Метрах в трехстах от нас расположилась батарея 120 мм минометов.
Расчет батареи окопался и замаскировался по всем правилам, ну как на учебном полигоне.
В надежно замаскированном укрытии находится некоторый, видимо не прикосновенный, комплект мин.
Очередную партию мин привезла машина, пришедшая из тыла.
Минометчики ее быстро разгружают. Ящики с минами растаскивают к минометам, даже не замаскировывают.
Прошло немного времени, расчеты встали к минометам, с энтузиазмом дали залп за залпом по каким-то заранее намеченным целям.
Выпустили быстренько все мины и забрались в свои щели и укрытия в ожидании следующей партии мин.
За день поступает несколько партий. Как-то один из минометчиков мне жаловался, что у них мало «работы», а хочется дать «перцу» немцам побольше.
Первый салют
3 августа началась Белгородско-Харьковская наступательная операция войск Воронежского и Степного фронтов при поддержке Юго-Западного фронта. Ее еще называют Харьков-3. Это название не случайно.
Наши войска уже два раза занимали его. Первый раз в 1942 году, второй – зимой 1943 года, и теперь за него воевали третий раз, а я второй.
Белгород – он перед нами, совсем близко. Это основательно укрепленный опорный пункт врага.
По опыту предыдущих боев стоит сделать очень хороший «бросок», и город наш.
Только все не так просто. Чтобы добраться до немецких укреплений, требуется преодолеть болото, форсировать реку и забраться на кручу правого берега.
Если пехота это осуществить может, то саперам для прохода артиллерии и танков на виду у немцев весьма не просто сделать проходы через болото и навести понтонный мост через реку.
Зимой мы уже занимали Белгород. Тогда этих препятствий не заметили. Болото и реку форсировали по льду. Единственная трудность – вскарабкаться на высокий крутой обледенелый правый берег.
Наступление начали войска, находящиеся на правом берегу, правее нас. Мы, пока что, в «зрителях».
Наступающие войска нам не видно. Все маскирует зелень: там на много километров леса и сады.
Наблюдаем внешние признаки боя. Над лесом узкой полосой, почти перпендикулярно к реке, поднимаются столбы пыли и дыма от удара, нанесенного авиацией и артиллерией по объектам врага. Послышалась частая ружейно-пулеметная стрельба.
Представляю, как наши идут в атаку. Вдруг все стихло. Неужели атака захлебнулась? Минуты томительного ожидания. Нет, все удачно.
Наблюдаем новый удар авиации и артиллерии, теперь намного впереди предыдущего. Следовательно, атака удалась, наши продвинулись вперед. Так продолжалось несколько раз.
И вот бой уже на окраине города. Все внимание противника туда, где атакуют наши.
Саперы воспользовались замешательством врага и быстро навели понтонную переправу.
Не теряем времени, бежим по понтонному мосту, карабкаемся на откос. Короткая схватка у крайних домиков и двигаемся к центру города.
Зимой все было совсем по другому. На улицах искрился снег, развалин практически не было, жители встречали с восторгом. Сейчас много развалин и мало жителей. Те, что есть, какие-то пришибленные, тусклые вылезают из подвалов. Продвигаемся к центру, стрельба затихла. Город наш.
На севере тоже успех. Освобожден город Орел.
Развернул радиостанцию, наступило время сеанса связи. Головная станция объявила перерыв связи до утра. На отведенной нам улице облюбовали небольшой кирпичный домик, рядом с домом, где разместился полковник.
Заходим. Большая уютная хорошо меблированная комната. Справа печь, отделанная фигурным кафелем, который в середине как бы «отклеился».
Присматриваюсь, а там не разорвавшийся снаряд от «Катюши». Кто знает, когда он вздумает взорваться. Может достаточно маленького толчка, если по улице проедет тяжелая машина или пройдет танк. Скорее наружу.
На дверях чем-то подручным, не-то мелом, не-то углем написали «осторожно мины».
Судьбу больше не испытывали. Расположились в просторном, чистом подвале соседнего дома. Притащили соломы, получилось вполне уютно. Вечер, включил радиостанцию, настроился на Москву.
Левитан своим неповторимым торжественным голосом читает приказ Верховного Главнокомандующего: «В честь освобождения городов Белгорода и Орла произвести в Москве артиллерийский салют 20 залпов из 120 орудий».
Первый салют явление неординарное.
Уже после войны я где-то читал воспоминания офицера-артиллериста, являющегося участником и одним из исполнителей того, первого салюта, проведенного в столице, в Москве.
Он пишет, что решение на проведение салюта руководству страны пришло либо неожиданно, либо явилось давно, но было очень засекречено. Во всяком случае, на подготовку к салюту отвели очень мало времени, а трудности были величайшие.
Удалось выяснить, что последний подобный салют был проведен еще в царские времена. Все необходимое для проведения салюта, а именно, специальные орудия и боеприпасы к ним, сохранились, но разбросаны по складам, находящимся в различных местах.
В первом салюте требовалось провести 20 залпов из 120 орудий. Немалые трудности представлял выбор площадки для размещения большого количества орудий и обеспечение синхронности, то есть одновременности проведения выстрелов всеми орудиями одновременно.
Первый послевоенный салют в ознаменование победы над врагом в прошедшей войне мне посчастливилось наблюдать 9 мая 1946 года в городе-герое Ленинграде (Санкт-Петербурге). Тогда я там жил в общежитии, учился в институте, который закончил в 1948 году.
Сценой для необычного зрелища выбрали Неву с ее «державным течением» и одетыми в гранит берегами. Артиллерийскую группу разместили на правом берегу реки, на набережной Петропавловской крепости. Своеобразным «партером» в этом необычном театре были мосты Кировский (Каменноостровский), Дворцовый, а также дворцовая набережная на противоположном, левом берегу Невы. Многотысячные толпы зрителей заняли «места в партере» и на других мостах и набережных реки.
Прогремел первый залп салюта. Высоко в небе вспыхнули огни красочного фейерверка, умножились, заиграли в водах Невы, стеклах окон дворцов. Задребезжали стекла окон дворцов на противоположном берегу. Залп был столь силен, что, как я от кого-то слышал, стекла в некоторых окнах дворцов разбились. За первым залпом последовали следующие.
Этот салют существенно отличался от обычного праздничного фейерверка, когда орудия стреляют по-одиночке, по-очереди. Зрелище было действительно величественным, впечатляющим. Среди зрителей вряд ли кто остался равнодушным, большинством овладели сильные эмоции, для некоторых эмоциональная психологическая нагрузка оказалась столь велика, что произошел нервный срыв и потребовалась врачебная помощь. Возможно, что здесь сказалась пережитая блокада и вообще тяготы войны.
Позже началась трансляция оперы композитора Бизе «Кармен» из Большого театра Союза ССР.
Приемник радиостанции рассчитан на работу с головными телефонами, но в передатчике радиостанции имеется достаточно мощная модуляторная лампа.
Мне удалось использовать ее как усилитель мощности для работы с динамиком без нарушения схемы передатчика. Это позволило нам слушать музыкальные передачи с определенным комфортом.
Еще не закончилась увертюра, как к нам пожаловал заместитель комполка по политчасти. У него профессиональный интерес – чем занимаются радисты на отдыхе.
Вообще-то, посторонние радиопередачи слушать запрещалось. Подумалось – сейчас отругает и заставит выключить станцию. Получилось иначе, остался слушать.
Наша музыка привлекла и полковника, и начальника штаба, и еще несколько офицеров.
Получилось коллективное прослушивание оперы. Наибольшее впечатление осталось от куплетов Тореадора.
Текст и музыка куплетов полна героизма, отваги. Все это понятно солдатам, бередит их душу. Жаль, что не помню фамилию исполнителя.
Главные герои оперы Кармен и Тореадор. Это сильные, увлекающиеся натуры. Одним из наиболее ярким запоминающимся фрагментом оперы являются куплеты Тореадора.
Невероятная эмоциональная сила сочетания слов и музыки завораживает слушателя.
Большинство мужчин невольно представляет себя на месте Тореадора, появляется жажда совершить беспримерный героический подвиг.
Тост друзья, я ваш принимаю,После небольшой передышки снова бой: если зимой мы действовали севернее Харькова, то теперь наша дорога на Харьков.
Ежедневно внимательно слушаю сводки центрального радио.
Боюсь пропустить сообщение о Дмитровске.
Удивляюсь: Дмитровск южнее Орла и Кром, а их уже освободили. В чем дело: я прозевал сообщение или там еще бои? Наконец долгожданная весть.
Мой город освобожден 12 августа. Теперь тревожусь о судьбе своих родственников.
Сегодня полковник для НП выбрал хату почти на самой передовой. Время к полудню, Миша находится с ним.
Дежурить в ранние утренние часы не всегда ему доверяю. Побороть сон в предрассветные часы очень трудно, а когда в наушниках убаюкивающее «поет морзянка», еще труднее.
Миша хороший специалист и, вообще, хороший парень, но нужной фронтовой закалки у него еще нет.
Сзади хаты, почти у самой стены, кем-то отрыта щель. Залез в нее, это защита от обстрела. Лучшее укрытие трудно придумать. Метрах в 20 от хаты заросли кукурузы. Ощутил потребность оправиться по малому. На передовой для этого из окопа или щели не вылезают.
В моем случае непосредственной угрозы не чувствовалось, защищали хата, да и противник особой активности не проявлял.
Вылез из щели и бегом в кукурузу. Только добежал, слышу выстрел тяжелого немецкого миномета.
Чувствую, что мина летит сюда, ко мне. Залег в кукурузной борозде.
Взрыв раздался где-то рядом. В меня попал комок земли. Поднялся, смотрю. Вот это да. Мина попала в щель, где я только что был.
По зорьке вслед за полковником приехали на НП. Если позволяли условия, полковник ночевал в ближайшей деревне, где размещался штаб полка. Нам, радистам, строго-настрого было приказано находиться с полковником на НП или в штабе. Телефонисты и разведчики-наблюдатели со своими стереотрубами постоянно были на НП, а мы ночевали в деревне.
НП в этот раз на передовой, слева и справа от нас окопы. Лошадь с повозкой укрыть негде.
Ваню с повозкой отправил в тыл, вместе с экипажем полковника. День выдался горячий. Пару раз даже мы с Мишей участвовали в отражении атаки.
На голове наушники, в руках чьи-то автоматы, они остались от эвакуированных раненых, строчим из них.
Душа замирает: еще немного и не выдержим, отойдем.
К вечеру не только все атаки отбили, но потеснили противника, продвинулись вперед.
Дежурный телефонист говорит, что меня спрашивает кто-то из штаба полка. Я удивился, мое «начальство» в дивизии, а в полку я только оперативно подчиняюсь полковнику.
Взял трубку.
Сообщили печальную новость – ранен ездовой Ванюша, его отправили в госпиталь.
Жаль Ванюшу, хороший был парень. Однако сказалась жестокая фронтовая действительность. Первый вопрос задал не о нем, а о лошади с повозкой: как они, целы ли.
Мне рассказали, что по месту расположения штаба полка был артобстрел, ездового ранило, а лошадь и повозка целы. Предложили оставить их у себя, до тех пор, пока пришлют нового ездового.
С этим я не согласился. Во-первых, без лошади мы свою задачу выполнить не сможем, во-вторых, могут подменить привычную нашу кобылу «Рамку», так ее звали, на какую-нибудь клячу.
Через некоторое время на нашей повозке приехал посыльный. Он привез ужин и еще что-то телефонистам, передал мне вожжи от лошади и быстренько ушел.
Осматриваю свое «хозяйство». С лошадью и сбруей все вроде в порядке, а повозка «чистая», нет в ней ничего, нет мешка с ячменем, нет ведра, нет вещмешков и оружия. Кто-то все забрал, по-армейски это называется «проявил находчивость».
Самая ощутимая потеря – ячмень и ведро. Чем кормить, как поить лошадь – проблема, и решать ее нужно срочно.
Ячмень второй раз не выдадут, а ведро еще и «табельное» имущество, за его утерю спросят.
С вещами и оружием проще, где-то недели через две выдадут новое белье, портянки и другие мелочи, оружие после очередного боя можно подобрать любое.
Пока мы с Мишей переживали все происшедшее, полковник поехал ночевать в деревню, и приказал нам прибыть туда же.
Быстро собрались – и вслед за полковником.
Прибыли, остановились у колодца. Наша кобыла просит пить.
В соседней деревне почти у каждого колодца «журавли», а в нашей, как нарочно, нет ни одного и до воды далеко. Перед нами две задачи – ведро и веревка, до воды в колодце метра три.
В поисках ведра обошли почти всю покинутую жителями украинскую деревню. Похожа она на русскую, только хаты как будто только что снаружи побелены. Большинство дворов огорожено плетнем, на улицу – ворота и калитка.
Увидел порожек в калитке, очень высокий, перешагнуть его можно с трудом, называется по местному «перелаз». Сделано это для того, чтобы, когда открыта калитка, мелкая живность не могла убежать со двора на улицу.
Удивили туалеты, они во дворе. Это яма, на которую сверху положены две дощечки, это не удивило, удивило другое. С трех сторон яма огорожена плетнем, с четвертой – открыта, иногда все ограждение – четыре кукурузных стебля по углам.
Увидел ведро, на вид хорошее, словно новое, лежащее в бурьяне, обрадовался, подошел. Оно оказалось без дна. Подобных находок было несколько. Ведро все же нашли. Попалось мятое, старенькое, но целое.
Ведро есть, нужна веревка. Воспользоваться вожжами не решились, потом не прицепим как нужно, но выход нашли: соединили четыре своих пояса.
Достали воду, напоили «Рамку», она выпила ведро воды, и еще просит. Мы в растерянности – можно дать ей еще или нет. Все же дали, выпила еще пол-ведра.
Дело в том, что обращаться с лошадью мы не умели. Я, хоть и из сельской местности, как кормят и поят знаю, а сколько чего давать не знаю.
Миша коренной москвич. Он с лошадью знаком как со средством передвижения.
В Москве гужевого транспорта было порядочно не только до войны, но и после нее, до пуска метро. Еще когда пустили метро, Леонид Утесов пел известную песню, где были такие слова «Чтобы запрячь тебя я нынче отправляюсь от Сокольников до парка на метро».
Миша говорит, что лошадь, после того, как напилась, должна двигаться, иначе у нее заболят ноги.
И вот, чтобы «спасти» лошадку, Миша запряженную «Рамку», (распрячь ее не умеем), начал водить вокруг колодца. Картина впечатляющая.
Мимо проходит полковник, с удивлением спрашивает: «Что это у нас происходит?»– Мы ему все объяснили.
Сперва он от души посмеялся. Затем не без удовольствия показал, как нужно распрягать и запрягать лошадь.
Он бывший конник Буденного. Потребовал, чтобы мы под его контролем все повторили. Оказывается – хомут одевают вверх ногами, а потом поворачивают, а всю упряжь нужно затягивать очень туго, иначе будут потертости. На ночь «Рамку» распрягли.
Запрячь лошадку утром полковник нам не доверил, прислал своего кучера.
Лошадь такая умница, подставляет голову так, чтобы удобнее было одеть хомут.
Приехали на НП, распрягли «Рамку», пустили пастись. По совету артиллеристов, у них тоже лошади здесь, стреножили кобылу, чтобы не ушла далеко.
Поскольку паек нашей «Рамки» пропал, приходится добывать корм. Говорят, хорошая пища для травоядных – кукурузные початки.
Заросли кукурузы рядом. Кукурузные початки в состоянии молочно-восковой спелости. Это самое то, что нужно.
Заросли кукурузы хорошая маскировка. Незаметно для противника можно запасти корм.
Довольно быстро нарвали большую кучу початков. Завернули свое «богатство» в плащ палатку, получился огромный узел.
Подумали, что корма хватит больше, чем на сутки. Только ошиблись, «Рамка» все съела и еще просит. Пришлось повторить.
Двух узлов ей хватило.
Так мучились две недели, кормили, поили, научились запрягать. В конечном счете, очень привязались к нашей «Рамке».
Когда прибыл через две недели новый ездовой, «Рамку» ему передал с сожалением, хоть и трудно с ней было.
Что удивительно, все дни «Рамка» была под бомбежками и артобстрелами, кругом погибали люди, а она оставалась цела и невредима, словно над ней «защитный колпак» был.
Снова у нас темные ночи, как тогда под Воронежем, когда командовал сперва отделением, а затем взводом в танковом десанте, пока не ранили. Как и тогда ночное небо прочерчивали ракеты.
Стемнело, сижу в нашей уютной землянке. На столе горит трофейная свечка. Это картонная круглая коробочка, похожая на обрезанное от бутылки донышко с невысоким бортиком и фитилем посередине.
После жаркого дня приятно ощущать легкую прохладу землянки.
В «антрактах» между ракетами ищу глазами на небе Большую Медведицу, нахожу Полярную звезду и поглядываю на север, в сторону своей родины.
А еще вспоминаю свою любимую песню «Темная ночь». Слова и музыка песни не позволяют остаться равнодушным… Впечатление, что ее авторы находятся рядом со мной. В песне и героизм, и романтика.
Темная ночь, только пули свистят по степи,О войне много песен, но только эта глубоко врезалась в душу и навсегда осталась в памяти.
Благодушное настроение нарушил шум пролетающего вблизи чужого самолета.
Только что заняли деревеньку. Улица еще интенсивно обстреливается. Пробираемся задворками на западную окраину.
Впереди взревел мотор немецкого танка. Осторожно приближаемся к месту, откуда был слышен шум мотора.
Танка уже нет, ушел. В воздухе еще следы выхлопных газов, медленно выпрямляется примятая трава.
На улице стало спокойно, по ней проезжает артиллерийская батарея, пушки на прицепе у автомашин. К нам подходит артиллерист, спрашивает:
– Танки немецкие были?
Я отвечаю:
– Были, один только что ушел, примятая им трава еще не выпрямилась до конца.
Артиллеристы обрадовались. Говорят, что мы их сейчас догоним и всыпем как следует.
На сердце отрадно – раньше мы бегали от немецких танков, а теперь они бегут от наших артиллеристов.
Время перевалило за полдень. Связываюсь с батальонами. Комбаты докладывают, что начатое утром наступление развивается успешно, продвинулись порядочно, километра на два.
Полковник решает направиться в один из батальонов. Наша небольшая группа в пути. В ней командир полка, начальник штаба полка, несколько офицеров, радисты, телефонисты, разведчики-наблюдатели.
Идем гуськом по тропинке, налево большой глубокий овраг. Дно оврага с соседней высотки, занятой противником, не просматривается, наша тропинка тоже.
По дороге, проложенной по дну оврага, непрерывной лентой движутся обозы с боеприпасами для передовой, навстречу редкие санитарные повозки с ранеными.
Нашу тропинку пересек небольшой «молодой» овражек, узкий и глубокий, ответвление от большого.
Спустились в овражек на короткий привал.
Стоим, опершись спиной на крутой склон. Противоположный склон от меня метрах в 12–15, поросший мать-и-мачехой. Разглядываю ее листочки. Слева от меня радист Миша и полковые радисты, справа – начальник штаба полка, еще кто-то, крайний справа – полковник.
У противника ударили два тяжелых миномета. Чувствую, что мины «наши», летят к нам. Меня удивила точность, с которой выпущены мины.
Немецкие наблюдатели нас не видят, радиостанции мы не выключили, запеленговать нас не могли, неужели у нас в тылу их наводчик?
Мина, в результате особенности своей траектории, может поражать цели, находящиеся за укрытием.
Вначале мина круто идет вверх. Скорость ее полета постепенно уменьшается до почти полной остановки при переходе от подъема к падению. В это мгновенье она как бы «зависает».
При благоприятных условиях наблюдения ее можно увидеть и проследить дальнейший полет до цели, на которую она обрушивается почти вертикально и взрывается.
Мину в поле из нашего оврага видно не было. Ее я увидел, когда она упала метрах в 12–15 передо мной, на противоположный склон оврага.
Сперва поднялось облачко пыли, затем сверкнул, как искра или молния, небольшой красный огонек, вторая мина разорвалась тоже в овражке против полковника.
Услышал не грохот взрыва, а какой-то треск. Успел подумать, что меня сейчас «прошьет» туча осколков.
Дальше провал памяти. Взрыв, видимо, оглушил меня, на какое-то время я «отключился».
Открываю глаза. Мучает вопрос на каком я свете, на том, или на этом?
Вижу, как над местом взрыва на противоположном склоне поднимается дымок, на листья мать-и-мачехи оседает пыль. Похоже, что я на «этом» свете.
Пошевелил руками, ногами – целы. Попробовал осторожно приподняться – могу, все вроде в порядке.
Осматриваюсь. Вся одежда, обмотки изорваны в клочья.
На них есть следы крови, но ранения не чувствую. Может быть и ранен, но боль может появиться позже.
Рядом лежит Миша, он как будто дышит, но без сознания, лицо странное, в каких-то буграх. Пригляделся, а оно у него «нашпиговано» осколками.
Справа поднимается полковник, подходит ко мне, остальные все лежат, то ли ранены, то ли убиты, говорит: «Что радист, живой?» Затем распорядился, чтобы я всех пострадавших отправил в санбат, а затем сам прибыл к нему в батальон.
Понимаю, что чем быстрее окажут помощь тем, кто ранен, тем лучше.
Кругом никого нет, за помощью обратиться не к кому.
Если бы кто и был, то вряд ли помог. Во время наступления всем, кроме санитаров, оказывать помощь раненым запрещалось.
Выход нашел. Подключил радиостанцию к одному из телефонных проводов, проложенных в большом овраге (у походной радиостанции такая возможность предусмотрена) и кому-то доложил о случившемся.
Мне ответили, что сейчас меры примут.
Чтобы ускорить дело, сразу начал вытаскивать пострадавших из большого оврага.
К приезду санитаров, а они приехали быстро, вытащил почти всех.
Остался один. Видок у меня еще тот, гимнастерка вся в лохмотьях, брюки, обмотки в крови, чья кровь – моя или чужая, не поймешь.
Навьючиваю на себя обе радиостанции, свою и полковых радистов, а это четыре упаковки, общим весом около 60 килограмм, да еще свой автомат и шмотки (шинель в скатке, вещмешок).
С трудом поднялся. Потихоньку пошел.
Нагрузка такая, что каблуки в землю вдавливаются.
Иду напрямую, мне не до маскировки. Мечтаю об одном – дойти бы как-нибудь. На меня со всех сторон ругань, мат, причина для этого вполне объективная – демаскирую их позиции.
С великим трудом, чуть не падая от усталости, добрался к своим, связь обеспечил.
На следующий день, приведя себя в порядок, помывшись, обнаружил, что меня все же ранило. Небольшой осколок попал в указательный палец левой руки, и там остался.
По приказу полковника пришлось прогуляться в медсанбат. Сам я этому событию большого значения не придал.
Осколок вытаскивать не стали. Хирург сказал, что получится большая травма, чем от осколка.
Идем проселочной дорогой километрах в полутора-двух от передовой. На небе яркое солнышко, кругом поля.
На передовой затишье, раздаются редкие выстрелы.
Скорее почувствовал, чем услышал выстрел немецкой пушки. На него я даже не среагировал, цель была где-то в стороне.
Внезапно в стороне от нас, метрах в ста-ста пятидесяти, высоко в небе взрывается снаряд.
Звуки взрыва и полета осколков были какие-то необычные.
Осколки шумят, как шмели, а здесь звук другой.
Сообразил, что это шрапнель. Она широко применялась в первой мировой и гражданской войнах, в эту войну была редкостью. Шрапнель – это снаряд, заряженный пулями – металлическими шариками, которые при взрыве снаряда разлетаются на большое расстояние.
Одна из пуль летит к нам, кто мишень?
Мишенью оказалась наша кобыла «Рамка». Пуля угодила ей в бок. Звук раздался такой, словно громко ударили в огромный барабан.
Соскочили с повозки, ищем глазами рану. Крови, раны не видно, а на наших глазах, у «Рамки» на боку набухает огромная шишка. Пуля попала в ребро, это и спасло «Рамку», даже ребро не сломалось, не треснуло. Попади пуля между ребер, не жить нашей кобыле. Лошадь отделалась ушибом, а мы испугом.
Заняли мы деревеньку, раскинувшуюся недалеко от плотины, у пруда на степной речушке. На берегу пруда – колхозная банька. Очень она мне понравились. В парной «хитрая» печь.
Пар получается «с камней», на которые воду «кидают» через окошко вверху печи. Пар получается «крутой».
От дверей сходни ведут в пруд. Можно окунуться или прыгнуть на достаточно глубоком месте. Не требуется месить грязь у глинистого берега.
Так эта баня меня очаровала, что сочинил простенькое, не очень совершенное стихотворение.
В отверстие оконного проемаМимо проходит колонна самоходных орудий, которые недавно начали поступать в войска. Назначение их – поддержка пехоты в обороне и, особенно, в наступлении. Они, как говорится, наступающую пехоту могут поддержать «огнем и колесами», то есть двигаться вместе с ней.
Установки быстроходные, маневренные, имеют облегченную броню спереди и боков, а сверху и сзади – натянут брезент.
Учитывая свой танково-десантный опыт, подумал, что не простая задача у артиллеристов, трудно будет в боях, им не позавидуешь.
После небольшой передышки снова наступление в направлении Харькова.
Зимой 1943 года мы шли севернее – на Богодухов, Ахтырку; теперь идем прямо на Харьков.
С января 1919 года по 24 июня 1934 года Харьков был столицей Украины. В 1934 году столица перенесена в Киев.
Если взглянуть на карту, расстояние между Белгородом и Харьковом небольшое, всего километров пятьдесят. Нам на этот путь потребовалось целых 18 суток ожесточенных боев.
Харьков – один из ближайших к моему Дмитровску крупнейших политических и хозяйственных центров бывшего СССР.
Некоторое влияние его мы ощущали. В 1935 году к нам в район, а район был «сплошной коллективизации», пришла первая в области колонна из 9 тракторов, «интернационал» Харьковского тракторного завода, построенного одновременно со Сталинградским.
В Харькове я был с экскурсией в 1937 году. Запомнился тракторный завод, вернее дорога к нему, на завод нас не пустили. По существу было три параллельных дороги. По середине, на небольшой насыпи, нечто вроде «бульвара». Там двухколейные трамвайные пути, асфальтированные пешеходные дорожки, по краям посадки деревьев. Слева асфальтированное шоссе, а справа дорога для тракторов.
В одной из газет того времени прочел, что в Харькове на государственные средства и авансирование населением строится велосипедный завод.
Кто желает, может внести определенный взнос и получить велосипед, когда завод начнет их выпускать.
Предложение заманчивое. До этого, в России своих велосипедов не было. Велосипед был редкостью. Мы решились и сделали взнос, через год получили машину.
К городу подошли со стороны сельскохозяйственного института. Тогда мы даже не догадывались, какая у него богатая история. Институт один из старейших в бывшем союзе и на Украине. Основан он в 1816 году возле Варшавы. После нескольких перемещений, обосновался в Харькове.
Здание института – железобетонная громадина, расположено поперек полосы действий полка.
Здание оказалось препятствием для действий нашей могучей артиллерии, поддерживающего нас дивизионе АРГК, 120 мм пушек.
Кто-то предложил закатить пушки в здание, получится вроде дота. Саперы определили, что здание для этого годится, перекрытия выдержат. Задача в том, как быстро затащат многотонные пушки на второй этаж, с первого артиллерия не может вести эффективный огонь.
Нас торопит то, что пехоте трудно, она «залегла», ждет поддержки. Вместе с саперами все, кто не на передовой, в бешенном темпе заняты постройкой своеобразной эстакады.
Происходящее похоже на развороченный муравейник. На маленьком пятачке каждый занят чем-то полезным, кто тащит бревна, кто доску, кто-то что-то рубит, прибивает.
Общими усилиями под руководством саперов эстакаду соорудили за несколько минут. Теперь нужно тащить пушки. Дело усложняется тем, что возят пушки казенником вперед или, как образно выразился Твардовский, «пушки к фронту едут задом».
Нам их приходиться тащить «передом», на верху не развернуть. Одни тянут за прицепленный к пушке канат, другие приподнимают станины лафета с сошниками.
В дело идут импровизированные рычаги, применяются подручные средства – колья, бревна и т.п.
Не прошло и часа, как грянул первый артиллерийский залп, затем второй, третий. Эффективность огня очень высокая. В основном бьют прямой наводкой.
Такого натиска противник не ожидал, начал отступать, оказывая незначительное сопротивление. Некоторого успеха добились и наши соседи.
Пехоте без поддержки артиллерии действовать сложно.
Снова возимся с пушками. Со спуском их на землю, что не проще, а может и сложней подъема, справились успешно, даже без единой травмы.
Боясь окружения, противник уже не отступал, а бежал.
Наконец, достигли центра города, где встретились с частями, наступающими с других направлений. Город освобожден, город наш.
Вечером 23 августа Левитан прочитал приказ Верховного Главнокомандующего о том, что войскам, освободившим Харьков, объявить благодарность, а в Москве произвести салют.
Снова наступление. Впереди г. Валки, районный центр харьковской области, возник в 1646 году как оборонительная крепость от набегов кочевников.
Успешно продвигаемся, преодолевая упорное сопротивление противника.
В конце операции, у самого города остановились перед неожиданным препятствием.
Перед нами длиннющий коровник, метров 50–60 длиной. Перед ним огромная не то лужа, не то болотце. В здании засели немцы, их поддерживает всего один танк. Он, ловко маневрируя, неожиданно появляется то с одной, то с другой стороны здания, препятствуя нашему продвижению вперед.
В первый момент ему удалось нас обмануть, создать впечатление, что танков несколько.
В сложившейся обстановке быстро разобрались, танк выманили и подбили. Преодолев это последнее препятствие, мы совместно с другими частями освободили город.
Победа в Харьковской битве вселила в нас уверенность и вдохновила на новые подвиги. Все горели желанием продолжить преследование противника, выйти к Днепру и форсировать его.
Наши мечты охладило решение Верховного командования: нас оставили здесь на формировку, к Днепру мимо нас прошли другие части.
В первых числах октября большой приятной неожиданностью для нас явилось награждение большой группы солдат и офицеров правительственными наградами за успешные действия в период Курской битвы.
Многое напомнило о тех ожесточенных сражениях. Практически каждому уцелевшему в этой битве было, что вспомнить.
Многие из нас попадали в критические ситуации, когда на принятие единственного правильного решения отводились буквально мгновения. Некоторые из нас были легко ранены и оставались в строю.
Теперь, находясь на «формировке», в свободные минуты делились воспоминаниями о пережитом. С болью вспоминали погибших друзей, товарищей. Мне было приятно, когда я услышал, что за участие в Курской битве меня наградили медалью «За отвагу».
Невольно вспомнил о своем ранении в том злосчастном овраге, когда рядом погибли мои товарищи.
Тогда полковник послал меня в медсанбат. В медсанбате хирург осмотрел мой палец и решил, что удалять осколок не стоит. Он сказал: «Если сделать операцию по извлечению осколка, то травма получится больше, чем от ранения». Так осколок остался у меня до сих пор, как память о Курской битве и как образец «Крупповской» стали.
Еще в ходе Курской битвы узнал об освобождении родного Дмитровска от немцев. Естественно, мне очень захотелось узнать о судьбе своих родственников, живы они или нет.
Я подумал, что такие вопросы волнуют не одного меня. В то же время я понимал, что сразу после освобождения города у городских властей достаточно разнообразных срочных и текущих дел.
Поэтому свой запрос я послал не сразу, а недели через две в адреса райкома партии, горсовета, школы.
С тех пор прошло уже почти два месяца, а ответов нет. В чем причина? Или письма пропали где-то в пути, может поезд с почтой разбомбили, или затерялись в бумагах у адресатов.
Только что собрался писать снова, как пришел долгожданный ответ.
Ответила мне только секретарь райкома партии Нина Жарикова. Это моя знакомая, учились в одной школе, в одном классе.
С трепетом разворачиваю письмо. Сообщение печальное. Родственники мои погибли во время одного из артиллерийских обстрелов города. Выражает мне соболезнование, сочувствует моему горю. Пытается как-то поддержать, подбодрить. После войны приглашает в родной город, где меня ждет приличная работа, например, редактором местной газеты.
Сообщение потрясло. Я тяжело переживал случившееся, никак не мог смириться с мыслью, что остался один. Еще в начале войны, в первую военную осень под Москвой погибла моя хорошая знакомая, можно сказать невеста.
Теперь я лишился и родителей. Нет у меня никого. Если останусь жив, мне некуда вернуться. В нашем домике живут чужие люди, нигде меня никто не ждет.
Когда слышу арию Мистера X из одноименной оперетты, на глаза невольно набегает слеза.
Вспоминается тот тяжелый для меня 1943 год. Тогда узнал, что остался один – одинешенек на белом свете, что нигде мне «не светит» родное окно.
Снова туда, где море огней,Трудные дни были у меня. Перед глазами стояли то мама, то наш домик. Не хотелось верить, что все это я потерял навсегда.
Такое тягостное состояние у меня продолжалось несколько дней. Прервало его неожиданное возвращение из госпиталя моего друга – радиста Левы.
Выяснилось, что ранение у него было не тяжелое, как предполагали сперва, а легкое. Вылечили его быстро и он снова в строю. Сумел Лева вывести меня из постоянной депрессии, а тут еще и серьезная работа подвалила.
Вместо сгоревшей под Белгородом зимой этого года нашей автомобильной радиостанции РСБ, пришла новая. Вернее прислали только автомашину, а радиостанцию было приказано отремонтировать и установить уцелевшую старую.
Замена была не равноценная. Вместо сгоревшей полуторки «ГАЗ» с кабиной, пришел «козлик». В нем все размещалось очень тесно. Не было своего мотор-генератора для электропитания радиостанции, а был только один умформер, который приводился в движение либо от мотора автомобиля, либо от аккумуляторов.
Рабочее место радиста было не очень удобное, и, конечно, не было спальных мест.
С ремонтом дело обстояло сложно. Приемник радиостанции был цел, а в передатчике пуля пробила высоковольтный воздушный конденсатор. Его нужно было менять.
Такой ремонт могла сделать только армейская мастерская.
Начальник связи дивизии обращался туда уже несколько раз, но всегда получал отказ. У них не было необходимых запчастей и получение их в перспективе не предвиделось.
Хоть это и не положено по правилам, решили отремонтировать радиостанцию сами.
Пострадавший конденсатор представляет собой своеобразную маленькую этажерку. На металлических стойках с помощью насажанных на них изоляторов закреплены полочки – металлические пластинки. Если пострадали пластинки, то дело поправимое, а если изоляция, то мы бессильны что-либо сделать.
Вытащив конденсатор из передатчика и осмотрев его, обнаружили, что пострадала пара пластинок, они пробиты пулями и искорежены, изоляторы целы.
Стали ломать голову, где взять подходящий материал для изготовления пластинок.
Для пластинок требуется тонкий металлический лист, совершенно гладкий и устойчивый к коррозии.
Опять выручили «союзники». Предъявляемым требованиям отвечала жесть от четырехугольных банок с американской тушенкой.
Вырезали пластинки, отремонтировали конденсатор, поставили на место.
Включили, проверили передатчик. Результаты порадовали. Передатчик работает, настройка не нарушилась. Найденное нами решение позволило временно выйти из положения, но в общем представляло откровенную халтуру.