Перед бурей
Октябрь 1940 года. Я студент третьего курса ЛЭТИИСС МПС (Ленинградский институт инженеров Сигнализации и Связь Министерства путей сообщения). В этот институт попал почти случайно.
Еще учась в школе, увлекался радио. Два года руководил радиокружком в только что созданной городской ДТС (детская техническая станция). Теперь ее называют СЮТ (станция юных техников). Мечтал поступить в какой-либо институт на радиофакультет.
В 1938 году закончил десятилетку в городе Дмитровске Орловской области.
Это был первый выпуск десятиклассников, и самый молодой по возрасту. Раньше школа была девятилеткой.
В нашей сельской местности ребятишек посылали в школу начинать учиться не с 7 лет, а с 9–11 лет, а то и старше.
Радиофакультет имелся в одном из Харьковских институтов. Обрадовало это меня. Харьков совсем близко от дома.
Ознакомление с правилами приема в институт меня разочаровало. Для поступления в этот институт требовалось знание украинского языка и сдача соответствующего экзамена.
Украинский язык я немного знал, но не настолько, чтобы сдавать экзамен.
Каким-то образом я узнал о ЛЭТИИСС, послал туда документы и получил вызов на сдачу вступительных экзаменов.
Экзамены успешно сданы, ждем результатов.
Шансов у меня маловато, конкурс 7 человек на место, абитуриенты в основном из Ленинграда и Москвы, областных городов, нас, провинциалов, совсем мало. У меня экзаменационные отметки далеко не все пятерки. С волнением ждем результатов
Ура! Принят, от неудачников отделяет всего один балл.
Наш институт находится на Петровской стороне. Эта самая старая часть города. Здесь первый домик Петра I, на Заячьем острове Петропавловская крепость и т.д.
Здание института фасадом выходит на площадь, за ней Петровская набережная Невы, Кировский мост.
Влево, не далеко от здания института, расположен дворец «Кшесинской». Это здание интересно не только тем, что было построено для встреч одного из членов царской семьи со своей любовницей. Оно значимо с технической точки зрения, поскольку в него были задублированы все каналы правительственной связи, подходящие к «Зимнему дворцу». Во время революции здесь некоторое время была резиденция Ленина, а в дальнейшем находился любимец Ленинградцев С. М. Киров.
Далее в сторону Невы большое, но невзрачное здание, называемое в народе «домом политкаторжан». В нем жили эвакуированные семьи испанских революционеров.
За этим домом, ближе к Неве, виднеется неповторимый голубой купол мечети. Некоторые ученые относят это сооружение к таким чудесам света, как «Александрийский маяк».
На берегу Невы приютился домик Петра I, это первое его жилище в этом городе.
На противоположном берегу Невы, отгороженный от набережной художественно выполненной кованой решетчатой оградой, «Летний сад». Эти решетки один из «символов» Ленинграда. У нас в Озерске имеется скромное подражание этой решетке – с обеих сторон кинотеатра им. Маяковского. Справа неширокий канал, называемый «лебяжей канавкой» – по нему в царское время плавали лебеди, отделяет «Марсово поле», в центре которого памятник погибшим революционерам. Несколько правее, впереди, виднеется «Кировский мост», перед ним возвышается памятник Ришелье, и «Марсово поле».
В черте города Неву пересекает несколько мостов. Для прохода судов с высокими палубными надстройками и мачтами мосты «разводят». Один из пролетов моста состоит из двух ферм, каждая из которых одним концом шарнирно закреплена на своей опоре. Для прохода судов свободные концы ферм поднимаются. Мост «разводится».
Иначе устроен «Кировский мост». На одной из опор моста установлено поворотное устройство, к которому жестко присоединены две фермы соседних пролетов, вторые концы ферм свободны. Для осуществления прохода судов поворотное устройство вместе с фермами поворачивается на 90?. Мост не только уникальное инженерное сооружение, но и шедевр архитектуры, его украшают оригинальные «тройные фонари». Он является одним из «символов» Ленинграда, также как штиль «адмиралтейства» (адмиралтейская игла) и т.п.
В направлении от моста в нашу сторону установлен памятник эсминцу «Стерегущий», экипаж которого решил не сдаваться превосходящему по силе врагу, а самим затопить корабль и погибнуть вместе с ним. На памятнике запечатлен момент, когда моряк, находясь в трюме и зная, что погибнет, открывает кингстон (это устройство для запуска забортной воды в трюм), чтобы затопить корабль. Этот памятник по существу всем морякам ВМФ патриотам России, погибшим геройской смертью в русско-японской войне 1905 года.
Других памятников, относящихся к событиям этой войны, в Ленинграде нет. В историю Русского военно-морского флота одну из наиболее ярких страниц вписали крейсеры «Варяг» и»Аврора».
В период Русско-японской войны 1905 года команда крейсера «Варяг» совершила безмерный подвиг мужества, отваги, преданности России. В неравном бою с намного превосходящими силами противника команда решила не сдаваться врагу «до последнего», до тех пор, пока корабль не затонул. Суровым гимном моряком стала «Песня памяти «Варяга»!
Проходя мимо памятника невольно вспоминается.
Наверх, вы товарищи, все по местам!Второй крейсер – «Аврора». Героическая история корабля началась еще при царизме. Крейсер одним из первых российских кораблей ВМФ совершил «кругосветное» путешествие из Крондштата до Владивостока и обратно. Подвиг моряков был высоко оценен. Все члены экипажа были награждены памятными медалями. Снова отличился крейсер в 1917 году. В октябре он стоял на Неве, на рейде, несколько ниже по течению от «Дворцового моста». 25 октября (7 ноября) одно из орудий крейсера, направленных в сторону «замка и дворца» произвело холостой выстрел, послуживший сигналом к штурму дворца и началом революции.
Далее, ближе к началу Кировского проспекта, мост через Кронверский пролив ведет к «Петропавловской Крепости». Наружные стороны стен облицованы гранитом. Он невероятно прочен. Во время Отечественной войны в стены были попадания фашистских авиабомб, снарядов, но не было ни разрушений, ни трещин. Остались только светлые пятна. Взрывы содрали накопившиеся за века мхи и грязь.
Пока шли конкурсные вступительные экзамены, все мои мысли были там, в аудиториях и кабинетах, где «терзали» абитуриентов.
Слушал рассказы сдавших экзамен о том, что и как спрашивают, как отвечают.
На весь остальной окружающий мир смотрел невидящими глазами.
Став студентом, огляделся и удивился. Вблизи от института много исторических мест, памятников патриотам, героям России.
Я, скромный паренек из российской глубинки, не привыкший жить самостоятельно, столкнулся с условиями жизни большого города, необычной студенческой среды, с ленинградским влажным климатом.
Сперва немного растерялся, и климат не обрадовал. Световой день короткий, идешь в институт – освещение еще включено, возвращается – оно уже снова включено. Воздух необычно сырой. По показаниям градусника не так уж и холодно, а впечатление, что даже «кости мерзнут».
Постельное белье всегда влажное, словно его после стирки плохо отжали.
Повезло с соседом по комнате. Гриша Сванкин мой одногодка. Жил в верховьях Волги, в городе «Осташков» у озера Селигер. Парень самостоятельный, не то, что я, как говорят «тертый калач». Помог мне довольно быстро справиться со всеми возникшими у меня трудностями. Рассказывал, что в их края летом приезжает много отдыхающих. Последние 2–3 года он подрабатывал, помогая туристам.
Недавно были отменены продовольственные карточки. В нашем захолустном городке это проявилась в основном на хлебе. Хлеб в продаже был только черный. Руководящие органы рассчитали сколько нужно выпекать и продавать хлеба горожанам. Несколько дней все было хорошо. Только не учли одного. В окружающих селах хлеба у крестьян было маловато. В некоторых колхозах колхозники получали по 0,5 кг зерна на трудодень. Трудодней естественно меньше, чем календарных дней, еще есть иждивенцы. Потянулись колхозники в город за хлебом. Создались большие очереди. Бывало, что горожанин простоит в очереди и остается без хлеба. Городские власти нашли выход и ввели доставку хлеба на дом по заказам, а заказ мог сделать каждый работающий у себя на работе.
Недалеко от нашего общежития на углу Кировского проспекта располагался обычный городской продовольственный магазин и небольшое кафе. Меня поразило обилие и разнообразие продуктов. На полках были белый, черный хлеб разных сортов, различные кондитерские изделия, колбаса и т.п. По сравнению с тем, что было у нас в Дмитровске, это казалось чудом, материализацией красивой сказки. Кругом столько соблазнов. Я даже растерялся, хочется и то и это. Вот только действительность была жестокой. Приходилось себя во всем ограничивать. Средствами я располагал скромными. Основу составляла стипендия, немного помогала мама. Она была школьным работником, а их во все времена зарплатой не особенно баловали.
На всем курсе такое материальное положение было только у нескольких человек.
Из всего обилия деликатесов, посещая маленькое кафе, мог позволить себе лишь два-три раза в месяц взять пару «московских котлет», да стакан бульона из разведенного мясного кубика.
К институтской форме учебы привык не сразу. По изучаемым предметам были лекции. Их нужно конспектировать. Разбираться с прочитанным материалом, с конспектами необходимо самостоятельно, регулярно. Мелочного контроля за самостоятельной работой, как в школе, нет. Прочитанного на лекциях материала по данной теме иногда было недостаточно, требовалось воспользоваться учебниками и т.п. Если их не было в институтской библиотеке, приходилось обращаться в «публичную» библиотеку им. Салтыкова-Щедрина, расположенную не очень далеко от нас, на углу Невского проспекта и Садовой улицы, на противоположном берегу Невы.
Профильные дисциплины, по избранной специальности, читали на старших курсах. На первых двух курсах были общетехнические и общеобразовательные дисциплины. Это было немного похоже на продолженные «школы», вызывало у нас, студентов, некий протест.
Лишь позже мы убедились, что полученные на этом этапе знания, пригодились при изучении профильных дисциплин, а по окончании института – и в повседневной инженерной практике.
Мне вспомнилось несколько фрагментов из материалов первых курсов.
Так, профессор Каргин, заведующий кафедрой «начертательной геометрии», один из крупнейших ученых–мостостроителей, научил меня «пространственно» мыслить, заставляя чертить массу «эпюр» разноцветной тушью. Он единственный из преподавателей говорил о роли инженера на производстве, об этике поведения.
Интересные лекции читал заведующий кафедрой химии, профессор Шишокин.
Атомная и ядерная физика тогда, а это было до отечественной войны, только зарождались. Много лет спустя я понял, что он, говоря о таблице Менделеева, пытался объяснить «спиновую» валентность.
Был такой предмет «Общий курс железных дорог». Из него, в частности, запомнилось, что ж.д. (железнодорожный) путь – сложное сооружение. Основой его является земляная насыпь, наверху которой «подушки» из щебня и песка. На подушку укладываются шпалы и рельсы. Чтобы избежать «вспучивания» пути под влиянием температурных колебаний погоды и действия подземных вод, насыпь отсыпается не прямо на грунт, а предварительно делается выемки на необходимую глубину.
Ж.д. колея – это расстояние между рельсовыми нитками. В России ж.д. колея составляет 1524 мм. В большинстве зарубежных стран она равна 1435 мм.
Дома, в Дмитровске, была радиотрансляционная точка. По радио часто осуществлялась прямая трансляция из театральных зал спектаклей и концертов. Только качество звучания нашей точки было не очень высокое. У нас был репродуктор «Рекорд», его иногда показывают в фильмах о войне. Более совершенные динамические громкоговорители еще массово не выпускались.
Я не только радиолюбитель, я и любитель музыки, меломан. Была мечта послушать хорошую оперу в театре. И вот мечта сбылась.
В студенческом профкоме бывали билеты в разные театры города. Билеты нам давали бесплатно. Мне достался билет на оперу «Евгений Онегин», идущую в «Мариинском» (тогда Кировском) театре.
Опера не просто понравилась, она потрясла меня. Придя со спектакля домой, долго не мог уснуть. Меня поразило, очаровало изумительное сочетание звучания симфонического оркестра и многоголосого хора, виртуозное пение солистов, балетные сценки, красочные декорации. Музыка так захватила меня, что уже не замечал некоторые противоречия, свойственные опере. Дуэт Ольги и Татьяны, задушевный разговор двух молоденьких девушек, исполняли очень заслуженные певицы с прекрасными голосами, но «огромных габаритов».
Меня сагитировали играть в студенческом самодеятельном духовом оркестре на альте.
Альт относится к медным духовым инструментам. Он снабжен мундштуком в виде чашечки. К мундштуку играющий прикладывает губы, вибрирующие при извлечения звука. Мои губы как раз подошли к мундштуку альта. Альт входит в группу аккомпанирующих инструментов.
Основную мелодию ведут труба или баритон. Но иногда и он играет соло. Это когда он воспроизводит 2–3 ноты, а остальные инструменты оркестра молчат. С инструментом освоился быстро.
Вскоре играл простейшие мелодии, а там – уже и полноправный участник оркестра. Первое время очень волновался, если в партии альта было соло. Боялся сыграть невпопад. Потом ничего, привык.
В выдыхаемом воздухе всегда есть пары воды. При низких внешних температурах пары воды конденсируются и вода в трубе накапливается. Иногда туда попадает немного слюны. Воду периодически сливают. Зимой, чтобы избежать возникновения ледяной «пробки», в трубу наливают немного спирта.
Наибольшим достижением нашего оркестра было исполнение марша из оперы «Аида» Верди.
В общежитие вечерами иногда собирались компанией и пели песни.
В те времена в «репертуаре» были не только лирические песни, но и революционные, патриотические. Пели мы «Варшавянку», «Там вдали у реки», «Вратарь» и др.
Из студенческих песен запомнилась одна:
Там, где Крюков каналЛенинград был практически пограничным городом. На Выборгском направлении расстояние от города до границы с Финляндией было всего около 20 километров.
Советское правительство, учитывая складывающую в 1939 году международную обстановку, решило «отодвинуть» границу от города. Финляндии предложили обменять участок ее территории, расположенный западнее города, на равноценный участок нашей территории на Карельском полуострове. Вместо мирного решения вопроса, Финляндия начала вооруженные действия на границе. Так началась Советско-Финская война, продлившаяся с конца ноября 1939 года до середины марта 1940 года.
На жизни города война внешне не сказывалась. Все жили и работали, как в мирное время. О ней напоминала лишь проводимая «частичная» мобилизация, да на улицах стало несколько больше людей в военной форме.
За все время войны воздушную тревогу не объявляли ни разу.
Военкомат нас, студентов, не забывал, давал некоторые поручения. Самое тягостное – разносить повестки мобилизуемым «запасникам», стучишь в дверь, прекрасно понимая, что кому-то принес горе, страдания. Сам тоже переживаешь.
Наш институт осуществляет шефство над ранеными с финского фронта, находящимися в Центральном травматологическом институте. Там потребовалось задействовать кинопередвижку.
Как то, вспоминая свои школьные годы, я обмолвился о том, что немного знаком с работой киномеханика. Речь шла о дружбе с моим хорошим школьном товарищем, отец которого был одаренный человек... Он работал киномехаником в городском кинотеатре, держал собственную фотографию и занимался пчелами. Пчеловодству обучал своего сына, а за компанию и меня. Мы ухитрились поймать молодой рой. Нам он «выделил» старенький улей и мы самостоятельно ухаживали за пчелами.
Нам он разрешал наблюдать за работой киномеханика, в том числе и во время демонстрации фильма, находясь недалеко от открытой двери кинобудки. В будке никому, кроме киномеханика находиться не разрешалось. Дверь всегда должна была быть открытой. Этого требовали правила пожарной безопасности. При случайной задержке в аппарате кинопленка легко воспламенялась и горела как порох.
Управляться с киноаппаратом было сложнее, чем теперь с современными. Тогда мощных электроламп не было. В стационарных киноаппаратах применялась дуговая лампа. Перед сеансом требовалась настройка этой лампы, установка угольных электродов, их регулировка.
Выяснилось, что среди студентов, более менее знакомых с работой киномеханика, никого, кроме меня, не оказалось. Послали меня к раненным. Надо – значит надо, пошел.
Обслуживать кинопередвижку вроде нет проблем. Источник света в ней не дуговая, а обычно электролампа, правда, ее тоже нужно правильно устанавливать.
Все просто, запустил аппарат, сиди и смотри.
Получилось не так. Наиболее сложным было запустить установку. Двигатель у нее был синхронный. Одной рукой нужно крутить пусковую ручку, а другой в нужный момент включить электродвигатель.
Это достигается практикой, которой у меня не было. Иначе – обрыв кинопленки. На первом сеансе из-за волнения у меня ничего не получалось. Пленку при запуске аппарата оборвал раз пять, уже появилось желание с позором убежать. Меня удержали раненые, они народ терпеливый, дружный. Вместо того, чтобы освистать, подбадривают, как могут, говорят: давай браток, не тушуйся! Наконец успокоился, все пошло хорошо.
Кинозал – в бывшей церкви, удивительная акустика. Если разместить динамики на амвоне (небольшое возвышение перед иконостасом) звук получится сочный, громкий, гремит на весь зал. Если их разместить там, где находятся прихожане, звук получается какой-то тусклый, не яркий.
В травматологический институт поступали раненые не обычные, а в каких-то особых случаях.
Однажды, поступил раненый со сквозным пулевым ранением в левое плечо. На рентгеновском снимке в суставе видна какая-то закорючка, похожая на одежный крючок. Кости не задеты, а подвижности в суставе нет. Как крючок мог попасть в сустав – загадка. Судя по расположению входного и выходного отверстий траектория полета такова, что задеть крючок в застежке шинели никак не могла. Нашли и его шинель, она поступила в институт вместе с раненым. В то же время один крючок вверху застежки отсутствовал. Он не оторвался, а как бы срезан был чем-то острым. Раненый вспомнил, что во время ранения шинель у него была расстегнута. Это все объясняло.
Крючок распахнутой шинели извлекли, подвижность руки восстановилась.
Пациенты были не только с финской войны.
Однажды один из врачей попросил меня поиграть на биллиарде с одним выздоравливающим, которого я ранее видел с «пропеллером». Такое прозвище раненые дали механическому приспособлению для фиксации больной руки в определенном положении.
У этого раненного рука располагалась так, что касалась то лица, то ягодиц. Места «стыковки» всегда были скрыты бинтами.
Так внешне выглядел процесс пересадки кожи. В данном случае он заключался в том, что палец руки приращивали к коже на ягодице, когда он прирастал, его отрезали с кусочком кожи, а затем все это переносили на лицо и приживляли там. Так повторялось несколько раз.
Теперь это называется пластической операцией.
Позже узнал его историю. Он летчик, герой событий на Халхин Голе в 1939. Его самолет подбили над вражеской территорией. Летчику удалось «дотянуть» горящий самолет до своего аэродрома и посадить. Сам он получил сильные ожоги лица и рук.
На лице, на месте глаз, рта, носа, была сплошная рана.
Жизнь ему спасли. Кормили через трубочку, вставленную туда, где был нос.
Наибольшую тревогу у врачей вызывали глаза – целы они, или нет?
Выяснить это можно было только поместив больного в темную комнату. Если он будет реагировать на включаемый свет – глаза целы. Провели эксперимент, на свет реагирует, значит глаза целы.
Дальше дело техники. Глаза прорезали и сформировали вполне приличные брови, веки и даже ресницы.
Следующими были нос, рот и все лицо.
Наибольшие трудности вызвала реконструкция носа.
Конечный результат-положительный. На лице не видно ни одного шрама. Только на середине носа остался тоненький, как паутинка, шрам в виде розовой ниточки.
Врачи говорили, что солнышко и время внесут последние исправления, кожа на лице примет естественный цвет.
Все было хорошо, но с возвращением зрения ситуация резко изменилась. Около года он был лишен возможности созерцать окружающий мир. Теперь он все, или почти все видел, но потерял глазомер и координацию движений, лежащий рядом предмет мог взять лишь с двух-трех попыток.
Исправить положение могла игра на билиарде, требующая как хороший глазомер, так и координацию движений. Нашему герою посоветовали проводить у билиардного стола несколько часов в день. Играть желательно с партнером, тогда игра более острая и напряженная. Так появилась у меня еще одна, хотя и приятная, «нагрузка».
Выписали его в октябре 1940 года практически здоровым.
Фотографию героя, снятую до его ранения, увидеть не удалось. По этому судить о том, насколько новое «лицо» соответствует бывшему у него ранее, не могу. Жаль, но фамилию героя не помню.
Армия
Обычный ленинградский вечер. Сидим с соседом Олегом в своей общежитской комнате, за столиком у окна. На улице не то дождь, не то еще что-то, в общем, обычная осенняя ленинградская погода, впечатление, что даже кости отсырели и зябнут.
На столе перед нами «бумажки», такие же «бумажки» получили не только мы, но и другие студенты. Это не просто «бумажки», это повестки о призыве в армию. Получившему повестку надлежит завтра прибыть в военкомат, пройти медкомиссию – и в воинскую часть.
Перед нами открываются два пути: можно завтра пойти в институт и добиваться отсрочки от призыва, или отправиться в военкомат.
По действовавшему тогда закону студенты имели право на отсрочку от призыва до окончания института. По окончании института требовалось отслужить в армии. Поскольку служить в армии сейчас или потом все равно нужно, решили идти в военкомат.
К такому решению подталкивали и патриотические чувства. Защита отечества – долг каждого гражданина, а обстановка в стране была тревожная. Недавно закончилась война с Финляндией, граница отодвинулась далеко от Ленинграда куда-то за Выборг.
Слухи об этой победе были разные, подогревало отсутствие в официальных источниках информации данных о потерях наших и финских войск.
Противоречивые чувства вызывало заключение договора о мире с Германией «Молотова-Рибентропа» с одной стороны, и интенсивной подготовке к войне с другой стороны.
Очень хорошо наше настроение отражает песня «О тревожной молодости»:
Забота у нас простая,Прошел призывную комиссию, направили в войска связи.
Я курсант полковой школы седьмого отдельного полка связи Особого Прибалтийского военного округа. Полк размещался в городе Риге, столице Латвии, в казарме батальона бывшей латвийской армии.
Полк обеспечивает правительственную, телефонную и телеграфную связь: Рига-Москва. Связь осуществляется по воздушным проводным линиям связи.
В полку имеются мощные автомобильные радиостанции, развертываемые в случае перебоев в работе проводной связи.
По тем временам наша часть высокомеханизированная, основной и единственный вид транспорта – автомобили.
Из нас готовят сержантов-телеграфистов.
На первый взгляд в моей жизни ничего особенного не произошло. Койку в студенческом общежитии заменил на койку в казарме, там учеба, и здесь учеба.
На самом деле все было не так. По сравнению с «гражданкой» – огромные физические нагрузки, жесткий распорядок дня и всей жизни. Трудности начинаются с утра. Команда «подъем» звучит «...вдруг», будто только что окунулся в сон. На сон отводится вроде бы достаточно времени – с 11 вечера до 6 утра, да и еще 1 час отдыха после обеда. На «гражданке» столько времени на сон сверх достаточно. Нам же этого времени катастрофически не хватает, постоянно хочется спать, сказываются все нагрузки.
Итак, команда «подъем», за три минуты необходимо одеться, выйти на плац и стать в строй, опоздал – взыскание.
Сапоги нашему полку не положены, у нас обмотки. Когда одеваемся – много внимания портянкам и обмоткам. В армии чулки, носки заменяются портянками. Правильно и быстро навернуть портянку – это искусство.
Правильно навернутая и закрепленная портянка плотно облегает ногу. Можно в одной портянке, без ботинка, сделать несколько шагов, она не развернется. Но если ее накрутить неправильно – беда; или больно будет при ходьбе, или, что еще хуже, натрешь ногу.
Свой норов имеют и обмотки. Что такое обмотка – полоска материи, все вроде очень просто, намотал ее на ногу и ходи.
Ан нет, нужно намотать ее и не слабо, и не туго, а как раз, иначе беды не оберешься, развернется в самом неподходящем месте, где-то посередине улицы, или, что еще хуже, на виду у начальства и т.д.
Для меня в армии после призыва наиболее трудными были первые две недели, потом привык к трудностям, постепенно втянулся в размеренный ритм армейской жизни.
Познал основные армейские истины:
В воинской части главная святыня –знамя, его нужно сохранять во что бы то ни стало. Если знамя утеряно, часть перестает существовать, ее расформировывают.
Командиров необходимо защищать, если потребуется, то ценой своей жизни. Приказ командира – закон. Обсуждать приказ не положено. Его нужно выполнять беспрекословно. Если ты не согласен с приказом, то все равно обязан его выполнить, а потом заняться критикой. Отменить приказ может только лицо, его отдавшее.
По всем вопросам полагается обращаться к своему непосредственному командиру или начальнику. Непосредственный начальник солдата – командир отделения. Недаром говорится, что «если станет очень нужно, – отделенному скажи». К вышестоящему по чину лицу можно обратиться только с разрешения соответствующего нижестоящего лица или, как говорят, по команде.
В воинской части младшего обслуживающего персонала, так называемых «техничек» и дворников, нет. Уборку помещений и территорий, мытье полов и туалетов, приготовление пищи, все делаем сами. В виде исключения у нас был квалифицированный повар.
Для выполнения этих работ назначается наряд.
В наряд рядовой и сержантский состав ходит по очереди. Наряд выполняет все работы в основном в ночное время, или во время, отведенное для отдыха. Работа в наряде не освобождает от присутствия на всех занятиях.
За различные проступки нарушителей посылают в наряд вне очереди.
Более строгим наказанием является арест и содержание на гауптвахте. Длительность этого наказания от одного дня до нескольких суток.
Однажды в полку произошел такой случай. Днем командир полка прошел через проходную и вышел во двор. Дежурный офицер, как положено в этом случае, подал команду «смирно».
Всему личному составу, независимо от того, где он находится и что делает, надлежит принять положение «смирно».
Одного из солдат, находящихся на дворе, команда застала, когда он находился в неудобной позе. Солдатик сперва «застыл», и затем пошевелился. Кто-то из офицеров это заметил и признал как грубое нарушение, за что полагалась «губа».
Гауптвахта была тогда «простая» и «строгая». Солдата посадили в «строгую». Какие были порядки на той «губе» не знаю. Говорят, что там карцер с холодным бетонным полом, политым водой и т.д.
Отсидев эту «губу», солдат схватил острое простудное заболевание и быстро скончался. На нас это произвело более сильное впечатление, чем беседы командиров и политработников.
Занятия у нас проводятся в классе и на плацу. В классе – зубрим уставы, изучаем материальную часть, на плацу – строевая подготовка, отрабатываем парадный шаг, повороты, отдание чести и т.п.
Скоро 7 ноября и парад. На параде полк пойдет колонной, парадным шагом, держа в руках винтовки с примкнутыми штыками, соблюдая равновесие в рядах, выдерживая дистанцию между рядами и т.п. Парад идет в темпе, задаваемым оркестром, это сто двадцать шагов в минуту, семьдесят пять сантиметров шаг, нога поднимается высоко, ставится на полную ступню, с характерным звуком.
У меня обнаружилось хорошее чувство ритма. По сему поставили в строй правофланговым. По росту я был пятым или шестым во взводе. Не знал я тогда, каким тяжелым бременем это обернется – такая моральная ответственность, я должен идти в темпе, задаваемым оркестром, за мной, в ногу, идет весь строй; даже не думал, что это такой груз, гораздо труднее, чем топать под команду – ать-два.
На плацу потели не напрасно, на параде прошли прилично, даже получили благодарность от командующего округом.
Осваиваем пехотное вооружение и технику связи.
Основным оружием пехоты в то время была винтовка образца 1890/32 годов. Весила она 4,5 кг, это вместе со штыком. Пуля, выпущенная из винтовки, поражала на расстоянии 2 км, а дальность ее полета до 3 км.
Винтовка была очень прочным и надежным оружием, единственный недостаток – малая скорострельность.
Занятия проводились в классе и на полигоне. В классе учили наименования частей винтовки и затвора, практиковались в их сборке и разборке. На полигоне занятия по стрельбе и рукопашному бою и др. С остервенением колем чучело, защищаемся от кавалерии. Овладеваем на первый взгляд простым, а на самом деле трудным искусством падать на землю. Учтите, за спиной вещмешок, в руках винтовка, а упасть нужно с разбега, да так, чтобы не получить травму самому, уберечь винтовку, быстро прижаться к земле и быть готовым к дальнейшим действиям. Как поступить при налете авиации противника или танковой атаке нас не учили.
Внутренний протест вызывают занятия тактикой. На дворе осень, грязь, лужи. Погода похожа на ленинградскую, часто небо затянуто тучами, идет дождь.
Обычная тема занятия по тактике: «наступление», требуется преодолеть некоторое расстояние, добраться до заданного рубежа.
Перемещаемся то бегом, то ползем по-пластунски.
Команда – бегом, бежать нужно прямо перед собой, обходить грязь, лужи – нельзя. Бежим, торопимся, обдаем друг друга брызгами – грязью.
Вдруг команда «ложись», с ходу плюхаемся во что попало, дальше по этой грязи, лужам ползем по-пластунски.
Командиры следят, чтобы мы плотно прижимались к земле, не поднимались на локтях или коленях. Короткий отдых, и снова тоже самое.
Суровый солдатский быт во многом следует рекомендациям известной песни «Если хочешь быть здоров»:
Закаляйся,В душе ругаем руководителей занятий. Кроем их самыми изысканными «русскими» выражениями. Появляется крамольная мысль – издеваются над нами, пользуясь своим положением.
Придирками нам казались замечания и наказания за такие кажущиеся мелочи, как что-то не подогнано, небрежно заправлено, не подшито, не почищено и т.п. Только на фронте оценил пользу этих занятий и замечаний и добрым словом помянул своих наставников.
Человек так устроен, что всегда среди плохого, трудностей и невзгод, найдет что-то хорошее.
Так было с занятиями на полигоне, находящемся за городом, сами занятия восторга не вызывали, а поход туда и обратно по городу был приятной прогулкой.
По городу идем строем, глаз радует архитектура зданий, совсем другое – окраина. На окраине узрели настоящие трущобы.
Одна семья живет в салоне от автобуса, на крыше труба, из нее идет дым, на окнах цветы и занавески, крылечко из ящика. Рядом жилье вообще неизвестно из чего сделано:стены из ящиков, окна круглые, как иллюминаторы и т.д. Таких построек целая улица.
На дороге играют дети. Одежда на них латаная, но на удивление чистая. Как и все домики, вся улица тоже чистенькая.
Питание у нас неплохое, но стандартное. Всегда чуть-чуть не хватает, хочется чего-нибудь вкусненького добавить. Старшина нас понимает, пока идем по городу, разрешает откомандировать одного – двух «фуражиров» за «деликатесами».
Удивляет обилие продуктов, товаров в магазинах, и необычное соотношение цен. В свободной продаже хлеб, молоко, масло, мясные продукты. Почему-то газировка дороже молока.
Собираем денег, отдаем нашим «фуражирам». Они покупают хлеб в виде белых батонов – в казарме только черный хлеб, дополняет это коровье масло, оно здесь очень вкусное, молоко и конфеты.
Рижане на улице смотрят на нас вроде дружелюбно. А что внутри у них – тайна. Однажды наша колонна поравнялась с женщиной, идущей по тротуару и ведущей за руку девочку. Девочка и говорит: мама, мама «моталки» идут. Мама испугалась, что-то сердито сказала девочке и поспешила свернуть в ближайший переулок.
Шли обычно с песней, запевала у нас с хорошим слухом, голосистый, знает массу песен самого разного содержания.
Выяснилось, что идти строем, в ногу, хорошо не только под марш, но и под фокстрот. Эту нашу «самодеятельность» не пресекали, командирам она даже нравилась.
Латыши народ музыкальный. Этим наверное объясняются улыбки, которыми прохожие провожали поющую колонну.
Занятия по связи проводятся в классе и на полигоне. В классе изучаем технику. Основная наша техника – аппарат Морзе. Это электромагнитный телеграфный аппарат для приема и передачи сигналов кодом (азбукой) Морзе, применяется с 1844 года.
Аппарат Морзе – простейший телеграфный аппарат. Он состоит из передатчика, приемника и вспомогательных приборов.
Принимаемые сигналы записываются на узкую бумажную ленту в виде точек и тире. Передача сигналов производится телеграфным ключом. Каждой букве или знаку в коде Морзе соответствует определенная комбинация точек и тире. Скорость передач достигает 125–130 знаков в минуту, расчетная скорость 450–500 слов в час.
Осваиваем технику и работу на ней. Без особого труда расшифровывается запись на ленте. Значительно сложнее оказалась работа на ключе.
Продолжительность нажатия на ключ при передаче тире должна быть в 2–3 раза больше, чем при передаче точки; нужно выдерживать определенный интервал между знаками Морзе, в передаваемой букве, между буквами и словами в тексте. Длительность знаков и интервал должны быть постоянными.
Работая на ключе, сначала считаешь точки и тире, постепенно отрабатывается навык, теперь комбинации точек и тире для каждой буквы запоминаются и воспринимаются автоматически.
Вот уже освоили передачу со скоростью 20–30 знаков в минуту. Появляется соблазн работать с большей скоростью. Беда, если поддаться этому соблазну, происходит так называемый «срыв» руки. Тренировку нужно начинать снова, почти с нуля. К счастью, от соблазна удалось воздержаться, в конце учебы овладел скоростью передачи 100 знаков в минуту.
На полигоне практически осваиваем прокладку воздушной проводной линии телефонно-телеграфной связи.
Занятие это потогонное. Взвод должен за час проложить двухпроводную воздушную линию связи длиной 4 км. Для этого нужно разметить трассу, наметить места установки столбов, подготовить и установить 20 столбов, следовательно отрыть 20 ям глубиной 1 метр, двадцать сантиметров, столбы отесать, снарядить каждый двумя крюками, закрепить на них изоляторы, размотать 8 км провода, по четыре с каждой стороны столбов, подвесить и закрепить провода; кроме этого нужно установить две сложных опоры (анкерную и угловую). Эти опоры необходимы для укрепления линии.
Это обычная монтерская работа, только все делается бегом.
Есть у нас и отличия, мы – армейские связисты, учимся лазать на столбы без когтей, или с одним когтем; нужно уметь быстро разрушить линию, как с повреждением столбов, так и без повреждений столбов, чтобы их можно было использовать повторно.
У меня проявился «талант» к установке сложных опор. Меня заставляют этим заниматься. Труд этот тоже не легкий, но все ж приятней, чем рытье ям.
В обычных условиях для пешехода скорость 4 км в час вполне приличная. Нам же за час нужно не только пройти 4 км, но и проделать серьезную работу.
Учились мы прокладывать и так называемую «шестовку». Это однопроводная воздушная линия, с проводом, телефонным кабелем, закрепляющим на специальных шестах.
Для установки шестов в земле специальным ломом делаются ямки.
Вторым проводом в этой линии служит земля.
Однажды ночью, во время самого сладкого сна, будит крик дневального: подъем, тревога. Как обычно, быстро собираемся, бежим на плац.
Про себя ругаемся, предыдущая учебная тревога была совсем недавно, несколько дней назад. По нашей солдатской прикидке следующую тревогу можно было ждать через одну-две недели.
Построились. Чувствуем: происходит что-то необычное. Не объявляют, что тревога учебная. Вот и команда – радиороте и первому батальону остаться, остальным – отбой, разойдись. Бегом бежим обратно в казарму, досыпать.
Утром вышли на плац, радиорота и первый батальон отсутствуют. Подумалось – ну влипли ребята, гоняют их сейчас во всю.
Действительно, на заднем дворе развернуты большие, автомобильные радиостанции. Ребята работают всерьез. К вечеру возвратился первый батальон.
Выяснилось – тревога была не учебная, настоящая. Диверсанты взорвали несколько километров проводной линии связи Рига-Москва. Других каналов связи тогда не было.
С ликвидацией аварии полк успешно справился. Связь восстановили быстро.
Сегодня занятия в классе. Вдруг подают команду «газы».
В установленное время успеваем надеть противогазы, сидим довольные, проверку все прошли успешно, ждем «отбой».
Напрасно размечтались; открылась дверь, вошел «химик» и «накадил» хлорпикринам. Теперь занятия в противогазах до обеда.
Газа напустили и в классах, и в казарме.
Такую форму занятий придумали из-за нас же. Многие ухитрялись облегчить себе жизнь путем некоторых ухищрений, подкладывали что-нибудь в клапан и т.п.
В обед помещения проветрили, неприятный запах остался, да и глаза пощипывает. Газом пропитались постели и вообще все, что его может поглощать, теперь «фонит». Аромат этот будет нас преследовать день, а то и два.
Занятия с нами в основном проводят сержанты. Ребята они не плохие, дело свое знают хорошо, стараются добросовестно. Однако бывают редкие моменты взаимного непонимания. Заканчиваются они нелицеприятным разговором, а то и нарядом вне очереди.
Беда в том, что общее образование у них не выше 7 классов. Проведение занятий по электротехнике, телеграфии им не под силу.
Руководство курсов нашло «соломоново» решение, чтобы не уронить честь сержантов в наших глазах с одной стороны, и дать нам необходимые навыки руководства с другой стороны, поручить нам проведение этих занятий. Нашли и формулировку, устраивающую всех, дескать курсанты тренируются в проведении занятий.
Политзанятия проводит политрук, молодой лейтенант, почти наш ровесник.
Основные темы: мощь нашего государства, высокая честь его защищать и все о Красной Армии.
Во внеурочное время у нас с лейтенантом дружеские беседы.
Мы – это несколько бывших студентов, все из разных институтов.
Я больше сдружился с двумя, один из юридического института (прозвище дали ему «юрист», второй – историк из МГУ, его звали «пограничником» – откуда он не помню). Всего нас, студентов, было человек семь или восемь.
Политрук нас иногда «балует», приносит почитать дешевенькие книги, продающиеся в местных киосках – детективы, приключения, фантастику. В нашей стране эта литература тогда была под запретом. Порой он приносил старые местные газеты, периода Советско-Финской войны. В этих газетах можно было найти сводки о боевых действиях, успехах и потерях сторон. Даже по самым скромным оценкам, наши потери были достаточно велики и больше финских.
Каковы наши потери на самом деле неизвестно, наши данные нигде не публиковались.
Увольнительные в город нам дали неохотно.
Ушедшие на прогулку солдаты иногда не возвращаются, погибают от рук диверсантов. Держатся рекомендовали группой, во всяком случае не менее двоих.
Сложно было и другое. Так, встреча с офицером, а в городе их было много, целый ритуал; тогда солдат приветствовал офицера по всем правилам, что внешне выглядело весьма красочно. Требовалось за два шага до встречи перейти на строевой шаг, при встрече отдать честь и сделать еще два шага строевым.
В пределах воинской части одно дело, а вот вне части это действо было унизительно для солдата, как человека.
Вспоминаю такой эпизод. Получил однажды вожделенную увольнительную; подшил свежий подворотничок, начистил ботинки, вообще «подтянулся», прошел строгий контроль у старшины.
Из казармы вышли вдвоем, велено держаться друг друга. Известны случаи, когда прогуливавшиеся по одиночке солдаты бесследно исчезали или обнаруживали их труп.
В центре города, на оживленной улице остановились у яркой магазинной витрины, что-то пригнувшись рассматриваем.
Вдруг сзади слышим произнесенный «командирским голосом» окрик «Эй, солдаты», невольно выпрямились, далее следуем команде «кругом». Повернулись. Перед нами стоит офицер. Вытянулись «в струнку» стоим по стойке «смирно».
Нам прочли лекцию о том, что старших нужно уважать, за невнимательность он нас наказывает и требует, чтобы вернувшись в часть доложили о случившемся. С гордо поднятой головой, с чувством выполненного долга он удалился.
Ну, а мы стояли, словно оплеванные, на глазах у толпы, и радовались, что не передал нас городским патрулям, тогда не миновать и «губы».
Возвратившись к себе поделились происшедшим с товарищами, а начальству не доложили. Пару дней чувствовали себя не слишком уверенно. Но все обошлось.
Наиболее интересным собеседником был «юрист». У него неординарные взгляды на внутреннюю и внешнюю политику, опирающиеся на изучаемые в институте материалы, а не на какую-нибудь крамолу.
Наш «пограничник» был интересным рассказчиком. Поведал он нам несколько пограничных былей, а может и небылиц.
Нас больше всего интересовало, как задерживают нарушителей границы. Эти операции сложны и опасны.
Свои рассказы он начал с того, что о возможности перехода границы нарушителем нам было обычно известно заранее, а конкретная дата и место перехода заранее известны не были. Предупреждение об этом поступало сверху.
В таких случаях нарушителей ждали в наиболее удобных для перехода местах границы, устанавливали наблюдение за приграничной полосой с той стороны границы.
Появление там нового человека не проходило незамеченным, за всеми его перемещениями зорко следили, учитывая, что могут быть и обманные действия – ходит, бродит один, а переходить будет другой.
О возможном появлении на нашей стороне нарушителя предупреждали население. Если нарушителю удастся обмануть пограничников, население его все равно обнаружит.
Между заставами с этой и той стороны существовало некоторая неофициальная связь. Иногда «соседи» предупреждали о прибытии «гостя» и подготовки его к переходу.
Однажды у нас был необычный случай. Стало известно, что к соседям прибыл потенциальный перебежчик. Судя по всему крупная и ловкая фигура. «Соседям» его планы неизвестны. Наши наблюдатели засекли его появление, следят за всеми его перемещениями.
Прошло несколько дней. Перебежчик ведет себя более активно, стал готовить место для перехода границы.
У нас введен режим повышенной готовности, расставлены секреты, дозоры. Все напрасно, нарушитель через границу не пошел.
Так повторялось несколько раз. Ребята вымотались, сидя в засадах и секретах.
Много хлопот от него и «соседям», они ведь обязаны ему помогать.
Наш командир заставы поинтересовался у «соседа», как там перебежчик, собирается переходить границу или нет. Сосед ответил, что этот тип его самого замучил, парень скрытный, ничего не говорит.
Чтобы кончить эту неопределенную, тревожную обстановку и для нашей заставы и для соседей, наш командир принял «революционное» решение. Ночью наша группа провела вывозку на ту сторону и «помогла» перебежчику перейти границу.
На соседней заставе сделали вид, что ничего не видели и не слышали.
Второй раз участвую в праздничном республиканском параде. Мы идем на праздничный парад, нашу колонну возглавляет полковая школа. Идем с песней, поем под оркестр полюбившуюся всем песню «Москва моя».
Утро красит нежным светомВременами для тренировки переходим на строевой шаг, «чеканим» от души, так, что в окружающих домах дребезжат стекла в окнах, даже испуганные лица из них выглядывают.
День удивительный, настроение праздничное, на небе яркое солнышко, идем без происшествий, даже обмотки ни у кого не размотались.
Путь к центральной площади через Двину, идти должны по автомобильному мосту.
Маршрут почему-то изменили, идем по железнодорожному мосту, автомобильный – он несколько левее, y нас на виду. Движение по автомобильному мосту остановлено, перед ним стоят колонны демонстрантов со знаменами и плакатами. По мосту бегают группы солдат, что-то делают.
Зашевелились колонны демонстрантов, вступили на мост. Торжества на площади начались в назначенное время, мы и демонстранты прибыли почти без задержки.
Нам никак нельзя было опаздывать, на параде мы шли одними из первых.
Когда вернулись в казарму, узнали причину задержки. Вчера вечером саперы подготовили мост к проходу демонстрантов, все проверили, выставили охрану. Утром еще раз стали проверять и обнаружили, что ночью мост кто-то ухитрился заминировать.
К счастью, это обнаружили вовремя, до прохода демонстрантов и нас – войск. Разминировали быстро.
Ожидаем какого-нибудь подвоха.
Один из наших ребят, находясь на посту, так переволновался, что в штаны наложил. Мы понимали его состояние, насмешек в его адрес не было, сами были на такой же грани.
Недалеко от нашего загородного полигона саперы заканчивают сооружение загородного пункта управления Военного Округа.
Мы сооружаем ответвление к нему от многочисленных воздушных линий связи, идущих в город.
В целях маскировки воздушные линии заканчиваем в сотнях метрах от узла, далее прокладываем кабели.
Внешне пункт управления выглядит как небольшой песчаный холм, поросший лесом, таких на рижском побережье (рижское взморье) много. Маскировка идеальная. Нас и саперов торопят как можно быстрее закончить внутреннюю отделку и оснащение средствами связи и всем необходимым пункт управления.
В полку много автотранспорта. В повседневной эксплуатации находится всего несколько машин, остальные стоят не заправленные на отдельной площадке, на козлах, так, что колеса не касаются земли.
Теперь машины поставили на колеса, заправили горючим и водой. Что это – подготовка к большим учениям или война?
В Риге в начале июня проходит совещание высшего командного состава округа, нам поручена его охрана.
Я дежурю в коридоре, на рукаве красная повязка. В зал пропускаем только имеющих соответствующее звание и пропуск.
Генералы в зал не спешат, их больше интересуют житейские вопросы – где буфет и туалет. Получив исчерпывающую информацию, удостаивают небрежным кивком головы.
Для нас дежурство прошло благополучно, никто не получил ни взысканий, ни благодарностей.
Недалеко от города, на берегу резвой речушки с заросшими кустами берегами готовим для полка летний лагерь.
Выше нас по течению реки готовит себе лагерь полк НКВД.
В середине мая перебрались в лагерь. К новым условиям жизни привыкли быстро. По утрам умываемся в речке и пользуемся ее водой для разных нужд: помыть котелок, постирать что-нибудь.
Сегодня вышли умываться, а к воде не пускают, выставлена охрана. В чем дело? Причина необычная: вода отравлена, в полку НКВД есть пострадавшие. Смертельных случаев не было.
В середине первой декады июня офицеров перевели на казарменное положение, теперь наш лейтенант спит с нами в одной палатке.
В стране проводится частичная мобилизация, и в наш округ прибывают новобранцы, как говорят, их направляют в части, расположенные у границы; не понятно – зачем у границы необученные новобранцы?…, но, как говорится, сверху виднее.
Числа 16–17 июня на руки выдали боекомплект и Н.З. (неприкосновенный запас питания на несколько дней, в него входят 2–3 банки говяжьей тушенки и несколько брикетов концентратов горохового супа и пшенной каши).
Пояс оттягивают два подсумка с патронами. Подсумки застегиваются вроде надежно, но все равно все время беспокойство, ведь за потерянный патрон грозит чуть ли не трибунал.
Война
Сегодня 22 июня 1941 года.
День этот у нас в части начался как обычно, в 6 утра подъем и построение. Должна начаться зарядка, а мы все стоим, пауза затягивается, чувствуется, что происходит что-то необычное.
Действительно, объявили, что началась война, бомбили Киев и другие города, всем быть в боевой готовности.
Началась война, к которой мы усиленно готовились, но в реальность опасности не хотелось верить. Масштабы начавшейся войны мы еще не представляли. Мы еще не осознали, что этот день разделит мир на вчера и сегодня. Вчера в мире был мир, а сегодня, в разделившемся на два непримиримых лагеря мире, началась грандиознейшая из всех, когда-либо бывших на земле войн, война.
В это не хотелось верить. Погода прекрасная, птички поют, на небе легкие белые облачка. Неужели война взаправду? Эту идиллию нарушил шум пролетающих вдали «чужих» самолетов, затем в направлении Риги послышались отдаленные взрывы. Все же война. Это правда.
У нас все в движении. Погрузились на машины и уехали батальоны.
Все силы оставшихся в полку солдат направлены на маскировку лагеря и других объектов. Нас не бомбят, но готовым нужно быть ко всему.
Естественный вопрос – почему бомбят, где же наши истребители и вообще средства ПВО? До границы от нас порядочно.
В 12.00 получили и мы приказ. Нам нужно прибыть в Двинск и там ждать дальнейших указаний.
В Двинск ехали поездом. До места добрались к вечеру.
О Двинске было кое-что известно. Основан он в 1278 году. Крупный железнодорожный узел на пересечении дорог Рига-Орел и Ленинград-Вильнюс, расположен на западном берегу реки Двина, по латвийски Даугава, отсюда и название города.
Город имеет богатую историю, являлся форпостом для Русских и Ливонских князей, неоднократно переходил то к Польше, то к России. В 1582 году польский король Стефан Баторий построил замок, сохранившийся до наших дней. В 1656 году город был взят войсками царя Алексея Михайловича и переименован в Борисоглебск, затем снова перешел к Польше, затем снова к России.
К первой половине 19 века здесь русское правительство построило мощную крепость. В первой мировой войне Двинск играл роль сильного опорного пункта. Теперь это латвийский город. Воображение рисует двинскую крепость похожей на Петропавловскую в Ленинграде. Там равелины, бастионы, орудийные позиции.
К вечеру прибыли в Двинск. Остановились не в крепости, а где-то на окраине города. Это меня несколько удивило: почему группа штаба округа не в крепости? Все просто, но непонятно; после присоединения Латвии к СССР крепость разоружили, а гарнизон, теперь названый укрепрайоном, куда-то перевели. В крепости разместилась какая-то пехотная часть, не было ни обычной, ни зенитной артиллерии.
Справа послышался рев самолетов, с моторами, работающими на пределе. В небе появилось два истребителя, наш И-15, прозванный «ишаком» и немецкий мессершмидт Me-109 (мессер).
Идет первый воздушный бой этой войны, наблюдаемый мною.
«Ишак» в трудном положении. Этот самолет внешне похож на «кукурузник», тоже с параллельными крыльями, конструкция из палочек, обтянутых брезентом, тихоходный, но очень маневренный. «Мессер» цельнометаллический, быстроходный.
Силы у самолетов явно не равные.
Наш лавирует, пытается уйти от наседающего «мессера». Только исключительное мастерство пилота позволяет ему ускользать от атак «мессера», а тот старается прижать его к земле и расстрелять.
Они все ниже и ниже.
Мне жалко нашего, он показывает чудеса пилотажа, но шансы его невелики. Наш почти прижат к земле, но «мессер» рано празднует победу.
Впереди у самолетов церковь, наш ловко пролетел между куполами, «мессер» за ним, но что-то не рассчитал, задевает крылом купол и взрывается. Мы ликуем, мастерство победило!
Утром получаем новый приказ: необходимо установить связь штаба округа, теперь он стал Западным фронтом, с передовыми частями. Связь ведь была по воздушным проводным линиям, видимо их разбомбили.
Приказы нам отдают, а об обеспечении нас питанием забывают. Возможно рассчитывают на то, что у нас у каждого в вещмешке лежит НЗ на несколько дней. Воспользоваться им можно только с разрешения командира.
В НЗ все есть, кроме разрешительной команды.
В конце второго дня решили, что чрезвычайные обстоятельства заменяют приказ, и НЗ можно воспользоваться.
Можно развести костер и сварить вполне приличную пищу, но тогда мы до этого не додумались, да и времени было маловато, развернули брикеты, попробовали жевать – что-то не получается.
Манит банка с тушенкой, но вопрос как открыть, ни ножей, ни открывашек у нас нет. Наконец сообразил, что у винтовки есть штык.
Где-то слышал или читал, что солдат штыком все может сделать. Проткнуть банку штыком можно, но вдруг он зазубрится? В казарме за малейшую царапину на винтовке, штыке – строго спрашивали. Все же решился, открыл штыком. И банка открыта, и штык без царапин.
Для выполнения нового приказа нам дали две полуторки, а для защиты придали танк Т-7. Одна машина предназначалась для нас, а вторая для наспех собранных «штатских» монтеров, объем предстоящих работ пока неизвестен.
Поехали. Впереди танк, за ним мы. Лес вплотную к дороге. Нервы у всех напряжены, в лес вглядываемся неспроста, перед выездом нас предупредили, что в этом районе противник высадил крупный парашютный десант.
На самом деле это был не десант, а прорвавшиеся передовые части противника, десант видимо тоже был.
На пути встретился небольшой городок. Постройки деревянные, жители его покинули.
Городок горит, тушить его некому. Необычность пожара в том, что если загорится один дом, выгорает весь квартал.
Происходит это так: между домами забор, штакетник, плотно примыкающий к домам. Дом горит, огонь доходит до штакетника и он загорается, от него загорается следующий дом и т.д. Влияет и погода.
В обычно дождливой Прибалтике стояли ясные сухие дни.
Нашли почту. Обслуживающего персонала на почте не было. Проверили наличие связи. Связь с Двинском есть, с передовой нет.
Едем дальше. Справа в лесу проглядывается аэродром, весь заставленный красивыми серебристыми машинами. Опять непонятно, почему такие машины стоят, а «ишаки» воюют. Судя по всему, на аэродроме не было горючего, и он с самолетами достался немцам.
Снова на пути город, покинутый жителями.
Пожаров нет, но есть следы недавних боевых действий, на земле два или три трупа в штатской одежде, валяются стреляные гильзы.
Вот здание почты. Персонал здание покинул.
Возле почты на земле лежит мужчина в штатском. Похоже что убитый, возле головы лужа крови.
Между домом и мужчиной сидит кот. В таком состоянии испуга я никогда не видел животных, шерсть дыбом, глаза налитые. Чтобы выбраться, ему необходимо перепрыгнуть через труп. На это он не решается. Вытащили мы его.
Проверили связь. Опять то же: с Двинском связь есть, с передовой нет.
Нам приказали побыстрее возвращаться. Колонна наша перестроилась. Впереди идут машины, а танк сзади. Вернулись без происшествий.
На третий или четвертый день нам приказали прибыть в пункт, расположенный на восточном берегу Двины. Подъехали к мосту через Двину. Тут столпотворение, перемешались организованно отступающие части и паникеры. Коменданту переправы хлопот хватает. Проезд через мост только по специальным пропускам. У нас такой пропуск был.
Как ни старались, свой штаб мы не нашли. У дороги увидели генерала. Он был среднего роста, плотненький, немного похож на Лелюшенко. Мы набрались смелости и обратились к нему с вопросом, не знает ли он где размещается наш штаб. Нам он ответил, что это ему неизвестно, ему поручено организовать здесь рубеж обороны, а Двинск наши уже оставили, поэтому данными ему полномочиями он оставляет нас и приказывает участвовать в обороне, как взводу пехоты. Так я стал командиром отделения, а затем связным у командира взвода.
Создаваемая линия обороны пересекала шоссе Двинск-Резекне. С юга метрах в трехстах от шоссе тянулся лес, с севера тоже лес, но до него значительно дальше.
Новая должность – связной – связана с повышенным риском. Взвод окопался, противник ведет интенсивный огонь. У командира взвода есть свои решения поставленной задачи, для их реализации нужно дать указания пулеметчикам, командирам отделения. Передавать его приказы – вот мой долг.
Где короткими перебежками, где по-пластунски добирались до адресатов. Пока я бегал, обстановка изменилась. Опять бегу, ползу, и так целый день. Вечером удивляюсь, что еще цел.
Генерал оказался очень талантливым военноначальником. В его распоряжении оказалось очень разношерстное войско, в нем были пехотинцы, саперы, артиллеристы, кавалеристы и т.д. Генералу удалось не только остановить наступление противника, но и участвовать в нашем контрнаступлении. Тогда этого я не знал. Узнал об этом гораздо позже. Почти все время находился в бою, у этого же шоссе.
Приказали занять оборону на опушке леса недалеко от шоссе, вскочили, бежим. Противник нас обстреливает. Точно споткнувшись упал один, другой. До леса осталось метров сто. Чувствую – не добежать, подстрелят, упал, ползу по-пластунски.
Лес совсем близко, но сил ползти больше нет.
Слышу: летят самолеты, повернулся лицом вверх, наблюдаю. Самолеты совсем близко, летят низко, начали бомбить. Одна из брошенных ими бомб взорвалась недалеко от меня. Как рой шмелей летят и жужжат осколки, чувствую один «мой». Мне бы немного в сторону откатиться – не могу, точно что-то пригвоздило к земле.
Как палкой ударило по бедру, попал один осколок, да еще в такое место, что чуть-чуть мужского достоинства не лишился. Боли не чувствую, вижу на брюках кровавое пятно расползается. Осколок еще был и «горячий», край раны обожгло немного. Чувствую ранение сквозное.
Индивидуальный перевязочный пакет у меня был. Спустил штаны, стал перевязывать рану. Сверху дырка небольшая, а снизу побольше, да еще края обожжены. Пакет рассчитан на сквозную рану, на бинте две салфетки, разместил одну сверху, другую снизу, замотал туго, как учили.
Пробую подняться. Это трудно, стало больно, но терпеть можно. Опираясь на винтовку двигаться тихонько могу. Теперь вопрос – куда идти?
Своих нигде не видно. Продвинулись они вперед, или отошли назад пока я перевязывался, трудно сказать. Побрел я в лес, не хочется думать, что силы иссякнут, и тогда...? Было это 29 июня.
Вышел к лесной дороге, догоняет меня десантный батальон. Ребята бравые, идут строем, организованно. Подъехала их автомашина с имуществом. Комбат мне сказал, что километров в тридцати отсюда город Резекне, там находится госпиталь, мне нужно туда. Мне повезло, они движутся в эту сторону, и на своей машине провезут километров двадцать, а дальше мне добираться, как сумею.
Как прошел эти километры, не знаю. Уже ночью добрался до госпиталя. Винтовку дотащил и сдал. В приемном покое посмотрели мою повязку и сказали, что до операции ее трогать не следует, сделана достаточно надежно.
В здании все забито раненными. В коридоре нашел свободную лавку и лег. Нет сил добраться до столовой, а оттуда такой аромат, так вкусно пахнет. Решил что отдохну немного, а потом поем.
Получилось иначе, я то ли заснул, то ли потерял сознание, разбудила меня старушка няня, она говорит, что нужно идти на комиссию, на эвакуацию. Эвакуируют только «ходячих».
Я бодро поднялся и тут же сел, стоять могу, идти-то не могу. Обидно, тридцать километров прошел, а несколько шагов сделать не получается.
С помощью старушки няни добрался до комнаты, где была комиссия. По дороге няня объяснила, что от меня требуется. Мне нужно собрать свою волю и пройти самостоятельно от двери до стола, за которым заседает комиссия, дальше она мне поможет.
Вошли в комнату комиссии. До стола пять шагов. На меня никто не смотрит. Комиссия занята раненым, стоящим у стола. Не успел он отойти от стола, как вызывают следующего.
Следующий я. Сумел я как-то пройти эти пять шагов, буквально свалился на столешницу, оперся руками, чтобы не упасть. Комиссия из трех человек. Задали мне несколько вопросов, на меня и не смотрят, что-то пишут. Один из них сует мне в карман гимнастерки картонную карточку и кричит: «следующий». Перебирая по столешнице руками добрался до угла стола.
Потащила няня меня к противоположной двери, открыла ее, а там стоят санитары с носилками. Она им и говорит: «вот еще один носилочный». Санитары поругались немного, но уложили на носилки и потащили.
Лежу на полке в вагоне санитарного поезда. На стенах вагонов и на крыше красные кресты. Нетерпеливо пыхтит паровоз. Назначенное время отправления поезда давно прошло, а раненых все везут и везут. Отправляться эшелон должен был ночью, пока темно и вероятность налета авиации невелика.
Когда поезд тронулся, из-за горизонта уже показалось солнышко. Прошло часа полтора, появились немецкие самолеты. Заметили нас, заходят для бомбежки. Поезд остановился. Раненые, кто может, вылезли из вагонов, бегут подальше от поезда. Я тоже вылез, только бежать не могу, сел и жду: что будет дальше. Самолеты сделали еще один заход, постреляли и улетели. Бомбы попадали кругом, в эшелон не попали.
После бомбежки паровоз цел, вагоны так изрешечены осколками, что светятся насквозь.
Прошло немного времени. Паровоз гудит, собирает расползшихся раненных. К поезду кто идет, а кто ползет.
Жаль тех, кто далеко ушел, обратно им не добраться. Через некоторое время поезд тронулся. Проверять – все вернулись или нет – некому.
Приехали в Великие Луки, снова в госпиталь, он весьма солидный.
Первым делом меня потащили в ванную, положили на деревянную решетку, закрепленную на ванне, помыли и к хирургу на стол.
Мыли санитарки, десятиклассницы, еще не разучившиеся стесняться при виде голого мужика.
Дырка в ноге получилась порядочная. Хирург был вынужден вырезать обожженное мясо. После операции не то что ходить, шевелиться не могу.
По радио передали, что наши войска в результате контрнаступления отбили у немцев Двинск. Это сообщение несколько ободрило меня. Я тоже участвовал в этой операции и не зря пострадал.
Успех под Двинском был кратковременным. Противник снова его захватил и развивает наступление дальше.
Появились радужные мечты – полежу, начну вставать и ходить. Увы, мечты остались мечтами. Прошло два дня и снова эвакуация.
Нас снова грузят в тот же израненный эшелон. Через день-два немцы заняли Великие Луки.
Эшелон идет на Восток. Для заправки паровоза – остановка на какой-то станции. При виде нашего поезда женщины плачут, мужчины хмурятся. Действительно, впечатление наш эшелон производит неповторимое, все вагоны иссечены осколками, дыры большие, видны перевязанные раненные, у некоторых перевязки в крови.
Наш санитарный поезд первый на этой дороге. Тревожила мысль, что не мог наш поезд забрать всех раненных из госпиталя в Резекне. Следовательно, они остались у немцев. Так впервые столкнулся с жестокой правдой войны.
Эшелон все дальше и дальше идет на Восток. Немцы продолжают наступать. Расстояние между ними и нами, нашим эшелоном, теперь измеряется не километрами, а днями. Так вот, от нас до них один-три дня.
Непродолжительная остановка – и снова в путь. Теперь в город Калинин, раньше он назывался Тверь. Это название теперь вернулось к нему. Происходит оно от названия реки Тверда.
Госпиталь в здании Педагогического института. Здание института красивое, в помещениях потолки высокие.
Моя палата – актовый зал, нас в нем человек 50. Из-за переездов рана загноилась. Неделю провалялся, даже сидеть не мог. Сегодня могу сесть на койке и даже решился немного постоять на полу.
Сосед у меня узбек. У него два пулевых сквозных ранения в живот. Кушать ему не дают, весь его рацион-это один стакан в день сока или воды, обед заменяет капельница. Его готовят к эвакуации в тыл.
В зале на удивление тихо. Разговариваем потихоньку. Раненые – народ терпеливый, никто не стонет, не жалуется. Сегодня по радио услышал новую песню «Отечественная война». Она полна оптимизма, патриотизма. Вполне отвечает нашему настроению, вселяет веру в победу над врагом. Вот эта песня.
Вставай страна огромная, Вставай на смертный бой. С фашистской силой темною, С проклятою ордой. Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идет война народная, Священная война. Как два различный полюса, Во всем враждебны мы, За свет и мир мы боремся, Они за царство тьмы. Дадим отпор душителям Всех пламенных идей, Насильникам, грабителям, Мучителям людей! Не смеют крылья черные Над Родиной летать, Поля ее просторные Не смеет враг топтать! Гнилой фашисткой нечисти Загоним пулю в лоб, Отрепью человечества Сколотим крепкий гроб.
В институте хорошая библиотека. Удалось прочесть замечательную книгу Леона Фейхтвангера «Иосиф Флавий». Писатель в предвоенное время был весьма популярен. Достать какую-либо его книгу считалось большой удачей.
Этот роман по своему содержанию по насыщенности и драматизму событий, весьма созвучен с происходящим вокруг.
Юноша Иосиф – сын знатного и богатого израильтянина, живущего в Риме, лучший друг сына Римского императора Тита.
По чертежам Иосифа сооружен великолепный арбалет. Иосиф и сын императора испытывают его на стрельбище. Происходит несчастный случай, сын императора погибает. Косвенный виновник беды Иосиф, но император его прощает.
Иосиф талантливый военный и ученый. Тит поручает Иосифу разработать план похода на Израиль.
Когда начался поход, Иосиф попросил Тита отпустить его в Израиль. Тит согласился. Иосиф знал, что силы не равны, Израиль обречен. Он пытался добиться мирного решения возникшего спора. Вопреки уговорам Иосифа, Израиль не изменил свою позицию и началась война.
Иосиф создал сильнейшие укрепления на пути к Иерусалиму, надеялся на подготовленном им рубеже остановить римлян. На этом рубеже сражение длилось несколько дней. Впервые в истории римляне были остановлены. В битве наступил такой момент, что еще одно небольшое усилие одной из сторон – и победа. Иосиф попросил помощь у израильских владык, но ему отказали, мотивируя тем, что это ослабит оборону Иерусалима. Овладев рубежом Иосифа, римляне легко расправились с гарнизоном Иерусалима. Город разграбили и сожгли знаменитый иерусалимский храм. Богатства храма были столь велики, что по воспоминаниям очевидцев, из него текли ручьи золота и серебра.
Иосиф снова возвратился в Рим и занял высокий пост при императоре. Ему поручено сватовство Тита и египетской царицы Береники, славившейся красивой, неподражаемой царственной походкой. Расположение Береники искали правители многих стран. Весь мир следил за ходом событий. Брак Тита и Береники приводил к объединению Рима и Египта, создавалась небывало мощная империя. Это обстоятельство почему-то устраивало большинство государств. Вышло иначе. На пути в Рим Береника упала с лошади и сломала ногу. Как она ни старалась, но свою царственную, неподражаемую походку, восстановить не смогла. Тит влюбился в нее именно из-за ее царственной походки. Свадьба не состоялась. Вместо женитьбы разразилась крупная война.
Трудно сказать, как повлиял бы на мировую историю этот брак, если бы он состоялся. Возможно, мир был бы совсем другим, может и этой грандиозной войны не было.
Сегодня у меня праздник, принесли костыли. Две недели я был пленником кровати, очертели «утка» и судно.
С завистью следил за первыми шагами товарищей. Трудные это были шаги. Многие, сделав несколько первых, неуверенных шагов, падали.
Опыт их учел, сделал шаг, другой, третий. Ура! иду. Двигаюсь к стене, это ведь опора, до нее шагов семь-восемь. Дошел, постоял немного, отдохнул. Теперь путь к туалету. Отважно сделал несколько шагов и, что, что? Потолок пошел вниз, пол вверх.
Опыт товарищей все же помог. Не упал, а тихонько сполз на пол. Посидел, поднял костыли и пошел, уже без приключений. Теперь я «ходячий».
Появилась «общественная нагрузка», нужно помогать «лежачим» закурить. Табачок раненым выдают, бумага для самокруток есть – библиотека большая, институтская. День большой, чтобы продлить удовольствие закуривают по очереди и, сделав несколько затяжек, передают самокрутку друг другу. Вернее должны передать, а они сами лежачие, да еще лежат в разных местах. Один закурит, и передает «ходячему» для передачи следующим.
«Ходячий» идет медленно, сам еле-еле ходит, чтобы самокрутка не потухла должен сам затянуться. Поэтому ему завидуют и уговаривают затягиваться поменьше. Тут я оказался «находкой», ведь «некурящий». Несу окурок и не затягиваюсь, так чуть-чуть потяну, чтобы не потух. Мне завидуют и удивляются «законно»: можно затянуться, а я воздерживаюсь.
Раз помогая санитарам, оказался на аэродроме. Прилетел «кукурузник» из Ленинграда. Летчик ухитрился привезти шесть раненных. Двоих буквально «запихали» в одноместную кабину самолета сзади летчика. Четверых, закутанных в одеяла, привязали между крыльями. Как с таким грузом летчик сумел прилететь – уму не постижимо.
В госпиталь раненых увезли на двух санитарных машинах.
Выздоравливающие раненые питались по талонам, выдаваемым утром. Мы были вечно голодные. Поэтому не следует нас строго судить за то, что мы пытались подделывать эти талоны.
Подделка – дело не простое. На каждом талоне две подписи, да еще разноцветными карандашами. Иногда это некоторым из нас удавалось, в том числе и мне. В этом случае подходить к раздаче обедов нужно сперва вначале очереди, а второй раз в середине или конце, тогда вероятность попасться была меньше. Обычно афера удавалась.
Постоянное нахождение в пределах территории госпиталя не радовало, хотелось выйти в город, посетить базар. Вот только в чем выйти в город было проблемой. Наши гимнастерки и брюки лежали на складе. Выдавали их на руки только при выписке из госпиталя.
Пришлось гулять в нательном белье. Заправил рубашку в кальсоны – трусы в армии тогда не выдавались – и пошел на прогулку.
Вид наш изысканным назвать нельзя. Но привыкли, вернее смирились с этим видом, привыкли к нашему виду и горожане.
Тем временем фронт к нам приближался.
В середине октября – снова эвакуация. 19 октября немцы заняли Калинин (Тверь).
Вечером остановились на окраине Москвы. Обстановка тревожная. Небо бороздят лучи прожекторов, где-то вдали слышны хлопки зениток.
Мы не одни, на соседних путях эшелон с техникой, из теплушек доносятся солдатские песни. Такое скопление людей и техники вызывает опасение, не очень приятные воспоминания о пережитых бомбежках. Из вагонов выходить не разрешают. Эшелон может тронуться без предупреждения.
Теперь, при воспоминании об тех тревожных часах, на память приходят не строчки патриотических песен, а скорее лирическая, чем патриотическая, «Песня о фонарике».
Над родною Москвою,Стоим час, второй. Не оставляет тревога о Родине, о себе. Мы стоим возле Москвы, а фронт совсем близко, где-то рядом. Враг силен, упорно рвется к столице. Однако уверенность, что Москву отстоим, не сдадим врагу, возросла.
Судя по всему, в Подмосковье находятся наши большие силы, а у воинов боевое, бодрое настроение. Они готовы отбить любой натиск врага.
Подошел начальник эшелона. Эшелон тронулся.
Кончилось томительное ожидание. Солдатское «радио» передало, что едем в город Горький.
Город Горький ранее назывался Нижним Новгородом – это один из старейших российских городов. Он основан в 1220 году князем Юрием Всеволодовичем, расположен на правом высоком берегу Волги, у впадения в нее Оки. Поселение являлось мощным опорным пунктом России на Волге. В нем была сооружена могучая деревоземляная крепость.
В 1508–1511 гг. на этом месте завершилось строительство каменного Кремля. Через несколько лет после постройки Кремль выдержал два нашествия казанских татар.
В 1611 году гражданин Минин и князь Пожарский формировали здесь свое ополчение. С паперти собора, ровесника Кремля, они «держали слово» перед собравшимися ополченцами.
Через некоторое время город потерял значение как форпост России на Волге. Он превратился в крупнейший торгово-промышленный центр.
В девятнадцатом и начале двадцатого столетия, вплоть до 1917 года, здесь проходила знаменитая нижегородская ярмарка.
В городе возникли такие гиганты индустрии, как Сормовский завод, Горьковский автомобильный завод.
Возле автозавода сформировался целый новый городской район.
В городе построено много и других крупных предприятий, много научных и учебных заведений. Так, нижегородская радиолаборатория заложила основы отечественной радиопромышленности.
Мечта сбывается
Филиал госпиталя с командой выздоравливающих разместился в небольшом здании в Кремле. Позже в этом здании находилась какая-то воинская часть.
Частенько наблюдал как из арсенала, что был левее Кремлевской башни с воротами, вывозили оружие – винтовки.
Через некоторое время медкомиссия признала меня годным к продолжению службы.
Сразу вспомнил наш рижский полковой полигон и наши «успехи» в сооружении линий связи. Если пошлют на сооружение воздушных линий связи – попотеть придется изрядно, ну а если пошлют в пехоту – наползаешься с катушками кабеля за плечами.
Вспомнил, как на моих глазах, в прифронтовой зоне, немцы усиленно бомбили воздушные проводные линии связи, почти в каждый пролет между двумя столбами клали по бомбе. В моем представлении проводная связь была очень ненадежной.
В армии применялась и радиосвязь. У нас в полку были радиостанции, но применение радиосвязи было очень ограничено.
Министр связи Псурцев, делясь с читателями журнала «Радио» своими воспоминаниями о войне, говорит, что в первое время войны связь дивизий, полков, батальонов, артбатарей осуществлялась лишь с применением проводных средств связи. Она была очень уязвимой и ненадежной. Требовалось внедрение радиосвязи, однако для ее внедрения не было необходимых радиосредств.
Для прокладки телефонных линий связи применялся специальный телефонный кабель.
Кабель имел медные и стальные жилки, имел хорошую водостойкую оболочку. Он был очень прочным, мог прокладываться как по земле, так и по болотам, и даже по дну водных преград.
Трасса прокладки кабеля часто проходила по участкам, интенсивно обстреливаемым противником из всех видов оружия.
При бомбежках, артобстрелах, прохождении танков, как наших, так и противника, происходили многократные обрывы кабеля.
В этих условиях обеспечить бесперебойную связь сложно, иногда просто невозможно. Связисты проявляли чудеса храбрости и отваги, устраняя повреждения линии под огнем врага. Многие из них были ранены или погибли. Известен случай, когда раненный или умирающий связист уже не имел сил соединить концы провода. Умирая, он зажал концы провода зубами, и так восстановил связь.
К началу войны средств радиосвязи в армии было очень мало. В высшем звене управления было некоторое количество автомобильных радиостанций, а переносных радиостанций, предназначенных для применения в других звеньях управления, было ничтожное количество.
Потребность в переносных радиостанциях была очень большой. Такие станции требовались для пехотных частей, самолетов, танков и т.п.
Ситуация усугублялась тем, что радиозаводы располагались на западе страны, в Минске, Воронеже, Ленинграде, и их эвакуировали на восток. Для их восстановления требовалось время.
Чтобы как-то удовлетворить потребность в переносных станциях, промышленность в начале освоила выпуск примитивных станций Р-103. Монтировались они в фанерных, оклеенных брезентом ящиках, с использованием изготовленных в предвоенное время деталей для радиовещательных приемников типа 6Н-1. Выпускались эти станции небольшими партиями вплоть до конца 1942 года.
Сильное впечатление на меня произвела станция Р-103, побывавшая на фронте, с пробоинами на крышке от пуль, ранивших радиста.
Только в 1942 году начался выпуск более совершенных радиостанций РБМ, разработанных еще до войны. Первая партия этих станций поступила в апреле 1942 года, а с середины года их начали выпускать большими сериями. Наибольшую популярность они получили в пехотных частях, понравились и другим родам войск. Уже в 1943 году, кроме пехотных частей каждый танк, каждый самолет были оснащены отечественными радиостанциями.
Поступление большого количества станций в войска потребовало большого числа специалистов для работы на них.
Были созданы курсы подготовки радистов. Одни из них были в Горьком.
Из нашей команды выздоравливающих на курсы направили несколько человек, в том числе и меня. Решающим явилось наличие у меня музыкального слуха.
Такое решение меня очень удивило и обрадовало. Я даже в мечтах не представлял себя радистом.
Еще году в 1935 мне приснился странный сон. Снилось, что стал фронтовым радистом, сижу в зарослях кустов, рядом радиостанция, удивительно похожая на РБМ. А тогда даже таких конструкционных деталей, как в РБМ, в природе не существовало.
Курсы разместились на площади им. 1 мая, в здании школы № 9.
От площади на запад идет улица Свердлова, ныне Б. Покровка. Школа наша слева от этой улицы, а справа от нее, тоже на площади, большое здание «Дом связи». Улица заканчивается небольшой площадью перед Кремлем.
Украшает улицу здание банка.
Школа оказалась для меня судьбоносной: осуществилась моя мечта стать радистом.
И еще один крутой поворот в моей судьбе сыграла школа.
Через несколько лет выяснилось, что я сидел за теми же партами, познавая премудрости радиосвязи, что и моя будущая жена, которая «грызла» здесь гранит науки. По-видимому, в этом сыграли роль какие-то, не познанные еще нами, биополя.
Будущую жену тогда не видел и нигде не встречал. Да иначе и не могло быть, в это время она находилась у родственников в сельской местности, где-то в районе Сухо-Безводного.
От фронта город был довольно далеко, но немцы напоминали о себе и здесь. Частенько по ночам к городу пробирались 3–4 фашистских самолета и бомбили автозавод. Нас, фронтовиков, удивляла суета, возникающая в городе. В нашем представлении налет нескольких самолетов событие не столь значительное, чтобы ему уделять столько внимания.
Начались занятия на курсах. Нам необходимо овладеть приемом и передачей информации по радио, осуществляемой телефоном и телеграфом.
При передаче телеграфом применяется код Морзе, в котором используются комбинации коротких и длинных звуковых импульсов. Требовалось изучить и запомнить графическое изображение знаков Морзе, принимать на слух комбинации звуковых образов, образующих знаки кода Морзе, и научиться работать на телеграфном ключе. Еще требовалось научиться правильно технически оформлять радиограммы.
При осуществлении радиосвязи использовались некоторые фрагменты из любительского «Q кода».
Графическое изображение знаков Морзе и работу на телеграфном ключе освоил еще в полковой школе в Риге, теперь требовалось овладеть приемом на слух звуковых образов знаков кода Морзе.
Сперва в уме считал звуковые импульсы, точки-тире, постепенно стал различать буквы, как звуковые образы. Например, если точку в коде Морзе обозначить звуком «ти», а тире звуком «та», то буква А (o-) звучит, как ти-та, буква У (oo-), как ти-ти-та, буква Р (o-o), как ти-та-ти и так далее.
Есть поговорка «поспешай не спеша». Она очень подходит при обучении приему на слух.
Уверенно стал принимать 20–25 знаков в минуту. Появилось желание быстрее окончить обучение, сразу перейти к приему 40–50 знаков в минуту.
Беда, если не устоять перед этим искушением. Происходит тоже, что при овладении работой на ключе, то есть так называемый «срыв». Теперь и 20 знаков не примешь. Мне удалось устоять, не «сорваться».
Много внимания уделялось развертыванию радиостанции. Так в армии называется приведение радиостанции в рабочее состояние. На фронте придется это делать в любой ситуации, иной раз под обстрелом и бомбежкой.
Досаждает освоение таких, на первый взгляд мелочей, как правила обмена информацией, заполнение различных бланков и т.п.
В размеренный ход занятий вклинилось необычное. Выходим утром на площадь, на зарядку, она обычно в это время пустынна. Что такое? Площадь битком забита стоящими плотными рядами легковыми автомобилями. У машин московские номера. Между автомобилями суетятся инспектора ГАИ в московский форме.
Позднее узнал, что в это время немцы вплотную подошли к Москве. Из Москвы проводилась частичная эвакуация, не обошлось и без некоторой паники.
В доме связи обосновалось министерство связи и некоторые другие организации.
Всякий узел управления должен иметь устойчивую телефонную и телеграфную связь со своими подразделениями.
Проводные линии связи прокладываются там скрытно, чтобы не демаскировать узел. Когда в Риге мы сооружали загородный пункт управления, последние сотни метров столбовых, проводных линий связи прокладывали кабелем.
Теперь передающие радиостанции, объединенные в передающий радиоцентр, располагались на достаточном удалении от пункта управления, к ним прокладывают кабель.
К загородному радиоцентру от дома связи, где размещался пункт управления, прокладывается кабель. Курсам поручили рытье участка траншеи для его прокладки.
Траншея проходит вдоль тротуара одной из улиц, идущих от площади на северо-запад. Вроде бы ничего особо трудного и сложного не предвидится. Не учли мы, что находимся в центре старинного города. Встретились нам старинные фундаменты, остатки каких-то каменных кладок, остатки мостовых и т.п. Стоит отметить, что не в пример современным, кладки были очень прочные.
Попотеть пришлось изрядно. Больше работали ломами, кирками, чем лопатой. В установленный срок все ж уложились.
В отличие от Риги, увольнительные в город давали.
Приятно прогуляться по улице Свердлова. На пути к Кремлю красивое здание в стиле средневекового замка. Сооружено оно для одного из банков в конце девятнадцатого века.
Вправо от Кремля отходит Верхняя набережная. Участок довольно крутого склона правого, высокого берега Волги, в народе называют «Откос». Это излюбленное место прогулок горьковчан.
На набережной в основном селились зажиточные горожане. Здания солидные, представительные.
После воины в одном из домов разместился музей, посвященный зарождению отечественного радиовещания.
Здесь располагалась радиолаборатория Бонч-Бруевича. В ней разрабатывались, изготовлялись наши первые радиовещательные станции, самая первая им. Коминтерн, ВЧСПС и др., а затем для республиканских центров некоторых областных городов.
В дальнейшем лаборатория была преобразована в институт и переведена в Ленинград.
Размещались на набережной и различные другие учреждения.
Одной из новостроек было здание Горьковского индустриального института, построенное в 30-е годы.
Одной из достопримечательностей откоса была уборная. Это большое деревянное сооружение, покрашенное, с наружи и внутри известью, располагалось недалеко от кремлевской стены, примерно на середине откоса.
По терминологии, принятой в известном кинофильме «Бриллиантовая рука», его можно классифицировать как гальюн типа «сортир».
Как и во всех общественных уборных стены внутри покрыты надписями и рисунками.
Кроме стандартных, не очень благозвучных изречений и примитивных рисунков, было кое-что заслуживающее внимания.
Оставленные автографы представляли всю нашу необъятную страну, все союзные республики. Тут был... из Москвы, Ташкента, Сталинграда, Хабаровска, Алма-Аты, Риги и т.д., в том числе из каких-то забытых богом поселков.
Много можно сказать о рисунках. Кроме корявых, примитивных, незамысловатых сцен, встречаются и настоящие произведения искусства. Запомнился один сюжет на «политическую тему». На ягодицах изображены силуэты Ленина и Троцкого. При ходьбе будет впечатление, что они целуются.
Уже в наши дни было сообщение, что в Германии один исследователь защитил докторскую диссертацию об исследованиях графики в общественных туалетах.
Немного жаль, что это «эпохальное» сооружение бесследно исчезло.
Наступила зима, замерзла Волга, в полях установился снежный покров.
Наша жизнь стала разнообразнее. К занятиям в классах добавились прогулки на лыжах.
Катаемся на «откосе». «Гвоздь» программы: спуск к Волге. Можно проехать зигзагами по откосу, но есть трасса, начинающаяся, где теперь памятник Чкалову и грандиозная лестница, выходящая на Волгу.
Заманчиво спуститься по этой лыжне, но и страшновато. Наконец решился, поехал. Впечатление, что лечу, сердце бьется учащенно, боюсь сделать лыжами неловкое движение, тогда спуск «кувырком». Наконец спуск позади, даже не верится, что так все получится. Далеко проехал по замерзшей Волге. Проделать этот рискованный шаг решаются далеко не все.
Курсы окончены. Присвоили звание сержант-радиотелеграфист. Сбылась моя мечта,– стал радистом.
Прощайте ставшие нам домом и семьей курсы и приютившая нас школа.
Ждать назначения в какую-либо часть будем в «Красных казармах», в запасном полку. Они располагаются в городе, не очень далеко от курсов.
Переход произошел днем, после обеда. Он начался с ЧП.
Вечером нас повели в столовую, на ужин. Помещение столовой не большое, а народу в казарме масса, все битком забито. Посему питание в несколько очередей. Впервые в полку подошла наша очередь ужинать, мы последние.
Пришли в столовую, расселись за столами.
На этот раз на ужин был вермишелевый суп. На курсах была своя столовая. Мы знали, сколько продуктов нам полагается и что из них можно приготовить. Рацион был не шикарный, но вполне удовлетворительный.
Из кухни принесли и расставили по столам бачки, в них какая-то мутная жидкость. Поболтали в бачках ложками, вермишель не обнаружили. Решили, что повара поторопились и забыли положить ее в суп. Немного пошумели, потребовали дежурного.
Пришел замполит командира полка. Мы обрадовались, сейчас все разрешиться. Дежурный входит, никаких вопросов не задает, бодрым, командирским голосом сразу подает команду «Встать». Народ мы дисциплинированный, сразу вскакиваем.
Следует вопрос: «Кушать будете?»
Дружно отвечаем: «Этот «суп» – нет».
Далее следует «воспитательная» работа, несколько раз подается команда: «Встать», «Сесть».
Это деятельность произвела на нас впечатление. Никто не испугался. Кто-то крикнул «Сколько прыгать будем? Давайте ужин».
Реплика дежурному не понравилась. Он обвинил нас в неподчинении начальству, в бунтарстве и пригрозил штрафной ротой.
Наша реакция была для него неожиданной. Вместо страха и испуга мы засмеялись.
Все мы побывали на фронте, передовой не боялись. Штрафная, так штрафная, предложили замполиту отправиться на фронт вместе с нами. Ему это предложение не понравилось, ушел, громко хлопнув дверью. Минут через двадцать нас накормили.
В дальнейшем мы питались последними, отдельно от всех. Таких эксцессов больше не было.
К сожалению напряженные моменты все же были.
Иной раз расположимся в столовой за столами. Тянутся тяжелые минуты ожидания, кажущиеся бесконечными. В наших вечно голодных желудках невероятно взыгрывает аппетит. Виновником всему условный рефлекс «сейчас кушать будем».
В голове радужные видения, то ли наваристый домашний борщ, то ли зажареная баранья нога, на худой конец буханка свежего, душистого ржаного хлеба.
Самые нетерпеливые, а их несколько, чтобы побыстрее утолить голод, не в силах удержаться от соблазна воспользоваться остатками пищи на столешницах, оставшейся от предыдущей смены. Быстренько сгребают все рукой и в рот.
Хоть с большим трудом, я этому соблазну не поддался.
Вот уж наши миски наполнились супом, по нашему «баландой». Опять суп макаронный. В мутной жидкости плавает несколько ужасно разваренных макаронин. Пытаешься поверить ученым медикам, утверждающим, что ощущение легкого голода после приема пищи полезно для здоровья.
В начале зимы с питанием возникли еще большие трудности. Большим дефицитом стала обычная пищевая соль. Выход нашли оригинальный. На складах скопилось много бочек от соленой рыбы. Стали эти бочки мыть и на помоях готовить пищу.
На улице зима. Обмундирование у нас летнее. Зимнее выдавали только перед отправкой на фронт.
В казарме холодно, температура плюсовая, но всего 5–7 градусов тепла. Одеваем на себя все что можно.
Приглянулся наш коллектив коменданту города. Мы просто находка для патрульной службы. Солдаты кадровые, дисциплинированные, довоенного воспитания, а болтаются без дела.
Патрульным положено быть одетыми с «иголочки», дежурить (ходить) по улицам, следить за порядком, выполнением военнослужащими уставных требований и задерживать нарушителей.
Приказы в армии выполняются без обсуждения. Приказано патрулировать, значит – будем патрулировать. Все бы было хорошо, только комендант не учел, или не захотел учесть одну «мелочь». На улице минус 30 градусов, а временами и больше, а обмундирование у нас летнее.
Помогла солдатская смекалка. Дежурим в две смены. Очередная смена, выходя на дежурство, одевает по две шинели, вторую заимствует у отдыхающей смены, а отдыхающие закутываются в два одеяла.
Первые несколько дней добросовестно бродили по улицам всю смену, только погреться заходили в какой-либо магазин, либо в фойе кинотеатра.
Комендант установил норму, необходимо задержать не менее 10 человек. Серьезных нарушений и злостных нарушителей не было. Встречались новички, отошедшие от ворот своей части на несколько шагов, формально это самоволка, грубое нарушение.
Почти каждого встречного солдата можно было обвинить в каком-либо мелком нарушении уставных требований. Это ведь были новобранцы, солдаты маршевых рот, отправляющихся на фронт.
Получается, что задерживать нужно всех встречных. Нашли «соломоново» решение. В конце смены задерживали первых встречных и приводили в комендатуры. Здесь их регистрировали и …отпускали в свои части. Иначе они могут отстать от своих и оказаться дезертирами. В редких случаях вызывали офицера соответствующего подразделения для сопровождения нарушителя.
Иногда комендант давал задание задержать в начале смены столько-то человек. Они требовались для проведения погрузочно-разгрузочных или иных работ. Например, в типографии требовалось перегрузить огромные рулоны бумаги и т.п. Такие задания нам нравились. По окончании работ работодатель, как правило, одаривал талонами на обед как грузчиков, так и нас.
Наше отношение к службе коменданту понравилось. В качестве поощрения направил он нас нести службу на Рамадановском вокзале.
Моста через Оку тогда не было, железная дорога, подходящая к станции с севера, заканчивалась тупиком.
Служба на вокзале показалась мне отдыхом. Почти все время в тепле. На перрон выходил только к приходу пассажирских поездов, а их было всегда две пары в сутки. Пассажиров было не много. Все же суета на перроне бывала. Серьезных происшествий не было ни разу.
Питание наше немного улучшилось, хотя ничего лишнего не выдавали. Просто привозили то, что положено. Удивительно, но оно существенно отличалось от казарменного. Иногда, за хорошее несение службы, комендант вокзала «баловал» нас талонами на обед в вокзальном ресторане.
Однажды началась необычная суета. Ожидали первый поезд с эвакуированными из блокадного Ленинграда.
Там на Ладоге начала действовать дорога жизни.
Вокзальный ресторан согласно заказу готовит обеды человек на двести. В зале даже столы чистыми скатертями накрыли.
Я тоже готовлюсь, побрился, к гимнастерке белый воротничок подшил. Перед тем как одеть, нарукавную повязку почистил. Нас предупредили, что может потребоваться помощь санитарам, народ прибывает ослабленный.
За полчаса до прибытия поезда в здании вокзала, на перроне, в ресторане – все в полной готовности.
Пришел, остановился состав. Проводники открыли двери вагонов.
Из вагонов никто не выходит.
Через несколько минут показались первые пассажиры. Тех, кто мог двигаться самостоятельно и добраться до ресторана, набралось меньше полусотни. Остальные пассажиры были «лежачие», самостоятельно идти не могли, а некоторые вообще уже никуда никогда не пойдут.
Такого ни до, ни после никогда не видел. Это были не люди, а живые скелеты, кое-как прикрытые одеждой.
В ресторане у многих эвакуируемых при виде пищи случались обмороки.
Санитары сказали, что на каждой остановке поезда обнаруживали в вагонах по несколько умерших.
Вскоре наше дежурство на вокзале закончилось. Мы получили назначение в части.
Встретить и остановить
В конце 1941 года, а именно 29 декабря, получил назначение во вновь формируемые мотострелковые части. Этого вида войск раньше в нашей армии не было.
Я «начальник связи» батальона Второй отдельной мотострелковой бригады.
Экипировали нас на славу, вооружение новейшее – автоматы, в вещмешках, кроме обычного солдатского имущества, махровые полотенца. Полагающуюся технику получим, когда прибудем на место.
Штат у меня небольшой – я, радист, несколько телефонистов и шофер.
Наш эшелон идет в неведомое, к фронту. На платформах танки, пушки, автомашины, в нескольких товарных, двухосных вагонах едем мы, солдаты, в четырехосных, пассажирских вагонах – офицеры.
В середине нашего вагона – железная печурка. Обогрев очень неравномерный, чтобы каждый мог погреться периодически меняемся местами. На остановках добываем топливо. Хватаем любое дерево, какое попадется, лишь бы чурки по габаритам подходили. Если очень повезет, запасаем каменный уголь.
На нарах неторопливые разговоры. Перед смертельной опасностью люди распахивают свою душу. Разговоры ведутся о таком, о чем в обычной жизни никогда, никому не скажешь. В основном это раскаяние в некоторых своих неблаговидных поступках. Несколько человек, работавших до призыва на производстве, рассказали о том, как подвели своих мастеров, другие о том, как не думая о последствиях, оклеветали своих начальников, а порой даже друзей, просто так, без видимой причины, для развлечения.
В моей короткой биографии больших грехов не было. Покаялся я в сдаче экзаменов в институте по шпаргалке, о том, как «нашалил» на одном практическом занятии по электротехнике. Требовалось включить на параллельную работу два синхронных генератора вырабатывающих переменный ток промышленной частоты. Включение нужно произвести тогда, когда токи обоих генераторов совпадут по напряжению, частоте и фазе. Ну а мы произвели включение тогда, когда токи обоих генераторов совпали по напряжению и частоте, но были в противофазе. Получилось, что генераторы сработали навстречу друг другу, вся их суммарная мощность, а это было около трех киловатт, обрушилась на плавкие предохранители, которые взорвались со страшным оглушительным грохотом.
Один солдат, работавший до призыва в армию кочегаром в котельной, рассказал нам свою историю.
Однажды он работал в ночную смену и задремал. Режим работы котла нарушился, сработала сигнализация. Сигнал он не услышал. Хорошо, что не произошло аварии. За происшедшее мастер наказал кочегара. Кочегар посчитал, что наказание слишком суровое – котел-то не остановился, и решил отомстить мастеру. Нашелся подходящий случай. На котле заменили манометр. Кочегар его испортил. Только чудом обошлось без аварии. Теперь уже наказали мастера и весьма строго.
Запомнилась станция со странным названием Грязи. Город Грязи Воронежской области. На перроне глазам своим не поверил – торговали продуктами питания. Предлагали лук, чеснок, горячий картофель, даже был черный хлеб душистый, ржаной, домашней выпечки.
Я польстился на чеснок. Купил огромную головку за 25 рублей. Объясняется это просто. Вместо хлеба нам выдавали сухари. Натереть сухарик чесноком это наслажденье.
Денежное довольствие у солдат скудное. Те деньги, что были у нас на руках, быстро иссякли. Тогда пошел прямой товарообмен, как теперь говорят «взаимопоставки». В результате выгодных, на наш взгляд, операций, наши вещмешки у многих заметно похудели. Товарообмен шел не только на станции Грязи, но и на следующих остановках.
На одной из остановок, после станции Грязи, мое внимание привлекла большая толпа, скопившаяся на площади у станционного здания.
Поведение толпы удивляло. Чувствовалась некоторая организованность. Все время играли две или три двухрядные гармошки, раздавались отдельные выкрики, шум иногда переходил в дружное исполнение народных песен, то лирических, то патриотических – о военной службе, Родине, с наказами для призывников, иной раз раздавались и забористые частушки.
Похоже на веселье, но тогда почему у женщин слезы на глазах, мужчины поглядывали сурово. А молодежь веселится, даже приплясывает.
Меня удивило обилие народных песен, мелодий. Хоть я и сам из этих мест, но такие слышал впервые. Последовательность действий была не хаотическая, а в каком-то порядке, как на хорошем концерте.
На перроне мне кто-то объяснил, что это местный «ритуал» проводов призывников в армию.
Пожалел, что я не композитор. Этот богатый материал для создания оперы вроде: «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»).
Начальство узнало о наших «художествах» и решило провести проверку наших вещмешков.
Об этом мы узнали и встревожились. Проводя обменные операции, мы как-то не думали о последствиях. То, что мы сотворили, можно назвать утерей военного имущества, а за это полагаются суровые кары, вплоть до трибунала и штрафной роты. Быстренько провели самостоятельную «ревизию». Выяснилось, что у каждого чего-нибудь не хватает, а у некоторых в вещмешках осталась половина, а то и всего треть от положенного. Некоторым плюсом было то, что у одного осталось одно, а у другого – другое. Со всего вагона собрали три или четыре полных комплекта. И во время.
На очередной остановке к нам сели проверяющие. Поезд тронулся, нам приказали приготовить вещмешки к проверке. От страха дух захватило: что сейчас будет.
Все решал выбор проверяющими первого мешка. Если в нем все в наличии то, возможно, проверка этим и ограничится.
Развязали первый мешок, все в наличии. Мы облегченно вздохнули. Только проверка этим не завершилась. Стали проверять дальше, развязали второй, третий мешок – все в наличии, затем четвертый-тоже все на месте. Мы затаили дыхание, что будет дальше?
Подошла очередь ко мне. У меня не хватало какой-то мелочи. Делать нечего, развязываю мешок, с дрожью высыпаю содержимое на пол.
Тут меня кто-то сзади трогает и сует в руку недостающую вещь. Все оказалось у всех в наличии.
Чуда в этом не было. В нашем вагоне ехали «сибиряки». Это ребята досрочно освобожденные из сибирских лагерей. Они сумели так передавать друг другу предметы, что проверяющие ничего не заметили. Ребята были дружные, смелые, в дальнейшем на фронте отличились стойкостью и храбростью.
Прибыли на станцию назначения – Елец.
Город Елец расположен в Орловской области, на восток от Орла. Он был освобожден войсками Юго-Западного фронта 9 декабря 1941 года, в результате Елецкой операции, проведенной в переломный момент битвы под Москвой.
Здание станции в развалинах, везде следы недавних бомбежек. Говорят, станцию бомбят ежедневно. Воронки от разрывов бомб свежие, некоторые уже засыпали землей. Там и тут видны в земле небольшие, круглые отверстия. Это следы неразорвавшихся авиабомб, ушедших глубоко в землю. Напуганные разными разговорами, мы в каждой неразорвавшейся бомбе ожидали бомбу замедленного действия. Вот-вот она взорвется, если истечет заданное время или достаточно малейшего толчка.
Много позже, накопив фронтовой опыт, понял, что ушедшие в землю авиабомбы и снаряды крайне редко бывают замедленного действия, а лежат спокойно до сих пор.
Более реальную опасность представлял возможный налет авиации противника. По всем этим причинам опасное место хотелось покинуть побыстрее.
Наш эшелон разгрузился на удивление быстро. У железнодорожников все предусмотрено. Эшелон подали в разгрузочный тупик до упора, у платформ откинули короткие борта и соединили их друг с другом. Вдоль эшелона получилась «дорога». Танки, пушки с тягачами, автомашины пошли по этой «дороге» своим ходом.
Мы в это время расставались со своими уже обжитыми «теплушками». Под покровом ночи идем походной колонной. Подошли к населенному пункту Казаки, расположились в поле «табором».
Артиллерийской стрельбы не слышно, значит до фронта еще далеко.
Начал действовать, как «начальник связи» батальона. В штате у меня радист, несколько телефонистов и шофер. Материальная часть такая: радиостанция РБМ, телефонный полевой коммутатор, несколько телефонных аппаратов и много катушек телефонного кабеля, есть и транспорт – грузовая автомашина. ГАЗ – полуторка с брезентовым кузовом на четырех деревянных стойках.
Телефонистов моих в тылу никто не учил, не готовил. Наверное решили, что в их работе ничего сложного нет, а может просто времени не было.
На первый взгляд никаких проблем в прокладке телефонной кабельной линии нет: протянул кабель, подключил телефонный аппарат и говори. На практике не все так просто.
Связь в любых условиях установить нужно быстро, и она должна быть надежной. Трассу прокладки кабеля следует выбирать наиболее короткой, но и такой, чтобы кабель трудно было повредить. Иногда требуется и замаскировать.
Линия связи однопроводная. Вторым проводом служит земля. Нужно уметь быстро сделать надежное заземление.
В реальных условиях, подчас под огнем противника, телефонист бежит с тяжелой катушкой кабеля за спиной.
Отечественный полевой кабель имеет медные и стальные жилки. Изоляция кабеля водостойкая. Кабель можно прокладывать во влажных местах, даже по дну реки. Кабель очень прочный. При сращивании такого кабеля, по неопытности, стальными жилками можно исколоть руки.
Каждую свободную минуту стараюсь проводить занятия со своими телефонистами. Слушают меня внимательно. Я ведь пока единственный «обстрелянный».
На улице еще зима, а ночлег попадается не каждый день.
Выручает солдатская смекалка. Объединяемся парами. На двоих у нас две шинели и две плащ-палатки. Одну плащ-палатку и шинель кладем на землю, и ложимся на них, прижавшись друг к другу, а вторыми накрываемся.
Не очень комфортно, но от холода спасает. Если удается раздобыть солому или лапник, это уже рай.
Снег сошел. На поле, расположенном рядом, копошатся люди. Они что-то ищут и собирают. Выяснилось, что поле то было картофельное. Осенью картошку не убрали, теперь ее собирают. Если собранный картофель соответствующим образом обработать, то получается сырье, из которого можно испечь не плохие лепешки.
Добычей «подножного» корма занялись и мы. Следует заметить, что питание у нас было двухразовое. Утром и вечером давали какую-то баланду. Вместо хлеба давали несколько сухарей на день. Говорили, что это равноценно 600 граммам хлеба. Трудно нам было, целый день на воздухе, да еще большие физические нагрузки. Чувство «легкого» голода преследовало все время.
Политическое руководство нашей бригады решило, что проявленная «находчивость» не украшает советского война и запретила ее.
После запрета, посещение картофельного поля стало равноценно проведению разведчиков в тыл врага. Вокруг поля поставили охрану. Для осуществления охраны привлекли новобранцев. Для них это первое «боевое» задание, даже боевые патроны выдали. К «службе» они относятся чересчур добросовестно. Страшно, если караульный «прозевает» неприятеля, и с перепугу сделает не предупредительный выстрел, а «на поражение».
К счастью все наши «вылазки» заканчивались благополучно.
Однажды пришел к старшине получать табачок.
Он меня огорчил, заявляет, что табачок мне не положен.
Я расстроился. Сам я не курю, а табачок обещал товарищам. Видит он, что я расстроился, успокаивает, говорит что теперь мне полагается не табачок, а сахар. Такое решение предложили наши «вечные спонсоры» – американцы. Они учли, что в нашей армии много некурящих. Это прежде всего женщины. Их много в медицине, войсках связи, ПВО. Порядочно и некурящих мужчин.
В народе поговаривали, что американцы дали шоколад, но у нас он превратился в сахар. Сахара полагалось 300 грамм на месяц. Это не бог знает что, но все же приятно.
Из водостойкой ткани сшили мешочек. Получилось что-то вроде кисета.
Новолуние, погода пакостная, небо затянуло тучами.
На дворе весна, а идет мелкий холодный противный дождик, как осенью.
Скоро ночь.
Нашему подразделению подошла очередь идти в караул, патрулировать улицу поселка. Меня назначили разводящим. Это значит, что вся ночь для меня будет в хлопотах. Нужно менять патрули, разводить караулы, ходить проверять, как наряд несет службу. Придется мокнуть всю ночь.
В довершении неприятностей стало известно, что к нам направляется проверяющий полковник, по прозвищу «зверь», со свитой.
Прозвище дали ему не зря. Это человек видевший свой долг в подсиживании, обливании грязью, и вообще создании неприятностей для ближних. Он умел любое мелкое упущение, любой пустяк представить как крупное нарушение. Особенно доставалось караулам. Им он старался приписать потерю бдительности. Обычно он считал, что его не так остановил патруль, не так задержал караул и т.д. Беда была в том что, никто не мог понять, какие действия он считает правильными. Сам он этого не говорил.
Результатом его посещений обычно была серия взысканий. В большинстве случаев страдали невинные люди.
Ночь мне предстоит «веселая».
И вот эта ночь наступила. Темень непроглядная, новолуние. Небо невозможно отличить от земли. В такую ночь человека уже не видно в нескольких шагах от себя.
Во многих краях я побывал, но таких темных ночей, как в центральной России, нигде не встречал. Может такая темень из-за чернозема?
Подумалось, что «зверь» этим непременно воспользуется. Пойдет он с кем ни будь из наших штабных офицеров по улице, патрулей не заметит, а в рапорте напишет, что патрули отсиживались в хатах, в тепле, потеряли бдительность. Будет всем «втык», больше всего мне и начальнику караула.
Что делать?
Покопался в памяти и, кажется, нашел выход из этого неутешительного положения.
Вспомнил, что где-то читал или слышал о действиях наших разведчиков в аналогичных условиях. Они заметили, что узенькая полосочка неба у горизонта чуть-чуть светлее земли. Если занять правильную позицию, то на фоне этой полоски можно различить движущегося человека, или любой другой объект.
Ура! Выход найден.
Родился простой план. Нужно найти удобное для наблюдения за улицей, на фоне горизонта, и замаскированное место, и там разместиться.
Деревенская улица широкая.
Посреди улицы нашли яму достаточных размеров, практически сухую, хорошо замаскированную растущей вокруг крапивой и бурьяном. Залег с патрулем в яме, ждем, действовать будем по обстоятельствам. Бесконечно тянется время, промокли, продрогли. Часов у нас нет. Чувствую, что подходит время смены караула. Нужно вылезать. Неужели обошлось и «зверь» не выползет на «охоту»?
И тут вдали улицу прорезал узкий лучик света. Где-то на короткое время открылась дверь в освещенное помещение. Решили подождать немного. Возможно это «зверь» вышел на улицу.
Слышу, к нам приближаются двое, говорят шепотом, слов не разобрать. Силуэты приблизились. Слышу незнакомый голос: «Я же говорил, что на улице никого нет».
Отвечает второй – голос одного из наших офицеров. Что он сказал, я не разобрал. Пора действовать, тени уже в нескольких метрах от нас.
Толкнул патрульного, он крикнул: «Стой, пароль».
Ответа нет, тени делают пару шагов. Патрульный кричит – «Стой, руки вверх, стрелять буду».
Тени продолжают двигаться, они совсем близко. Вижу, что перед нами офицер нашего штаба и «зверь». Наш офицер говорит: «Какой пароль, я офицер вашего штаба».
Это не правильно. Пароль должен знать каждый, кому положено. Если кто, не зависимо от звания и должности, пароль не знает, он является нарушителем.
Патруль командует: «Ложись!» и делает предупредительный выстрел. Это подействовало. Оба нарушителя плюхнулись в грязь, а к нам спешит резерв из караула.
Для всех было загадкой, как в такую темень нам удалось разглядеть нарушителей. Тайну свою я держал в секрете. Много позже поделился ею с нашими разведчиками.
За свою выходку ожидал суровую кару. Обошлось все благополучно, только немного поругали, но и похвалили одновременно. Потом частенько вспоминали это событие, подсмеивались над «зверем».
Для меня, как и для всех мальчишек тех предвоенных лет, ореолом романтики были славой овеяны тачанки, танкисты, летчики. Хотелось быть и тем, и этим. Все же верх взяла радиотехника. Еще меня манил станковый пулемет «Максим».
В каком-то смысле это тоже романтика. Что такое тачанка – пулемет на колесах. Первые бои, в которых пришлось участвовать, подтвердили веру в пулемет, как в серьезную боевую силу.
У нас в части проводились занятия с пулеметчиками.
Глядя на них, невольно вспомнились слова известной песни «Два Максима»:
На границе шумели березы.Автор так точно подметил настроение солдат, словно сам с ними рядом был в окопе.
Обуяло желание, кроме своей главной военной специальности, освоить пулемет.
Занятия посещать мне разрешили. В начале все не клеилось, то все пули мимо мишени, то ленту с патронами «заест». Особенно трудно было освоить стрельбу короткими очередями. Нужно стараться, чтоб очередь была из трех пуль, и все пули попали бы, если не в яблочко, то хотя бы в мишень. Довольно быстро освоил эту премудрость.
Тогда я не знал, что нашему Верховному Командованию стало известно о том, что в середине 1942 года немцы хотят взять реванш за поражение под Москвой в 1941 году. С этой целью они создали мощную военную группировку западнее Курска, рассчитывали прорвать нашу оборону под Курском и нанести мощный неожиданный удар по Воронежу. Заняв Воронеж развивать наступление дальше в общем направлении на северо-запад, обойти Москву с востока и где-то между Москвой и Горьким соединиться с войсками Вермахта, наступающими со стороны Ленинграда. Тем самым завершить окружение Москвы.
Воронеж крупный промышленный и транспортный центр. Город старинный, основан в 1586 году, как крепость для защиты от набегов Крымских и Ногайских татар. Петр I в связи с походом на Азов в 1686 году построил в городе верфь и адмиралтейство. После основания Петербурга верфь и адмиралтейство были переведены в него.
Только теперь стало понятно, почему наша бригада покинула «обжитое» место у поселка Казаки и все время находилась в движении, в постоянной готовности выступать в требующемся направлении.
В то время постоянные перемещения бригады между Курском и Воронежем восторга не вызывали. На каждой стоянке приходилось рыть щели и укрытия.
Дождей давно не было, более двух недель. Знаменитые Воронежские черноземы обернулись для нас настоящей мукой. Сверху у них образовалась корка, прочная как цемент. Долбить ее впору только ломом, а у нас малые саперные лопатки.
Днем щель – хорошая защита при бомбежке и немного от солнца, а ночью – от своих танков.
Иногда рядом располагалась танковая часть. Частенько ночью заблудившийся танк проходил по расположению нашей части. Если спать не в щели, запросто раздавит.
Очередная временная стоянка в поле у Мичуринска. До 1932 года город назывался Козлов.
В предвоенное время о Мичурине и Мичуринске много писали и говорили.
Расположились возле знаменитого Мичуринского заповедника.
Народ в бригаде в основном сельский. Успехи Мичурина всем понятны, хотелось посмотреть на заповедник вблизи. Перед нами садовые делянки. Внешне они представляют собой запущенный плодовый сад, густо насажаны деревья, кустарники, все заросло травой, перепуталось. Встретился местный житель. Он объяснил нам, что это опытные участки, на которых проводятся эксперименты по естественному отбору сильных сортов плодовых деревьев. Увиденное несколько разочаровало, естественный отбор представлялся как-то иначе. Посмотреть на другие делянки не удалось.
Наше наблюдение прервало появление в небе немецкого самолета-разведчика, прозванного на фронте «рамой».
У немцев было два типа самолетов-разведчиков: «рама» и «костыль». Прозвище они получили за свой внешний вид. «Рама» – двухмоторный, двухфюзеляжный самолет, «костыль» – одномоторный, имеет хвост, отличающийся какой-то деталью, высоко поднятой над фюзеляжем. Самолеты эти напичканы разным разведывательным оборудованием и имеют броневую защиту брюха. Зенитного огня не очень боятся.
Появление их ничего хорошего не сулило. Обычно они или наводили бомбардировщики на цели, или корректировали огонь артиллерии. Еще это свидетельствовало о том, что передовая не так уж далеко.
Раннее утро, солнышко еще за горизонтом. Только начинает светать.
Проверяем полученное имущество связи, шофер возится с двигателем. Он тоже все проверяет.
Слабый утренний прохладный ветерок, на траве обильная роса. Мирная, благодатная обстановка. Не хочется думать о тяготах наступающего дня.
Снова в дорогу, ехать проселком километров 20–25, а может быть и больше.
Впереди колонна большегрузных машин. На сотни метров тянутся от них шлейфы поднятой пыли. Засуха, дождя не было давно.
На нашем пути небольшая речушка. На вид обычная, такая безобидная, степная речушка, с пологими песчаными берегами, глубиной не больше 30–50 сантиметров. Моста вблизи не видно.
Идущая впереди колонна машин спокойно перешла речушку вброд.
Наша машина на малой скорости смело въехала в реку. И тут беда, на середине реки заглох мотор. С нескольких попыток шофер его завел.
Тыр-пыр, а машина ни с места. Вылезли и попробовали машину толкать – ничего не получается, зарываются колеса в песок все глубже и глубже.
Пытаемся откапывать песок лопатами, тщетно. Машина садится все глубже и глубже, и садится на «брюхо».
Заря все ярче и ярче. Красоты природы нас не радуют. Скоро появится «рама». Утром она всегда делает облет нашей территории. Мишень лучше, чем машина, застрявшая на переправе, не найти.
Машину пока не разгружаем, надеемся на избавление. На фронте взаимопомощь прежде всего.
Подошел студобеккер, это мощная машина, есть надежда что поможет. Шофер сразу согласился помочь, говорит: «Как это ребята сумели так крепко сесть?»
Соединили два буксировочный каната, его и наш. Буксир получился достаточно длинный, чтобы студобеккер встал подальше от уреза воды, где грунт уже плотный, надежный.
Завел наш спаситель мотор и газанул. И… наша полуторка ни с места, а он тоже основательно сел. Не разгадали мы ловушку, подготовленную рекой. Теперь уже здесь две «мишени».
Тем временем солнышко поднимается над горизонтом. Нервы наши напряжены. Обидно, что сами сидим и помощника посадили.
К нам приближается туча пыли и дыма, а в ней танк – «тридцать четверка». В такое счастье трудно поверить.
Мы к танкистам. Говорим: «Ребята, помогите, дерните наши машины». Они видят наше бедственное положение, сочувствуют, какое-то время колеблются. Во-первых, они уже опаздывают, до вероятного появления самолетов противника им нужно прибыть на место, а с нами они провозятся около получаса. Во-вторых, дернуть они конечно могут, но что будет с машинами – могут разорвать их на части.
Все же танкисты пожалели нас, решили помочь. Если налетят самолеты, то нас наверняка разбомбят, а если «дернуть» может и получится, машины уцелеют.
Цепляем к студобеккеру трос от танка, а он в руку толщиной. Танк медленно двинулся, студобеккер ни с места, а танк, несмотря на свои тонны, забуксовал. Мы встревожились, неужели и он «сядет».
Все в порядке, танк на месте.
Все ж решили еще попробовать, «дернуть» с ходу. Риск большой, но что делать, другого выхода нет. Сколько можно, танк сдал назад. Мы на всякий случай отошли в сторону, канаты могут лопнуть и зацепить.
Танк вперед, быстрее, быстрее, канаты натянулись, как струны.
Студобеккер оторвался от грунта и повис в воздухе, как своеобразный маятник, касаясь земли то левыми, то правыми колесами. Так продолжалось какое-то мгновенье.
Вдруг раздался звук, похожий на выстрел из пушки. Мелькнула мысль – неужели лопнул канат. Нет канаты целы. Это наша полуторка освободилась от речного плена и вылетела на берег словно пробка из бутылки шампанского.
Спасибо горьковчанам, крепкую делают технику.
Бежим к танкистам, поблагодарить. Они нас не слушают, побыстрее убирают свой трос и в путь, торопятся уехать с этого негостеприимного места.
Мы тоже следуем их примеру.
Начало июля 1942 года. С утра этот день ничем не отличался от других. Небо было голубое-голубое, безветренно, пели цикады, чирикали птички. Все как-то по-домашнему. А ведь где-то близко идет война.
Неожиданно неприятная новость: противник прорвал под Курском нашу оборону, движется в сторону Воронежа, в нашу сторону.
Приказ: «По машинам». Целый день куда-то едем, изнываем от жары и жажды. Пыль на дороге страшенная. Насквозь пропитались потом и пылью.
Вечером останавливаемся в поселке на шоссе Курск – Воронеж, всего в нескольких километрах от Воронежа.
Нам приказывают занять оборону на западной окраине поселка. Наш комбат приказал до ужина отрыть щели. Мы падаем от усталости, кроем комбата в уме по-всякому, но щели и укрытия роем. Другие комбаты разрешили своим солдатам поужинать и отдохнуть, а земляные работы отложили до утра.
Восток только заалел, а нас уже подняли на завтрак. Отдохнули всего часа три. Комбат сказал, что согласно приказу нам нужно встретить и остановить врага.
Поехали. Наш батальон впереди, затем штаб бригады и остальные батальоны. Боевое охранение не выслали, мы же в глубоком тылу. Движемся походной колонной.
Рельеф местности здесь слегка всхолмленный, подъемы и спуски тянутся на километры.
Далеко впереди показалась колонна машин, движущихся нам на встречу. Похоже это тоже мотострелковая часть. Нас это не удивило и не насторожило, привыкли, что одни едут туда, другие сюда, командованию виднее-кого, куда послать.
Встретились, батюшки, да это же немцы. Ни у них, ни у нас разведдозоров впереди не было. Что не было у нас-это понятно, мы считали, что находимся в глубоком тылу, а немцы что думали?!
Едем дальше, свернуть некуда, слева и справа от проезжей части дороги глубокие кюветы. Так и ехали друг против друга, пока не добрались до удобного съезда направо. Так же поступили и немцы.
Впервые мы так близко посмотрели друг на друга.
Свернули с дороги и быстро развернулись в боевой порядок, немцы – тоже.
Поведение немцев странное, у них преимущество, их больше, а атаковать не спешат, залегли. Мы тоже залегли, пытаемся окопаться, но неудачно. Окаменевший чернозем плохо поддается нашим малым саперным лопаткам.
Комбат принимает решение отойти на окраину поселка. Нас это радует. У нашего батальона там готовые щели и траншеи. Окраина близко, далеко отъехать не успели.
Забираемся в отрытые вчера вечером щели, такими уютными они нам показались.
Вовремя забрались. Налетело более 20 самолетов противника и началась бомбежка.
Наши три зенитки отважно вступили в бой, сбили один самолет, еще один подбили, он задымил и улетел. Только силы были уж очень неравные.
Замолчали наши зенитки, остались от них только большие воронки в земле. Теперь мы беззащитны от авиации, наши истребители за весь день так и не появились.
Стало понятно, почему немцы не атаковали, ждали авиацию.
Мы в своих щелях и окопах чувствуем себя более-менее уверенно. Другие батальоны от бомбежки несут значительные потери.
В дальнейшем самолеты врага бомбили нас весь день, почти непрерывно. Чувствуя свою безнаказанность самолеты летали так низко, что чуть не задевали верхушки деревьев. У некоторых самолетов было что-то запоминающееся, то ли окраска, то ли номера, не помню. По моим наблюдениям летало три группы самолетов, поочередно.
Сел за телефонный коммутатор. Установил связь с ротами, есть телефонная связь и со штабом бригады. Радиосвязь пока не требуется. Посадил за коммутатор телефониста, а сам пошел проверить: что там с нашей машиной, и подготовить радиостанцию к работе. Иду огородами, вышел на картофельное поле. Снова налет авиации, падаю в борозду, радуюсь, глубокая. Бомбы рвутся все ближе и ближе. Чувствую, заметил меня летчик.
Взрыв совсем рядом, и я видимо потерял сознание на какое-то время.
Очухался, пришел в себя, смотрю – поле было зеленое-зеленое, а теперь черное, картошка сверху, а ботва в земле.
Раз соображаю – значит живой; пошевелил руками – целы, ноги – целы, стараюсь поднять голову и не могу. Голову точно магнитом к земле притянуло. Пробую поскрести голову ногтями и не могу, твердое что-то на голове и не чувствую прикосновение к волосам. Я ни на шутку испугался, что произошло – не могу понять. С помощью рук поднял голову, а она такая тяжелая, словно на ней два ведра воды стоят, руки опустить боюсь, вдруг шея сломается.
Кое-как поднялся, посмотрел на свою тень на земле и не узнаю себя, стоит какое-то чудище с огромной головой, на голове слой земли, прочный как камень.
Глянул на место, где лежал и глазам не поверил, рядом воронка, вокруг воронки валик, а в нем ямка – там, где была моя голова. Спасла меня картофельная борозда.
Подошли солдаты, сочувствуют, советуют обратиться к санитарам.
Я подумал-подумал и решил, что нельзя мне обращаться к санитарам, могут отправить в госпиталь, в тыл, кто же тогда будет обеспечивать комбату надежную связь.
Добрался до колодца, и там нашлись добровольные помощники. С помощью воды из колодца и помощников освободился от земляного «шлема».
Возникла новая тревога, уж очень холодная колодезная вода была, мог застудить голову, но ничего, все обошлось.
Пришел к машине, с ней все в порядке, замаскирована хорошо, рядом шофер с радистом отрыли щель. Радист установил связь с комбригом.
Вернулся к комбату, доложил о результатах проверки. Вскоре оборвалась телефонная связь со штабом бригады. Послал телефониста проверить линию, возможно где-нибудь обрыв.
Телефонист вернулся и доложил, что линия цела, но вместо штаба бригады воронка от авиабомбы.
Комбат снова послал меня к автомашине. Нужно установить радиосвязь со штабом бригады, может они переместились в другое место.
После первого визита к машине прошло 2–3 часа. Радист сидит со станцией в кузове машины и докладывает, что все время вызывает корреспондентов, но штаб бригады и батальоны на его вызовы перестали отвечать.
Снова налет авиации. Прыгаем с шофером в щель, радист Миша остался в кузове, говорит что небось пронесет, не первый раз.
Над нами самолет летит низко, чуть верхушки деревьев не задевает, разглядел таки нашу машину, бомбу положил точно. Взрыв. Нас в щели немного присыпало землей. Мы разгребли землю, вылезли – и к машине.
Впереди машины воронка, почти под радиатором, его разворотило. Брезент, что был над кузовом, рухнул. Осколки срезали четыре стойки, на которых он держался.
Жалеем радиста Мишу, зря парень погиб.
Стаскиваем с машины брезент – и чудо. Сидит наш Миша на ящике, как и сидел, на наше присутствие не реагирует. Его оглушило, понять не может-что же произошло. Пришел в себя, радуется. В кузове все искорежено осколками: и радиостанция, и катушки с кабелем. Один осколок, небольшой, застрял у Миши в каске, это и спасло его.
У немцев подошла артиллерия. Теперь между налетами авиации они нас обстреливают.
Рядом с нашим окопом, где находится комбат и мы, разорвался снаряд, ранены пулеметчики, замолчал наш последний пулемет. Немцы осмелели, наседают.
Комбат вспомнил, что я учился на пулеметчика, и приказал лечь к пулемету.
У меня вроде получается, очередную атаку немцев отбили.
Сами собой вспомнились слова песни о пулемете и пулеметчике «Самовары-самопалы»: муз. А.Новикова, слова С.Алымева
Так шуточная песня написана в 1940 году. В 1941 прозвучала по новому.
Никогда не умиралаНас все меньше и меньше. На левом фланге окружили взвод. В этом взводе те «сибиряки», с которыми я ехал в поезде, отчаянные ребята.
К нам пробрался автоматчик из этого взвода. Он говорит, что если вернется с патронами, то взвод из окружения вырвется.
Комбат предложил ему взять несколько пачек патронов, но он отказался, сказав, что патронов нужно много, очень много. Не взял он и «цинку». Так называли запаянную коробку из оцинкованного железа с патронами, весом килограмм 20.
Решил взять два ящика патронов, а это более 80 килограмм.
Ждем, что будет. Ему нужно пробраться через окружение, через немцев, а это и без груза трудно.
Прошло какое-то время. В районе расположения окруженного взвода послышалась интенсивная автоматная стрельба. Что это, героическая гибель или прорыв?
Оказалось последнее. Теперь этот взвод с нами, это наша основная сила.
Потери немцев, судя по всему, больше наших. Они несколько раз атаковали, но успеха не добились. Мы видели, как скошенные нашим огнем падали и не поднимались целые цепи наступающих, а горстки уцелевших отходили на исходный рубеж.
Наши силы иссякли, а у немцев наоборот – прибывают, к ним подходят подкрепления. Передний край немцев уже «лежит» дугой вокруг нашего села.
В этом шуме и грохоте потерял чувство времени, оно словно остановилось.
Перед моим окопом что-то рвануло. Меня маленько оглушило и присыпало землей. Все в порядке. Все целы, только теперь и последнего пулемета нет, повредило его осколками.
Из трех батальонов бригады продолжает сражаться только наш, да и нас осталась только горстка.
Солнце все ниже и ниже. С надеждой ждем подкрепления, а его все нет и нет.
Вечер – это хорошо, кончатся налеты авиации, но с другой стороны – немцы поймут, что нас мало. Тогда… об этом думать не хочется.
Пока комбату удается создавать видимость присутствия в селе большого гарнизона. Он создал несколько подвижных групп, задача которых вести огонь, часто переходя с места на место.
Сумерки сгущаются. Немцы подходят все ближе и ближе. Охватывают нас слева и справа. Скоро кольцо замкнется.
Комбат готовится к отходу.
Неужели это уже поздно? В тылу показалась цепочка солдат. Они явно наступают на нас, быстро приближаются. Огонь мы пока не открываем, вглядываемся.
Да ведь это наши. К нам подходит пехотная дивизия. Чтоб им подойти на 2–3 часа раньше, все было б иначе.
Дивизия приняла удержанный рубеж, а мы идем на формировку.
Приказ выполнен, врага встретили и остановили. Цену заплатили дорогую, утром нас было более тысячи, на формировку пошло 22 человека.
Немцев, рвущихся к Воронежу, мы остановили и задержали на целые сутки. Высшее командование за это время могло много сделать.
Мы в резерве. Оружие отобрали и отправили нас в запасной полк.
Под Воронежем продолжаются ожесточенные бои, но все усилия противника овладеть полностью городом не удались. 6 июля 1942 года противник был остановлен и наша армия перешла к обороне. Немецкий план окружения Москвы сорвался. Приятно сознавать, что наша бригада сражалась не зря. Мы внесли, возможно, маленькую, но все ж лепту в этот успех наших войск.
Десант
В запасном полку пробыл два или три дня. Сегодня, ближе к полудню, объявили построение. Нас будут распределять по воинским частям.
Эта процедура в какой-то степени похожа на торг рабами в Древнем Риме. Для отбора солдат в свои части к нам подходят несколько офицеров. Они обращают внимание на род войск, обозначенный на петлицах. Высоко котируются артиллеристы и другие специалисты.
Подошедший ко мне офицер-танкист спрашивает, из какой я части. Узнав, что из мотострелковой бригады, говорит, что она входит в их соединение и предлагает мне стать стрелком-радистом в танковом экипаже.
Про себя подумал, предложение заманчивое, но с должностью вряд ли справлюсь. Танкисты все ребята – силачи, им постоянно приходиться ворочать большие тяжести, а я не больно силен. Буду для экипажей обузой, да и танк совершенно не знаю. Поэтому отвечаю, что это конечно можно, но нужно потренироваться. Ответ ему не понравился, отправил меня в танковый десант.
Теперь я командир отделения в танковом десанте. Нас 12 человек, приписаны к «тридцать четверке», это ласковое название танка Т-34.
Познакомились с танкистами. Через несколько дней подружились, стали одним коллективом.
На юге образовалось Сталинградское направление, там идут ожесточенные бои. Немцы рвутся к Сталинграду и Волге.
Нам объяснили, что нашей боевой задачей является отвлечение сил противника от Сталинграда.
Прошло несколько дней. Занимаемся боевой подготовкой. Тема одна: «Взаимодействие танкового десанта с танками в бою».
На исходный рубеж, занимаемый танками для наступления, едем на автомашинах. Мне, как командиру отделения, полагается прыгать в машину последним и выпрыгивать первым. Пыли мне достается порядочно.
Поступила боевая задача. Нам нужно прорвать оборону противника, достичь определенного рубежа и на нем закрепиться.
Утро, идем в атаку, вернее едем на танке. Нейтральную полосу, а это метров 500, преодолели быстро, без потерь. Ворвались на немецкую передовую. Наши танки и мы среди немецких окопов. Судя по всему, артиллерии у немцев нет.
Немцы пытаются сопротивляться. Ведут автоматно-оружейный огонь. Но перевес в силах у нас. Нам с танка все видно, ведем огонь, как в тире по мишеням. Слева и справа идут другие наши танки.
Потери у нас все же есть, в моем отделении двоих ранило. С танка соскочили. А тут и бой кончился.
Уцелевшие немцы прекратили сопротивление, сдаются в плен. Среди пленных находится командир батальона. Часть мы разгромили не обычную, это был батальон СС.
Вышли на заданный рубеж. Только успели окопаться, подошла новая немецкая часть. Завязался огневой бой. Ни мы, ни они в наступление не переходили.
В обороне второй день. Солнце в зените. На передовой тишина. Изредка раздаются редкие выстрелы. Наступившее затишье позволяет немного расслабиться.
Прилег на дно щели, автомат на животе, держу обеими руками. Стараюсь не терять бдительность, но как-то незаметно задремал.
Вдруг меня точно толкнуло что-то. Открыл глаза, а на краю щели немец, лопатой замахивается. Я с перепугу вскинул мгновенно автомат и дал длинную очередь.
В кармане немца обнаружили Sjldaten buch, солдатскую книжку. Она сильно отличается от наших солдатских книжек, у нас записываются только даты, когда переходят из части в часть и т.п., а у них, кроме таких же дат, есть и еще нечто вроде календаря и краткого справочника. Например, узнал, что 1 и 2 мая у них народные праздники. По-видимому немец был настоящий фашист, на фотографиях он снят в форме СС.
Продержались еще сутки. У меня в отделении осталось пять человек, это вместе со мной. Наступил вечер.
Поступила команда отойти на исходный рубеж. Свою задачу мы выполнили, немцы вынуждены выставить против нас новую часть из подходящего на Сталинградское направление резерва.
Стоим в поле, отрыли щели, это защита от бомбежек днем и от своих танков ночью, сослепу задавить могут.
Опасение подтвердилось. Сплю в своей щели и чувствую, что меня что-то давит. Просыпаюсь, и в полутьме вижу, что поперек щели танковая гусеница. Спросонья, да и темновато, сразу не разберу, чья: нашего или их танка.
Пригляделся, вижу-наша, нужно выбираться, но как? Полезешь, а он вздумает двинуться или развернуться, шутя перережет или задавит.
Танкисты заглушили мотор. Теперь скорее наружу. Вылез, отругал танкистов, друзья друзьями, но ведь так тоже нельзя.
Через неделю снова нужно атаковать и закрепиться. Участок наступления по фронту километра 2–3, у нас несколько танков.
Начало прошло, как прошлый раз. Танки утюжат немецкие окопы, мы со своей верхотуры палим по отступающим немцам.
Слишком увлеклись и проглядели у противника притаившуюся пушку. Успела она произвести выстрел.
Попал снаряд, не бронебойный, в башню нашего танка, справа. Я сидел слева. Сдуло нас с танка, как пух с одуванчика.
Как очутился на земле, не помню, лежу на траве, поднялся, огляделся, танк ушел метров на 50 вперед, видимо меня оглушило. Поднимается еще шестеро моих товарищей. Остальные шестеро уж никогда не поднимутся.
Что делать? Приказываю догонять танк, это наша опора и защита. Быстро мы его догнали и снова залезли на броню. Противник встречает нас сильным ружейно-пулеметным огнем. Заставил нас всех все-таки покинуть танк.
Продвигаемся вперед, где шагом, где перебежками, где и по-пластунски. Вижу: то слева, то справа от меня падает как подкошенный то один боец, то другой.
Пушку, что пыталась подбить наш танк, уничтожили. Заданного рубежа достигли. В отделении осталось четыре человека, а было двенадцать.
Наш батальон далеко вклинился в оборону врага. Окопались в метрах пятидесяти от опушки леса. Танки и мы ведем огонь по лесу, по слухам там какой-то немецкий штаб размещается. Силы у нас есть, хорошо бы его разгромить.
В лес углубляться запретили, там минные поля, а саперов с нами нет.
В небе появилась «рама», а следом за ней самолеты-пикировщики Ю-87, похожие на хищных птиц. Внешне самолет красивый, цвет у него металлическо-синий, даже не верится, что он несет смерть, им бы только любоваться где-нибудь на авиапразднике. Самолеты эти с большой высоты круто пикируют и выходят из пике чуть не у самой земли. Сразу не поймешь, подбили его или он сам пикирует. Хорошо, что мы успели окопаться, танкам хуже. Они стоят незамаскированные. Вот загорелся один танк, второй.
Появились наши истребители. Юнкерсы бой не приняли, сбросили оставшиеся бомбы куда попало и улетели, сбежали.
Еще два танка подбила артиллерия противника. Уцелевшие танки ушли в тыл, остались мы без поддержки танков, один на один с врагом.
Сзади нас до бывшей передовой чистое поле, оно простреливается со всех сторон. Появиться одиночке на этом поле днем равносильно самоубийству. Несколько смельчаков пытались к нам пробраться днем, это удалось не всем.
Вдруг из соседнего окопа выскакивает автоматчик, бежит ко мне. Подбежал такой довольный и кричит: «Товарищ командир, меня ранило, разрешите в тыл бежать». Вижу у него с левой руки кровь течет. Пуля оторвала половину среднего пальца.
Я его быстренько затащил в свой окоп, отругал и перевязал палец. Приказал сидеть и не высовываться.
По нашим тогдашним понятиям он «старичок», ему за сорок, радовался он потому, что его теперь демобилизуют. Был такой приказ Верховного Главнокомандующего, кому за сорок, если ранит, демобилизовать.
Только втащил я его к себе, по нашему окопу пулеметная очередь. Над головой просвистели пули, часть в бруствер уткнулась. «Видишь, – говорю, – днем в тыл тебе не пройти», – перевязал ему руку и оставил его в своей щели.
Ночью оставили этот рубеж и вернулись в старые окопы.
Мы вместе с танкистами, вернее танки вместе с нами, еще несколько раз прорывали оборону противника. Успех всегда нам сопутствовал. Где участвуют танки – всегда успех.
Много хорошего хочется сказать о наших танкистах. Невольно вспоминается бодрый и оптимистический мотив известного «Марша танкистов», родившегося как отражение подвига танкистов в битве с японцами на Халхкин-Голе в августе 1939 года. «Броня крепка и танки наши быстры».
На границе тучи ходят хмуро,С наступлением середины ночи, а ночи были очень темные, немцы на небе из осветительных ракет, подвешенных на парашютах, создавали контур католического креста, с головкой, направленной в сторону Воронежа.
Нейтральная полоса и прилегающая к ней местность была освещена, пожалуй ярче, чем днем. Зрелище было яркое, впечатляющее, в нем было что-то магическое.
Ситуация была очень похожа на ту, в которой поется в песне «На безымянной высоте».
Дымилась роща под горою,Сегодня меня назначили исполняющим обязанности командира взвода десантников-автоматчиков, вместо раненого вчера командира. Во взводе двадцать человек, большинство узбеки.
В армии солдаты были разных национальностей. Казахи в отваге не уступали русским, а об узбеках этого не скажешь.
Сидим в неглубокой, вырытой наспех вчера траншее, ждем команду – вперед.
Томительно тянутся минуты ожидания, кажущиеся часами. Каждый нерв напряжен до предела.
Чтобы вылезти по команде из укрытия, нужно подавить в себе страх перед смертельной опасностью. Думаешь, что вся мощь огня противника обрушится на тебя. Как-то забываешь, что ты не один, нас много. Но вот, поборов страх, выскочил наверх, на бруствер, прошел несколько шагов. Теперь все изменилось. Теперь думаешь не об опасности, а о том, как действовать в реальных условиях.
Это только в кинофильмах в атаку бегают. В атаку в основном идут, а пробегают, когда необходимо, десятки метров с вырабатывающимся уже автоматизмом, подглядываешь под ноги, нет ли мин, краем глаза следишь за воздухом, замечаешь огневые точки противника. Справа строчит пулемет, впереди автоматчики. Если с нами взаимодействуют танки, то нужно поглядывать, чтоб свои не раздавили.
До рубежа противника обычно от начала атаки сотни метров. Их преодолеть нужно как можно быстрее, но сохранить силы для решающей схватки у чужих окопов. Здесь можно и пробежать немного.
Кроме всего, мне еще необходимо командовать своими бойцами. Вижу, что из траншеи выскочили не все. Прошли метров тридцать.
Пулеметчик противника дал очередь в нашу сторону. Бойцы мгновенно попадали в высокую траву, она их хорошо замаскировала.
Падаю и громко кричу команду: «Вперед», поднимаюсь и иду. Поднялись почти все. Несколько человек отстало. Что с ними – ранены или «замешкались»?
Прохожу весь взвод, это метров 150. Снова подаю команду – «вперед». Поднялось два – три человека, те что были возле меня. Остальные делают вид, что не поняли командира. Снова прошел весь взвод, поднял кого окриком, кого пинком.
Думаю, если снова не выполнят приказ, кого-то может и расстрелять придется.
Закричал раненый узбек. К нему бросилось несколько товарищей. Это нарушение. Во время наступления останавливаться для оказания помощи раненым запрещается. Помощь окажут санитары.
Подхожу к раненому. Удивляюсь, подошедшие узбеки помощи раненому не оказывают, они усаживаются вокруг и что-то бормочут.
Приказываю разойтись. Не успеваю что-либо сделать, как впереди разрывается снаряд. Значит немцы эту «группу» заметили.
Падаю в какую-то борозду. Второй снаряд разрывается сзади нас. Понял, что артиллерия берет нас в «вилку».
Третий снаряд будет «наш». Понимаю, что нужно сделать рывок вперед, скорее уйти с этого места.
Вскакиваю, подаю команду – «бегом вперед». Узбеки ее не выполнили.
Успел пробежать несколько метров, слышу у немцев артиллерийский залп. Упал в какую-то колдобину.
Снаряды рвутся на том месте, где только что был взвод.
Бегу назад, разобраться, что произошло. Все узбеки, что были возле раненого, погибли или ранены. Других потерь во взводе нет. Хоть пострадали нарушители, а ребят все ж жаль. Смерть – это все-таки смерть, тем более такая бессмысленная.
К концу дня взвод задачу выполнил.
Как сам уцелел, не пойму. Весь день мотался под обстрелом, как челнок.
Наш взвод на правом фланге наступающих частей.
Правее впереди метрах в двухстах пятидесяти – трехстах, в полосе действий взвода, виднеется что-то похожее на ДОТ. Оттуда во фланг наступающим постреливает пулемет, не дает продвигаться вперед.
Моему взводу приказано ликвидировать эту огневую точку противника. Расположился в тени огромного дерева на краю заброшенного сада. Маскировка хорошая, со стороны противника меня не видно. Осматриваю местность в бинокль. Там действительно ДОТ или броневой колпак.
Пулеметчик разместился не в нем. Он устроился с нашей стороны ДОТа, хорошо замаскировался. Обнаружил его только тогда, когда стрелял пулемет.
Решил расправиться с ним сам. У меня новая, хорошо пристрелянная винтовка. Погода благоприятная, солнечная. Дует легкий ветерок. Место для стрельбы удобное.
Под деревом остатки какой-то кирпичной кладки. Получилось, почти как в тире, можно стрелять стоя, с упора. Установил прицел с учетом расстояния, скорости и направления ветра. Пожалел, что нет снайперского прицела.
Произвел выстрел. Фонтанчик пыли, наблюдаю в бинокль, впереди цели. Подкорректировал прицел, выстрелил второй раз. Теперь перелет. С третьего выстрела – «Ура! Попал в цель». Ликвидировал этого пулеметчика или ранил, не знаю. Только пулемет замолчал, и больше не беспокоил.
Вечером получил приказ провести разведку этого ДОТа.
В разведку пошел с двумя бойцами.
Ночь. Темень непроглядная. Возвращаемся из разведки. Передовую немцев решили пройти по одиночке. Вечером, когда пробирались туда, заметил на нейтральной полосе ориентиры, два сгоревших танка. На этом участке земли их несколько, есть и немецкие, и наши.
Дошел до первого танка, обошел кругом. Посмотрел нет ли кого за танком или в нем.
Предосторожность не лишняя. Иногда кто-нибудь из наших автоматчиков, или немцев, ночью пробирается к одному из сгоревших танков и маскируется за ним, или в нем. Получается хорошая, трудно обнаруживаемая огневая точка. Иду дальше, вот и второй танк. Передовая должна быть близко, около нее третий танк.
Прошел довольно много, а танка все нет. Понял, что заблудился. Решил судьбу не испытывать, подождать до утра. Прилег отдохнуть и незаметно задремал.
Разбудил меня утренний холодок. Поднялся, огляделся, далеко ночью я протопал, увидел, что до наших окопов с километр, а то и больше.
Передовая только на обзорных картах плавная линия, в действительности это сложная кривая. В одном месте мы вклиниваемся в немецкую оборону, в другом они в нашу.
Передовая часто проходит там, где солдаты успели окопаться в конце наступательного боя.
Прошел мимо пулеметного гнезда. Пулеметчики мне что-то крикнули, я не расслышал, что именно. Они же меня предупреждали, что дальше немцы вклиниваются в нашу оборону.
Иду дальше. Совсем близко вижу наши окопы, но что это? Рядом с окопами стоят солдаты в какой-то сизой одежде. Подумал, это конечно наши. Вчера нам выдали милицейскую форму, вместо военной, рубашки синие.
Подхожу ближе, да это же немцы. До них метров 50, не более. Что делать? Мы на пшеничном поле. Уборку на нем провели вручную. По всему полю хаотически разбросаны копны, в которые уложены по 5 связанных снопов пшеницы. Если добраться до ближайшей копны, а я от нее метрах в пяти, есть надежда как-нибудь выбраться. Только нужно как-то отвлечь внимание немцев.
У меня есть граната. Решаю бросить гранату. Немцы это увидят и спрячутся. От броска гранаты до взрыва пройдет несколько секунд. Успею добраться до копны. Схватил гранату, чеку долой и бросил. С горяча не сообразил, что до немецкого окопа граната не долетит.
На мою беду у немцев кто-то не растерялся, еще до взрыва гранаты у них кто-то что-то крикнул и грянул залп.
Я еще и развернуться не успел, как меня словно палками ударили по ноге и животу. Я упал вперед, лицом вниз. В сознании мелькнуло: вот и конец, все. Боли я не чувствовал. Подумал, а умирать-то легко, в сознании пронеслось, словно в хроникальном фильме, вся моя предыдущая жизнь. Увидел я себя маленьким мальчиком дома с мамой, друзьями, потом школа, институт и словно плавно опустился занавес.
Очнулся. Солнце уже высоко, помню упал лицом вниз, теперь лежу лицом вверх. Похоже немцы приняли за убитого и перевернули, вывернули карманы и бросили.
В меня попали две разрывные пули. Одна угодила в бедро правой ноги, и там разорвалась. На входе рана, как точка, а на выходе кровавое месиво и кровь продолжает течь.
Крови в брючину набежало много, наверное с литр, а может два. Сделал тугую перевязку.
Вторая попала в живот, как раз в середину. Спасла меня саперная лопатка. Пуля попала в рукоятку лопатки, разорвалась. Осколки пошли в живот и застряли в брюшине.
С горяча боли не чувствовал. Появилась надежда: доползу до копны, замаскируюсь, а ночью поползу к своим, или свои придут сюда. Все получилось не так, только чуть пошевелился и от боли потерял сознание. Ползти не получается. Положение хуже некуда.
Знаю, что в 12.00 наши танки пойдут в атаку. Обидно, если свои раздавят. Я даже в сторону отползти не смогу.
Мрачные мысли прервало появление нашего разведывательного танка (Т-26), появившегося с вражеской стороны. Остановился он недалеко от меня, почти у немецких окопов. Открылся люк и показался танкист, танк мотор заглушил.
Неужели он ничего не видит, кругом же немцы. Они могут подбить чем-нибудь танк. Нужно их предупредить, жалко ведь ребят.
Решил окликнуть их. Громко крикнуть не решаюсь, если не услышат, танк уйдет, и немцы меня добьют.
Не слышит меня танкист. Тогда я решился, приподнялся на руках и во весь голос закричал. От напряжения и боли потерял сознание, упал на землю.
Очнулся на руках у танкиста, который обрадовался, что я пришел в себя, он говорит, что слышал, как кто-то пискнул, и упал. А я то хотел оглушить его своим криком, пытаясь предупредить о немцах.
Он меня успокоил. Видел, – говорит, – я твоих немцев, разбежались они, как тараканы, при приближении нашего танка.
Положили они меня на танк, сзади башни, и привезли в свою часть. Ко мне сразу подошел их командир. Я рассказал ему все, что успел заметить. Его интересовали все мелочи, особенно данные об артиллерии.
В тыл они меня сами отправить не могли, им через несколько минут идти в наступление. Мимо проезжала, возвращаясь с передовой, полевая кухня пехотной части. Уговорили поваров взять меня, их база находилась в той же деревне, где наш санпост.
Каким-то образом ухитрились засунуть меня под кухонный котел. Лежу скрюченный, боль жуткая, всю дорогу меня всего трясло, кухня ведь без рессор.
Повара сочувствуют, видят как я мучаюсь, предлагают солдатские деликатесы, сахар, очень аппетитное мясо. А я на все это смотреть не могу. Мне бы скорее добраться до санпоста, до покоя.
Приехали в деревню, сунулись в один санпост – не берут, в другой – то же, не их я частей. Повара ругаться начали, не рады, что со мной связались, им уже обед готовить надо, опаздывают они.
Наконец, нашли наш санпост, там сделали противостолбнячный укол и на эвакуацию, повязку поправлять не стали, говорят замотано нормально, в эвакогоспитале разберутся, если не так. В эвакогоспиталь отвезли с комфортом, на санитарной машине.
В госпитале раненых уйма, все везут и везут новых, на фронте под Воронежем наши ведут контрнаступление, со слов раненых в районе Четвертого Скляева.
Моя очередь на операцию подошла глубокой ночью. За операционным столом молоденький хирург, донельзя замученный, вторые сутки не спит, все режет и режет.
Отдохнул он несколько минут после предыдущего раненого, сделал себе какой-то укол для бодрости, и ко мне.
Я его не понимаю, меня боль в ноге с ума сводит, а он на рентгене живот мой рассматривает, а не ногу.
Живот я себе тоже перевязал, в нем на уровне пупка много кровяных точек. Это входные отверстия от осколков разрывной пули.
На рентгене картинка от моих осколков похожа на силуэт пламени свечи. Сидят они в брюшине, если их извлекать, нужно весь живот изрезать. Хирург решил оставить осколки на месте и занялся ногой.
Сразу «утешил», говорит, что кость цела, задеты нерв и мышцы, операция сложная. Сделать общий наркоз нет возможности, местный наркоз поможет не полностью, когда будет резать, будет больно, нужно кричать, даже материться можно, молча терпеть вредно.
Он режет, я ору. Мгновенье нестерпимой боли, и вдруг сразу стало не больно, тепло и приятно. Хирург бросил в ведро вырезанный у меня кусок мяса и нерва, и сказал: «Это все».
После непрерывной, многочасовой боли наступил покой, потянуло в сон.
Благодушное настроение испортило напутствие хирурга. По его мнению с ногой все в порядке, заживет быстро без осложнений, а хромать буду из-за нерва до конца жизни.
Раненых оперировали в госпитальных палатках, стоящих в фруктовом саду. Возле палаток на земле между деревьями были разостланы длинные узкие полоски брезента. На эти полоски укладывали рядами прооперированных раненых и прикрывали сверху такой же полоской. Снаружи были только головы. Меня со стола переложили на носилки, – и в сад, в общий «конвейер».
Утром проснулся или очнулся, кто знает. Я ведь там, в поле, много крови потерял. Лежу я вдоль полотнища, а не поперек и кругом никого нет. Рядом на пеньке сидят два санитара, курят самокрутки, разговаривают.
Один из них и говорит, – Петро, последнего отнесем и пойдем завтракать.
Понял, что речь обо мне. Мне почему-то не захотелось, чтобы меня относили. Понял я, что приняли они меня за покойника. Хочется мне от них уйти, и по малой нужде хочется.
Идти я не могу, пополз на спине, на локтях к ближайшему дереву, кое-как по нему поднялся и сделал, что нужно. Стою у дерева, обратно ползти сил нет.
Опять тот же санитар обернулся, увидел, что меня нет и говорит, – Петро, смотри, покойничек-то уполз, надо его скорее тащить к поезду, на эвакуацию, а то опоздать можем.
К поезду успели. Эшелон пришел на станцию Хитров, что в 22 километрах от города Задонска, являющегося нашим пунктом назначения. Это город Воронежской области, расположен он на шоссе Елец – Воронеж, известен с 16 века, тогда назывался Тешев. Возле города протекает река, приток Дона.
Опять эвакогоспиталь. Я даже его номер запомнил – 1190. В этот раз с костылями пошел раньше, чем в Калинине, всего через неделю, а через две – уже хожу с палочкой.
В палате на стене висит репродуктор «Рекорд». Он никогда не выключается, слушаем все подряд.
На фоне художественных и других разных передач часто прослушивается «морзянка». Получается вроде того, как поется в одной известной песне, «поет «морзянка» за стеной веселым дисконтом».
Передаваемый «морзянкой» текст читать довольно легко.
«Морзянкой» один из московских радистов передает сообщения о новостях, в том числе и о положении на фронтах. Последнее больше всего волнует раненых.
В газетах и других источниках информации эти сообщения появятся значительно позже. Вероятно, это материал для местных газет. Для мест не имеющих проводной связи с центром.
Однажды поделился прослушанной информацией с соседом, он с другим соседом и пошло…
Теперь, как кто услышит «морзянку» – сразу ко мне с вопросом, что передают, если новости, что новенького, особенно о положении на фронтах.
В эвакогоспиталь марля поступает в рулонах. Помогаю санитарам резать ее на бинты.
За прилежание в труде получил повышение, перевели в малую операционную. В ней осуществляют сложные перевязки и делают иногда операции. Функция моя здесь такая – подать все, что нужно хирургу при перевязке. Быстро повысил квалификацию. Теперь мне доверяют «гипсовать», то есть накладывать гипсовые повязки.
Поскольку образование у меня выше среднего, все же неоконченное высшее, привлекли к участию в стенгазете.
Почерк у меня ужасный, а заставляют оформлять номер. Что делать? В институте было черчение, там научился чертежному шрифту. Этим шрифтом написал номер газеты, всем понравилось. Так оформил несколько номеров, даже статью написал.
Неожиданно выяснилось, что завоевал расположение главного врача госпиталя. Он предложил остаться у них в госпитале: оформим санитаром, будешь «гипсовать» и газету писать.
Такая перспектива меня не устраивала, я рвался на фронт, мое призвание связь.
Запомнился один трагикомический случай в нашей операционной. Под Воронежем шли особенно ожесточенные бои. Одновременно в госпиталь поступило много раненых, сказали что из под Четвертого Скляева. Основные операционные не справлялись, и часть легко раненых отправили к нам.
Принесли раненого в ягодицу, ранение слепое, попал осколок снаряда и там остался, сделали рентген. Хирург химическим карандашом отметил место, где находится осколок. Сделал обезболивающий укол и начал поиски осколка. Поскольку ранение в ягодицу, особо обезболивающего эффекта не получилось.
Хирург на глазок прикинул, как располагается осколок по отношению к входному отверстию и ввел в рану щипцы.
Тык, тык, все мимо, наконец попал, что-то ухватил, с трудом вытащил.
К удивлению, вытащил он кусочек мяса.
Раненный, конечно вопит. Хирург снова тщательно примерился и продолжил поиск. На этот раз щипцы захватили осколок. Раненный уже не вопит, а орет, непрерывно и громко. Хирург от усилий взмок, трудно поддается осколок, и наконец вытащил его.
Осколок большой, 2–2,5 сантиметра длиной, да еще в ране он развернулся поперек входного отверстия. Получилось, что тащили его поперек раны.
В это время южнее Воронежа продолжались ожесточенные бои на Сталинградском фронте.
В ходе этой фронтовой операции и других выяснилось: необходимо устранить некоторые недостатки в организации руководства войсками. В результате было принято два решения, оказавших существенное влияние на дальнейший ход войны.
1. 9 октября 1942 года издан Указ Председателя Верховного Совета СССР Сталина об установлении единоначалия и упразднения институтом военных комиссаров в Советской Армии.
Теперь принимал и подписывал приказы и решения и за все отвечал только один командир, а не командир и комиссар, как раньше.
2. Был издан приказ Верховного Главнокомандующего о борьбе с паникерством и дезертирством.
Этого документа я сам не видел. О содержании его знаю из выступлений командиров и политработников. Суть его в том, что отступление с занимаемых позиций без санкции вышестоящего руководства рассматривается как паника, а появление военнослужащих частей, находящихся на передовой, в тылу дальше установленной дистанции, без соответствующего документа, как дезертирство (приказ № 227).
Для реализации этого решения были созданы специальные воинские подразделения, названные «заградительными отрядами» (заград-отряды), подчиняющиеся только своему командованию и обязанные применять силу, вплоть до открытия огня по паникерам и дезертирам.
Процесс лечения в госпитале у меня идет успешно, перевели в команду выздоравливающих, в ней находятся те раненые, у которых раны в основном зажили, но необходимо находиться под наблюдением врача. Это нечто вроде амбулаторных больных.
Высшее командование приняло решение, что раненым, находящимся в команде выздоравливающих, нечего болтаться просто так, а для быстрейшего восстановления боеспособности нужно заниматься физической подготовкой, для этого больше всего подходит занятия по тактике, поэтому прислали в госпиталь офицера-строевика.
Этот офицер, по званию капитан, кадровый командир, хороший «служака», к поручению отнесся добросовестно, решил провести занятия на окраине города, где был небольшой холм.
После завтрака приказал он построиться в колонну, по четыре в ряд (человек 35–40).
Среди солдат всегда найдется кто-то с «изюминкой» и предложит неожиданное решение. По его подсказке строимся, в рядах слева встали те, у кого на перевязи левая рука, справа – правая рука, первый ряд хромает на левую ногу, второй на правую, а первый ряд еще и с перевязанными руками.
Вышли на улицу, впечатление на окружающих наш строй производит сильное, встречные прохожие считают, что нас мучают, плачут, жалеют, а мы идем и идем.
Вышли на окраину города, капитан ставит задачу – штурмовать вершину, мы пытаемся ее выполнить, где идем, где лезем, а где и по-пластунски ползем.
Только незначительная часть раненных, в том числе и я, добралась до вершины, большинство преодолело не больше половины пути, а некоторые и этого не смогли, и это притом, что старались изо всех сил.
До обеда осталось с час, и капитан дает «отбой» ученью, нужно спускаться с пригорка, увы это оказалось труднее, чем подъем, на спуск времени затрачиваем массу. Справились со спуском не все, одни свалились от усталости, у других раны открылись, к обеду конечно опоздали, остальных санитары собрали только к ужину. Больше в нашем госпитале этот эксперимент не повторялся.
Нашли другое решение, послали в колхозы группами по 10–12 человек, на дорогу некоторым даже бинтов дали.
В колхозе нас уже ждали, собрали правление колхоза, на котором обсуждался один вопрос, как нас расселить.
Посмеялись, пошутили, но приняли оригинальное предложение одной бойкой бабенки, суть которого в том, что расселить нас нужно с учетом заработанных колхозницами трудодней, у кого их больше, к той и поселить, раз трудодней много, есть чем прокормить солдатика. Справедливости ради скажу, что колхоз на наше пропитание выделял продукты.
На колхозных полях трудился во всю, распорядок дня строгий, сами мы много сделать не можем, но дисциплина в колхозе стала хорошей, раз раненые в поле, здоровым дома сидеть не досуг. Председатель колхоза не нарадуется, помогли завершить полевые работы, пока стояла хорошая погода.
Вечером собираемся в одной из хат, что повместительней, ведем разговоры, поем, в основном частушки, и не всегда приличного содержания.
Прошло больше месяца. Нас собрали на медицинскую комиссию, решается наша судьба, кого освободили «в чистую», кого на фронт, на передовую, а некоторых посылали домой на 2–3 месяца долечиваться.
По состоянию здоровья я больше подхожу к последней группе, сильно хромаю, но послать меня некуда, родина моя на оккупированной территории, в госпитале меня тоже держать незачем. Комиссия приняла «соломоново» решение – направить меня на фронт.