В снастях потопленного

На этот раз нам исключительно везет на встречи с противником. Пользуясь туманами, фашисты хотят перевезти как можно больше грузов. Но нашим акустикам Круглову и Кондращенко туманы не страшны. Они сегодня снова отличились. Конвой не сумел пройти мимо нас незамеченным.

Готовим к выстрелу носовой и кормовой аппараты. Пока неизвестно, носом или кормой будем атаковать. В тумане ничего не вижу. Сближаюсь с противником, пользуясь данными акустиков.

— Товарищ командир, по корме у нас сторожевик!

Судя по шумам — очень близко!

Это докладывает по переговорной трубе в боевую рубку Круглов. Перевожу перископ в указанном направлении. Некоторое время, кроме молочно-белого марева, ничего не различаю. Акустики продолжают следить за целью. Враг близко. Нужно не упустить. Если в перископ не увижу, буду стрелять по отсчету приборов.

— Круглов! Пеленги давать с максимальной точностью! Идем в атаку!

— Есть!

— Кормовые — товсь!

В этот момент вижу наконец цель. Действительно сторожевой корабль. Акустики дают абсолютно точные пеленги, хотя пеленгование в кормовых секторах самое трудное. Вполне можно атаковать, если даже противник не виден в перископ. Учту на будущее.

— Кормовые — пли!

«Слышим взрыв торпеды», — поступают доклады из всех отсеков. Слышу и вижу взрыв сам. Вместе со столбом воды, перемешанной с желтым пламенем и черным дымом, вверх летят мачты, прожекторы, люди. Фашистский сторожевик навсегда заканчивает свое [119] плавание. Через несколько секунд над тем местом, где его настигла наша торпеда, виден лишь пар.

— Товарищ командир! Шумы винтов сторожевика прекратились.

— Поздравляю, Круглов! Он и сам прекратил существование. Следите за другими кораблями конвоя. Не теряйте шумов транспорта. Идем в атаку.

— Есть не терять транспорта!

Сближаемся с конвоем. Через десять минут из полосы тумана показались транспорт и сторожевик. Еще об одном сторожевике докладывают акустики, но в перископ его пока не видно. Проходит пять минут. Фок-мачта транспорта пришла на крест нитей.

— Носовые — пли!

С выходом каждой торпеды давление воздуха в лодке растет. Происходит это не плавно, а толчками, которые больно бьют в уши и заставляют стрелку барографа подпрыгивать все выше. К концу стрельбы этот прибор уже ничего показать не может, так как указатель соскочил с барабана. Ничего удивительного! Ведь за каких-нибудь четверть часа мы успели выпустить из аппаратов все торпеды.

Сторожевик, которого я не сумел разглядеть в перископ, вероятно, очень близко подошел к нам с кормы. Бомбы, сброшенные с него, разорвались почти одновременно с выпуском последней торпеды.

Теперь мы действительно не страшны противнику. Отстреливаться у нас, кроме пушки, нечем. А артиллерийский бой с надводными кораблями для лодки не выгоден. К нему прибегают только в крайних случаях. Мы крайности не испытываем, а поэтому будем уклоняться.

— Боцман! Ныряйте на глубину...

Спускаюсь в центральный пост. Стрелка глубомера быстро бежит вправо, увеличивая отсчет. Истекает вторая минута после залпа. Слышны один за другим три взрыва. Это наши торпеды достигли борта транспорта. Жаль, что не удается посмотреть, как он будет тонуть.

Противник бомб не жалеет, но никакие бомбежки не в состоянии испортить нам настроение.

Объявляю по лодке о потоплении сторожевого корабля и о достигнутом попадании в транспорт [120] 6—8 тысяч тонн. Едва ли транспорту суждено плавать после попадания в него трех торпед.

Пытаюсь обмануть преследующих нас сторожевиков. Они, вероятно, уверены, что лодка будет отходить на север от берега. Поступаю наоборот. Расчет правильный. Взрывы удаляются. Сброшено далеко в стороне около четырех десятков бомб.

Нагнали страху и наделали переполоху мы немалого. Фашисты не знают, со сколькими лодками им приходится иметь дело. Сторожевики не стремятся задержаться в этом районе. Бомбят «для начальства», проформы ради.

Акустики докладывают, что горизонт чист. Разворачиваемся на выход в море. Прокладываем курс к излюбленному нами «коридору». Настроение радостное, приподнятое. Однако не все испытания для нас сегодня окончились...

— Центральный! Скрежет по левому борту! Доклады идут из носовых и кормовых отсеков. Мы тоже слышим неприятный визгливый звук трения металла о металл.

«Минреп!» — молнией проносится мысль.

— Стоп моторы!

Ждем взрыва. Но взрыва не последовало. Лодка остается на прежней глубине. Нас что-то держит. Стук и скрежет в районе второго отсека красноречиво это подтверждают.

Мысли бегут, обгоняя друг друга. Нет, это не минреп. До остановки электромоторов лодка имела минимальный ход, и все-таки толчок был очень сильным. Похоже, что лодку остановили. Если бы мы зацепили минреп, то при такой инерции уже давно должны были бы подтянуть мину к себе. Этого не произошло. Да и скрежет был гораздо «солиднее», чем при трении троса о борт лодки. Носовая часть корабля в районе первого •и второго отсеков трется бортом и палубой и сейчас обо что-то массивное. Крен на правый борт достиг трех градусов. Эхолот показывает попеременно то пять, то семнадцать метров под килем, хотя сама лодка не погружается и не всплывает.

Сомнений нет. Под нами затонувший корабль. Лодка, вероятно, попала между мачтой и вантами затонувшего судна. [121]

По расчетам штурмана, в этом месте нами вчера потоплен транспорт.

— Сегодня стали жертвой своей вчерашней жертвы, — пробует шутить механик.

Каламбура никто не замечает. В нашем положении не до смеха. Вырваться из подводного плена будет не легко. Сложность в том, что многое нельзя делать. Нельзя, например, работать главными электромоторами. Нам неизвестно — «чисто» ли под кормой. Есть риск повредить винты, и тогда мы лишим себя способности двигаться. Нельзя продуть или откачать много балласта:

лодка приобретет большую положительную плавучесть и в своем стремлении всплыть будет плотнее прижиматься к вантам или рее судна и повредит себе антенну.

Решил принять воду — утяжелить свой корабль. Перекачкой балласта из кормы в нос и обратно удалось раскачать лодку. Медленно сползаем вниз. Удастся ли освободить носовые рули? После проворачивания валов вручную даю полный ход одним электромотором. Не помогает. В первом отсеке металлический скрежет по обоим бортам. Рули на ходу не проворачиваются. Крепко же мы засели. Не хочет отпускать нас «утопленник»...

— Оба — средний назад!

Скрежет в носу усиливается. Дифферент переходит на нос. Треск! Грохот!.. Видимо, сломалась и рухнула мачта транспорта.

Лодка освободилась. Всплываем на заднем ходу. Через пятнадцать минут удифферентовались. Идем на заданной глубине. Настроение сразу поднимается. Сколько у каждого впечатлений и переживаний! Так не терпится ими поделиться. То и дело приходится вмешиваться и прекращать разговоры в центральном посту.

Это вторая встреча с «утопленником» в нашей подводной практике. Первый раз влезли под водой между мачтами кем-то потопленного корабля еще во время перехода на Север. Столько отправлено на дно судов в эту войну, что скоро и под водой будет тесно.

...Возвращаемся в базу. Над морем густой промозглый туман. Его пелена укрывает от атак самолетов, затрудняет нападение подводных лодок. Но есть еще один враг, коварный и опасный. Ему туман помогает. Это плавающие мины. Здесь их много.

Вахтенный офицер лейтенант Иванов на мостике [122] полный хозяин. Сейчас он отвечает за безопасность корабля, за жизнь экипажа. Между антенными стойками на крыше ограждения рубки стоит на вахте Подковырин. Все свое внимание матрос сосредоточил на наблюдении прямо по курсу лодки. Он понимает, какая огромная ответственность лежит на нем. Ведь он — глаза корабля. Дважды в течение вахты сигнальщик вовремя обнаруживал мины. Но тогда туман не был таким густым.

На откидной площадке у перископной тумбы второй вахтенный — Мамонтов. На него возложено круговое наблюдение, чтобы не отвлекать от самого ответственного сектора Подковырина.

Разговаривать на мостике не положено. Время от времени Иванов командует:

— Внимательней смотреть!

И снова тихо. Уже была команда: «Очередной смене приготовиться на вахту!». Остается четверть часа. С каким удовольствием разденемся и выпьем по стакану горячего чая. С канадок скатываются холодные струйки. На бровях и ресницах инеем осели мелкие капельки тумана. Линзы биноклей мокрые. Впрочем, в тумане бинокли мало помогают.

— Прямо по носу мина! В сорока метрах! — как ни старается Подковырин быть спокойным, в голосе его слышна тревога.

— Право руль! Право на борт! Теперь уже и Иванов видит впереди зловещий черный шар. Успеет ли лодка послушать руля?..

— Руль право на борту! Лодка покатилась вправо! Это докладывает из боевой рубки рулевой Немальцев. Как медленно идет циркуляция... До чего быстро приближается мина! Сейчас столкнемся... Нет... Форштевень проходит в полутора — двух метрах правее. Красноватый от ржавчины корпус мины качается на волне у самого борта. Теперь поскорее отбросить корму.

— Лево на борт!

Удалявшаяся было мина снова приблизилась. Но лодка уже поворачивает влево. Секунда — и смертоносный снаряд, пройдя в метре от среза кормы, закачался I в кильватерной струе...

Ложимся на прежний курс. Иванов вытирает лицо. Трудно сказать, капли тумана или пота оставляют следы на платке. Подковырин и Мамонтов вздыхают. Им [123] кажется, что с момента обнаружения мины они, как набрали полные легкие воздуха, так ни разу и не выдохнули его.

В центральном посту делается скупая запись в вахтенном журнале о том, что лодка разошлась левым бортом с плавающей миной. Да, недалеко в море ходит смерть. Зевать нельзя.

— Разрешите на мостик!

Из люка поднимается смена: Николаевский, Булгаков, лейтенант Скопин.

— Сдавайте вахту. Как обстановка?

— Все нормально.

...Входить в Кольский залив приказано через знакомую Кильдинскую Салму. В Полярном быть ровно в двадцать часов. Почему такая точность? В гавани все становится ясным. На палубах стоящих у стенки надводных кораблей выстроились команды. Пирс, к которому приказано швартоваться, заполнен подводниками. Виден большой транспарант: «Слава отважному экипажу!». Играет оркестр.

Оказывается, торжества еще не в честь Дня Флота. Его будут праздновать завтра. Это нас с почетом встречают боевые товарищи. Спасибо вам, родные!

Каждый из четырех выстрелов сопровождается громким многоголосым «ура». На пирсе и кораблях особенно дружно приветствуют нас друзья с бывших тихоокеанских эсминцев.

Подана сходня. Схожу на берег и докладываю находящемуся здесь командующему флотом о результатах похода. Адмирал жмет руку, вручает второй орден Красного Знамени и поздравляет с правительственной наградой. Затем командующий спускается на лодку, тепло здоровается с личным составом, поздравляет с благополучным возвращением и победой. Мне говорит:

— Представьте команду к награждению, товарищ Щедрин. Люди достойны этого.

Велика радость возвращения с победой. Даже скудная, кое-где пробивающаяся зелень бесконечно радует глаз. Как приятно ступить на родную землю и почувствовать себя среди близких друзей!

Нас обступают товарищи. Они вместе с нами радуются нашим успехам. И просто тому, что довелось свидеться. [124]