Море горит

За кормой до горизонта тянется пенистый след. Идем зигзагом. Так фашистским подводным лодкам труднее нас атаковать. Подходим к району, где были атакованы прошлый раз. Здесь резвятся стада касаток. В другое время мы с удовольствием любовались бы этими красивыми, стремительными животными, но сегодня каждый их плавник кажется перископом.

Решил погрузиться и пройти этот район под водой. Не дадим возможности фашистам, маскируясь под плавник касатки, сблизиться и атаковать нас.

Через несколько часов всплываем и продолжаем путь в надводном положении. Кроме плавающих мин, на поверхности моря не видно ничего, заслуживающего внимания. Когда мы подходили к минному полю, густой снежный заряд скрыл лодку от береговых наблюдательных постов. Воспользовавшись этим, полным ходом, под дизелями, идем к берегу. Каждые десять минут надводного хода позволяют пробыть лишний час под водой — лишний час активного поиска врага!

Снежные заряды на Севере проходят так же внезапно, как и начинаются. Вдруг перед нами как на ладони открылся норвежский берег.

— Срочное погружение!

Будто по волшебству, лодка исчезает с поверхности моря. Лишь глаз перископа еще несколько минут прощупывает берег. Пеленги взяты. Мы нырнули под минное поле.

— Штурман, доложите место!

— Идем точно, товарищ командир! В своем «коридоре».

Лейтенант Иванов всегда может точно определить место корабля в море. Все способы определения знает в совершенстве. В прошлом я сам был штурманом. Долго [106] присматривался я к работе Иванова и теперь твердо ему верю.

В нашем «везении», в том, что мы до сих пор благополучно проходили через минные поля, во многом «виноват» штурман. Вот и сейчас он ведет корабль точно там, где мы уже проходили и не встретили мин. Иванов с прошлого похода знает несколько таких «коридоров».

На вахту в центральном посту заступает лейтенант Скопин. Серьезный, вдумчивый офицер. Этого ничем не смутишь; На первый взгляд он кажется даже несколько флегматичным. Но когда нужно, ему стремительности не занимать. На изменение обстановки реагирует быстро. Кажется, будто Скопин родился специально для корабельной службы: зоркий, внимательный, требовательный.

На этот раз первый день пребывания у побережья принес нам успех.

Мы уже давно слышим приближающиеся разрывы глубинных бомб. Затем через наш район промчались несколько катеров, сбросив две — три серии бомб. Тактика гитлеровцев везде одинакова — большим шумом нагнать страх. Читал я о фашистских мотоциклетных батальонах, которые идут в «психическую» атаку со снятыми глушителями, неистово строча из автоматов. Так и на море: гитлеровцы не жалеют глубинных бомб, рассчитывая на слабость наших нервов...

Но расчеты их не оправдываются. Услышав взрывы глубинных бомб, советские подводные лодки не покидают своих позиций, а, наоборот, торопятся туда, где бомбят. Бомбежкой фашисты помогают нам находить их же конвои.

Так получилось и на этот раз. Мы приготовились и терпеливо ждем. После взрыва очередной серии глубинок акустик Георгий Кондращенко, недавно назначенный на лодку из учебного отряда, обратил внимание Круглова на еле различимый шум по носу корабля. Внимательно прослушав горизонт, Круглов доложил о приближении конвоя.

Немедленно поднимаюсь в боевую рубку. Первое, что я увидел в перископ, — три самолета «Арадо». Они летят низко, высматривая подводные лодки. Что ж, ищите...

Показался конвой. Транспорт, танкер, восемь [107] сторожевиков. Охранение сильное. Будем прорывать. В лодке на боевых постах стоят люди, готовые выполнить любой приказ. С такой командой ничто не страшно.

Ныряем под сторожевики. Всплываем внутри охранения. Настало время проверить расчеты и стрельнуть, «по-сушкински»: одним залпом — в двух. Заманчиво! Если потопить транспорт и танкер, сторожевикам некого будет охранять. Нам, конечно, достанется, но ведь на войне ничего легко не дается.

Веду лодку на «пистолетный» выстрел. Изредка на пять — шесть секунд поднимаю перископ. Это необходимо для проверки точности расчетов. Ровно за три минуты до залпа противник сбросил очередную серию бомб. Бросайте, не жалко! Меньше останется для прицельного сбрасывания.

Выпускаем торпеды из носовых аппаратов. Целимся одновременно в танкер и транспорт.

Напряженное ожидание сменяется радостными докладами. Слышны взрывы, Три торпеды попали в цель. Всплыть и посмотреть не удается. Сброшено пять, а затем еще серия из восьми бомб. Погружаемся на большую глубину. Управление рулями переводим на ручное. Стараемся как можно меньше производить шума.

Бомбежка прекратилась, но сторожевики ведут себя странно. Немного отошли, однако из этого района не уходят. Ход малый. Что они замышляют? Ясно только, что от преследования не отказались, иначе ушли бы.

В ожидании разрывов следующих бомб проходит более полутора часов. Пожалуй, это тяжелее бомбежки.

Несколько скрашивает время дивизионный механик Очеретин, участвующий с нами в походе. После разрыва первых бомб он посоветовал вынести аварийный инструмент на середину отсеков, чтобы всегда иметь его под руками. А теперь вполголоса рассказывает в центральном посту разные смешные истории. Это первый его боевой поход на лодке, но не первый бой. Михаила Леонтьевича Очеретина зовут у нас чапаевцем. Четырнадцатилетним парнишкой он служил в дивизии прославленного полководца.

Сторожевики снова над нами. По подсчетам акустиков их шесть. Слышим, как летят в воду бомбы. Больше двадцати в серии... Хорошо, что немцы ошиблись в установке глубины. Бомбы рвутся высоко над лодкой. [108]

В лодке гаснет свет: взрывы «выбивают» батарейные автоматы. Стрелки глубомеров прыгают на много делений. Однако серьезных повреждений нет.

Через пятнадцать минут новая серия, на этот раз из четырнадцати бомб... Потом еще и еще в продолжение шести с половиной часов. Приходится менять курсы. Очень неприятно делать повороты, находясь на минном поле. Внутрь прочного корпуса просачивается вода. Лодка тяжелеет. Откачиваем за борт воду, когда рвутся бомбы, чтобы вражеские акустики не могли слышать шум работающей помпы.

Бомбежка утомила всех, но, пожалуй, больше других акустиков. Каждый взрыв больно бьет их по барабанным перепонкам.

Сторожевики «работают» тройками. Уже дважды менялись. Видимо, им действительно некого охранять. Сброшено больше двухсот бомб. Сколько еще ожидает нас?

Очередной маневр сторожевиков не понятен Круг-лову. Все три увеличили ход. Прошли над лодкой, бомб не сбросили. Кроме шума винтов, слышны какие-то частые глухие стуки, похожие на звук работающего пневматического молотка.

Хочу сам разобраться. Иду к акустикам в рубку и беру наушники. Некоторое время ничего не понимаю. И вдруг все становится ясным. Это же прилетели к нам на выручку летчики! Стучат не пневматические молотки, а немецкие зенитки.

— Полный ход!

Идем на отрыв. Фашистам сейчас не до нас — спасают свою шкуру. Спасибо соколам за выручку!

Когда всплыли под перископ, стало понятным поведение гитлеровцев после нашей атаки. Разлившаяся по поверхности из потопленного танкера нефть еще горела. Столб дыма поднимался на полтора—два километра, образуя вверху большое черное облако. Сторожевики не могли к нам подойти. Им мешал пожар на воде. Горючее, видимо, расползлось большим пятном. Жаль, что мы этого не знали. Можно было бы, не опасаясь бомбежки, позлить врага. В самом деле, что нам сделает огонь на воде? Ходили бы себе под перископом, а немцам не подойти. [109]

Время поздравить команду с новой победой. Объявляю в микрофон:

— Потоплен танкер и атакован транспорт противника, каждый по семь — восемь тысяч тонн.

Нефть горит.

Желающим разрешается по очереди посмотреть в перископ.

Желающими оказались все. Старшина 2-й статьи Власов после осмотра сказал:

— Под фашистами и море горит!

Столб дыма, как доказательство, сфотографировали. Впоследствии оказалось, что гибель обоих немецких кораблей заснял на пленку наш воздушный разведчик. По его же донесению были высланы самолеты для оказания нам помощи.

За обедом в кают-компании инженер-лейтенант Дворов спросил, почему я уклоняюсь от преследования на больших глубинах. Вижу, что вопрос вызвал общий интерес.

В свою очередь спрашиваю офицеров:

— А как бы вы поступили на моем месте?

В наставлении твердых рекомендаций на этот счет, как известно, нет.

Мнения разделились. Высказаны две основные точки зрения. Одни считают, что выбирать глубины для уклонения от бомбометания следует исходя из напряжения, испытываемого прочным корпусом лодки. Чем больше давление воды, а, следовательно, и напряжение корпуса, тем меньше усилий потребуется для его разрушения, тем опаснее взрыв каждой бомбы. Другая сторона дела:

чем меньше глубина погружения, тем больше возможностей для борьбы с поступающей в лодку водой — выше производительность помп, с большим эффектом можно использовать запас сжатого воздуха. Наконец, находясь на небольшой глубине, можно быстрее всплыть под перископ и при удобном случае контратаковать противника.

С других позиций подходят противники малых глубин. Они учитывают, что радиус разрушительного действия взрыва глубинной бомбы сравнительно невелик, Чтобы потопить или серьезно повредить лодку, нужно довольно точное попадание. Точность же бомбометания [110] с увеличением глубины понижается. Следовательно, для уклонения выгодны большие глубины...

Разделяю вторую точку зрения, не считая ее, однако, бесспорной во всех случаях. К сказанному добавляю, что увеличение глубины погружения, как правило, затрудняет работу гидроакустиков противолодочных кораблей, способствует нашей маскировке. Дело в том, что лодочные шумы проходят через слои воды различной плотности и искажаются в них. Акустические пеленги, взятые на лодку, дают ошибочное представление о ее месте. Чем больше глубина, тем больше слоев воды с различными температурами и плотностями можно встретить, тем больше трудностей создается в гидроакустическом поиске противника.

Управлять лодкой на большой глубине также легче, особенно на ручных приводах. Меньше опасности быть «выброшенными» на поверхность. Можно иметь меньший ход — экономить электроэнергию. При утяжелении лодки от просачивающейся воды на глубине есть возможность облегчить ее, не прибегая к помпам для откачки, а постепенно всплывая. А не производить лишнего шума под водой очень важно. Если при бомбежке разойдутся швы топливных цистерн и соляр начнет вытекать за борт, то масляный след намного отстанет и не укажет точное место лодки. Малая глубина в этом случае быстро выдаст.

Со мной в конце концов соглашаются почти все офицеры. После обеда выяснилось, что не убежденными остались Дворов и Ковалев. Они продолжают спорить, но уже между собой. Впрочем, прислушавшись к их разговору, я увидел, что их занимает больше сам процесс спора, а не его содержание. Заключаю это из того, что стоит, например, Ковалеву согласиться с мнением Дворова, как последний немедленно меняет точку зрения и спор разгорается с новой силой.

Это самые молодые, а потому и самые горячие члены кают-компании.

Лейтенант медицинской службы Герасим Кузьмич Ковалев, а в кругу друзей просто Кузьмич, ухитряется даже в шахматы играть азартно. Им отлично усвоена манера игры «гроссмейстера» Остапа Бендера. Крайние фигуры обычно быстро исчезают с доски, и вернуть их на место нет никакой возможности. Клянясь своим [111] честным именем, Кузьмич уверяет, что ладью или другую исчезнувшую фигуру он «схарчил» уже давно. Членами лодочного шахматного клуба «четырех коней», где все разрешалось, были только Ковалев и Дворов. С остальными он играл честно.

Военфельдшер (так его часто зовут по старой памяти) много внимания уделяет питанию команды. За заботу о людях и за его веселый нрав Ковалева любит весь экипаж.

Дворову война помешала закончить военно-морское инженерное училище. В 1941 году он дрался с немцами на сухопутном фронте под Москвой. На лодке он командир группы движения. Способный молодой офицер. Неизменный партнер Кузьмича за шахматной доской и в спорах. Говоря о своих подчиненных—мотористах и электриках,— он любит употреблять выражение: «Я и моя команда», за что Кузьмич зовет его «капитаном танкера «Дербент» или просто «капитаном». ...Тянутся дни поиска. Противник не появляется. Однажды получили по радио сообщение о том, что с востока и запада идут навстречу друг другу два конвоя. Делаем расчет и направляемся в точку, где конвои должны встретиться. Долго в этом районе никого нет. Но вот слышны шумы винтов. Идет пара тральщиков. Потопить легко обоих. Преследовать нас после атаки некому. И все же стрелять не стали. Решил, что тральщики, "видимо, проверяют фарватер перед проходом конвоев. Вслед за ними пойдут транспорта с ценными грузами, может быть, с войсками. А торпед у нас не будет. И фашисты уходят от своей смерти. В перископ вижу каждого матроса на палубе. Эх! В другое время не ушли бы...

Однако пробыли мы у побережья очень долго, а конвоев так и не дождались. Очень обидно, но сделано все же правильно. Да, получилось не так, как мы рассчитали. Но на этом основании нельзя отказываться от расчетов вообще!

Получено приказание вернуться в базу. Проложен курс в Кольский залив. Все идет хорошо. Но вот «заело» верхний газоотводный клапан дизеля в положении «открыто». Это значит, что мы потеряли возможность погружаться.

Исправлять повреждение на верхнюю палубу [112] отправляются командир отделения Либерман и старший моторист Калиниченко, имея при себе набор ключей и ручников. Двадцать пять минут понадобилось им, чтобы устранить неисправность. Вовремя сделали! Едва мотористы поднялись с палубы на мостик, как показался вражеский самолет. Успеваем благополучно погрузиться.

...Рано утром над бухтой в базе гремят два наших салютных выстрела. А через несколько дней в сводке Советского информбюро появились две строчки: «Нашими кораблями к Баренцевом море потоплены транспорт и танкер противника». [113]