В учебных походах и плаваниях
Вскоре в нашем положении произошли большие изменения. Из находящихся в строю подводных лодок типа «Сталинец» сформирован новый дивизион подводных лодок, куда вошла и наша лодка. Командиром дивизиона назначен капитан 3-го ранга Валентин Азаров. Под его флагом мы и выходим в зимнее плавание. До весны будем заниматься боевой подготовкой за ледовой кромкой, без захода в главную базу Обеспечивать нас всем необходимым будет пароход «Чукча» — наш отопитель и снабженец.
Для предстоящей зимовки облюбовали одну из незамерзающих бухт, где и стоим у своей импровизированной плавбазы «Чукча-Мару», как ее в шутку, на японский манер, прозвали на дивизионе.
Над страной полыхает пожар войны. Под грохот артиллерийской канонады, под скрежет танковых гусениц, под рев моторов в слезах и крови шагает она по нашим западным республикам и областям. Рвутся глубинные бомбы у бортов североморских, балтийских и черноморских подводных лодок. Но мы знаем об этом, только из газет и по радио. Неизвестно, когда нам доведется принять участие в войне. Однако нельзя терять драгоценное время, когда никто не мешает учиться, тренироваться и готовиться к будущим боям. Нужно ежедневно выходить в море и ежечасно учиться воевать. Такую задачу поставил перед нами командир дивизиона, и мы ее выполним...
Давно кончилась золотая осень. Установилась суровая дальневосточная зима. Море аккумулировало тепло и медленно, неохотно отдает его. Лед сковал только мелководье у берега. За припаем от резкой разницы в температуре воздуха и воды над поверхностью моря клубятся густые облака пара. [45]
Нелегко плавать в таких условиях, но еще тяжелее атаковать «противника» торпедой из-под воды. Из-за парения моря в перископ ничего не видно. Есть и второй враг наблюдения — тридцатиградусный мороз. Лишь только наружная линза верхней головки перископа поднимется над водой, как на ней моментально образуется тонкий слой льда, и линза почти не пропускает света.
Пеленги на быстроходный надводный корабль, доложенные гидроакустиком, позволили определить местонахождение цели, развернуть лодку навстречу «врагу» и начать маневрирование для атаки. Константин Круглов, внимательно вслушивающийся в забортные шумы, полон желания вывести нас в точку залпа и предоставить нам возможность использовать оружие с помощью аппаратуры, которой он управляет. И не его вина, что необходимой точности он обеспечить еще не может. Точность достигается длительными систематическими тренировками, а их-то и недостает гидроакустику. Только бы на секунду увидеть мишень в перископ, чтобы проверить акустический пеленг...
В отсеках царит напряженная тишина. Все подчеркнуто внимательны, сосредоточенны. Еще бы, сдаем экзамен — проводим первую зачетную атаку с выпуском практической торпеды. Тут уж оценка самая объективная, справедливая и показательная. Сумеем подойти незамеченными и попасть в корабль-цель, как бы она ни уклонилась, — отлично, честь нам и слава; не сможем — зря винтами воду месили, придется повторять атаку. Но атаку повторить — не пушку перезарядить:
одного веса в торпеде две тонны, а приборов всяких — без счета...
Больше всего Павлову хотелось быть в противоположном конце лодки, в ее первом отсеке. Там сейчас торпедисты проводят последние приготовления к выстрелу. Мичман не сомневается в их знаниях и умении — сделают правильно, а все же надежнее, когда сам присутствуешь. Мало ли что может случиться — выпускается-то первая...
Трудов на нее ушло много. Грузили торпеду в лодку при трескучем морозе, обжигая ладони о металл. Тщательно готовили и, чтобы исключить всякие случайности, много раз проверяли. Должна пройти безукоризненно. Старшина ручается за успех. А червь сомнения [46] точит — никогда прежде не приходилось стрелять в тридцатиградусный мороз при температуре забортной воды ниже нуля, когда только соленость мешает ей обратиться в лед. Будет ли техника надежно работать в таких условиях?
Хотя в седьмой отсек, где по тревоге находится Павлов, и не доходят команды, передаваемые в первый, но он ясно представляет себе все, что там делается. Каким-то шестым чувством улавливает он момент открытия передней крышки торпедного аппарата и доклада в центральный пост о готовности к выстрелу. Взглянув на глубомер, мичман отмечает: глубина перископная, скоро залп...
Предположения старшины группы торпедистов о близком завершении атаки оправдались. Цель подходит на угол упреждения. После многих бесплодных попыток мне, наконец, удалось увидеть в перископ в разрывах белого пара мачту и трубу миноносца. Это большая удача! Теперь он от нас не уйдет
— Аппараты — товсь! Пли!
Легкий толчок и шипение воздуха ощутили и услышали все, и Павлов представил себе точную картину событий в боевой части. Секунду назад Магдалинин, выполняя команду, резко рванул на себя рукоятку перепускного клапана. Ворвавшийся в аппарат сжатый воздух мощным ударом вытолкнул торпеду, и помчалась навстречу цели наша первая... учебная!
На мгновение к сердцу Павлова подступила обида: обошлись без меня. Старпом даже запретил заходить во время стрельбы в первый отсек, приказал быть на своем месте по боевому расписанию. А если торпедисты по малоопытности ошиблись да утопили торпеду? Во что это обойдется государству? Но он тут же устыдился своих мыслей. Ишь ты куда гнешь, Федор. В бою тебе в первом отсеке быть не положено, а о точности действий подчиненных в бою заботиться нужно раньше. Правильно сказал старпом: «Дорого государству обходятся потопленные практические торпеды, но еще дороже хорошая выучка экипажа, каждого человека на своем штатном боевом посту. К войне готовиться — не в бирюльки играть...»
Едва кончились одни волнения — удастся ли [47] атаковать, как начались новые — попадет ли в цель и не утонет ли торпеда?
Преследованию со стороны «противника» мы не подверглись и потому всплыли. Остается только удивляться, как удалось нам увидеть цель. Даже стоя на мостике, мы часто теряем ее из поля зрения. Идем, ориентируясь по прямому как стрела следу, оставленному торпедой. Заметят ли его в такую видимость на миноносце?
Пребывать в неведении долго не пришлось. На фок-мачте корабля-цели взвился сигнал: «Вижу торпеду», а вслед за ним флаг «Добро», что значит — атака проведена успешно. В подтверждение этого получаем семафор командира дивизиона с борта цели: «Торпеда прошла под килем в районе машинного отделения. Поздравляю». Для нас это самая высокая и желанная награда.
Передача поздравления командира дивизиона по лодке нарушила тишину в отсеках. Напряжение сменилось бурной радостью, которой подводники спешат поделиться друг с другом. Забыв о своих недавних сомнениях, Павлов говорит Дорофееву, что у него ни секунды не было сомнения в отличном действии своего оружия. Самое любопытное, что мичман сам верит в это, хотя всего минуту назад он лихорадочно перебирал в памяти причины, от которых может затонуть или неверно пойти практическая торпеда.
Вызываю на мостик и поздравляю лейтенанта Хроменкова. Успешное выполнение задачи — результат дружной учебы и усилий всего экипажа, но прежде всего торпедистов. Много напряженного труда вложили они в только что произведенный меткий выстрел. Поэтому я благодарю весь личный состав боевой части через их командира.
Первый успех поднял дух экипажа, вселил веру в собственные силы. Но почивать на лаврах вредно, да и некогда. Проведенная атака — это лишь эпизод в длинном перечне огневых и других задач, которые нам предстоит выполнить в многодневном зимнем походе.
По полученным сведениям, «противник» обнаружен в отдаленном районе моря. Полным ходом устремляемся вперед, чтобы уничтожить его. Но торпед на лодке [48] больше нет. А так как нам сообщили, что цель одиночная и слабо вооруженная, решено пустить в дело артиллерию. Правда, выполнение задачи усложняется тем, что бой должен произойти в зоне действия «вражеской» авиации. Очень важно поэтому внимательно наблюдать за горизонтом, чтобы отразить возможную «атаку» воздушного противника зенитным огнем.
Посредником к нам назначен дивизионной механик инженер-капитан 3-го ранга Самыгин. Из этого делаем вывод, что без серьезных повреждений, то есть без «пробоин» и «пожаров», из боя нам не выйти...
На откидной металлической площадке у тумбы перископа сигнальную вахту несет краснофлотец Немальцев. Резкий ледяной ветер обжигает легкие и заставляет слезиться глаза. Замерзающие на лету соленые брызги безжалостно секут ему лицо. Оставленный полчаса назад холодный отсек, в котором при разговоре пар валит изо рта, как дым из «козьей ножки», сейчас представляется ему уютным и желанным местом.
«Там пар, — думает Немальцев, — а здесь сосульки то и знай от глаз вместе с ресницами отдирай. Наружные стекла бинокля покрываются льдом. Раз посмотришь, и под полушубком на груди отогревать приходится. Того и гляди из самого остатки тепла выдует. Хорошо мотористам и электрикам. Хоть весь поход из отсека не выходи, не то что нам, рулевым да сигнальщикам».
— Сигнальщики! Внимательнее наблюдать в своих секторах! Возможны самолеты! — раздается команда вахтенного командира.
— Есть! — одновременно отвечают ему три голоса. «Что же это я крылья опустил, как мокрая курица, — продолжал рассуждать Немальцев. — Вот тебе и комсомолец! Присягу давал: защищать с достоинством и честью, а сам мороза с ветром испугался! Не один ведь на мостике вахту несу. Рядом — второй сигнальщик, вахтенный командир, а у кормовой пушки—дежурный комендор, совсем молоденький торпедист Трофимов. И никто, наверное, не ноет. Не хватало, чтобы я еще самолет просмотрел. Нужно взять себя в руки».
И он стал усиленно наблюдать за горизонтом. От этого даже как-то теплее стало. Когда очередной волной лодку сильно накренило, длинноволновая антенна, [49] протянувшаяся над палубой, вздрогнула и начала вибрировать как натянутая до предела струна под пальцами музыканта. Просто удивительно, как быстро обросла она льдом и как выдерживает такую тяжесть сравнительно тонкий кабель!
— Товарищ вахтенный командир! На носовой антенне много льда!
— Да, вы правы... С минуты на минуту он может оборвать антенну. Нужно немедленно доложить командиру кораблями, пока еще не поздно, уходить под воду, чтобы лед растаял...
По опыту знаю, насколько сложнее, чем летом, уход за механизмами в жестокий мороз. Например, все тарелки клапанов вентиляции цистерн главного балласта, приводы и валики выходящие в надстройку и ограждение рубки, замерзают, грозя перестать вращаться и надолго задержать погружение подводной лодки. Особенно опасно, если «заест» один из клапанов вентиляции концевых цистерн. Тогда придется погружаться с аварийным дифферентом. А уходить под воду нам приходится довольно часто, чтобы растопить глыбы льда, нарастающие на палубе и бортах в 25—30-градусный мороз. Но за весь поход неисправностей или «заеданий» в системе погружения и всплытия не было. Все обошлось благополучно и при последнем погружении.
И это не просто удача или везение, а результат рационализаторской работы трюмных, приготовивших незамерзающую смазку для резьбы приводов. Самыгин обратился ко мне с просьбой поощрить за это Рыбакова и Оборина. Просьбу дивизионного механика я удовлетворил с величайшим удовольствием. Приказ зачитали во всех отсеках.
В заданном районе погрузились и приступили к поиску, но долго никого обнаружить не могли. Наконец старший лейтенант Дунец увидел в перископ корабль, буксирующий малый корабельный щит. Это и был тот самый «одиночный транспорт противника», который мы должны уничтожить.
Маневрируя под водой, занимаем выгодную позицию для артиллерийского боя. Командир боевой части лейтенант Хроменков, получив от меня пеленг, дистанцию и другие необходимые данные о «противнике», [50] готовится открыть огонь из носового 100-миллиметрового орудия.
...Артиллерийский бой даже со слабо вооруженным транспортом нежелателен для подводной лодки. Незначительная пробоина в прочном корпусе от ответного огня лишает ее самого ценного преимущества—погружения. Но у подводников есть и немаловажное преимущество перед противником, используя которое, можно рассчитывать на победу: мы видим врага, готовимся к бою, а он порой даже не подозревает о нашем существовании. Задача состояла в том, чтобы потопить транспорт раньше, чем заговорят его пушки. Словом, когда кончились торпеды, и артиллерия неплохое оружие, нужно уметь владеть и им...
— Артрасчетам собраться в смежные отсеки!
— Артиллерийская тревога!
Управляющий огнем ставит задачу прислуге орудий и командует первоначальные установки на приборы. Установщикам прицела и целика необходимо точно их запомнить и, заняв свои места у пушки, исполнить. Задача понята всеми, о чем и доложено в центральный пост.
— Расчетам на трап! Продувать среднюю! Товсь дизель!
Со свистом врывается сжатый воздух в цистерны средней группы и, многократно расширяясь в объеме, вытесняет из них воду. Лодка приобретает несколько десятков тонн положительной плавучести и, как древнегреческая богиня Афродита, возникшая из морской пены, выскакивает на поверхность.
Артиллеристы заняли свои места на трапе за моей спиной. Борьба за секунды заставляет нас, как на старте, быть готовыми к прыжку на мостик, как только откроется верхняя крышка люка.
Вода еще не успела схлынуть с мостика, а люк уже открыт, и люди стремглав разбегаются по своим местам. Стучат по палубе отданные с орудий стопора.
— Носовая к бою готова!
— Согревающим—заряжай! Залп! Рявкнула пушка. Ствол прогрет. Раздаются все новые команды и громкие крики:
— Товсь!
— Залп!
— Товсь! [51]
— Залп!
Гул выстрелов, звон ударяющихся о палубу гильз. Дым и пар из газовыхлопного отверстия.
— В бинокль отлично видно, как перед и за щитом встают всплески падений. Хроменков без ошибок управляет, а расчет без пропусков ведет огонь. Замечены два попадания вышит. Для первой задачи отлично, но довольно испытывать судьбу, пора уходить под воду. Личный состав готовится покинуть палубу. Но поздно...
«Противник» перед гибелью успел сделать несколько выстрелов из своей кормовой пушки. Посредник указывает место взрыва вражеского снаряда, а из центрального поста поступает тревожный доклад:
— На мостике! «Пробоина» во втором отсеке и «пожар» в первой группе аккумуляторной батареи!
В лодке объявлена аварийная тревога. В помощь личному составу пострадавшего отсека направлена корабельная аварийная партия. Батарея обесточена, с нее снято питание. Ведется борьба с огнем, водой и дымом. Дивизионный механик постарался, чтобы «авария» как можно больше походила на действительную, во всяком случае, дым из подожженных им шашек совсем не условный, и работать без изолирующих кислородных приборов нельзя.
Большое напряжение создалось для команды внутри лодки. На мостике и у кормовой пушки тоже ничуть не легче.
От последних залпов транспорта мы ушли, закрывшись дымовой завесой. Но «противник» решил взять реванш за уничтоженный пароход и принялся за нас всерьез. Из-за облаков вынырнул самолет с конусом. Это налет «вражеской» авиации по лишенной возможности погрузиться подводной лодке.
— Открыть огонь!
Заговорили кормовая пушка и пулеметы. В направлении конуса тянутся пунктирные следы трассирующих снарядов и пуль. Самолет удалось отогнать, однако его огонь нанес ряд мелких повреждений в надстройке и корпусе, а главное, пять человек из прислуги орудий «ранены» пулями и осколками.
Транспортировка «раненых» вниз через узкое отверстие люка по вертикальному трапу, да еще на качке — дело далеко не легкое. И боевые санитары во главе [52] с фельдшером справились с этим далеко не блестяще. Раны были условные, а вот синяки и шишки, полученные «ранеными» при спуске их в центральный пост,— настоящие. Пострадавшие не стонали, но ругались и рычали на «братьев милосердных» зело.
— Я понимаю, — вопил приписанный к кормовому орудию моторист Бубнов, потирая багровый синяк на лбу, — что привычка к ушибам и боли — служебная обязанность подводника, но зачем же добивать раненых?..
К походу, о котором идет речь, мы провели большую и серьезную подготовку, поэтому все поставленные задачи были выполнены точно в назначенные сроки.
Каждая дошедшая с действующих флотов крупица боевого опыта тщательно проанализирована нами и взята на вооружение. Проведенный артиллерийский бой явился откликом на смелые действия североморских подводников, потопивших снарядами своих пушек немало фашистских кораблей.
Мы узнали, в каких тяжелых условиях приходится воевать балтийцам, и теперь тренируемся в преодолении трудностей, не давая себе ни одного спокойного дня плавания. «Больше пота на ученье — меньше крови на войне» — под этим девизом готовился и проводится наш зимний поход. Он до предела насыщен боевой учебой и приносит огромную пользу экипажу.
Нелегка служба подводника в плавании, заполненная непрерывными тревогами и учениями. Но команда не унывает, не тяготится трудностями и не пасует перед ними. Мы полны желания всерьез готовиться к войне...
Получена радиограмма с приказанием возвратиться к месту базирования. Последние десятки миль идем в надводном положении по фарватерам в «минных полях». Водяная пыль, срываемая ветром с верхушек волн, при падении на лодку мгновенно превращается в лед. Сосульки на антеннах, мостике и пушках принимают причудливую форму. Но нам вовсе не до красот и узоров. От огромной тяжести намерзшего на верхней палубе льда уменьшилась остойчивость корабля и его боеспособность, а бороться с обледенением не хватает сил. Хорошо бы хоть на короткое время погрузиться, но [53] это не позволяют сделать полученные в бою «пробоины» и минная опасность.
В таком полуфантастическом виде и прибыли мы в свою бухту. О швартовке к плавбазе или постановке на якорь без очистки ото льда не может быть и речи. Швартовные концы и якорное устройство скрыты под метровой толщей замерзшей воды.
Видя наше беспомощное положение, командир дивизиона разрешил погрузиться и лечь на грунт для оттаивания. У нас уже большой опыт. Мы знаем, что лед создает дополнительную положительную плавучесть. На этот раз пришлось полностью заполнить цистерну быстрого погружения, прежде чем наш самодвижущийся айсберг ушел под воду.
Наконец мы у борта «Чукчи»... И только тут все поняли, как соскучились по теплу. Подключили паровое отопление и впервые за многие сутки сняли полушубки, валенки и меховые регланы. Для нас приготовлена баня, и никто не может оценить ее так, как ценит подводник на зимовке.
В трюме «Чукчи» оборудован кинозал. Смотрим документальный фильм «Разгром немцев под Москвой». А ведь еще совсем недавно, затаив дыхание, стараясь не пропустить ни одного слова, мы слушали по радио сообщение об этой первой нашей крупной победе после начала войны.
Мы видим на экране наступающих по пояс в снегу красноармейцев, убегающих и захваченных в плен гитлеровских солдат. Объектив киноаппарата запечатлел разрушенные, разграбленные и сожженные деревни и города. Повсюду виселицы, горы трупов — женщин, стариков, детей... Такое фашистам простить нельзя...
Когда включили свет, суровые лица моряков и крепко сжатые кулаки говорили сами за себя. Было ясно, о чем думают вернувшиеся из трудного похода люди. Ничего, товарищи, мы еще встретимся с врагом!..
А пока старший политрук Дмитрий Тимофеевич Богачев, выступая на партийном собрании во втором отсеке, говорил:
— Коммунисты в зимнем плавании работали не за страх, а за совесть и со своими задачами справились. Наглядным примером этому служит высокая оценка командованием дивизиона последнего похода, проведенных [54] нами торпедных и артиллерийских стрельб. Партийная организация сумела возглавить стремление экипажа лодки в короткий срок научиться по-настоящему бить и побеждать врага. Личным примером в выполнении своего долга члены и кандидаты партии помогли выполнить план боевой подготовки зимнего периода. Но ставить на этом точку, не сказав ничего о наших недоработках, было бы неправильно...
И докладчик отметил отдельные недостатки, сказав:
— Надеюсь, присутствующие дополнят меня, внесут практические предложения, и тогда от обсуждения итогов зимней учебы на партийном собрании будет польза делу.
Комиссар прав. Наша партийная организация — это спаянный, крепкий, боевой коллектив, способный вести за собой весь личный состав корабля. Хотя коммунистов у нас не так уж много, но они работают не келейно, а в самой гуще команды, подавая пример настойчивости в учебе, дисциплине и исполнительности в службе. Каждый из них является коммунистом не по названию, а по существу. Лишний раз убеждаюсь в этом, внимательно слушая развернувшиеся по докладу комиссара прения.
Говоря о достижениях, которые никто оспаривать не станет, и, заботясь о дальнейших успехах лодки, выступающие смело говорят о недостатках в своей работе и работе товарищей.
Шаповалов говорит о том, что присутствующие на собрании коммунисты и он сам допускают в работе много промахов, как это было, в частности, при приемке механизмов от завода. Это не только урок на будущее, но и забота о поддержании повседневной боеготовности.
За плохую выучку и недостаточную боевую натренированность санитаров крепко досталось не только военфельдшеру Ковалеву, но и старшему лейтенанту Дунец, который никак не мог найти время для санитарной подготовки, считая, что этим заняться никогда не поздно.
Павлова критиковали за промахи в подготовке подчиненных к борьбе за живучесть, а Дорофеева — за ослабление партийной работы. Были замечания и в адрес Иванова, и в адрес Рыбакова. Обошли только меня одного. Коммунисты считают, что я сам могу видеть свои недостатки и избавиться от них. Тем требовательнее [55] и строже должен я обдумывать и оценивать каждый свой поступок.
А если сказать правду, меня не только критиковать, но по-морскому пропесочить и голиком продраить нужно. Столько ошибок наделал я, несмотря на весь свой опыт, а может быть, именно благодаря ему! В самом деле: пять лет командую кораблями, третий раз зимую за ледяной кромкой, успешно сдаем задачи с молодым экипажем. Вот и поддался вредной самоуспокоенности. Зазнайством не назовешь, а что-то вроде головокружения от успехов было...
В начале зимы произошел такой случай. Лодка несла дозор у входа в бухту, охраняя стоянку дивизиона. Дул свежий морозный ветер, поднимая на воде белые беспокойные барашки. К утру на верхней палубе и надстройке образовался толстый слой льда. Оставленная по недосмотру поднятой, шлюпбалка примерзла в гнезде, а вокруг нее образовался целый хрустальный столб. Снять и завалить ее теперь уже было нельзя. Решил погрузиться с неубранной шлюпбалкой, чтобы срубить ее после всплытия, когда она в воде оттает. Положение облегчалось тем, что по утвержденному комдивом плану с утра предстояла отработка упражнений под водой.
Широкий, глубоководный залив полностью в нашем распоряжении. Тренируемся, не выходя из его пределов и не всплывая. На грунт легли перед обеденным перерывом, чтобы дать возможность уставшей в ночном дозоре команде спокойно отдохнуть на дне залива.
Но что такое? Явственно слышен взрыв — далекий, но резкий и сильный. За ним — второй! По-видимому, взорвались мины на оборонительном заграждении.
— Записать в вахтенный журнал!
Эпизод со взрывом был тут же забыт, тем более, что после обеда команде предоставлен полуторачасовой отдых. Через десять минут все свободные от вахт, утомленные ночным бодрствованием и разморенные сытным обедом, крепко спали. Вахту несли всего несколько человек во главе со старшим помощником командира.
— В центральном! Над седьмым отсеком на верхней палубе слышу слабый шорох! — доложил вахтенный торпедист Михаил Новиков.
Старший лейтенант Дунец взглянул на приборы. Пузырек дифферентометра показывал полтора градуса на [56] нос, но тут же отошел к нулю, как и было после того, как лодка легла на грунт.
«В чем дело? Что происходит? — недоумевал старпом. — Скорее всего, это скопившийся в магистралях продувания балласта воздух через неплотно прикрытый клапан вытесняет воду из кормовых цистерн»,— подумал он и, отдав соответствующие приказания, стал внимательно вслушиваться в забортные шумы и следить за показаниями приборов. Но ничто не нарушало тишины, и никаких изменений дифферента не было. Это окончательно его успокоило и, казалось, подтвердило правильность принятых им мер. До конца перерыва он решил меня не беспокоить и ни о чем не докладывать.
На самом деле сжатый воздух никакого отношения к происходившему не имел. Когда мне стало известно о странном случае, я приказал всплыть и, выйдя на мостик, прежде всего посмотрел на корму. Как я и предполагал, шлюпбалка с палубы исчезла. Ее кто-то выдернул из гнезда вместе с металлической планкой, по которой можно установить, что это сооружение принадлежит нашей подводной лодке. Таким образом, ничего таинственного в похищении корабельного имущества не было...
А дело было так. Из находившегося неподалеку рыбозавода на промысел вышли два сейнера. Попытать счастья рыбаки решили, не выходя из залива. И не их вина, что вместо косяка камбалы они затралили беспечных подводников, снявших на время отдыха даже гидроакустическую вахту. Вот почему менялся дифферент и был слышен шорох на палубе. Вырвать выступавшую и полностью оттаявшую шлюпбалку сейнерам не составило, очевидно, большого труда.
С рыбаками мы дружили, они бывали у нас в гостях и, конечно, отлично разобрались, кто хозяин затраленной ими детали. Наверняка они уже передали ее на борт «Чукчи». И мне не трудно было представить настроение командира дивизиона, получившего такой подарок через несколько часов после взрывов, которые он не мог не слышать.
Пускаем дизель и спешим к отопителю, чтобы засвидетельствовать, что мы живы и ничего с нами не случилось. Полностью отдаем себе отчет в том, сколько острот предстоит выслушать со стороны товарищей по поводу доставленной шлюпбалки. И чем больше о нас [57] беспокоились, тем злее будут шутки. Ничего не поделаешь, придется отшучиваться — посмеемся вместе... Но я не знал, что скоро мне будет не до смеха, впору бы не заплакать...
Впереди нас в глубь бухты направляется грузовой пароход «Красный партизан». Невдалеке от стоянки «Чукчи» он отдает якорь. Швартоваться к отопителю теперь сложно. Слева риф, справа пароход — он даже на канат еще не пришел. Нужно задержаться, но хочется побыстрее доложить комдиву о происшедшем, объяснить товарищам. И я не стал ждать, рассчитывая, что якорь-цепь будет обязательно по носу у транспорта и нам удастся проскочить.
— Товарищ командир! Разрешите объявить аврал на швартовку?
— Рано, старпом. Объявите после прохода «Партизана».
— Есть!
В это время пароход пришел на канат, но якорь-цепь его оказалась обтянутой не по носу, как я предполагал, а слева—перпендикулярно нашему курсу. Придется обойти.
— Лево руль!
Молодой краснофлотец спутал команду и положил руль вправо. Правда, он тут же заметил свою ошибку и пытался исправить ее, но было уже поздно. Остановка дизеля и дача обоими электромоторами самого полного хода назад тоже не помогли. Лодка задела якорь-цепь транспорта носовыми горизонтальными рулями с правого борта. Из строя они не вышли, но ограждение оказалось помятым, и в балластной цистерне номер один, через которую проходит баллер, образовалась небольшая течь.
Ошвартовавшись к плавбазе, я, вместо обычного «На лодке все в порядке», вынужден был доложить о трех происшествиях: утере шлюпбалки, поломке ограждения носовых рулей и трещине в балластной цистерне. Нашему благополучному возвращению все рады, но похвалить, конечно, никто не может...
Старики говорят, что беда одна никогда не приходит. На этот раз последующие события подтвердили это. Ночью разыгрался жестокий шторм, и все лодки по тревоге должны были отойти от «Чукчи». Волны бились о борта, креня корабли и обрывая швартовные концы. [58]
Поскользнувшись на обледеневшей палубе, упал за борт Игнатьев. С большим трудом его удалось спасти. А ночью у нас оборвалась якорь-цепь вместе с "якорем. И случилось это при совершенно разряженной аккумуляторной батарее...
За все «художества» командир дивизиона арестовал меня на трое суток при каюте. Это было первое полученное мною за всю военную и гражданскую службу дисциплинарное взыскание. Обидно было очень, но обижаться, кроме как на себя, не на кого.
Пришлось серьезно задуматься о причинах всех этих происшествий. Поразмыслив, пришел к выводу, что это не случайность, а плод моей самоуспокоенности: дескать, нового в командирской практике ничего не встретится, лодки в принципе похожи одна на другую, экипаж хороший, с задачами справляется,— плавай да овладевай кораблем, остальное само собой приложится... Вот это и привело меня, считавшего себя опытным командиром, к снижению требовательности к себе и к подчиненным. Я стал мало вникать в детали и часто пускал дело на самотек.
Да и чем еще другим можно объяснить, что шлюпбалка осталась на ночь не убранной, если, заступая в дозор, верхнюю палубу полагается готовить к погружению и все выступающие предметы убирать? И почему без моего ведома и разрешения была закрыта гидроакустическая вахта, когда лодка легла на грунт? Кто дал мне право самовольничать и несвоевременно вызывать команду на аврал для швартовки? Ведь именно из-за этого в критический момент на руле оказался неопытный ученик. Почему во время стоянки у борта отопителя на палубе лодки своевременно не обкалывался лед, в результате чего Игнатьев упал за борт? Во всех случаях причина была одна — на корабле нарушается уставной порядок, и виноват в этом я, командир корабля. Конечно, можно было попытаться оправдать себя ссылками на недоработки старпома и других товарищей, но я понимал всю несостоятельность этого. Плох начальник, жалующийся на подчиненных. Старшего помощника нужно учить, как следует, и контролировать, а я этого по-настоящему не делал, да и сам не был примером, достойным подражания.
Случись все не одновременно, а с перерывами, [59] разрозненно, может, и прошло бы это мимо моего внимания, а теперь на всю жизнь наука. Я понял и осознал, что должность командира корабля не только почетная, но и ответственная. Об ответственности командира за все происходящее на корабле нельзя забывать ни на минуту. Так и поступаю с тех пор. Вероятно, поэтому коммунисты не стали меня критиковать на партийном собрании...
Веселее греет солнышко, южные ветры приносят с собой тепло. Амурский и Уссурийский заливы и бухта Золотой Рог почти полностью очистились ото льда. Скоро настанет пора густых, плотных, непроницаемых дальневосточных туманов, а сейчас пахнет весной. Приходит конец зимовке. Собираемся уходить во Владивосток на свою береговую базу. Отдыхать не будем, сдадим все, что полагалось по зимнему плану, и снова домой, то есть в море — отрабатывать учебно-боевые задачи.
Расставаться с «Челитой-Мару», как по-новому любовно называют краснофлотцы наш отопитель, грустно. Мы привязались к своей «плавбазе», клубу в трюме, к дружной семье командиров. Привыкли тепло встречать друзей по возвращении их из похода: шумного и жизнерадостного Братишко; уравновешенного, всегда спокойного Кучеренко, веселого Сушкина.
Сколько раз в так называемом салоне собирались командиры и комиссары лодок! Нередко к нам присоединялся командир дивизиона. И о чем только здесь не говорили и не спорили! Обсуждали вопросы боевой подготовки и воинского воспитания. Вместе строили предположения, где будет нанесен врагу очередной удар Красной Армией. Слушали и рассказывали смешные анекдоты, а иногда просто судачили обо всем и ни о чем или забивали «морского козла». Но больше всего любили мы, когда Сушкин брал гитару и пел. Как он поет, и сколько песен знает!
Звенят гитарные аккорды, и негромкий, приятный голос рассказывает о белых, как чайка, стремительных кораблях, ведомых отважными капитанами в далекие страны, о трех эсминцах, погибших, но выполнивших приказ революции, об английском подшкипере Джиме, расстрелянном за правдивый рассказ о Стране Советов, о рифах и скалах страшного пролива Данигал, знойных тропиках и студеном Заполярье, бешеных ураганах и [60] зеркальных штилях, синей, соленой и горькой волне, о мужественных людях, покоряющих и любящих море...
Постоянное общение сблизило всех нас за эту зимовку. Подружились мы с администрацией и командой «Чукчи». Они делали все возможное, чтобы скрасить тяжелые условия жизни подводников. Пар, горячая вода, баня—все было к нашим услугам на отопителе. Здесь мы отдыхали, смотрели кинофильмы. Моряки торгового флота проявляют о нас настоящую товарищескую заботу. И, может, поэтому так грустно расставаться с ними.
Во Владивостоке нас ждал сюрприз. Капитан 3-го ранга Азаров, к которому мы так привыкли за зиму, принял другой дивизион, а нами стал командовать прибывший с Балтики Герой Советского Союза Александр Владимирович Трипольский.
Новый комдив собрал нас, чтобы познакомиться со всеми — с командирами и комиссарами лодок. Мы с Братишко учились с ним в Ленинграде, и Трипольский встретил нас как старых сослуживцев.
Когда деловая часть нашей беседы закончилась, мы попросили Александра Владимировича, как очевидца, подробно рассказать нам о положении Ленинграда и действиях балтийских подводников.
Больно было слышать о тяжелых испытаниях, выпавших на долю славного города — колыбели революции, и одновременно гордостью наполнялись наши сердца за несокрушимый дух ленинградцев, за их решимость разгромить врага, отстоять свой город.
Каждого из нас что-нибудь связывает с Ленинградом. Недаром он зовется городом моряков. У Дмитрия Кондратьевича Братишко там жена и двое детей. Младшая дочь родилась уже в блокаде. От них давно нет вестей. Слушая рассказ Трипольского о бомбардировках, артиллерийских обстрелах и самом страшном враге населения — голоде, Братишко незаметно для себя сжал кулаки, а на скулах у него от напряжения заходили желваки. Мы тебя понимаем, Дима, а когда встретим фашистов, припомним им твою Надю и обеих дочерей.
Мы ловим каждое слово Трипольского о своих бывших сослуживцах и товарищах по учебе. Одни из них совершили славные боевые подвиги, другие отдали жизнь, выполняя свой воинский долг. [61] До поздней ночи задаем мы вопросы и слушаем ответы комдива. От него мы узнали то, о чем по соображениям военного времени не прочтешь в газетах. И хотя не наша вина, что мы не на фронте, нам становится стыдно, что мы не испытываем и сотой доли тех трудностей, которые переживает народ. Принять непосредственное участие в боях за Родину — давнишняя мечта каждого из присутствующих. А после сегодняшней беседы это стремление становится еще сильнее...
...В поднятый перископ, кроме легкой ряби на море, синевы неба и плавающей на нем стайки белых облаков, ничего не видно. Но Круглов настойчиво продолжает докладывать о шуме винтов нескольких кораблей. Не верить ему нет оснований: он успел зарекомендовать себя хорошим специалистом. Тем более, что недавно полученная радиограмма сообщает о движении соединения боевых кораблей через наш район. Сведения разведки совпали с наблюдениями гидроакустика, а его аппаратура «видит» дальше, чем перископ и глаз даже в полную видимость.
Спустя несколько минут различаю серебристую точку противолодочного самолета, блеснувшего в лучах солнца, а за ним на горизонте четкие, как нарисованные, силуэты эскадренного миноносца и малых охотников.
Началась атака охраняемого, идущего переменными курсами «противника». Это последнее из учений, запланированных для нас на год. Оно несколько отличается от тех, что проводились ранее. Кроме того, что мы проводим совершенно скрытную атаку, мы будем выпускать не одиночную торпеду, а весь носовой залп. После выстрела не всплывем, а будем уклоняться от противолодочных кораблей. И контратаковать нас будут не учебными, а боевыми глубинными бомбами. Правда, сбросят их в стороне, когда надежно определят наше место.
Лодку ведем навстречу «врагу» решительно уверенно. Знаем, что не спасет его ни зигзаг, ни охранение. Сумеем прорваться незамеченными и послать свои «гостинцы». Но каждый из нас волнуется, хотя и вида не показывает: Шаповалов, Дорофеев и Рыбаков — за умение удержать лодку на глубине, когда она, освободившись от всех торпед, приобретет на короткое время [62] почти десяток тонн положительной плавучести при нарушенной дифферентовке; Магдалинин и Трофимов — за исполнение заданного темпа стрельбы; Круглова беспокоит, точно ли он взял пеленги; меня — правильность приемов уклонения. Есть и у других причины для волнения.
Учения прошли хорошо. Охранение прорвали незамеченными, хотя охотник, под который мы поднырнули, прошел точно над нами, пропев песню своими бешено вращающимися винтами. Боцман после залпа с помощью механика и трюмных сумел удержать лодку на глубине. От противолодочных кораблей уклонились удачно.
Чтобы послушать разрывы глубинных бомб, показываем преследователям свое место одновременным подъемом обоих перископов. Заметивший нас охотник поднял сигнал и в нескольких кабельтовых от нашей лодки сбросил «малую серию».
Ощущение, испытываемое подводниками при взрыве глубинных бомб, метко охарактеризовал электрик Власов. Когда его спросили, что он чувствовал во время взрыва глубинных бомб, он ответил:
— Похоже, что ты сидишь в пустой железной бочке, а по ней изо всей силы бьют тяжелой кувалдой. Приятного мало...
Когда мы всплыли, эсминец «Войков» заканчивал ловлю и подъем торпед. Трипольский передает: «Поздравляю с окончанием годового плана учебы, вступлением в первую линию боевых кораблей. Желаю таких же метких залпов по фашистским пиратам. Возвращайтесь в базу».
Погода настолько хороша, а лодка так красиво рассекает морскую гладь, что Илья Дмитриевич Дорофеев расчувствовался.
— Товарищ командир! Разрешите в базе окрасить наружный корпус. Неудобно перволинейной лодке плавать в затрапезном виде!
— Ваша правда! Да ведь краски нет. Старпом собирался красить еще месяц назад...
После короткой паузы мичман конфиденциально сообщает:
— Найдем! С трудом, но хватит! Немного про черный день держал, остальное у знакомых боцманов выпрошу...
— Ну, коли так, то после погрузки торпед [63] приступайте! Не забудьте предварительно борта промыть пресной водой и удалить масляные и соляровые пятна.
— Есть!
Боцманского запаса «про черный день» хватит с избытком, без всякого выпрашивания у соседей. Хитрость известная, краска кончается для всех тогда, когда на складе ее остается на одну покраску корабля. Хороший боцман не может остаться без краски, а Дорофеев отличный боцман.
Пока идет погрузка боевых торпед и других видов снабжения, мичман с Игнатьевым возятся в шкиперской кладовой — готовят малярные кисти, разводят краску, подготавливают для нее посуду. Вся трудность с разведением краски в том, чтобы, не выходя из пределов стандартного цвета, дать возможность посвященным, в основном сигнальщикам, по едва заметным оттенкам отличать одну лодку от другой. Ведь с началом войны бортовые номера на боевых рубках не накрашиваются.
У боцманов на дивизионе заключена обязательная «конвенция»: кому красить корабль ровным цветом, кому светлее или темнее борта. У нас, например, несколько темнее бортов окрашиваются ограждение рубки и обе пушки.
По приказанию Дорофеева рулевые подготавливают лодку к покраске: смывают с бортов морскую соль, удаляют масляные пятна. Ремонтируют свои и приводят в порядок взятые на время плотики, с которых завтра краснофлотцы и старшины будут орудовать кистями.
Аврал начался утром, чтобы пораньше закончить покраску, пользуясь теплой солнечной погодой, просушиться и к ночи быть готовыми следовать по назначению без риска смыть свежую краску. Полным распорядителем аврала назначен боцман. Старший помощник командира, которому по штату положено заниматься этим делом, сегодня передает дела недавно закончившему подводный класс старшему лейтенанту Иоффе, а сам уходит от нас с повышением — командовать подводной лодкой. Очень рады за него и желаем удачи на новом месте службы.
Дорофеев поспевает всюду. То он с палубы наблюдает, чтобы правильно растирали кистями краску, то не выдержит и отойдет на тузике подальше — полюбоваться, как выглядит лодка издали... [64]
Бубнов и Власов работают с одного плотика. Они тщательно красят свой участок, растирая краску походу лодки, как им показывали на инструктаже. Характер у обоих живой, общительный, веселый, на язык они острые, поэтому не могут не задеть соседей по плотикам.
— Радисты! Это вам не на пищике тренироваться! Здесь думать нужно! Выжимай кистью сплошное тире!— язвит Бубнов в адрес Пустовалова.
— Торпедисты! Зря вас хвалили за меткость. Раньше верил, а теперь вижу — даже кистью в банку попасть не можете, не красите, а мажете! — вторит ему Власов.
Соседи отшучиваются как могут, в долгу не остаются. Когда по палубе проходит Дорофеев, кто-нибудь из веселой двойки нарочито громко говорит:
— Ну вот, никого из начальства нет, можно и отдохнуть. Запевай сачковую! — и затянут:
Разлука ты, разлука, чужая сторона...
И их кисти едва движутся в темп медленной, нудной песни. Когда мичман рядом, Бубнов делает вид, что он только сейчас заметил его, и испуганно кричит Власову:
— Боцман идет! Меняй мотив! Пой ударную!
Ах вы, сени, мои сени, сени новые мои,
Сени новые, кленовые, решетчатые!
Руки с кистями мелькают у борта, как бы выплясывая залихватскую русскую...
— Слушайте, сени новые кленовые! Осторожнее, палубу краской не забрызгайте! Самих драить заставлю,— строго говорит мичман и, отвернувшись, улыбается.
За спиной боцмана кто-то пытается подражать весельчакам и, рассчитывая на успех, отпускает старую, как магнитный компас, морскую остроту:
— Что самая короткая снасть на корабле — рында-булинь, известно давно, а что самая длинная — язык у боцмана, выясняется только сейчас!
Но Власов сердито обрывает острослова:
— Это к нашему мичману не относится. Он за свою службу никого ни разу не оскорбил и не обидел. А на лодках начал плавать, когда некоторые за партой в тетрадях палочки выводили, правда, на пользу им это не пошло: старших уважать не научились!
Власова поддерживают с другого плотика: [65]
— Наш боцман парторг и орденоносец, это тоже понимать нужно!
Неудачный остряк не оправдывается, он понимает, что говорить необдуманно, только ради красного словца, не стоит.
К обеденному перерыву борта и рубка выкрашены, ватерлиния отбита, плотики уведены, посуда с краской убрана. Новый старпом принимает корабль от старого в образцовом порядке. Ночью лодка покидает гавань, за кормой остается затемненный, притихший город. Мы не привыкли подолгу в нем задерживаться. Обычно в свободное от походов, боевой подготовки и дежурства время мы отстаиваемся в бухтах залива Петр Великий. И мало найдется мест, где не побывала наша лодка.
Богато Приморье красавицами бухтами! Трудно сказать, какая из них лучшая. Очень нравится мне, например, бухта Витязь, куда мы к утру вошли сравнительно узким проходом между крутыми скалистыми мысами.
Рассвет застал нас на якоре. Гладь бухты окаймлена сопками и возвышенностями, отражающимися в воде в перевернутом виде.
Первой солнце окрасило в золото гору Туманную, поднимающуюся над морем более чем на полкилометра. Долго пришлось ожидать, пока лучи достигли подошвы сопки и осветили нас. Нам хорошо видны стада полудиких оленей, бродящих по склонам и у подножия гор. Для них в этих краях привольные пастбища. А когда мы стояли здесь весной и в начале лета, мы все время видели гору, скрывающуюся под шапкой белого, густого тумана, и убедились, что она оправдывает свое название.
Живописная, поросшая внизу лесом, а к вершине травою, гора Туманная заинтересовала многих краснофлотцев, наблюдавших сегодня за ней с палубы. Большинство моряков в душе туристы, им хочется везде бывать и все видеть своими глазами. Пришлось сдаться на просьбы и пообещать, что, если ничего не изменится через две недели, мы, сменившись с боевого дежурства, предпримем такое путешествие...
И вот настало время выполнить свое обещание. Вместе с группой краснофлотцев и старшин мы начали восхождение на гору. В пути нарвали огромные букеты скромных на вид, с тонким ароматом ландышей и [66] оставили в тени деревьев, чтобы на обратном пути взять с собою.
Обувь наша совершенно не приспособлена к подъему по крутому травянистому склону. К концу пути подошвы стали такими скользкими, что трудно было сделать шаг. И многие больше скользили вниз, чем продвигались вверх. Самое обидное — до вершины оставалось не более ста метров. Пришлось забыть о приличии и обратиться к опыту далеких предков и собственному младенческому, когда предпочиталась ходьба на четырех. И дело пошло более успешно... Открывшаяся с вершины горы панорама вполне вознаградила нашу настойчивость. Даже те, кто потихоньку, себе под нос, награждали нелестными эпитетами организаторов туристской прогулки, перестали ворчать, очарованные красотой нарисованной природой картины.
В прозрачной голубой дымке видны одновременно три залива: Амурский, Посьет и Уссурийский. Побережье изрезано заливчиками, бухтами, а в синь моря вкраплены архипелаги и отдельные острова.
На юге хорошо видны остров Фуругельма и устье реки Тюмень-Ула, по которой проходит государственная граница с Кореей. На севере выделяется мыс Брюса, а за ним хорошо знакомая бухта Славянка.
Под нами блестит на солнце светло-синяя, спокойная бухта Витязь. Кое-где виднеются коричневые языки отмелей, поросшие водорослями и берущие начало у подошвы горы.
В середине бухты видны иглообразный корпус лодки и даже спущенная на воду и поставленная у нее на бакштове крошечная шлюпка. Она ждет нашего прихода. Спустившись с горы, мы должны вплавь добраться до корабля, а одежда и цветы будут погружены в тузик.
При подъеме на гору с нас сошло столько потов, что теперь мы предвкушаем удовольствие напиться воды из холодного ручейка, весело журчащего у подошвы сопки, и освежиться морской водой в километровом заплыве.
Налюбовавшись вволю красотами природы, посетовав на отсутствие фотоаппарата и вырезав на одном из бревен триангуляционного знака имя своего корабля, мы тронулись в обратный путь. При этом нам удалось практически доказать, что спуск с горы легче и быстрее подъема. Главное было сейчас—вовремя погасить [67] инерцию бега. Чтобы замедлить темп снижения с горы, некоторые хватались за траву и порезали руки. Не обошлось без падений. Бочанов, скользя по склону, кричал:
— Ищите меня на противоположной стороне бухты! Довольные прогулкой, возвратились мы на свой корабль. Но здесь нас ждали невеселые вести.
Впервые за две недели на лодку доставили газеты. Неутешительные известия принесли они с действующих фронтов. На юге немцам удается теснить наши войска к Волге и Кавказскому побережью. Тяжело читать это, когда в Туапсе остались жена и сын. Как там они сейчас, живы ли?
В отсеках только и говорят о фронтовых новостях.
Краснофлотцы жалуются, что им приходится сидеть без дела. Все отлично понимают, что корабль лишь капля в безбрежном океане вооруженного народа. Сейчас бьются насмерть с лютым врагом миллионы людей. Что может изменить в этой гигантской битве одна подводная лодка со своим небольшим экипажем? Ничего. Но ведь и капля камень точит...
До предела ясно: в бой не посылают, значит так нужно. Потребуемся — пошлют. Понимаем это разумом, а сердце... ему ведь не прикажешь! Болит оно у моряка за Родину, как у сына, когда при нем обижают мать. Хочется ринуться на обидчика, расправиться с ним. Так почему же не пускают? Но у воина, даже если ему всего двадцать лет, горячим сердцем должна управлять холодная голова...
К вечеру на крохотном столике в моей каюте лежит только один рапорт с просьбой о немедленной отправке на фронт. Написал его командир носового орудия старшина 2-й статьи Бабак. Раньше в подобных случаях рапортов бывало побольше... Сказываются несколько месяцев напряженной боевой учебы. Она сплотила экипаж, помогла поверить в собственные силы, в мощь своего оружия. Сознание пользы, которую может принести наш небольшой коллектив обороне страны, заставило нас по-иному смотреть на дело. Хочется вступить в единоборство с врагом на своем, полюбившемся всем, родном корабле
Разве можно осудить Бабака за его благородный [68] порыв? Да это и не порыв, а не дающая покоя мечта, давно запавшая в душу. И рапорт такой подает он не первый раз. Подробно беседую со старшиной и, убедившись в непреклонности его желания, решаю ходатайствовать об удовлетворении его просьбы.
Вскоре носовая пушка на короткое время осиротела. Ее хозяина вместе с другими добровольцами мы провожаем на фронт под Сталинград.
Тепло прощаемся с товарищами, жмем им руки и от души желаем военной удачи.
Совершенно неожиданно в срочном порядке все лодки дивизиона поставлены в заводской док и на гарантийную ревизию механизмов. Срок на это дан такой короткий, что не может не вызвать недоумения.
Вскоре командир дивизиона, командиры и комиссары лодок были вызваны в штаб, где нам объявили решение Народного комиссара Военно-Морского Флота перебросить нас на действующий флот. Этому должна предшествовать тщательная подготовка в высоких темпах с полным сохранением военной тайны. Ни органы снабжения, ни личный состав кораблей ничего не должны знать о предстоящем переходе через восемь морей и два океана. [69] [70] [71]