Погоня

Уже далеко за полдень, а жара сумасшедшая. На последнем малом привале я слышал, как старший колонны объявил:

— В тени за тридцать...

В бронетранспортере духота, хотя в машине открыто все, что только можно открыть. Из люка иногда поглядываю на небо: но там ни крохотного облачка, сплошная голубизна, подернутая пульсирующим маревом. Надежды на перемену погоды нет. Утром было потянул с гор легкий афганец, но потом и этот ветерок стих.

Изнываю от сухой духоты, но расслабиться не имею права. Мне надо крепиться: я командир. Командир отделения разведки. Мне приказано на бронетранспортере сопровождать колонну машин с различными грузами. Со мной двое моих подчиненных. Пожалуй, в дороге самый главный из них — механик-водитель Петр Сытник. Человек веселый, общительный. По характеру горячий. Знает уйму различных побасенок, за словом, как говорят, в карман не лезет и такой же скорый в деле.

Наши разведчики поговаривали, что у Сытника особое чутье на опасность. В этом была немалая доля истины. Душманы нередко минировали дороги, а потом специальным траком проштамповывали заминированное место, изображая таким способом якобы проложенную машиной свежую колею. И были случаи, когда излишне доверчивые водители принимали эту искусственно намятую полоску за след гусеничной машины, держались на него и подрывались. Но так случалось с кем угодно, только не с нашим Сытником. Словно нюх был у него на подвох душманов, и Петр всегда на своей боевой машине обходил эти опасные участки, как бы бандиты ни маскировали их. [147]

Второй мой подчиненный — радист Николай Рыбаков. Чернявый, высокий и сухощавый парень. Он излишне застенчив, говорит всегда так, будто извиняется, что к тебе обращается и вроде бы этим докучает тебе. В нашем взводе Рыбакова уважали, относились к нему подчеркнуто предупредительно, охотно к его советам прислушивались. Наверное, все потому, что ни у кого из нас еще не было никаких особых заслуг, а у Николая уже на груди — медаль «За отвагу». Получил он ее еще до моего прихода в отделение. Рассказывали, что Рыбаков в одном из боев под яростным огнем душманов непрерывно держал связь между командованием и группой, которая вступила в схватку с бандитами, и благодаря мужеству Рыбакова операцию успешно выполнили.

Вот эти два человека — Сытник и Рыбаков — и входили в мое отделение, так сказать, по штатному расписанию. Но нередко, когда мы выезжали выполнять то или иное задание, в наш бронетранспортер подсаживали двух-трех автоматчиков и они временно подчинялись мне.

И в этот нестерпимо душный, жаркий день с нами находились два автоматчика. Хотя, как я потом убедился, были они толковые и смелые ребята и в деле себя показали хорошо, фамилии их я не запомнил, потому что видел их тогда впервые, а после встретиться с ними не довелось.

Итак, от жары нам невмоготу, но я должен крепиться, слабости не выказывать, потому что какой же из меня тогда командир, если мои подчиненные заметят, что я раскис от жары. Это им, моим подчиненным, можно тяжко и громко вздыхать и ругать не в меру щедрое солнце и мечтать хотя бы о стакане колодезной воды, а мне все это нельзя. Я обязан делать вид, что ничто меня не угнетает. Мой невозмутимый, хладнокровный вид должен бодрить моих подчиненных. Не ведаю, как мне это удается, однако солдаты хотя и поругивают неудобства походной жизни, но духом-то пока не падают.

Колонна машин, которую мы сопровождаем, не очень велика, и ее боевое охранение состоит всего из трех бронетранспортеров. Один движется в голове колонны. В нем старший. Второй — в середине колонны, и наш бронетранспортер замыкает ее.

Конечно, темнота усугубляет трудности, однако нас беспокоит другое: как сегодня удастся провести колонну по местам, где частенько занимаются разбоем душманы? Об их налетах напоминают несколько обгоревших остовов машин на обочинах дороги, бочки, пробитые [148] пулями, валяющиеся тут же. Дорога то сужается и втягивается в межгорье, то вновь расширяется, выбегая на придолинный простор.

Когда въезжаем в межгорье, Сытник внимательно всматривается вперед, насторожен и я: межгорье очень удобное место для засад. Однако в этот день опасность подстерегала колонну в другом месте.

Между гор проехали благополучно и оказались в начале огромной долины. Дорога по ней протянулась на много-много километров. Справа от шоссе место ровное, но каменистое, без зелени и каких-либо признаков жизни. А вот слева только метров на двести — триста вглубь простиралось серо-дымчатое, усыпанное мелкими камнями поле, а дальше начинались виноградники и сады. В этой зелени виднелись крохотные домики кишлаков. Впереди от шоссе ответвлялась хорошо накатанная грунтовка. Она желтой лентой тянулась к кишлакам.

Голова колонны уже минула перекресток, образованный шоссе и грунтовкой, когда вдруг началась автоматная и пулеметная стрельба, громыхнули разрывы гранат. Вижу, что в середине колонны загорелась какая-то машина.

Сомнений никаких — душманы напали на колонну, наши бойцы с головного и среднего бронетранспортеров бьют по бандитам из пулеметов, открыли огонь по душманам и афганские водители-сменщики.

Находясь в хвосте колонны, я вижу со своего бронетранспортера, как от колонны отделяется грузовая машина, крытая тентом. Она свернула на грунтовку и несется по этой дороге, оставляя за собой густой шлейф пыли. В тот момент я не сразу сообразил, что произошло. Подробности о случившемся узнал позже.

А произошло вот что.

Группа душманов, напав на колонну, подожгла одну машину. Воспользовавшись возникшей суматохой в колонне, два бандита вскочили на подножку другого грузовика, застрелили водителя и его сменщика, вытолкнули затем их на дорогу, а сами забрались в кабину. Один из душманов умел водить автомобиль и погнал его по грунтовке в сторону кишлаков.

Повторяю, узнал я эти подробности уже много позже, а в тот момент, когда душманы угоняли машину с грузом, радист Николай Рыбаков принял от старшего колонны приказ:

— Сержант Белых, экипажем преследуйте машину. [149]

Ваша задача — отбить груз и машину. Мы следуем дальше.

Понятно, колонна задерживаться не должна. И она в сопровождении теперь двух бронетранспортеров продолжала путь, а мы вышли из строя колонны.

Грузовик, который захватили душманы, уже далеко. А мы еще даже не добрались до перекрестка. Сейчас очень многое зависит от мастерства Петра Сытника. Он это отлично понимает и первым из нас сообразил, что если ехать по шоссе до грунтовки, а потом лишь свернуть на нее, то грузовик догнать не удастся. Сытник сказал мне:

— Сержант, рванем наперерез по полю. Иначе упустим...

В знак согласия киваю головой.

Бронетранспортер сползает с асфальта, затем трясется и грохочет на сплошной россыпи мелких камней, несется к грунтовке, значительно срезая расстояние, отделяющее нас от грузовика.

Вскоре бронетранспортер благополучно минует каменистое поле и выползает на грунтовку. Сытник переключает скорость, и мы теперь мчимся следом за машиной, от которой нас отделяет метров двести.

Едем быстро, но мне кажется, что можно ехать еще быстрее. Кричу Сытнику:

— Жми! Жми на всю железку!..

Но, видимо, и без этой команды Петр хорошо понимает, что теперь успех нашей погони за бандитами всецело зависит от него, механика-водителя. И Сытник выжимает из машины, кажется, все возможное и невозможное. Расстояние между грузовиком и бронетранспортером понемногу сокращается. Я уже запросто могу расстрелять из крупнокалиберного пулемета засевших в кабине душманов. Но стрелять по кабине — значит погубить и машину, и груз. Поэтому даю лишь несколько коротких очередей из пулемета поверх грузовика.

Душманы, конечно, слышали эти выстрелы и нервничают, гонят машину еще быстрее. Они спешат к виднеющемуся вдали кишлаку. Спешим и мы, стараясь догнать бандитов раньше, чем они достигнут зеленого пояса, глинобитных домов с дувалами, где, возможно, их поджидают другие бандиты, где можно легко затеряться в лабиринте узеньких улиц и успеть разграбить машину.

Проехали еще, наверное, полкилометра. Впереди показался [150] арык. Душманы, конечно, первыми выводят к нему грузовик. Вот они повернули машину вдоль арыка. Сейчас затеряются в кишлаке... Дал еще одну очередь из пулемета поверх грузовика, и он... остановился. Из кабины выскочили два вооруженных автоматами человека и кинулись к ближайшему дувалу. Не знаю, почему именно в этот момент душманы бросили машину. То ли решили, что мы их почти настигли и они под нашим прицелом, то ли были уверены, что теперь нам ходу назад не будет (у арыка оказалась группа бандитов) и машина все равно достанется им. Скорее всего, они рассчитывали именно на это, на действия тех душманов, которые поджидали их у кишлака, потому что, как только двое бандитов оставили грузовик и остановился наш бронетранспортер, по нему сразу же защелкали пули.

— Рыбаков, передавай, — сказал я радисту, — машину душманы бросили. Она рядом с нами. Задачу выполним...

Едва Рыбаков закончил передачу, как блеснуло ярко-желтое пламя и раздался грохот, Я не сразу и понял, что по нас ударили из гранатомета и что на борту разорвалась граната, Сообразил, когда рванула вторая.

Пламя и осколки обожгли мое левое плечо. Рука вдруг стала плохо повиноваться. Рядом со мной чертыхался Рыбаков:

— Идиотство!.. Собачьи головы!.. Кажется, ногу зацепили...

— Ранили, что ли?

— Похоже...

Индивидуальный медицинский пакет у меня есть. Но пока этот пакет достаешь, пока рвешь его оболочку, потом разматываешь, наматываешь... Я отрываю подпаленный рукав гимнастерки и им заматываю поврежденное плечо. Так быстрее, а откровенно — мне не до руки. В голове лихорадочно носятся мысли о другом. Понимаю, что, имея гранаты, душманы могут запросто поджарить нас в бронетранспортере. Какой же выход? Как уберечь себя, бронетранспортер и грузовик? Наверное, надо покинуть бронетранспортер, занять оборону у арыка, пользуясь для укрытия огромными камнями. Надеюсь, что бандиты, немного постреляв, уйдут, не станут же они ввязываться в длительную перестрелку, ждать, когда на дороге покажутся солдаты, высланные нам на подмогу. К такой мысли меня подталкивали [151] последние действия душманов: бросили же они грузовик.

Эти мысли проносятся в моем возбужденном сознании в какие-то доли минуты. Ноет поврежденная рука, но я думаю о раненном в ногу Рыбакове.

— Николай, ты сможешь выбраться из бронетранспортера?.. Здесь оставаться опасно.

— Наверное, смогу, — отвечает Рыбаков. — Попытаюсь.

— Хорошо. Первыми выбираются автоматчики, — распоряжаюсь я. — Занимают оборону и потом будут прикрывать нас... Я пока прикрою их из пулемета.

И пока автоматчики выбираются из бронетранспортера и занимают оборону у камней, я стреляю по душманам из крупнокалиберного пулемета. Стреляю и думаю, что вообще-то неплохо будет, если кто-то один из нас все же останется в машине у пулемета. Разве можно оставить себя без такой поддержки? Крупнокалиберный пулемет — штука мощная, надежная, и с ним бандиты вынуждены считаться.

Сытник, будто угадав мои мысли, произносит:

— Командир, я не оставлю бронетранспортер. Не могу. — Видимо, механик-водитель боится, что я буду возражать, поэтому торопливо добавляет: — Я из пулемета вас буду прикрывать.

— Из гранатомета они спалят машину и тебя вместе с ней.

— У них нет больше гранат.

— Ты что, у них спрашивал? — съязвил я, наблюдая, как Рыбаков, выбравшись из бронетранспортера, волоча за собой раненую ногу, ползет ближе к арыку, затем пристраивается с автоматом за почти квадратным камнем. У меня на душе немного отлегло.

— Если бы у них были еще гранаты, они уже ими воспользовались бы, — отвечает мне Сытник. — Было у них две, вот они ими по нас и долбанули... Я останусь, командир.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Но это риск...

Петр резонно замечает:

— А тут сейчас всюду риск.

Я выбираюсь из бронетранспортера и, пока Сытник прикрывает меня огнем из пулемета, занимаю позицию недалеко от Рыбакова и двух автоматчиков. Делаю я это с немалым трудом: очень жжет плечо, кажется, сотни иголок впились в него...

Теперь все мы, кроме механика-водителя, лежим недалеко [152] от арыка. Атаковать душманов? Нас слишком мало по сравнению с ними. Хочешь не хочешь, а придется обороняться и ждать, пока бандиты сами не уйдут или не подоспеет к нам подмога.

А скоро ли она подоспеет? И вообще выслана ли она к нам? Лежу за камнем и все чаще с беспокойством думаю об этом. Размышляю о том, что мы с Рыбаковым передали по радио не очень точное сообщение о нашем положении. Слишком было оно самоуверенным, без тревоги. Ведь сообщили, что душманы машину бросили и что задание выполним. Но не передали, что ведем бой, что бандиты имеют численное преимущество. Правда, тогда сообщить иначе и не могли: в ту минуту мы еще боя не вели и никто из нас не был ранен. Но теперь-то обстановка иная. Надолго, ли нас хватит?

Из гранатомета душманы больше не стреляли. То ли действительно у них не было гранат, то ли они выжидали, когда мы все вернемся в бронетранспортер, и приберегли гранаты на этот случай.

Некоторое время бандиты таились за камнями и дувалом. Потом попытались обойти нас справа, но наткнулись на сильный наш автоматный и пулеметный огонь и отползли к камням. Вскоре они вновь стали атаковать. Мы отогнали их ручными гранатами, а Сытник по-прежнему прикрывал нас огнем из крупнокалиберного пулемета.

Стучит гулко за нашими спинами пулемет, вижу, как слева от меня неторопливо стреляет из автомата Рыбаков, отстреливаются от душманов двое автоматчиков.

После нескольких тщетных попыток обойти нас или выбить из-за камней душманы вдруг притихли. Теперь они постреливали редко, лишь тогда, когда замечали какое-либо движение с нашей стороны. Что же они задумали?

Этот вопрос беспокоит не только меня. Слышу тревожный голос Рыбакова:

— Командир, а ведь душманы что-то замышляют... И наших нет долго. Времени уже прошло много...

И все же что задумали душманы? Эта мысль не дает мне покоя. Их вдвое больше, но недостаточно для того, чтобы нас сломить. В этом враг уже убедился. Теперь они, видимо, выжидают, когда у нас кончатся патроны. Действительно, гранат уже нет. Последние четыре «лимонки» мы израсходовали, отбивая третью атаку противника. Не знаю, сколько оставалось патронов у Сытника, [153] но у меня, Рыбакова и автоматчиков их уже немного, и я приказал своим товарищам патроны беречь, стрелять только наверняка.

А наших все еще нет. Солнце уже спускается к вершинам далеких гор. Душманы не уходят. Да они пока ничем и не рискуют. Мы впятером держим оборону и, конечно, уйти никуда не можем. И бандиты спокойно выжидают, что же будет дальше, надолго ли хватит нашего терпения лежать за камнями.

Мы ждать больше не можем. Рыбаков, глянув на меня, опять беспокоится:

— Пора бы уже нашим...

— Сами виноваты, — говорю я, — ведь похвастались, что задачу выполним... Так чего же им торопиться? Надо было передать, что ведем бой и душманов больше нас. Вот тогда бы наши уже были здесь.

— Можно передать все так, как есть...

Конечно, это надо бы сделать, но как? Сытник рацию не знает. Знает Рыбаков, но он ранен. Я невольно оглянулся назад — до бронетранспортера метров десять. Чтобы связаться с нашими, радисту надо не только доползти до бронетранспортера, но и забраться в него через люк.

— Николай, видимо, догадался, о чем я размышляю.

— Я попробую, командир, — сказал он. — Вы втроем меня из автоматов прикройте, а Сытник увидит, что ползу, прикроет из крупнокалиберного.

Несколько секунд еще раздумываю.

— Так я двинул? — напомнил о себе Рыбаков. — Что передать начальству, командир?

— Передай: находимся в том же районе, ведем бой, у душманов численный перевес, поторопитесь к нам. — Уже когда Рыбаков отполз метра три, я ему посоветовал: — Назад не возвращайся. Оставайся с Сытником.

Николай выкидывает вперед руки, затем подтягивает тело. Несмотря на ранение, делает это он ловко и быстро. Наблюдая за ним, я невольно подумал о том, как на тактических занятиях мы нередко поругивали в душе взводного командира, когда он заставлял нас до седьмого пота ползать по земле, делать перебежки и опять ползать. Мы считали это чуть ли не издевательством над нами, пустой тратой времени. В век-то автоматики, электроники, ракет ползать на пузе, как ползали солдаты еще во времена Суворова, Кутузова... Не смех ли! Глупость какая-то!.. [154]

И вот, оказавшись в обстановке, когда находишься между жизнью и смертью, ты начинаешь по-настоящему оценивать то, чему тебя учили на занятиях, и добрым словом вспоминать и ротного, и взводного командиров. Уверен, не научи в свое время командир взвода ползать Николая Рыбакова ужом по земле, не сумел бы он теперь так быстро перебраться от камней к бронетранспортеру.

Не случайно наш радист уже был награжден медалью «За отвагу», И на этот раз он действует хладнокровно и смело. Хотя мы и прикрывали его, однако бандиты видели, как Рыбаков полз к бронетранспортеру и пытались достать его огнем из автоматов. Очень напряженными для нас были эти минуты. Наконец-то облегченно вздыхаю, когда Николай благополучно забирается в бронетранспортер.

Он связался по рации с нашим командным пунктом и доложил об обстановке. Позже я узнал, что с КП Рыбаков получил такой ответ: «Держитесь. К вам ушла боевая машина».

Мне же тогда Рыбаков обрадованно крикнул из бронетранспортера:

— Командир, наши скоро будут! Уже выехали.

И верно, спустя минут пятнадцать на грунтовке появилась боевая разведывательная дозорная машина. Душманы увидели ее раньше нас, потому что к дороге лежали лицом, а мы спиной. И не машину мы сначала увидели, а заметили, как вдруг засуетились бандиты, стали перебежками отходить от арыка к кишлаку.

В тот же вечер меня и Рыбакова отправляли на машине в медбат. Сытник очень переживал. Несколько метров он торопливо шагал рядом с машиной, на которой нас увозили, а потом остановился и уже без всякой субординации закричал:

— Саша, Коля, выздоравливайте!.. Закисну тут без вас... Побыстрее возвращайтесь!

Он говорил это таким тоном, словно только от нас зависело, вернемся мы в свою часть или нет.

А мы на полном серьезе, как само собой разумеющееся, говорили Петру, что обязательно возвратимся, хотя и не предполагали, что после выздоровления действительно вернемся к своим однополчанам и еще вместе выполним не одно боевое задание. И конечно, не ведал я, что душманы еще раз меня ранят, а после лечения опять буду рядом с дорогими боевыми товарищами. [155]