У большого огня
— Замерз? — спросил дневальный, когда я после двухчасового патрулирования на нашей горе тихо, так, чтобы не разбудить ребят, втиснулся в палатку.
Вместо ответа я зябко передернул плечами.
— А вроде не очень холодно, — сказал дневальный. — Впрочем, это может здесь, в низине, несколько потеплее, а там, на горе, еще, видно, и ветерок тянет.
Он предложил мне раздеться и лечь в постель, так быстрее согреюсь. Я сказал, что лучше посижу у печки, и подошел к «буржуйке», сделанной из железной бочки из-под бензина.
Дневальный вышел из палатки и вскоре вернулся с охапкой дров. Огонь быстро запылал, и тотчас загудело и запело в трубе. Я даже оглянулся: не разбудят ли эти звуки спящих солдат?
Я с детства любил смотреть на огонь, на нескончаемую пляску язычков пламени. Дома, если удавалось выбраться куда-то за город, как говорили у нас в бригаде, — «на природу», обязательно разводил костер, даже если было тепло. У огня чувствуешь себя уютно, само собой рождается спокойствие, все недавние заботы, печали отлетают прочь. Под пляску огня хорошо думается...
Тогда, в палатке, я все свободное время просидел у «буржуйки». Дневальный часто выходил на улицу, прохаживался вдоль палатки, потом его сменил другой, но тот почти не подходил ко мне...
Об этих часах патрулирования и сидения у печки я рассказал ребятам, когда нас с моим товарищем по работе и по службе в Афганистане Володей Федоровым пригласили в ПТУ, где мы с ним когда-то учились. Ребят интересовало все, что касается армейской службы, особенно наше пребывание в Афганистане.
Правда, беседа состоялась не сразу, а после торжественной [76] линейки, на которой Володя выступил с хорошей речью. Он очень складно и убедительно говорил о тех высоких требованиях, какие предъявляет к солдату служба в армии. Это и знание боевой техники и оружия, и овладение политическими знаниями, и постоянное физическое закаливание.
О политической подготовке он, например, сказал так:
— Поверьте, можно быть сильным, но совсем слепым. Много ли толку от силы слепого в драке? Политический кругозор — это глаза, позволяющие распознавать и ненавидеть врага, сознательно и с высокой ответственностью выполнять свой воинский долг.
Эти слова очень понравились нашим слушателям. Они даже зааплодировали.
Потом нас с Володей повезли по классам, стали показывать новую технику, отчего мы приходили в восторг — так все здесь за последнее время изменилось. А в заключение и состоялась запомнившаяся нам беседа. Какие только вопросы ребята не задавали! Подробно, например, расспрашивали об оружии и его качестве, каким оружием мы сами владеем, И тут Володя, конечно, поразил ребят. Ведь он десантник и практически может водить машину любой марки, владеет разными видами оружия. А в Афганистане он, как, впрочем, и многие наши ребята, почти всеми иностранными системами оружия овладел. А ведь встречали мы в трофеях и английские, и французские, и американские, и западногерманские, и итальянские, и израильские изделия.
Ребята просили нас рассказать и о боях на афганской земле, о мужестве советских воинов. Вот о каком случае поведал учащимся Володя Федоров.
Наша рота попала в окружение и семь суток держала оборону. Только на восьмые сутки ей удалось вырваться из кольца. Самое трудное в этой ситуации было то, что в роте не осталось ни капли воды, а всякие попытки сбросить емкости с водой оканчивались неудачей. И к реке никак нельзя подойти — ни днем, ни ночью. А жара стояла под пятьдесят градусов...
На первый взгляд в этом эпизоде вроде ничего героического не было. Просто следовало стойко держаться, пока не подойдет подмога. Но одно дело выдержать вражеский огонь и совсем другое — жажду. Некоторые буквально теряли сознание. Тут, как признавались афганские ребята, даже они, привыкшие ко всякого рода лишениям, вряд ли бы выдержали... [77]
Но больше всего меня в Афганистане удивляли наши водители, перевозившие продовольствие, строительные материалы, медикаменты и многое другое как из нашей страны в Кабул, так и из Кабула в дальние провинции республики. От них вроде бы никакого героизма не требовалось. Веди себе машину — и все. Тем более что в колонне, как правило, и танки идут, не говоря уже о мотострелках, которые готовы и атаку отбить, и снайпера обезвредить. Но не надо забывать, что душманы постоянно используют мины, которые действуют от дистанционного управления. И никто не знает, какие машины им взбредет в голову взорвать.
Вот и представьте себе шофера, который ведет машину по узкой горной дороге, где нужна неимоверная собранность, а тут еще нет-нет да и мелькнет у него мысль о том, что враг в эту секунду, возможно, нажимает кнопку дистанционного управления миной...
Мне приходилось видеть шоферов, которые после такого рейса буквально валились с ног от изнеможения. Однако при этом никто из них ни разу не пожаловался на свою долю. Более того, скажи им, что надо снова в рейс, и они без звука встанут в строй добровольцев.
Кстати, вот это мужество и самообладание водителей особенно восхищало наших афганских друзей. Как-то наш взвод несколько дней работал на аэродроме — разгружал самолеты. В тот день пришла большая партия грузов и для афганцев, и для нас — подарки к Новому году. Большая часть этих грузов предназначалась для одной из дальних провинций. Колонна формировалась тут же, на аэродроме. Водителями транспортных машин в основном были совсем молодые ребята, сделавшие по здешним дорогам всего по одному-два рейса. Но никто из них не унывал. Они шутили, балагурили, как будто о трудном, опасном рейсе вовсе и речи не шло...
Об этих ребятах я тоже рассказал пэтэушникам. Но они настаивали, чтобы мы и о себе что-то сообщили. А что мне сказать о себе? Особых опасностей у нас не было. Разве что когда колонной из Термеза добирались до Кабула, вот тут несколько раз попадали в переделки. Но воевали больше мотострелки, а мы, как и водители, в атаки не ходили. Только один раз комбат майор Булава дал команду обстрелять из зенитной установки склон одной горы.
А вот нести ночной караул действительно опасно. Радиостанции при всем желании трудно до конца скрыть [78] от посторонних глаз. Вот мы и охраняли их. Вначале ставили часовых, а потом организовали патрулирование, так как это давало большую свободу действий. Бывали случаи попыток нападения. Однажды диверсанты зажигательными пулями подожгли наши палатки, но, к счастью, жертв не было.
Наслушавшись о смелых боевых делах ребят из соседних подразделений, мы часто жаловались на свою судьбу. Однажды командир взвода лейтенант Владимир Григорьев, послушав нас, сказал:
— А вы не задумывались, почему мятежники почти не применяют авиацию? Нет самолетов? Чепуха! Только захоти — и самолеты у них будут. Но, видимо, побаиваются они зенитчиков и не хотят испытывать судьбу. Значит, не зря мы службу несем...
Интересный вопрос задал нам веснушчатый паренек. Он спросил:
— Очень ли тоскливо на душе, когда ты находишься далеко от дома, от родины?
Чудаки ребята! Армейский коллектив скучать никому не дает. Ведь рядом с тобой настоящие товарищи. Именно в армии и начинаешь понимать суть мужской дружбы, когда и радости и тяготы делишь с боевыми друзьями, и койки рядом, и еда из одного котла... А в боевых условиях армейская дружба закаляется еще больше. Общая опасность, сознание, что товарищ всегда придет на помощь, так сближают людей, что иные потом всю жизнь переписываются, ездят друг к другу в гости. Часто вспоминаются и афганские ребята, с которыми приходилось вместе участвовать в боях. Все думаешь, как они там? А когда Афганистан по телевизору показывают, вдруг чувствуешь, как тебя охватывает тоска...
Конечно, домой тянет. Где бы человек ни находился, малая родина притягивает его к себе, мысли о семье, о родных, товарищах по работе не могут не волновать солдада... В начале очерка я уже рассказывал, как после патрулирования долго сидел в палатке у печурки. О многом тогда вспомнилось. Пытался, например, представить нашего Михалыча — так мы называем бригадира Николая Михайловича Курусева, хотя по возрасту он всего лет на восемь — десять старше других членов бригады. Даже мой учитель и наставник Борис Алексеевич Туманов так же его величает. Сидя у огня, я еще раз мысленно прочитал письма от Кости Алексеева и Сергея Коротченко, которые получил на днях. Сергей пришел [79] в нашу бригаду за полгода до моего ухода в армию. Он уже отслужил срочную, житейски был опытнее меня, однако охотно принял мое шефство над ним. На миг представил, как после увольнения приду в свой цех, в свою бригаду. Ребята, конечно, начнут жать до посинения руки, тискать бока, а потом подведут к верстаку, за которым я работал до призыва в армию...
Все эти чувства и мысли мы с Володей Федоровым, конечно, передать нашим слушателям не смогли. Новее же о многом рассказали. И как нам показалось, ребята остались довольны теми ответами, которые мы давали на их многочисленные вопросы. [80]