Трудный перевал
Как-то вечером из Москвы позвонил Игорь Наследов. Все такой же неугомонный, каким был и три года назад, он вначале засыпал меня десятками вопросов. Я догадывался, что все это — прелюдия, что самое главное будет впереди, и спокойно ждал, время от времени поддакивая, что он скажет еще.
И вот оно, главное. У Наследова даже голос слегка сел, а в интонациях появилась солидность. Оказывается, его можно поздравить — он женился. У него возникло желание показать жене Ленинград и, конечно же, повидаться со мной, с боевым товарищем. А может быть, еще кто-то подъедет, например Валерий Меркулов. С ним тоже очень хочется встретиться.
Родители мои слышали наш разговор и догадались, что звонил Наследов. Тот самый Наследов, который однажды в острейшей ситуации едва не один выиграл тяжелый бой. В крайне неблагоприятный для нашего подразделения момент откуда-то сбоку ударил душманский пулемет. Еще никто толком и сообразить не успел, что к чему, а Игорь уже резким броском на десяток метров вырвался в сторону засады, прямо навстречу граду пуль и тут же камнем упал на открытой площадке. А когда через секунду два других члена расчета — Филатов и Меркулов — с такой же молниеносностью сделали отвлекающие прыжки в разные стороны, перехватив весь огонь на себя, Наследов мигом изготовился и точным выстрелом из гранатомета выкурил и стрелявших пулеметчиков, и всех душманов, организовавших засаду.
В пещере, кстати, оказалось и много местных мирных жителей, согнанных душманами из соседнего кишлака. Жалко было смотреть на вконец запуганных женщин и детей. Они долго не верили, что мы им разрешаем уйти к себе, домой. Первыми, как всегда, в обстановке разобрались мальчишки. Но прежде чем рвануть в кишлак, [21] каждый из них пожал руку Наследову. И он, отвечая на их пожатия, выглядел крайне растерянным.
Об этом мои родители тоже знали. Вообще в памяти папы и мамы все мои друзья, их фамилии ассоциируются с каким-либо боевым эпизодом. «А, это тот, что с тобой в первый рейд ходил?» Или: «Ну да, к нему тогда еще снайпер прицепился!», «Кстати, это он жарил картошку на день твоего рождения?»
Порой мне кажется, что мои родственники даже обо мне, моей службе в Афганистане знают гораздо больше, чем я сам. И в этом нет ничего удивительного. Для них не только я, но и мои друзья (они даже больше меня) являются источником информации.
Итак, Игорь прилетает! Вот уж наговоримся, отведем душу. Однако о чем мы с ним будем говорить? Боевые дела у нас еще там, в Афганистане, были почему-то под молчаливым запретом. Даже вернувшись с боевого задания, мы о чем угодно могли говорить, если, конечно, вообще хотелось говорить, только не о своих действиях в бою. Тут считалось достаточно и одного командирского разбора, как правило, очень краткого, делового, только по существу и без каких-либо эмоций.
Обо всем, что каждый из нас переживал тогда на марше, в бою, мы даже в письмах родным не писали и только иногда думали, пропускали события через сознание. И то не так уж часто. Сейчас я о прошлых боевых делах думаю гораздо чаще, чем там, в Афганистане, Почему бы это?
Воспоминания всегда приходят неожиданно, эпизоды в памяти всплывают не во временной последовательности и, казалось бы, далеко не самые глазные и самые острые.
Взять хотя бы такой факт. Пули снайпера одна за другой секли камень в считанных сантиметрах от меня, вот-вот прошьют тело. Но, вспоминая этот эпизод, я всегда думаю не о возможной смерти, а о том, как это мне удалось одним прыжком одолеть двенадцать метров и ласточкой перемахнуть через стену, не выпустив при этом ни автомата, ни гранатомета?!
Многие воины, даже фронтовики Великой Отечественной, почему-то самым трудным для себя считают свой первый бой. Мой первый выход на боевое задание тоже оказался нелегким, но не самым трудным. В психологическом плане меня больше всего беспокоила мысль, что вдруг я сделаю что-то не так, как надо.
Хорошо помню то обычное утреннее построение роты, [22] грубоватое, словно тесанное из камня лицо командира роты капитана Горбунова. Хмурый, немногословный, на этот раз он был особенно сосредоточенным. Накануне вечером наш комвзвода лейтенант Виктор Топорков предупредил всех, что завтра возможен выход, а теперь вот капитан Горбунов подтверждает это предположение. Нам дается время на подготовку, указывается час построения.
О чем я думаю в этот момент? Я боюсь, что не смогу как следует уложить свое походное имущество.
Когда укладывал боекомплект, разбирал и собирал автомат, набивал ранец, у меня слегка вздрагивали пальцы. С ранцем не все клеилось. Подошел Юра Мальков. Он тоже, как и я, младший сержант, командир отделения, но в службе на полгода старше. Не думайте, что полгода — пустяк, шесть месяцев в боевой обстановке — это же целая жизнь. И я всем своим существом чувствую его превосходство. Он это тоже понимает и с полным правом берется мне помочь.
— Консервные банки в этом кармашке можно уложить вот так, — говорит он.
Действительно, получилось лучше. То есть рядом с четырьмя банками поместились еще две. Показал, как надо подвязывать внизу плащ-накидку. Спросил, как я понесу автомат. Нет, так не годится. Его лучше нести впереди, от плеча к плечу, как при прыжке с парашютом.
— Воду в пути пей только на привале, и то не больше одного-двух глотков, — советовал Мальков. — И не разговаривай...
Наша рота — особенная. Здесь до нас служил Герой Советского Союза рядовой Александр Мироненко, тот самый, о котором много писали газеты, журналы. Будучи в дозоре, он попал в засаду. Окруженный со всех сторон, отбивался до последнего патрона, а затем себя и насевших на него душманов взорвал гранатой. В расположении роты Александру Мироненко воздвигнут небольшой памятник. Попасть к нам в коллектив — громадная честь. Командир роты капитан Горбунов, отслужив свой срок в Афганистане, не захотел расстаться с подразделением, и ему разрешили еще остаться здесь.
Мы все знаем об этом, и это создает у всех особое настроение.
...Четыре часа утра. Подъем. Вскакиваем быстро и молча. За стеной палатки слышно ровное урчание двигателей бронемашин. Стоят колонной, ждут нас. А мы [23] двигаемся вроде много, но ни стука, ни бряка, ни слова, ни шороха.
По команде вскакиваем на верх машин. Такое уж здесь выработалось правило: ездить не внутри боевых машин, а сверху. Это резко снижает эффективность мин. Машина подрывается, а люди остаются целыми и невредимыми.
Мне ребята уступают место на площадке за башней. Тут есть куда пристроить гранатомет. Вроде и небольшой агрегат, а неудобный в носке. За время марша он основательно оттягивает правое плечо. Потом-то я приноровился класть на шею бушлат, а на него поперек спины «трубу» — так мы звали гранатомет.
Надо отдать должное командирам, всем ребятам, нас натренировали неплохо. Особенно в хождении по горным тропам. Оказывается, тут не только сила, но и немалые знания нужны.
— Не прямись, не прямись! — покрикивал на меня лейтенант Топорков. — Иди вот так, чуть в согнутом положении. И петляй слегка...
— Ты видел, как наш капитан Горбунов по горам ходит? — спросил меня как-то Сережа Степанов. — Присмотрись...
Поначалу мне казалось, что капитан Горбунов не очень-то приспособлен к большим переходам в горах. Но потом я убедился, что он не только неутомим, но и легок на ногу: шагает как-то уж очень сноровисто. И вот теперь я с радостью узнал, что капитан Горбунов сам поведет группу.
Из города мы выезжали с фарами, но потом выключили их и шли в утренней темноте на ощупь. Впереди и по сторонам на фоне светлеющего неба виднелись гряды гор. За ночь воздух охладился, но поднятая машинами пыль была теплая. Все вокруг дышало миром и покоем. Однако как обманчива эта тишина!
Через несколько часов колонна остановилась на площадке в тесном окружении гор. Нам было приказано позавтракать, еще раз подогнать снаряжение и приготовиться к выходу.
Когда вытягивались в колонну, Мальков мне махнул рукой из своего первого взвода. Мол, ни пуха ни пера!
Местность, по которой пролегал наш маршрут, вначале казалась относительно ровной, но вскоре мы убедились, что это не так. То и дело попадались рытвины и ямы. Нет ничего проще устроить здесь засаду. Я стал присматриваться к теням от громадных камней. Временами [24] казалось, что они шевелятся. Но кругом было все спокойно. Я заметил, что никто не смотрит по сторонам, и силой заставил себя тоже смотреть только вперед. Вдруг все присели на корточки. Я, конечно, тоже присел и замер. Видимо, впереди идущий дозор дал сигнал рукой. Там теперь выясняют обстановку. Но, кажется, тревога ложная, можно снова идти.
Так повторялось раз десять. Однажды по колонне прошел шепоток: «Ложись!» Это уже серьезнее, но тоже все обошлось.
Плечо под гранатометом занемело. И как я рад был, что наконец-то вышли к цели! Наш взвод укрылся на склоне небольшой горы, а два других — по разным сторонам проходившей мимо дороги.
Я сидел в ячейке в паре с командиром взвода разведчиков и всю ночь всматривался в темноту. Лейтенант несколько раз предлагал мне подремать, но со сном у меня ничего не получалось. К утру мы вернулись на базу, отдохнули, а к середине дня вернулись домой. Однако вскоре нас снова подняли по тревоге и на бронемашинах выбросили несколько дальше прежнего района, но утром опять вернули домой. И так повторялось несколько дней подряд.
Тогда-то я сделал для себя очень важный вывод: в темноту всматриваться нет необходимости, ее следует слушать...
Однажды нас привезли к самой границе. Здесь, по сведениям разведки, объявилась крупная банда душманов, громившая кишлаки.
— Вот теперь держись, — сказал мне Юра Мальков.
Вышли мы на горную тропу в пять вечера, а перевала достигли только к часу ночи. С нами след в след шла рота афганских бойцов. Афганские ребята были прирожденными горцами, но и они в том переходе вконец выбились из сил.
Мы направлялись к кишлаку, который находился в 8–10 километрах от перевала, то есть по обычным меркам почти рядом. Но путь был настолько трудный, что мы вошли в кишлак лишь на рассвете. Судя по всему, нес опередила афганская авиация, нанесшая удар по банде. Дома были пустые. Душманы, как правило, при своем отходе угоняют и мирное население. Обычно кое-кому удается избежать этого, но в данном случае душманы поработали на совесть: ни одного человека в кишлаке не осталось.
Остановившись у крайних дувалов, мы весь день искали [25] в окрестностях склады оружия. Склады обнаруживали, но они уже были пустыми.
— И все же оружие где-то здесь, — говорил капитан Горбунов. — Не могли «духи» унести его с собой. Сегодня ночуем здесь, а завтра снова в поиск. Есть у меня одна догадка, завтра с утра ее и проверим.
Сон в брошенном врагами кишлаке — не очень приятная штука. В особенности для солдата-новичка. Я поминутно просыпался, вслушивался в ночь, легко улавливая плеск горного ручья, шорох случайно скатившегося с пригорка камня...
Утром мы убедились, что банда в кишлаке побывала большая. То там, то здесь были разбросаны ящики, укупорки от разномастных минометов, горы пустых лент от пулеметов и разного хлама. Мы опасались мин, но их не обнаружили. Тут можно сделать два вывода. Или душманов мы застали врасплох, им просто некогда было минировать дома, или они намереваются вернуться сюда.
Командир роты, посоветовавшись с командиром афганского подразделения, решил блокировать кишлак. И мы на горе оборудовали боевые позиции. Сутки ожидания ничего не дали. Тогда пошли еще дальше в горы. И тут-то напали на склады. Трофеи оказались очень богатыми. Кроме мин, цинков с патронами, гранатометов, пулеметов были здесь даже горные зенитные установки. И мы целую неделю разбирали трофеи, стаскивали все в одно место.
Душманы в кишлак так и не вернулись. Разведка сообщила, что они переметнулись куда-то ближе к Кабулу.
Спускаться с горы было гораздо легче, чем карабкаться на нее. Но тут пошел дождь. В подразделение мы вернулись вконец промокшие, заляпанные грязью.
Только въехали в расположение роты и — ура! — нам объявляют, что можем прямо с колес в баню. Вот за это спасибо! Но только вначале мы должны развесить плащ-накидки, почистить оружие, запастись боеприпасами. Война-то, к сожалению, еще не кончилась, она идет.
Вскоре нам сообщили, что командование довольно результатами нашего боевого выхода. Трофеи и в особенности документы были значительны. Но тут же поступил приказ: роте приготовиться к очередному выходу. Оказывается, банда, за которой мы гонялись, обосновалась совсем недалеко от нас.
...Шквальный огонь тугим снопом пуль ударил справа и слева. [26]
— Ложись! — крикнул шедший рядом со мной разведчик Андрей Крикуненко и бросился на землю.
Однако я рванулся вперед. Видимо, во мне крепко засели наставления замкомвзвода учебного подразделения старшины Георгия Кихаева. Как-то в одном учебном выходе наша группа нарвалась на «засаду». Подловил нас тогда «противник» по всем правилам науки. Была середина ночи, когда на человека, до этого прошагавшего в высоком темпе не один десяток километров, наваливаются усталость и сонливость. И вот тут вдруг из кустов, подковкой опоясывавших небольшую полянку, разом ударили автоматные очереди. Мы все камнем грохнулись на землю, но тут же подскочили, так как Кихаев во весь голос гаркнул:
— Вперед! Резко вперед!
— Противнику только того и надо, чтобы ты залег или, еще лучше, рванулся назад, — говорил старшина на разборе того случая.
Ах, сколько погонял он нас тогда, доводя наши действия до автоматизма!
И вот когда ударили душманы, я не упал, а рванулся вперед, к громадному камню, который приметил еще до выстрелов. Второй гранатометчик, рядовой Савкин, тоже бросился вперед и, встав на колено, поднял было трубу гранатомета, но тут же уронил ее на землю. Как потом выяснилось, ему секундой раньше осколком перебило кость правой руки.
Я открыл огонь из автомата. Когда диски кончились, взял автомат у лежавшего рядом тяжелораненого сапера рядового Белоусова.
— Дави, дави их огнем! — кричал Андрей Крикуненко. Разрывная пуля угодила ему в ягодицу, но он продолжал стрелять.
Еще одного разведчика, перебегавшего вместе со мной от камня к камню, — Макарова — ранило в ногу.
Здесь я впервые увидел так близко душманов. Они делали перебежки, а я прицельно стрелял в них и видел, как некоторые неуклюже падали на землю...
Потом мы вернулись на базу, где лишь успели получить боеприпасы и продукты. Нас тут же посадили в вертолеты и высадили на краю большого кишлака. Сверху было видно, как, ведя по нам огонь, разбегались из кишлака душманы.
В нашем вертолете старшим был прапорщик из соседней роты. Он велел двоим охранять имущество, а остальным начать прочесывание улочек и закоулков. И мы [27] пошли, разбившись на пары. Я не сразу обратил внимание на то, что рядом что-то цокнуло, взбив фонтанчик пыли.
— Снайпер! — крикнул прапорщик и скрылся за дувалом. А я от неожиданности присел на корточки, так как не знал, откуда стреляют. Надо бы лечь, но снаряжение не позволяло сделать это. А фонтанчики пыли все ближе, кучнее около меня всплескивают. И тут произошло нечто такое, что для меня и поныне остается загадкой. До дувала, как мы измерили потом, было ровно двенадцать метров. И вот я вдруг очутился за дувалом. Более того, прыгая, я не бросил ни автомат, ни гранатомет, но еще успел и оглядеться, заметил бегущих внизу по водостоку душманов и открыл по ним огонь.
— Вот это здорово! — удивился прапорщик. — Ты спортсмен, должно быть? Каким видом занимался?
— Плаванием.
— Плаванием?.. Ах да, вы же там с вышек «ласточками» прыгаете..
Мой первый тренер по современному многоборью Валерий Сергеевич Степанов как-то сказал, что человек и не подозревает о физических возможностях, которые заложила в нас природа. Видимо, это и позволило мне сделать такой прыжок.
Не знаю теперь, кто первый подал мысль о том, что после окончания службы мы ежегодно будем посещать родителей погибших. Разговор этот возник сразу после гибели Сереги Степанова.
Славный был парень, остроумный, находчивый, добрый.
Сергея все знали как большого мастера устраивать праздники. На мой день рождения он предложил на весь взвод нажарить картошки по-домашнему. Идея блестящая, но как ее осуществить?
— Тихо! Никакой паники! — успокоил нас Сергей. — Главное, найти мне надежного помощника.
Мы перебрали многих, но Степанова они почему-то не устраивали. Наконец он остановился на Игоре Наследове.
И тут началось. Весь взвод был вовлечен в дело. Одни клянчили у поваров картошку и масло, другие таскали в ближайшую лощинку камни и сушняк, третьи чистили картошку. И вот когда костер был разведен, выяснилось, чем должен заниматься помощник. Ему Степанов доверил куском фанеры разгонять дым от костра.
Наследов, видно, плохо справился с задачей, так как [28] командир роты все-таки обнаружил костер и вызвал меня. Я все рассказал. Он посмеялся и разрешил продолжить подготовку к празднику.
А потом, когда мы в каптерке ели картошку, к нам неожиданно заглянул незнакомый лейтенант.
— Я ваш новый командир взвода, — сказал он, — а у вас что здесь за торжество?
Лейтенант охотно принял предложение сесть к столу. Так мы и познакомились со своим новым командиром лейтенантом Эдуардом Парагачеевым, с которым довелось участвовать во многих схватках с врагом.
Сергей Степанов подорвался на мине. Спустился как-то в колодец, чтобы посмотреть, нет ли там склада оружия, а на дне была мина... Через неделю, не приходя в сознание, Сергей умер в госпитале.
Мы с Наследовым уже дважды побывали у его родителей...
...Итак, Игорь Наследов с женой прилетели в гости. Какой он все-таки шумный, живой и интересный человек! Говорили о многом, но по-прежнему не касались деталей былых боевых выходов, схваток с душманами. Видимо, для нас все это еще настолько свежо в памяти, что и вспоминать пока нет необходимости. А вот о том, что мы рассказываем ребятам о боевых делах своих товарищей на афганской земле, поговорили обстоятельно.
— Мне кажется, — сказал Игорь Наследов, — ребятам надо говорить всю правду: и о настоящем мужестве солдат, и о том, как нелегко стать настоящим воином, преодолеть в себе некоторые «гражданские» привычки, побороть собственные страхи. Я, например, первое время боялся темноты и все таращил глаза на каждый камень и каждую кочку, пока не понял, что ночью надо больше слушать, а не смотреть. А на перевале...
— На каком перевале? — спросил я. — А-а, это когда мы эти три тысячи, да в придачу двести метров преодолевали. Я тогда чуть не упал от усталости.
— Однако все обошлось, не упал. А почему? Не мог, не имел права подвести товарищей. Вот я этого тоже всегда боялся. Понимаешь, как это здорово — чувствовать свою ответственность перед другими, перед коллективом? Вот об этом и надо говорить с теми, кто идет за нами... [29]