Ночной вызов

Говорят, что жизнь полна неожиданностей и случай порой круто меняет судьбу человека. Не знаю, как у кого, а в моей журналистской судьбе такое бывало не раз. Один из таких трудно предсказуемых случаев произошел в январе 1943 года, когда я на Калининском фронте был редактором газеты 158-й стрелковой дивизии «За победу».

Небольшой дружный коллектив дивизионки. Напряженные дни и ночи. Три корреспондента, два наборщика, печатник и я. Вот и весь состав редакции. Жили в землянке или в полуразрушенной хате. Все вместе. Ели из одного котла, спали на сене, подстелив плащ-палатки и накрывшись шинелями. Тут же и наборные кассы. Машинистки не было. Материалы набирали под диктовку или в лучшем случае с наскоро написанной карандашом рукописи. А газета выходила ежедневно к пяти утра. И сразу, забрав свежие оттиски, мы спешили на передовую, к солдатам. Вот такая была у нас фронтовая служба.

Все в дивизии было для меня родным и близким. Все были москвичами, вместе прибыли на фронт, всех спаяла боевая дружба. Нас, газетчиков, в ротах и батальонах знали, по-братски встречали, нам доверяли, помогали. И не думалось никогда, что может до конца войны что-либо измениться, разве что рана или смерть. Старались изо всех сил сделать нашу газету лучше, интереснее.

Однажды, было это 28 октября 1942 года, газета Калининского фронта «Вперед на врага» опубликовала обзор печати под заголовком «Газета учит бить врага наверняка». Были в ней такие строки: «Газета энского соединения (редактор Н. Кулешов) воспитывает у читателей жгучую ненависть к врагу и на конкретных примерах учит, как нужно бить фашистов, истреблять их днем и ночью. Она наглядно показывает, что снайпером может стать любой боец, будь он стрелок, артиллерист или минометчик. Газета «За победу» пользуется заслуженной любовью у своих читателей».

После появления этой публикации минуло два месяца. И вдруг нежданно-негаданно вызывают меня в политическое управление Калининского фронта и вручают приказ о назначении корреспондентом фронтовой газеты «Вперед на врага». Распрощался я со своими боевыми друзьями и отбыл в большую деревню, что была километрах в двухстах от переднего края, в новую редакцию.

Все здесь было поставлено на широкую ногу. Большая газета, большой коллектив. Несколько отделов, каждый из которых занимал отдельный дом, секретариат, корректорская, печатный и наборный цехи, цинкография, машинописное бюро. Летучки, планерки. Да и быт здесь был иной. В нашей дивизионке на ночь мы снимали лишь одни сапоги. А тут тебе — постели, в избах электрический свет, питание в столовой. Но всеми этими благами корреспонденты пользовались, когда на несколько дней возвращались с передовой в редакцию отписаться, передохнуть, помыться, и снова туда, где шли бои.

А командировки в действующие части были длительными, порой на месяц, а то и более. В этом был свой резон. Редакция в глубоком тылу. Мотаться по 200 километров туда и обратно на перекладных было делом неразумным. Это тебе не дивизионка — полчаса до роты, утром ушел, вечером вернулся, сделал материал, отдохнул и снова на передовую. Свои материалы корреспонденты фронтовой газеты не задерживали. Они их передавали по телеграфу, а если большие и срочные, то специальной [143] связью. К этому ритму и к этим порядкам я быстро привык.

Новая редакция вскоре стала родной. Здесь встретил своего друга по первым месяцам войны, с которым в октябре 1941 года сидел в окопах под Москвой в районе Калужского шоссе, бывшего секретаря «Известий» Михаила Круглянского. Он был майором и ответственным секретарем редакции.

Поселили меня в большой избе, в которой жили три самых знатных сотрудника редакции — Ираклий Андроников, Семен Скляренко и Рудольф Бершадский.

Все были очень разные и писали по-разному. Очерки и короткие новеллы Ираклия Андроникова очень напоминали его широко известные устные рассказы. Кстати сказать, именно в этот период он создал поразительно яркий и правдивый устный рассказ «Встречи с генералом Чанчибадзе», который командовал на нашем фронте стрелковой дивизией.

Семен Скляренко был веселым и добродушным человеком, крупным мастером, создавшим до войны трилогию «Путь на Киев». А здесь, на фронте, он удачно нашел себя в ином жанре. Часто бывая в полках и дивизиях, приглядываясь к солдатам переднего края, их характерам, оптимизму, прислушиваясь к их соленым шуткам, издевкам над врагом, он стал публиковать в каждом воскресном номере на четвертой полосе рассказ бывалого воина, чем-то напоминающего Василия Теркина.

Весьма сдержанный в общении с коллегами, Рудольф Бершадский каждую свободную минуту отдавал своей записной книжке. В командировки ездил чаще всего в армию Галицкого, которая вела тяжелые упорные бои за Великие Луки. В статьях и очерках стремился глубоко раскрыть нравственный характер священной войны с гитлеровскими захватчиками. Это была подлинная публицистика, сделанная на огромном фактическом материале, добытом на переднем крае, в солдатских окопах и блиндажах.

В дни встреч обменивались впечатлениями о виденном и слышанном в командировках. Говорили, разумеется, и о делах и людях редакции. Я их еще знал мало, но друзья не скупились на характеристики. Хорошо отзывались о редакторе полковнике Николае Семеновиче Кассине. Кадровый военный, он еще до войны редактировал военную газету, со знанием дела разбирался в материалах, умел их оценивать, толково редактировать, к людям относился доброжелательно. А вот о его заместителе — майоре, назовем его Парфеновым, разговор был иной. Газетой занимался мало. Имел пристрастие к спиртному. Вел себя развязно.

Именно с этим человеком и столкнула меня судьба. Итак, факты и только факты в той последовательности, как их определила сама жизнь.

В День Красной Армии, 23 февраля 1943 года, Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин издает приказ № 95, в котором шла речь о совершенствовании воинского мастерства.

В редакции задумались, как лучше пропагандировать этот приказ. На очередной летучке я внес предложение провести в одном из подразделений переднего края красноармейское собрание. Предложение было принято, реализовать его поручили мне.

Вскоре я выехал в недавно прибывшую на наш фронт 8-ю гвардейскую имени генерала Панфилова дивизию, прославившуюся в подмосковных боях. Дивизия готовилась к решающим боям за город Велиж. Наряду с бывалыми воинами, прошедшими огонь сражений, были в ней и молодые бойцы, которым требовалось накапливать опыт и учиться воевать. Кое-кто еще плохо знал свое оружие, неточно выполнял приказы командиров, не бдительно нес охрану. Вот почему требование Верховного Главнокомандующего о совершенствовании боевого мастерства, о строжайшем соблюдении уставов, наставлений, дисциплины, организованности и порядка касалось буквально каждого бойца.

Провести это собрание решили в роте старшего лейтенанта Иванова, входящей в состав полка, которым командовал герой подмосковной битвы подполковник Баурджан Момыш-улы (в послевоенные годы известный писатель, автор нескольких значительных книг о Великой Отечественной войне).

8 марта из окопов и землянок вывели роту. В лесу затерялась маленькая поляна. Сюда принесли срубленные деревья, на них расселись бойцы.

Солдаты были в шинелях и шапках. Председателем собрания избрали красноармейца Лебедкина, гвардейца, кадрового солдата дивизии, авторитетного и отважного. После сообщения заместителя командира роты по политической части лейтенанта Рассадкина о приказе Верховного Главнокомандующего и задачах, которые поставлены им перед каждым воином, начались выступления. [144]

Я услышал искренние и правдивые солдатские слова о самом главном, что сегодня их волновало и беспокоило перед новыми атаками, новыми кровопролитными боями, успех в которых завоевывался не отвагой одиночек, а силой, волей, умением, мастерством всех, кто был объединен в роты, батальоны, полки, дивизии. Солдаты делились боевым опытом, остро критиковали тех, кто еще плохо освоил воинское мастерство, нарушал дисциплину, проявлял благодушие.

А я сидел в сторонке и очень тщательно, почти со стенографической скоростью записывал их выступления и тут же фотографировал.

Этой же ночью в землянке при свете лучины написал большой отчет. Он состоял из вреза и подробного изложения в прямой речи восьми выступлений. Утром все это согласовал с командиром роты, начальником политотдела дивизии и большой пакет с рукописью и двумя кассетами непроявленной пленки отправил в редакцию. Но в ту минуту, когда передавал в руки связного этот пакет с организованным и написанным мною материалом, очень актуальным и очень нужным газете именно сейчас, сегодня, я не мог предположить, что с этим материалом будет связана неприятность, ставшая предметом разбирательства в самых высоких политических органах Красной Армии.

А пока что я остался в дивизии. Выступления на красноармейском собрании навели меня на мысль провести несколько дней в роте старшего лейтенанта Иванова и проследить, как меняется в ней обстановка и особенно поведение тех солдат, которые были подвергнуты критике и обещали открыть боевой счет, стать примерными и дисциплинированными воинами. Да кроме того, командир полка подполковник Баурджан Момыш-улы обещал познакомить с группой гвардейцев, которые особо отличились в последних боях. Мне это было очень нужно для задуманной мною серии коротких документальных рассказов.

Я много раз встречался с бойцами — участниками собрания и подготовил большой материал, который намерен был опубликовать спустя две-три недели после отчета о красноармейском собрании. Корреспонденцию назвал «Слово, подтвержденное делом».

В те же дни в землянке командира полка встретил автора повести «Волоколамское шоссе» Александра Бека. Наклонившись немного вперед и скрестив руки, он внимательно слушал Баурджана Момыш-улы. И когда офицер, прохаживаясь по землянке, замолкал, писатель вскидывал голову и как-то протяжно произносил лишь одно слово «н-у-т-е-с»... И Баурджан, будто получив толчок, вновь начинал говорить увлеченно, горячо.

Потом с Александром Беком был в ротах. Он находил нужного ему человека, и тот через полчаса-час раскрывал ему душу, а Бек время от времени произносил свое знаменитое «н-у-т-е-с».

— Почему с вами так откровенно говорят люди? — спросил я писателя.

— Молодой человек (тогда я действительно был молод), все дело в том, что я не прихожу к нужному мне человеку с блокнотом в руке и с несколькими заранее заготовленными вопросами. Я знаю только, что этот человек мне для моего очерка или корреспонденции очень нужен, и я ему прямо говорю, что он мне нужен, что без него мне не обойтись по таким-то и таким-то причинам. И прошу его помочь. И пусть он говорит, что считает нужным. И перебивать его нельзя, и допытывать его тоже нельзя. И записывать в блокнот при нем тоже нельзя. Это надо сделать позже, когда беседа закончена и вы остаетесь один на один со своим блокнотом. Тогда у вас будет не анкетный допрос, а заметки о характере человека, его мировоззрении, его нравственных позициях. Короче говоря, будет не схема, а человек.

Короткая встреча с Александром Беком в 8-й гвардейской дивизии имени генерала Панфилова в марте 1943 года осталась памятной на всю жизнь. Его советы я сразу же пытался реализовать при беседах с гвардейцами для своих коротких рассказов.

Собрав материалы, в конце марта вернулся в редакцию. Настроение было отличное. Командировка в знаменитую дивизию, на мой взгляд, удалась. В редакции первым делом бросился к комплекту своей газеты. Моего отчета о красноармейском собрании не было. Это, разумеется, огорчило. Но сказать об этом редактору полковнику Кассину, который санкционировал мою поездку, не мог. Он надолго заболел, и его отправили в Калинин, в госпиталь. Руководить газетой остался его заместитель майор Парфенов. На ближайшей летучке я задал ему вопрос, получен ли мой материал о красноармейском собрании.

— Да, материал получен, но я его еще не читал, — ответил Парфенов. [145]

В последующие дни я сдал маленькие рассказы о гвардейцах, все они были приняты, и шесть из них опубликованы подряд в трех номерах газеты. Но мысль о том большом материале, посвященном красноармейскому собранию, меня не оставляла. Перед очередной командировкой на передний край я вновь спросил у Парфенова, будет ли и когда опубликован отчет?

— Будет, в свое время, — бросил он на ходу.

Бог с ним, думал я, может, он не получился и меня Парфенов не хочет огорчать. На том я и успокоился.

Вскоре я вновь уехал в командировку, на этот раз в части 39-й армии, что готовилась к боям за город Ржев. Заданий было много. Дай бог, думал я, справиться с ними за месяц. Первым делом отправился в свою родную 158-ю дивизию, что входила в состав этой армии. Хотелось повидаться с боевыми друзьями, побывать в родном полку, которым командовал майор Константин Томин, тем более что его часть в эти дни отличилась во многих боях местного значения.

Потом перебрался в другие соединения и части. Днем встречался в окопах и землянках с героями моих будущих корреспонденции и репортажей, а ночами писал о них и отправлял пакеты в редакцию.

И вот однажды, было это в самые последние числа мая, поздним вечером в землянке командира батальона, где я находился, раздался по полевому телефону звонок.

— Вас вызывает начальник политотдела дивизии, — сказал мне комбат.

Я взял трубку.

— Вам приказано немедленно прибыть к начальнику политотдела армии, я уже распорядился срочно доставить вас лошадьми в штаб дивизии, а там будет ожидать моя машина. Выезжайте.

Был второй час ночи, когда я прибыл в политотдел армии. Полковник сказал, что получено распоряжение доставить меня в политуправление фронта. Когда я спросил, по какому вопросу этот срочный вызов и как это я могу быстро оказаться в распоряжении штаба фронта, начальник политотдела ответил:

— Все предусмотрено, в трех километрах отсюда вас ожидает самолет «У-2».

В сопровождении адъютанта начальника политотдела через десяток минут я был на полевом аэродроме. В четвертом часу ночи, преодолев почти 200 километров, самолет приземлился вблизи фронтового штаба. Здесь меня встретил майор, адъютант начальника политуправления фронта генерала Дребенева.

Происходило что-то непонятное. Меня, рядового корреспондента, специальными машинами и самолетом встречают, везут. Зачем? По какому поводу? Тысячи мыслей! И ни на одну не могу дать ответ.

Когда подъехали к небольшой деревне, где располагалось политуправление, майор сказал:

— Генерал приказал его разбудить.

Генерал Дребенев встретил меня сурово.

Долгим взглядом посмотрел на меня и сказал:

— Зачем же ты, капитан, совершил подлог, весь фронт опозорил?

Я мог ожидать чего угодно, но только не этого.

— Я не понимаю вас, товарищ генерал, о каком подлоге вы говорите?

Генерал, что называется, вскипел.

— Ты еще в невинного играешь? Вот смотри сюда. Это ты организовал и писал?

И он показал на лежащую на столе фронтовую газету, на внутреннем развороте которой был полностью опубликован тот самый отчет с красноармейского собрания роты в 8-й гвардейской дивизии имени генерала Панфилова.

— Твоя работа? Не отпирайся, вот тут сказано: материал красноармейского собрания организовал корреспондент газеты «Вперед на врага» капитан Н. Кулешов. — И он показал на подпись в конце третьей полосы.

— Да, это мой материал. Но ведь здесь все правда, собрание было, я не выдумал ни одной строчки. В чем же подлог?

— А когда было это собрание? Какой приказ Верховного Главнокомандующего оно обсуждало?

Я помнил это отлично и четко ответил:

— Собрание состоялось 8 марта, обсуждало оно приказ Верховного Главнокомандующего № 95 от 23 февраля 1943 года.

— А теперь читай, что сказано в газете, — потребовал генерал.

Я посмотрел на газету. Сверху дата — 9 мая, в тексте выступлений вместо февральского приказа № 95 назван приказ Верховного Главнокомандующего от 1 мая № 195.

Сомнений не было. Да, это подлог, фальсификация. В мае такого собрания я не мог проводить. Но как это произошло? Кто так нагло подменил дату приказа и тем самым дискредитировал [146] и газету, и сам факт обсуждения важного политического документа?

Я не был новичком в газете и отлично понимал, что в типографии при выпуске номера должны остаться следы: гранки, оттиски, подписные полосы.

Ощущая свою полную непричастность к совершенному, я сказал генералу:

— Дайте, пожалуйста, машину, я съезжу в редакцию, попытаюсь достать оттиски, и тогда будет ясно, кто в этом виновен.

— Согласен, — ответил генерал, — виновный должен быть установлен. Бери машину!

Это было в пятом часу ночи. Я разбудил в редакции старшего корректора и попросил ее отыскать все оттиски и подписные листы номера за 9 мая. Все аккуратно было перевязано шпагатом. И на одном из оттисков разворота была большая правка, сделанная жирным химическим карандашом. Через весь разворот шапка: «На повестке дня приказ маршала», а в тексте выступлений номер приказа Верховного Главнокомандующего 95 изменен на номер 195. А под всей этой правкой — размашистая подпись: А. Парфенов.

Взяв этот оттиск, помчался к генералу. Он ждал меня. Я развернул оттиск разворота. Генерал внимательно взглянул на правку, на подпись, прошелся по комнате и тихо и, как мне показалось, участливо сказал:

— Тебе повезло, капитан, что достал эти бумаги, а то Парфенов все взвалил на тебя. Теперь тебе надо срочно в Москву. Есть приказ начальника Главного политического управления Красной Армии генерал-полковника Щербакова. Парфенов уже там. Сейчас отправлю тебя самолетом. По прибытии сразу иди к начальнику отдела печати ГлавПУРа полковнику Баеву.

И снова полевой аэродром штаба фронта. Минуло полтора-два часа. Вот и Москва. Приземлились где-то в районе Шереметьева. Над городом светило ясное летнее утро. Я вышел из самолета и вспомнил, что у меня нет ни одной копейки, на фронте деньги были не нужны, нет и командировочного удостоверения и продовольственного аттестата. Эта мысль промелькнула и исчезла. Как-нибудь устроится, подумал я и поспешил в центр города, на Гоголевский бульвар, в Главное политическое управление. Ровно в 9 часов утра из бюро пропусков позвонил полковнику Баеву.

— Жду вас, пропуск заказан, — ответил он.

В небольшом кабинете навстречу мне поднялся высокий человек. Он внимательно посмотрел на меня и по-дружески спросил:

— Очень устали?

— Да, не спал ночь.

— Вы знаете, по какому делу так срочно вызвали вас в Москву?

— Знаю. Генерал Дребенев все рассказал.

— Непонятно, зачем вам понадобилось совершать подлог? Вы ведь сделали для газеты отличный материал. И это не только мое мнение. Так оценила в обзоре печати газета «Красная звезда».

Я вынул из планшета оттиск разворота газеты за 9 мая с правкой Парфенова, положил его перед полковником. Он стал его внимательно рассматривать, а я в это время читал обзор «Красной звезды». Он назывался «Поучительное собрание». Это была очень обстоятельная публикация, в которой давалась высокая оценка инициативе редакции.

— Теперь ясно, — сказал полковник, — подлог совершил майор Парфенов. Но он во всем обвинил вас. Вот его докладная, читайте! — И передал мне несколько страниц рукописного текста. Это была фальшивка от начала до конца. Я хотел что-то сказать полковнику по этому поводу, но он остановил меня.

— Своей докладной запиской Парфенов совершил второй подлог. Другого вывода сделать нельзя. И об этом я доложу генералу.

Наступила пауза. Полковник ходил молча по кабинету. Я встал. Баев подошел близко ко мне.

— У вас есть где остановиться?

— Есть.

— Дайте адрес и ждите. Вас сегодня ночью примет генерал-полковник Щербаков или его заместитель генерал-майор Шикин. Идите отдохните, приведите себя в порядок.

Я вышел на Гоголевский бульвар, день был солнечный, ясный, тихий. Я оставил Москву почти два года назад, 16 октября 1941 года, в самые тяжкие дни войны, когда враг был у порога нашей столицы. Тогда в качестве рядового бойца добровольческого формирования — истребительного батальона — сидел в окопах в районе Калужского шоссе, на Наро-Фоминском направлении, а затем после объединения московских истребительных батальонов в кадровую 158-ю стрелковую дивизию отправился на Калининский фронт... Минуло почти два тяжких года войны. Сколько горя и тягот испытал наш народ. И все выдюжил. Москва, наша Москва живет. Вот идут по ее бульварам [147] молодые красивые девушки, на рекламных щитах кинотеатров названия новых фильмов, бегут школьники, в скверах резвятся дети.

Да, ради всего этого, ради нашей будущей мирной жизни вот сейчас готовятся к новым атакам, терпят невыносимые лишения мои боевые товарищи, которых я оставил на переднем крае всего каких-нибудь 12 часов назад.

На сердце было радостно от всего, что вижу на улицах столицы, и в то же время тяжко от пережитой ночи. Как это мог руководитель фронтовой газеты, журналист, когда каждая газетная строка должна делаться с чистой совестью, совершить подлог? Что двигало им?

У друга я нашел теплый прием. Привел себя в относительный порядок и уснул, безумно уставший от ночных тревог, перелетов и бессонницы. А когда очнулся, в комнате увидел... Парфенова.

Развалившись на стуле, он курил папиросу, наблюдая за колечками дыма. На столе стояла принесенная им бутылка водки. И первое, что он сказал:

— Давай выпьем, капитан, с трудом достал. Разливай. Теперь мы с тобой вроде побратимы, в одной люльке укачало...

— Зачем вы пришли? Что вам угодно? — спросил я.

— У полковника Баева сейчас был. Он показал привезенный тобой оттиск разворота с моей правкой. Теперь я влип окончательно. Выручай!

— Зачем же вы пошли на подлог, майор?

— И чего вы все с одним и тем же: подлог... подлог... Собрание в роте ты проводил? Факт, проводил. Что они обсуждали? Как повысить воинское мастерство, дисциплину, порядок. В газете об этом и сказано. А какое значение — февральский это был приказ № 95 или майский № 195? Тут существо важно. Всю эту кашу Кассин заварил. Пришел из больницы, прочитал обзор в «Красной звезде». Взял номер за 9 мая, взглянул на разворот и видит, что на фото солдаты в шапках сидят, а в мае шапки не носят. Ну и давай раскручивать: когда, мол, собрание было, ему говорят: Кулешов в марте проводил. Тут и пошло, позвонил в Москву, в ГлавПУР, оттуда прибыл инспектор, шум на весь фронт: подтасовка приказов Верховного. Вот и вся история. Где тут подлог?

— А вы уверены, — спросил я Парфенова, — что все участники того собрания, которые названы в газете на момент опубликования отчета, то есть спустя два месяца, были живы и здоровы? Ведь война, непрерывные бои, что скажут гвардейцы той славной дивизии? Да и характер приказов иной.

— Не преувеличивай, капитан. Давай лучше договоримся так: всю операцию по переделке материала ты берешь на себя. Я, мол, подписал то, что ты продиктовал. Тебе, конечно, попадет, но ты не бойся, я тебя потом выручу... А если не согласишься — полетим оба...

Я вскочил. И не помню, то ли шепотом, то ли на весь дом, на всю улицу, на всю Москву крикнул:

— Вон!

Парфенов исчез. Больше никогда я его в жизни не видел и о нем ничего не слышал.

Где-то часов в 12 ночи приехал за мной связной. Мотоцикл мчался по улицам затемненного города. Вроде ночь как ночь, и только военные патрули на всех перекрестках и расчеты зенитных орудий напоминали, что фронт все еще близко.

Полковник Баев принял меня без минуты задержки и сказал:

— Начальник ГлавПУРа генерал-полковник Щербаков сейчас в ставке и поручил своему заместителю генерал-майору Шикину вас принять. Идемте.

Мы пошли по очень длинному, безлюдному коридору. Вот и нужная дверь в приемную. Наглухо зашторены окна.

— Вас ждут, — сказал дежурный адъютант.

Мы вошли. В конце огромной комнаты, где-то в ее глубине, за большим столом сидел генерал. Он встал и жестом указал на глубокое кожаное кресло. Я сел и ждал вопроса.

— Как же вы, товарищ капитан, дошли до жизни такой?

И сразу же поднялся полковник Баев.

— Позвольте доложить, товарищ генерал, что дополнительным расследованием установлено, что подлог совершил не капитан Кулешов, как об этом пишет в своем рапорте майор Парфенов, а сам Парфенов. Вот документ.

И он положил на стол генерала доставленный мною оттиск разворота газеты за 9 мая.

Генерал внимательно рассматривал всю правку, сделанную Парфеновым, сверяя его почерк, и, откинувшись к спинке кресла, сказал:

— Ну и фрукт...

В кабинете наступила тишина. Из сердца исчезла всякая тревога. И тем не менее я понимал, [148] что вот сейчас генерал должен сказать что-то такое, что решит мою фронтовую судьбу. И он, прохаживаясь по кабинету, стал говорить:

— И все-таки вину за эту публикацию снять с вас, товарищ капитан, нельзя. Да, материал о красноармейском собрании вы сделали хорошо. Но разве задача журналиста заключается только в том, чтобы организовать и написать материал? Нет, задача его значительно шире. Если журналист убежден, что подготовленная им статья действительно отвечает высоким требованиям партийной пропаганды, он обязан добиться ее своевременной публикации. А как поступили вы? Прислав материал, вы в последующем проявили к нему полное безразличие, а это равно безответственности. Ведь будь вы настойчивы, отчет мог быть опубликован еще в марте, сразу же после прошедшего в роте собрания, и газета сыграла бы положенную ей мобилизующую роль. Конечно, мы накажем прежде всего Парфенова, ибо в нашей большевистской печати должна быть правда и только правда, но за ваше благодушие спросим и с вас. Все. Возвращайтесь в редакцию. Приказ вам объявят{1}.

Связной отвез меня на квартиру, а рано утром я на перекладных возвращался на фронт. Редактор газеты полковник Кассин меня ни о чем не расспрашивал. Очевидно, обо всем он был уже информирован. Я несколько дней без толку толкался по деревне, и наконец-то последовал вызов к редактору.

— Пришел приказ начальника ГлавПУРа генерал-полковника Щербакова: заместитель редактора газеты майор Парфенов снят с работы, направляется в действующие части, а вы переводитесь на другой фронт для работы в армейской газете. Вам надлежит немедленно отправиться в Москву в ГлавПУР для получения назначения.

Я выслушал и собрался уходить.

— Постой, капитан, — сказал совсем неофициальным и очень дружеским тоном полковник. — Мне очень жаль расставаться с тобой. Не удалось как следует вместе поработать. Что ж, брат, делать, жизнь порой дает такие повороты, что и сказать тут нечего. Прощай, капитан.

Я слушал его, и меня неотступно преследовала мысль: зачем Парфенов пошел на фальсификацию? Ведь любой неблаговидный поступок, противоречащий профессиональной журналистской этике и принципам большевистской печати, должен иметь какую-то подоплеку. Что же двигало Парфеновым?

Этот вопрос я и задал полковнику Кассину.

— Тут все выяснено, — ответил редактор газеты. — Исток подлога — карьеризм и погоня за дешевой славой. В период моего отсутствия Парфенов упорно искал пути блеснуть перед начальством, но личного газетного мастерства у него не было. Материалы шли случайные, что называется, проходные. А тут подоспели два события: 1 мая был опубликован приказ товарища Сталина, который своей направленностью и требованием к войскам совпадал с его февральским приказом, а на 9 мая политуправление фронта назначило совещание редакторов армейских и дивизионных газет. В редакции не было достойного материала. И Парфенов вытащил из архива твой отчет и путем несложных манипуляций выдал его за обсуждение красноармейским собранием майского приказа. Внешне получилось здорово. Оперативность газеты необыкновенная. Актуальность темы, политическая направленность — вот он пример армейским и дивизионным газетам. И недаром «Красная звезда» откликнулась на эту публикацию похвальным обзором. Вот так, путем элементарного жульничества и была Парфеновым достигнута честолюбивая цель: газету хвалили, а, стало быть, лавры венчают ее руководителя. Вот тебе, товарищ капитан, и весь несложный механизм подлога, — закончил полковник Кассин. И он снова крепко пожал мне руку.

И снова Москва. В ГлавПУРе через несколько дней мне приказали отбыть на Воронежский фронт (в последующем 1-й Украинский). А здесь направили в газету 38-й армии «За счастье Родины».

И вновь наступили боевые дни. Армия в наступлении. Правобережная Украина — Сумы, Ромны, Прилуки. Битва за Днепр, за Киев, потом Карпаты, прорыв через Дуклинский перевал [149] в Чехословакию. И наконец бои за Моравскую Остраву и Прагу. Мы, корреспонденты газеты, все время на переднем крае, в атакующих частях. Два года пешком от Сум до Праги под вражеским огнем вместе с теми, кто изгоняет фашистов с советской земли и несет освобождение от гитлеровского ига нашим братьям в Польше и Чехословакии.

Строчки, буквально опаленные огнем, шли в газету, поднимая наших славных воинов на новые подвиги. Незабываемые на всю жизнь дни и ночи. Трудные, но очень нужные для нашей Победы.

И все-таки и тогда, да и теперь, спустя сорок с лишним лет, я не забываю о том ночном вызове. [150]