Создание партизанской базы в Южной Суйюани
В 1942 году, в самое напряженное время войны Советского Союза против фашистской Германии, японские захватчики, замышляя нападение на Монгольскую Народную Республику, предприняли большой карательный поход против частей 8-й армии, действовавших в провинции Суйюань. Под натиском японцев наши частя были вынуждены оставить Центральную и Южную Суйюань и отойти в район уезда Цзоюньсянь в Северной Шэньси. В то время я служил в 1-м кавалерийском полку. Вскоре командование направило меня вместе с восемью другими кадровыми работниками в уезд Хэлиньсянь (в Южной Суйюани) для организации вооруженного отряда и создания там партизанской базы.
На пути в Хэлиньсянь
Итак, нас было девять: пятеро коммунистов и четверо беспартийных. Все мы много лет служили в кавалерии. Конечно, нам тяжело было превращаться в пехотинцев-партизан, переодеваться в гражданскую одежду. Особенно трудно было расставаться со своей частью, с товарищами.
Мы переоделись в крестьянскую одежду, распределили между собой выданные нам пять винтовок, четыре маузера и сотню с лишним патронов, закинули за плечи немудреный скарб и тронулись в путь.
От уезда Цзоюньсянь в провинции Шэньси до уезда Хэлиньсянь в провинции Суйюань — рукой подать. Но путь наш лежал через опорные пункты японских и марионеточных [268] войск. Чтобы избежать встречи с врагом, мы шли ночами, обходя стороной вражеские заставы. Перед рассветом делали привал где-нибудь поблизости от деревни или проселочной дороги, в рощицах или расселинах среди скал. Едва начинало смеркаться, снова выступали. Для нас, старых кавалеристов, пешие переходы явились новым испытанием. Не привыкшие к ходьбе, мы шли медленно, быстро уставали, в кровь натирали ноги, но все-таки шли. Никто не мог, да и не хотел, отставать от отряда. Вскочит на ноге волдырь — проколешь и снова шагаешь. И вот наконец после многих мучений мы добрались до ущелья Дэнлуншу, расположенного в горах Гобаояоцзы, недалеко от уезда Хэлиньсянь.
— Здесь, в этом ущелье, и обоснуемся! — воскликнул я, вскарабкавшись на гребень горы. Все одобрительно посмотрели на меня. Никто не проронил ни слова.
Высокие отвесные, словно отполированные, скалы. Кругом только камни и голая земля. Печет жаркое апрельское солнце. Укрыться негде: на горах ни деревца. Одежда промокла от пота. Разыскали укромное местечко среди беспорядочно нагроможденных камней на тенистом склоне горы. Расположились лагерем.
Камни прекрасно защищают от палящих лучей солнца, сквозь щели приятной прохладой веет ветерок. А много ли нам нужно? Есть где отдохнуть — мы и довольны.
— Дом что надо! И безопасно, и дождь не страшен, и маскировка отличная, и позиция хорошая, — улыбаясь и потирая опухшие ноги, воскликнул Цуй Чжань-бяо.
Остроумный Ван Ху-цин, глядя на покрасневшие ступни Цуя, вставил:
— Ноги командира взвода Цуя, можно считать, испытание выдержали.
— А то нет! Босиком шагать — одно удовольствие: и легко, и прохладно, — отпарировал Цуй.
Обувь у него давно уже развалилась, он бросил ее и несколько дней шел босиком.
Некоторые из нас, сморенные усталостью, уже храпели. Я еще раз обследовал местность и выставил пост. Цуй и Ван продолжали беседу.
— Ну как, Ван, подвело живот? [269]
— Партизанить — это, брат, не у тещи в гостях быть!
— Э, да ты герой!
— Когда служишь народу, унывать ни к чему!
Начало
По долине там и сям были разбросаны деревушки: поменьше — в одном — полутора километрах от гор, побольше — в четырех — четырех с половиной километрах. Днем мы находились в укрытии. А в сумерки, когда все стихло, спустились в долину.
В уезде Хэлиньсянь стояли и японские, и марионеточные, и гоминьдановские части. Трудно, конечно, было развернуть работу и создать здесь партизанскую базу. Но, несмотря на это, мы горячо взялись за дело. Крестьяне в деревнях жили нищенски. Они питали смертельную ненависть к японцам, марионеточным войскам и гоминьдановцам. Поднять народ на борьбу с врагами здесь было нетрудно, если по-настоящему встать на защиту его интересов.
Первые два дня мы изучали обстановку, знакомились с окружающей местностью. В желудках было пусто, но никто не думал о еде.
На третий день вечером мы отправились в ближайшую деревню. Подошли к двум домикам, стоявшим на краю деревни. При нашем приближении из дома кто-то выбежал. Это была пожилая, лет за сорок, женщина. Она дрожала от страха и долго не могла перевести дух.
— Тетушка, где твой хозяин?
— Повез в уезд фураж.
Я был уверен, что она обманывает. В доме был голый, ничем не покрытый кан с половинкой кирпича вместо подушки; часть кана занимала плита с вмазанным в нее котлом. Сбоку стояли три глиняные чашки и лежали деревянные палочки для еды. Здесь же была лампа с бумажным абажуром и клееная-переклеенная тыква для опиума. У входа в маленькой загородке стоял ослик. Вот и все ее богатство.
— Сама посуди, что вам везти на продажу при такой нищете?
— Он не свое повез. Дома есть нечего, приходится прирабатывать. [270]
— Да, мы, бедняки, всегда голодаем. Приходится изворачиваться в поисках чашки риса. Не бойся, мы из восьмой армии. Позови-ка своего хозяина, поговорить нужно. — Я попытался перевести разговор на интересующую нас тему, хотелось выяснить отношение здешних крестьян к нашей армии.
— Мы живем в горах, никуда не ходим, ничего не знаем.
— Ну, а японцы часто здесь бывают? Бандиты не обижают?
— У нас, бедняков, взять нечего. Что им здесь делать? Придут — а тут одна дряхлая старуха. — Она недоверчиво поглядывала на нас, всматривалась в нашу одежду, следила за выражением наших лиц. Постепенно на ее худом, выцветшем от курения опиума лице появилось выражение спокойствия. Вдруг, словно что-то вспомнив, она спросила:
— Вы партизаны восьмой армии?
— Точно.
— Ай-я. Здесь бандитов много, забрешет собака — у нас уж поджилки трясутся от страха. Хоть и нет ничего, да жить-то хочется.
Мы обрадовались.
— Не бойся, мы ведь в самом деле из восьмой армии. — Тут я снова перевел разговор на интересующую нас тему: — Сходи за хозяином. Боишься одна идти — дадим провожатого.
— Не надо, не надо. — Она тихо подошла к двери и кликнула мужа. Тотчас же вошел старик. Он, оказывается, спрятался в стоге сена, а как только мы вошли в дом, подкрался к окну и слышал наш разговор.
Прямо с порога он спросил:
— Вы из полка Цзоу? — И, не дожидаясь ответа, сказал: — Они хорошие ребята. По пути у нас привал делали. Ничего не тронули. Очень хорошо к нам отнеслись.
Слова старика наполнили наши сердца радостью. «Люди, хоть однажды встретившись с бойцами восьмой армии, всегда отзываются о них с похвалой», — подумал я.
— Значит, вы опять вернулись?
— Бить японцев, помочь беднякам освободиться!
— Вас тут всего несколько человек, что вы можете [271] сделать? Здесь марионеточных войск и гоминьдановцев видимо-невидимо.
— Ты же знаешь, отец, что наша восьмая армия — армия народа. Даже один боец может бороться, потому что его всегда поддержит народ. Крестьяне всегда предупредят нас, где враг.
— Ох, тяжело здешним крестьянам! И раньше-то были нищими, а теперь японцы и марионеточные войска совсем разорили нас. Чуть ли не каждый день являются бандиты, грабят, убивают, жгут. Такие времена настали, что не знаешь, будешь ли завтра жив!
— Ясное дело, японские изверги вторглись в нашу страну, а от них, конечно, нам, китайцам, хорошей жизни ждать не приходится. Солдаты марионеточных войск — это выродки, продавшие родину. Гоминьдановцы на словах против японцев, а на самом деле повсюду занимаются грабежом, измываются над народом и воюют против восьмой армии, которая храбро сражается с японцами. Плевали они на народ. Только наша восьмая армия борется за интересы народа, за хорошую жизнь для всех. Поэтому мы и вернулись сюда.
— Вот вы пришли, а мы даже покормить вас не можем!
И странно, при одном упоминании старика о пище сразу же дали о себе знать наши пустые желудки. Все эти дни мы находились в горах, и весь наш рацион состоял только из воды горных ручьев. Но какое это имело значение? Счастье добывается в тяжелой, упорной борьбе. Раньше, во время Великого похода, когда мы преодолевали снежные горы и бескрайние степи, не только пищи, но часто подходящих мест для привала не было. И все-таки мы прошли! Так я размышлял, глядя на сидевших рядом товарищей. Ни тени уныния не было на их лицах. Это успокоило меня. Да, я знал, как стойко переносят голод и как самоотверженно борются наши товарищи. Но, в конце концов, их нужно было накормить.
— Мы в самом деле голодаем вот уже несколько дней, — сказал я. — Есть что-нибудь, отец, — продай нам!
— Вы ведь свои, разве я стану скрывать?! Есть немного травяной муки. Для чужих и этого бы не было.
Тут в разговор вмешалась хозяйка:
— Да есть еще картошка. Пойду приготовлю. [272]
Ночью мы решили отправиться на поиски старосты деревни и десятских. Хозяин вызвался проводить нас. Старосты дома не оказалось. Отыскали трех десятских. Те сначала страшно перепугались. Мы долго и терпеливо разъясняли им, что пришли сюда, чтобы бороться с японцами, что цель нашего прихода — установить с ними, с десятскими, постоянную связь и чтобы они собирали для нас сведения о противнике.
— Вы, земляки, наверное, голодные? — спросил наконец один из десятских.
— Сегодня мы собрали для марионеточных войск муку, пока еще не отправили. Вот из нее и пампушки приготовить можно, — откликнулся другой.
— Не надо, — сказал я. — Мы съедим муку, а придут солдаты, что вы им взамен дадите?! Достанется вам тогда на орехи.
Наша цель состояла в том, чтобы расположить десятских на свою сторону. С этого времени мы стали постоянно встречаться с ними.
Дом старика превратился в нашу маленькую опорную базу, а сам он стал нашим верным помощником. Через него мы узнавали многое о здешней обстановке.
Время шло быстро. Мы неустанно вели разъяснительную работу среди крестьян. Постепенно страх у них перед нами исчез. Теперь перед нами встала новая задача: завоевать полное доверие крестьян.
Помню, однажды, едва стемнело, мы направились в деревню. В пути по обыкновению заводили разговор со стариком, он был нашим постоянным проводником.
Вдруг послышались торопливые шаги. Мы прислушались. Кто-то, запыхавшись, бежал в нашу сторону. Пришлось остановиться.
— Откуда?
— Из Люцзяяоцзы.
— Куда на ночь глядя? Зачем?
— К нам гоминьдановские бандиты заявились, грабят!
— Сколько их?
— Девять человек.
— Пошли. Девять на девять — справимся! — тотчас [273] же предложил Цуй Чжань-бяо. Остальные выжидающе смотрели на меня.
— Пошли. Пока корень зла не вырвешь, крестьянам не жить спокойно, — решительно сказал я.
Услышав, что мы собираемся идти бить гоминьдановских бандитов, крестьянин запротестовал:
— Не ходите. Ночь такая темная, долго ли до беды!
— Нельзя сидеть сложа руки, когда бандиты грабят крестьян. Мы обязаны защитить их, — горячо отвечали мы.
Ночь была безмолвной, порывами налетал горный ветерок. Дневной жары уже не чувствовалось. Крестьянин, хорошо знавший местность, повел нас через гребень горы по склону. Когда мы прошли около двух километров, он остановился и сказал:
— Деревня внизу. Зайдите сзади, а то залают собаки — все дело сорвется.
Едва различая прилепившиеся на склоне горы фанзы, мы по причудливо извивающейся горной тропинке подошли к деревне. Перед нами выросло несколько приземистых глиняных лачуг. Двери были распахнуты настежь. Мы осторожно продвигались вперед. Один из нас остался охранять тропинку. Я с остальными быстрым шагом направился к ближайшей фанзе. У входа в фанзу оставили еще одного человека...
Несколько гоминьдановских солдат сидели на кане, прижимая к груди винтовки. Другие, растянувшись поперек кана, с жадностью курили опиум. Они по очереди прикладывались к трубке и разговаривали между собой.
— Ого-го! Ты что раздобыл?
— Несколько лянов опиума да небольшую толику денег.
— А ты?
— Давай затянись, потом поговорим!
— Отлично, хорошая штука опиум!
В фанзе все было перевернуто вверх дном, словно после землетрясения. На полу валялось несколько мешков с награбленными вещами.
Мы дважды выстрелили в воздух и тут же ворвались в фанзу.
— Ни с места! — раздался голос Цуй Чжань-бяо.
Гоминьдановец, куривший опиум, задул лампу. Фанза мгновенно погрузилась в темноту. [274]
— Ни с места! Кто пошевелится — убьем.
В этот момент один из гоминьдановцев стал шарить рукой позади себя, но Цуй Чжань-бяо прижал его руку к кану и вытащил из-под него пистолет.
— Не двигаться, сложить оружие на кан, быстро.
Цуй оттолкнул руку гоминьдановца, вытащил из кармана спички и зажег лампу.
Солдаты послушно слезли с кана. Обыскав их, мы приказали им отодвинуться немного назад. Гоминьдановец, пытавшийся вытащить пистолет, хотел было воспользоваться моментом и улизнуть. Он и не подозревал, что у входа стоит один из наших товарищей. Его, конечно, схватили.
Чего только не было среди награбленного! Опиум, деньги, мешки с рисом и мукой, одежда, ткани, куски баранины, куры еще теплые, только что зарезанные...
В пристройке за фанзой, закрыв лицо руками, рыдала женщина. Когда мы подошли к ней, она испуганно посмотрела на нас, перевела взгляд на захваченных нами гоминьдановцев, не понимая, что произошло. Как же так, недоумевала она, «господа», еще недавно издевавшиеся над крестьянами и грабившие все подряд, вдруг сложили оружие?! И как эти люди в крестьянской одежде не побоялись разоружить солдат?! Этого она никак не могла понять.
— Не бойся, мамаша. Мы из восьмой армии. Позови деревенских, пусть разберут свои вещи.
Испугавшись бандитов, крестьяне попрятались. С трудом удалось разыскать нескольких человек.
Все вещи мы возвратили крестьянам, а гоминьдановских солдат под честное слово отпустили по домам. Перед уходом солдаты заверили нас:
— Мы тоже китайцы. Больше никогда не будем заниматься грабежом. Сделаем по-вашему: вернемся по домам и займемся хозяйством.
Победа, одержанная над гоминьдановскими бандитами, укрепила наш боевой дух; в качестве трофеев нам достались четыре винтовки, один пистолет и больше двухсот патронов.
В дальнейшем нам не раз приходилось сталкиваться с гоминьдановскими бандитами. Мы их уничтожали, а награбленное крестьянское добро возвращали владельцам. [275] В наши руки попадало большое количество оружия. По этому поводу товарищи шутили:
— Громим бандитов, создаем собственный арсенал.
Или еще:
— Привет транспортной команде.
Вскоре бандиты перестали появляться в тех деревнях, где действовали мы.
Крестьяне кормили нас, снабжали продуктами. Они привыкли ко мне, называли меня «почтенным Анем», а наш отряд — «отрядом своих защитников». Крестьяне везде стали говорить:
— Восьмая армия — это вам не бандиты!
Приятно было сознавать, что мы пользуемся доверием и поддержкой крестьянских масс.
Словом и делом
Прошло почти два месяца. Беспокойной была наша жизнь: на одном месте подолгу не задерживались, все время кочевали, и ночью, и днем, и в ветер, и в дождь — в любую погоду. Иногда в течение дня несколько раз переходили с места на место.
От постоянных переходов распухали ноги, нас одолевали болезни, но никто не роптал. Найдешь, бывало, коренья целебной травы, заваришь их, выпьешь настойку, пропотеешь — и можно считать, выздоровел. В минуты чрезмерной усталости курили самокрутки из листьев. Хоть табаком и не пахнет, но чувствуешь себя бодрее. Товарищи даже сочинили четверостишие:
Покурим листочки,Враг узнал о нашем существовании и начал проводить против нас карательные экспедиции. Заслышав о появлении вражеских солдат, мы, измученные усталостью и болезнями, уходили от них в горы. О себе мы не думали. Больше всего нас тяготило сознание того, что каждая вылазка врага приносила бедствие крестьянам.
Действительно, крестьяне всегда и везде помогали нам, оберегали нас. Что бы ни случилось — сразу нам [276] сообщают. Поедут по делу в другую деревню или в город — сразу же по возвращении подробно информируют нас обо всем виденном и слышанном, чтобы мы всегда знали обстановку и могли маневрировать. А когда приходили каратели, они, стойко перенося все издевательства и допросы, ни одним словом не выдавали нас.
Мне вспоминается один случай. Как-то раз враг предпринял карательный поход против нас. Не обнаружив нас, вражеские солдаты схватили нескольких крестьян и приступили к допросу:
— Видели солдат восьмой армии? Сколько их?
— Видели. Много-много, несколько сот человек.
— А кто командир, знаете?
— Откуда нам знать, кто командир? Людей много, все дворы под постой заняли, одеты одинаково. А расспрашивать мы не осмеливались.
И таких случаев, когда нас так искусно скрывали, было множество. И мы этого никогда не забудем.
Нас все еще было только девять. И мы должны были объединить всех, кто хотел бороться с японскими захватчиками...
Стояла страдная пора. Однажды погожим утром крестьяне одной из деревень, как обычно угрюмые, направились в поле. Под порывами горного ветра волновались нивы. Не слышно было пения птиц. Тишину нарушал только стрекот цикад и вой шакалов в оврагах.
Донесшийся издалека цокот копыт спугнул ребятишек, ловивших сверчков. Они бросились к взрослым, то и дело испуганно оглядываясь назад.
Привлеченные криками детей и топотом копыт, крестьяне посмотрели на дорогу. По ней в деревню мчался верхом на лошади солдат марионеточных войск с винтовкой за спиной.
Староста деревни, увидев солдата, поспешил пригласить «гостя» в дом, угостил его чаем, дал трубку с опиумом, а сам собрался было зажарить курицу.
В это время мы втроем вошли в дом. Староста, принявший нас за крестьян, спросил:
— Зачем пожаловали?
Развалившийся на кане солдат лениво выпустил кольцо дыма, приподнялся и процедил:
— Откуда? Что надо?
— С того конца деревни. Пришли купить продуктов. [277]
Помогите нам, пожалуйста. А ты откуда? — в свою очередь спросил я.
Тот рассвирепел, злобно вытаращил на нас глаза и заорал:
— Тебе какое дело?
— Мы партизаны восьмой армии. Отвечай, откуда прибыл?
Я вытащил пистолет и направил на него.
С солдата мигом слетел весь его гонор. Лицо побледнело. Он сидел как истукан, не в силах выговорить ни слова. Потом, заискивая, сказал:
— С поста Халакэ, приехал поторопить с отправкой фуража. — И, переводя дыхание, продолжал: — Я тоже подневольный. Японцы меня схватили и послали копать уголь. Я предпочел стать солдатом-посыльным.
С этими словами он снял подсумок и вместе с винтовкой протянул его нам.
— Не надо. Положи на место. Здесь все свои, ничего. Кури!
Тут я бросил взгляд на старосту. Вид у него был перепуганный, он дрожал как осиновый лист. Я тоже чувствовал себя неспокойно. Приказал двум товарищам присмотреть за солдатом, а сам потянул старосту на другую половину дома.
Наклонившись к нему, я прошептал:
— Не бойся, мы не возьмем его винтовку, самого тоже не тронем. Успокойся, мы не станем навлекать на тебя неприятности.
— Ни в коем случае не уводите его с собой. Если об этом узнают японцы, они сожгут нашу деревню, а нас убьют. Нельзя этого допустить! — умолял староста.
— Не волнуйся! Не будем же мы из-за одного солдата и одной винтовки подвергать опасности жителей всей деревни! Мы только дадим ему хороший урок, чтобы он больше никогда не насильничал над народом.
Староста немного успокоился.
Я посоветовал ему собрать крестьян и всей деревней поручиться за солдата. Так они могли отвести от себя беду.
Когда мы вернулись, солдат продолжал смиренно сидеть на кане. Его бледное лицо было покрыто бисеринками пота. Вскоре пришел десятский с толпой крестьян. Крестьяне разноголосо заговорили: [278]
— Земляки, уважьте нас, отпустите его. Он здешний. Мы за него всем миром ручаемся. Он исправится. Не отпустите его — большая беда обрушится на нашу деревню.
— Ах, вот как! Здешний? Это совсем хорошо. Своим людям надо добро делать. А то, что он служит японцам, так это по принуждению. Он в этом не виноват...
Не успел я кончить, как солдат соскользнул с кана, упал на колени и стал молить о пощаде.
— Вставай, вставай! Ты свой человек, не можешь вредить простому народу. Вернешься — вспоминай добром народ. Обо всем, что у вас готовится, сообщай. Понятно?
Я заставил его подняться. Он растрогался до слез.
Целую неделю мы потратили на то, что снова и снова рассказывали деревенскому старосте о политике Коммунистической партии в антияпонской войне. Нам хотелось привлечь его на свою сторону. Мы говорили ему о необходимости уклоняться от сдачи японцам зерна и всячески затягивать сбор продовольствия. Договорились мы и о присылке нам информации.
Так мы действовали в каждой деревне.
И все же обстановка складывалась не совсем благоприятно, местонахождение наше каждый раз становилось известным врагу, что заставляло население волноваться, да и затрудняло нашу работу.
Оказалось, что староста деревни Кундунлинь Го Шикуй сотрудничал с японцами. В глаза он говорил одно, а за глаза другое. Он выполнял задания японцев по сбору с крестьян продовольствия и всегда норовил урвать себе несколько мешков зерна. Вот почему в тяжелые дни, когда другие были вынуждены питаться травой и кореньями, в его доме не переводились рис и сдобные лепешки. Этот негодяй лебезил перед нами в нашем присутствии, а за нашей спиной всячески поносил нас в кругу деревенских старост, запугивал их.
— Вы всерьез собираетесь помогать восьмой армии? — говорил он. — Да у них силы меньше, чем в хвосте у кролика, их же всего несколько человек, да и те повертятся, повертятся — и улизнут. Ну, если вы всерьез перешли на сторону восьмой армии, тогда посмотрим, чья возьмет после их ухода. А если они заявятся вновь, [279] то не успеют и слова сказать, как я донесу японскому командованию, и их казнят!
Старосты оказались в затруднительном положении. Один за другим приходили они к нам жаловаться, говоря, что, если на негодяя не найдется управы, они не смогут помогать нам, так как им тогда не сносить головы.
Однажды, когда мы собрались вместе, чтобы решить вопрос о Го Ши-куе, староста одной из деревень сообщил о том, что нас хотят видеть три солдата марионеточных войск. Всех нас разбирало любопытство, зачем мы им понадобились.
Оказалось, что одним из пришельцев был солдат, которого мы отпустили несколько недель назад. На этот раз он привел с собой еще двоих. Все они выразили желание служить нашему делу и сообщили, что за последнее время староста деревни Кундунлинь Го Ши-куй регулярно посещал вражеский опорный пункт и о чем-то договаривался с командиром отряда и инструктором-японцем. Солдаты слышали, как их отделенные командиры упоминали о каком-то «господине Ане».
Нам все стало понятно.
Мы решили отплатить Го Ши-кую, да так, чтобы сами японцы проделали за нас эту операцию.
Старосты потихоньку рассказывали нам всю его подноготную и обо всех его подлых делишках. Крестьяне ненавидели его за то, что он лебезил перед японцами, называли его лакеем и предателем.
Под заявлением, в котором Го Ши-куй обвинялся в вымогательстве, подписались все жители деревни, так что все говорило против старосты.
Это заявление было направлено не волостному старосте, а прямо в опорный пункт.
Вскоре японцы забрали старосту, а мы, как хорошие шахматисты, готовились сделать очередной ход, обдумывая, кто будет новым старостой.
Через некоторое время Го Ши-куй был смещен со своего поста. Японцы отпустили его на волю, получив с него большие отступные. Вскоре после этого мы захватили его и учинили допрос. Вот что он рассказал нам о своем аресте:
— Только стемнело, за мной пришли несколько солдат марионеточной армии. Сказали, будто меня требуют [280] в отряд, чтобы посоветоваться о каких-то делах. Я вижу, что обычно это делалось не так, заподозрил недоброе и решил передать с кем-нибудь весть о случившемся домой. Но никто из тех, кто повстречался нам по дороге, то ли боясь марионеточных солдат, то ли еще почему, не поинтересовался мной, а солдаты не давали мне разговаривать с посторонними. Тогда я понял, что случилась беда.
Когда мы прошли линию заграждений, было приказано доставить меня к японскому инструктору. Чтоб ему... Японец, не спрашивая что к чему, прежде всего отвесил мне несколько затрещин. У меня голова пошла кругом. Смотрю — рядом стоит командир отряда, дай, думаю, спрошу его. «Господин командир отряда, что случилось?» — «Слушай же, что ты натворил!» И командир отряда тут же на память стал перечислять, сколько я присвоил табаку, зерна, денег...
Ухо мне японец совсем разбил, да и лицо огнем горит. Теперь я все понял. С этого дня я больше с японцами не связываюсь и никогда не присвою ничего чужого. Когда сам виноват, кому пойдешь жаловаться?
В общем, сам выкарабкался, но пришлось отдать половину всего имущества. И за что меня так?
Когда он говорил, мы едва удерживались от смеха, но внешне хранили серьезный вид.
Таким образом, мы быстро взяли этого старосту в свои руки.
Новый староста деревни был нашим активистом, его выдвинули сами крестьяне.
С этого времени внешне власть в деревне принадлежала врагу, а на деле — нам.
Теперь все важные мероприятия предварительно тщательно разбирались на заседаниях партийной ячейки и лишь после этого претворялись в жизнь. Все мы, горсточка коммунистов, понимали, что каждый должен строить свою работу так, как того требовали обстоятельства, но, чтобы каждый товарищ мог еще честнее служить делу партии, он должен был готовить беспартийных товарищей к вступлению в ряды партии.
И вот накануне того дня, когда было принято решение [281] о расширении нашего отряда, славные ряды членов партии пополнились новыми товарищами.
Таким образом, все наши действия стали еще эффективнее благодаря проведению в жизнь воли партии и дисциплине.
Теперь мы могли приступить к созданию сети собственных осведомителей, опираясь при этом на население и зная, что деревенские старосты нас не подведут. Сначала мы смогли выделить специально для этой работы только двух — трех человек. По мере того как расширялась наша сеть, работа приобретала все более массовый характер. Обычно донесения передавались из одной соседней деревни в другую. При этом мы пользовались своеобразным шифром, который был известен только связным и нам. Например, слова «шлите продовольствие» означали «японцы», «шлите фураж» — «марионеточные войска» и т. д.
Дела наши шли хорошо. Теперь не нужно было ходить в деревни разъяснять и пропагандировать наши мероприятия. Народная молва о 8-й армии, вставшей на защиту родины от японских захватчиков, бойцы которой с любовью относятся к простому народу и хорошо обращаются с солдатами марионеточных войск, подобно птице, летела из деревни в деревню, из дома в дом, распространялась даже среди солдат в опорных пунктах противника.
Бандиты не появлялись в здешних местах. Марионеточные войска во время походов не осмеливались зверствовать и мародерствовать. Мы становились настоящими любимцами народа.
Наш отряд растет
Прошло около трех месяцев. Каждый из нашей девятки отдавал все свои силы и время для организации опорной базы.
В начале июля мы приняли в отряд первого добровольца, Эр Ва-цзы, нашего проводника. Этот умный, смелый и трудолюбивый парень был действительно «гол как сокол». Участка земли в несколько му, взятого в аренду, не хватало для того, чтобы прокормить всю семью. Когда умер отец, ему и двух лет не было. Кроме матери, в семье трудоспособным был лишь старший брат. Мать [282] и он батрачили. Старшему брату вот уже сорок лет скоро стукнет, но он все еще холост — жениться не позволяет нищета. А сам Эр Ва-цзы? С малых лет пас он овец у богатых хозяев, голодал и мерз десять с лишним лет. Несколько месяцев назад марионеточные войска и бандиты реквизировали почти всех овец в деревне, и ему пришлось вернуться домой и перебиваться чем придется. Вот он и поспешил вступить в наш отряд.
Через несколько дней после вступления Эр Ва-цзы в отряд он отправился к пастухам и бросил клич: «Пошли! Хватит вам переносить их ругань и побои. Восьмая армия разобьет японцев и поможет беднякам расправить плечи. Ее бойцы ближе родного брата! Пошли в отряд!» Вскоре он привел двух пастухов. И хотя они были слишком молоды, они много перевидали на своем веку и закалились в тяжелом труде. Всякий, кто приходил к нам в отряд, становился агитатором и пропагандистом. Он мог без всяких опасений рассказывать своим родственникам и друзьям о достоинствах бойцов 8-й армии, а это очень трогало людей. Так бедняки, приходившие к нам в отряд, со временем стали его надежным костяком.
Кое-кто из чадолюбивых родителей стал по собственной инициативе присылать к нам своих детей с просьбой научить их помогать своим.
Итак, к концу 1942 года в составе нашего отряда уже насчитывалось более девяноста человек.
Встала проблема, как накормить и одеть этих людей. Где достать для них оружие и боеприпасы?
И вот тогда-то мы и увидели плоды проведенной нами работы, увидели великую силу политики Коммунистической партии.
Немало помог нам и тот самый марионеточный староста Го Ши-куй, которого мы в свое время проучили. На одном из собраний он добровольно внес в наш фонд много продовольствия. Затем, воспользовавшись родственными отношениями, он раздобыл для нас в Гуйсуе несколько десятков штук материи.
Приближалась первая зима, а без ваты нельзя было сделать теплой одежды. И тогда крестьяне дали нам овечьей шерсти.
Что же касается оружия и боеприпасов, то здесь нам не пришлось даже ударить палец о палец. Не только солдаты [283] марионеточных войск, один за другим бывавшие у нас, но даже некоторые командиры подразделений связывались со мной через старост деревень и выражали желание сотрудничать с нами. Я сначала заподозрил, что эти почтенные господа пытаются прощупать наши силы, но, побывав у нас, они обычно присылали нам патроны. Солдаты тайком приносили нам собранные ими патроны — от имени отделения или от нескольких человек. Они говорили:
— Не беспокойтесь, если какой-нибудь японец это обнаружит и поставит нашего брата в затруднительное положение, мы с ним разделаемся.
Если их подразделение передислоцировалось, они оставляли нам обоймы и патроны.
Японцы бесновались. Они распорядились проверять, соответствует ли у солдат марионеточных войск число патронов числу стреляных гильз. Но эта мера лишь усложнила их порядки и нисколько не повлияла на пополнение наших боеприпасов. Солдаты марионеточных войск приносили нам патроны, а мы отдавали им стреляные гильзы. Вот и все.
А как же иначе? Мы могли преодолевать любые трудности лишь при абсолютно правильной политике, то есть опираясь на массы.
Мы твердо верили в то, что наш небольшой отряд будет расти и крепнуть, что наша деятельность даст хорошие плоды, что мы сможем здесь и работать и сражаться!
Разгром коварных замыслов врага
В горные деревни пришла весна. Мы с радостью встретили ее: нас ждала новая работа и новые победы.
Прошло несколько месяцев, и противник наконец выделил более трехсот солдат из гарнизона Гочэна и всех опорных пунктов для проведения карательной операции. На этот раз противник сумел подобраться к нам скрытно, и, когда мы обнаружили его, он был уже недалеко от пещер, занятых нашим отрядом. Отряд наш не получил еще настоящей боевой закалки, и немудрено, что кое-кто из бойцов чувствовал себя неуверенно. Судя по всему, было уже поздно рассредоточивать отряд и оставлять пещеры. Оставалось принять бой. Спокойствие [284] командира в бою вселяет уверенность в сердца бойцов. Я приказал товарищам подготовиться к бою и ничего не предпринимать без команды.
Карательный отряд во главе с офицером марионеточных войск и японским офицером-инструктором быстро приближался к пещерам.
Я приказал товарищам приготовить гранаты. Вдруг офицер марионеточных войск отдал команду:
— Отряду быстро двигаться к деревне Кундунлинь! — и, повернувшись к японцу, добавил: — Вперед! Как можно быстрее к деревне Кундунлинь!
Японец удивленно спросил:
— Как, здесь нет солдат восьмой армии? Ведь они обычно находились здесь! Стоило нам прийти, как их уже нет?!
Офицер марионеточной армии тотчас же браво ответил:
— У командира отряда восьмой армии есть уши. Партизаны скрылись, как только мы стали приближаться.
Кавалеристы повернули назад. Вскоре цокот копыт замер вдали.
Эта внезапная встреча с противником заставила нас повысить бдительность, усилить нашу разведку и связь. Командир марионеточного эскадрона, оказывается, искал случая вступить с нами в контакт.
И мы вновь получили доказательство успеха политики партии.
Многочисленные карательные экспедиции, предпринимавшиеся против нас, не имели никакого успеха. В это время в деревнях в районе нашего расположения было выявлено несколько вражеских лазутчиков. Переодетые в форму гоминьдановской армии, они заявляли, что ищут нас для установления связи. В то же время лазутчики выспрашивали у крестьян о нашем отряде. Однако наши друзья быстро раскусили, кто они такие, без особого труда поймали их и доставили к нам.
Эти лазутчики были посланы японцами из Хэлиня и Гуйсуя для проведения в нашем районе разведывательной работы. Но они так ничего и не смогли узнать. А нам рассказали о системе тайной агентуры врага в уездном и провинциальном центрах и передали списки вражеских агентов. Мы выловили всех членов этой разведгруппы. [285]
Некоторых из них, завербованных путем угроз и шантажа, мы простили. Впоследствии они стали нашими осведомителями и сообщали нам о численности и дислокации сил противника в Хэлине, Гуйсуе и других местах. Теперь мы располагали довольно полной информацией о противнике.
Мы становились для противника все более и более опасными. Враг дивился: как же так? Во время карательных походов солдаты 8-й армии как сквозь землю проваливаются, разведка тоже ничего не находит, о действиях партизан крестьяне легенды складывают. Чтобы держать население в постоянном страхе и оказывать на нас постоянное давление, японцы создали в районе действия нашего отряда несколько новых опорных пунктов.
В этих опорных пунктах были расквартированы гарнизоны марионеточных войск. Это оказались в основном наши старые знакомые. Они установили с нами контакт и сообщали нам о всех намерениях японцев. Солдаты марионеточных войск, отправляясь якобы за продовольствием и фуражом или в разведку (для обнаружения частей 8-й армии), на самом деле встречались с нами, чтобы совместно обсудить, как расправиться с японцами и выбить не нас, а японцев и уничтожить их опорные пункты. Днем они, произведя видимость разведки, докладывали японцам, что «солдат восьмой армии нет», а вечером мы посылали людей, чтобы нарушить безмятежный покой японцев в опорных пунктах винтовочными выстрелами, которые служили достаточным поводом для того, чтобы солдаты марионеточных войск могли привести в смятение японских инструкторов своими сообщениями о подходе крупных сил 8-й армии. Если японцы отвечали огнем, солдаты марионеточных войск стреляли в воздух. Прикажут японцы сделать вылазку, солдаты выйдут, откроют беспорядочную стрельбу. Расстреляв патроны и побросав винтовки и подсумки, возвращаются назад. Обо всем этом мы договорились с солдатами марионеточных войск.
Вот почему японские инструкторы не знали покоя ни днем, ни ночью, постоянно торчали у амбразур и не могли отдохнуть и хорошенько выспаться. Они не осмеливались и носа высунуть из сторожевых укреплений.
В борьбе с врагом нам удавалось выявить скрытых [286] предателей, прикидывавшихся нашими друзьями. Мы узнали, что командир отряда марионеточных войск, занимавшего опорный пункт в Алацини, тайно донес японскому командованию в Гуйсуе о том, что марионеточные войска, расположенные в других опорных пунктах, поддерживают связь с 8-й армией. Командиры этих подразделений попали под суд. Тогда солдаты и офицеры марионеточных войск обратились к нам с просьбой как-то отвести нависшую над ними угрозу, чтобы сохранить между нами установившиеся отношения. С этим закоснелым предателем мы решили расправиться немедленно. Внезапным ударом опорный пункт был взят, мы захватили при этом вооружение противника, открыли зерновые амбары и раздали зерно беднякам.
Исчерпав все возможности и средства борьбы, противник выделил более тысячи солдат для организации широкой карательной экспедиции. И хотя он вел наступление сразу на многих участках, мы все же каждый раз прорывали вражеское кольцо благодаря поддержке населения, благодаря мудрости масс, товарищеской сплоченности и сознательной дисциплине.
Так были сорваны коварные замыслы врага.
На Гуйсуйской равнине
Все мы чувствовали, что нам стал мал контролируемый нами район. Нашему выросшему отряду для маневра нужен был теперь широкий простор, иначе нам грозила потеря маневренности. К расширению района мы стремились не только из тактических соображений, но и из-за недостатка продовольствия в горах и трудностей снабжения. Ведь мы не могли обходиться без пищи и обмундирования. Еще более важной задачей было установление связи с партизанским районом в Западной Суйюани и использование для этого коммуникаций Гуйсуйской равнины.
Поэтому мы должны были начать боевые операции на равнине.
Основой успеха наших операций послужили хорошие взаимоотношения между населением гор и равнины. Всякий, кто приходил в горный район навестить родственников [287] или знакомых, становился нашим другом и помощником.
На таких людей мы и опирались в нашей работе.
Сначала мы направили на равнину небольшой отряд — несколько отделений. Командование этим отрядом было поручено товарищу Ван Хун-циню.
Обстановка на равнине была сложнее, чем в горном районе. Там находилось больше японских опорных пунктов, больше вражеских солдат, сильнее чувствовался японский гнет. Больше было и предателей. На первых порах мы не смогли выделить значительное число людей для того, чтобы повести работу среди местного населения, и наш отряд мог действовать только из подполья. Но со временем наша работа стала понемногу развертываться. Население прятало наших бойцов. Для этого кое-кто стал делать тайники в стенах своих домов. Некоторые выдавали наших бойцов за своих родственников и друзей.
Чтобы установить связь с нашими войсками в Западной Суйюани, товарищи из отряда тщательно выявляли среди крестьян торговцев, лоточников, погонщиков, тех, кому приходилось бывать в западной части провинции, находили среди них надежных людей. Для этого нам приходилось то трудиться вместе с крестьянами, то торговать с торговцами.
Вскоре был найден один мелкий лавочник, регулярно бывавший в Западной Суйюани по своим торговым делам, который знал о деятельности и месторасположении партизанской базы на западе провинции и которому приходилось торговать с партизанами. Когда мы попросили его передать наше письмо, он с радостью согласился и отправился в путь, зашив письмо в подкладку своего халата.
Первое письмо дошло по назначению. В ответном письме нам предлагалось направить человека для встречи в небольшую деревушку, расположенную в пятнадцати километрах к западу от Гуйсуя.
Мы отнеслись к этому сообщению со всей серьезностью и осторожностью. С лавочником пошел сам товарищ Ван Хун-цин, чтобы не упустить этой счастливой возможности.
Итак, долгожданная связь с Западной Суйюанью наконец была установлена. [288]
В это же время мы установили контакт с Лянчэном — на востоке и с Цинхэ — на юге.
Шла весна 1943 года, весна, которая вдохнула в нас новые силы!
Противник прибегает к «подкупу»
Если раньше мы воевали на свой страх и риск и в одиночку, то теперь постоянно получали указания от высших партийных и правительственных органов и поддержку со стороны соседних партизанских отрядов. Наша вера в победу стала еще крепче, а боевые операции приняли еще более активный характер.
Мы увеличили численность своего отряда, так как теперь действовали и в горном районе, и на равнине. На первых порах мы отобрали отдельных товарищей для работы на равнине и отправили их в горы на кратковременную учебу.
Постепенно наш отряд вырос до ста семидесяти человек с лишним.
Конечно, все это не давало покоя японцам. Они использовали все, чтобы нарушить связи, установившиеся между нами и местным населением. Они арестовывали тех жителей, которые давали приют нашим товарищам, штрафовали их или посылали на принудительные работы. Арестованных пытали и избивали. Некоторые из близких нам людей исчезли бесследно. Все еще большую угрозу представляли тайные агенты противника. Но все это лишь еще больше разжигало в сердцах простых людей ненависть к врагу, еще сильнее сплачивало наши ряды.
Вот почему японцы возложили свои надежды на «подкуп».
Однажды, когда у нас шло совещание кадровых работников, было получено письмо. Мы полагали, что это какое-нибудь экстренное сообщение, и никак не думали, что это предложение о капитуляции, написанное командующим японскими войсками в Суйюани. В письме говорилось:
«Его Превосходительству господину Ань
Вот уже год, как вы терпите здесь голод и холод, страдая под открытым небом. Вам известно могущество [289] императорской армии. Гоминьдановцы разбиты, от коммунистов осталась лишь небольшая горстка. Если вы приведете свой отряд и сдадитесь на милость императорской армии, император удостоит Вас почетного звания офицера императорской армии.
Командующий войсками Великой Японии в Суйюани»
Нас охватила такая лютая злоба от наглости японцев, что мы порвали письмо в клочки и написали достойный ответ. Вот он:
«Японские гады... Весь наш народ всегда будет ненавидеть вас за то, что вы напали на нашу страну, зверски истребляете китайцев, грабите их имущество. Китайский народ не простит этих злодеяний. Вам не удастся поставить на колени китайский народ. Хотя гоминьдановцы и разбиты, осталось еще немало китайцев, которые под руководством Коммунистической партии непременно вышвырнут вас из Китая, или вам придется лечь костьми на нашей земле. Все это лишь вопрос времени.
Что касается капитуляции, то не нам, а вам нужно хорошенько подумать об этом. Вам остается лишь один путь, и мы советуем — бросайте поскорее оружие и капитулируйте перед китайским народом!
Ань Го-фэн»
Не прошло и месяца, как японцы прислали еще одно письмо:
«Его Превосходительству господину Ань
Не стоит сердиться, императорская армия могущественна и навсегда останется в Китае. Дела гоминьдановцев совсем плохи, а коммунисты ничего не смогут сделать. Если вы не капитулируете, императорская армия вас уничтожит. Хотите вы жить? Чем страдать в горах, лучше приходите к нам, будете офицерами императорской армии.
Командующий войсками Великой Японии в Суйюани»
Мы ответили таким письмом:
«Японская гадина... Бросай-ка побыстрее оружие да капитулируй перед китайским народов. Ты и оглянуться [290] не успеешь, как будешь уничтожена бойцами 8-й армии Выбирай, что лучше, — капитулировать или умереть в Китае!
Ань Го-фэн»
Не помню, сколько раз еще получали мы письма. Все японские чиновники, начиная от провинциального начальства и кончая начальством уездным, пытались нас «подкупить». Но никто из нас не проявлял никакого желания как-нибудь реагировать на подобное заигрывание врага.
Когда все их попытки провалились, они решили действовать через деревенских старост. Но старосты отвергли их домогательства, заявив, что у каждого только одна голова и что никто из них не осмелится явиться в отряд 8-й армии с поручением от японцев.
Окончательная победа
В 1944 году гитлеровские бандиты под ударами героической Советской Армии катились к собственной гибели. Все труднее становилось положение японцев на Тихом океане. В Китае они развернули так называемое генеральное наступление по всему фронту, но и оно не могло скрыть царившей в их рядах паники и растерянности. Народные войска вынуждали японцев оставлять один укрепленный пункт в горах за другим. Японцы сосредоточивались только на коммуникациях.
Все это вливало в нас новую энергию. Мы знали, что победа не за горами.
Мы использовали каждый факт для воспитания наших бойцов и местного населения, вскрывая перед ними истинное лицо врага: разъясняли текущие события, добивались, чтобы всем стала понятна необходимость борьбы за окончательную победу над врагом и т. д.
В конце марта — начале апреля из Пяньгуаньского подрайона пришло указание, которое взволновало нас всех: нужно было создать народное правительство уезда Хэлинь, продолжать операции по расширению опорной базы, активизировать боевые действия в тылу противника. [291]
Это решение партии и вышестоящих правительственных органов окрылило бойцов. Мы не сомневались, что теперь наше влияние в народе еще больше возрастет. Мы понимали, что в основе этого решения лежит безграничное доверие партии к нам, и это особенно радовало и воодушевляло всех бойцов.
Мы провели в населенных пунктах небольшие собрания, на которых рассказали народу об этом решении партии. Решение создать уездное народное правительство вызвало широкий отклик. Крестьяне говорили: «За антияпонским правительством мы будем как за каменной стеной». Таковы были народные думы и чаяния. Местное население давно поняло, что существует единственная сила, способная поднять многомиллионный китайский народ на героическую борьбу с захватчиками, что эта сила — Коммунистическая партия. Партия пользовалась здесь большим авторитетом, поэтому народ поддерживал нас и доверял нам.
Во второй половине 1944 года к нам на работу были присланы начальник уезда и несколько кадровых партийных работников. Меня назначили секретарем уездного комитета партии. С этого времени уездное правительство приступило к работе, у нас появились люди, специально занимавшиеся работой в правительстве...
Чтобы укрепить свою политическую власть и обеспечить высокую маневренность отряда, мы разработали общий план увеличения его численности. Каждый район должен был создать собственный партизанский отряд, а уезд, в дополнение к имевшимся силам, создавал кавалерийский отряд.
Население всемерно помогало нам. Местные жители передали партизанам своих лучших коней.
Бойцы регулярной армии прислали нам трофейное вооружение и лошадей, захваченных у японцев.
Так были созданы в каждом районе свои партизанские отряды. В уезде были сформированы два больших партизанских отряда (пехотный и кавалерийский). К этому времени у нас уже было не менее четырехсот человек.
Обеспечить этих четырехсот человек всем необходимым не так-то просто. Уже нельзя было просить всего у местного населения. Поэтому мы решили принять участие в полевых работах. Тщательно обследовали местные [292] хозяйства, учли земельные участки. Уже в начале 1945 года мы смогли собирать поземельный натуральный налог, справедливо распределив налоговое бремя, и даже помогали отрядам на северо-западе.
К этому времени положение созданной нами опорной базы окончательно упрочилось. Марионеточные органы власти существовали лишь формально.
В начале апреля 1945 года я получил сообщение из подрайона о том, что центральные партийные органы назначили меня делегатом от партийных организаций Южной Суйюани (городов Хэлинь, Лянчэн, Цинхэ) на седьмой Всекитайский съезд партии. Мне предстояло увидеть Председателя Мао Цзэ-дуна и членов ЦК, а также руководителей и делегатов партийных организаций всех районов страны. Все это наполняло меня невыразимой радостью. Однако путь оказался невероятно трудным. Не говоря уже об опасных горных дорогах, вдоль которых еще имелось много укреплений противника, остальные дороги также постоянно патрулировались, и приходилось быть очень осторожными, поэтому мне и связному с большим трудом удалось пробраться сквозь вражескую блокаду. В общем, когда мы наконец добрались до центра подрайона — города Пяньгуань, съезд в Яньани уже начался.
С согласия центра я на некоторое время задержался в Пяньгуани для учебы и для того, чтобы доложить о проделанной работе. Здесь мы детально знакомились с международным и внутренним положением. Особое внимание уделялось изучению важных пунктов программы партии относительно новодемократической революции.
В дальнейшем подрайон дал нам указание о создании Хэлиньского сводного отряда, что помогло бы сконцентрировать силы под единым руководством для ведения боевых действий совместно с главными силами. В это время наши 2-я и 3-я бригады уже продвинулись на запад и на юг Суйюани, с каждым днем приближаясь к частям противника, оседлавшим коммуникации.
Для усиления руководства боевыми частями к нам прислали командира сводного отряда, начальника штаба и командный состав. Нам были доставлены пулеметы, гранатометы и другое вооружение. Наши силы значительно выросли. [293]
В июне сводный Хэлиньский отряд был создан. Он состоял из четырех батальонов и насчитывал более шестисот бойцов. Общая численность наших сил, включая партизанские отряды в районах, достигала почти восьмисот человек.
Среди бойцов были не только местные крестьяне, но и бедные горожане, ремесленники и мастеровые, рабочие кустарных мастерских, студенты и гимназисты. И хотя мы не знали этих людей, с радостью встречали каждого, кто изъявлял желание идти с нами одной дорогой борьбы.
С бойцами велась напряженная политическая и военная подготовка. Мы активно готовились к тому, чтобы нанести врагу последний сокрушительный удар.
8 августа 1945 года Советский Союз объявил войну империалистической Японии. 9 августа героические советские войска вступили на территорию Северо-Восточного Китая, чтобы помочь нашему народу навсегда покончить с японскими бандитами. Эта радостная весть немедленно распространилась повсюду. Все бурно выражали свой восторг.
10 августа главнокомандующий Чжу Дэ отдал приказ о переходе в наступление. Частям 8-й и Новой 4-й армий предстояло начать решительное наступление на районы, захваченные противником. И вот мы, как и все наши войска, преисполненные безграничной радости, приступили к выполнению приказа товарища Чжу Дэ.
Маш отряд двинулся в направлении Хэлиня. Повсюду нас приветствовали местные жители. Их сердца переполняла радость освобождения. Вскоре мы вступили в Хэлинь. На улицах освобожденного города бурлило людское море. Мы торжественно объявили о создании Хэлиньского уездного народного правительства. [294]