Ожесточенные бои за Линьцзэчэн
В октябре 1936 года, после того как войска 1, 2 и 4-го фронтов Красной армии встретились в Хойнине, в провинции Ганьсу, Чжан Го-тао, нарушив решение Центрального Комитета партии, направил войска 4-го фронта в Синьцзян. Он утверждал, что якобы нужно «проложить международный путь».
...В ноябре на Северо-Западе уже довольно холодно, а мы, совершая переход через пустыню, не имели ни обуви, ни теплой одежды. У некоторых ноги были обернуты войлоком, который нам дали крестьяне. Многие же шли босиком с отмороженными пальцами. Холодный ветер, поднимая тучи песка, не давал открыть глаза, хлестал по лицу, вонзаясь в него тысячами жал. Пыль, смешиваясь с выдыхаемым воздухом, оседала на бородах и замерзала. Казалось, они были вылеплены из глины. Бойцы шли молча. Те, кто был не в силах выдержать холод, пытались укрыться в песчаных ямах. И тогда тучи песка, гонимые сильными порывами ветра, засыпали их, не успевших выползти из песчаных ям. Мы видели, как гибли в пустыне наши боевые товарищи, но ничем не могли помочь им. Сдерживая слезы, мы продолжали путь в безбрежном песчаном море. Пустыня! Сколько жизней наших революционных бойцов поглотила ты!
Вскоре кончились продукты. Голод с каждым днем ощущался все острее. Идешь, а тебя словно кто-то тянет назад невидимой веревкой. Так тяжело давался каждый шаг! А утром, когда подсчитывали пройденный путь, оказывалось, что за ночь проделали всего каких-нибудь десять километров!
Но не только голод и холод мучили нас. В пути на нас часто нападали войска реакционера Ма Цзя-цзюня. [174]
Боеприпасов было мало, мы избегали вступать в бой, старались двигаться ночью. Едва мы, измученные и обессиленные, вступали в какое-нибудь селение, чтобы передохнуть, нас настигала кавалерия противника. Она за два часа преодолевала расстояние, которое мы проходили за ночь. Мы вынуждены были наскоро устраивать амбразуры в ограде, рыть окопы. Боеприпасов с каждым днем становилось меньше, а пополнять их было неоткуда. Каждый патрон поистине был дороже золота. Вражеские кавалеристы скакали взад и вперед всего в нескольких десятках метров от нас. Гоминьдановская пехота, словно на гулянье, высокомерно разгуливала перед нашими окопами. Ничто так не могло вывести из себя революционного бойца, как наглость противника. Мы заряжали винтовки и, держа указательный палец на спусковом крючке, открывали огонь только тогда, когда враг подходил совсем близко. Отогнав врага, мы разряжали оружие и снова клали патроны в подсумок. В сумерках мы выступали. Но, как только наступало утро, враг опять настигал нас. И тогда мы стойко держались дотемна и снова уходили от преследования. Голодные, мы все туже и туже затягивали ремни. В то время нам еще не было известно, что наш поход в Синьцзян — результат предательской тактики Чжан Го-тао. Мы знали одно: мы — бойцы Красной армии и готовы преодолеть любые трудности, выдержать любые испытания. Мы твердо верили, что революция непременно победит, что будущее принадлежит нам.
Прошло много дней и ночей, прежде чем 5-й корпус Красной армии прибыл в Гаотай, что в западной части провинции Ганьсу. К тому времени к городу Линьцзэчэну, расположенному к юго-востоку от Гаотая, подошли подразделения Главного штаба, а также часть, прикрывавшая движение наших войск, следовавших за 5-м корпусом.
Подразделения Главного штаба расположились в самом городе Линьцзэчэне, а часть прикрытия — в нескольких окрестных деревнях, в полутора километрах юго-западнее города.
Вскоре пришло сообщение: в Гаотае войсками реакционера Ма Цзя-цзюня окружен наш 5-й корпус. Через некоторое время две кавалерийские и одна пехотная бригады гоминьдановцев подошли к Линьцзэчэну. Враг [175] ставил перед собой задачу — окружить и уничтожить нас по частям. Командование приказало организовать оборону Линьцзэчэна и во что бы то ни стало удержать город до подхода 30-го корпуса.
В городе Линьцзэчэне располагались обоз, в котором хранились денежные средства Красной армии, небольшой арсенал — единственный во всей Красной армии, который мог производить ручные гранаты и патроны, госпиталь, различные органы снабжения... Здесь же находилась комендантская рота, а также некоторые руководящие работники, несколько сот женщин, обслуживающий персонал. Разумеется, в боях могли участвовать лишь бойцы комендантской роты. Все остальные не имели никакого боевого опыта. Можно себе представить, как трудно было удержать Линьцзэчэн при таком слишком неравном соотношении сил.
В то время я работал в четвертом отделе Главного штаба. Руководство всеми подразделениями и службами штаба, находившимися в Линьцзэчэне, осуществлял начальник отдела тыла Чжэн И-чжай. В эти дни суровых испытаний, выпавших на нашу долю, Чжэн И-чжай приказал мне возглавить силы штабных учреждений для обороны городской стены. Он сказал:
— Товарищ Цинь Цзи-вэй, наше положение в настоящее время очень трудное. Но мы должны защищаться до последней капли крови.
Изучив обстановку, я мобилизовал всех — командиров и бойцов, мужчин и женщин. Мужчины несли охрану городской стены, женщины готовили пищу, ухаживали за ранеными, собирали камни (камни тоже пригодились в бою). Два взвода комендантской роты обороняли городские ворота — наиболее уязвимые места. Один взвод был оставлен в резерве, и его направляли туда, где возникала наибольшая опасность.
Ночью подул сильный северо-западный ветер. Он пронизывал до костей. Я с резервным взводом совершал обход городской стены. Город Линьцзэчэн — небольшой, но городская стена прочная, удобная для обороны. За городом, куда ни посмотришь, — местность ровная, открытая. Невдалеке начиналась пустыня. Вражеские кавалеристы группами разъезжали возле городской стены. Гоминьдановцы разбили палатки, развели костры. Они пели непристойные песенки. [176]
— Товарищ начальник, разрешите чесануть эту шваль из пулемета. Сволочи, думают, что они сильны, — до глубины души возмущался шедший за мной пулеметчик. Он снял с плеча пулемет, взял его в руки и широко раскрытыми глазами вопрошающе смотрел на меня.
— Товарищ начальник, разрешите проучить этих бешеных собак, — обращались ко мне бойцы комендантской роты.
— Пусть товарищи из комендантской роты поддержат нас огнем из винтовок, а мы пойдем рассчитаемся с бандитами. Не смотрите, что мы женщины. Говорят, у них пять генералов, а если и больше, то мы и им можем снести их лошадиные головы, — возмущалась полная женщина, гневно сверкая глазами.
— Пусть женщины остаются здесь, а мы ударим по врагу! — просили разрешения штабные работники.
Мне тоже хотелось взять в руки маузер и с криком «в атаку!» повести бойцов в наступление. Но сейчас я не мог сделать этого: у нас было всего лишь два легких пулемета, другим оружием, кроме винтовок и нескольких маузеров, мы не располагали. Патронов также было очень мало. Кроме того, мы не знали, когда подойдет 30-й корпус. Прошел только один день, как мы оказались в окружении. Гоминьдановцы еще не предприняли ни одной атаки. Но мы были готовы отразить их удары. Выход же за городскую стену, на открытую местность, ничего хорошего, кроме больших потерь, не сулил. Я подавил в себе гнев и сказал, обращаясь ко всем:
— Наша задача сейчас, поскольку еще не подошли главные силы 30-го корпуса, — стойко защищать город Линьцзэчэн. Обороняясь и нанося противнику потери, мы тем самым выиграем время.
Товарищи слушали меня молча. Глаза их горели гневом и ненавистью к врагу.
Пользуясь тем, что гоминьдановцы не предпринимали никаких действий, мы продолжали активно готовиться к обороне. Одни заостряли деревянные колья и бамбуковые жерди, другие носили на стену кирпичи, камни — все, чем можно бить противника; более двадцати рабочих арсенала плавили бронзовую утварь, медные деньги, отобранные у тухао{55}, и изготовляли ручные гранаты; [177] бойцы комендантской роты и работники отделов и служб Главного штаба чистили винтовки. Словом, были заняты все: и командиры, и бойцы, и мужчины, и женщины. У многих руки были в кровавых мозолях и ссадинах, у женщин опухли от тяжестей плечи, все изнемогали от усталости, но ни один человек не жаловался на трудности, каждый находился на своем месте.
На другой день, едва начало рассветать, гоминьдановцы подвергли Линьцзэчэн ожесточенному обстрелу из орудий. Дым и пыль окутали город. Куски кирпича вместе с осколками снарядов дождем падали на землю. Разрывы снарядов, крики людей, ржание лошадей сотрясали весь Линьцзэчэн. Наши командиры и бойцы, укрывшиеся за городской стеной, крепко сжимая в руках винтовки и маузеры, а те, кто не имели оружия, приготовив гранаты, камни, кирпичи и самодельные пики, ожидали приближения вражеской пехоты. Падали раненые товарищи, и тотчас же на их место вставали другие. Пламя гнева пылало в сердце каждого из нас.
Через несколько минут вражеская пехота пошла в атаку. Мы встретили гоминьдановцев залпом из всех имевшихся у нас винтовок. Вслед за этим на головы врага посыпались ручные гранаты, камни, кирпичи. Завязался ожесточенный бой. Земля по ту сторону стены была усеяна осколками гранат, камнями, кирпичами и вражескими трупами. Ничего не добившись, гоминьдановцы вынуждены были отойти назад.
Я доложил Чжэн И-чжаю о результатах боя. Затем пошел вдоль стены посмотреть, что делают бойцы. Где бы я ни был — всюду люди были заняты: одни хоронили убитых, другие уносили раненых, третьи заделывали проломы в кирпичной стене... В одном месте я увидел, как один товарищ из комендантской роты, кажется командир отделения, обучал стрельбе женщину, ту самую, которая вчера собиралась сразиться с гоминьдановскими бандитами. Я подошел к ним и спросил:
— Ну как, всыпали гоминьдановцам?
— Так им и надо, не будут лезть, — ответил командир отделения.
Он сдержанно улыбнулся и сказал:
— Товарищ начальник, вам с Чжэн И-чжаем надо хорошенько отдохнуть! Ведь вас только двое, а нас целый город. [178]
— Верно! Товарищ начальник, не беспокойтесь, идите отдыхать! Противнику легче взобраться на небо, чем войти в город, — вмешалась в разговор женщина.
В это время подошел боец невысокого роста и, обращаясь ко мне, сказал:
— Товарищ начальник, передай командиру Чжэн И-чжаю и главнокомандующему, что гоминьдановцы только тогда поднимутся на городскую стену, когда у них вырастут крылья, а так пусть и не думают, что им удастся войти в город.
Все одобрительно засмеялись.
Меня глубоко тронула уверенность бойцов в своих силах. С такими прекрасными людьми можно было преодолеть любые трудности, победить любого врага. Поговорив еще немного, я распрощался с ними и продолжал обход. Где противник завтра будет наступать? Все ли мы подготовили? Когда может подойти 30-й корпус? Если он придет не скоро, то сумеем ли мы выдержать натиск врага?.. Эти вопросы все время вертелись у меня в голове. До самого утра я ходил и думал, искал на них ответа...
Бои продолжались уже несколько дней. И за все это время никто из нас, защищавших город, ни разу как следует не поспал.
Боеприпасов с каждым днем становилось меньше и меньше, наши потери продолжали расти. В то же время атаки противника становились все более ожесточенными.
На четвертые сутки противник начал яростный штурм города одновременно с нескольких сторон. Он словно демонстрировал перед нами свою мощь: нас атаковала и кавалерия, и пехота. Гоминьдановцы, крича изо всех сил, снова подошли к городской стене. Вражеская артиллерия беспрерывно обстреливала город. Все наши люди, даже раненые, поднялись на стену.
Я дал волю своему гневу. С пулеметом в руках я шел туда, где вражеским солдатам удавалось взбираться на стену, и расстреливал их до тех пор, пока последний не свалился вниз. Не успели мы отразить атаку на северозападной окраине, как враг полез в пролом в северо-восточной стороне города. Я с резервным взводом тотчас же быстро устремился туда. В пролом полетели кирпичи и камни. Один боец, размахивая привязанной на [179] веревке самодельной ручной гранатой, словно дубинкой, бил взбиравшихся по лестнице вражеских солдат. Стоило только гоминьдановцу подняться на стену, как перед ним вставал боец с длинной пикой и опрокидывал врага вниз. Другой боец орудовал шестом. Пытаясь взобраться на стену, гоминьдановцы подгоняли друг друга и истошно кричали:
— Вверх! Вперед! Берите в жены коммунистических бандиток!
Я видел, как полная женщина с забинтованной головой, которая в первый же день просила у меня разрешения дать ей возможность проучить врага, схватила большой камень и что было силы швырнула его в гоминьдановского солдата, показавшегося на стене.
Натиск врага не ослабевал. Отовсюду неслись крики, раздавались вопли и стоны раненых. Солдаты полевой жандармерии, размахивая саблями, гнали гоминьдановцев на штурм городской стены. Я расстреливал их пулеметным огнем. А в это время бойцы комендантской роты сбрасывали вниз вражеских солдат, пытавшихся взобраться на стену. Я слышал, как командир комендантской роты крикнул: «Толкай!» — и несколько лестниц одновременно полетело вниз. Бойцы тут же брались за винтовки и гранаты.
В самый разгар боя меня ранило в левую руку, и я вынужден был уйти на перевязочный пункт.
Вскоре стрельба стихла. Ко мне пришел командир комендантской роты. Он доложил, что противник прекратил атаки, а затем сказал:
— Ни о чем не беспокойся, поправляйся! Пока я жив, пока в нашей роте будет оставаться хоть один боец, ни один вражеский солдат не войдет в Линьцзэчэн.
Меня взволновала товарищеская забота бойцов обо мне и их непреклонная воля к победе; чем тяжелее, труднее условия, тем мы сплоченнее. В таком единстве — источник нашей непобедимости.
Бои продолжались еще несколько дней. Однажды пришло тяжелое известие: противник захватил Гаотай, погиб командир 5-го корпуса Дун Чжэнь-тан; один из командиров из части прикрытия совершил подлое предательство — сдался противнику. Мы отчетливо сознавали, что гоминьдановцы постараются собрать силы, чтобы уничтожить нас. И именно тогда командование приказало [180] нам оставить город и, действуя по своему усмотрению, идти на соединение с 30-м корпусом.
Оставив в городе два отделения комендантской роты с задачей отвлечь на себя силы противника, мы ночью покинули Линьцзэчэн, который стойко удерживали в течение недели. Но едва мы отошли от города на расстояние одного километра, как услышали впереди себя выстрелы. И сразу же тихая, словно мертвая, пустыня зарокотала, как будто рушилось небо и раскалывалась земля. Откуда ни возьмись, появились вражеские солдаты, пешие и конные; они стреляли из винтовок, размахивали саблями. Нас окружили со всех сторон. Отовсюду раздавались крики «в атаку!», «брать живьем!», их заглушали звуки выстрелов. Огненные линии перекрещивались в ночном небе, окутанном дымом и пылью.
Я понял, что здесь опять измена. Противник узнал о нашем передвижении и устроил засаду. Смертельная ненависть к изменнику огнем обожгла сердце. Я выхватил маузер и крикнул:
— Товарищи, за мной, в атаку! — Я бросился навстречу противнику. И в тот же миг бойцы комендантской роты подхватили: «В атаку!» На врагов словно хлынул поток воды, прорвавший дамбу. Пулеметными очередями и гранатами мы прокладывали себе путь. Те, у кого был штык, кололи врага штыком, другие же дрались прикладами, рубили захваченными у врага саблями, наносили удары привязанной на веревке гранатой.
Противник не выдержал натиска наших бойцов и отступил. Мы вырвались из окружения.
На следующий день мы встретились с 30-м корпусом. [181]