Под холодными волнами

Капитан-лейтенант Филипп Васильевич Константинов (ныне капитан 1 ранга в отставке) в годы Великой Отечественной войны (1941–1942) командовал подводной лодкой Д-3 «Красногвардеец» Северного флота (впоследствии она стала гвардейской Краснознаменной).

Проявил себя мужественным и умелым командиром. Доблестный экипаж под его командованием, а затем под командованием капитана 3 ранга М. А. Бибеева, в дерзких и решительных атаках потопил 10 вражеских судов и 2 вывел из строя.

Подвиги матросов, старшин и офицеров — членов экипажа подводной лодки Д-3 «Красногвардеец» вошли яркой страницей в героическую летопись Северного флота.

Ныне гвардейский Флаг и славное имя корабля носит могучий атомный подводный ракетоносец.

Ниже публикуются фрагменты из книги Ф. В. Константинова «Под холодными волнами» (М., 1971). Кроме этой книги Ф. В. Константинов в соавторстве с И. И. Поповым написал книгу «Под перископом» (М., 1964). [218]

Московский поход

Этот насыщенный боевыми событиями поход «Красногвардейца» начался 22 сентября 1941 года. На море сильно штормило. Порывы ветра доходили до ураганной силы. Лодка выходила через узкий пролив, отделяющий остров Кильдин от материка и называемый Кильдинской салмой. Д-3 покидала базу самостоятельно, так как катера-охотники за подводными лодками из-за сильного волнения выйти в море не смогли.

Лодка еще не успела высунуться из-за мыса Могильного, как стоявшие на мостике приняли первый холодный душ. Огромные валы вползали на плоскую палубу и, дойдя до рубки, с шумом разбивались о ее ограждение. Корпус лодки сильно вибрировал. Пришлось уклониться в сторону от намеченного курса, чтобы создать для корабля более благоприятные условия. К тому же столь сильный шторм исключал вероятность атаки со стороны фашистских подводных лодок.

Поднявшись на мостик, старший политрук Гусаров предложил командиру лодки собрать в первом отсеке свободный от вахты личный состав и поставить ему задачи на поход.

Качка в первом отсеке чувствовалась значительно больше, чем в центральном посту, и у многих молодых краснофлотцев, разместившихся вокруг длинного обеденного стола, лица были бледные, но парни крепились и внимательно слушали командира. Он говорил о том, что узел морских сообщений, на котором поручено действовать подводной лодке, имеет для гитлеровцев очень большое значение. Пользуясь им, фашисты подвозят егерям генерал-полковника Дитла, действующим на этом участке советско-германского фронта, подкрепления и боеприпасы, а из портов Киркенес и Петсамо доставляют в Германию никелевую руду для своей военной промышленности, ибо перевезти все грузы по единственной шоссейной дороге, связывающей эти порты с другими пунктами Норвегии, невозможно. Командование флота поставило перед Д-3 ответственную задачу активными боевыми действиями нарушать движение конвоев по данной коммуникации.

Кто-то из команды попросил рассказать о том, какие помехи оказывали фашисты нашим подводным лодкам, действовавшим ранее в этом районе. Командир ответил на вопросы и, покинув первый отсек, поднялся на мостик. После его ухода беседу с подводниками продолжил военком корабля. Даже при первом знакомстве с Ефимом Васильевичем Гусаровым было видно, что перед тобой прекрасный коммунист, человек с открытой душой. За несколько лет службы со своим военкомом подводники хорошо [219] изучили его, знали и ценили его доброту и чуткость. К нему шли с любыми мыслями, вплоть до самых сокровенных. Перед ним раскрывали душу даже видавшие виды старшины и мичманы. Он был первым советчиком и молодым командирам, только ступившим на палубу подводной лодки.

Рассказывал Гусаров не торопясь, убедительно оперируя неопровержимыми доводами и фактами. Старший политрук завел речь о положении под Москвой. Он знал, что этот вопрос сейчас больше всего волнует экипаж лодки.

— Трудно бойцам под Москвой, — сказал он. — Наверное, так трудно, что мы и представить себе не можем. Но столицу они все равно не сдадут, и гитлеровским гадам ее никогда не видеть. Вы спросите, откуда я могу это знать? Очень просто. Я ставлю себя и любого из вас на место защитников Москвы. Разве бы мы от нее отступили или испугались смерти? Подумайте. А они такие же люди, как и мы. У фашистов пока техники больше, чем у нас. Со всей Европы собрали. Но и у нас будет техника, обязательно будет, и уже есть. А их хваленую авиацию и танки перемелют так же, как того «фоку», которого наш артрасчет в сопку вогнал.

В отсеке стояла напряженная тишина, нарушаемая только ударами волн о стальной борт лодки. Затаив дыхание, слушал экипаж своего военкома. Когда он закончил беседу, никто не спешил расходиться. Первым заговорил Николай Тарасов:

— Мне, Васе Морозову, Лене Проничеву и Саше Авдокушину лучше бы под Москвой драться. Мы бы показали гитлеровским воякам, как могут сражаться подводники-москвичи за свой родной город. Они бы на своей шкуре прочувствовали всю нашу ненависть к фашистским мерзавцам.

— Но ведь у нас москвичей гораздо больше, чем ты перечислил, — перебил Тарасова кто-то из краснофлотцев. — Ты не назвал Александра Силаева, Алексея Котова и Фаддея Виноградова. Они, правда, не в Москве живут, но в пределах Московской области.

— Совершенно правильное замечание, — присоединился к последней реплике Гусаров. — Я бы к перечисленным товарищам добавил еще одного нашего моряка. Он не живет в Москве и Московской области, но зато носит фамилию Москвин, а это тоже что-то значит.

Все посмотрели в сторону Москвина, сидевшего у хвостового оперения торпеды, и заулыбались.

— Но и это не главное, — продолжил свою мысль Гусаров. — Сейчас, дорогие товарищи, мы с вами все москвичи. Только поручено нам ее защищать не на волоколамском или смоленском направлении, а здесь, в Баренцевом море. Таков приказ командования. И мы его обязаны выполнить во что бы то ни стало. [220]

— Товарищ комиссар! Тогда давайте свой поход назовем Московским. И все, чего мы достигнем в этом походе, будет нашим вкладом в дело защиты столицы нашей Родины — Москвы, — вступил в разговор секретарь комсомольской организации Сергей Оболенцев.

С предложением Оболенцева согласились все присутствующие.

— Ну что же, я думаю, что протокол составлять не будем. Пусть это решение будет записано в наших сердцах, в наших думах, — в заключение сказал Гусаров. — Сейчас следует разойтись по своим отсекам и разъяснить всем товарищам, стоящим на вахте, наши задачи на предстоящий боевой поход, который мы решили назвать Московским.

Когда Гусаров после беседы в первом отсеке поднялся на мостик, он увидел прислонившегося к тумбе перископа командира дивизиона И. А. Колышкина, который, совершив несколько боевых походов на «щуках» и «малютках», снова шел в море на борту «Красногвардейца». К Колышкину подводники настолько привыкли, что считали его членом своего экипажа. Им казалось, что он и не уходил с борта их подводной лодки и воюет с ними без перерыва, начиная со второго боевого похода.

В своем неизменном белесом от морской воды кожаном реглане, шапке-ушанке и высоких кожаных сапогах Иван Александрович Колышкин был похож на моряка эпохи парусного флота. Колышкин много читал. Говорил он немногословно, но метко. В разговоре очень часто употреблял русские народные пословицы и поговорки. Однажды, еще в мирные дни, на конкурсе пословиц в Доме флота ему был вручен первый приз.

Штормовая погода продолжалась несколько суток. Даже самые молодые моряки свыклись с сильной качкой и четко несли службу на боевых постах. Плохая погода не волновала экипаж подводной лодки. Люди больше всего думали о предстоящей встрече с вражескими кораблями. Но море оставалось пустынным... Только спустя четверо суток на подходе к Тана-фьорду встретили первый фашистский транспорт. Это было 26 сентября 1941 года. Около 11.00 были обнаружены два небольших мотобота, а вскоре в поле зрения перископного глазка стал вползать транспорт водоизмещением около 2 тысяч тонн.

Первым транспорт обнаружил Борис Алексеевич Челюбеев. Большую часть времени он проводил в центральном посту и отлучался в другие отсеки только для осмотра своего обширного хозяйства и в тех случаях, когда требовалась его консультация при ремонтных работах. Не упускал он случая взглянуть через глазок перископа на внешний мир. Обращаясь к вахтенному командиру, он обычно говорил одну и ту же фразу:

— У тебя, наверное, глаза устали от напряжения. Дай взглянуть на белый свет. [221]

На этот раз Челюбееву повезло. Как только раздался его возглас: «Вижу корабль!» — по отсекам разнеслись пронзительные звуки колоколов громкого боя. Все заняли свои места по боевой тревоге. В лодке, как обычно в этом случае, наступила тишина. Все молча выполняли различные манипуляции у приборов и механизмов и по возможности старались послушать, что говорилось об обстановке на поверхности моря.

«Красногвардеец» лежал на курсе атаки и сближался с фашистским транспортом. В первый отсек по переговорной трубе и телефону полетела команда о приготовлении торпедных аппаратов к выстрелу. Когда умелые руки торпедистов привели торпеды в боевое положение, старший лейтенант Донецкий доложил в центральный пост:

— Торпедные аппараты к выстрелу готовы!

Вскоре стрелка торпедного телеграфа резко метнулась и остановилась на слове «Товсь». Эту команду отрепетовали по переговорной трубе. Напряжение в лодке еще больше возросло. Наконец стрелка электрического торпедного телеграфа снова дрогнула и замерла на команде «Пли».

Корпус «Красногвардейца» вздрогнул. Носовая часть лодки устремилась вверх, но мичман Нещерет своевременно переложил горизонтальные рули на погружение и удержал корабль на заданной глубине. Ему в этом деле хорошо помог старшина группы трюмных Проничев, как жонглер управлявший многочисленными клапанами воздушных и водяных магистралей.

Прошло около двух минут томительного ожидания, пока корпус лодки не ощутил на себе взрывы выпущенных торпед. Создалось впечатление, будто где-то очень близко лопнула труба или какой-то сосуд.

— Слышим взрыв торпеды — донеслось почти одновременно из нескольких отсеков.

Напряжение моментально сменилось оживлением. Больше всех ликовали торпедисты. Первая победа в битве под водой была одержана. Все сожалели, что налетевшие снежные заряды не позволили увидеть в перископ результат ратного труда. Но это нисколько не омрачило всеобщего приподнятого настроения.

Подводная лодка удалялась от вражеского берега, а в ее отсеках по-прежнему шла кипучая жизнь. Торпедисты приступили к перезарядке освободившихся торпедных аппаратов, электрики готовились к зарядке аккумуляторной батареи. Их старшина мичман Бибиков, кроме того, хлопотал над экстренным выпуском боевого листка.

Дул свежий западный ветер. Д-3 шла курсом на север. Бортовая качка, размахи которой доходили до 15 градусов, затрудняла работу торпедистов. Им на помощь пришли из других боевых частей комсомольцы-подводники Лебедев, Береговой, Малов, Перепелкин и Чернокнижный, добровольно пришедший на подводную лодку, чтобы заменить погибшего брата. [222]

С рассвета 27 сентября «Красногвардеец» снова крейсировал вблизи вражеского побережья. Вахту у перископа нес старший лейтенант Донецкий. Здесь же рядом, в боевой рубке, находился командир лодки, а в центральном посту на бессменной вахте на любимой разножке расположился командир дивизиона И. А. Колышкин.

Все, казалось, складывалось благополучно. Ветер заметно стих. Небольшие волны с белыми пенными гребнями создавали благоприятные условия для использования перископа. Видимость была хорошей. Но неожиданно вновь захандрили клинкеты газоотводов дизелей и появилась течь в пятом отсеке. Туда отправил ся инженер-капитан-лейтенант Челюбеев. В отсеке уже вовсю трудились мотористы и трюмные. Они стремились снизить до минимума поступление воды в трюм отсека. Эту воду часто приходилось откачивать вместе с эмульсией топлива, попадающей в трюм из дизелей. Огромные пятна всплывавшего на поверхность соляра демаскировали подводную лодку.

Старшина Николай Туголуков предложил смастерить специальный трубопровод, по которому забортная вода, минуя трюм и, следовательно, не загрязняясь, поступит прямо в уравнительную цистерну, откуда ее по мере необходимости можно будет откачивать за борт. Двое суток потребовалось Туголукову, Котову и Чернышеву на выполнение этой работы.

Но в тот момент, когда обнаружилась неисправность клинкета, мысль о поступившей в лодку воде моментально исчезла, так как вахтенный командир доложил о небольшом фашистском танкере, следовавшем на восток. Д-3 оказалась почти точно на его курсе. Командир решил атаковать танкер кормовыми торпедными аппаратами.

Теперь пришлось поработать торпедистам седьмого отсека под командованием старшины торпедной группы Анашенкова. По команде «Пли» они нажали на рычаги торпедных аппаратов, и две торпеды устремились на врага.

На этот раз облегчился не нос, а корма Д-3, и лодка, получив дифферент на нос, стала уходить на большую глубину, но мастерство Нещерета не позволило ей даже на несколько секунд притопить перископ.

Поскольку фашистский танкер шел без охранения, лодка и после залпа продолжала следовать на перископной глубине. Из-за волнения моря следы торпед видны не были, и подводникам снова пришлось переждать несколько томительных минут, пока не раздался взрыв одной из них, а в том месте, где находился танкер, не взметнулся к небу огромный столб воды, пара и дыма. Танкер тонул кормой. Его нос сильно приподнялся над поверхностью воды и затем стал медленно погружаться в морскую пучину. Эту картину успели посмотреть несколько подводников, находившихся по боевому расписанию в центральном посту. [223]

После атаки торпедистов седьмого отсека в шутку стали называть безработными, потому что запасных торпед у них уже не было и до конца боевого похода им только и оставалось драить до блеска пустые торпедные трубы.

Третья торпедная атака подводной лодки оказалась безуспешной. День был пасмурным, а море относительно спокойным.

— Вижу многочисленную рыболовную флотилию, — доложил стоявший на вахте у перископа старший лейтенант Соколов.

Командир и комдив поочередно внимательно осмотрели множество торчащих над горизонтом мачт.

— Что-то эти рыбаки больше похожи на пиратов, — сказал, отойдя от перископа, Колышкин и затем добавил: — Командир, рекомендую тщательно пронаблюдать за величиной изменения пеленга.

И действительно, вскоре быстрое изменение пеленга на мачты подсказало, что навстречу Д-3 на большой скорости движется отряд военных кораблей.

Колышкин спустился в центральный пост, устроился рядом с горизонтальщиком и замурлыкал про свои фиалки, а командир лодки и его помощник заняли места в боевой рубке.

С опущенным перископом Д-3 развернулась на курс атаки и полным ходом пошла на сближение с неприятельскими кораблями. Вскоре на горизонте показались мостики и трубы фашистских кораблей и командиру лодки удалось установить состав конвоя. 18 противолодочных кораблей составляли круговое ближнее и дальнее охранение большого океанского лайнера. Конвой следовал зигзагом со скоростью 18–20 узлов.

Д-3 находилась уже в 2–3 кабельтовых от кораблей, обеспечивавших дальнее охранение лайнера, когда был обнаружен сторожевик, устремившийся прямо на нее. Пришлось несколько увеличить глубину погружения. Подводники ожидали бомбометания, но тишину вскоре нарушил лишь приглушенный шум винтов удалявшегося вражеского корабля.

— Всплывай на перископную глубину! — услышал Нещерет команду из боевой рубки.

После подъема перископа выяснилось, что лодка преодолела внешнее охранение, но курсовой угол на лайнер был слишком большим. Даже на самом полном ходу лодка не смогла бы сблизиться с целью на дистанцию залпа. Но упускать такую ценную добычу не хотелось, и Д-3 продолжала атаку в надежде, что конвой изменит курс и тогда создадутся более выгодные условия.

Еще несколько раз пришлось нырять на глубину, спасаясь от форштевней неприятельских кораблей. Через некоторое время стало ясно, что выйти на дистанцию залпа невозможно...

Прошло почти двое суток. «Красногвардеец» маневрировал в непосредственной близости от берега, внимательно осматривал даже небольшие фьорды. Чтобы увеличить вероятность встречи с конвоями противника, ночью не стали уходить в район для зарядки [224] батарей, а производили ее прямо на боевой позиции. Но и это не помогло. Пустынные просторы моря действовали угнетающе.

— Наверное, у них не хватает эскортных кораблей, — высказал свое предположение стоявший на вахте у перископа старший лейтенант Соколов, а примерно через десять минут он возбужденно доложил:

— Вижу два судна. Идут встречными курсами.

— Боевая тревога! — понеслось по отсекам.

Краснофлотец, стоявший на вахте в центральном посту, еле успевал записывать в вахтенный журнал доклады командире отсеков. Когда командир Д-3 посмотрел в перископ, то кроме двух судов он увидел и два противолодочных самолета типа «Арадо», барражировавших на небольшой высоте. Они буквально висели над морем и, как прожорливые чайки, высматривали свою добычу. Колышкин посоветовал командиру лодки реже пользоваться перископом. При этом он добавил:

— Надо полагать, что период морских прогулок для гитлровцев закончился. Получив ощутимые удары от нашего «полностью уничтоженного» Геббельсом Северного флота, они от самостоятельных переходов транспортов начинают переходить к системе конвоев. В дальнейшем следует ожидать значительного увеличения числа эскортных кораблей на каждую охраняемую единицу.

Еще в период перезарядки торпедных аппаратов старшина 2-й статьи Александр Заборихин на густой тавотной смазке торпед вывел: «За Родину!», «За Москву!».

Старший лейтенант Соколов сидел на разножке и, сгорбившись, сосредоточенно производил расчеты по таблицам торпедной стрельбы. Их результаты — необходимый для атаки боевой курс и скорость хода — он передал командиру лодки, а тот отдал соответствующие команды рулевому и электрикам, стоявшим у станции главных электромоторов. Когда последний раз был поднят перископ, фашистский самолет находился прямо над подводной лодкой. До выпуска торпед оставались считанные секунды, поэтому опускать перископ было рискованно: можно было пропустить цель и сорвать атаку. Пришлось идти на риск и следовать с поднятым перископом, пока точка прицеливания — капитанский мостик фашистского транспорта — не подошла к перекрестью нитей перископа.

После залпа, когда все замерли, ожидая взрыва торпед, в центральном посту прорвало магистраль воздуха высокого давления. Вырываясь под большим давлением, он издавал пронзительный свистящий звук, от которого больно резало в ушах. Из-за этого свиста взрыва торпед никто не слышал. Взрывов глубинных бомб тоже не было. Значит, «Арадо» не обнаружил советской подводной лодки. Подвсплыв на перископную глубину, командир лодки, комдив и старший помощник Соколов увидели корму [225] только одного транспорта, уходившего по направлению к Тана-фьорду, над ним кружили два самолета.

— Пожалуй, нам не стоит отходить в море, а лучше продолжить поиск у берега, — предложил командир лодки комдиву. Тот с ним согласился, и Д-3 легла курсом на юго-восток.

Иван Александрович Колышкин не имел привычки вмешиваться в действия командира корабля даже в самые напряженные моменты. Чаще всего свои советы он высказывал в вопросительной форме. Когда ему казалось, что командир действует не совсем правильно, он спокойно спрашивал: «А не лучше ли поступить так?», «А что, если нам сделать вот так?..» Как правило, советы комдива воспринимались как приказания и выполнялись беспрекословно.

Однажды во время пребывания на позиции оборвался трос командирского перископа. Это серьезная авария, но ни у кого и не возникло мысли о возвращении в базу. Все думали только о том, как, не прерывая боевого похода, вернуть лодке полную боеспособность. Командир дивизиона предложил закрепить командирский перископ бугелем в полностью поднятом положении и целиком довериться золотым рукам боцмана Нещерета, который по командам из боевой рубки будет притапливать лодку на один-два метра, чтобы скрыть перископ от фашистских наблюдателей, а когда потребуется, на короткое время подвсплывать для осмотра горизонта. Командир лодки считал, что в таком положении почти невозможно выходить в атаку, особенно по охраняемым транспортам. В конце концов пришли к единому мнению — отойти в море и отремонтировать подъемное устройство командирского перископа.

За эту сложную работу взялись Туголуков, Бибиков, Рощин, Лебедев, Яковенко, Проничев, Чернышев. Трудолюбивые руки моряков вновь вернули лодке потерянное «зрение».

После третьей успешной атаки подводникам пришлось пережить очень тяжелые минуты. На подходе к селению Омганг был обнаружен конвой противника из четырех транспортов и около десяти кораблей охранения. Командир лодки решил атаковать конвой со стороны берега. Пересекли курс головного транспорта. Штурман Березин не отрывал глаз от секундомера, подстерегая точку поворота на боевой курс. Вдруг все ощутили толчок. Д-3 качнулась, выскочила на песчаную банку, показав рубку, и снова погрузилась, ударившись о грунт. Моторы немедленно были остановлены. Если бы рубка не показалась над поверхностью воды, можно было бы отлежаться, пока пройдет конвой, и затем уходить на более глубокое место. Но рубка могла быть замечена сигнальщиками кораблей противника, поэтому подводникам пришлось принимать срочные меры, чтобы как можно скорее уйти из опасного места.

При попытке дать задний ход Д-3 еще раз показала рубку. В это время она уже находилась на кормовом курсовом угле конвоя. [226] К счастью, на фашистских кораблях не заметили дважды всплывшую лодку: очевидно, им мешало яркое утреннее солнце, слепившее глаза. Если бы фашистам удалось обнаружить Д-3, то в таком критическом положении дело могло кончиться для нее плохо. Поэтому пришлось идти на риск: всплыли в позиционное положение, затем развернулись, отошли на более глубокое место и скрылись под спасательный слой воды. Когда опасность миновала, конвой был уже далеко.

Винить штурмана Евгения Березина за посадку на банку было нельзя. Он очень внимательно следил за местом лодки. Там, где Д-3 ударилась о грунт, на карте значилась глубина 26 метров, а фактически она оказалась равной 10 метрам. Молодой штурман прибыл на Д-3 после окончания военно-морского училища, когда лодка находилась на модернизации в Ленинграде. На ее борту он прошел по Беломорско-Балтийскому каналу, до поздней осени плавал в Белом море и затем привел Д-3 в Екатерининскую гавань.

Север с его капризной погодой требовал от штурмана глубоких знаний кораблевождения. Березин взялся за изучение морского театра. Вначале он обратил внимание на побережье Кольского полуострова, Белого моря, затем освоил по картам и лоциям изрезанное фьордами северное побережье Норвегии.

Во время походов Березин делал зарисовки берегов, и это не раз его выручало. Однажды при возвращении из похода Д-3 попала в густой туман. Не имея длительное время определений и не доверяя часто выходившему из строя гирокомпасу, Березнн сомневался в точности счисления. И когда сигнальщик доложил, что в разрыве между полосами тумана видны очертания какого-то мыса и на мостик вынесли лоцию, то оказалось, что в ней нет рисунков этого участка побережья. Тогда Березин принес альбом с зарисовками берегов, которые были сделаны им и его предшественниками. По этим зарисовкам штурман очень быстро опознал открывшийся мыс и, уточнив место подводной лодки, благополучно привел ее в базу.

Вскоре погода испортилась. Море штормило почти каждый день. Некоторое улучшение погоды наступило только 11 октября. В этот день после полудня лодка находилась в районе Конгс-фьорда. Видимость, правда, была еще плохой из-за снежных зарядов. Командир дивизиона и командир лодки находились в штурманской рубке и прикидывали, куда бы направиться для поиска противника, когда старший лейтенант Донецкий, стоявший у перископа, скомандовал:

— Боевая тревога! По пеленгу двести восемьдесят шесть вижу большой транспорт в охранении миноносца.

Колышкин и Константинов бросились в боевую рубку, а Донецкий, передав рукоятки перископа командиру лодки, помчался в первый отсек.

— Да! Это штука, — протянул Колышкин, когда командир уступил ему место у перископа. — Смотри не промахнись. Если [227] мы его стукнем, то он окупит сорванную последнюю атаку. Ну-ка, командир, всыпь фашистам за родную Москву!

Из трех выпущенных по транспорту торпед взорвались две. Вражеский сухогруз водоизмещением 5-б тысяч тонн отправился на дно. Налетевший снежный заряд не позволил пронаблюдать предсмертную агонию фашистского судна, но его гибель подтвердил акустик, который доложил, что после взрыва торпед шум винтов транспорта прекратился. Почему немецкий миноносец не сбросил глубинные бомбы на подводную лодку, сказать трудно. Может быть, его командир посчитал, что транспорт погиб от подрыва на мине, а может быть, он занялся спасением экипажа тонущего судна.

До того как получить приказ о возвращении в базу, подводникам пришлось пережить еще много тяжелых минут, и снова в период торпедной атаки по конвою противника. И на этот раз атака поначалу развертывалась спокойно, как в кабинете торпедной стрельбы. Взяв очередной пеленг на избранную цель, командир решил осмотреть горизонт. Вращая рукоятки перископа, он обнаружил за кормой вешку, от которой расходился бурун, словно от перископа.

Пришлось уходить на глубину, чтобы утащить в морскую пучину предательскую вешку. Когда Д-3 достигла глубины 45 метров, вешка тоже ушла под воду. Немного позже удалось обнаружить, что кроме вешки за лодкой тянется сеть с поплавками.

«Хорошо, если это простая рыбацкая сеть, — подумал командир, — а что, если противолодочная?» Много времени пришлось затратить, пока удалось освободиться от сети. Д-3 уходила на глубину с различными дифферентами, меняла скорость от самой малой до самой полной. В конце концов вешка оборвалась, но часть сети еще тащилась за подводной лодкой. Пришлось отойти в море, дождаться темноты, всплыть и освободить ограждение рубки и кормовую часть от обрывков рыболовной сети и тросов.

На подводной лодке все на виду друг у друга, поэтому, когда она маневрировала, стремясь избавиться от опасного хвоста, всему экипажу вскоре стало ясно, что идет борьба за жизнь корабля. В это напряженное время каждый подводник четко и добросовестно выполнял свои обычные обязанности, казалось бы, не имевшие прямого отношения к создавшейся обстановке. На Д-3 вошло в традицию: чем сложнее обстановка, тем больше собранности и дисциплинированности во всех отсеках проявляли моряки.

Но стоило освободиться от сети, как снова зазвучали шутки. О происшедшем отозвался и боевой листок. На этот раз в нем было больше рисунков, чем текста. На одном из рисунков был изображен боцман Нещерет в роли Нептуна. Он шагал по палубе шедшей в подводном положении лодки, держа в одной руке трезубец, а в другой — огромные ножницы, которыми обрезая сети, опутавшие кормовую надстройку. [228]

В тот критический момент, когда созрело предположение, что Д-3 тащит за собой опасный кусок противолодочной, сети, секретарь комсомольской организации Сергей Оболенцев принес парторгу заявление с просьбой принять его в ряды Коммунистической партии.

«Дорогие братья, комсомольцы, обороняющие подступы к родной Москве!

Мы только что вернулись из боевого похода. В этом походе наша подводная лодка потопила четыре транспорта с фашистской пехотой и боеприпасом.

В море мы каждый час знали о вашей героической борьбе и всем сердцем были с вами. Едва ступив на берег, мы решили обратиться к вам, дорогие наши друзья.

Среди нас есть москвичи, ленинградцы, есть уроженцы Украины и Белоруссии. Родные города некоторых из нас захвачены фашистскими варварами. Боль от понесенных Родиной утрат удесятерила нашу ненависть к гитлеровским мерзавцам. Каждой нашей торпедой, принесшей гибель врагу, мы мстим фашистским извергам за разрушения, за надругательства, за горе, причиненное нашему народу.

«За Родину!» — написали мы на наших торпедах.

Великая ненависть к врагу и беспредельная любовь к Родине вели нас через штормы полярных морей к победе.

Нам угрожали глубинные бомбы, фашистские самолеты, орудия береговых батарей.

Презирая смерть, шли мы в атаку, ибо свобода и честь советского народа превыше всего.

Мы с вами, боевые товарищи! На Крайнем Севере нашей любимой Отчизны мы защищаем ваш правый фланг — фланг великого фронта священной борьбы советского народа против фашистских захватчиков.

Здесь, на Севере, враги не прошли и не пройдут. Мы верим и знаем — не пройдут они и у вас, на равнинах России, где кипит сейчас жестокая схватка. Фашисты выиграли несколько сражений, но они проиграют войну. Смерть ждет их на нашей земле, повсюду, ибо грозен гнев многомиллионного советского народа.

Каждый вечер, где бы мы ни находились — в Ледовитом океане или на берегу, — мы слышим из Москвы торжественные звуки «Интернационала». Над всем миром в это мгновение летит от кремлевских звезд могучий зов к борьбе и победе.

Самое дорогое, самое любимое доверила Родина вам, доблестным защитникам подступов к столице нового мира.

Нас всех растили и воспитывали Ленинский комсомол, великая большевистская партия. На восьмом съезде Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи мы принесли непоколебимую клятву Родине. Мы сказали тогда: «Наши знания, наши мускулы и наша жизнь принадлежат власти рабочих крестьян. Мы не щадили их в огненные годы гражданской войны, [229] мы без вздоха сожаления отдадим их в дни новых испытаний и побед. Ждем приказа наших командиров!»

Пришел час выполнить эту клятву.

«Самое дорогое у человека, — сказал писатель-боец Николай Островский, выразив наши мысли и чувства, — это жизнь. Она дается один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы... Чтобы, умирая, смог сказать: «Вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».

Наши жизни принадлежат Родине.

Товарищи комсомольцы! Мужественно и стойко громите и уничтожайте фашистскую нечисть! Смерть врагу!

Да здравствуют рубиновые звезды Кремля!»

Вначале было решено, что обращение к комсомольцам, защищающим подступы к Москве, подпишут Оболенцев, Проничев, Перепелкин, Кирилюк, Чернокнижный, Метелков, Манаков, Красивский, Лузан, Заборихин. А потом все до единого поставили свои подписи под этим письмом.

Очень поздно в ту октябрьскую ночь легли спать подводники Д-3. Двадцать пять долгих дней и ночей они недосыпали, ежеминутно находясь рядом со смертью. И, несмотря на все трудности и невзгоды, выстояли тяжелую боевую вахту и победили. [229]