На борту С-56
Герой Советского Союза (1944 г.) капитан-лейтенант Григорий Иванович Щедрин (ныне вице-адмирал в отставке) с марта 1943 г. принимал участие в Великой Отечественной войне в качестве командира подводной лодки С-56 Северного флота. До этого С-56 входила в состав Тихоокеанского флота.
Уже в первом боевом походе экипаж лодки под командованием Г. И. Щедрина выполнил ответственное задание по высадке на вражеский берег группы разведчиков.
Всего с момента вступления в состав Северного флота и до окончания военных действий С-56 совершила восемь боевых походов, потопила 10 боевых кораблей и судов и 4 повредила.
В феврале 1945 г. экипаж Краснознаменной подводной лодки С-56 за героизм, мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, преобразован в гвардейский. Все члены экипажа за заслуги перед Родиной получили по четыре-пять государственных наград.
Читателю предлагаются фрагменты из книги Г. И. Щедрина «На борту С-56» (М., 1959). Кроме того, автор написал книги «На глубине» (М., 1959) и «Под глубинными бомбами» (М., 1967). [154]
Торпеды идут в цель
Первая победа прибавила нам уверенности в своих силах (речь идет о потоплении транспорта 10 апреля 1943 года). Не напрасно, значит, потрачено время на учебу. И первая победа нашей подводной лодки не останется единственной, не будет последней. В это верим твердо.
Дни поиска томительно однообразны. Боевые вахты следуют одна за другой строго по расписанию. Те, кто не занят по службе, стараются меньше двигаться, экономя кислород. Лежат, читают, спят, отдыхают. Но что это за отдых! Как говорится, сон в полглаза. Стоит запустить помпу, вентилятор или пройтись по настилу, спящие поднимают голову. Сознание постоянной опасности приучает отдыхать чутко. Нервы напряжены. Вот тут-то особенно нужно острое словцо, шутка — та, о которой говорил Василий Теркин.
Жить без пищи можно сутки,Поводов к шуткам и остротам много. Порой они хлесткие, но всегда беззлобные. Например, в первом отсеке «жертвой» шуток чаще других бывает радист Бирев — большой любитель поесть и поспать. Вот съел Бирев в один присест три обеденные порции, и в отсеке начинают серьезным тоном обсуждать вопрос о том, хватит ли запаса сжатого воздуха выровнять аварийный дифферент, если Бирев вздумает перейти в седьмой отсек. Когда большинство отдыхающих в отсеке решает, что радист спит слишком долго, его будят, говорят: «Вставай! Была команда на швартовы становиться. Пришли в базу!» Под общий смех Бирев вскакивает с койки, но, поняв, что это шутка, смеется вместе со всеми.
Любят шутить и в кают-компании. Даже сам Дмитрий Тимофеевич Богачев, серьезный и всеми уважаемый на лодке человек, не прочь «подсечь на крюк» кого-либо из офицеров. Не обижается, когда и самого «подсекут».
Сегодня он не заметил, как угодил в «сети», расставленные Ивановым и Скопиным. Обедают они втроем. Богачев что-то с увлечением рассказывает о Чудове. О своем родном городке он может рассказывать часами. Еще во Владивостоке мы знали о стекольном заводе, спичечной фабрике и трех товарных станциях, [155] запомнили даже фамилии, имена и отчества некоторых жителей.
Перемигнувшись с Ивановым, Скопин прикидывается овечкой.
— А где находится Чудово?
— Под Ленинградом, — охотно отвечает, не видя подвоха, Богачев.
— Милая болезнь многих жителей городов, примыкающих к столице и Ленинграду. Ведь даже кое-кто из рязанцев считают себя москвичами, на том основании, что Рязань находится «под Москвой».
Лейтенанты еще раз переглянулись: дескать, «клюнуло».
Теперь уже Иванов пускается в пространные рассуждения, из которых явствует, что дело обстоит как раз наоборот: что не Чудово находится под Ленинградом, а Ленинград ютится под Чудовом...
Скопин возражает. Он уверяет, что Чудово — это страшная глухомань и что он где-то даже читал, будто в десятую годовщину Октября из Чудова посылались ходоки в Москву узнать, правда ли, что свергли царя...
Этого Дмитрий Тимофеевич не выдерживает и покидает поле брани. Приходится мне выйти из каюты и перевести разговор на более «мирную» тему.
Конечно, не только в шутливых разговорах проходит досуг. Моряки слушают короткие беседы отсечных агитаторов. Много читают, играют в шахматы. Не обходится и без «козла».
На четвертый день поиска мы снова встретили врага.
Круглов услышал шум винтов. В перископ сперва ничего не удается обнаружить. Но через несколько минут показались дымы и много мачт. Идет конвой. В его составе я вижу три транспорта, шесть сторожевиков, несколько больших охотников.
Решаю прорваться с головы, пройти между транспортами и охранением, развернуться и по возможности одновременно атаковать: носом — транспорты, кормой — один из сторожевиков. План хорош. К сожалению, осуществить его не удалось.
Сначала все шло точно по расчету. Начали поворот. Но то ли сверкнул на мгновение на солнце глазок приподнятого перископа, то ли гидроакустики сторожевика запеленговали шум наших винтов. Так или иначе, нас обнаружили. Два корабля охранения устремляются к нам. Слышен шум бешено вращающихся винтов, затем тяжелые шлепки о воду. Догадываемся — сбрасывают бомбы...
От их разрывов боль в ушах. На всей лодке гаснет свет. Неужели конец? Но журчания воды нигде не слышно. Значит, все в порядке.
Атакует новая пара. Восемь бомб — рядом. Что же делать? Отказаться от атаки? Нет! Быстро созревает решение: нырнуть под транспорт, укрыться под ним от атак глубинными бомбами, вынырнуть с другого борта и атаковать кормой. [155]
Как жонглеры, работают на ходовых станциях электромоторов старшина Боженко и электрик Макаров. В считанные секунды быстрее завращались винты, лодка стремительно идет вперед.
Пока восстанавливают свет, Дорофеев, освещая глубиномер аварийным фонариком, докладывает:
— Глубина двадцать метров!
— Так держать! Крышки торпедных аппаратов не закрывать!
Противник не ожидает, что мы продолжим атаку. Прекрасно. Будем делать то, чего он не ждет.
Маневр удался. Немцы неистово бомбят с левого борта транспортов, где ранее обнаружили нас.
Осторожно подвсплываем с противоположного борта.
— Кормовые, товсь!
Стреляю по концевому транспорту конвоя. Дистанция минимальная.
Снова, как в первый раз, запели винты уходящих торпед. Зашипел и ударил в уши воздух. Но теперь взрыв слышат все. А смотреть некогда. К лодке на полном ходу мчатся сторожевики.
— Ныряй!
Скорее вниз, закрыться многометровой толщей воды!
Бомбы не заставили себя ждать. Одна из серий взрывается точно над нами. Колоссальным давлением лодку бросило вниз. Сильный толчок о грунт сбивает с ног. Глубина погружения близка к предельной.
Нет, оставаться неподвижной мишенью нельзя. С большим трудом удается оторваться от грунта. Как все-таки замечательно работают Шаповалов, Рыбаков, Дорофеев, Оборин!
Сторожевики долго не успокаиваются. Бомб не жалеют. Но всему приходит конец. Когда взрывы затихли вдали, беру микрофон, поздравляю личный состав с успехом. Сообщаю, что атакован транспорт водоизмещением 6–8 тысяч тонн. Из отсеков приходят ответные поздравления.
После всплытия — снова разговор с курильщиками в боевой рубке. Чувствуется, что команда к встрече с противником отнеслась гораздо спокойнее, чем в первый раз. Начинают привыкать. Но для меня лично атака была тяжелее первой.
Павлов и Новиков — торпедисты кормового отсека — опять герои дня. Лемперт особенно горячо жмет им руки: теперь он не должник...
Получили радиограмму. Вызывают в базу. Сейчас не стыдно и возвращаться!
На войне и дорога домой не безопасна. Бывали случаи, когда наши подводные лодки гибли на самом подходе к своей базе. Отчасти объясняю это тем, что после жарких схваток с [157] врагом экипаж по мере приближения к дому ослабляет бдительность. Помню об этом, обхожу отсеки. Предупреждаю, что на нашем пути могут действовать самолеты и лодки противника, благополучное возвращение зависит от внимательности наблюдателей, от быстроты и точности исполнения приказаний каждым членом экипажа.
Идем в надводном положении. Заряжаем аккумуляторные батареи. Чудесное утро. Только что взошло солнце. Тихое дыхание ветерка и ленивые холмики зыби. Спускаюсь вниз попить чаю.
В пятом отсеке обычная вахта. Обслуживают механизмы. Следят за оборотами дизелей по тахометрам. Двигатели работают ровно. Вдруг в однообразный стук дизелей врывается пронзительный звук машинного телеграфа. Его стрелка с «Малого» ушла до отказа вправо и остановилась у надписи: «Самый полный вперед».
Стоящий у поста управления моторист Денисов машинально, по выработавшейся привычке, взглянул на аксиометр руля. Он показывал «Право на борт». Произошло что-то серьезное: самым полным ходом в море при зарядке не шутят. Показав знаками находившемуся в кормовой части отсека своему напарнику Бочанову, который не слышал сигнала, поднять обороты, Денисов бросился к левой машине. Бочанов понял сигнал и подбежал к правой.
От них — Денисова и Бочанова — зависит судьба лодки и людей. В их руках регуляторы оборотов. Дизели нагружаются до предела. Стрелка тахометра на красной черте.
Чувствуется, как рванулась вперед лодка, кренясь на циркуляции. Мотористы сделали все от них зависящее. Дизели развили предельные обороты. Лодка идет с максимальной скоростью.
Что же произошло там, наверху?
Серебристый след торпеды первым заметил вахтенный офицер Паластров.
— Право на борт! Самый полный ход!
Скорее автоматическая, чем осознанная команда была единственно правильной.
Сигнальщики и сам Паластров как зачарованные смотрят на приближающуюся со скоростью курьерского поезда смерть, Хорошо, если мимо, а если...
Когда я выскочил на мостик, торпеда проходила в десяти метрах от борта лодки. Метко стрелял вражеский подводник.
Но зорким и искусным оказался вахтенный офицер на мостике советской лодки. Выше всяких похвал были действия мотористов и рулевого. Им мы обязаны тем, что фашистские торпеды прошли мимо. [158]
Продолжаем путь. Излишне напоминать сигнальщикам о бдительности. Они зорко всматриваются в гладь моря, настороженно следят за воздухом.
А в отсеках тем временем до блеска начищают механизмы. Медь сияет, как «чертов глаз». Подстригаемся, бреемся и моемся как можем. Обмундирование выглажено.
У немецких подводников считается шиком не бриться весь поход. Приходят в порт заросшими. Ничем не хотим быть на них похожими. Даже внешне.
...Открылись знакомые берега. Какими родными кажутся эти дикие скалы! В назначенной точке нас встречают два малых охотника. Командиры катеров поздравляют нас с возвращением и спрашивают об успехах.
Наши комендоры чистят носовую пушку. Готовят ее к победному салюту.
На мостик по очереди выходят матросы и старшины. Многие из них впервые за все время похода видят небо.
Предутреннюю тишину рвут два орудийных выстрела.
Теперь весь городок знает: двумя транспортами у фашистов стало меньше. Это наш «членский взнос» при вступлении в славную боевую семью североморских подводников.
В полярную ночь
Нам впервые приходится действовать в условиях полярной ночи. Какие неожиданности она нам готовит?
Прибыли в заданный район. Много дней провели мы летом у этих далеких чужих берегов. Сейчас их трудно узнать. Зеленый ковер из мха и невысокой северной травы теперь покрыт белым снежным покрывалом. На его фоне голые отвесные скалы напоминают фантастические замки или застывшие в беге корабли.
Сейчас приемы поиска врага должны быть не такими, как летом. От берега не уходим совсем. Только непродолжительные серые полярные сумерки ненадолго загоняют нас под воду. Большую часть времени проводим в надводном положении.
Ночное плавание очень утомляет верхнюю вахту. К концу смены у людей рябит в глазах и каждое пятно на берегу кажется миноносцем.
Самому молодому нашему рулевому — сигнальщику Василию Легченкову — пришла мысль использовать опыт фронтовых снайперов, о действиях которых он много и с увлечением читал. Что может быть общего у сигнальщика с мостика подводной лодки со снайпером в окопах? Вот как это объяснил товарищам сам Легченков после того, как проверил свои соображения на практике.
— Что делает снайпер, выходя на охоту? Он первым делом [159] изучает местность. Запоминает, где какая кочка, где какой бугорок. Появился на участке, например, новый кустик и ему ясно: под кустом снайпер врага. Я рассмотрел все пятна на берегу, запомнил их форму. Появись теперь новое пятно — безошибочно доложу вахтенному офицеру: «На фоне берега корабль противника!»
Советы Легченкова приняты всеми сигнальщиками.
Внизу в лодке мало кто спит. Морской бой скоротечен, а ночные схватки иногда длятся буквально секунды. В ответственный момент нужно обязательно успеть на свой боевой пост. Но к бодрствованию вынуждает не только возможность неожиданной встречи с врагом... Тьму ночи порой вдруг прорезает возникающий на небосводе луч. Секунда — и по небу побежали разноцветные световые полосы — северное сияние. Еще мгновение — и весь горизонт освещен неповторимыми по красоте сполохами. В нашем положении нельзя поддаваться обаянию этой жрасоты. Замешкался — и лодка будет обнаружена с берега. Потому сразу же подается команда:
— Срочное погружение!
Тогда рядом со стоящими на вахте мгновенно оказываются и их отдыхающие товарищи.
Но под водой долго оставаться нельзя: нужно выслеживать врага. К тому же северное сияние гаснет так же быстро и неожиданно, как и появляется. И не успевают люди подвахтенных смен задремать, как их поднимает новая команда:
— По местам стоять к всплытию!
Так повторяется несколько раз в сутки.
За первые сутки только один вражеский катер-охотник на большой скорости проскочил мимо нас. Подходящую цель встретили только на следующий день.
Около полуночи на берегу был включен не работавший до сих пор маяк. Следовало ожидать, что гитлеровцы поведут конвой. Свет маяка нужен им, чтобы провести суда узким фарватером между минными полями и берегом. Что же, и мы подождем на этом фарватере...
Снежные заряды следуют один за другим. Они настолько лотны, что даже носа лодки не видно за падающими хлопьями. На мостике простоял несколько часов. Но только меня сменил Гладков, вдруг слышу его голос:
— Боевая тревога! Торпедная атака!
Выскакиваю наверх. После освещенного отсека почти ничего не вижу. Наконец справа по носу различаю силуэты двух кораблей, идущих контркурсом. Расстояние 15–20 кабельтовых. Решаю атаковать кормой...
Из снежного заряда появляются новые корабли. Уже хорошо видны три транспорта, мористее их — два миноносца. Совсем близко, не более чем в 6 кабельтовых — сторожевик. Наши курсы пересекаются. Успеем ли произвести залп, прежде чем они нас [160] обнаружат? Медленно, словно нехотя, приходят транспорты на визир ночного прицела. Подворачиваю и даю залп по головному транспорту.
За корму потянулись прямые, как стрелы, следы выпущенных торпед. Сторожевик что-то передает нам сигнальным фонарем: принял за своих. Мешкать нельзя. Сейчас фашисты поймут, с кем имеют дело.
Ныряем на безопасную глубину. В последний момент, сходя с мостика, замечаю: конвой почти не движется. Почему противник прекратил движение? Причин может быть много. Например, снежный заряд закрыл маяк, и корабли остановилась, боясь наскочить на свое же минное поле. Или поджидают отставшие транспорты. А может быть, они еще только занимают свои места и не давали хода? Трудно сказать. Но наши торпеды, выпущенные с расчетом на движущуюся цель, прошли мимо. Промах!
Сторожевик крутится над нами, но не бомбит. Очевидно, он не уверен, что видел лодку. Конвой уходит. Сильный шум винтов сторожевика заглушает все остальное. Из-за этого повторить атаку с помощью акустики не удалось. Сторожевик, сам того не зная, защитил транспорты.
По лодке объявляю о промахе и о том, что виноват в этом сам лично. Многие в команде не хотят верить в неудачу. Высказываются мнения, что взрывов торпед мы не слышали из-за шума в момент погружения. К сожалению, это желаемое, а действительное то, что уже объявлено...
Чтобы исправить свою ошибку, спешу оторваться от сторожевика. Надо всплыть, обогнать и вторично атаковать канвой, а одновременно донести по флоту о движении противника.
Всплыть удалось через полчаса. На небе пляска прожекторных лучей северного сияния. Светло почти как днем. Транспорты ушли недалеко. Вижу их совершенно ясно. Начинаем погоню.
Но и с радиограммой тоже медлить нельзя. Мало ли что с нами может случиться... Товарищи должны знать о движении врага.
Мы уже вошли в пределы позиции соседа — лодки капитана 3 ранга Городничего. Действительно сосед — и здесь по позиции, и в базе — живем в одной каюте.
Леонид Иванович Городничий и сам не промах — обнаружил противника без нашего предупреждения. Над конвоем рассыпалась гирлянда ракет. В разных направлениях замелькали светлячки трассирующих пуль и снарядов. Это реакции на торпедную атаку. Нам тут делать уже нечего. Теперь противник к себе не подпустит.
В нашу сторону идет миноносец. Погружаться?.. А как радиограмма? Она передана несколько раз, но квитанция еще не получена. Погружаться не будем: донесение нужно передать во что бы то ни стало. [161]
Отходим на север, продолжая работать по радио. Только на седьмой раз удается передать радиограмму так, чтобы ее приняли: северное сияние и магнитная буря создали помехи, прервавшие на некоторое время радиосвязь.
Погрузились. Теперь есть время подробно разобраться в допущенных ошибках.
Старшина 1-й статьи Игнатьев приказал всем рулевым за полчаса до заступления на сигнальную вахту приходить в боевую рубку и там в темноте дожидаться «ночного зрения». Это правильно. Так же следует поступать и вахтенным офицерам. Ведь поднявшись ночью из освещенного отсека на мостик, в течение 15–20 минут невозможно толком ориентироваться в обстановке.
Теперь в центральном посту будет включаться только красный свет. Надеюсь, эти меры помогут успешнее вести ночной поиск. Но это не все. Моя ошибка, а также ошибка Гладкова — серьезная. Атаковать конвой нужно было в данных условиях не мне, а Гладкову. Старпом, как и другие вахтенные офицеры, тренировался на приборе в проведении ночных стрельб и имеет необходимые навыки.
Выскочив на мостик, я еще очень слабо различал противника, но взялся за ночной прицел. Сказалась привычка считать, что стрельба — сфера личной деятельности командира корабля. Гладков же, увидев меня на мостике, счел свою миссию оконченной и поспешил на свое место по боевому расписанию. Каждый занялся своим делом. Все получилось правильно... но только по форме. А по существу — промах.
Гладков прекрасно видел цель, а я ее только различал, правильно было бы старпому взять на себя инициативу начать атаку и довести ее до конца. Мне же следовало дать возможность подчиненному проявить эту инициативу или даже натолкнуть его на это. Одним словом, не была должным образом оценена роль вахтенного офицера при ночном поиске. Делаю серьезные выводы на будущее.
Другим нашим подводным лодкам удалось прилично потрепать конвой противника. Кроме лодки Городничего в атаку вышла лодка капитан-лейтенанта Николая Балина.
Последовавшие одна за другой атаки лодок встревожили фашистов. Началась «карательная экспедиция». Два дня подряд в нашем районе усиленно рыщут противолодочные корабли. Прошло четыре охотника. Настойчивость, с которой немцы пытаются прогнать нас от берега, подозрительна.
Продолжая ночной поиск, мы однажды обнаружили на фоне берега силуэты двух кораблей.
— Торпедная атака!
Не успел еще сигнал тревоги разнестись по отсекам, как с кораблей раздались два пушечных выстрела. Над лодкой повисли две «люстры» осветительных снарядов. Темнота раздвинулась. [162]
Поднимая буруны, полным ходом на нас устремились два миноносца. Шесть или семь кабельтовых отделяют нас от их форштевней.
— Срочное погружение!
Не знаю, погружаемся ли мы на этот раз действительно медленнее обычного, или секунды стали длиннее, но только кажется, что лодка не отрывается от поверхности воды. Наконец стрелка глубиномера идет вправо. В другое время, наверное, показалось бы, что мы камнем летим вниз. Пять, десять, пятнадцать, двадцать метров!..
На этой глубине нас застала первая серия глубинных бомб. Зазвенело стекло, с подволока и переборок посыпалась пробковая изоляция.
Нас взяли в клещи: с каждого борта по миноносцу. Видимо, нас хорошо слышат. Куда бы мы ни повернули, они повторяют наш маневр. Новые и новые серии бомб рвутся над лодкой. Насколько возможно уменьшаем шумность. Ход минимальный. Рулями управляем вручную.
В отсеках считают количество взрывов. Это у всех уже вошло в привычку. Подсчитывать нелегко. Не только потому, что серия из шести-восьми бомб взрывается почти одновременно, но и потому, что после взрыва приходится осматривать отсек и механизмы.
У каждого свой «самый точный» метод подсчета. Некоторые делают отметки мелом на переборке. Другие просто загибают пальцы. К среднему результату, который всякий раз определяет старпом для записи в вахтенный журнал, обычно ближе всех оказывается трюмный Молодцов. Это уже не в первый раз. Долго хранил он в тайне свой «арифмометр». Сегодня рассказал. В правом кармане у него сто спичек. После каждого взрыва одна перекладывается в левый. Сейчас в правом кармане осталось четыре спички.
Но странное дело. Чем больше черточек на переборке или переложенных спичек, тем светлее становятся лица, спокойнее и увереннее движения! Впрочем, не так уж это странно: люди убеждаются в бессилии врага. И вот уже слышатся в отсеках остроты, шутки:
— Чем это мы им так насолили? Три часа успокоиться не могут.
— Не им насолили, а себе навредили, — перебивает Рыбаков. — Вспомните, как сегодня днем по милости «боцманят» и дежурного трюмного нас волной с перископной глубины на поверхность выбросило. Чуть ли не всю рубку показали. Вот сигнальный пост и вызвал сюда карателей. Транспорты пока в портах постоят. Бьют за дело — не умеем в шторм держаться под перископом.
...Идет десятый день нашего пребывания в море. [163]
— Слышу шум винтов на курсовом сорок пять градусов правого борта.
На полном ходу всплываем под перископ. Крутая волна и наступающая темнота мешают подробно рассмотреть состав конвоя. Вижу лишь танкер 10–12 тысяч тонн, два сторожевика и несколько больших охотников.
Долгожданный сигнал торпедной атаки застает почти всех яа своих местах.
С дистанции 6 кабельтовых стреляю по танкеру. Сильный раскатистый взрыв торпеды служит основанием для взаимных поздравлений. Особую радость приносит доклад Круглова:
— Шум винтов танкера прекратился!
От атаки сторожевика уклоняемся сравнительно легко. Сброшено всего двенадцать глубинных бомб, и те разорвались на большом удалении от нас.
Эту победу, как и все остальные за поход, мы еще в базе решили посвятить приближающемуся празднику — 26-й годовщине Советской Армии и Военно-Морского Флота.
Но других побед в походе нам одержать не удалось. Фашисты не подпускают лодку к берегу: в течение пяти суток непрерывно бомбят район. Отмечаем до четырехсот взрывов ежедневно, причем только за относительно светлое время суток. А с наступлением темноты у берега то и дело вспыхивают осветительные ракеты, сверкают молнии трассирующих снарядов.
Нужно сказать, что никогда еще противник не отвечал такими энергичными контрмерами на потопление своих судов. Видимо, слишком тонка стала эта единственная артерия врага на северном фланге сухопутного фронта.
Не только подводные корабли, самолеты, но и немецкие подводные лодки стали теперь частыми гостями в районе наших позиций. На шестой день вынужденного пребывания вдали от берега встретились с тремя из них. Неуверенность в опознавании и прямое запрещение атаковать лодки спасли врага от потопления. Обидно.
В базу возвращаемся радостные. Салютным выстрелом возвещаем о потоплении рудовоза. Радует и хорошая работа механизмов после ремонта. В походе они выдержали большой и серьезный экзамен.
По велению сердца
Две недели назад мы возвратились в базу. Сейчас вышли в новый поход. Направляемся в логово врага.
Боевой приказ краток и точен: транспорты противника уничтожать, подводные лодки топить запрещается.
Суровое Баренцево море встретило нас жестоким зимним штормом еще на выходе из залива. Ход пришлось уменьшить. [164]
Тяжелые свинцовые волны взбегают на палубу, взбираются на мостик. В люк непрерывно попадает вода. Помпа работает на откачку почти безостановочно. Холодные струи льются в центральный пост, на дежурных — трюмного и электрика. У рулевого в боевой рубке насквозь промокла куртка. А каково сигнальщикам?
Ледяные брызги и снежная крупа секут лицо. На одежде нарастает толстый слой льда. Очень хочется отвернуться, подставить ветру спину, дать отдохнуть уставшим глазам. Но делать этого нельзя. Сигнальщик даже в такой кромешной тьме не имеет права просмотреть плавающую мину. На переходе — это главная опасность.
Лодка решительно разрезает волны и в брызгах пены гордо мчится вперед. На душе становится веселее. Смотришь и невольно любуешься своей стальной красавицей.
Февраль здесь самый штормовой месяц в году. Он и на этот раз ревниво оберегает свою репутацию. Восемь суток подряд ревет буря. Море как кипящий котел. Даже на 30-метровой глубине лодку кренит по восемь-десять градусов на борт.
В один из дней ветер достиг ураганной силы. Пришлось отойти от берега. Громадные волны перекатывались через мостик. Верхние вахтенные привязались бросательными концами к тумбе перископа. Ударами волн вдребезги разбиты стекла в ограждении рубки. Смыло за борт ночной прицел. В довершение всего понизилась температура воздуха. Лодка начала обледеневать...
Но вот погода улучшилась. Вчерашние сутки провели у берега в поисках противника. Море стало спокойнее. Однако конвои не идут...
А ранним утром встретились не с тем, кого искали. Нас обнаружили противолодочные корабли... Первая серия бомб взорвалась над нами около шести часов утра, через полчаса после погружения от «полярной иллюминации» — северного сияния. И вот уже 12 часов команда стоит по готовности номер один. Спички Молодцова почти все переложены в левый карман. Это значит, сброшено на нас около 100 бомб.
Отходим на север. Берег уже в 30 милях. Противолодочные корабли не отстают. Трижды пытаюсь подвсплыть и контратаковать сторожевики. Но каждый раз неудачно. Видимость плохая, в перископ противника не обнаруживаю. После всплытий бомбежка усиливается. Очевидно, увеличение скорости хода лодки у поверхности создает большие шумы, что позволяет акустикам врага точнее определять наше место.
В конце концов становится просто обидно: контратаки не получается и уйти не удается...
Чем мы себя демаскируем? Почему сторожевики не теряют с нами контакт? Соляр и воздух высокого давления за борт не выходят. В этом я убедился, осматривая водную поверхность при [165] всплытии под перископ. Гидролокаторов на сторожевиках, видимо, нет. Их работу мы хорошо помним по прошлым походам. Когда они включены, корпус лодки звенит, будто его посыпают горохом.
Что же может шуметь? Управление вертикальным и горизонтальным рулями переведено на ручное. Помпы и другие механизмы не запускаются вовсе. Остаются два источника шума — винты с вращающими их электромоторами и вентиляторы системы регенерации воздуха.
Нужно во что бы то ни стало перехитрить противника, оторваться и уйти от него. Команда утомлена, пора дать ей хоть немного отдохнуть. Трудно простоять 12 часов под разрывами глубинных бомб. А ведь в понятие «стоять по тревоге» входит напряженная боевая работа. Например, торпедисты сегодня трижды готовили к выстрелу все торпедные аппараты, когда мы пытались атаковать сторожевики. А это значит трижды открыть и закрыть тяжелые передние крышки. Рулевые вручную перекладывают рули. После взрыва глубинной бомбы в отсеках положено осмотреть трюмы и заглянуть в каждую выгородку. Все это — нелегкий труд, если учесть, что работать приходится в далеко не свежем воздухе.
Пытаемся обмануть, сбить с толку преследователей. Пока нас выслушивают, электромоторы в лодке работают самым малым ходом. Винты вращаются медленно, почти не издавая шума. Как только сторожевики дают большой ход, моментально резко увеличиваем свою скорость. Временами меняем курсы.
Но все-таки противолодочные корабли не теряют с нами контакта. Что же делать? Путь, очевидно, один — уменьшить шумность. Но как? Совсем остановить главные электромоторы нельзя. Остается...
Смотрю на инженер-механика Шаповалова, он — на меня. Понимаем друг друга без слов.
— Разрешите, товарищ командир?
— Да.
— В носу! В корме!
Дождавшись докладов из отсеков, механик решительно командует:
— Выключить машинки регенерации!
Каждому на лодке известно, что значит прекратить в подводном положении очистку воздуха. Человек непрерывно выдыхает углекислоту. И если окружающий воздух не очищать, то концентрация ее начнет расти. Увеличение углекислоты от нормального ее содержания в воздухе до полпроцента опасности для жизни человека не представляет. Именно на этом пределе обычно и удерживается содержание углекислоты в лодке путем регенерации. Но стоит прекратить очистку воздуха — и количество углекислоты в отсеках увеличивается довольно быстро, примерно на один процент в час, а это уже вредно [166] отражается на организме человека. Сперва появляется одышка, слабое головокружение, шум в висках. По мере роста концентрации углекислоты одышка и головная боль усиливаются, появляется мышечная слабость. При четырех процентах одышка становится мучительной, руки — влажными и холодными, движения крайне затруднены, повышается кровяное давление. Если концентрация углекислоты достигает шести процентов, человек теряет способность управлять своими действиями.
Все это известно каждому подводнику. Но мы надеемся быстро уйти от противника, а тогда можно будет не только запустить регенерацию, но и всплыть, провентилировать лодку.
Действительно, сторожевики начинают нас терять. Бомбы сбрасываются в стороне, шум винтов затихает.
— Начать регенерацию воздуха!
Через некоторое время подвсплываем для осмотра горизонта. Почти совсем темно. В перископ ничего не вижу. И вдруг доклад:
— Правый борт курсовой тридцать пять — шум винтов миноносцев!
— Ныряй!
Посыпались бомбы. Началось все сначала. На этот раз преследуют два миноносца и два сторожевика. Видимо, шла смена только что отставшим трем сторожевикам. Натолкнулись на нас, вероятно, случайно. Может быть, даже обнаружили наш перископ. Во всяком случае, бомбят довольно точно и боеприпасов не жалеют.
До полуночи на нас сброшено 124 бомбы. Под бомбежкой по готовности номер один находимся уже 18 часов. Пробую уклоняться по-всякому. Меняю курсы, глубину погружения, скорость хода. Пока что удалось избежать попадания бомб.
Временами вновь останавливаем регенерацию. Концентрация углекислоты возросла. И все-таки нужно решиться и прекратить очистку воздуха на более длительное время. Другого выхода нет. Иначе не вырваться.
Приказал выключить регенерацию, перейти на работу электромоторами экономического хода с питанием от полубатареи. Ползем со скоростью черепахи. Зато бесшумно.
Противник нас, вероятно, потерял. Но он понимает, что за это время мы не могли уйти далеко из района. Поэтому сбрасывание бомб продолжается. Одна серия глубинок разорвалась очень близко. Но это случайность. Медленно, но верно прорываем кольцо.
Хватит ли только у нас сил и выдержки?
Все тяжелее становится дышать. Мучает одышка. Стучит в висках, свинцом наливается голова. Трудно и совсем не хочется двигаться. Замечаю, что у всех неестественно красные лица. Наступает апатия. Какое-то деревянное равнодушие даже к взрывам бомб. Так действует углекислота. [167]
Решаю пройти по отсекам. Как много, оказывается, нужно сил, чтобы отдраить переборочные двери... За мной идет Ковалев. Он проходит не только как фельдшер, но и как парторг. Некоторым оказывает помощь, других подбадривает, беседует с коммунистами. Не ошиблась парторганизация, избрав Кузьмича своим секретарем. Именно сегодня проявляются лучшие черты его характера: задушевность, умение повлиять на людей личным примером.
Подводники исполняют свой долг. Все — на постах. Но картина в общем тяжелая. Даже на лицах самых жизнерадостных ни одной улыбки. Углекислота... Некоторые пытаются дышать через патроны регенерации. Однако уже не хватает сил втянуть через них воздух. У многих на лбу выступил холодный пот, дрожат руки.
Первым свалился матрос Назаров. Ему стало плохо в трюме при осмотре подшипников на линии вала. То же произошло с Новиковым и Бочановым, когда они осматривали трюмы. Углекислый газ тяжелее воздуха, поэтому концентрация его у днища лодки наибольшая. Приказываю Назарову и всем осматривающим трюмы при работе включаться в маски легководолазных приборов. Такое же приказание получает Круглое, находящийся на своем посту в акустической рубке.
Чувствуется, что фашистские корабли нас потеряли, хотя находятся еще близко. Они беспорядочно рыщут по району. Бомбы сбрасывают неточно. Любой ценой нужно продержаться.
Начать регенерацию просто необходимо, но сейчас этого делать нельзя. Запуск вентиляторов выдаст нас противнику. Дать себя обнаружить — смерти подобно. Запасов электроэнергии остается немного. Длительного преследования нам больше не выдержать. Но положение людей облегчить нужно.
Отдаю приказание высыпать на настил в отсеках известь из патронов регенерации. Это должно несколько снизить содержание углекислоты.
Взорвалась серия глубинных бомб. На этот раз опять близко. Из отсеков поступают какие-то ленивые, бесстрастные доклады о том, что все в порядке.
— Часть людей нуждается в немедленном отдыхе. У многих наступила апатия. Содержание углекислоты выше четырех процентов, — докладывает Ковалев как фельдшер и тут же, переходя с официального на доверительный тон, добавляет как парторг: — Коммунисты держатся, товарищ командир!
Вот к кому надо обратиться за поддержкой и помощью — к коммунистам!
Подхожу к переговорным трубам и громко вызываю:
— В носу! В корме!
Стучит кровь в висках. Собственный голос кажется чужим, Далеким и звучит, будто в пустой цистерне. Отсеки отвечают безразличными, вялыми «Есть». [168]
— Говорит командир корабля! Противник нас потерял. Нам нужно продержаться, не увеличивая шумности. Мне известно, что личный состав устал и выбивается из сил. И все-таки нужно держаться. Разрешаю беспартийным отдохнуть. Коммунистов прошу стоять за себя и товарищей. Повторяю: коммунистов прошу держаться.
Первым ответил седьмой отсек:
— Беспартийных нет. Вахту стоим!
И голос мичмана Павлова показался мне бодрее, чем был минуту назад. За ним докладывает Боженко:
— Центральный! В шестом стоят по готовности номер один. Вахту несем все. Назаров подает заявление в партию. Беспартийные просят не сменять их!
— Центральный! Личный состав пятого отсека просит считать нас всех коммунистами! На вахте будем стоять сколько понадобится!
И так все отсеки. От места по расписанию не отошел ни один человек, не исключая и учеников, совершающих свой первый поход.
Вот что происходит в центральном посту на моих глазах. Игнатьев подошел к приводу носовых горизонтальных рулем, у которого нес вахту Николаевский.
— Сдавайте вахту. Я заступаю.
— Почему?
— Идите отдыхать. Вам разрешается.
— Я комсомолец.
— Комсомолец — смена партии. Вот и смените меня, когда немного отдохнете...
Николаевский, как мне показалось, обиженно посмотрел на Игнатьева и молча отошел от рулей. На штурманском столике взял лист чистой бумаги и что-то начал писать. Потом подошел ко мне и протянул листок. На нем было написано:
«В парторганизацию ПЛ С-56
от комсомольца Николаевского.
Заявление
Прошу принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Готовлюсь к вступлению давно. Буду примерным воином. Вахту хочу нести вместе с коммунистами.
28.02. 44 г. Николаевский».
Протягивая мне заявление, Николаевский сказал:
— Товарищ командир, давно у вас хотел просить рекомендацию в партию. Доверие оправдаю.
С такой же просьбой обратился ко мне Мамонтов. Обоим рекомендации дал. Написал их тут же, у штурманского стола. [169]
Николаевский подошел к Игнатьеву и, улыбаясь, сообщил, хотя тот отлично все видел и слышал сам:
— В партию заявление подал.
А затем обратился официально:
— Товарищ старшина! Разрешите заступить на вахту у носовых горизонтальных рулей. Глубину держать... метров. Управляемся вручную.
Игнатьев крепко пожал руку подчиненному и только потом ответил:
— Заступайте!
...Перед парторгом — заявления от пяти человек. Все они просят об одном и том же: принять кандидатами в партию, разрешить нести вахту наравне с коммунистами. Написано ясно. Ясно Ковалеву и то, как надо отнестись к каждому из этих заявлений. И все же есть над чем задуматься...
Такова моральная сила нашей партии. В самую трудную минуту под ее знамена идут лучшие люди. Вот и у нас на лодке никогда так трудно не было. Почти сутки не прекращается атака нашей лодки бомбами. Воздух насыщен углекислотой. Тело сковывает смертельная усталость. И эти пятеро идут в партию в самый тяжелый для себя и для корабля час, чтобы увеличить силы его экипажа. За высокое право называться коммунистом они не только откажутся от отдыха, но не пожалеют и жизни. Лишь бы отдать ее с пользой для Родины, для партии.
...Четыре часа утра. Дышать стало легче. Высыпанная из патронов на настил известь стала горячей от активной реакции, связанной с поглощением углекислоты. Бомбометание еще продолжается, а на лодке идет открытое партийное собрание.
Оно проводится в условиях готовности номер один, когда все на своих постах в отсеках. Ковалев обходит носовые отсеки, его заместитель — Корзинкин — кормовые. Они зачитывают заявления подавших в партию и рекомендации. Голосуют в каждом отсеке отдельно. Кандидатами в члены ВКП(б) единогласно приняты: Николаевский, Федотов, Загороднов, Бубнов и Назаров. Мамонтов принят в члены партии. Все они пришли в партию не случайно, не под влиянием минутного порыва. Давно собирались сделать этот шаг, но считали, что пока еще не имеют права носить такое высокое звание — коммунист. Сегодня они связали свою жизнь с великой партией большевиков по велению сердца.
Ковалев просит разрешить Федотову и Николаевскому перейти в радиорубку к Пустовалову, чтобы выпустить газету.
Разрешил. Посмеяться в трудную минуту — тоже разрядка для нервов. А кто лучше нашего Федотова способен рассмешить людей? И откуда только у него берется?!
К шести часам творчество редколлегии пошло гулять по отсекам. Судя по дружному смеху, листок имеет успех. К нам в центральный пост он попадает только после того, как проходит [170] все кормовые отсеки. И здесь, как и в других отсеках, все весело смеются.
Газета называется «Морская Кузьмичовка» — это в честь нашего парторга.
«Юмористическая газета ПЛ С-56
29 февраля 1944 года.
Прочти и передай товарищу!
Выпущена вместо антибомбина».
Дальше в виде объявления рекламируются две футбольные команды: «Черные буйволы» — капитан Елин и «Метеор» — капитан Рыбаков.
В недалеком прошлом мы увлекались футболом и, выступив однажды довольно успешно, вообразили себя чуть ли не мастерами кожаного мяча. По приходе в Полярное вызвали на товарищескую встречу команду подводной лодки «Ленинец».
Накануне матча наши подводники вели разговоры с довольно нескромными прогнозами о результатах предстоящей встречи. Многие считали, что игра закончится со счетом 1 : 6 или 0:4 и, конечно, в нашу пользу. Кто-то высказался за почетную ничью, но на него зашипели и обвинили в недостатке «патриотизма».
Счет матча превзошел все ожидания — 0:6! Но, к сожалению, не в нашу пользу... До сих пор эту игру некоторые вспоминают с горечью, а большинство с добродушным смехом.
Как отголосок этих событий, в листке в нарочито хвастливом тоне дается довольно остроумная характеристика игрокам команд, якобы вызывающих друг друга для решения спора о первенстве. Кое-кто задет и из центрального поста. Например, под рисунком «Судья» подпись: «Кристалл честности, совесть экипажа Илья Дорофеев — профессор кафедры рулевого дела. В целях безопасности судит матч в танке КВ. Его предшественник отверг защитную броню и был растоптан игроками». Это намек на Игнатьева. Ему действительно в товарищеском матче повредили ногу.
События увязываются с сегодняшним днем. В газете говорится:
«К сожалению, обе команды в настоящее время отвлечены подсчетом взрывов гитлеровских хлопушек. Увлекательное зрелище! Повальный смех! Хохот до упаду! Геббельс наводняет эфир сообщениями о нашей гибели. На самом деле мы живы и будем жить! Триста вражеских бомб смогли лишь сагитировать пять беспартийных в партию».
Дальше шло приглашение: «С окончанием бомбежки и с возвращением в базу приглашаем всех на стадион».
Зрителям даются советы, как уберечь себя от неистовых игроков. Главное — иметь шанцевый инструмент для надежного окапывания. В примечании сообщается: «Игра будет сильнейшей. Двери госпиталей гостеприимно открыты — милости просим! [171] Матч состоится при любой погоде. Вход бесплатный. Пенсиями не обеспечиваем!» Подпись: «Судейская коллегия».
Может, потом, когда этот листок посмотрим в спокойной обстановке, он не покажется таким остроумным и смешным, а сейчас он доставил нам огромное удовольствие.
В 8 часов 20 минут сброшены последние две серии бомб — по шесть штук в серии. Фашисты убедились, что им нас не найти, и стали отходить на юг. К девяти часам шум винтов затих, еще через полчаса мы всплыли. Открыв верхний рубочный люк, я выхожу на мостик и, вдохнув свежий морской воздух, на мгновение теряю сознание.
Вентилируем лодку... Какой гадостью мы дышали! Даже курить не хочется — так хорош воздух.
Погружаемся, чтобы дать команде возможность отдохнуть. На вахте оставляю одну смену, остальным — спать.
Теперь можно подвести итоги. Преследовали нас семь кораблей — два эсминца и пять сторожевиков. Бомбометание длилось 26 с половиной часов. На лодку было сброшено более 300 бомб, В готовности номер один команда находилась около 28 часов.
Корабль серьезных повреждений не имеет. А главное — дух команды непоколебим. За этот труднейший для нас день парторганизация лодки выросла на пять человек. Итог не в пользу противника, тем более, что мы сильнее чем когда-либо стремимся найти и уничтожить его.
...Снова море. Полярный день. Солнце не заходит за горизонт. Однако его все равно не видно. Над морем низкие свинцовые облака, часто туман. Это мешает самолетам вести разведку. А жаль.
Пока нам предоставлена свобода действий. Дважды ходим через минные поля к берегу, но и у берега все тихо. Чувствуется добротная работа наших летчиков — торпедоносцев, бомбардировщиков, штурмовиков. Они навели здесь порядок. Даже мотоботов не видно и не слышно. Раньше их здесь плавало множество. И чувствовали они себя в безопасности, зная, что мы не будем тратить на них торпеды. Другое дело сейчас, когда у нас прибавилось авиации, и мотоботы стали целью для штурмовиков.
Всплыли для зарядки. И вдруг старшина 2-й статьи Корзинкин выскакивает на мостик с донесением, принятым Пустоваловым: большой конвой в составе нескольких десятков вымпелов идет на восток. Отстояться такому конвою негде. Нужно обогнать его, выйти к берегу и атаковать.
Короткие расчеты, приказания — и задача становится известной всему экипажу. Теперь дело за мотористами и электриками. Гнаться придется многие десятки миль. Кроме того, за время погони нужно зарядить аккумуляторы. Нагрузка на дизели будет максимальной. Но ведь именно к этому и готовил [172] Елин своих мотористов в базе. Поэтому он так уверенно заявил механику:
— Мотористы не подведут!
Такие же доклады поступают и от других групп. «Сигнальщики перископ и самолет врага заметят вовремя!», «Электрики с зарядкой справятся к сроку!»
За кормой вырос высокий бурун. Дизели работают на максимальных оборотах. Мы гонимся за врагом, зная, что догоним, чего бы это нам ни стоило!
Дважды сигнальщики докладывали о самолетах и безошибочно опознавали: «Наши!», а мы не погружались — это экономило время. Четыре раза уклонились от плавающих мин и один раз от перископа. Наконец зарядка окончена. Мы уже впереди конвоя. Видимость плохая, самолеты больше не летают. Но нам уже все необходимое известно: состав, скорость и направление движения противника. Пора к берегу. Пользуясь туманом, подходим к нему поближе и ныряем под минное поле.
В минном поле пережили, мягко выражаясь, несколько неприятных минут. В акустической рубке вахту несет Георгий Кондращенко. Правда, если громко сказать: «Саша!» или «Пархоменко!», акустик немедленно ответит: «Есть!» Так его часто зовут в команде, и он к этому давно привык.
В день, когда он прибыл на корабль из учебного отряда, его фамилию перепутал дежурный по команде Бирев. Молодой матрос промолчал и не поправил его. Только через несколько дней мы узнали, что Пархоменко — не Пархоменко, а Кондращенко.
— Почему же вы молчали, когда вашу фамилию исказили?
— А эта тоже не плохая, мне нравится...
Так и осталась за ним понравившаяся ему фамилия. Постепенно перешло к нему и имя героя гражданской войны.
Все внимание акустика сосредоточено на эхопоиске. Проходим опасный в минном отношении район. Слышен однообразный писк посылок. В наушниках послышался еле заметный щелчок. Прямо по носу лодки. Это от малого препятствия. Вначале оно угадывалось только на слух. Но вот в записи на ленте рекордера появились точки:
— Мины!
Начинаем маневрировать. По-видимому, мы оказались на минной банке. В течение 20 минут обошли восемь мин. Неприятно встречать на пути такие коварные сюрпризы. Кондращенко помог сегодня обнаружить мины и благополучно с ними разойтись.
Вот мы и у берега. К атаке все готово. Полосами идет туман. В перископ видимость ограниченная, успех будет зависеть от умения акустиков.
Круглое и Кондращенко непрерывно ведут наблюдение. Что-то слышно... Странно, это шум не от работы винтов, а какой-то [173] трещотки. Либо акустический трал, либо фоксер — устройство для отвода акустических торпед. Очень трудно взять пеленг. Так или иначе без причины звуков не может быть: видимо, идет конвой. И акустики спешат доложить об этом в центральный пост.
Сигнал торпедной атаки подается не звонками, а голосом, чтобы лишними шумами не обнаружить себя раньше времени.
Противная трещотка продолжает мешать Круглову, заглушает все звуки. Лишь изредка удается запеленговать шум то одного, то нескольких кораблей.
В перископ долго ничего не видно. Прорвали первую линию охранения, состоящую из сторожевых катеров. Их шум слышат Круглов и Кондращенко, а я вижу в перископ два катера. Исходную позицию для залпа заняли под выгодным курсовым углом, чтобы, как и рассчитывали по фотоснимкам летчиков в базе, атаковать одновременно две цели.
После прорыва второй линии охранения из тумана стали показываться основные суда конвоя. На крест нитей перископа подходят транспорт и миноносец. Раздумывать и рассматривать некогда.
— Носовые аппараты, пли!
И четыре стальные сигары устремились навстречу врагу.
Хочется атаковать вторично — кормой. Следуют быстрые, очень громкие команды, чтобы перекричать свист воздуха и шум принимаемой воды. Лодка ложится на новый курс.
Слышны взрывы наших торпед — два близко и один глухой, далекий. Так и должно быть. Корабль охранения был к нам ближе. Поднимаю перископ и вижу тонущий миноносец. Транспорта не видно. Утонул он или закрыт туманом — судить трудно. Прямо на нас идет сторожевой корабль, он уже близко. Приходится принимать воду в цистерну быстрого погружения и уходить на глубину. Это, к сожалению, срывает повторную атаку.
Дробь трещоток (а их тут не одна) мешает не только нам, но и противнику. Начавшееся через пять минут после выпуска торпед бомбометание очень неточно. Бомбы рвутся далеко, и вообще преследование, вопреки ожиданию, слабое.
Всего сброшено около 40 глубинных бомб. Лодка уходит под минным полем на север. Поздравляю команду с успехом. Нелегко досталась нам эта победа. Многие не спали двое суток. Тем радостнее сознание исполненного воинского долга. А спать, кажется, и сейчас никто не собирается. Выпускаются боевой исток и наша сатирическая газета.
Через час снова началась атака глубинными бомбами, но теперь уже совсем далеко. В команде шутят: «Фашисты для начальства бомбят». Но вопрос боцмана кладет конец зубоскальству.
— Почему вы думаете, что это нас преследуют? А может, это Гладкова бомбят? [174]
Несколько часов спустя слова Дорофеева подтвердились. Мы перехватили донесение Гладкова: «Атаковал крупный транспорт, слышал взрыв своих торпед». По времени атаки выходило, что бомбили именно его лодку.
Фашистский конвой североморцы разбили, что называется, в щепки. После подводников противника атаковали катерники, утопив 15 кораблей. Остальных прикончили летчики. К месту назначения не дошел ни один транспорт. Учеба пошла на пользу, видимо, не только нам.
Никогда до этого гитлеровские конвои не терпели здесь такого полного разгрома разнородными силами флота, как в этот памятный день 15 июля 1944 года.
Погода установилась нелетная, и до конца срока пребывания в море мы действовали самостоятельно. Не раз ходили к берегу, но противника не обнаружили. Не встретили его и другие лодки. Видимо, гитлеровцы, обескураженные потерей целого конвоя, решали, как дальше осуществлять перевозки. А пока они приняли меры против нашего пребывания здесь. В районе зарядки мы трижды замечали перископ неизвестной подводной лодки, а сегодня уклонились от выпущенных ею торпед.
С сознанием исполненного долга, довольные собой, возвратились в базу. Здесь нас ждала теплая встреча, с оркестром и двумя традиционными поросятами.
Офицеры, старшины и матросы лодки вновь удостоены государственных наград. Многие получили недавно учрежденные медали в честь выдающихся флотоводцев Ушакова и Нахимова.
Еще два
Отправляясь в очередной боевой поход, мы не могли знать, что он будет проходить накануне большого наступления Красной Армии на Севере. Только потом нам стало ясно, что в данных условиях делалась еще более важной поставленная нам обычная задача: совместно с авиацией искать и топить корабли противника у северных берегов Норвегии.
Поздняя осень. Солнце лишь на короткое время показывается над горизонтом. Скоро оно совсем скроется, и наступит долгая полярная ночь. Уже сейчас можно, не отходя от неприятельского берега, заряжать ночью аккумуляторные батареи. Это позволяет дольше находиться на путях движения конвоев, повышает вероятность встречи с ними при самостоятельном поиске. Но сама атака затрудняется.
Очень долго тянутся вечерние и утренние сумерки — томительное время для подводников. Всплывать нельзя, а в перископ уже почти ничего не видно.
Именно в такое время ходовую вахту принял старший лейтенант Евгений Хрусталев. Подвсплыв для очередного осмотра [175] горизонта, он различил сперва лишь нечеткие очертания берега. Только мыс Нордкин ясно выделяется на фоне неба. Но тут из рубки гидроакустика поступил доклад о слабых, неясных шумах. Еще раз внимательно осмотревшись, Хрусталев заметил едва уловимые, расплывчатые и неясные силуэты каких-то кораблей.
Старший лейтенант немедленно подал нужные команды на руль и в шестой отсек — электрикам и начал маневрирование для атаки.
Поднявшись в боевую рубку, я остался доволен действиями своего помощника. Решительным маневром он сэкономил мне не меньше минуты, а минута в таких случаях часто решает исход дела.
Почти во всех прошлых атаках мы стреляли с коротких дистанций — наверняка. По-иному сложилась обстановка сейчас. Цель едва различима. Расстояние до нее, по-видимому, велико. Сближаемся полным ходом. Вот цель подходит к углу упреждения. Только перед самым залпом удалось разглядеть, что это транспорт. Он как раз вышел в светлую часть горизонта. Акустик докладывает о шумах еще нескольких кораблей, но их в перископ не видно.
Нос тяжело груженного судна подошел на крест нитей. Командую:
— Пли!
Торпеды устремились к борту цели. Волнуюсь, дойдут ли. Дистанцию так и не удалось точно определить. Проходит минута, вторая. Транспорт продолжает идти. Рядом со мной у перископа застыли в ожидании дивизионный штурман Иванов и Хрусталев. Молчание. Только Круглов из своей рубки докладывает об изменении пеленга на шумы винтов.
Не отрываясь, слежу за упрямым транспортом. Думаю одно: «Ну, тони же, тони, уже время». Чувствую, что и все в центральном посту волнуются и внимательно вслушиваются. Тишина такая, что можно бы услышать полет мухи.
Неестественно громким кажется доклад акустика:
— Слышу взрыв торпеды! Второй!
Для меня этот доклад уже лишний. Вижу, как в районе второго трюма транспорта поднимается столб желто-черного дыма. Даю посмотреть в перископ Иванову, Хрусталеву и старшине 1-й статьи Игнатьеву. Они наблюдают взрыв второй торпеды.
К сожалению, повторить атаку кормовыми аппаратами не удалось — началось сбрасывание глубинных бомб. Уходим на глубину. Нас преследуют два миноносца и сторожевик. Сбросили несколько десятков бомб. Одна серия накрыла нас очень точно. Полопались электролампочки, а главное — вышла из строя гидроакустика. Мы стали «глухими».
Оторваться от преследования удалось только через три часа. [176]
Знаем, что невдалеке находятся другие наши лодки. Пользуясь темнотой, выходят на ночной поиск и наши торпедные катера. Всплыв, немедленно донесли по радио о встрече с противником, и были очень рады, когда на следующий день узнали, что по нашему донесению торпедные катера под командованием капитана 2 ранга Владимира Алексеева вышли в этот район, нашли и потопили два фашистских корабля. По этому поводу старшина Боженко заметил:
— Гуртом и батька добре бить.
Рассвет снова застал нас у вражеского побережья. Поврежденную при атаке нас глубинными бомбами акустику ввести в строй не удалось. Приходится все чаще всплывать под перископ.
Во время одного из таких всплытий вахтенный офицер, заметив в фьорде два корабля и начав атаку, вызвал меня в рубку. Это были тральщики, которые, судя по маневрированию, занимаются поиском подводной лодки.
Пока один, застопорив машину и развернувшись носом в море, выслушивает горизонт, второй проходит вдоль берега 25–30 кабельтовых. Затем они меняются ролями, обеспечивая таким образом друг друга. Тральщики медленно приближаются к выходу из фьорда.
Понятно, почему они так осторожны. У входа в этот самый фьорд вчера мы потопили транспорт. Они ищут нас. Ну что ж, померяемся силами. Преимущество на нашей стороне. Мы уже обнаружили их, а они нас еще нет.
Атаковать противолодочные корабли опасно, но и оставлять их безнаказанными в районе, где предстоит действовать нашим лодкам, нельзя. Будем атаковать. Почему-то вспомнилась любимая поговорка нашего комбрига: «В атаку выходить — не к теще на блины ходить».
Пока сближались с противником, созрел план атаки: потопить оба тральщика. На каждый — по две торпеды. Стрелять дважды. Вторую торпеду в залпе выпускать для перекрытия ошибки в определении скорости, так как у тральщиков она все время меняется.
После атаки — разворот и быстрый отход, чтобы упредить выход других противолодочных кораблей из находящегося поблизости порта.
Штурманы — дивизионный Иванов и корабельный Морозов — обдумывают план отхода. Опытный в этих делах Иванов прокладывает курс по известному ему извилистому подводному «оврагу» — довольно узкому фарватеру с глубинами на 10–15 метров большими, чем средняя глубина вокруг. Если идти вплотную к грунту по впадине, или, как говорят подводники, ползти на брюхе, то это очень хорошо маскирует лодку.
Сближение продолжается более получаса. Тральщики ходят очень короткими галсами у самого берега, часто меняя курсы, по существу оставаясь на месте. Установить точную закономерность [177] их движения не удалось. А выжидать боюсь: вдруг они прекратят поиск и уйдут — ведь порт рядом.
Первой мишенью избираю ближайший тральщик. Он стоит с застопоренной машиной. Делаю на циркуляции двухторпедный залп. Одной торпедой целюсь в носовую часть тральщика. Вторую выпускаю впереди его по курсу — на случай, если он даст ход.
Сами остаемся под перископом для наблюдения за результатами атаки и готовим второй залп. Атакованный тральщик дает ход и циркулирует. Попадут ли торпеды? Через полторы минуты все слышат два глухих взрыва. Вижу поднявшиеся над целью столбы воды и дыма. Но что такое, почему тральщик не тонет? Вот он уже проходит оседающие столбы взрывов. Все стало ясно. Промах. Торпеды попали... в берег.
Второй корабль тоже дал ход. Оба отчаянно дымят. Пока не поздно, хочу повторить атаку по первому тральщику, для чего приказываю готовить кормовые торпедные аппараты.
После залпа из носовых аппаратов сразу начинаю циркуляцию для атаки кормой. Лодка остается под перископом. Иванов готовит фотоаппарат для съемки. Циркуляция идет медленно, места для маневрирования мало.
Снова взрыв. На этот раз торпеда нашла цель, взорвалась под мостиком тральщика. Иванов успевает щелкнуть фотоаппаратом. Тральщик быстро затонул. Второй тральщик круто развернулся и идет прямо на нас. Атаковать бесполезно. Уходим на глубину. С помощью эхолота быстро находим «штурманский овраг», но уклоняемся, по существу, вслепую: гидроакустика не работает, и судить о маневрировании противника не по чему.
Первые бомбы взорвались далеко. Но вот тральщик точно над нами. Работа его винтов слышна во всех отсеках. Однако бомбы он сбросил неточно. Тут, можно сказать, нам повезло...
Теперь ясно слышим, что над нами уже не один корабль. Видимо, подошла поддержка. На всех преследующих кораблях работают гидролокаторы. Слушать их посылки очень неприятно. Впечатление такое, будто по корпусу лодки бьет град. На одном из преследователей локатор другого типа. Его посылка напоминает удар хлыста или бича. Звук этот сопровождается еще подвыванием. Бомбы посыпались кучнее и ближе. Слышен не тоолько шум винтов, но и шипение сброшенных бомб. Неприятное ощущение!
От близких взрывов в отсеках гаснет свет, затем следует сильный удар корпусом о грунт. Лодка задрожала, будто в лихорадке.
С большим трудом удается оторваться от грунта. Восстанавливаем освещение. Обнаружилась еще одна неприятность: из строя вышел эхолот. Теперь мы не только «оглохли», но и «ослепли». Однако опыт Иванова, его точные расчеты помогают укрыться в «овраге» и сбить с толку противника. И только через шесть часов мы оторвались от преследователей. [178]
Отделались мы нелегко. Кроме выведенного из строя эхолота, сорван лист легкого корпуса над первым отсеком, второй лист вырвало в корме. Поврежден барабан волнореза, в результате чего не закрываются передние крышки кормовых торпедных аппаратов.
В старшинской кают-компании Павлов с Рыбаковым обсуждают события дня.
— Крепко сторожевики в нас вцепились и всыпали прилично, — говорит Павлов.
— Когда за дело, не обидно, — замечает Рыбаков.
— Так-то оно так... Одно время насели — все бомбы рядом кладут. В шестом отсеке «взрывомер», говорят, вышел из строя, резинка оборвалась.
— Лишь бы сталь на корпусе выдержала, а мы выдержим. Кстати, сталь нам добротную металлурги дали. За то, что после сегодняшней атаки бомбами живы остались, не раз нужно рабочему классу поклониться.
— В этом у меня с тобой разногласий нет...
На поверхности давно наступила ночь. Всплываем. Кораблей противника не видно. Далеко за кормой слышны взрывы запоздалых глубинок. Теперь это не страшно. Донесли о своих действиях в штаб. Нам приказано возвратиться в базу.
На переходе нас еще раз спасли бдительность и зоркие глаза старшины Игнатьева. Когда до входа в Кольский залив оставалось несколько часов, я спустился в каюту, чтобы закончить отчет о походе. Вдруг — резкое повышение оборотов дизелей и крен от положенного на борт руля.
Не дожидаясь доклада, выскакиваю на мостик.
Лодка делает поворот. Машинный телеграф показывает «самый полный вперед». Оказывается, полминуты назад вахтенный сигнальщик Игнатьев увидел справа по борту перископ и одновременно пузырь и след выпущенных торпед. По его докладу старпом Хрусталев увеличил ход и резко отвернул. Торпеды прошли стороной.
Старшему лейтенанту Хрусталеву и старшине Игнатьеву объявил благодарность.
Прогляди Игнатьев или растеряйся Хрусталев, и мы уже не вернулись бы в базу. Действительно, на подводной лодке успех или неудача, жизнь или смерть экипажа зависят от каждого человека.
Когда Игнатьев сменяется с вахты, многие подходят поздравить его. Подходит и его дружок Сережа Мамонтов.
— Спасибо, Саша! Если бы не заметил вовремя, пришлось бы нам навечно прописаться в дельфинограде.
— Это что, иносказательное — кормить рыбу? — спросил Федотов.
— Угадал. Оно самое. [179]
— Игнатьева я тоже от всей души поздравляю. Но рыбу кормить мы не будем. На этот счет я спокоен, примету имею.
— С каких это пор ты в приметы начал верить?
— Не беспокойся, не мистика. В глупые не верю, а это особая — в нее верю. Говорю это тебе серьезно, без смеху.
— Расскажи, может, и мы поверим.
— Слушай и запоминай. Только сначала ответь на несколько вопросов. Итак, с какого похода нас фашисты топить начали?
— С первого. Бомбили и торпеды выпускали.
— В каком походе они нас не трогали?
— Не было такого похода.
— Правильно. Не было. Каждый раз стараются нас потопить, но не могут. Мы не хотим тонуть. И не потонем. И это не чудо или колдовство. Фашисты не дают нам забыть, что мы на войне. Вот и учимся все время, и вахту стоим как следует. Прекратим, зазнаемся — ручаться не могу. Вот и вся примета.
— Ну, в такую примету и мы верим.
— Вот именно.
Командиры боевых частей, как обычно, доложили мне фамилии наиболее отличившихся за поход. Каждый втайне мечтает попасть в этот список. Ведь этим отличившимся предоставляется право при входе в гавань произвести салютные орудийные выстрелы по числу потопленных нами вражеских кораблей. Каждый поход люди обычно меняются, а так как тренировок в стрельбе нет, то иногда получаются курьезы. Например, после третьего похода, когда нам нужно было сделать четыре выстрела, неопытный артрасчет три выстрела произвел нормально, а с четвертым произошла задержка. В это время лодка подошла к пирсу. И когда командующий флотом приблизился к сходне, вдруг прогремел последний, четвертый выстрел.
— Это вы что, командующего пугаете? — обратился адмирал к артрасчету.
— Никак нет, докладываем о победе, — не растерялся командир орудия старшина 2-й статьи Хлабыстин.
Сегодня честь рапортовать из пушки о нашей победе выпала старшинам Игнатьеву, Магдалинину, Бубнову, Мамонтову, Власову и матросам Лемперту и Бочанову.
На пирс прибыли командующий и начальник штаба флота, командир бригады и, конечно, очень многие друзья.
Я доложил командующему о походе и атаках, показал все это на кальках и картах. За первую атаку адмирал похвалил. Вторую не одобрил.
— Зря в фьорд пошли, — сказал он, — нельзя рисковать людьми и кораблем из-за не особенно важных целей.
И я не мог не согласиться с командующим.
...Через несколько дней в Заполярье началось наступление наших войск, закончившееся вскоре изгнанием фашистских захватчиков из Петсамо и Киркенеса. [180]