Воздушная рать

Открылся Третий воздухоплавательный съезд... Хотелось бы сказать: «слет» или «сплыв» (смотря по тому, какое возобладает название для воздушных передвижений — летание или плавание). Лично я вполне уверен, что авиаторам скоро покажется неприличным «съезжаться», и раньше Десятого всероссийского съезда настанут слеты, как наиболее удобные способы сообщения даже не для летчиков. Ни в одной, кажется, области нынешнего технического прогресса мы не видим более роскошной быстроты развития. Менее одного десятилетия отделяют полный паралич человечества в воздухе от одиннадцати «мертвых петель» Раевского, т. е. от игривости в [248] воздухе движений стрижа или летучей мыши. Крупные птицы уже превзойдены человеком: ни лебедь, ни орел никогда не позволят себе столь головоломных фокусов. Превзойдены и мелкие пернатые, вроде сокола или голубя, которые во время полета не имеют возможности прилечь на диване и выпить чашку кофе, — а Игорь Сикорский это может. Не удостоверено, чтобы хоть одна из птиц перелетела когда-нибудь Атлантический океан или облетела земной шар. А мы накануне такого человеческого перелета, если верно, что призом первому воздушному Колумбу назначен миллион долларов от панамской выставки. Два миллиона рублей, заработанные честным трудом в какие-нибудь трое суток, — для этого, знаете ли, авиаторам стоит поработать, помимо даже бессмертного имени в потомстве...

Я попал на самую торжественную и потому самую скучную часть съезда — на его открытие. Прослушал очень длинный ряд приветствий съезду от всевозможных академий, ученых обществ, военных и морских штабов, медицинских и даже... юридических корпораций. У нас принято совершать не вполне сознательные поступки, и потому все приветствия эти казались уместными, но если бы представители академий и ученых корпораций подумали, как мало они все вместе дали авиации, — может быть, и сделалось бы немножко неловко участвовать в торжестве. Дело в том, что и эта величайшая из побед человеческого гения в нашем веке вышла не из академии, не из высшей школы и даже не из школы вообще. Подобно всему великому, и авиация рождена практикой, а не теорией. Здравомыслящие и отважные братья Райт, как и их ближайшие подражатели, вовсе не были учеными людьми. Впоследствии с изумлением будут говорить, что это были полуобразованные люди, а подчас совсем невежды, — и все-таки именно им, а не сотне тысяч академиков и профессоров всего света, принадлежит часть практически решенной задачи воздухоплавания. Как самоучка Колумб был когда-то осмеян саламанскими учеными, — первые пионеры воздуха вызывали среди профессоров саркастическую улыбку: акробаты, мол, герои цирка! И вот в одно десятилетие, даже менее того, схоластический академизм принужден склонить голову пред гениальным творчеством неученых пророков техники. Дух дышит где хочет!

Самой интересной — ибо наиболее трагической — фигурой на съезде для меня был знаменитый генерал Кованько. Он приветствовал съезд от имени «старейшего воздухоплавательного учреждения» — офицерской школы. Слова «старейшее учреждение» почтенный [249] генерал несколько раз повторил в своей речи, видимо очень гордясь этим старшинством в качестве начальника школы. Но подумайте немного, есть ли тут чем гордиться. Не представляет ли генерал Кованько одного из несчастнейших, поистине достойных жалости людей нашего века? Вся жизнь этого деятеля была отдана воздухоплаванию, — понимаете, вся жизнь: с ранних офицерских лет он поднимался на воздушных шарах, и множество раз его таскало по воздуху то туда, то сюда, куда было угодно ветру или анархии ветров. То заносило его в болота Вологодской губернии, то в неведомые олонецкие леса, откуда приходилось выбираться с опасностью для жизни и с сознанием совершенной нелепости подобных путешествий. Бескрылый обер-офицер Кованько постепенно созревал в штаб-офицера, штаб-офицер — в генерала. Проходили годы и десятилетия, и с именем Кованько были связаны все те же ни на что не нужные, не оправданные здравым смыслом полеты. Можно было еще сто лет назад a priori решить, что если нет возможности управляться в воздухе и лететь куда нужно, то все подобные полеты имеют нулевое или близкое к нулю значение. Тем не менее генерал Кованько настойчиво поднимался на шарах, учил подниматься молодых офицеров и команду, и все они получали казенное содержание, столовые, прибавочные, очередные чины, ордена и т. д. Китайская и Маньчжурская кампании показали, что пользы от нашей военной аэростатики для армии нет ни на ломаный грош. Гигантские надуваемые пузыри, пускаемые детьми для забавы. За десятки лет наша воздухоплавательная школа не доразвилась даже до змейковых аппаратов, даже до талантливой идеи Костовича, осуществленной графом Цеппелином в Германии. Неудачник и самоучка Татаринов и тот имел какую-то, теоретически признанную учеными, идею, даже он что-то искал новое и все же менее нелепое, чем пузыри. Заведомо всем было известно (я более тридцати лет назад слышал об этом от одного ученого математика), что будущность воздухоплавания за аэропланами, за плоскостными аппаратами тяжелее воздуха. Весь вопрос заключался только в двигателе, соединявшем minimum веса с maximum силы. Если на лекциях своих, как я хорошо помню, он выражал полную уверенность в осуществимости воздухоплавания — для легких, впрочем, грузов. Все эти тридцать лет нынешние идеи авиации носились в воздухе, и крылья человечества, так сказать, воочию росли. Оцените же роль генерала Кованько: в этот торжественный для воздухоплавания век посвятить всю жизнь пусканию на воздух пузырей! Ничего не прибавить к решению [250] великой задачи, абсолютно ничего! Напротив, удерживать всем весом своего генеральства родное воздухоплавательное дело на уровне эпохи Монгольфьеров, на уровне XVIII столетия! Видеть гениальные по отваге попытки, увенчавшиеся успехом, следить за триумфом всех этих Райтов, Фарманов, Блерио, Лебоди и пр. и пр., убеждаться, что какие-то железнодорожные ремесленники, профаны, невежды летают куда хотят, а он, генерал, по-прежнему летает, как пух, по капризу ветра... Согласитесь, что для «начальника» нашего государственного воздухоплавания это должно бы быть очень горько...

История генерала Кованько символична в высшей степени. Вот что значит около великой задачи поставить ученую посредственность. Вот что значит с величайшим упорством держаться заведомо отсталого, заведомо негодного принципа — только потому, что иным генералам лень пошевелить мозгами и поискать уже полуоткрытые, намеченные пути. Повторяю, идея аэропланов признавалась рациональной целые десятилетия тому назад. Допустите на месте генерала Кованько даже не гениального, а просто талантливого человека, свежий ум которого не довольствовался бы рутиной. Допустите, что такой начальник воздухоплавания, имеющий и мастерские, и помощников, начал бы опыты авиации всего лишь на несколько лет раньше Райтов. К началу Японской войны мы могли бы иметь бесконечное пред японцами преимущество в разведке. Увидав (через летчиков), что японцев гораздо меньше, чем русских, а не гораздо больше, как воображал генерал Куропаткин, может быть, и наш болезненно нерешительный полководец сообразил бы, что самое безопасное — двигаться при этих условиях вперед, а не назад. Вот какую услугу отечеству мог бы оказать талантливый человек на месте генерала Кованько! Отсюда следует великое поучение: не лейте новое вино в старые меха! Увольняйте своевременно в отставку бездарных людей, держащихся с каменной твердостью бездарных принципов. Доверьтесь если не собственному, то мировому творчеству. Не отставайте от стремительного бега изобретений и постижений ни на один день! Теряя долгие годы и десятки лет в заранее обеспеченном выслуживании чинов и отличий, ничем не рискуя, мы развенчиваем свое отечество и подводим его под исторические катастрофы.

Что воздухоплавательное дело в России не осталось лежать в могиле, вырытой на Волковом поле, об этом свидетельствует многолюдный съезд, уже третий, собирающийся выслушать почти сотню [251] докладов. Авиация выпорхнула из могилы, оставив в ней одного Кованько. Русская авиация теперь реет и летает по всей России и побивает рекорды на родине и за границей. Чтобы воскресить великое дело, похороненное заживо слишком уж незначительными людьми, потребовались новые, более свежие и крупные люди. Они, к счастью, явились. Не следя достаточно близко за развитием русской авиации, я лично не решаюсь указать, кому именно она обязана сравнительно завидной теперешней постановкой. Чаще всего указывают на живое и деятельное участие в этом деле Великого князя Александра Михайловича, основательно изучившего воздухоплавание за границей и дома. Десять лет назад Его Высочество был, как известно, назначен председателем Особого комитета по усилению флота на добровольные пожертвования. Один из отделов этого комитета был посвящен организации воздушного флота. За десять лет (по 31 декабря 1913 года) комитетом получено было около 300 тысяч казенных субсидий и около 19,5 миллиона рублей частных пожертвований. Вот говорят: остыла в России любовь к родине! Как ни странно восстановлять флот на мирские подаяния — последние дали довольно крупную сумму. Из нее около 17 миллионов рублей пошли на морской флот и около 2 миллионов 597 тысяч на воздушный, что же сделано по части авиации на эти народные миллионы? Это нелишне в общих чертах припомнить. Создана очень серьезная офицерская школа авиации (под Севастополем). Устроены офицерские теоретические курсы при Петербургском политехническом институте. За эти четыре года (1910–1913) обучено летать 8 офицеров, окончило со званием военного летчика 123 офицера (62,13 процента всего состава), окончили со званием просто летчика — 44, со званием наблюдателя — 6, отчислено по разным причинам — 17. При обучении погибло смертью героев — 6 человек (3,03 процента). Да будут имена их с благодарностью передаваться из рода в род! Сверх того, обучено искусству летать несколько десятков нижних чинов. Летало же всего за последние три года около 3,5 тысячи человек. Заведено 115 самолетов. К этим цифрам нужно прибавить более 150 офицеров, окончивших петербургские теоретические курсы.

Воздухоплавание, к сожалению, не может питаться своей стихией — воздухом. Оно требует средств. Отделом воздушного флота организовано 353 местных комитета, собравших пожертвований свыше миллиона рублей. Один московский комитет собрал в прошлом [252] году свыше 216 тысяч рублей. Что особенно трогательно и налагает сугубо ответственность, это то, что наибольшее участие в однодневных сборах принимает малоимущая часть населения. Довольно дорого обходятся «комитет и разные расходы» (около 40 тысяч) и устройство сборов (свыше 280 тысяч!). В результате чистого капитала в комитете к 1 января этого года оставалось всего лишь около 62 тысяч рублей. При сравнительно крохотной казенной субсидии (100 тысяч ежедневно) комитет или должен закрыться, похоронив с собою русскую авиацию, или привлечь новую волну общественных пожертвований. Как ее вызвать, вот вопрос. Нельзя не видеть, что и общество, и народ слишком перегружены всевозможного рода благотворительными сборами. Путем доброхотных даяний воздвигаются у нас многочисленные храмы (часто с излишней и вовсе не религиозной роскошью), строятся монументы — и заслуженным лицам, и просто знатным, — строятся богадельни, клиники, больницы, детские приюты, инвалидные и народные дома, и чего-чего только не затевается «на счет пожертвований»! Одни «цветки», иногда дурно пахнущие, в последнее время надоели хуже горькой редьки. Чиновники и офицеры, включающие в себя чуть не всю нашу интеллигенцию, стонут от обязательных поборов на подарки начальству, на проводы, встречи и т. д. и т. д. Если сверх всего этого, сверх огромной армии нищих и паразитов всякого рода требовать от общества содержания еще разных отделов обороны, то у многих обывателей, естественно, является мысль: позвольте, ведь мы тоже платим 3,5 миллиарда налогов, и в том числе чуть не миллиард на военную оборону! Какие же могут требоваться еще грошовые пожертвования на ту же самую оборону? Одно из двух: или воздушный флот не нужен, и тогда не нужны пожертвования, или он очень нужен, и тогда правительство обязано выделить на него определенный и вполне достаточный бюджет. Государство не может идти по миру и протягивать руку, чтобы набрать копеек на ружья и пушки. Серьезнейший из расходов должен покрываться не добровольными сборами, а налогами.

Я до сих пор не знаю, что можно возразить на такое возражение. Кажется, что ничего. Тем не менее живая действительность, всегда несколько бессмысленная, доказывает, что пожертвования на воздушный флот очень полезны и, может быть, даже необходимы. Идут пожертвования — и великое государственное дело поддерживается, хоть и с меньшей роскошью, какая признавалась бы желательной. [253] А иссякнут пожертвования, иссякнет, пожалуй, и сама авиация. Кто поручится что казна найдет, т. е. захочет дать комитету, ежегодно около 0,5 миллиона рублей, необходимых для поддержания дела? Казна состоит из людей, не всегда сложенных из живого мяса, а часто это люди из папье-маше, гуттаперчевые и деревянные. Такие не торопятся, не волнуются, не знают, что такое тревога, ибо вообще неясно себе представляют, что делается на божьем свете. Пока еще до таких людей докатится мировая волна сознания, что авиация вносит с собою великий переворот, — переворот может уже совершиться, и не в нашу пользу. Не только каждый год, каждый месяц отсталости, каждая неделя ее может быть оплачена тяжкими национальными бедствиями. Стало быть, при всей агитации, которая должна быть направлена на казенных людей, решительно необходимо и обществу, и народу принять самим участие в сверхналоговых жертвах и усилиях. Нужны не только пожертвования, но и личное участие, личный труд, внимание, заинтересованность, живая и реальная поддержка новому делу.

Если не ошибаюсь, именно этими соображениями вызвана новая и весьма эффективная идея так называемого «воздушного ополчения», о которой пойдет речь на съезде. Идея эта, разработанная в докладной записке С. С. Щетинина, была рассмотрена в особой комиссии под председательством капитана 1-го ранга Н. Ф. Фогеля в комитете. От красивой формулы «воздушное ополчение» пришлось, впрочем, отказаться, так как слово «ополчение» имеет особо узаконенный смысл. Решено с 1 января 1915 года, во-первых, продолжать деятельность Особого комитета, если на то последует Высочайшее утверждение, во-первых, направить Отдел воздушного флота на новый путь. Предполагается добровольное объединение с комитетом всех частных обществ авиации и школ на почве подготовки к воздушной обороне. Предполагается создание «воздушных дружин» из состава летчиков-добровольцев, которые в тылу армии могут образовать вторую линию воздушной обороны. Имеется в виду соответственная их военная подготовка. Предположено также устройство авиационных станций и маяков и создание запаса самолетов с полным снабжением и оборудованием на случай военного времени. Вот в общих чертах новые задачи, которые ставит себе Особый комитет под председательством Великого князя Александра Михайловича. О бытовой и, так сказать, жизненной стороне воздушной народной рати придется побеседовать особо. [254]