Противотанкисты

Иван Ефимович Барышполец, командир батареи 509-го артиллерийского полка РВГК, с первых часов войны участвовал в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Отстаивая каждую пядь родной земли, артиллеристы-зенитчики, когда это потребовалось, стали грозными истребителями танков. В тяжелых боях под Москвой осенью и зимой 1941 года, проявив мужество, стойкость и непоколебимую веру в победу, противотанкисты 509-го артиллерийского полка в числе первых получили звание гвардейцев. Боевым событиям первых месяцев войны автор и посвятил свои взволнованные воспоминания.

Ратный труд генерал-лейтенанта артиллерии И. Е. Барышпольца получил признание. Он был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны II степени, тремя орденами Красной Звезды и многими медалями. В 1977 году Иван Ефимович скончался.

Первые дни войны

Теплая июньская ночь. Легкий предрассветный ветерок чуть шевелит листву деревьев. В сумраке слышны шаги часового. В такую ночь красноармейцам наверняка снятся невесты, родной дом, друзья...

На моих командирских 3 часа 30 минут. Пора вставать и до завтрака успеть проверить посты. Время тревожное. Вчера командир полка запретил увольнения в город, а поздно вечером со стороны границы раздавались далекие взрывы, отчетливо слышался гул моторов.

Быстро одевшись, я привычно расправил складки на гимнастерке, проверил кобуру с пистолетом, перекинул через плечо полевую сумку и тихо вышел, не мешая спящим товарищам.

Шагаю по мокрой траве к позиции первого огневого взвода. Издали не видно, но я-то знаю, что в ближайших кустах боярышника под маскировочными сетями стоят на боевых позициях наши зенитки — 85-миллиметровые орудия. Только что мы получили новый прибор управления огнем зенитных орудий ПУАЗО-3 и очень гордимся, что наша батарея одна из первых в полку успешно его освоила.

— Стой! Кто идет?.. — доносится до меня окрик часового.

Назвав пароль, прохожу на позицию. [4]

— Товарищ лейтенант! Первое орудие в готовности номер один. Расчет в укрытии, — рапортует по всей форме командир орудия сержант Кузнецов, бравый, подтянутый москвич, и я распоряжаюсь:

— Поднимите лейтенанта Бочарова! Скажите, что комбат вызывает по тревоге!

— Слушаюсь — вызвать командира взвода лейтенанта Бочарова! — Сержант метнулся в окопчик, к телефону.

Ожидая прихода Бочарова, я осмотрел расчехленное орудие. В боевом положении оно выглядит довольно внушительно. В летних лагерях на прошлой неделе наша батарея проводила учебно-боевые стрельбы. Благодаря новому, более совершенному ПУАЗО-3 и выучке личного состава, особенно прибористов и дальномерщиков, зачетные стрельбы выполнили успешно. Многие командиры в полку завидуют этим результатам, а наши батарейцы гордятся...

Боевой расчет бесшумно занял свои места, услышав приход старшего начальника. Вот уже пятый день, как зенитчики несут боевое дежурство по охране объекта — города Львова, сменив на позициях батарею лейтенанта Мироненко. В 509-м зенитном артиллерийском полку 4-й дивизии ПВО наша батарея на хорошем счету, в Доме Красной Армии ей посвящен фотостенд. Но в становлении батареи как боевой единицы сделано не все.

Еще недостаточна слаженность боевых расчетов при стрельбе по скоростным целям, нет четкости во взаимозаменяемости номеров, поэтому при выходе из строя нескольких красноармейцев нарушается ритм стрельбы, уменьшается скорострельность и точность огня. Но бойцы трудятся, добиваются хороших показателей постоянной тренировкой, овладевают мастерством упорно, целеустремленно. Почти все они комсомольцы, часть из них призывалась в 1940 году в Кировской области. Так что вятский говорок слышен на батарее повсюду.

Вчера вечером телефонист во втором взводе дал мне послушать в трубку, как в приборном взводе поют вятские под лихую гармонь:

Где мы,
где мы не бывали,
Где мы не ро-бо-та-ли...

Веселые, по-крестьянски хитроватые парни, здоровые крепыши, могут не спать по две-три ночи подряд, если этого требует служба. Полюбил я их, но особо виду не подаю — на позициях строговат и придирчив. Что поделаешь — служба!

Прибыл лейтенант Бочаров. Доложил по форме, но подошел ближе и чуть слышно добавил:

— Товарищ лейтенант, на четвертой батарее объявлена боевая тревога по приказу командира полка.

Посмотрел на часы: четыре часа утра без пяти минут. Не успел ответить ему, как резко подал голос «ревун». Быстро [5] спрыгнул в окопчик к телефонисту, который уже протягивал мне трубку, и тут же услышал баритон майора Кожевникова — командира дивизиона:

— Боевая тревога! Батареей открыть огонь по немецким самолетам — нарушителям границы!

Кто-то крикнул: «Война!», кто-то громко выругался под жутковатый гул моторов приближающихся немецких бомбардировщиков.

Перебежал на командный пункт батареи, расположенный на позиции приборного взвода — это совсем близко, в кустах, возле командирской землянки. Все уже на местах по боевому расписанию. Громко, во весь голос, подаю команду:

— Батарея, к бою!

В ответ слышу доклады командиров огневых взводов — и тогда я даю целеуказание. Все как на полигоне на прошлой неделе, и все не так. Вместе с приближающимися самолетами, с грохотом выстрелов уже стреляющих батарей нашего полка нарастает напряжение. Не помню, как быстро, когда, в какой момент я скомандовал:

— Огонь!..

И загрохотали мощными залпами орудия, и потерян счет времени — теперь секунды решают успех. Вот уже пот проступает на гимнастерках заряжающих, наводчиков, капельками падает с еще небритых юношеских лиц. А немецкие самолеты идут и идут. Их высота более двух тысяч метров. Вокруг них — выше и ниже — сплошное облако разрывов наших снарядов. Но вот строй самолетов медленно разворачивается в крутое пикирование. Грохот разрывов потряс землю. Кое-кто растерянно смотрит в сторону целей и, наверное, не видит ничего, кроме дыма да огненных всполохов. Земля вновь содрогается от взрывов тяжелых бомб. Часть самолетов развернулась над ближайшей станцией, где стояли воинские эшелоны, а другие сбрасывают бомбы на окраину города.

Все это отчетливо вижу в бинокль. Своего голоса в грохоте стрельбы и реве моторов не слышу. А длинноствольные восьмидесятипятки бьют и бьют по фашистским стервятникам. Вот один самолет почти прямо над нами перевернулся на левое крыло, задымил и, сбросив бомбы, пошел к земле.

Вой этих бомб сливается с натужным ревом падающего самолета. Многие бойцы пригнулись, легли на землю, я невольно прыгнул в ближайший окопчик, а через минуту фашистский «юнкерс» взорвался совсем рядом с батареей, метрах в трехстах.

— Сбили фашиста! Ура! — слышу радостные возгласы батарейцев.

Воспользовавшись передышкой, все — от командиров взводов и орудий до заряжающих и подносчиков — выскочили из укрытий, боевых постов, наблюдательных пунктов. Вместе с ними и я бегу к сбитому немецкому самолету. Кто-то бросает вверх пилотку, кто-то просит закурить на ходу. [6]

Рассматривать было нечего: костер, бесформенная груда обломков... Назад возвращаемся медленнее, но возбужденные и радостные.

На часах — шесть утра. Вспоминаю: сегодня 22 июня — день моего рождения. Что ж, первый сбитый самолет врага — чем не подарок от батарейцев! Где-то высоко слышен гул моторов истребителей И-16 — «ишаков» — это идет бой с немецкими самолетами, прикрывавшими колонну «юнкерсов».

Спустя много лет после войны я прочел в газете, что в те минуты, когда мы сбили первый вражеский самолет, неподалеку от нас был совершен один из первых в истории Великой Отечественной войны воздушных таранов. Вот что было записано в историческом формуляре 486-го, бывшего 12-го, истребительного авиаполка: «22 июня 1941 года в 5 часов 15 минут командир звена младший лейтенант Леонид Георгиевич Бутелин осуществил таран на самолете И-153, отрубив винтом хвостовое оперение немецкого самолета Ю-88, в районе аэродрома Бовшев Станиславского авиаузла». Ныне вблизи старинного города Галича установлен памятник — вылитый из бронзы крылатый человек падает с небес. Его мускулистое тело еще парит в воздухе, и лишь одно крыло едва коснулось водной глади...

Приближалась новая волна немецких бомбардировщиков — новый налет на город, пригородные железнодорожные станции, полевые аэродромы, приютившиеся неподалеку от наших позиций. Самолеты идут плотным строем. Я командую:

— Батарея, к бою!

И снова сплошной грохот моторов, вой раскаленного металла...

Уже давно поднялось и ярко светило солнце. На небе ни облачка. Налет прекратился, и я отдаю команду на использование НЗ, который выдан бойцам три дня назад, — время завтрака, но о нем почему-то никто даже и не вспомнил. Непривычно тихо на батарее. Не слышно веселой шутки — куда подевались постоянные балагуры? Все предельно сосредоточенны.

Но вот раздается телефонный звонок. Это командир дивизиона майор Кожевников — получаю замечание за промахи: в последнем налете «юнкерсы» прошли безнаказанно южнее нас.

Все правильно. Но паниковать нельзя. Надо собраться с мыслями, не растеряться, проявить выдержку. «Поговорю-ка с политруком батареи, — решаю я, — во время последнего налета он был на позиции у Чередниченко, пусть проведет беседу с красноармейцами».

— Шум мотора над четырнадцатым! — докладывает на батарею разведчик Шуранов.

Теперь на малой высоте идут одиночные цели. Стрелять трудно — велика угловая скорость. Одна бомба разорвалась на нашей позиции, возле второго огневого взвода, и взрыв поднял вверх землю — засыпало моих батарейцев, необстрелянных бойцов. [7]

После небольшой паузы огонь по «юнкерсам» ведет вся батарея. Молодцы ребята! Уже не так страшно видеть фашиста, когда он самоуверенно и нагло пикирует на тебя с высоты.

На носилках проносят тяжело раненного бойца. Его только что откопали из полностью засыпанного землей окопчика взвода управления. Он еще не потерял признаков жизни, но без сознания. Дышит глубоко, с хрипотой — осколок бомбы попал в легкое. Будет ли жив?.. Стоны раненых удручающе действуют на батарейцев. Чтобы как-то отвлечь их от ненужной сейчас тревоги, командую:

— Убрать гильзы, проверить синхронизацию!

22 июня 1941 года налеты гитлеровцев продолжались до самого вечера. За день боя мы израсходовали четверть боекомплекта снарядов. «Надо подвезти боеприпасы, подумать о дальнейшей организации стрельбы, переукомплектовать боевые расчеты», — прикидываю про себя, а на разборе действий прибористов узнаю, что целеуказания с командного пункта дивизиона поступали с большим опозданием. Где-то задерживается прохождение команд — надо уточнить и согласовать с начальником штаба дивизиона систему их прохождения, надо установить и очередность смен, короткого отдыха батарейцев, получить НЗ, составить донесение. Много неотложных дел появилось у комбата.

На циркулярке командир полка сообщил, что за день 22 июня наши войска успешно отражали удары фашистских войск на границе, что враг отброшен с большими для него потерями от города Перемышля, но севернее Львова, в направлении на Броды, идут упорные бои с прорвавшимися вражескими танками.

* * *

Грохот стрельбы усиливался и приближался с каждым часом. Мы вели по гитлеровским самолетам заградительный огонь, но они шли высоко и, скрываясь в редких, но плотных облаках, безнаказанно уходили. В один из таких налетов меня позвал протяжный зуммер полевого телефона. Звонил командир дивизиона Кожевников. Он видел наш сосредоточенный огонь и просил быть внимательнее, не спешить — ждать его команд на открытие залпового огня по самолетам.

С радостью первых боевых успехов к нам уже пришла и первая горечь утрат. Ночью в дивизионном лазарете скончались два наших красноармейца, получившие тяжелые ранения. И вот два гроба из неоструганных досок стоят по обе стороны большой могилы. Справа и слева от нее — бойцы батареи с обнаженными головами. На глинистую горку поднимается политрук Кузнецов. Став у изголовья погибших воинов, он снимает фуражку и громко, твердым голосом говорит речь.

— Мы хороним товарищей, отдавших свою жизнь за нашу Родину. Верные присяге, они выполнили свой долг до конца, — [8] доносится до меня его голос. — Их жизнь была короткой, но яркой. После нашей победы над фашистами на этой могиле будет обелиск с надписью: «Своей смертью они утвердили жизнь. Поклонитесь им, люди!..»

Затем, сделав шаг к могиле, к красноармейцам обращаюсь я:

— Дорогие боевые друзья! Поклянемся на могиле наших боевых товарищей Васенина и Петренко отомстить за их праведную смерть...

— Клянемся! — откликнулись бойцы.

У свежей могилы — холмика возле безымянного леса, что недалеко от села Сороки Львовские, — даем клятву сражаться с фашистами насмерть, клянемся, что фашисты не увидят слез на наших глазах, что не дрогнем перед коварным врагом.

Прощальный салют из десяти винтовок эхом отозвался в лесу.

«Вот они, боевые будни», — подумалось мне. Начинался второй день Великой войны...

Новый налет вражеских самолетов мы встретили более организованно.

— Батарея, огонь! — командую я и отчетливо слышу, как действуют замковые.

— Огонь! — Теперь уже не слышу своего голоса, хотя кажется, что кричу во все горло. Второй залп более удачен: несколько самолетов противника стали набирать высоту. Дальномерщики непрерывно сообщают нам об этом, передают азимут, угол места цели, и прибористы четко готовят данные для стрельбы. Очередной залп батареи. Плотность заградительного огня намного повысилась, и фашистские летчики уже боятся подходить к городу через наши позиции. Они избрали другую тактику: идут на средней высоте, маневрируют, а бомбы бросают, не доходя до цели.

Добрые вести принес майор Кожевников. Он сообщил по телефону, что в последнем налете дивизион сбил еще два немецких самолета, а третий дымя ушел на запад.

Предварительно этот успех отнесен к батареям И. Я. Мироненко и П. П. Варганистова. Кроме того, он сообщил, что накануне из 24 бомбардировщиков и 9 истребителей к центру Львова не удалось прорваться ни одному самолету, а поспешный сброс бомб не причинил серьезных нарушений коммуникациям города.

Настроение моих бойцов улучшилось. Послышались шутки, смех. Но вот на ночь нам поставлена сложная задача: сменить боевую позицию, а на старой оставить ложную цель. До вечера удается подвезти к огневой позиции партию снарядов, покормить бойцов горячей пищей. Каждому красноармейцу выдали в постоянное пользование фронтовые доспехи: котелок, кружку, ложку, сумку для гранат, комплект патронов к личному оружию, ранее хранившиеся как НЗ. И вот с наступлением полной темноты батарея стала сниматься со старых позиций.

На месте пушек мы положили бревна по длине и толщине [9] орудий, забросали их ветками — оборудовали ложную позицию и уехали. Новую позицию батареи выбрал вместе с командирами взводов в указанном командиром дивизиона районе.

По возвращении в подразделение я доложил командиру полка подполковнику В. А. Герасимову о разговоре с крестьянами; он одобрил наши действия, сказав, что поручит начальнику артснабжения полка прибыть за обозом. Мне же требовалось выделить несколько красноармейцев и направить их к тому времени в село. Герасимов напомнил о подготовке к перемещению батареи, сказал, что в первую очередь брать с собой боеприпасы — из расчета максимальной загрузки повозок, а остальные уничтожить.

В подготовке к маршу прошел весь остаток дня. Маршрут движения и временной график марша подготовили как в мирное время — учли все: и скорость движения колонны, и места сосредоточения для отдыха, и порядок боевого охранения. Не знали только одного — места новых боевых позиций.

Напряжение боев первых двух дней и передислокация батареи давали себя знать: под утро многие мои бойцы спали, сидя у орудий, на брустверах окопов, возле телефонов.

Я тоже пытался задремать с телефонной трубкой в руке, но в трубке то и дело раздавался противный писк зуммера, и я отвечал уже только на звонки командира дивизиона или командира полка. Под утро, когда наконец наступило некоторое затишье на дороге, сон одолел меня.

Разбудил Кожевников. В небе появился одиночный самолет-разведчик. Майор приказал не стрелять — не показывать новую позицию батареи. Огонь разрешалось вести лишь при появлении бомбардировщиков. Кожевников предупредил и о том, что надо экономить боеприпасы, а это значило — повышать эффективность заградительного огня. В то время как огнем всех пушек наша батарея создает неподвижную завесу в виде равнобедренных треугольников, острием обращенных к противнику, другие батареи должны создавать подвижную систему заградительного огня в виде куба. В этом случае резко повышается плотность огня: уменьшается количество снарядов, возрастает эффективность стрельбы.

За день мы успели отразить еще два налета «юнкерсов». Не сбили, правда, ни одного самолета противника, но и пройти к объекту не дали.

Утром 25 июня на батарею к нам прибыл командир полка подполковник В. А. Герасимов. Как положено, предельно кратко докладываю ему обстановку: мол, батарея несет боевое дежурство, личный состав в количестве... и так далее. Доложил и о том, что на батарее в наличии только две исправные автомашины и для перевозки боекомплекта транспорта нет. Еще до начала военных действий батарея не полностью была укомплектована штатным автотранспортом.

Герасимов, подтянутый, сухой, устало посмотрел мне в глаза, [10] помолчал немного — вижу, что принимает какое-то решение. Потом отвел меня в сторону и тихо говорит:

— Надо, комбат, найти выход из создавшегося положения. И быть готовым ко всяким неожиданностям.

— Товарищ подполковник, — отвечаю, — мы с политруком Кузнецовым уже думали об этом, и, хочу доложить вам, выход есть: мобилизовать крестьянские подводы для перевозки снарядов.

— Решение правильное, одобряю, — поддержал он и добавил: — Вместе с Кузнецовым идите в ближайшее село (Герасимов показал в направлении Сороки Львовские), обратитесь к местной власти и по законам военного времени проведите мобилизацию лошадей с повозками и их владельцев для сопровождения обоза.

Потом мы еще долго стояли с командиром полка на краю оврага и обсуждали возможные варианты стрельб из зенитных орудий по наземным целям. А когда Герасимов уехал, вместе с политруком Николаем Кузнецовым направились в Сороки Львовские.

Марш в восточном направлении

Получен приказ командира полка: «С наступлением темноты сняться с боевых позиций и сосредоточить батарею в условленном месте».

О передислокации полка, кроме командиров батареи, никто не знает, и все-таки батарейцы догадываются, что двигаться будем на восток. Да и как не догадаться: подготовка перехода на новую позицию не занимает столько времени. А вчера ночью в том же направлении ушел обоз с боеприпасами и имуществом батареи...

Размеренно нажимая на педаль акселератора, водитель боевого ЗИС-5 Иван Шевченко всматривается в темноту пыльной дороги, где впереди еле различимое пятно идущей машины. Это пятно — привязанный к стволу орудия кусок марли. Мои батарейцы впритирку сидят на снарядных ящиках в кузовах машин, на лафетах орудий. Скорость небольшая — вся проезжая часть дороги занята повозками и другими машинами, двигающимися в восточном направлении. Булыжные камни этой дороги помнят еще кованые сапоги немцев, проходивших по ней в 1918 году, польских панов — в 1920-м. Сейчас по обочинам дороги, справа и слева, идут красноармейцы, а с ними женщины, дети, старики...

...Горькое это слово — отступление. Но на следующем рубеже мы остановим врага! Так думаю я, и это помогает сосредоточиться на мысли, что наш полк перебрасывается сюда именно с этой целью. [11]

Как только остались позади окраины большого села Сборов, мы увидели своих разведчиков, знаками призывающих нас повернуть в сторону оврага, замаскированного кустами ольшаника. Выскочив из машины, я заметил около десяти ЗИС-5 и группу водителей. Чередниченко объяснил, что колонну машин с Донбасса они перегоняют во Львов. Сопровождающие согласны передать нам эти машины при условии, что мы подтвердим прием их документами с печатями.

Я задумался, где бы взять такие документы, а потом вспомнил, что в полевой сумке у меня есть чистые бланки аттестатов на продовольствие и обмундирование для бойцов. Так что, подозвав старшего из этой колонны, без лишних слов заверил, мол, получат они документы на автомобильный транспорт, сданный в Красную Армию. Видя мою решимость, старший возражать не стал. И вот восемь исправных автомашин мы распределили по взводам, и вскоре в центре Тернополя, на перекрестке дорог, нас встретил подполковник Герасимов. Коротко докладываю командиру полка о состоянии батареи.

— Быстро доставайте карту-двухкилометровку и цветные карандаши! — требует Герасимов.

Я достал по-штабному аккуратно сложенную карту, и командир указал:

— Видите, лейтенант, западную окраину города, вот эту дорогу, ведущую к кладбищу?

— Да, вижу. Но здесь открытое место...

— Вот потому оно и может стать опасным для немецких танков, да и самолетов, безнаказанно летающих на город.

Уточняю детали. А на привокзальной площади нас ждут командир дивизиона майор Кожевников и начальник связи полка старший лейтенант Лысенко.

Командира дивизиона я знал еще с прошлогодних учений. Это он поставил нашей батарее оценку «отлично». Доложив ему поставленную командиром полка задачу, вместе с колонной двинулся дальше, на западную окраину Тернополя. Рекогносцировку позиций там проводить было некогда, и на пригорке за городом я сразу указал место каждому огневому взводу.

Первый бой с танками

Огромное поле пшеницы предстало перед нами. Замаскировать орудия здесь трудно. Зато легко определить угрожаемое направление. С северо-запада и с запада наиболее уязвимы две магистральные дороги. Отсюда можно ожидать танки противника. Здесь и местность ровная, и видимость хорошая.

Словом, решаю развернуть батарею. Для кадровых красноармейцев подготовка боевой позиции к стрельбе не занимает много времени. Вот уже от орудия к орудию и к КП появились тропки, пробитые связистами. Поступают доклады о готовности [12] к открытию огня. А я в свою очередь докладываю командиру дивизиона:

— Первая батарея к бою готова!..

— Товарищ Барышполец, — услышал в ответ басовитый голос майора Кожевникова, — за доклад — спасибо. Вы первый из комбатов доложили о готовности, но с другими...

Вдруг связь прекратилась, и я даже не успел спросить, где расположен КП дивизиона, полка. Вскоре, однако, прибежал связной от командира дивизиона и сообщил:

— По дороге напротив батареи идет немецкая колонна мотоциклистов, автомашин и несколько танков. Комдив приказал встретить врага огнем.

Вдали на дороге действительно было большое оживление. Темнота летней ночи мешала рассмотреть в деталях, что там происходит, но отдельные винтовочные выстрелы да стрекот автоматных очередей в той стороне подсказывали, что там противник.

Появились мои разведчики. Они подтвердили — на дороге немцы. Несколько фашистских бронемашин обогнали колонну наших войск и открыли огонь. Затем часть машин свернула в сторону от дороги, и сейчас фашисты совсем недалеко от нас.

Перестрелка усиливалась. Вот уже и в нашем расположении разорвалось два снаряда. Это бьет немецкий танк, понял я, хотя еще ни разу в своей жизни не слышал выстрела из фашистской танковой пушки.

Медлить было нельзя.

— Расчеты, к орудиям!

Залп четырех стволов родных зениток прозвучал в ночной тишине оглушающе резко. Вижу разрывы снарядов возле дороги и ввожу поправки. Длинноствольные зенитки снова содрогаются, выбрасывая острые языки пламени.

Впереди всех, на правом фланге батареи, стреляет взвод Бочарова. Кричу ему в телефонную трубку, чтобы он сам занялся корректировкой огня орудий, так как несколько машин на дороге уже загорелось и ему там хорошо видны цели.

— Бронебойным, наводить в голову колонны, взводом два снаряда... — громко кричу Бочарову. — Огонь!

Снова оглушительный грохот — и еще несколько огненных свечек на дороге и правее ее, в придорожном кустарнике.

Спустя пять минут все затихло. Но через какое-то мгновение выше наших голов — свист, шипение, потом — ослепляющая вспышка фашистского снаряда. Это метрах в тридцати от моего окопчика. Снова разрыв, но выстрела не слышно. Звук от него врывается в уши вместе с полетом снаряда: «У-уах!..» Разрыв следует за разрывом; к счастью, снаряды идут с перелетом. Я приказываю батарее:

— Огонь прекратить! В укрытие!..

Обстрел танками продолжался недолго. Поднявшись на бруствер окопа, я осмотрелся и поверх огромного поля увидел несколько [13] горящих машин. Танки немцев уходили вправо — огонь по ним открыла батарея Павла Варганистова...

С рассветом, поняв, что впереди нас нет никаких стрелковых частей, что с танками и пехотой противника придется вести бой только нам, докладываю об этом на КП командиру дивизиона.

— Примите меры к маскировке позиций, улучшайте их, — слышу в ответ.

— Но подвезите снаряды и пару пулеметов для борьбы с пехотой. Хотя бы ручных пулеметов... — прошу я.

— По самолетам противника подготовьте только одно-два орудия, других пушек не раскрывайте — тщательно маскируйте их пшеничными стеблями... — продолжает Кожевников.

— Все понял...

Немецкие танки к утру огонь прекратили. Постреливали изредка лишь фашистские автоматчики — и то уже не с ближнего края поля, а из-за дороги, из придорожного кустарника. Фашисты, видимо, поняли, что здесь с ходу войти в город им не удастся.

Появились самолеты с крестами, Сначала поодиночке — это разведчики. Гул их моторов со стороны города. Огонь по одной низколетящей паре «фокке-вульфов» мы успели открыть — из спаренной пулеметной установки, расположенной на высотке, метрах в пятистах от боевой позиции. А вслед за разведчиками появилась большая группа «юнкерсов» под прикрытием шестерки «мессеров». Наблюдатель батареи доложил мне о восемнадцати самолетах, идущих на город.

Огонь по ним первой открыла батарея лейтенанта Роянова, стоявшая левее нашей. Орудия и одна спаренная пулеметная установка, согласно команде, продолжали стрелять по самолетам. Немцы ушли.

Солнце уже совсем поднялось над горизонтом. Наши плохо замаскированные боевые позиции просматривались со всех сторон, и я подумал, что немцам будет очень легко нас обнаружить. В это время с КП дивизиона сообщили, что у Роянова есть потери, что гитлеровские танки, видимо, пойдут с правого фланга, поэтому необходимо прикрыть это направление, выдвинув вперед и вправо один взвод моей батареи.

Командиры и красноармейцы завтракали. В окопчике взвода управления нас с Николаем Кузнецовым тоже ждали до краев наполненные супом котелки. Но было не до завтрака, хотя есть и чертовски хотелось.

Прошел час, второй... Но ни через час, ни через пять немцы не пошли в наступление — только держали нас своими постоянно висящими в воздухе самолетами в напряжении. В тот день они даже не пытались бомбить наши позиции.

Впереди, возле дороги, по которой мы стреляли ночью, маячили остовы сгоревших фашистских автомашин. Вокруг валялись трупы гитлеровцев, которых уже видел лейтенант Молибога, ползавший по пшеничному полю в разведку. Почему-то хотелось [14] посмотреть на. это зрелище, на врага — и я решаю проникнуть на окраину поля, к дороге. Днем, на виду у фашистских автоматчиков, засевших где-то в придорожных кустах, такая вылазка опасна, но вдвоем с красноармейцем Мамаем мы ползем «поглазеть» на нашу ночную работу.

Совсем близко затрещал пулемет, и веер свистящих струй пронесся над головами. Хлопнули разрывами несколько мин — и снова тишина. Лежим, притаившись, в густой, уже спелой пшенице. Ловлю себя на мысли, что хотел поругать красноармейца Мамая и других бойцов батареи за самовольные действия ради любопытства, а у самого такое же неодолимое желание — увидеть убитых врагов, их сожженные машины. И это желание пересиливает страх перед свистящими пулями.

Первым снова ползет Мамай. Я за ним — по примятому желобу из стеблей пшеницы. Свою винтовку Мамай держит за ремень. Я вижу его мокрую гимнастерку, кирзовые сапоги. На краю поля, перед самой дорогой, залезаем в глубокую воронку — немецкий пулемет здесь не достанет нас. А обзор хороший. Стоит только поднять голову над краем воронки — и видно, что по дороге на большой скорости продолжают двигаться немецкие броневики. Машины, сгоревшие этой ночью от нашего обстрела, маячат на обочинах. Черный дым от их тлеющих резиновых скатов стелется по земле. А дальше, за дорогой и вправо, в придорожном кустарнике, мелькают немецкие каски, летят в сторону комья земли. Это окапывается немецкая пехота. Неподалеку от пшеничного поля в разных позах лежат немцы, убитые нашими батарейцами. Их много. «Но что же не забирают своих вояк для похорон? — думаю я и сам себе отвечаю: — Боятся, гады! Боятся выползти за дорогу и тоже найти здесь свою смерть...»

Мамай рядом со мной — просит бинокль «на одну минуту». Протягиваю ему бинокль, и он шепчет:

— Товарищ лейтенант, вот здорово! Сколько мы их побили! Можно, я подползу еще ближе, а вы здесь полежите?

— Давай, Иван, ползи вон к тому офицеру, который лежит на правом боку, уткнувшись головой в ямку. Будут у него документы — забирай их, планшет или сумку тоже снимай...

— Есть, товарищ лейтенант! Я мигом... — И Мамай заработал руками и ногами, переваливаясь из стороны в сторону. Немецкий пулемет не стрелял. Это придавало бойцу храбрости — он полз быстро. Иван Мамай — хороший красноармеец, в моей батарее уже третий год...

Томительно долго тянутся минуты. Но вот вижу в бинокль — Иван ползет обратно. Зеленая каска маячит выше травы, выше высоких стеблей одуванчиков, пухом разлетающихся от его размашистых движений. Еще несколько секунд, и Иван ловко перевалил тело через край спасительной воронки. В его глазах радостное возбуждение: принес немецкую каску, пробитую осколком снаряда. [15]

В каске, под матерчатой подкладкой, рукой нащупываю шершавую корочку удостоверения с фашистской свастикой, брезгливо перекладываю в карман гимнастерки. Кожевников, когда услышал, что я высылаю ему на КП пробитую немецкую каску, а документы обер-лейтенанта передам позже, радостно крикнул:

— Срочно ко мне, на КП! Сюда же выехал Герасимов! — И положил трубку, не дослушав мой доклад.

Прихватив с собой каску, вдвоем с Кузнецовым бежим к первым домам окраины города. Здесь, в огородах, землянка командира дивизиона.

Приняв доклады командиров дивизионов и комбатов, Герасимов поднялся и поставил новую задачу:

— Получена шифровка Генерального штаба. В ней указывается, что наш полк срочно своим ходом следует направить под Коростень. В 24.00 всем дивизионам сняться с боевых позиций и к утру сосредоточиться в лесу за городом Подволочинск. Маршрут движения колонн получите позже.

Командир полка, как всегда, был краток. Вопросов никто не задавал.

Новая задача

На батарею мы вернулись возбужденные. Солнце уже скрылось за горизонтом, а васильки в пшенице все еще резко выделялись своими темно-синими глазами, до боли напоминая о мирном времени.

Отдаю приказание командирам огневых взводов: в 20.45 открыть огонь по немецкому переднему краю. Снаряды не оставлять. Затем сняться с боевых позиций.

В указанное время батарея открыла огонь. Отстрелявшись, бесшумно снялись, а место в пшеничном поле занял стрелковый батальон из эшелона, только что прибывшего на станцию Тернополь.

У моста через реку нашу колонну остановили саперы-подрывники. От них я узнал, что мы последние из полка переправляемся на тот берег — все батареи прошли давно — и они торопятся, так как в любое время возможна бомбежка моста. Сержант-сапер говорил тихо, но уверенно и спокойно. Никогда мне не забыть волевой и твердой уверенности того сержанта.

...Тяжелая дрема сморила моих бойцов перед самым рассветом. В это время мы находились метрах в пятидесяти от дороги, по которой продолжал двигаться поток людей. Спаренная зенитная пулеметная установка открыла огонь по фашистским самолетам и невольно привлекла на себя основной удар — все пушки и машины к тому моменту уже были рассредоточены в ближайшей роще.

Такой жестокой бомбежки наша батарея еще не испытывала. Я видел, как отвесно пикировали «юнкерсы», как сыпались [16] с неба черными точками сотни бомб. Открыть огонь из орудий мы даже не успели.

После налета в батарее мы не досчитались двух красноармейцев — водителя машины и стрелка крупнокалиберного пулемета. Похоронили бойцов здесь же, на опушке рощи.

...Я иду среди ровных рядов деревьев в родном мне поселке Кочеток, куда приехал учиться в лесной техникум. Где-то впереди идут мои друзья-товарищи, тоже приехавшие из Печенеги. Все мы взялись за руки и, смеясь, перетягиваем друг друга, а девчата с нашего курса звонко поют песню про Галю, слов которой я никак не разберу: песня превращается в монотонный звук бомбардировщиков.

Печенега, Печенега, как ты теперь далеко! Село возле Харькова, в котором родился, рос, учился, познавал первые радости. Там остались мои старые родители, родная хата с учебниками, горкой сложенными на чердаке, скворечником на старой вербе, из которого уже вылетели молодые скворцы. Люди тоже, как птицы, улетают в другие края. Вот и мне пришлось улететь сначала в Кочеток, где учился мудрости лесоразведения да чудесам переработки древесины, а потом в солнечную Молдавию, в Котовский лесхоз.

Не усидел я в том лесу — и по комсомольской путевке оказался в Забайкалье, на лесных просторах Сибири, потом снова Украина — до призыва в ряды Красной Армии. А год назад — в 1940-м — я уже окончил Севастопольское зенитно-артиллерийское училище и прибыл на границу — на должность командира батареи...

Теперь уже далекие мирные дни навсегда ушли в прошлое. Спят на лесной поляне мои бойцы и, может, тоже досматривают мирные сны, а я уже отдаю команды на готовность батареи к маршу.

Дальнейший наш путь лежал по дороге на северо-восток — к Бердичеву. За ночь нам предстояло преодолеть большое расстояние, и уже в темноте мы догнали одну из батарей полка. Это была батарея лейтенанта Роянова, от политрука которой я узнал, что Житомир, возможно, взят немцами.

На окраине Бердичева нас захватила необычная суматоха среди местных жителей. Немецкие самолеты только что сбросили свой смертоносный груз на центральную часть города, и много погибло людей. Немало было раненых красноармейцев, командиров. Тяжело ранило командира второго дивизиона нашего полка; его дивизион перед бомбежкой только что втянулся в улицы города. Пока мы помогали грузить раненых красноармейцев, чтобы вывезти их с собой, в районе железнодорожной станции началась новая бомбежка. Она вызвала еще большую неразбериху на дороге, забитой повозками и машинами эвакуирующегося города. А нам надо спешить.

Огромная воронка от фугасной бомбы, сброшенной немцами, разворотила всю проезжую часть и обочину дороги. Часть автомашин, [17] застрявших здесь, мешает проезду. Все спешат, волнуются. Кругом слышны крики повозочных, переругивание водителей. В темноте совсем не видно их лиц, а голоса слышны очень далеко.

С помощью трактора, идущего в нашей колонне, удалось растащить разбитые автомашины и забрать при этом несколько бочек бензина. Край воронки засыпали — и путь свободен. Так что к полуночи в полном составе мы прибыли в Житомир. Здесь, на большом плакате, прикрепленном к стене дома, я впервые прочитал призыв: «Родина-мать зовет!» Седая женщина, нарисованная художником, держала в правой руке текст военной присяги, а левой показывала на частокол штыков позади себя. Внизу плаката те же слова были написаны на украинском языке. Волнующий плакат военных лет...

По набережной реки Тетерев проехав в северную часть города, мы оказались на довольно широком шоссе с асфальтовым покрытием. Каких-либо указателей в предрассветной темноте не было видно. Я спросил путь на Коростень, и проходящая женщина подтвердила, что едем правильно. Впереди нас несколько танков. Они вскоре поворачивают направо, а мы продолжаем движение прямо по дороге, уходящей куда-то на север. «Но почему не встречаем войск на дороге?» — начинаю тревожиться. Показалось несколько повозок, двигающихся обратно, в Житомир, — и никого больше на дороге нет, мы одни. Приказываю остановиться колонне. Советуюсь со своим политруком. А впереди слышны выстрелы пушек, редкие автоматные очереди. Совсем рядом разорвался снаряд. Но вот навстречу нам автомашина с группой бойцов. Из кабины прямо на ходу выскочил сержант с винтовкой, крикнул:

— Кто такие?

— Первая батарея...

Не дослушав меня, сержант торопливо проговорил:

— А мы из взвода управления дивизиона Качалина. Везем нашего командира взвода.

От бойцов, везущих своего командира, узнаю, что впереди колонна немецких танков и мотоциклистов. Командую:

— Батарея, к бою!

И вот вдоль дороги, на открытом поле, наши машины с пушками занимают огневые позиции. Немецкие снаряды рвутся где-то за нами. В темноте отчетливо различимы огненные вспышки разрывов.

Высылаю разведку. Через полчаса сержант Хрипко докладывает:

— Товарищ лейтенант, впереди нас много немецких танков и бронетранспортеров — целая колонна! Все стоят на дороге, а часть их повернула вправо, к поселку. Огни и взрывы на дороге — это горят несколько наших машин с боеприпасами.

Доклад разведчика немного успокоил меня. Оказывается, в темноте мы повернули на дорогу, идущую на Новоград-Волынский, [18] а не на Коростень. Но долго размышлять в такой обстановке — значит потерять драгоценное время, и я командую:

— Приготовиться к открытию огня!

Получив сообщение о готовности расчетов, отдаю последние распоряжения командирам огневых взводов:

— Всем боевым расчетам по моему сигналу — выстрел из пистолета — открыть беглый огонь по немецким захватчикам! — И, уточнив данные для стрельбы, приказываю: — Каждое орудие делает по пять выстрелов и покидает огневую позицию. Движение обратно по дороге на максимально возможной скорости. Сбор всех огневых взводов за Житомиром. В Коростень прибыть к шести утра. Сейчас — без четверти два.

Воцарилась тишина. Немцы тоже прекратили стрельбу. Поднявшись на бугорок у дороги, вытаскиваю из кобуры пистолет и смотрю на часы. Стрелка будто застыла на месте — слышу только удары своего сердца. И вот грянул выстрел, другой, третий...

Рядом со мной стоит Мамай и громко кричит:

— Товарищ лейтенант! Видите впереди взрывы?..

Ничего не вижу и ничего не слышу от залповой стрельбы. Такое я уже испытывал на полигоне, но там была другая задача — поразить мишень, а сейчас-то — настоящего врага!

Через несколько минут фашисты, уцелевшие от артналета, открыли ответный огонь. Вреда нам они не причинили: наша колонна уже въезжала в предместье Житомира.

Мы — противотанкисты

Время нашей переподготовки очень ограниченное. Враг близко. В газетах уже называется житомирское направление, уже в руках врага Минск. Фашисты идут напролом, и надо быть готовыми встретить вражеские танки.

...Вторые сутки всем составом батареи строим линию обороны. С севера на юг выкопали и замаскировали траншею, отсечные позиции.

Жаркая июльская погода внезапно сменилась проливными дождями, но немецкие самолеты-разведчики по утрам регулярно висят над нашим лесом. Огня по ним не открываем, но готовность полная. Поочередно, по твердому графику, выезжаем на стрельбище, расположенное на западной окраине леса.

Стрельба прямой наводкой по движущемуся фанерному танку уже освоена всеми расчетами. Результаты стрельбы батареи радуют. Жаль только, что мало стреляем бронебойными снарядами, их, видно, сохраняют для настоящих танков.

Наш полк отныне полностью перешел на штаты отдельного противотанкового полка. Пушки остались прежние — 85-миллиметровые зенитки. Узнаю, что они уже давно испытаны как противотанковые средства, и в новом «Руководстве по стрельбе» [19] указано, что «по своим тактико-техническим данным 85-мм пушка может с успехом использоваться для борьбы с танками, учитывая, что начальная скорость, а следовательно, и пробивная способность снаряда выше, чем у 76-мм пушки».

Правду говорят, что первое условие в бою — это вера в свои силы и отличное владение боевой техникой. На полигоне орудийные расчеты с каждой новой тренировкой действуют все увереннее, поражая все цели без единого промаха. Стрельбы продолжаются круглые сутки безостановочно. Теперь уже стреляем из «штатных полигонных средств» — свои орудия бережем для предстоящих боев. Все тренировки проводятся с одной целью — выработать твердые навыки истребления танков, стойкость, уверенность в бою. Наводчик и заряжающий должны действовать почти автоматически, уметь заменять друг друга в бою в ограниченное время.

И вот мы получаем продовольствие для НЗ. Привезли ящики с бронебойными снарядами. Все признаки того, что полк скоро поднимут по тревоге. Так оно и случилось в ночь на 10 июля 1941 года.

В тот день рассвет лишь только наметился, а батарея уже грузила на платформы машины, тягачи с пушками. Получили мы здесь и ящики с противотанковыми гранатами. Кто-то из службы артснабжения, видимо, правильно понял задачу, поставленную перед нашим полком, — гранаты пригодятся! Противотанковые гранаты — оружие ближнего боя с танками противника.

Все боевые расчеты прошли обкатку под старым танком с бензиновым мотором. Делалось это настойчиво и смело. На глубокий окопчик, где помещалось только два бойца, с большой скоростью направлялся танк. Один из бойцов должен был бросить гранату «на встречном курсе» под гусеницы, а другой — по уходящему танку бутылку с зажигательной смесью. Все мои батарейцы успешно сдали тогда экзамен. Только один боец, подносчик снарядов из взвода лейтенанта Бочарова, не мог справиться с этой задачей. Два или три раза его выносили из окопчика без сознания. От грохота танкового мотора и лязга гусениц он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Страх одолевал бойца, а подавить его своим сознанием и волей он не мог. Правду говорят, что смелость — это черта характера человека, приобретенная в жизни и закрепленная тренировкой.

На погрузку батарей прибыл начальник штаба полка капитан Н. И. Каминский. Он принес радостную весть: получен приказ командующего войсками фронта о присвоении очередных воинских званий командирам нашего полка. Звание старшего лейтенанта вместе со мной получили все мои однокашники по Севастопольскому зенитно-артиллерийскому училищу: Роянов, Варганистов и другие.

Каминский, подойдя к месту погрузки, чтобы все слышали, сказал: [20]

— Товарищ старший лейтенант Барышполец! Доложите, когда закончите погрузку батареи.

До Новозыбкова мы доехали быстро. Пока паровоз набирал воду, красноармейцы спокойно позавтракали. Но отъехали, и недалеко от местечка Клинцы на эшелон налетел десяток «юнкерсов» — снова повреждение пути. Во время бомбежки оказались разбиты два вагона с техникой, орудия пришлось перегружать на другие платформы. Было ранено несколько красноармейцев, двое — тяжело. Раненых поместили в местную больницу.

Только поздно вечером отправились дальше и на четвертые сутки достигли Брянска. Железнодорожный узел днем и ночью бомбят.

Зенитные пулеметы безостановочно стреляют по обнаглевшим фашистским самолетам, идущим на малой высоте. На этот раз прицельного бомбометания у них не получается. И вот ликующие возгласы людей возвещают о падении фашистского самолета. Горящий «юнкерс» скрывается где-то за леском, потом взрыв, огромное пламя и один только дым.

Немецкие летчики успели выпрыгнуть с парашютами. По ним, приближающимся к земле, стреляют красноармейцы. Отмечаю про себя, что тоже впервые стреляю из своего ТТ по живой цели.

Бежим к опустившимся на землю фашистам. Один из них лежит мертвый, другой старается погасить парашют. Кричу ему: «Брось оружие!», но немец нагло смотрит на меня, на мой пистолет, потом в одно мгновение выхватывает «парабеллум» и бросает его к моим ногам.

Здоровый детина, неприятно рыжий, с горбатым носом, держит руки высоко вверх. Бойцы окружили его плотной стеной, но голова немца выше всех маячит в толпе. Кто-то показывает ему кулак, кто-то кричит: «Сволочь фашистская, мы вас всех перебьем!» Планшет с картой, часы и документы фашист протягивает мне, испуганно уставившись на меня выпученными глазами. Я беру все это из его рук и вижу, что он трясется от страха.

Через пять минут от коменданта города прибежал наряд красноармейцев во главе с младшим лейтенантом, и пленного увели.

Смоленское направление

Выгрузив с эшелона боевую технику, наш полк начал сосредоточиваться в ближайших лесах возле шоссейной дороги Москва — Смоленск. Командир полка на ночном совещании поставил конкретную задачу каждой батарее. Нам предстояло прибыть к линии фронта в район Ярцево и занять оборону по восточному берегу реки Вопь. [21]

В ночь на 22 июля несколько дивизионов полка вышли на рубеж сосредоточения, указанный Герасимовым. К 23 часам в полном составе прибыла на автостраду Москва — Смоленск и наша батарея. Перед мостом через Днепр движение колонны замедлилось. Отсюда до Москвы оставалось менее трехсот километров...

В батарее у меня прибавилось несколько человек. Это вчерашние окруженцы, как называют их кадровики. Они появились возле деревни Истомино, где стояла батарея. Проходя как-то мимо кузни, я заметил группу бойцов, стоящих чуть в стороне.

— Почему не обедаете? — спросил их.

— Мы не ваши, товарищ старший лейтенант, — спокойно ответил пожилой красноармеец с тремя треугольниками в петлицах.

— А кто же вы? Давайте документы.

Я перешел на официальный тон, и все стали поправлять ремни, пилотки. Каждый достал свою красноармейскую книжку и протянул мне. В графе «военная специальность» у троих стояло «наводчик», а у двух значилось «командир орудия». Бойцы были одеты по форме, с личным оружием.

— Теперь куда путь держите? — спрашиваю.

В ответ твердо и решительно:

— Хотим воевать. Возьмите в свою часть. В бою не подведем, товарищ старший лейтенант.

Это опять тот старший сержант. Мне понравилась его настойчивость, но я не тороплюсь с решением.

— Прошу документы. Посоветуюсь с политруком.

— Если берете документы — иду с вами, — насторожился старший сержант.

— Правильно поступаете, что не всякому доверяете, — заключил я, приказал повару накормить бойцов, а после обеда побеседовал с каждым о жизни до армии, о прохождении службы и поинтересовался: — А кто из вас участвовал в бою с немецкими танками?

— Все участвовали! — ответил старший сержант в выгоревшей командирской гимнастерке.

Такой ответ бывалых бойцов произвел хорошее впечатление на меня, комиссара батареи, а главное, на моих молодых, еще не побывавших в боях красноармейцев, которые толпились неподалеку и слышали разговор.

Я доложил командиру дивизиона о том, что решил оставить в батарее этих артиллеристов. Ребята достойные, рвутся в бой — не их вина, что попали в окружение. А вскоре мою батарею придали стрелковому полку 38-й стрелковой дивизии...

Без рекогносцировки определив место размещения боевых позиций, место командного пункта, приказываю срочно навести связь между боевыми взводами и с КП стрелкового полка. Затем вместе с командирами огневых взводов и связистом направляемся [22] по берегу реки для уточнения расположения нашего переднего края.

Как удалось выяснить, в нашей обороне не было сплошной линии окопов — она шла отдельными узлами на высотках и по оврагам, круто обрывающимися среди мелколесья. Наш берег реки сравнительно высокий, но тот, занятый противником, выше. Река не глубокая — не более 2–3 метров, — но ширина ее в отдельных местах до 30–40 метров. Оба берега в зарослях мелкого кустарника. Танкоопасное направление, как я смог определить, справа от дороги, где большая открытая поляна. Через реку танки не пройдут.

В густом кустарнике увидел замаскированную ветками легковую автомашину и направился к ней. Остановил часовой — не пропускает. Прошу доложить старшему. Через несколько минут вышел майор, выслушал меня и, обрадованно похлопав по плечу, скрылся в машине.

Слышу, кричит в телефонную трубку, докладывает, что батарея противотанковых пушек прибыла, потом просит передать какому-то полковнику Кириллову, что он задержится здесь для выяснения обстановки. Потом майор кричит в мою сторону:

— Иди сюда, старший лейтенант! — и довольно дотошно принимается расспрашивать меня о составе батареи, полка, в довершение попросил мои документы и карту. Когда все было уточнено, сказал, что он из группы генерала Рокоссовского, и познакомил с общей обстановкой здесь, под Ярцево, на реке Вопь.

Город Ярцево уже заняли немцы: днем раньше туда прорвались их танки. Бои шли на дороге Смоленск — Москва, и нашей задачей было удержать рубеж на реке Вопь, притоке Днепра, — тем самым сохранить переправу через Днепр. Смоленск еще удерживался нами. Ожидалось прибытие новых дивизий из резерва Западного фронта. А моей батарее должно было занять боевые позиции вдоль дороги по восточному берегу реки Вопь.

Майор сказал, что ждет здесь генерала И. П. Камера — начальника артиллерии Западного направления. Мне задача батареи была предельно ясна, и я спросил у майора разрешения отбыть на огневую позицию.

К полудню, несмотря на изнуряющий минометный огонь с противоположного берега, мы уже полностью установили орудия в указанных местах, рассредоточили и замаскировали машины, а к вечеру нам удалось связаться по телефону с замещавшим командира стрелкового полка начальником штаба капитаном Полуэктовым.

— Нужно, бы помочь одному батальону огоньком. По квадрату 17, — не то чтобы приказал, а как бы попросил капитан. — Намечается наступление в целях ночной разведки боем. В случае успеха хорошо бы поддержать батальон и колесами, — пояснил он.

И я понял: надо выделить два орудия для переправы через реку и сопровождения наступающих. [23]

Бой на смоленской земле

Перед заходом солнца все мы впервые услышали необычные выстрелы: сначала страшный скрежет, хрип, потом дикий вой и мгновенные разрывы большой мощности. Поначалу показалась жутковатой такая стрельба, но, поскольку орудие стреляло не прицельно, а по площади, мы поняли, что много вреда оно не принесет. На всякий случай я все-таки позвонил Полуэктову. Он сонным голосом пояснил, что это у немцев новый скорострельный миномет, что он уже третью ночь лупит, а убил только двух лошадей, да повозку искалечил. Днем они не стреляют: боятся, что засечем. Потом капитан добавил:

— Вот дайте по нему из своих орудий, а то вы даже и днем по самолетам не стреляете. Боитесь, что ли, что обнаружат?..

Я не стал спорить и объяснять капитану, что батарея у нас уже не зенитная, что приборы управления сняты и сданы, что стрелять мы можем только по штурмующим и пикирующим самолетам, что готовимся бить немецкие танки... Я ответил по-военному кратко:

— Ударим!..

Однако подлый миномет замолчал, и Полуэктов позвонил снова:

— Через двадцать минут артподготовка. Огонь — по указанному квадрату. Два орудия дайте в распоряжение наступающих... В случае успеха на том берегу красная ракета с моего НП.

Данные для стрельбы я быстро подготовил и передал телефонисту. Потом поспешил во взвод Бочарова, чтобы проинструктировать расчеты, которые были выделены для сопровождения пехоты.

Ровно в полночь небо озарилось яркими вспышками от выстрелов десятков артиллерийских орудий. В артподготовке, видимо, участвовали вся наличная артиллерия стрелковой дивизии и мы. Разведанные днем огневые точки врага теперь обстреливались нами по всему берегу. В бинокль мне хорошо было видно, как снаряды разносят землянки и укрепления врага. И что знаменательно, немцы даже не пытались отстреливаться — так были ошеломлены нашим артиллерийским ударом. В эти минуты я буквально торжествовал, испытывая чувство восторга от раскинувшегося зрелища. Слева и справа от моего батальона гремел бой. Враг, видимо, хотел получить ночью передышку, подвезти боеприпасы — и вот результат: мы наступаем!

Стрелки уже бежали к реке, невольно пригибаясь от близких разрывов. Наши самолеты повесили над районом боя «фонари», и все было видно как на ладони — даже отдельные узлы сопротивления. Вот туда я и перенес огонь своих пушек.

Два орудия мы уже выкатили на прямую наводку, они будут подтянуты к самому берегу на руках — за веревочные постромки. Хорошо работает у этих орудий старший сержант Ефимов, которого только позавчера я взял в батарею из окруженцев. [24]

Стрелковый батальон, который мы поддерживаем, сейчас уже полностью зацепился за берег противника. Его командир, молодой лейтенант, в бою впервые. Пополнение роты получили только под вечер — и сразу в наступление. Ночной бой для необстрелянного человека труден вдвойне. Цели как следует не видно, стрельбы много, и кажется, что все снаряды, все пули приготовлены только для тебя и твоего друга, бегущего рядом.

Саперы хорошо потрудились: смастерили плот из сухих бревен и на руках принесли его к берегу. Он выдержит и наше орудие. А пехота перебралась по бревенчатому настилу и с криком «ура» рвется вперед. Я впервые вижу наше наступление и тоже впервые участвую в нем.

Позвонил Полуэктов: немедленно переправить орудия на тот берег. Орудия к берегу подкатили быстро и одно уже погрузили на плот. Молодец Бочаров, превосходно выполняет задачу! Помогает ему во всем старший сержант Ефимов. Приказываю доставить им боеприпасы.

Но вот вновь звонок Полуэктова, он сообщает, что немцев выбили на левом фланге и они в беспорядке отступают. Атака батальона с форсированием реки помогла выполнить эту задачу. Теперь надо продержаться до утра, отбивая немецкие контратаки.

— А почему, интересно, немцы прекратили огонь по нашему берегу? — спросил я.

— Да не опомнятся от нашей дерзкой атаки — не думали, что мы способны наступать, да еще и с форсированием водной преграды. Привыкли фрицы к шаблону: днем воевать, ночью спать.

Невдалеке стали рваться крупнокалиберные снаряды противника. Полуэктов продолжал торопливо говорить в трубку, а потом вдруг замолчал, хотя чувствовалось, что связь работает. «Может, ранен?» — мелькнуло в сознании. В сторону НП я срочно отправил связиста, который быстро вернулся и доложил, что капитан Полуэктов убит...

* * *

С рассветом фашисты предприняли контратаку. Лейтенант Бочаров сообщил мне об этом по телефону. Он просил огонька на западный склон высоты 110,1 — и второй взвод тотчас же открыл огонь.

У подножия высоты завязался жестокий бой. На отдельных участках он переходил в рукопашные схватки. Особенно тяжело пришлось нашим противотанкистам во главе с лейтенантом Бочаровым. Связь с ним постоянно прерывалась, но расторопный Иван Мамай дважды переправлялся через реку и связь восстанавливал. К вечеру он дополз до моего КП, и в изнеможении доложил:

— Снарядов мало. Бочаров просил поднести ночью...

Об этом же мне звонил старший сержант Ефимов. Он доложил, [25] что его расчет сражается хорошо, потом связь с Ефимовым прекратилась.

Днем на занятый полком плацдарм налетело около двадцати немецких бомбардировщиков. Несколько самолетов направились в сторону нашего берега. По ним сразу же открыли огонь орудия батареи, а спаренная пулеметная установка, замаскированная около дороги, пока молчала.

Фашистские самолеты набрали высоту, готовясь к атаке. Вот их ведущий резко развернулся в сторону леса, но вдруг задымил и, в одно мгновение вспыхнув ярким пламенем, упал на землю совсем недалеко от наших позиций. Все остальные побросали бомбы второпях на пустую лесную поляну, спешно перестроились и улетели на запад. Я решил непременно переменить позицию стрелявших орудий. Но в это время слева от нас по всему фронту сплошным громовым раскатом затряслась земля. Огненные хвосты вздыбились в небо. Такое зрелище для всех оказалось неожиданным — из окопов и блиндажей высыпали красноармейцы. Никто из нас не мог и предположить, что такие мощные орудия, стреляющие сейчас по занятому немцами городу, спрятаны где-то здесь, в мелком кустарнике, на нашем берегу. Разрывы этих снарядов потрясали землю. А там, куда падали снаряды, стоял сплошной огонь. Немцы прекратили атаки — не было слышно ни одного выстрела.

Когда фантастические залпы утихли, ветер принес запах гари и едкого дыма. Вскоре загудел телефонный аппарат.

— Барышполец, здравствуй! Как у вас дела? — Это голос командира нашего полка Герасимова. — Доложите коротко состояние батареи, людей и техники.

Едва сдерживая себя от волнения, я принялся рассказывать:

— Батарея наша придана стрелковому полку, удерживающему рубеж реки Вопь. Сегодня ночью перешли в наступление. Переправили два орудия во главе с Бочаровым на правый берег. Весь день они отбивают контратаки немцев, пытающихся вернуть свои позиции. Подбили мы одну фашистскую самоходку и сбили один самолет. Я нахожусь в квадрате Н на левом берегу. Раненых у нас двое, убитых нет. Техника в порядке. Мало, очень мало снарядов! Бронебойные бережем...

— Передайте личному составу мою благодарность за хорошие боевые дела. Завтра к вам прибудет капитан Каминский и передаст мой приказ.

На этом связь прервалась, и я вылез из узкой земляной щели, где стоял телефон. Только что с КП стрелкового полка вернулся Кузнецов. Он доложил, что все командование стрелкового полка вышло из строя. Полк возглавил капитан Осипов, бывший командир батальона. В последних боях комбат получил легкое ранение, но в госпиталь не захотел идти. Комиссар полка тоже ранен и контужен. Вот уже несколько дней он мотается по подразделениям полка и никак не хочет покинуть свой боевой пост. [26]

Кузнецов сказал, что немцы отступили, а части 38-й стрелковой дивизии уже заняли окраину города Ярцево. Это обрадовало меня. Я решил переправиться через Вопь, чтобы посмотреть, как дела у лейтенанта Бочарова.

Ночь наступила быстро, и, к нашему счастью, дымка окутала всю пойму реки. Когда снаряды погрузили на самодельный плот, вместе с орудийным мастером батареи сержантом Яковлевым и двумя красноармейцами с термосами за плечами на этом же плоту я переправился на противоположный берег.

Преодолев крутой подъем, вскоре очутился в землянке Бочарова. Его на месте не было — ушел к другому орудию, и я, ожидая его прихода, обратил внимание, что устроились бойцы со знанием дела: отлично окопались, есть траншея, ведущая к стрелкам, есть укрытие для личного состава и окоп для боеприпасов. Сделано все добротно, по-хозяйски. Словом, в поведении бойцов чувствовались уверенность и спокойствие.

Появился Бочаров. Он немного зарос, глаза воспалены. По-уставному доложил, что утром, отражая контратаку немцев, они подбили еще одну самоходку противника и уничтожили много фашистов. Теперь противник замолк. Надолго ли?..

Только перед утром я вернулся в свою землянку. Хотел было прилечь отдохнуть, но тут же раздался звонок. Звонил капитан Осипов и просил огня в квадрат, где, по данным ночной разведки, немцы готовились к наступлению. Там же находится шестиствольный миномет, который не давал нам покоя всю прошлую ночь.

— Вот гады, — добавил Осипов, — мало им показалось огня наших реактивщиков! Вчера все убежали, захваченный плацдарм оставили, не успели даже заминировать берег реки.

— Товарищ капитан, а что это за реактивщики? — спрашиваю осторожно, понизив голос.

В ответ слышу:

— Артиллерист из вас не получится, если такие вопросы будете задавать по телефону...

Я помолчал, потом ответил, что данные для стрельбы у меня готовы и жду сигнала.

Минут через десять оглушительная артиллерийская дуэль раскатом пронеслась по всему берегу. А с первыми солнечными лучами в небе показались гитлеровские самолеты. Началась интенсивная бомбежка наших позиций на обоих берегах реки.

Вскоре Бочаров сообщил, что у него одно орудие вышло из строя, есть раненые, контуженые, но после перевязки отправить их на наш берег он не может, потому что обстрел усилился и надо ждать, что немцы вот-вот полезут.

Я видел позицию Бочарова в бинокль и сказал, чтобы он был готов встретить немецкие танки прямой наводкой.

Через полчаса действительно появились два тяжелых танка, за ними перебежками продвигались автоматчики. Наше орудие молчало. Огонь открыли с близкого расстояния, и один танк [27] немцев сразу же остановился. Потом башня его развернулась в противоположную сторону, и в это время появился огонь с правого борта — немцы начали выпрыгивать из танка.

Пехота противника залегла. Второй танк гитлеровцев продолжал еще надвигаться, и я заметил, как два разрыва взметнулись возле пушки Бочарова. Потом танк остановился, попятился назад, прикрывая своих автоматчиков. А пушка Бочарова почему-то молчала.

Кричу в телефон — связи нет. Посылаю на линию связиста и через несколько минут от приползшего с того берега красноармейца узнаю, что лейтенант Бочаров ранен и его уже несут сюда.

Ночью поступило распоряжение поддержать атаку соседей справа. С утра 25 июля планировалось наступление в направлении на город Духовщину и далее — на Демидов, для того чтобы помочь нашим войскам у Смоленска и севернее его выйти из окружения.

«Кто же будет наступать? — подумал я. — Ведь в ротах осталось очень мало людей». Но оказалось, что прибыло пополнение — московские ополченцы. Это были еще не обстрелянные бойцы, но все горели желанием драться с врагом.

Ночью никто не отдыхал. Немцы, почувствовав неладное, стали проявлять активность — усилили артиллерийский обстрел нашего переднего края и левого берега. В разгар обстрела в расположении батареи появился человек в комбинезоне и генеральской, фуражке. Несмотря на интенсивный артиллерийский огонь, он не спеша подошел к позиции, поздоровался с бойцами и в сопровождении командира полка Герасимова направился на другую позицию. В это время я подбежал к нему для доклада.

— Генерал Камера, — сказал прибывший, потом посмотрел на меня изучающе и добавил: — Вы правильно определили танкоопасное направление, тактически верно подготовили огневые позиции, но не учли, что в случае опасности вам придется развернуть орудия на сто восемьдесят градусов...

Я думал об этом после того, как на противоположном берегу одно наше орудие вышло из строя, а другое не могло стрелять по танку из-за мешавшего бруствера.

— Сейчас устраним, товарищ генерал, — ответил ему и быстро прикинул возможные меры.

А генерал, отойдя чуть в сторону от позиции, сказал, что сделать это надо немедленно, потому что положение наших окруженных частей в районе Смоленска ухудшается, что противник захватил переправы через Днепр и наши войска могут прорваться именно здесь. При этом Камера подчеркнул: «Если мы не уйдем с этого небольшого плацдарма...»

Вот, оказывается, какая обстановка!

Мы проводили генерала на КП полка и вернулись на позиции. Устранение ошибок не заняло много времени — к ночи [28] мы уже были готовы развернуть орудия в любом направлении: расставили ориентиры, убрали несколько деревьев, мешавших обзору, и даже провели несколько тренировок.

Однако короткая передышка длилась недолго. Позвонил Ефимов и сообщил о том, что немцы возобновили наступление. Он просил открыть огонь по фашистам, поддержать с нашего берега, но пасмурная погода мешала нам — целей не было видно. И все-таки первую и вторую атаки немцев отбили. Хорошо сражались только что прибывшие московские ополченцы. Раненные, они отказывались уходить в тыл. Среди моих артиллеристов тоже были потери. Запомнился Скрипников — высокий парень из вятских. Его привел ко мне связист Кутюков. В разорванной гимнастерке, без пилотки, с перевязанной головой, боец просил:

— Ну что я там, в тылу, буду делать? Ведь рана у меня небольшая — заживет через неделю. Разрешите остаться?

— А что здесь делать? Сейчас быть наводчиком не сможешь.

— Буду подавать снаряды.

Что можно было сказать бойцу, не захотевшему покинуть родную батарею?..

Еще один боец был контужен. Он плохо слышал — оглох от близкого взрыва снаряда, но уходить в тыл также не хотел. Я решил их поставить временно на охрану наших автомобилей, рассредоточенных в лесном овраге неподалеку от огневых позиций.

А немцы, чтобы окончательно выбить наши передовые части с бугра, который господствовал над окружающей местностью, предприняли на следующее утро решительный штурм. Нам хорошо были видны их тяжелые танки, группирующиеся в лесочке возле безымянной высотки.

Из глубины немецкой обороны ударила артиллерия, но это не помешало нам открыть огонь по месту сосредоточения немецких танков. Атака вражеских машин была сорвана. Об этом мне сообщил по телефону Осипов:

— Здорово вы ударили по фашистам! Сейчас фрицы приводят себя в порядок, может, до ночи больше не будут наступать.

Но предположения не оправдались. Через час появились «юнкерсы». Они стали бомбить где-то правее наших позиций, немного даже в глубине, и поначалу я обрадовался, что фашисты все перепутали и работают по своим. Но потом узнал, что там соседний стрелковый батальон занял немецкие окопы и вот удерживал их до самого утра. Основной удар «юнкерсов» пришелся по этому участку, и мы поняли, в чем дело. Получив достойный отпор перед атакой на нашу высоту, немцы перенесли свой удар на соседний участок, который также навис над их обороной.

Из-за сплошного дыма и огня немецкой артиллерии нельзя было различить детали боя, но уже под вечер стало ясно, что [29] высоту нам придется покидать. Немецкие тяжелые танки обошли нас справа, вышли уже почти на берег реки Вопь и под непрерывным обстрелом держали соседей и дорогу, идущую по этому берегу реки.

Оборона

На батарею прибыл начальник штаба нашего полка капитан Каминский. Выслушав мой доклад, он записал себе в полевую книжку все сведения о батарее, сделал отметки на карте и проинформировал меня и Кузнецова об общей обстановке на фронте. От него мы услышали подробности боев наших батарей. А вскоре позвонил Осипов и сообщил:

— Ночью будем отходить с того берега — получен приказ командира дивизии полковника Кириллова. Держать оборону нечем. Нет людей, нет снарядов...

В полночь вместе с Каминским мы направились на другой берег реки. Осмотрев путь, по которому лучше было прокатить орудия, побывали у обоих орудийных расчетов. Первым решили снять с позиций дальнее орудие. К утру в кустарник, где уже другими расчетами были подготовлены площадки для огневых позиций, передвинули и второе. Осталось только подвезти снаряды. За это взялся сам Каминский.

А за ночь стрелковый батальон занял боевые позиции совсем близко от нашего КП. Землянка комбата оказалась рядом с моей. Ночью ему выкопали еще ход сообщения к основной оборонительной позиции, где по траншее и в ячейках сидели и лежали стрелки. Их было не больше полусотни. Две пулеметные точки размещались на флангах позиций, а в центре — наши пушки. Своих штатных пушек у батальона не осталось, сохранился только один 82-миллиметровый миномет, но мин к нему было очень мало.

Начался новый этап оборонительных боев. Теперь перед нами была река, это немного успокаивало — танки не смогут смять нас внезапно.

Жизнь в обороне стала налаживаться: улучшилось снабжение довольствием, техническим имуществом. Мы беспрерывно ночью и днем совершенствовали позиции, создавали резерв снарядов. Подготовили и запасные позиции, и подходы к ним.

Скоро будем наступать, скоро погоним немцев с нашей земли — об этом стали говорить все красноармейцы и командиры, особенно после успешного артиллерийского удара «катюш» по городу Ярцево. Уцелевшие немцы не выдержали, побежали, а наши левые соседи ворвались следом за ними в город и до сих пор удерживают вокзал и школу. Об этом нам стало известно после приезда генерала В. И. Казакова на наши огневые позиции. После генерала И. П. Камера он стал командующим артиллерией 16-й армии. [30]

Генерала Казакова сопровождали командир дивизии Кириллов и командир нашего полка Герасимов.

Я доложил им по всей форме. Генерал Казаков внимательно выслушал меня и попросил указать на карте предполагаемые артиллерийские позиции врага.

Ждал я любого вопроса, на любой бы ответил, но к этому готов не был. Однако вопрос задан, генерал ждал, и я высказал предположение, что позиции немецкой артиллерии расположены на обратных скатах высоты 108,3 — сразу за лесом.

— Орудиями какого калибра располагает противник? — снова спросил генерал, но не успел я даже подумать, как немцы обрушили огонь на наши позиции. Стреляли как раз оттуда, откуда я и предполагал. По разрывам снарядов мне показалось, что калибр их был крупнее наших. Противник тем временем, заметив передвижение машин по дороге, усилил обстрел нашего места расположения. Пришлось всем сопровождающим вместе с генералом спуститься в землянку.

На самодельном столе из снарядных ящиков посреди землянки была разложена моя карта. Здесь и продолжился разговор с командующим артиллерией армии. Генерал Казаков заметил, что надо хорошо знать противника, его боевые средства и места их дислокации, что для этого надо постоянно следить за ним, выделяя специальных наблюдателей, и не упускать случая наносить ему внезапный удар. В то же время он рекомендовал экономить снаряды, создавать запасы их и рассредоточивать, чтоб не подвергать опасности уничтожения артиллерией и авиацией противника. Посоветовал он провести и разведку мест сосредоточения танков, самоходных орудий — за последнюю неделю немцы стали укреплять оборонительные позиции.

Разведка

Следующей ночью было принято решение направить разведывательно-поисковые группы в тыл врага. Первую возглавил я, а вторую — командир взвода управления лейтенант Чередниченко.

Целый день изучали мы передний край противника — намечали, где лучше сделать проходы, искали непростреливаемый участок местности на том берегу реки. Хорошую помощь нам оказал боец, только что вернувшийся из немецкого тыла. Раненный, разыскивая свою часть, пробившуюся с боями неделю назад, он подсказал нам, что сплошной обороны у противника нет, но артиллерийские позиции в тылу хорошо охраняются и ночью и днем. Лучшим местом для прохода, по его мнению, был заболоченный участок местности, покрытый кустарником и высокой травой. Да и переправляться через реку там было лучше, так как высокий ее берег не простреливался пулеметами противника. [31]

...Ночь выдалась безлунная. Накрапывал мелкий дождик. Вооружившись немецкими трофейными автоматами, ножами, ножницами для разрезания проволоки, в назначенный час мы двинулись в путь.

Через Вопь перебрались сухими: нашли дощатый мостик, который был построен нами еще в период наступления. Немцы о нем не знали.

Второй участок пути — заболоченную равнину — мы проползли бесшумно и остановились перед лесом. Темнота стояла непроглядная, и лишь изредка небо прорезали осветительные ракеты. Где-то недалеко выстрелило орудие. Через минуту выстрел повторился, и мы пошли в направлении артпозиции.

С командиром разведроты стрелкового полка лейтенантом Усачевым идем по лесу, и вдруг совсем близко раздаются оглушительные выстрелы нескольких орудий.

— Смотрите, товарищ старший лейтенант, — шепчет он, — там за группой деревьев горит костер, а вокруг ходят часовые. Дальше — орудия.

— Верно, только сколько орудий?

— Вы же слышали — стреляли одновременно только три, а когда мы ползли, стреляло одно орудие, и то не с этой батареи.

В подтверждение его слов выстрел раздался где-то далеко.

— Верно, — согласился я, — они «дежурное орудие» передвигают по фронту и в глубину. Слышишь, мотор работает?

Новый выстрел кочующего орудия прервал наш шепот — и снова тишина. Тогда я решил проверить дорогу, которая на карте была обозначена как лесная тропа. Вскоре действительно убедился — дорога, уложенная бревнами и прутьями от поваленных деревьев, служила немцам для подвоза боеприпасов на их батарею.

Осматриваюсь в лесной темноте. Ни звука. Вдруг совсем рядом взревел мотор, и я увидел самоходное орудие с хорошо различимым белым крестом на борту. Самоходка проехала вдоль леса, остановилась. И в следующий момент пламя от выстрела осветило все вокруг.

Мне стала понятной тактика немцев: ночью они пускают дежурную самоходку по дороге, она с равными интервалами стреляет по нашему берегу, а в это время другие батареи отдыхают.

Бесшумно двигаясь по краю дороги, мы добрались до опушки леса. Надо спешить обратно — рассвет-то тоже торопится. Утром отсюда не выбраться: здесь все как на ладони с обоих берегов реки. Спасает нас лишь высокая болотная трава.

Разобрались понемногу. В землянке командира полка нас ждали, и мы подробно изложили результаты разведки — местоположение немецких батарей за линией фронта, рассказали про кочующее орудие — самоходку, о ее маршруте, рассредоточении танков, автомашин.

Вторая группа разведчиков тоже благополучно вернулась [32] с ценными сведениями о расположении фашистских батарей. Им удалось побывать возле хорошо охраняемой боевой позиции фашистского «скрипача» — шестиствольного миномета. Наши сведения о немецких батареях по телефону тут же передали командиру дивизии.

— Молодцы артиллеристы, — услышал в ответ, — спросите их: есть ли признаки подготовки немцев к наступлению на этом направлении?..

Мы не заметили подвоза боеприпасов на боевые позиции немцев.

Тогда тут же было решено готовить данные для стрельбы по обнаруженным нами целям, а нам разрешили отдохнуть до полудня. За шесть отпущенных часов, пожалуй, впервые за многие дни с начала войны я отоспался в спокойной обстановке.

Залп по врагу

Утром на КП батареи я доложил свои соображения об артналете по разведанным батареям врага и представил расчеты. Вместе с представителем управления полка капитаном П. П. Заичко мы еще раз проверили расчеты для стрельбы, подготовку батареи — командир полка решение мое одобрил. Потом по карте я ознакомился с предстоящим районом дислокации. Наш полк передавался в 19-ю армию генерала И. С. Конева: готовилось наступление из района города Белый.

...На исходе последняя бессонная ночь на обжитых боевых позициях. Фашисты молчат. Даже их кочующее орудие не стреляет — такое впечатление, что они прослышали про наш замысел. Сомнение не дает покоя: а вдруг ушли со своих позиций?.. Зачем мы тогда будем тратить драгоценные снаряды?..

Проходит еще десять томительных минут, и вдруг противник открывает огонь: в районе нашего левого берега, совсем близко от расположения боевого охранения, рвутся снаряды. Значит, все в порядке, батарея на месте. Решение, принятое с вечера, остается в силе.

Команда «Залпом огонь!» последовала в точно назначенное время. Она потонула в грохоте выстрелов батареи. И тут же загудели моторы машин. Прицепив к ним пушки, без суеты, организованно батарея снялась с места.

Уже на ходу я прыгаю в одну из последних машин, прихватываю двух связистов с нехитрым скарбом — катушками с кабелем и ящиками телефонных аппаратов — и вижу на немецкой стороне одиночные вспышки их артиллерии, бесцельную стрельбу пулеметов. Поздно...

Новый район сосредоточения батареи, указанный на карте капитаном Заичко, был северо-восточнее деревни Копыревщина, в нескольких километрах от западного берега реки Вопец, притока Днепра. Тревожили догадки: река Вопь, ставшая нам [33] родной за эти две с половиной недели тяжелых боев, несет свои воды через город Ярцево, Вопец протекает восточнее — через Сафоново — и южнее тоже впадает в Днепр. Неужели будем отступать дальше, если наши позиции перемещаются на восток?.. Сегодня уже 19 августа, вспоминаю я. Как медленно течет время...

Батарея собралась в полном составе в лесном массиве возле деревни Борятино. Здесь было сравнительно тихо, только изредка немецкие самолеты появлялись в воздухе. Нам предстояло прикрывать правый берег реки Вопец. Так что если противнику удастся форсировать реку, прикидывал я, то его танки могут выйти сюда, на вторую полосу нашей обороны, уже к вечеру. Ведь всего каких-то 20 километров отделяет нас от противника. А если посмотреть на карту, то сразу ясно, что направление севернее автодороги Смоленск — Москва одно из танкоопасных...

Мои рассуждения прервал прибывший на батарею Герасимов. Я доложил, что батарея занимает огневые позиции на второй полосе обороны, что противника впереди нет и личный состав улучшает огневые позиции.

Герасимов приказал собрать на лесную поляну всю батарею, на позициях оставить только охрану. В назначенное время все батарейцы стояли в строю. Командир полка обошел строй, сделал несколько замечаний неряшливо одетым бойцам, удалил их из строя и приказал доложить ему лично об устранении нарушения формы одежды. Герасимов умел быть строгим и требовательным к подчиненным, но в то же время доступным и простым в беседах с красноармейцами, проявлял искреннюю о них заботу.

Перед строем батареи на лесной поляне он начал беседу с пояснения общей обстановки на фронте, сказал, что немецко-фашистские войска остановлены на рубеже реки Вопь, но они могут в любое время попытаться прорвать нашу оборону и снова бросить своих головорезов в наступление на столицу нашей Родины — Москву.

Поставив задачу батарее, Герасимов уехал уже под вечер в деревню Вадино, где располагалась батарея Козловского.

После посещения батареи командиром полка бойцы как-то подтянулись. Пользуясь передышкой, ежедневно стали проводить политинформации по материалам свежих газет.

Из газет узнали, что Москва подвергается ночным налетам фашистов, что иногда их самолеты прорываются и сбрасывают зажигательные и тяжелые фугасные бомбы, радовались тому, что большинство фашистских машин гибнут, попав под огонь средств ПВО и ночных перехватчиков...

Вечером 27 августа я получил срочный пакет из штаба полка: было приказано снять батарею с боевых позиций и прибыть в полном составе на станцию Дурово. Маршрут определили километрах в тридцати от нас, по дороге на совхоз Неелово. [34]

Маневр

Автостраду Смоленск — Москва мы пересекали на рассвете. Уже показались станция Дурово и одноименная деревня, но появляться там в утренние часы не следовало, и мы нашли подходящее место в ближайшем мелколесье. Сюда прибыла и батарея Березняка. Скопление машин с пушками на подходе к станции могло быть замечено немецкими разведывательными самолетами, которые рыскали каждое утро над шоссейными и железными дорогами прифронтовой зоны, поэтому я и принял решение уйти от дороги подальше.

В лесной чаще строго соблюдаем маскировку, костров не разводим.

Встретив начальника тыла полка майора Сироклина, которого давно не видел, интересуюсь общей обстановкой. Он сообщил хорошую новость: нашему полку выделены тягачи на гусеничном ходу. За получением их уехал начальник технического снабжения полка. Тягачи погружены на платформы, и их целесообразно не разгружать, а просто прицепить к нашему эшелону. Каждая батарея получит эти тягачи на месте выгрузки.

— А где станция выгрузки? — пытаюсь выведать у начальника тыла.

Сироклин, улыбаясь, отвечает:

— Видимо, недалеко отсюда, если не ставят вагона под кухню. Питаться будем сухим пайком.

* * *

Наш полк прибыл в 22-ю армию для организации обороны против прорвавшейся группировки немцев по реке Западная Двина. Задачу батарее поставил майор Каминский. Прямо в помещении привокзального домика на станции Андреаполь без долгих вступлений и лишних слов он сказал:

— По данным разведки штаба 22-й армии, противник крупными массами танков и пехоты окружил город Великие Луки и ведет там бои за уничтожение защитников города. Остатки гарнизона выведены через узкий коридор на север. Но в окружении штаб 22-й армии, который старается вырваться от немцев в районе станции Сиверцево и Торопец. Ваша задача, товарищ Барышполец, — майор показал на карте участок местности под городом Торопец, — поставить батарею на танкоопасное направление. Немцы любой ценой стремятся выйти на правый берег реки Западная Двина и захватить плацдарм на левом берегу, у деревни. Все понятно? — Каминский устало посмотрел мне в глаза и привычно свернул разложенную на столе карту.

Дождь усилился. Дорога возле станции стала раскисать от колес тяжелых машин и тракторов, выходящих на южную окраину города. В колонне я нашел старшего лейтенанта Березняка, который громко отчитывал кого-то за неразбериху на дороге, нарушение порядка движения, и передал ему приказание Каминского прибыть для получения задачи. [35]

— Если бы не дождь, то жить можно: кругом леса, немецкой авиации не слышно и не видно, — сказал он и побежал назад, в сторону станции.

К полудню батарея вышла на берег реки Западная Двина.

Через заболоченную пойму ее противоположный берег с красивым березовым лесом еле просматривался. На карте моей была отмечена переправа через реку, но разведка доложила, что подходы к ней совершенно непроходимы. Когда-то на повозках с небольшим грузом здесь еще можно было переправиться, а теперь на машинах, а тем более на тракторах такая возможность исключалась. Грунтовая дорога представляла сплошное месиво земли и воды. Дождь сделал ее почти непроходимой.

Делаем короткий привал на лесной поляне. Пасмурная погода, мокрая одежда, вижу, ухудшили настроение бойцов. А тут еще мимо проходят с фронта в сторону Андреаполя усталые, едва сохраняющие воинский вид красноармейцы стрелкового полка. Они держали оборону далеко за рекой, и вслед им, как всегда, вопросы моих батарейцев:

— Далеко до фронта?

— Недалеко. И тридцати километров не будет, — слышен басовитый голос второго номера станкового пулемета.

— А из какой дивизии?

Ответ последовал не сразу, но официальный и потому убедительный:

— Выполняем боевую задачу полковника Гвоздева!

Эта фамилия уже называлась майором Каминским, и я понял, что бойцы из 179-й стрелковой дивизии, где командиром полковник Н. Г. Гвоздев. По обочине дороги, с немецким автоматом на плече, в солдатской плащ-накидке, заброшенной на спину, шел командир колонны. Я остановил его и стал расспрашивать о дороге к фронту, переправе через Западную Двину. Он отвечал неохотно:

— Дорога за лесом выстлана булыжником, а мост через реку уже побит немецкий бомбой.. Позавчера восстановлен, но трактора там не пропускают...

— А где же они проходят с орудиями?

— В другом месте. По уцелевшим сваям старого моста. Там покажут.

— Куда же сейчас направлена ваша рота?

— Вы ошиблись, товарищ старший лейтенант, это не рота, а батальон военного времени. — Командир подразделения усмехнулся горько и добавил: — Весь батальон остался в окопчиках и траншеях на реке Кунья. Здесь только уцелевшие...

Ответ меня не порадовал, но я заметил, что этот командир говорил хоть и с какой-то досадой в голосе, но с достоинством. А может, это и гордость, что вот кто-то из его батальона вышел живым и еще может держать оружие в руках?.. На прощание он добавил: [36]

— Вы еще встретите на своем пути наших командиров: они там, на переправе, задержались, а меня послали занимать оборону по этому берегу Западной Двины.

В деревне Козлово действительно оказался мост через реку, который недавно бомбили. Часть моста сохранилась, а другую половину его уже восстанавливали саперы. Принимаю решение двигаться дальше на юг — до деревни Бибирево. Оттуда — по карте будет хорошая дорога на Торопец. Этот путь немного длиннее, но безопаснее. Впереди только одна речка — приток Западной Двины Сережинка.

Лесная дорога совершенно свободна — идем на повышенных скоростях. К вечеру мы уже на переправе под деревней Железово. Здесь мост надежный, охраняется. Немцы пытались его тоже бомбить, но точных попаданий не было.

И вот наконец мы на западном берегу реки.

Наша колонна прошла деревню, втягиваясь в массивный сосновый лес, и вскоре я заметил разукрашенную под цвет зеленой травы легковую автомашину. Она остановилась.

— Генерал Самохин, — отрекомендовался мне сидевший в машине человек.

Я ответил по-уставному, доложил, что получил задачу выдвинуться на рубеж город Торопец, деревня Речане и задержать огнем фашистские танки.

В ответ слышу:

— На том рубеже сегодня с утра заняла оборону 126-я стрелковая дивизия под командованием полковника Бедина, а вы должны укрепить их оборону в противотанковом отношении.

Я внимательно выслушал генерала, а он уже на ходу крикнул мне:

— В добрый путь, комбат!

Эти слова были сказаны так доброжелательно, с такой душевной теплотой, что и у меня, и у моих бойцов словно прибавилось сил на этой нелегкой дороге к передовой.

Встречный бой с танками

А дорога еще продолжала петлять среди соснового леса. Навстречу все чаще попадались машины с ранеными бойцами. Видны были их обмотанные бинтами головы, руки, ряды носилок, уставленных в кузовах машин. Двигались в тыл и одинокие повозки с ранеными красноармейцами.

Когда лес кончился, мою машину остановил командир в гимнастерке с четырьмя шпалами в петлицах:

— Поворачивайте назад! Там, за мостом, немецкая танковая колонна преследует нас!

Полковник взмахнул левой рукой — правая была забинтована и покоилась в согнутом положении на ремне, — показал направление, куда мы должны были развернуться. Где-то совсем близко разорвалось несколько снарядов. [37]

Проехав не более пятисот метров, все машины и трактора с пушками свернули с дороги. До населенного пункта оставалось метров четыреста, и тут я заметил на спуске от деревни к мосту тяжелые танки противника. Впереди идущий танк остановился перед мостом, и это дало нам драгоценные секунды для развертывания орудия в сторону врага. Быстро, без суеты, все изготовились к стрельбе, и вот первым по головному танку выстрелило бронебойным снарядом орудие младшего сержанта Хрипко. Я оказался здесь в роли наводчика: не мог в эти секунды не встать к прицелу.

Тут же услышал голос Хрипко:

— Командир, головной танк горит!

Второй выстрел пришелся точно в машинное отделение второго танка — и тот запылал. Другие расчеты тоже успели сделать по выстрелу.

Обходя свои горящие машины, немцы открыли огонь по батарее. За ними показались бронетранспортеры с пехотой, и орудия Хрипко и Шуранова ударили по ним прямой наводкой.

Бой с танками длился несколько минут. Снаряды врага рвались по всей дороге, опушке леса. Орудие Хрипко замолчало.

— Что случилось? — кричу.

— Товарищ старший лейтенант, танки отошли назад, а нам ничего не видно — мешает вон та сосна, но до неё около ста метров.

— Пошлите спилить сосну и продолжайте огонь!

Я перебежал к орудию Шуранова, которое находилось от меня метрах в пятидесяти: только оно могло поразить отходящие танки. Но командир орудия ранен, наводчика оглушило разрывом снаряда...

— Шуранов, помоги навести! — прошу раненого командира орудия.

Шуранов очнулся, приподнял голову и заработал поворотным механизмом. Я навел орудие точно под башню.

— Огонь!

Выстрелов уже не слышу: в стволе второй снаряд, третий, четвертый...

Вижу пламя, дым, вижу, как вываливаются из люка танка немцы, а в этот момент загорается и четвертый танк. Не пойму отчего: ведь я по нему еще не стрелял. На прямой наводке у нас только два орудия. Значит, его подбил кто-то другой. Да это Хрипко справился с задачей: сосны, мешавшей ему стрелять, уже не было.

Когда Шуранов, наводчик и подносчик полностью включились в работу, наскоро перевязав Шуранову руку, я побежал опять к орудию Хрипко. Он не стрелял, а возился с затвором — заклинило гильзу. Рядом с ним незнакомый полковник. Откуда он?..

— Товарищ полковник, уходите! — обращаюсь к нему. — Вы мешаете здесь. У орудия неисправность. [38]

— А что вы думаете, полковник никогда не был красноармейцем? — говорит он и пытается вместе с Хрипко удержать затвор в положении «открыто».

Когда гильза выпала, все вздохнули облегченно. Я — снова к прицелу.

По моей команде сделали еще два или три выстрела, а больше стрелять было нельзя: стало совсем темно от дыма.

Немецкая пехота залегла и открыла по нам огонь из автоматов и ротных минометов.

— Сейчас немцы повторят атаку на наши позиции, — услышал я голос полковника. — Надо поднести снаряды и подготовить личное оружие. Автомат бы сейчас сюда.

— Где трубочный? — спрашиваю у Хрипко.

— Скрипников спиливал сосну, мешавшую стрелять на прямой наводке.

— Он что, не вернулся?..

— Сейчас сбегаю туда. Может, ранен?

Под сплошными разрывами снарядов Хрипко побежал вперед, к упавшей сосне, а я познакомился с полковником, так активно помогавшим стрелять по немецким танкам.

— Моя фамилия Соколов, я комиссар сорок восьмой дивизии. А вы молодчина, старший лейтенант: четыре танка подбили своей батареей, два бронетранспортера пылают... Больше не сунутся, гады! Я когда-то служил в артиллерии. Вот возьмите этот немецкий автомат, а я пойду в лес — организую подброску снарядов.

Младший сержант Хрипко ползком вскоре притащил на плащ-накидке Скрипникова. Тот дышал, но был без сознания. Осколки снаряда пробили ему грудь, голову. Приказав перевязать раненого, я побежал к орудию старшего сержанта Кузнецова. Оно стояло за дорогой — в двухстах метрах. Прямым попаданием мины весь его расчет был уничтожен. Орудие тоже оказалось повреждено.

Обстрел нашей позиции продолжался. У одного орудия я услышал стон. Подхожу к раненому — и глазам не верю: ранен полковник Соколов.

— Товарищ старший лейтенант, я ранен в живот. Везти меня бесполезно... умру здесь, на боевой позиции... дайте пить, — шепчет он.

— Вам нельзя пить, сейчас вынесем отсюда в лес и отправим в санчасть.

— Нет, это уже все, я знаю... Наступает конец... Но я доволен: увидел много убитых фашистов...

Со старшим сержантом Кузнецовым мы вынесли Соколова к дороге. Он продолжал стонать, пытался подняться, потом как-то сразу утих и перестал дышать.

Мы сняли фуражки перед этим мужественным человеком...

Огонь фашистов по нашему расположению продолжался долго, но беспорядочно, неактивно. Мы стали окапываться, чтобы [39] отдохнуть и утром встретить врага как положено — отомстить за смерть наших бойцов. В этом бою погибли шесть моих батарейцев и полковник Соколов — комиссар дивизии.

* * *

Ночь прошла относительно спокойно. Что ждало утром?.. Контратака гитлеровцев? Это предельно ясно. Впереди, кроме нас, не было никого. Мы одни. «Но где же другие батареи полка? — размышлял я. — Справа и слева от нас гремит канонада. Может, это наши батареи сейчас и сражаются?..» До Торопца мы не дошли. А Каминский поставил задачу стоять на рубеже города с западной стороны. Значит, противник опередил нас и уже занял город, обойдя его с севера?..

Без приказа мы, конечно, не уйдем, хотя впереди стрелковых частей и не было, — об этом я даже и не задумывался. Решение же принял твердо: закрыть дорогу своими пушками и не пропустить врага к Западной Двине.

Когда на востоке заалела полоска зари, с немецкой стороны ветер донес рокот моторов.

— Завели свои «утюги», моторы прогревают... — заметил кто-то.

Надо дать залп из всех орудий — пусть думают, что перед ними огромная сила, если одномоментно рвутся снаряды по всему их переднему краю, решаю я и ловлю себя на мысли, что не все еще сделано, чтобы встретить фашистские танки. Надо бы убрать орудия Хрипко и Шуранова на другие, более выгодные позиции и сохранить боевые позиции уступом, чтобы обеспечить взаимное прикрытие, а в случае необходимости — быстро вывезти орудия на дорогу, как это уже было под Житомиром...

Но всех приготовлений закончить не удалось. Фашисты открыли интенсивную стрельбу. Наблюдатели сообщили, что две пулеметные точки ведут пристрелку наших позиций с обоих флангов, а по дороге за мостом, где вчера стояли подбитые танки, по всему берегу реки появились ячейки для пехоты, занятые фашистскими солдатами.

До полного рассвета сменили позиции только два орудия, стоявшие на прямой наводке, — их убрали на опушку леса. Корректировать же огонь теперь можно было с высокой ели в центре лесного массива: наблюдатель с телефоном разместился очень удачно. В бинокль вижу и я немецкого мотоциклиста, несколько бронетранспортеров возле деревенских домов. Но не вижу фашистских танков — три подбитых танка фашисты утащили в тыл. Остался только сгоревший остов, его сдвинули в сторону от дороги, освободив проход к мосту.

Надо упредить контратаку врага, думаю я и наскоро готовлю исходные данные для стрельбы. По телефону сообщаю эти данные всем огневым взводам. После первых снарядов, разорвавшихся в немецком расположении, движение по дороге [40] уменьшилось. Загорелся один дом — фашистский бронетранспортер спешит отъехать от него, а солдаты разбегаются в укрытия.

— Батареей, четырьмя снарядами, беглый огонь!.. — кричу в трубку, и несколько снарядов попадают в гущу немецких солдат. Загорелся и горящим факелом выскочил на дорогу и бронетранспортер.

Два десятка снарядов — это совсем немного для немецкого батальона, занявшего исходные позиции для наступления. Но теперь фашистам потребуется время для приведения в порядок своих подразделений, а мы благодаря этому успеем подвезти снаряды и получить дальнейшие указания командования, прикидываю я.

Справа и слева от нас сплошной гул артиллерийской канонады. Это мои товарищи отбиваются от наседающих фашистов.

Но вот появился самолет-разведчик над нашим расположением. Приказываю прекратить движение и по самолету не стрелять. А летчик совсем обнаглел — снизился и летит над лесом так, что видна даже его голова в шлеме: высматривает в однообразной картине соснового леса наши пушки. Для острастки обстрелял из пулеметов разбитое вчера орудие, не убранное нами с поля боя. Никто от этой его стрельбы не пострадал. А главное — разведчик не видел наших машин и тракторов, замаскированных в молодых елочках.

До вечера фашисты не решались беспокоить нас, а мы за это время дважды произвели по ним огневой налет. Как только немцы пытались вылезти из своих нор, наш наблюдатель сразу же давал их координаты. В качестве наблюдателей за день побывали почти все командиры огневых взводов, но основным наблюдателем был лейтенант Чередниченко. Это он громко выругался, когда испортилась связь со вторым взводом, ведущим в этот момент стрельбу по фашистской самоходке. Его громкий голос с высокой ели был слышен и без телефона. Командир орудия сержант Власов после боя рассказал, что, наверное, и немцы слышали, как Чередниченко кричал: «Чертова башка! Левее ноль тридцать!..»

Прошли уже сутки, как дорога Торопец — Железово была перехвачена нами, и противник пока ничего не мог сделать, чтобы обойти нас.

Снова в бой

Под вечер пришло распоряжение от командира дивизиона: сняться с позиций, прибыть под деревню Железово для прикрытия переправы через реку Западная Двина и пропуска на восток остатков отходящей 125-й дивизии.

Немцы, видимо поняв, что перед ними наших стрелковых частей нет, стали активничать. Группа пьяных фашистских [41] солдат на мотоциклах выскочила на дорогу, но вовремя увидевший их пулеметчик Гаев скосил всех мгновенно. Автоматы гитлеровцев с запасом патронов мы взяли с собой, пулемет же их был намертво прикреплен к раме мотоцикла, и снять его не удалось.

Бойцы устали, но чувство морального удовлетворения, что враг не прошел, что мы на сутки задержали врага, придавало всем энергии и сил.

Но приказ получен — мы прогреваем моторы, и первыми снимаются орудия второго взвода, расположенные подальше от дороги. В темноте тракторы вытаскивают их на дорогу, и они направляются обратно, на деревню Грядцы.

К полуночи все пушки уже на марше. С позиций последним уезжал я, мысленно прощаясь с погибшими товарищами. Помню, как зарево пожарищ на западной стороне леса сопровождало нас до самой реки, как артиллерийская канонада гремела в районе железнодорожной станции Старая Торопа...

Солнце было уже в зените, а противник все не появлялся. Рваные белесые облака, словно пасынки неба, ползли над нашей позицией, впереди маячил пустынный косогор с некошеной травой, где устроился наш наблюдатель сержант Загайнов. Вдруг отказала связь. В этот момент все и началось.

На наши позиции налетело до двух десятков фашистских самолетов, бомбы разных калибров градом посыпались на дорогу, на опушку леса, в болотистую низину, словно враг догадался, что здесь закопаны наши орудия. Земля вокруг покрылась воронками, вывороченными деревьями, вздыбилась многопудовыми вывернутыми пластами, загорелся сушняк. Но батарейцы не дрогнули. Через некоторое время после налета в нашем расположении стали рваться мины и снаряды. Тогда, без пилотки, с окровавленной повязкой на голове, ко мне подполз сержант Загайнов.

— Товарищ старший лейтенант, связь оборвалась... На дороге фашистские мотоциклисты... — начал докладывать он и, не договорив о том, как выбрался, как приполз почти за километр, ослабевший от потери крови, упал без сознания, сжимая перебинтованной рукой винтовку. Два бойца из взвода управления унесли его в глубь леса.

А фашисты подошли к реке вплотную, залегли напротив наших позиций и открыли огонь. Кто-то из батарейцев, не выдержав, без моей команды обстрелял вражеских мотоциклистов. Сквозь дым было видно, как летят мотоциклы с колясками, каски, набитые чем-то сумки...

— Батареей огонь!.. — скомандовал я.

Два-три залпа — и передовой отряд фашистов был уничтожен.

Вскоре на дороге показались три тяжелых танка. Ведя огонь на ходу, они устремились к броду, а за ними слева и справа [42] в высокой траве двигались автоматчики. Сержант Ефимов прицелился в головную машину, но промахнулся: снаряд разорвался в двух-трех метрах от нее. Второй снаряд угодил в моторное отделение, и тогда пламя окутало танк. Черный дым не помешал увидеть, как из верхних люков его немцы выпрыгивали на землю.

— Еще снаряд! — крикнул я, успел подумать, что Ефимов почему-то не слышит, не понимает меня, и очнулся уже на руках красноармейца Мамая: он нес меня куда-то в лес. Рядом гудел трактор с прицепленным орудием, вокруг рвались снаряды, мины — больше запомнить ничего не удалось...

Фашисты не прошли к переправе в ту ночь. Утром 4 сентября батарея сосредоточилась в лесу возле деревни Шатры, недалеко от места боя с танками. У нас осталось три орудия, один трактор, четыре автомашины и тридцать пять человек. Погибших похоронили на лесной опушке возле деревни Железово. И политработник Николай Кузнецов рассказал мне подробности боя. Оказывается, я был в беспамятстве, а он командовал батареей. Должно быть, в сводке Совинформбюро на другой день говорилось о «боях местного значения». Но ведь и в каждом таком бою ковалась наша грядущая победа.

Вечером мы получили приказ из штаба полка: к исходу 6 сентября прибыть на станцию Соблаго.

Невольно подумал: может быть, там всех нас собирают вместе? Где-то ведь стоят насмерть мои товарищи-противотанкисты...

Проселочными дорогами, мимо безымянных деревушек прошли мы до станции Соблаго и встретили там бойцов с машиной боеприпасов из батареи лейтенанта Козловского. Из их рассказов стало известно, что вторая батарея с вечера встала на боевые позиции возле деревни Орехово, а машина с боеприпасами осталась здесь из-за неисправности двигателя. Узнали, что и штаб нашего полка был с вечера тоже здесь, в Соблаго, а под утро выехал в направлении Пено.

После короткого отдыха принимаю решение двигаться тоже на Пено. Это совсем рядом.

К полудню без происшествий добрались до окраины деревни Гора. Неширокая здесь речка Кудь встретила своей прохладной чистой водой. На самом берегу ее уже разместились какие-то артиллеристы. Они не обращают на нас внимания: сушат одежду, варят уху в закопченном ведре.

— Откуда, артиллерия? — громко спрашивает политрук Кузнецов.

— Из-под Великих Лук движемся четвертые сутки, — нехотя отвечает боец с повязкой на голове.

— А командир ваш где?

— Он отдыхает.

Я прошу провести к нему, и тогда сержант настораживается: [43]

— А с кем я разговариваю?

— Командир батареи старший Лейтенант Барышполец. Комиссар батареи Кузнецов, — отвечаю за себя, Николая Васильевича и спрашиваю: — А у вас кто командир?

— Чапаев.

— Шутите, сержант?

— Нет, вполне серьезно. Командир нашего дивизиона — майор Чапаев Александр Васильевич.

— Сын Василия Ивановича Чапаева? — не скрываем удивления с Кузнецовым.

— Да, конечно.

— Тогда пусть отдыхает, потом подойдем. Мы здесь в лесу, по соседству.

На следующее утро майор Чапаев сам появился в нашем расположении и стал подробно расспрашивать о том, откуда мы, куда движемся. Я поведал о всех событиях последних дней и узнал от Александра Васильевича, что сплошной линии фронта сейчас здесь нет, что немцы установили на господствующих высотах небольшие заслоны из двух-трех взводов с пулеметами, контролируют лишь отдельные участки местности и ведут разведку группами мотоциклистов.

Александр Васильевич дал мне прочитать газету трехдневной давности, по которой из сообщений Совинформбюро выяснилось, что наши войска под Ельней перешли в наступление.

Утром следующего дня поступил приказ командира полка — поставить батарею на огневую позицию перед деревней Мосты. Стрелковая дивизия, которую мы поддерживали, готовилась провести разведку боем в районе этой деревни.

Враг дерзкой ночной атаки не ожидал. В результате около роты противника было уничтожено. Под утро наш стрелковый полк отошел на берег реки Кудь, а немцы, перебросив танки из деревни Корево, повели наступление на Мосты, где нас уже не было.

Утро 15 сентября выдалось хмурое, туманное. Часов в шесть гитлеровцы открыли артиллерийский огонь по всему фронту. Затем появились самолеты, выискивая среди леса наши позиции. От Александра Васильевича Чапаева прибежал красноармеец. Запыхавшись, он просил меня подойти на КП полка, и я быстро собрался.

— Пора расставаться, — сказал Чапаев, протягивая мне руку. — Встретимся после нашей победы.

— А может быть, раньше? — с надеждой спросил я.

Майор Чапаев улыбнулся и уже на ходу сказал, что уходит на север: приказано формировать новый артиллерийский полк на базе дивизиона.

На прощание Александр Васильевич сделал нам своеобразный дорогой подарок: передал батарее два трактора-тягача, которые здорово нас потом выручали. [44]

На дальних подступах к столице

А наш полк на станции Пено погрузился в эшелон, прибыл на станцию Сафоново, где моей батарее поставили задачу идти на юг, в район Дорогобужа, — снова под Смоленск и Ярцево. В записке майора Каминского было сказано: прибыть в распоряжение генерала Казакова, но маршрут движения не обозначался. Путь предстоит тяжелый, неблизкий — двести километров с техникой да по разбитым дорогам... Горючее нам удалось достать у наших соседей — «чапаевцев», для машин — это главное. И вот снова от деревни к деревне...

Железнодорожный узел Нелидово. Вечером, до нашего прихода, он подвергся бомбежке. Разрушены были станция, много жилых домов. Дыхание фронта здесь чувствовалось ощутимее.

На переправе ко мне подошел Кузнецов и выложил новости. Ему удалось достать газеты в проходящей редакционной машине и узнать, что немцы остановлены почти на всех фронтах. Эта весть быстро разлетелась среди батарейцев, и мы идем дальше. Наша дорога вдоль фронта, впереди истоки уже знакомой реки Вопь, знакомые леса, перелески. Только уже сентябрь, и лист на деревьях пожелтел.

Возле Вышегор нашу колонну остановил майор. Предъявив свои документы, он потребовал и мое удостоверение личности. Оказалось, что едет он от генерала Казакова, в чье распоряжение мы и должны были поступить. В тот же вечер, 20 сентября, я получил от генерала Казакова приказание: привести людей и технику в порядок, получить недостающие до штатной численности орудия, боекомплект, а затем перекрыть участок танкоопасного направления от деревни Суетово до высоты 220. Узнав, что я уже воевал в этих местах, генерал Казаков напомнил, что участок обороны на реке Вопь прочно удерживается нашими войсками и немцы побаиваются снова форсировать эту реку.

Наутро жизнь батареи вошла в свое русло. Орудия мы поставили на позиции довольно быстро, к встрече противника вполне подготовились, и вот, когда над лесом пролетел немецкий самолет, высматривая участок местности, я не выдержал и дал команду:

— По самолету — первому, один снаряд, огонь!..

Сначала мне показалось, что выстрел был неудачным — самолет продолжал свой полет, — но через несколько секунд за гитлеровской машиной потянулся дымный хвост; не дотянув до реки, она врезалась в землю и взорвалась. Однако радость наша вскоре омрачилась: меня вызвали к генералу Казакову. Разговор с ним не обещал ничего хорошего, так как командующий, оказывается, установил запрет на стрельбу в этом районе. И я действительно получил за сбитый самолет противника взыскание, хотя, признаться, в душе оставался доволен: ведь не стало еще одного фашиста!

Стрельбу по самолетам противника мы прекратили и до 1 октября [45] только провожали взглядом летящие вражеские истребители да бомбардировщики. Но такой «мирной» жизни утром 2 октября пришел конец. С рассветом фашистская артиллерия открыла ураганный огонь по позициям наших войск, занявших оборонительные рубежи. Шум моторов гитлеровских тяжелых танков был слышен перед нами почти по всему фронту.

Наша батарея заняла позиции, подготовленные заблаговременно в районе высоты 220, и через полчаса началась артиллерийская дуэль. Фашисты, видимо, считали, что наши позиции подавлены. Но был не июнь, а октябрь, и мы кое-чему уже научились! Организованный огонь по вражеским танкам, вышедшим из укрытий, был открыт своевременно. Заговорила славная «катюша». В этот день фашистам не удалось продвинуться на нашем участке вдоль дороги Смоленск — Вязьма. Их танки не появились и позже, 3 октября, однако по нашим позициям немцы вели довольно интенсивный огонь. Никто еще тогда не знал, что это было начало больших событий и новых испытаний.

Противотанковое прикрытие

Не знали мы в то время, что в районе города Белый, где мы проходили совсем недавно, армада фашистских танков прорвала оборону наших войск на участке 19-й армии генерала Лукина и устремилась на Вязьму. Другая фашистская группировка, южнее нас, из района Спас-Деменска тоже двигалась в район Вязьмы, чтобы соединиться с северной группировкой и закрыть выход — окружить плотным кольцом советские части.

А под городом Ярцево фашисты молчали. Чувствовалось, что это было затишье перед грозой. Их танки могли выползти на бугор высоты 220 — это прямо перед нами — и в считанные минуты смять наши позиции, если только прозеваем момент их появления. Поэтому наводчики моей батареи сидели у орудий постоянно. Противотанковыми гранатами был обеспечен каждый номер расчета.

Только не пришлось нам применять это оружие. На рассвете 6 октября на батарею прибежал посыльный из роты охраны штаба 16-й армии: меня срочно вызывал генерал Казаков.

Бегу к блиндажам штаба. Кругом стоят легковые машины командования и бронетранспортер с боевым расчетом. Генерала Казакова нет. Он у командующего. Уже знакомый мне майор в землянке генерала, увидев меня, спрашивает:

— А где ваша батарея, старший лейтенант?

— На позициях, товарищ майор, — отвечаю.

— Генерал Казаков принял решение передислоцировать батарею в новый район, куда переходит управление штаба генерала Рокоссовского. Ваш комполка в курсе дела. Срочно подготовьте батарею к маршу. Одну машину с орудием поставьте в голову [46] колонны, за бронетранспортером охраны, а остальные будут замыкать колонну.

За бронетранспортером охраны я поставил наиболее подготовленный расчет под командованием старшего лейтенанта Ефимова. У него был хороший опыт стрельбы при развертывании с ходу. Основная же часть батареи замыкала колонну, движущуюся к Вязьме по Минской магистрали.

И вот проехали мост через Днепр, в деревне Истомине короткая остановка. Здесь мы развернули рацию, и я вижу, как генерал Рокоссовский говорит в микрофон. В деревне много повозок тыловых частей. Все красноармейцы встревожены ночными событиями: севернее Издешково противник выбросил десант и в стычках с ним погибло много бойцов.

Появились повозки с беженцами. Рассказывают, якобы большое количество немецких танков движется на Вязьму от Холм-Жирковского и Сычевки — это два крупных населенных пункта, расположенных далеко от Минского шоссе.

Видимо, на фронте, подумал я, случилось что-то важное, раз мы перемещаемся к Москве, а войск по центральной магистрали не видно...

У землянки генерала Казакова я с трудом нашел штаб артиллерии. Пробегающий мимо меня командир бросил на ходу:

— О переезде ничего не знаю! Если поедем, то ваша батарея в колонне должна идти в таком же порядке, как шли с Ярцево.

— А маршрут движения?

— Маршрут будут «подсказывать» немцы!.. — услышал я в ответ.

Я понял, что обстановка на фронте осложнилась, коль немецкие автоматчики проникли сюда, под Вязьму. И уже в темноте, закончив последние приготовления к маршу, выступили на Минское шоссе. Слева и справа от дороги нас сопровождали вспышки орудийных выстрелов, слепящий свет ракет. Когда разрывы мин стали приближаться, вся колонна остановилась. Мы развернули одно орудие и приготовились к стрельбе. Определив, что противник ведет огонь с небольшой высотки, ответили. После двух наших выстрелов стрельба с высотки прекратилась. Но оставаться на дороге было опасно, и машины свернули в направлении деревни Егорье. Свернули мы вовремя — вскоре разведка из охраны штаба доложила, что впереди на шоссе появились фашистские танки и мотопехота.

Однако возле деревни разгорелся бой передового отряда нашей колонны с мотоциклистами. Путь наши бойцы расчистили, и колонна втянулась в лес. На опушке его остановилась легковая автомашина, возле которой возился шофер, а два командира стояли поодаль. Я подошел к ним, представился:

— Старший лейтенант Барышполец, командир противотанковой батареи.

— На хвосте у себя немцев не притащили? — слышу вопрос. [47]

— Немецкие танки остались на Минском шоссе, товарищ генерал. В лес входить боятся.

Генерал Казаков — я узнал его — отпустил своего собеседника и, повернувшись ко мне, негромко сказал:

— Вот что, старший лейтенант, свою батарею поставь здесь, на опушке. Немцы могут появиться из деревни Теплухи. Надо не пропустить врага в лес. — Помолчав, он добавил: — К утру произведите разведку на станции Туманово и в деревне Царево-Займище. Результаты доложите в восемь ноль-ноль лично мне или полковнику Орел.

— Слушаюсь — поставить батарею на боевые позиции, провести разведку и доложить вам!

На севере горели деревня и станция Туманово. Зарево пожарища освещало опушку леса. Я вызвал к себе опытных бойцов — Мамая, Кутюкова, Власова и поставил задачу перед ними: произвести разведку в районе деревни и станции Туманово. Тут же подошел красноармеец Шамарин и тоже попросился в разведку. По национальности он был цыган, не раз попадал в сложные ситуации, и, подумав, я согласился. Решил, что если в Туманово немцы, то, может, стоит переодеть Шамарина в гражданскую одежду и он пройдет как затерявшийся, ищущий своих соплеменников. Второй группой — в Царево-Займище — я попросил заняться Кузнецова. Эта деревня располагалась на Минском шоссе, примерно в десяти километрах от тумановского леса, где мы разместились. Невольно припомнилось, как в севастопольском училище зенитчиков читал книгу об Отечественной войне 1812 года — в ней упоминалась эта деревня, там когда-то останавливался Кутузов...

* * *

До доклада генералу Казакову оставалось четыре часа. Кузнецов возглавил группу разведчиков в Царево-Займище и предложил действовать методом посыльных, то есть по мере накапливания сведений возвращать бойца ко мне. Это предложение мне показалось разумным, и я согласился.

Приближался рассвет. Я проверил, как охраняются позиции батареи, присел у свежевырытого окопа и тут же уснул. Разбудил меня сержант Власов. Он первым вернулся из Туманово и доложил, что в деревне противника нет, но после бомбежки везде пожары. На станции разведчики обнаружили эшелон с продовольствием и горючим.

Не дождавшись Кузнецова или хотя бы кого-то из его группы, я направился к землянке генерала Казакова для доклада о результатах разведки. Настроение, прямо скажем, было невеселое. Но вот у самой землянки меня догнал старшина Плотников и доложил, что Николай Васильевич с группой у деревни Величево встретился с фашистским заслоном, что в Царево-Займище полно танков и мотопехоты и что Кузнецов остался наблюдать за дорогой. [48]

В 8.00 я переступаю порог землянки генерала Казакова. Он только что вернулся от Рокоссовского и сидел склонившись над картой.

Доложив все подробно, я получил приказание доставить новые данные к 16.00, к заседанию Военного совета. Кроме того, генерал потребовал, чтобы я принял меры и добыл горючее для машин на станции Туманово. Я отправился туда сразу же, и вот из пристанционного здания навстречу мне вышли два командира в серых плащах, с шашками на боку.

— Кого ищете, артиллерия? — спросил один из них.

— По приказанию генерала Казакова ищу здешнюю охрану станции, — ответил я.

— Что нужно?

— Заправить горючим машины.

— Кто будете?

Я предъявил документы.

— Заправляйтесь полностью и с собой берите, а то не ровен час...

К вечеру в наше расположение прибыл большой отряд конников из эскадрона НКВД. Узнаем от них неутешительные вести: получается, что мы окружены. Вернулся Кузнецов — и тоже: в Царево-Займище около двух десятков немецких танков, всюду их разведка на мотоциклах, а по центральной магистрали на больших скоростях движутся бронетранспортеры и машины с солдатами.

Как только стемнело, движение в лесу усилилось. Была получена команда формировать колонны и двигаться медленно, так как все пойдут в пешем строю, в том числе командование.

Полил дождь, глинистая почва раскисла от воды, и земля все хуже держала машины. С двумя орудиями мы выехали в голову колонны. Впереди нас были лишь разведчики из эскадрона НКВД и группа автоматчиков со станковым и ручным пулеметами. Перед деревней Величево по колонне открыли огонь несколько фашистских танков. Тогда вся центральная часть колонны повернула с дороги в поле, а ко мне подбежал посыльный от генерала Рокоссовского.

Запомнилась мне на всю жизнь та встреча с прославленным полководцем. Приняв от меня рапорт, он сказал тогда:

— Слушай задачу. Будем двигаться на восток. Выход из леса контролируют вражеские танки. Надо сбить этот заслон. Ясно?

— Собьем, товарищ генерал! — ответил я и готов был отдать все, саму жизнь во имя исполнения приказа генерала Рокоссовского.

Не добежав до опушки леса, я услышал шум танковых моторов. Разведчики подтвердили, что видели четыре вражеских танка. Тогда моя батарея быстро заняла позицию на опушке леса — метрах в пятидесяти правее дороги, и я сам сел к прицелу первого орудия. [49]

— Прицел постоянный, по головному! — как только взревели моторы и танки устремились к лесу, скомандовал я. — Огонь!..

К нашей радости, первым же выстрелом мы поразили головной танк — у него была сорвана гусеница, и он, неуклюже развернувшись, сполз в кювет. Вторую машину подбили тоже быстро — она запылала ярким факелом. Справа от нее выскочили еще два танка, и снаряд противника разорвался возле нашей второй пушки. Осколки свистели над головами, но мы били по вражеским машинам почти беспрерывно. Танки гитлеровцев наконец повернули назад. Уйти, однако, немцам не удалось: свою гибель они нашли тут же, возле первых двух машин.

Я не заметил, как кто-то сзади подошел ко мне и тронул за плечо. Высокий ростом, генеральские звездочки на петлицах воротника шинели. Это был Рокоссовский.

— Спасибо, комбат, — сказал он негромко, — и бойцам твоим спасибо!

Я еще был во власти скоротечного боя, но ответил, как подобало по уставу:

— Служу Советскому Союзу!

Можайск — Гжатск

Разведка, посланная на север, вернулась с двумя жителями из деревни Тесово. Они рассказали, что вчера в деревню ворвались фашистские танки и пьяные немцы стреляют в жителей, никого не щадя...

Дальнейшее направление движения нашей колонны было по бездорожью, в лесной массив, к деревне Яковлево. К рассвету мы одолели километров тридцать пути, и, как только выступили на дорогу Яковлево — Шилово — Гжатск, командование разрешило всем сесть на машины и продвигаться к Гжатску. У деревни Поличня первые же машины были встречены огнем танков. Мост через речку Гжать был тоже захвачен фашистами. Тогда вся колонна повернула назад, к деревне Ашково, для переправы через эту небольшую, но в некоторых местах глубокую реку.

Переправлялись мы в ночь на 9 октября. Немецкие самолеты носились над нашими головами, и многие бойцы были ранены. Все эти дни за ранеными ухаживали две девушки, врачи какого-то медсанбата. Но двигаться могла только одна из них — Катя Малышева. У нее было легкое ранение, и она присматривала и за ранеными, и за своей подругой, у которой правая нога была в гипсе. Эти врачи эвакуировались в госпиталь, расположенный в Гжатске, но фашистский самолет подбил машину, и они присоединились к нашей группе.

Сорокакилометровый переход к деревне Поречье мы завершили только 11 октября утром. Отсюда самолеты У-2 стали вывозить командование штаба и раненых бойцов. А мы, недолго отдохнув, получили приказ выходить в район Можайска. [50]

В ночь на 12 октября машины штабной колонны шли на Уваровку — крупный населенный пункт неподалеку от Минского шоссе. Для прикрытия моя батарея была выдвинута вперед, к деревне Бараново, с задачей: не допустить прорыва танков противника по центральной магистрали, задерживать их, пока не пройдут колонны наших машин и 18-я ополченская дивизия, двигавшаяся с нами еще с Гжати.

Под утро наши пушки уже стояли на огневых позициях, однако вся колонна пошла не на Бараново, а через мост в деревне Сухонниково, и километр до Минского шоссе двигалась по бездорожью. Мы снялись с позиции к полудню, сразу же за последними танками 20-й бригады, двигавшейся также на Можайск.

К вечеру сильно похолодало. Темные осенние тучи повисли над горизонтом, а отблески артиллерийской стрельбы подсказывали, что немцы продолжают теснить наши войска на дороге Минск — Москва. Дорога эта была видна с наших позиций, и я невольно подумал: исторические места... На этих полях наши предки, русские солдаты, разбили в 1812 году огромную армию. До Бородино по моей карте было не более пяти километров. Что ж, постоим и мы...

Генерал Камера, начальник артиллерии Западного фронта, предупредив о возможности появления фашистских танков, уехал. Вся ночь на 13 октября прошла напряженно, в ожидании немцев, и, признаться, несколько танков из 18-й и 19-й танковых бригад, идущих по дороге вместе с обозами и артиллерийскими орудиями, заставили нас немного поволноваться. В темноте ведь не вдруг разберешь, чьи это машины. Хорошо, что разведчики батареи, выдвинутые к лесной дороге, четко определили: идут наши.

Всю ночь войска отходили на новые рубежи. «Куда еще отступать?..» — тревожила мысль. Казалось, ведь уже и некуда. Здесь бы остановиться да задержать врага. «Но, — вспоминалась история, — после Бородинского-то сражения русские войска отступили и даже оставили Москву для того, чтобы потом разбить противника наголову...»

Об этом думал в те дни не только я. И лишь после войны узнал, какую тогда огромную работу по обороне столицы проделали москвичи. За короткий срок трудящиеся столицы и ее пригородов возвели 223 километра противотанковых рвов, более 440 железобетонных пушечных дотов, 2500 железобетонных пулеметных огневых точек, 112 командных пунктов, установили 95,8 километра металлических противотанковых препятствий и 255 километров колючей проволоки.

Москва превратилась в неприступный бастион.

* * *

...Под утро из деревни Большое Соколово вернулся мой разведчик и сообщил новости об однополчанах. А в полдень налетело много самолетов противника, но, поскольку наши [51] позиции были хорошо замаскированы, мы не открыли огня по ним: берегли снаряды для танков.

Они появились 15 октября. Сначала немецкая артиллерия обстреляла нас, и одно орудие в батарее вышло из строя от прямого попадания. Потом стрельба внезапно прекратилась. Где-то слева от нас заговорили «катюши». «Пора...» — решил я и дал команду:

— Приготовиться открыть огонь!..

В бинокль было видно движение машин на опушке леса — всего в полукилометре от нас — и большое количество серых точек по всему фронту.

— По фашистам беглый... огонь! — выкрикнул я, и орудия моей батареи выбросили по десятку снарядов.

Два тяжелых танка, проскочивших заградительный огонь, приближались к нашим позициям. До батареи осталось уже не более трехсот метров. Связь с первым взводом прервалась, но там были начеку. Вижу: одно орудие выбросило пламя выстрела. По ходу сообщения бегу к ближайшему орудию — оно безостановочно бьет по пехоте, а танков расчет словно не видит. Тогда кричу во все горло, хотя голоса своего в грохоте боя не слышу:

— Правее, ноль пятьдесят!..

— Не вижу!

— Смотри, откуда вспышки! Танк стреляет... — кричу в ответ и возвращаюсь в укрытие. Оттуда гитлеровские машины видны совсем отчетливо.

Ругаю связь — она здорово подводит. А танки уже близко. Приказываю двум связистам подготовить противотанковые гранаты, бутылки с горючей смесью. Но что это?.. На немецкий передовой отряд налетели краснозвездные самолеты. Это — штурмовики! Низко, очень низко идут над полем, где залегли фашисты, наши «ильюшины», и шквал огня остается после их атаки.

Оставшиеся в живых гитлеровцы продолжали наступать, стреляя на ходу. Теперь уже никто из них не держал равнения. Пробежав метров пятьдесят, они залегли, не видя танковой брони возле себя, и стали отползать в воронки от бомб и снарядов, в ближайший кустарник.

Взлетела красная ракета. Она еще висела в воздухе, а из окопов перед нами показалось несколько бойцов в касках и с винтовками наперевес. Они бежали в сторону залегших немцев. «Надо бы помочь пехоте...» — принимаю решение, и тут же мы вытаскиваем одно орудие для стрельбы на прямую наводку. Стреляем и видим, что немцы дрогнули: по одному, по два, по десятку бегут назад.

Бой стал затихать. Но вдруг снова усилился артиллерийский обстрел наших позиций. Еще одно орудие батареи полностью вышло из строя, второе барахлило — требовался ремонт поворотного механизма. А немцы снова, как на параде, ринулись [52] ровными рядами. Они шли по трупам своих солдат. Теперь весь их строй поддерживали три танка — надо стрелять только наверняка! Предупреждаю бойцов: подпускать как можно ближе, не открывать огня без моей команды. Стоит промахнуться — и тут же наше орудие будет поражено из танковой пушки.

На всякий случай берем в руки гранаты: если немцы пройдут через наши окопы — будем и так бить.

Уже отчетливо слышны резкие выкрики пьяных фашистов, глухой рокот танковых моторов. Но танки не мчатся вперед, они утюжат передний край обороны. А немецкая пехота не решается идти в атаку без прикрытия брони, и, не выдерживая нашего огня, противник отходит...

До вечера фашисты приводили себя в порядок, а с наступлением темноты бой закипел с новой силой. Два наших орудия, израсходовав весь боекомплект, уже не могли оставаться на позициях. Нам было приказано выдвинуться за ночь к деревне Шаликово.

Подвиг сапера

Поздно ночью на развилке Можайского и Минского шоссе танкист в командирской форме остановил нас и сообщил приказ начальника артиллерии армии о том, что к утру артиллерия должна встать на позиции в районе Дорохово. Он сообщил также, что противник крупными силами танков и мотопехоты развивает прорыв вдоль Минского и Можайского шоссе, что сейчас Дорохово и господствующая высота 234 обороняются нашими войсками, подошедшими из тыла.

Дождь, темная ночь, сутолока на дороге угнетающе действовали на уставших бойцов. Двигаться по шоссе было невозможно, и мы решили искать обходные пути. Две машины и два орудия, прицепленные к ним, три десятка красноармейцев и кухня на повозке — все, что осталось от моей батареи.

На рассвете лесными дорогами приближаемся к Дорохово. Огневую позицию мы выбрали севернее Дорохово — возле дороги на Рузу. Плохо вот только, что снарядов нет. Принимаю решение занять круговую оборону, а за боеприпасами посылаю старшину Яковлева.

Не успели произвести рекогносцировку, как на дороге остановилась эмка, выкрашенная в зеленый цвет. Из нее вышел военный в кожаном реглане, за ним — еще два командира. Немного посовещавшись, все трое сошли с дороги и направились в нашу сторону, туда, где бойцы рыли окопы для укрытия боеприпасов.

И вот передо мной плотный строгий генерал со строгим лицом, с прямыми, подстриженными усами.

— Прекратите все работы и двигайтесь по этой дороге, — строго и четко распорядился он и указал рукой на север. — [53] Организуйте оборону у деревни Нестерово. Мост через Москву-реку приказываю взорвать и не пропустить на тот берег ни одного фашистского танка!

— Задачу понял, — ответил я.

Майор, сопровождавший генерала, тихо сказал мне, что это приказ командующего 5-й армией генерала Говорова. Я отдал команду прекратить работы — и снова в путь. Смущало одно: как быть со вторым орудием? Его машина ушла за боеприпасами. Вместе с политруком решаем вытащить орудие на дорогу на руках, а там — как делали в начале войны — ЗИС-5 повезет сразу две пушки.

Только приступили мы к выполнению этой нелегкой задачи, появились немецкие самолеты. Начались бомбежка, обстрел нашей огневой позиции — спасли нас готовые, в полный профиль, укрытия. Выехать к деревне удалось только к вечеру, когда полил дождь и немецкие самолеты прекратили вылеты.

Вот он, и мост! Деревянный, двухпролетный, стоит в излучине Москвы-реки, сразу же за деревней. Организую его охрану, а сам направляюсь в деревню Старая Руза, надеясь найти кого-нибудь из саперов, выделенных для подрыва моста.

Вокруг тихо. Дорога совсем опустела. Изредка только где-то на западе, у кромки леса, слышны орудийный гул и разрывы. Возле крайних изб деревни я увидел старый газик, с которого сгружали какие-то ящики два легко одетых бойца.

— Вы командир отделения? — обратился к одному.

— Так точно, — ответил он и тут же посетовал: — Людей маловато. Надо разгрузить машину и снова отправить ее за взрывчаткой.

— Готовьте мост к взрыву, а красноармейцев сейчас пришлю, — сказал я.

— Вот спасибо, товарищ старший лейтенант, теперь мы быстро управимся!

Отправив красноармейцев к мосту, как обещал, я опять занялся оборудованием новой позиции, и ночью она была готова. Подвезли снаряды — полный боекомплект! Настроение улучшилось: теперь мы боеспособны.

Утром на берегу встретил подрывника. На его плече в защитном чехле покоилась подрывная машина. Он дотронулся рукой до сумки:

— Все нормально, товарищ старший лейтенант, мост будет взорван!

Мне понравились деловитость, уверенность красноармейца. А тут на мосту появилась колонна бойцов с винтовками и станковым пулеметом. По тому, как они двигались, я понял, что люди очень устали и, видимо, голодны. Подозвав младшего лейтенанта, узнал, что они занимают новый рубеж по берегу реки Рузы. Это было недалеко от нас.

— Артиллерия в вашем полку есть? — спросил у него.

— Погибла. В боях под Можайском... — невесело ответил [54] младший лейтенант. — Там еще идет за нами второй батальон, — добавил он. — Если вы взорвете мост...

Я понял, что не все наши подразделения перешли на этот берег, что со взрывом моста нельзя спешить, и быстро направился на огневую позицию. Вдали, за деревней Нестерово, было видно огромное зарево пожара. Взрывы стали доноситься все чаще и громче.

С Кузнецовым обсудили обстановку: на нашем участке впереди организованной обороны стрелковых подразделений, способных при необходимости прикрыть нашу огневую позицию, не было. Если ночью немцы ворвутся в деревню, то нам с двумя пушками не выстоять...

Ночью, однако, появились бойцы стрелкового полка, который начал отход к реке Рузе. Оказалось, что их выбили с позиций танки с автоматчиками на броне, внезапно появившиеся со стороны Дорохово. Последние бойцы полка перешли мост на рассвете.

Когда рассеялся туман, на том берегу мы неожиданно увидели два немецких бронетранспортера. Они вышли из деревни Нестерово на переправу. Звоню своему разведчику, чтобы тот подтвердил и дополнил наши наблюдения. Телефон молчит. Что делать? Открывать огонь и взрывать мост?.. Артиллеристы с нетерпением ждут моего решения, и я командую:

— Приготовиться к открытию огня!

Напряжение достигло предела. Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы не появился разведчик.

— Каллимулин, — спрашиваю, — почему не сообщили данных по телефону?

— Товарищ старший лейтенант, — докладывает запыхавшийся боец, — связь порвана, а кричать боялся — немцы могли услышать. Вот я и побежал доложить, как приказано.

— Пока немцев не видно, — приказываю, — отправляйтесь назад с той же задачей. С вами пойдет связист.

Вскоре связь была восстановлена. А фашистские танки перед мостом появились все-таки внезапно. Они угрожающе направили стволы своих орудий в нашу сторону. Сделав наугад несколько выстрелов, два тяжелых танка стали спускаться к мосту.

— По танкам, — скомандовал я, — огонь! Взорвать мост!..

Прошли долгие секунды ожидания. Взрыва не последовало. До моста было не более пятнадцати метров. Я выскочил из окопчика и рванул к саперу. Он, бледный, но спокойный, крутил свою машину. Я не сомневался, что провод перебило шальным снарядом, сказал об этом подрывнику, и тогда тот, не говоря ни слова, бросился стремглав к мосту. Фашисты заметили нас, открыли стрельбу, но бесстрашный сапер, добежав до середины моста, упал у ящиков со взрывчаткой, а через несколько секунд прогремел взрыв. Мост взлетел в воздух... [55]

Имя этого сапера я так и не узнал. Лишь спустя годы, после публикации отрывка из моих воспоминаний в газете «Красная звезда», пришло письмо. Автор его, бывший фельдшер 3-й саперной роты 467 аисб Н. И. Белов, писал: «Я могу подтвердить, что подвиг сапера имел место... Этот сержант-сапер воевал тогда в составе 467-го армейского инженерно-саперного батальона, который к этому времени вошел в состав 5-й армии. Три роты нашего батальона вели минирование дорог, взрывали мосты на Можайском шоссе и Минской магистрали, а после — на Москве-реке.

Фамилию этого сержанта я тоже не помню...»

Перед наступлением

А мы тогда, выполнив свою задачу, затемно снялись с позиций. Многих после боя недосчитались, ранен был боец Каллимулин, я тоже получил осколочное ранение.

И вот из Старой Рузы по лесным дорогам пошли в направлении Звенигорода. У Богачево встретили наконец своих однополчан — противотанкистов. Здесь, в лесной чаще, был расположен штаб нашего полка.

Из беседы с командиром полка Герасимовым и новым комиссаром полка Купраненковым стало ясно, что после пополнения людьми и материальной частью мы будем драться на этих же рубежах. Я познакомился с бойцами, прибывшими из Сибири, узнал очень многое — ведь газеты за последний месяц мы не получали.

Сибиряки шли к фронту. Каждый красноармеец был одет в добротную шинель, у каждого было все положенное имущество. По сравнению с моими батарейцами, побывавшими в непрерывных боях с первых дней войны, разница была, конечно, заметная. Настроение у сибиряков бодрое — никакой растерянности или там обреченности от событий последнего времени. Хотя газеты сообщали, что пал город Калинин, что враг уже рвется к Туле, а на нашем направлении до столицы осталось всего-то 80 километров.

— Вы слышали по радио выступление секретаря ЦК и Московского комитета партии товарища Щербакова? — спросил меня комиссар полка.

— Выступления не слышал — батарея наша была в боях под Можайском, — ответил я комиссару, — но знаю, что постановлением Государственного Комитета Обороны от 19 октября в Москве и прилегающих к ней районах введено осадное положение.

— Тяжелое положение создалось и под Ленинградом, и под Ростовом, — заметил Купраненков.

— Тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Посмотрите, сколько новых бойцов, как все хорошо вооружены, одеты!.. — невольно вырвалось у меня. [56]

Этот наш разговор происходил на лесной поляне, когда комиссар обходил подразделения полка и знакомился с личным составом. Бойцы разговаривали с комиссаром еще сдержанно, как бы приглядываясь к человеку, но в их отношении уже чувствовалось уважение.

К 30 октября фронт под Москвой уже стабилизировался. Мы перешли на жительство в землянки — теперь у нас регулярно политинформации, ежедневно составляются подробные донесения о боях, о потерях в людях и технике. С политруком Кузнецовым мы старательно описываем боевые дела наших бойцов, на многих составляем наградные листы. А людей в батарее осталось совсем мало — чуть более тридцати человек...

Получили, правда, мы новое пополнение и одно орудие. Тягачей и автомашин у нас пока не хватает, но это дело временное. Молодых, необстрелянных закрепляем в расчеты с нашими ветеранами. Это помогает сплотить боевые расчеты.

...Зима в сорок первом нагрянула ранняя. Холода стояли до двадцати градусов. Но мороз нам не помеха. Командный состав батареи получил полушубки, весь личный состав — валенки, телогрейки, фуфайки. Тыл нас снабжал неплохо, забота о защитниках Москвы проявлялась во всем: в канун праздника Великого Октября к нам пошли посылки от трудящихся с теплыми вещами, махоркой.

3 ноября командир полка вызвал командиров дивизионов и батарей и зачитал приказ. Быть готовыми в любое время суток занять боевые позиции против немецких танков, в праздничные дни из расположения подразделений не отлучаться — это указание пришло из штаба Западного фронта, командование которым принял генерал Г. К. Жуков.

И вот 24-я годовщина Октябрьской революции. Каждый год мы привыкли отмечать этот праздник торжественно. Наши отцы в боях отстояли провозглашенную Лениным народную власть, а теперь это делаем мы, весь советский народ.

В праздничные дни радиостанция передавала репортаж о торжественном собрании трудящихся Москвы. С докладом на этом собрании выступал И. В. Сталин. Все бойцы внимательно слушали его глуховатый, с акцентом голос. Сталин говорил убедительно, подробно излагая обстановку, создавшуюся в результате вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Выводы из его выступления делал для себя каждый боец.

* * *

Утром 16 ноября севернее наших позиций с огромной силой загремело, загрохотало по дорогам... К этому времени мы уже полностью получили недостающие орудия, машины и тягачи.

Ночью 18 ноября наша батарея заняла огневые позиции возле деревни Борисково, что затерялась в звенигородских [57] лесах. В застывшей земле невозможно было вырыть укрытия для орудий. Пришлось маскировать пушки снежными брустверами, досками от разрушенных вражескими снарядами домов. Орудийные расчеты мы усилили за счет бойцов взвода управления.

И вот в полдень началась вражеская атака. Из бора, черневшего в полукилометре от деревни, вышли цепи гитлеровских солдат. Пьяные, они шли в распахнутых шинелях и, уперев к животу приклады автоматов, стреляли вслепую длинными очередями. Далеко были слышны их дикие выкрики. Их было более сотни.

Наши пушки молчали. Стрелковое подразделение, окопавшееся на северо-западной окраине Борисково, тоже не открывало огня. Их пулеметы ударили по цепи фашистов с близкого расстояния, уже метров с 250–300. Тогда осколочными снарядами открыли огонь и мы.

Но вдруг из-за бугра показались немецкие танки. Стальные коробки были белыми, сразу-то их трудно было и отличить от блестевшего на солнце снега. На предельной скорости танки устремились в сторону наших орудий, намереваясь смять их с ходу. Создалось критическое положение. Исход боя решали секунды.

Ближе всех к появившимся танкам оказалось орудие сержанта Власова. Оно первым и открыло огонь бронебойными снарядами. Шедшая первой стальная громадина остановилась. Языки пламени лизнули башню, а следом густой черный дым окрасил всю снежную поляну. Тогда остальные немецкие танки повернули в лощину, на деревню Красновидово. Но от точного попадания бронебойного снаряда соседнего орудия запылала вторая машина.

Этот бой обошелся фашистам дорого: до десяти танков и бронемашин потеряли немцы. Но немалыми были и наши потери. Погибли командир орудия сержант Власов, командир взвода лейтенант Медяник...

Наступление фашистских войск на нашем направлении продолжалось. Немцы не считались с потерями. Особенно продвинулись они на волоколамском направлении, где свой бессмертный подвиг совершили гвардейцы-панфиловцы. Слова политрука Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» — стали боевым кличем для всех фронтовиков.

Тогда наша батарея получила задачу срочно занять оборону на севере, под деревней Лукино. Отсюда до города Истры было всего пятнадцать — двадцать километров. А город этот враг уже захватил.

Два дня и две ночи отстаивали мы рубежи под Лукине, не давая возможности расширить фланги прорвавшейся за Истру группировке противника. Стояли насмерть. В батарее снова осталось всего три орудия с неполными расчетами. Но неожиданно [58] наступило короткое затишье. Немцы замолчали. Мы вернулись на постоянные боевые позиции в обороне.

...Как-то вечером обхожу землянки своих батарейцев. Обстановка фронтовой землянки простая: нары из досок, покрытые соломой, личное оружие здесь же, в настенной пирамиде. На столе сплюснутая гильза от снаряда — еле коптит фитиль, изготовленный из портянки. В темном углу слышу разговор двух бойцов:

— Немцы что-то притихли. Пора бы нашим войскам в наступление...

В ответ негромкий кашель и охрипший голос Николая Зыкова:

— Не те времена для немцев. Уже декабрь, они все еще здесь топчутся, а ведь Гитлер приказал им к зиме остановиться на московских квартирах. — Заметив меня, Зыков предложил погреться: — Заходите, товарищ старший лейтенант. Печка у нас горячая!

А второй боец — Михаил Кутюков — вдруг спросил:

— Скажите верно, что будет наше наступление?..

Что я мог ответить батарейцам? Сказал, что обязательно будет. Наступление, решили сообща, нам нужно сейчас, чтобы начать очищать от врага нашу землю. И долго так сидели у раскаленной до красного сияния печки, обсуждая сильные и слабые стороны нашего врага. Говорили о фашистских танках, уже не таких страшных, как осенью. На огонек подходили другие бойцы, только что сменившиеся с постов у боевых орудий.

Мы — гвардейцы!

Тридцатиградусный мороз не давал нам возможности хорошо подготовить дворики для установки орудий и укрытия личного состава. Мерзлая земля никак не поддавалась лопатам, большие снежные сугробы мешали подвозить снаряды на боевые позиции, и батарейцы обогревались только у костров, да и то лишь в ночное время.

А днем снова гремела артиллерийская канонада с обеих сторон. На правом фланге, стало известно, немцы продвинулись еще на несколько километров в сторону Москвы. Но вот из телефонного разговора с командиром дивизиона я понял, что надвигаются новые события на нашем участке фронта.

В ночь на 4 декабря мы получили приказ сняться с боевых позиций и утром следующего дня поддерживать огнем наступающую пехоту. Это означало одно — войска переходят в наступление!

С трудом вытащив орудия, по снежной целине мы выехали на заполненную идущими войсками дорогу. Все добротно и тепло одеты, несут противотанковые ружья, разобранные станковые пулеметы. [59]

Сразу за колонной войск двинулись мы на своих ЗИСах. К утру были уже под деревней Ершово, где и заняли боевые позиции. А утром получили новую и необычную для нас задачу: участвовать в артподготовке по переднему краю немцев. И хотя мы не отдыхали перед наступлением ни одного часа, все были счастливы: вот ведь наступил он, радостный день — день наступления!..

Вечером позвонил командир полка и поздравил меня со званием капитана. И почему только, думал я, все радости приходят одновременно?..

Гром орудий, раздавшийся в то раннее морозное утро, великим торжеством отозвался в наших сердцах. В бинокль я отчетливо вижу, как группа немецких солдат бежит из деревни Ершово к лесу. По снежному полю бежать трудно — снег выше колен, поэтому они ложатся, зарываются в снег и ползут — теперь на запад. Я подаю команды, осколочные снаряды рвутся вокруг фашистов.

А потом мы бежим в деревню вместе со стрелками и толкаем по глубокому снегу наши орудия. Деревня опустела. Половины домов нет: немцы разобрали их и сожгли. Старинная русская церковь взорвана, в ней под руинами погибли сотни мирных людей, согнанных туда фашистами. Погибли старики, женщины, дети...

А наступление продолжалось! Впереди была деревня Борисково, за которую отдали свою жизнь воины нашей батареи в бою 21 ноября. Мы снова заняли эту деревню, но на окраине ее могил батарейцев не нашли. За две недели фашисты сумели осквернить священную память погибших бойцов...

Беспощадно мстим гитлеровцам, гоним их. В перерывах между боями из газет узнаем, что освобождено уже много городов, что наступление идет успешно. И новая радость — первые награды Родины.

Указом Президиума Верховного Совета мои товарищи награждаются боевыми орденами и медалями за самоотверженность, мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Меня тоже наградили — орденом Красного Знамени.

* * *

В январе 1942 года боевые действия на нашем фронте стали затихать. Полк подполковника В. А. Герасимова вывели из боев для пополнения и комплектования. В этот период меня выдвинули на новую должность — командира противотанкового дивизиона, а через несколько месяцев откомандировали в распоряжение командующего 1-й гвардейской армией. Уже там я узнал, что наш 509-й противотанковый артиллерийский полк за проявленную отвагу в боях за Отечество, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразован в гвардейский. [60]

В один из этих дней «Правда» поместила стихотворение Сергея Васильева «Гвардеец Федор Роянов» — о нашем славном комбате, моем однокашнике по севастопольскому училищу:

Смельчаки, они такие все:
скажет слово и молчит, краснея.
Как раскрыть его во всей его красе?
Как сказать о нем правдивей и яснее?
Рост гвардейца. Ясный, добрый взгляд.
Просто улыбается и шутит.
Про таких обычно говорят:
«Он воды напрасно не замутит».
А ему-то и пришлось как раз
замутить водицу вражьей кровью.
Возле Западной Двины, в верховье,
пусть начнется про него рассказ...

Поэт писал о том, как бесстрашно дрался за Родину Федор Роянов, о его высокой воинской доблести, русской удали.

Я не знаю, где теперь стоят,
на каком пригорке у опушки,
на каком участке говорят
грозные рояновские пушки.
Может статься — у Днепра-реки,
может — в перелеске возле Гжатска.
Только знаю: не пройдут враги
там, где будут храбрые сражаться!
Если диктор скажет в микрофон
о геройстве, — так и знай, прохожий:
новый подвиг совершил, наверно, он
или кто-то на него похожий.

А 10 января 1942 года в газете «Красная звезда» была передовая статья. В ней говорилось о роли нашей артиллерии в битве под Москвой: «Велики заслуги перед Отчизной наших гвардейских противотанковых артиллерийских полков. Они первыми дали по зубам бронированным полчищам Клейста, Гудериана, Шмидта и других хваленых немецких генералов. Они первыми показали, что нам не страшно превосходство немцев в танках, сделали много для того, чтобы свести к нулю это превосходство...»

Я горжусь, что в этих великих заслугах и наш вклад — батареи противотанкистов 509-го полка. [61]