Вторая танковая индустрия

Александр Ульянович Тарасенко встретил войну в Западной Белоруссии и был на фронте от первого до последнего дня. Занимаясь эвакуацией и ремонтом бронетанковой техники на поле боя, он работал в управлении командующего БТ и МВ Западного, а затем 3-го Белорусского фронтов. Был начальником ремонтно-эвакуационного отдела, затем начальником подвижного танко-агрегатного ремонтного завода (ПТАРЗ).

После войны генерал А. У. Тарасенко продолжал службу в Вооруженных Силах СССР. Награжден девятью орденами и многими медалями. В 1986 году Александр Ульянович скончался.

Много лет минуло после войны, а у меня и сейчас стоят перед глазами мужественные, прочной рабочей закалки люди, с закопченными лицами, с изодранными в кровь руками. Это они, неутомимые труженики войны, не зная отдыха и сна, возвращали в строй подбитые танки, работая не в привычных мастерских, а прямо на поле боя, под губительным огнем противника, когда нельзя было поднять и головы, не рискуя жизнью...

До войны (тогда я был начальником 2-го отделения ремонтно-эксплуатационного отдела Западного Особого военного округа), бывая в 6-м механизированном корпусе, испытывал непоколебимую уверенность, что нет такой силы, которая была бы способна пробить броневую защиту поступавших в то время на вооружение новых КВ и Т-34. Однако уже в первые дни грянувшей войны, в пекле боев под Белостоком, убедился: наши потери в танках исчисляются далеко не единицами. Противник был очень силен, он имел, как известно, превосходство в живой силе и технике, и те первые дни и недели после внезапного, вероломного нападения гитлеровцев оказались для нас весьма трудными.

Ремонтных средств для восстановления поврежденных танков в то время мы имели в недостаточном количестве, а те, что были, несли большие потери от вражеской авиации...

Обстановка была сложная и крайне запутанная. Я с трудом находил танковые части. О том, что творилось у меня на душе, говорить не приходится. И вот как-то под вечер вижу: в небольшом колючем кустарнике застыл КВ. Подъехал вплотную — вокруг машины копошатся ремонтники и члены экипажа. Должен заметить, [307] что в предвоенные годы мы старались учить экипажи самостоятельно устранять различные неисправности и поломки. Это очень пригодилось потом, а техническая учеба не прекращалась и во время войны. Не удивительно, что этому делу уделяется пристальное внимание и сейчас.

Но вернусь к той давней встрече.

— Что случилось? — спрашиваю командира танка, плотного чернявого парня.

Он спрыгнул на землю.

— Да вот, товарищ инженер 3 ранга, один подлючий снаряд в башню шмякнулся, ее и... того... заклинило. Но ничего, дело поправимое. Хорошо, ремонтники подоспели. Сейчас срежем автогеном заусеницы — и вперед.

— А сами-то вы кого-нибудь шмякнули?

Танкист, вытирая паклей руки, заулыбался:

— А то как же! И танки противника расстреливали в упор, и пехтуру давили гусеницами. В общем, дали гадам, будут помнить...

Я обошел машину, она вся была во вмятинах, оставленных снарядами, хотя сквозных пробоин не получила.

Боевой настрой командира танка и его оптимизм так понравились мне, что от этой встречи даже улучшилось настроение. «С такими людьми не пропадешь», — думал я, возвращаясь в штаб фронта.

Штаб Западного фронта располагался в лесу юго-западнее Могилева. Начальник автобронетанковых войск фронта полковник Иван Емельянович Иванин сразу принял меня.

— Я уже почти не надеялся на ваше скорое возвращение, — сказал он. — Докладывайте.

Передав донесения от начальников автобронетанковых войск 3-й и 10-й армий, я начал доклад о 6-м механизированном корпусе, который являлся реальной и мощной силой на том направлении. Затем перешел к обстановке в 11-м механизированном:

— Здесь в 13-м танковом полку потеряно восемнадцать танков. Все они остались на занятой противником территории, а двадцать пять машин требуют ремонта. Танкисты-ремонтники, конечно, стараются, но...

Полковник Иванин слушал меня внимательно, не перебивая, лишь-курил папиросу за папиросой и хмурился. Было чему хмуриться. «Но», на котором я на миг приостановился, содержало следующее: ремрота полка понесла серьезные потери, только 23 июня противник уничтожил три мастерские, восемь человек личного состава убито, не хватает запасных частей, горючего, боеприпасов.

— Дергунова видели?

Я ответил, что видел. Военный инженер 3 ранга Павел Евдокимович Дергунов являлся помощником командира 13-го танкового полка по техчасти. Это был волевой и энергичный офицер. Забегая вперед, замечу, что он прошел всю войну. Я довольно часто [308] встречался с ним и на фронте, и в послевоенные годы. Мы стали друзьями. В отставку он ушел в звании генерал-майора-инженера.

— А сумеет Дергунов восстановить свои двадцать пять танков? — в упор спросил Иванин.

— На него можно положиться, — заверил я начальника автобронетанковых войск фронта. И, как бы подтверждая свои слова, добавил: — В 14-м танковом полку ремрота за 22 и 23 июня поставила в строй пятнадцать поврежденных танков и девять автомашин.

— Это добрая весть, — оживился полковник Иванин. — Но почему плохо с обеспечением горючим, боеприпасами, запчастями? — с недоумением спросил он. — Ведь были же большие запасы. Я знаю, что были.

— Верно, запасы были немалые, — подтвердил я. — Но почти все либо уничтожено фашистской авиацией, либо захвачено противником.

Иванин тяжело вздохнул и углубился в какие-то бумаги.

Не успел я зайти в отдел и рассказать товарищам о своей поездке, как в палатку вбежал запыхавшийся адъютант Иванина и сказал, что меня срочно требует к себе Маршал Советского союза Б. М. Шапошников{1}.

Робея, я вошел в его палатку. Маршал стоял за столом перед лежавшей на нем развернутой картой. В связи с тем, что мало кто знал положение на фронте в районах Белостока и Гродно, он буквально засыпал меня вопросами, на которые я не всегда мог дать четкий ответ. Это, естественно, не удовлетворяло маршала, и он в конце разговора тактично подчеркнул, что офицер — это прежде всего исследователь, который должен видеть взаимосвязь частного и общего, уметь обобщать отдельные явления и предвидеть вытекающие из них события...

Слова такого крупного военачальника, каким был Борис Михайлович Шапошников, я, молодой офицер, запомнил на всю жизнь. Вспоминая об этой встрече, я очень ругал себя за то, что, будучи в войсках, занимался лишь техническими вопросами и недостаточно уяснил даже для себя общую обстановку...

* * *

Первые бои показали: нужно резко улучшить организацию ремонта боевой техники, и прежде всего танков, производство которых временно сократилось из-за перебазирования нашей промышленности на восток страны. К тому же потери были понесены немалые. Боевые машины ценились, что называется, на вес золота. Государственный Комитет Обороны придавал особое значение тому, чтобы каждый танк, получивший повреждение, ремонтировался [309] без промедления, непосредственно в ходе боевых действий. По решению ГКО на крупных заводах стали формироваться и поступать в войска подвижные ремонтные базы (ПРБ). На Западный фронт они начали прибывать в октябре сорок первого.

Очень порадовали нас эти детища первых дней войны. Они были хорошо оснащены и имели своих специалистов. Так, 22-я подвижная база по ремонту танков КВ (каждая ПРБ специализировалась на восстановлении определенных марок машин) была сформирована на Кировском заводе в Ленинграде. Прибыла она к нам своим ходом, и, помню, в штабе тогда говорили: «Вот это настоящая подвижная!» В составе базы находилось немало мастеров высокой квалификации, которые еще недавно сами занимались выпуском стальных крепостей, а начальником ПРБ был назначен военинженер 3 ранга Л. Н. Переверзев, работавший в конструкторском бюро этого завода. Кировцы располагали демонтажно-монтажными и другими нужными приспособлениями, а также достаточным количеством запасных частей и агрегатов. Это была мощная сила, и не случайно, когда 22-я ПРБ передислоцировалась в район Подольска, ее дружный опытный коллектив буквально в считанные дни вдохнул вторую жизнь в целую роту поврежденных КВ, которые вскоре, попав на передовую, разгромили немецкий тяжелый артиллерийский полк.

Узнав об этом, полковник Иванин с восторгом сказал:

— Кировцы молодцы, прямо-таки артисты!..

— А у них действительно работает настоящий артист, — заметил я с улыбкой.

— Да ну?!

И я рассказал, что во время формирования базы молоденький актер Ленинградского театра имени Ленинского комсомола С. Г. Пекарш изъявил желание стать танкистом-ремонтником. Хотя рабочей специальности у него не было, юношу взяли в подвижную ремонтную базу — уж очень хотелось ему стать красноармейцем и защищать Родину. И паренек быстро освоился с новой «ролью», из него получился отличный ремонтник.

— Переверзев уже выдвинул Пекарша на должность командира отделения, — сообщил я полковнику Иванину...

Переверзев не ошибся в своем питомце. В марте 1942 года газета «Красная звезда» писала о 22-й ПРБ: «За время войны (с октября 1941 года по март 1942 года. — А. Т.) подвижная автобронетанковая ремонтная база восстановила и ввела в строй [310] много десятков тяжелых танков. За высокое качество ремонта многие бойцы и командиры награждены орденами и медалями Союза ССР. В их числе — тт. Переверзев, Анисимов, Сидоров, Богданов, Пекарш и Иванов».

Но до марта сорок второго было тогда еще далеко. Шла осень сорок первого. В середине октября, в разгар ожесточенных боев на подступах к Москве, я поехал в 102-й отдельный ремонтно-восстановительный батальон (ОРВБ). В лесу восточнее Можайска нашел одну из рот этого батальона. Личный состав ремонтировал технику 17, 18, 19 и 20-й бригад. Работы были организованы на сборном пункте аварийных машин (СПАМ). Картину там увидел привычную: кто лежал на холодной земле под танком, в лучшем случае подстелив под себя кусок брезента, кто орудовал ключами в башне, кто заваривал пробоину в боковой броне...

Навстречу спешил командир роты, невысокий светлоглазый капитан Григорий Плакатин. Доложив обстановку, он сокрушенно сказал:

— Тридцатьчетверку на ход поставили, будет бегать. А пушки нет, вон валяется разбитая. Где взять замену?

Что я мог ответить? У нас не хватало запчастей, а уж пушек... Но слова капитана услыхал рослый украинец — трансмиссионник, работавший на танке, возле которого мы стояли. Он подсказал выход. Оказалось, что недалеко от СПАМа на нейтральной полосе в глубокой бомбовой воронке стоит наш подбитый танк. Эвакуировать его вряд ли удастся — «завяз по самую макушку». Но орудие можно попробовать снять.

— Тридцатьчетверка? — спросил Плакатин и глаза его оживились.

— Та вона, — заверил украинец и тут же на клочке бумаги набросал местонахождение танка.

Капитан Плакатин вскинул на меня белесые брови.

— А что, товарищ инженер 3 ранга, — обратился он ко мне. — Ведь это идея! Попробуем?

— Действуй.

Я уважал этого командира роты за деловитость, инициативу и бесстрашие. По его распоряжению ремонтники быстро сварили волокушу, подготовили бревно, длинный трос, необходимый инструмент и тали{2}. Все это погрузили на машину ГАЗ-АА и стали [311] ждать ночи. Снимать орудие с помощью бревна и талей ремонтники умели, но в той ситуации, когда рядом находились гитлеровцы, кроме умения требовались смелость, особая ловкость и осторожность. Риск был немалый, поэтому в группу включили добровольцев. В нее вошли: братья Соколовы, оружейники, двоюродные братья Н. Нарсесян и А. Арутюнов, монтажники, слесарь И. Курочкин и шофер Г. Черемных. Группу возглавил капитан Г. Плакатин.

Когда машина подъехала к нашим позициям, совсем стемнело. Плакатин изложил план действий командирам стрелковой роты и артиллерийской батареи и попросил их в случае необходимости прикрыть ремонтников огнем.

— Имейте в виду, в одиноко стоящие танки иногда пробирается вражеский снайпер, — предупредил пехотинец.

На передовой и ночью было неспокойно. С немецкой стороны то и дело постреливали, в небо взлетали ракеты, высвечивая башню нашего молчаливо застывшего танка.

Ремонтники приготовили личное оружие, выгрузили с машины на волокушу все, что привезли, один конец троса прикрепили к полуторке и по команде тронулись в опасный путь. Требовалось немало сил, чтобы тащить за собой тяжелогруженую волокушу и трос. Последние сто метров люди ползли по-пластунски. Наконец группа добралась до танка. Снайпера, к счастью, в нем не оказалось. Оружейники быстро отвернули болты маски пушки, монтажники без особых усилий сняли ее с башни и без шума опустили на волокушу. Едва успели это сделать, как фашисты вдруг всполошились и открыли по смельчакам бешеный огонь из автоматов и минометов. В ответ заработали наши пулеметы и орудия. Ремонтники ничком попадали на волокушу, которую по сигналу Плакатина уже тянула за трос полуторка. Все получилось как нельзя лучше.

К утру привезенная пушка «прижилась» на отремонтированном Т-34, как приживается чужая кожа на теле человека, попавшего в беду. Причем в монтаже пушки принимали участие все, кто действовал в дерзкой ночной вылазке. Наша тридцатьчетверка ушла в бой. Ну разве это не подвиг?!

В оборонительных боях под Москвой ремонтники были не только смелы, но и изобретательны. Впрочем, эти черты отличали их на протяжении всей войны. Говоря об этом, не могу не вспомнить еще раз добрым словом капитана Г. Плакатина. И вот в связи с чем. Дело в том, что у нас не было грузоподъемных средств для снятия с танков башен и для их ремонта в полевых условиях. Правда, выход мы все же находили: сооружали из толстых бревен высокие ворота с перекладиной и снимали башню с помощью грузоподъемника. Иногда даже использовали для этой цели растущие толстые деревья. Но в таких случаях на это уходило много труда, сил и времени.

Что же придумал Плакатин? Он предложил своими силами изготовить кран-тягач. Базой послужила опять же незаменимая [312] тридцатьчетверка, у которой были сильно повреждены башня и подбашенный лист. Убедившись, что машину невозможно восстановить во фронтовых условиях, капитан Плакатин снял с нее негодную башню, заварил листовой сталью образовавшееся отверстие и поставил на площадку строительную лебедку с краном-стрелой. Все просто и разумно. А наш своеобразный тягач, оказался прямо-таки универсалом. Мог и башни снимать, и эвакуировать с нейтралки подбитые или застрявшие танки, что было очень важно, так как мы в то время не располагали мощными эвакосредствами.

* * *

Ноябрь в сорок первом выдался на редкость студеным, ветреным. Над землей то и дело кружила метель. Ремонт танков в открытом поле под огнем противника требовал неимоверного физического и морального напряжения. Соприкасаясь с ледяным металлом, ремонтники сдирали с ладоней кожу. Легче было только тем бригадам, которые работали внутри танков. Люди приспособились поджигать в котелке или в жестяной банке смоченную в солярке ветошь, а над огоньком можно было и руки погреть, и инструмент согреть. Спали и ели в полном смысле слова на ходу. Многие специалисты страдали от гнойничковых язв, которые появлялись на теле в результате постоянного соприкосновения с дизельным топливом — им была пропитана вся одежда, вплоть до нижнего белья. Однако ни трудностей, ни лишений никто будто и не замечал.

Стало незыблемым правилом: «То, что можно отремонтировать на месте, — ремонтируй!» И под огнем ползли к танку, захватив [313] вещмешок или противогазную сумку с нехитрым инструментом. Если же кто из молодых вдруг пасовал, старшие говорили: «Мы с тобой рабочие, пойми это! И нам не пристало бояться трудностей!»

Все наши ремонтники, за редким исключением, принадлежали к рабочему классу. Это были люди суровые и честные в труде. И бескомпромиссные в жизни. Слово «брак» вообще отсутствовало в их лексиконе. Когда же в середине ноября возобновилось наступление противника на столицу, наши рабочие стали еще требовательнее и к себе, и друг к другу.

Не считаясь с потерями, гитлеровцы стремились любой ценой прорваться к Москве. Особенно тяжелые бои вели 23, 27 и 28-я танковые бригады в районах Истры, Клина и Солнечногорска. Стойкая оборона наших воинов изматывала силы противника, некоторые населенные пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. Несмотря на таранные танковые удары врага, темп его наступления день ото дня снижался и даже у подвижных войск не достигал 3–5 километров в сутки.

...Штаб 23-й танковой бригады я нашел в Кутасово. Здесь, на окраине села, размещалась ремонтно-восстановительная рота этой бригады. Встретил меня майор А. Молчанов, помощник командира бригады по технической части. В последних тяжелых боях на волоколамском направлении танкисты понесли потери.

— Сколько танков в ремонте?

— Пятнадцать, — ответил Молчанов.

— Сроки, сроки! — напомнил я и вскоре пожалел об этом, так как убедился, что люди работали в поте лица.

Должен сказать, что ремонтно-восстановительные роты, имевшиеся в каждой танковой бригаде, буквально шли вслед за атакующими танками, чтобы в случае необходимости оказать немедленную помощь. Автобронетанковое управление (АБТУ) Западного фронта всячески поддерживало новую форму технического обеспечения войск и развивало ее. Такие роты были своего рода передовыми отрядами танкоремонтной службы. Вот перед кем, как говорится, надо снять шапку! Бойцы ремонтно-восстановительных рот непрерывно питали танковые войска возрожденными к жизни машинами. Я не оговорился — непрерывно! Ремонтировались они там, где людей каждую секунду подстерегала смерть. Скажу без преувеличения: если ремонтные средства армий и фронта, как правило, возвращали танки на вторые сутки, а в ряде случаев и позже, то ремонтно-восстановительные роты (кто-то тепло и метко окрестил их «летучими голландцами») делали это через несколько часов, максимум через сутки после выхода танка из строя.

Вот как отзывался, например, о своей роте командир 1-й гвардейской танковой бригады генерал М. Е. Катуков: «В боевых успехах 1-й гвардейской бригады немалая заслуга принадлежит нашим воинам-ремонтникам и инженерно-техническому составу. За шесть месяцев беспрерывных боевых действий под Москвой [314] они отремонтировали 329 танков и других машин, подготовили к отправке в капитальный ремонт более 50 танков, эвакуировали 99...»

Сухие цифры, но какой за ними стоит труд!.. Помню, в боях за Крюково, в нейтральной зоне остались два КВ и тридцатьчетверка из 1-й гвардейской бригады. Младший лейтенант М. А. Бешерда, в светлое время хорошо изучив местность, с двумя слесарями-монтажниками за одну ночь (повторяю — за одну!) вытащил, что называется, из-под носа у гитлеровцев все три машины, которые вскоре ушли в бой.

И такие факты были не единичны.

В 20-ю танковую бригаду, где помощником командира по технической части был военный инженер 2 ранга Дмитрий Васильевич Пикашев, я приехал поздним вечером. Несколько часов назад землю покрыл снег. Подмораживало. Мы с Пикашевым, укрывшись в блиндаже, стали обсуждать, как быстрее и лучше наладить ремонт. Очень кстати подъехал и заместитель командующего автобронетанковыми войсками 5-й армии по ремонту и снабжению военный инженер 2 ранга Константин Петрович Хотулев. Поговорить было о чем: в 5-й армии создалось тяжелое положение с эвакуацией и восстановлением танков.

Незаметно наступила ночь. Слышим невдалеке разговор.

— Что за полуночники? — спрашиваю Пикашева.

— Ремонтники воентехника 1 ранга Бойко собираются вытащить с нейтралки КВ, — ответил за Пикашева Хотулев.

— Вот вам и подмога, — сказал я и предложил товарищам выйти из блиндажа.

— Да, люди стараются и приказа не ждут, — уважительно произнес заместитель командующего.

Чистое небо было усеяно крупными звездами. Всходила полная луна. По мирным временам, конечно, красота неописуемая, но воентехник Бойко, стоявший в двух шагах от меня, с неприязнью взирал и на звезды, и на луну. Понять его было нетрудно: для эвакуатора лунная ночь — плохая ночь. Ему больше по сердцу затянутое тучами небо, метель, ветер, снег. Однако отбуксировать КВ на свою сторону надо было во что бы то ни стало. И Бойко, приподнявшись над бруствером, напряженно глядел в сторону противника. До немецких окопов — метров четыреста, но танк стоял ближе.

— Пора, Бойко, — тихо произнес находившийся с нами помпотех танкового батальона капитан П. М. Ковтуненко, и Бойко, подав рукой знак двум бойцам, первый перебрался через твердый бруствер. Бойцы в белых маскхалатах — за ним. Они тащат за собой трос и стараются ползти бесшумно. Но это не удается. В ямах и воронках от снарядов и мин днем стояла вода, потом ударил морозец. Лужи покрылись льдом, а снег — хрустящей коркой. И как ни старались эвакуаторы, под ними все же предательски похрустывал ледок.

Однако вокруг было тихо. [315]

Последние пятьдесят метров ремонтники проползли так незаметно и с такой ловкостью, что даже опытный наблюдатель, каким слыл в бригаде Ковтуненко, не увидел их: белые маскхалаты полностью слились с лежавшим вокруг снегом.

И уж, конечно, никто не заметил, как один из помощников Бойко юркнул в танк, чтобы снять со скорости рычаги, как все трое цепляли трос и проверяли исправность гусениц...

Их увидели лишь тогда, когда они возвращались назад.

— Давай, — приказал Бойко механику-водителю тягача.

Тягач загрохотал и с силой потянул танк. Несколько минут гитлеровцы молчали, потом послышались крики, застучал один пулемет, к нему подключился другой. Но было поздно: в ответ уже ударили наши пушки.

Отдышавшись после пережитого, Бойко ласково похлопал рукой по холодной броне танка, благополучно прибывшего к своим, и сказал:

«Еще повоюешь, браток...» И танк действительно повоевал!

Не могу забыть такой эпизод. В пятидесяти метрах от вражеской позиции был подбит наш танк. Дождавшись ночи, командир отделения ремонтной летучки И. Я. Гарбузов и слесарь-монтажник И. Г. Мельников осторожно подползли к машине и выяснили: пробиты масляный бак и фильтр. До наступления рассвета починили и то, и другое. А масла нет! Убедившись в этом, Мельников под огнем врага пополз в наше расположение, взял двадцатилитровый бачок с маслом и — обратно. Наши прикрывали его огнем. Старший сержант Гарбузов быстренько залил масло, нажал на стартер — и поминай как звали. Фашисты пришли в неописуемую ярость: машину увели на их глазах...

Не меньшую находчивость и мужество проявили ремонтники во главе с воентехником 2 ранга Г. П. Дубовским. Поврежденный КВ оказался вблизи вражеской обороны. Ремонтники, опять же ночью, починили его, а к утру выяснилось, что у танка исправно орудие. Ну как не воспользоваться этим обстоятельством? Дубовский решает пустить орудие в дело. Противник был виден через перископ как на ладони. В ста пятидесяти метрах на обратных скатах небольшого холма Дубовский заметил немецкий наблюдательный пункт. Из укрытия периодически высовывалась стереотруба, вправо от НП тянулся ход сообщения, который вел к двум огневым позициям минометных батарей. Воентехник тщательно произвел наводку и послал по наблюдательному пункту один за другим несколько снарядов. В воздух взлетели комья земли, щепки, обломки оружия, приборов...

Если было нужно, воины-ремонтники становились командирами боевых машин, механиками-водителями, наводчиками или брались за винтовки и автоматы, чтобы отразить нападение гитлеровцев. Был даже случай, когда командир эваковзвода старший лейтенант Никифоров неожиданно встретился с немецким танком Т-III. Встретился один на один и не растерялся. Схватив лом, он соскочил с тягача и взобрался на фашистский танк. Сильнейшим [316] ударом старший лейтенант сперва заставил замолчать пулемет, а потом поджег танк. За этот подвиг отважный командир был награжден орденом Красного Знамени...

* * *

Войска Западного фронта стояли насмерть. Ремонтники выбивались из сил, чтобы непрерывно пополнять дивизии и бригады восстановленными в полевых условиях боевыми машинами, хотя было по-прежнему трудно с запасными частями и агрегатами.

Никогда не забыть, с какой горечью начальник 25-й ПРБ младший лейтенант Матвей Поздняковский, в общем-то веселого нрава человек, угрюмо говорил мне:

— Руки не поднимаются разукомплектовывать одни машины, чтобы отремонтировать другие...

Да, приходилось обшаривать каждый сильно пострадавший или сгоревший танк, чтобы найти и пустить в работу те или иные уцелевшие, еще пригодные к эксплуатации детали. Тут тоже требовались находчивость и, я бы сказал, особое упорство. Эти качества удалось воспитать в своих подчиненных коммунисту Поздняковскому. Он обладал умением нацеливать людей на ударную работу, держал в своих руках все нити, ведущие к разбросанным по обширному полю ремонтным группам, по обстановке чувствовал, кто и где нуждается в помощи, и, если требовалось, сам засучивал [317] рукава и принимался выполнять тяжелые операции. Впрочем, начальников-белоручек среди ремонтников не было. В отдельные дни 25-я подвижная база возвращала в строй до десяти танков. И это не случайно, ведь там почти все были коммунистами или комсомольцами.

...В конце ноября меня вызвал член Военного совета фронта И. С. Хохлов. До войны Иван Сергеевич занимал пост Председателя СНК РСФСР. Это был удивительной работоспособности человек. Всю войну я как бы чувствовал на себе его добрый и требовательный взгляд. В тяжелые дни обороны Москвы он, решая множество вопросов, заботился и о том, чтобы автобронетанковая техника, вышедшая из строя, как можно быстрее возвращалась на передовые позиции.

— Обстановка тебе, дружок, известна, — сказал Хохлов, когда я доложил о прибытии. — Ремонтный фонд увеличивается с каждым днем, с каждым боем. Нужны тяжелые танки, поэтому перебрось своих кировцев в Москву и размести их на территорий канатного цеха завода «Серп и молот».

О кировцах я уже говорил раньше. Это была 22-я ПРБ, сформированная в Ленинграде на Кировском заводе.

— Задача ясна, дружок?

Иван Сергеевич частенько говорил мне «дружок». Видимо, это обусловливалось моей молодостью, а скорее всего — добрым характером члена Военного совета. Все ремонтники видели в нем отзывчивого человека. Согретые его вниманием и теплом, они иногда по нескольку раз за время одного боя умудрялись оживлять остановившиеся стальные сердца машин...

Когда мы с начальником 22-й базы Переверзевым приехали на завод «Серп и молот», он почти пустовал. Суровая зима, как полновластная хозяйка, разгуливала по выстуженным помещениям и цехам. Возле лопнувших водопроводных труб виднелись замерзшие лужи, по ним можно было скользить, как на катке. И это в цехе, где обычно зимой бывало жарче, чем летом на солнцепеке!

Честно говоря, нам стало не по себе. А тут откуда ни возьмись появился Хохлов.

— Что приуныли, друзья? — бодро спросил он. — Стены есть, крыша над головой... Это вам не во чистом поле на морозе гайки закручивать. А вон и два крана, смотрите! — воскликнул Иван Сергеевич обрадованно. — На сколько тонн рассчитан каждый из них? — обратился он ко мне.

— Один на двадцать пять тонн, другой — на десять, — ответил я.

— Благодать! — удовлетворенно произнес Хохлов. — В Магнитогорск вывезены не все. Остались и хорошие специалисты. Так что не теряйте времени, разворачивайтесь. А главное, поторопитесь, товарищи. Фронту нужны КВ! — требовательно произнес он...

ПРБ-22 начала действовать. К ремонту танков были привлечены и кадровые рабочие завода. Каждый из них трудился на совесть и уходил из цеха, только выполнив сменное задание. [318]

Как-то вечером в период решающих боев под Москвой воентехник 2 ранга А. Д. Денисюк прибуксировал на завод два разбитых КВ.

— Сколько продлится самый срочный ремонт? — спросил он, еле держась на ногах от усталости.

— Часов двадцать уйдет, — ответил заместитель начальника ПРБ воентехник 2 ранга В. Н. Анисимов. — Сам видишь, в каком состоянии машины.

— Вижу, но только утром танки должны быть в бою, — тихо произнес Денисюк и, еле передвигая ноги, побрел в угол, где тотчас и уснул на какой-то мешковине.

Разговор слышали рабочие «Серпа и молота». До утра оставалось около десяти часов.

— А что, друзья, попробуем сделать, раз надо! — сказал слесарь Иван Воробьев.

Рабочие поддержали своего товарища и за ночь успешно справились с делом. Утром два грозных КВ покинули заводской двор...

Член Военного совета Западного фронта И. С. Хохлов приложил максимум усилий, чтобы привлечь к ремонту танков и другие московские заводы. На их территории мы разместили свои ремсредства. В частности, на заводе «Красная труба» работала уже знакомая читателю 25-я подвижная база, возглавляемая коммунистом младшим лейтенантом М. В. Поздняковским. Рабочие и наши воины-ремонтники действовали в тесном контакте, проявляя высокую сознательность и организованность. Только за пять недель 1941 года на заводах «Серп и молот», «Красный пролетарий», «Красная труба», «Красная Пресня» и на фабрике имени М. И. Калинина капитальный ремонт прошли 210 танков и 2500 автомашин.

В этом, разумеется, большая заслуга члена Военного совета фронта товарища Хохлова. Благодаря его заботам ремонтники работали в стационарных условиях. Используя крановое заводское хозяйство и всевозможные поделочные материалы, мы имели возможность в кратчайшие сроки восстанавливать боевую технику, в которой так нуждались защитники столицы.

Заслуга Ивана Сергеевича Хохлова и в том, что он привлек к нашему делу таких талантливых специалистов из Совнаркома РСФСР, как В. М. Бабаев, Ю. А. Бобров, Л. М. Кирпичников, В. П. Крючков и В. И. Смирнов. Это они внедрили оригинальный способ для вытаскивания тяжело застрявших танков, приобщив к этому трест Моссовета по передвижке зданий и сооружений со всеми его техническими средствами, транспортом и личным составом. В тресте было создано три эвакоотряда, которые находились в составе фронта до первой половины 1943 года.

Задумали мы в тот период своими силами наладить ремонт танковых двигателей, коробок передач, других агрегатов боевых машин. При этом предусматривалась широкая номенклатура изготовляемых и реставрируемых деталей. Не сразу это удалось осилить. Но вот однажды поехали мы с членом Военного совета в моторный цех, начальник которого подполковник Фокин и показал нам отремонтированный [319] мотор-первенец. Делался, так сказать, последний штрих — старший сержант Толстонос, красноармеец Соковиков, а также испытатель моторов ефрейтор П. Я. Некрасов устанавливали топливный насос. Мы стояли возле собранного двигателя, волновались, радовались. То, что раньше было доступно лишь для танковых заводов и танкоремонтных предприятий, становилось возможным для наших войсковиков.

— Золотые у нас люди, — проникновенно сказал Хохлов, поблагодарил командиров и красноармейцев за службу и уехал какой-то помолодевший.

Двигатель выдержал испытание, и это было для всех нас праздником.

Вскоре 102-й ОРВБ переместился в мастерские метрополитена на Комсомольской площади и там развернул в полную силу свои производственные мощности. Начальник мастерских Александр Иванович Монахов помог майору Крейнину наладить массовую отливку ряда деталей. Капитально отремонтированные тридцатьчетверки обкатывались по Садовому кольцу чаще ночью, а иногда и днем и тут же направлялись на передний край.

Дружно работали и специалисты 132-го отдельного батальона под командованием коммуниста капитана И. А. Федорова. К концу ноября батальон не только обеспечивал свои потребности, но и даже отправлял часть агрегатов и деталей в войска.

Нравились мне бойцы и командиры этого батальона не только умением работать, но и бесстрашием. Под непрерывными бомбежками и артобстрелами они обеспечивали живучесть 31-й танковой бригады. Неудивительно, что танкисты прямо-таки боготворили их.

...Фашистские войска потерпели сокрушительное поражение под Москвой, и весомый вклад в эту славную победу внесли воины-ремонтники. Приведу только одну цифру: в декабре было выпущено из мастерских 492 танка! Командующий войсками Западного фронта генерал армии Г. К. Жуков наградил орденами и медалями более тридцати бойцов и командиров из ремонтных частей.

Утром 15 марта 1943 года меня вызвали к члену Военного совета фронта генералу И. С. Хохлову. [320]

— Вы должны хорошо знать район Сычевки, — сказал Иван Сергеевич после того, как поздоровался со мной и пригласил сесть (он обращался ко мне то на «ты», то на «вы»). — По донесению из 20-й армии, здесь осталось много наших подбитых и застрявших в реках и болотах танков после ноябрьско-декабрьских боев прошлого года.

— После августовских тоже, — уточнил я.

— Тем более, — удрученно покачал головой Хохлов. — В общем, срочно выезжаем на место, там разберемся. Сядете в мою машину.

Нас ожидали две эмки. В первую сели Хохлов и я, во вторую — референты члена Военного совета Борис Павлович Смирнов и Алексей Алексеевич Ложников, хорошо помогавшие нашей службе.

Путь лежал через Волокаламск, Шаховскую, Погорелое, Городище и далее на Сычевку. Иван Сергеевич всю дорогу расспрашивал меня о ходе ремонтных работ в этом районе: о потерях в танках, о фронтовых ремонтно-эвакуационных средствах, задействованных на месте, о том, чем располагала 20-я армия. Одним словом, его интересовало все, что было связано с нашей службой, и я старался как можно полнее ответить на каждый вопрос.

Вот и те места, где несколько месяцев назад проходил передний край вражеской обороны: проволочные заграждения, противотанковые рвы, дзоты, густая сеть минных заграждений, то там то здесь видны таблички: «Осторожно! Мины!» Несмотря на то что пригревало солнце, снег держался, лишь кое-где образовались проталины, да и то больше в дорожных колеях. В реке Гжать, еще не освободившейся ото льда, виднелись башни затонувших танков. Много боевых машин находилось в бомбовых воронках, во рвах, в оттаивающих болотах. Что и говорить, общие потери в танках на ржевско-сычевском выступе в ноябре — декабре 1942 года только в 20-й армии составили не десятки, а сотни. Я был очевидцем тех кровопролитных боев. Фашисты оказали нашим войскам яростное сопротивление. Деревни Холм-Березовский, Гредякино, Кобылино, Завалово, Пруды и Хляпень были превращены в мощные опорные пункты. Противотанковой артиллерии было огромное количество. Я даже помню, как болезненно морщился командующий автобронетанковыми войсками фронта генерал Д. К. Мостовенко, глядя на многочисленные огненные вспышки немецких орудий, бивших по нашим танкам. О противотанковых и противопехотных минах и говорить нечего — ими гитлеровцы утыкали всю землю, не оставив буквально ни одного «чистого» клочка. Особенно развитой в инженерном отношении оказалась оборона противника в районах Большое и Малое Кропотово, Подосиновки и Жеребцово. Трудно пришлось наступавшим. А тут еще пурга, не ставшие реки... Ну ладно, то было в ноябре — декабре. Однако и в августе, когда советские войска начинали наступление, обстановка сложилась не легче: разразились проливные дожди, на участке прорыва резко поднялся уровень воды в реке Держа, глубина бродов с 40–60 сантиметров увеличилась до 2–2,5 метров. Они стали, [321] по существу, непреодолимыми. Мало того, бурным потоком сорвало два моста из четырех наведенных.

Третьи сутки неистовствовала погода. Войска шли сквозь огонь и воду, неся ощутимые потери в личном составе и боевой технике. Танки, что называется, барахтались в непролазной грязи. Их атаки не получали ни стремительности, ни маневра на поле боя. Вдобавок стоял густой туман, низко над землей нависали черные тучи, отчего было темно как ночью. За два дня боев мы продвинулись на тридцать километров, но дальнейшее наступление застопорилось — враг подтянул оперативные резервы, усилил бомбардировку. К исходу дня 5 августа 6-й танковый корпус, за подготовку техники которого к наступлению я отвечал, недосчитался семидесяти одного танка, из них тридцать восемь погибли безвозвратно. Это были тяжелые потери.

Тогда, в августе 1942 года, эвакуаторы и ремонтники работали в особо трудных условиях. На тракторах и лошадях доставляли к подбитым танкам и самих ремонтников, и необходимые запасные части. Велико было наше желание быстрее вернуть все танки на поле боя, но для этого требовалось время. Помню, как целый день ушел только на подготовку к эвакуации КВ, затонувшего в Вазузе. Эвакуация осложнялась близостью противника, который интенсивно вел артиллерийский огонь и наносил бомбовые удары. Существовала и другая трудность — полностью погруженная в воду машина лежала на дне на боку. В этой ситуации, чтобы добиться успеха, надо было вначале хорошенько поломать голову. И к чести инженер-майора Ф. В. Токарева, руководившего подъемом боевой машины, он проявил немало смекалки, применив сложную систему блоков. А старшина Костенко и красноармеец Кириллов по очереди ныряли на глубину, пока не забрались в танк и ощупью не сняли рычаг кулисы с передачи. Только после того как машина была наконец поставлена на гусеницы, Федор Васильевич Токарев смог уверенно сказать: «Теперь она наша».

Не один десяток танков был спасен таким образом. Эти восстановленные машины участвовали и в ноябрьско-декабрьских боях 1942 года, и в мартовских — сорок третьего. И все же в районе бывшего ржевско-сычевского выступа, куда мы приехали с членом Военного совета, осталось множество подбитых и застрявших танков. На переправе через Гжать мы вышли из машины. Куда ни глянешь — скопища танков, немецких и наших, зияющих пробоинами, покрытых ржавчиной и копотью...

— Н-да, работенки твоим хлопцам тут хватит, — мрачно произнес генерал Хохлов и выразительно поглядел на меня...

Отойдя потом на взгорок, он долго стоял задумавшись. А вернулся к машинам с готовым решением:

— Будем здесь, дружок, у станции Осуга, создавать ремонтный центр. Понял? Центр! Иного выхода я не вижу. Поехали, посмотрим дальше.

Не успели отъехать с полкилометра от переправы — позади прогремел взрыв. Через заднее стекло машины я увидел огромный [322] столб дыма и снега, который закрыл двигавшуюся вслед за нами эмку. Остановились, быстро направились к месту взрыва. Когда рассеялся дым, нам открылась страшная картина: вторая легковая машина, в которой находились наши боевые товарищи, превратилась в груду металла, отброшенного на обочину.

Какая нелепая смерть двух уважаемых, жизнерадостных, полных сил и энергии специалистов: Бориса Павловича Смирнова и Алексея Алексеевича Ложникова!... Вот оно, скрытое смертоносное жало войны... Как выяснилось, в сырой снежной колее, по которой только что прошла наша эмка, лежала противотанковая мина. Лицо генерала Хохлова почернело от горя. Тяжелой была для него утрата. Отдав распоряжение похоронить погибших с воинскими почестями, он на обратном пути все время молчал, объятый душевной скорбью. Лишь подъезжая к штабу фронта, произнес:

— Ремонтный центр возглавишь ты, дружок.

— Как прикажете, — ответил я.

— Вот и считайте, что это приказ... Минеров тоже непременно включи в списки работников ремонтного центра. Мины там — на каждом шагу...

Приказ о моем назначении начальником ремонтно-эвакуационного центра вскоре был подписан начальником бронетанкового управления фронта генерал-лейтенантом танковых войск Д. К. Мостовенко. Этим же приказом моим заместителем по политической части был назначен майор Бабаев Василий Михайлович. Вдвоем с ним вы выехали в район предстоящих работ для уточнения дислокации подразделений ремонтного центра. После длительной рекогносцировки приняли решение расположить его вблизи железнодорожной станции Осуга.

В конце марта 1943 года сосредоточение ремонтных, эвакуационных и других подразделений в районе этой станции закончилось. Но в ремонтном центре было холодно и неуютно, обжить помещения удалось не сразу. Пока саперы разминировали пути подхода к танкам и сами танки, личный состав ремонтно-эвакуационных средств строил землянки и баню. Ремонтники устраивали свой быт обстоятельно и надолго. А главное — спешили завершить все работы до начала распутицы.

Параллельно с этим тщательно обследовались места нахождения поврежденных танков, определялся не только характер застреваний машин, но и объем ремонтных работ. Для решения этих и других вопросов мы создали специальную рабочую группу из эвакуаторов, ремонтников и саперов. Старшим был назначен начальник 55-го СПАМа инженер-майор Ф. В. Токарев.

К середине апреля удалось тщательно обследовать весь район, уточнить места нахождения танков, учесть машины, требовавшие эвакуации, ремонта или демонтажа в металлолом. Последних оказалось более трехсот единиц: А на основе полученных данных мы составили план работы эвакуационных и ремонтных подразделений. [323]

Особенно большой вклад в разведку ремонтного фонда внес личный состав 55-го СПАМа. Красноармейцы Н. Кириллов, В. Семячкин, И. Лебедев, К. Зайцев, И. Сорокин, В. Ярунин под руководством старшины В. Костенко дни и ночи проводили на раскисших дорогах в поисках танков. Нередко им приходилось разминировать не только подходы к танкам, но и сами танки.

Трудную работу проделали эвакуаторы. В короткие сроки они сосредоточили танки на СПАМе и обеспечили фронт работ для ремонтников. Большую сноровку и инициативу проявил в процессе эвакуации тяжело застрявших боевых машин минный состав 69-й эвакороты, особенно трактористы 1-го класса рядовые И. Беззубко, И. Пузенко, В. Зеленский и другие. Такие специалисты, как командир тракторного взвода 68-й эвакороты лейтенант С. М. Лукашев и тракторист этого взвода рядовой Л. Шестопалов, а также некоторые другие специалисты в отдельные дни эвакуировали на СПАМ по двенадцать танков.

К 10 апреля все ремонтные средства сборного пункта аварийных машин работали уже на сосредоточенном ремонтном фонде.

* * *

Весна в Осуге принесла много хлопот и огорчений. Разбухшая земля затрудняла эвакуационные работы. Ремонтники трудились в грязи и сырости. В воздухе стояло зловоние от разлагавшихся лошадиных трупов. Вскрывшиеся реки прервали связь, на исходе было продовольствие. Железная дорога, идущая к станции Осуга, возле которой мы располагались, пока бездействовала. Запасы продуктов замполит Бабаев взял на строгий учет. Я доложил генералу И. С. Хохлову по телеграфу о создавшейся ситуации. Ответ поступил краткий: все будет в порядке. И действительно, на второй день в наше расположение один за другим прилетели несколько грузовых самолетов У-2 с сухарями, консервами, крупой... Питание личного состава нормализовалось.

Эвакуация и ремонт боевых машин шли уже полным ходом. Правда, специалистов подстерегала минная опасность. О минах напоминали десятки вешек с пучками соломы. Когда стаял снег, на открытой местности осталось лежать множество мин. Не уберегся от беды старшина Костенко, занимавшийся поиском застрявших танков. Это стало для всех серьезным предостережением.

Навещали нас и немецкие самолеты. Сбрасывали бомбы, обстреливали с бреющего полета.

Каждую свободную минуту я использовал для того, чтобы ближе познакомиться с личным составом.

Ремонтников 26-го ОРВБ я знал пока мало, так как впервые работал с ними. Командир батальона инженер-майор А. М. Мальцев оказался хорошим организатором и воспитателем подчиненных. От отлично знал ремонтное дело и умел обеспечить взаимодействие в работе всех рот батальона. Комбат оказал мне большую помощь в проведении всех работ по разминированию, эвакуации и ремонту танков. [324]

Однажды инженер-майор А. М. Мальцев пригласил меня на открытое партийное собрание. Со мной пошел и Василий Михайлович Бабаев. Подразделение Мальцева я знал мало, но после собрания покидал его с таким чувством, будто знаком с людьми давным-давно. Народ был настроен по-боевому. Девизом ремонтников стали слова: «Поменьше перекуров, побольше дела! Даешь скорость и качество!» Понравилось и выступление моего замполита Бабаева. Каждое его слово, наполненное глубоким смыслом, западало в душу. Василия Михайловича вообще отличали высокая эрудиция и понимание самой сути человеческого характера. Благодаря этому он умел вовремя поддержать человека, помочь найти в себе новые силы. И неудивительно, что Бабаева искренне любили в ремцентре.

Как-то в мелколесье, недалеко от СПАМа, разведчики обнаружили два КВ, пять Т-34 и три Т-70. Все танки по башню ушли в торфяник. Осмотр показал, что каждая боевая машина тщательно заминирована. К счастью, наши саперы разгадали вражеские уловки, и разминирование прошло без жертв. Что же касается эвакуации танков, то труда пришлось вложить много. Хотя ни артиллерийских, ни других повреждений они не имели, их пришлось все же полностью демонтировать, так как все агрегаты танков были заполнены болотной жижей.

...Однажды теплым апрельским утром среди птичьего посвиста в зеленеющем лесу мы различили зовущий свисток паровоза на станции Осуга. Кто-то закричал «Ура!». И повод для этого был: ожила железная дорога, а главное — к нам прибыло пять вагонов с запасными частями, материалами, агрегатами и продуктами. Вступление в строй железной дороги очень вдохновило людей. Они стали значительно перевыполнять задание. А в двадцатых числах апреля к нам прибыли первые приемщики за отремонтированными танками — тогда укомплектовывалась 145-я танковая бригада. От выстроенных на опушке танков невозможно было отвести взор. Добротно сделанные и покрашенные, они вызывали восхищение. Экипажи испытали их в пробеге и подтвердили безупречность ремонта.

— Мы получаем машины, как будто с завода, новенькие, — сказал старший приемщик, имевший звание капитана.

Ремонтники восприняли эти слова как самую высокую награду. А опушку, на которой мы тогда собрались, с тех пор называли не иначе как «сдаточным цехом».

В тот день ремонтники отправили на фронт целый эшелон танков, погруженных на большегрузные платформы. Такого в нашей практике еще не бывало...

В конце апреля мы укомплектовали еще одну бригаду — танковую, 2-ю гвардейскую. Это была ощутимая помощь фронту. На восстановлении танков особенно отличился личный состав двух ремонтных рот — капитана Григория Николаевича Плакатина и воентехника 1 ранга Владимира Петровича Ивлиева.

На долю ремонтников этих рот достались танки с тяжелыми [325] повреждениями корпусов, требовавшие подчас заводских условий для восстановления. Однако коллективы успешно справлялись и с таким объемом работ, показывая пример остальным. Это касалось не только количества, но и качества отремонтированных танков. Например, на одной из тридцатьчетверок была значительно повреждена артиллерийским снарядом бортовая передача. Кроме того, в результате подрыва на мине нарушилась центровка двигателя с коробкой передач. По объему работы машина подлежала отправке на завод. Тщательно осмотрев повреждения, старший сержант К. А. Сбитнев посоветовался с ремонтниками — солдатами С. Н, Куркиным, И. Н. Гороховым и механиком-регулировщиком сержантом А. К. Ломовым. После долгих колебаний было решено восстанавливать танк на месте. Это решение содержало в себе не только элементы технического риска. Те, кто принял его, твердо верили в силу и умение своих рабочих рук, а главное — хотели сделать то, что порой казалось невозможным.

О добрых делах нашего ремонтного центра стало известно в Управлении ремонта танков Красной Армии и Наркомата танковой промышленности. Мы узнали об этом, когда к нам приехал народный комиссар танковой промышленности В. А. Малышев с группой генералов и офицеров.

* * *

Май — благодатная пора в природе. Наш унылый лес, почерневший от сырости и дыма горевших неподалеку танков, неузнаваемо преобразился, покрывшись яркой молодой зеленью. Ночи стали теплее. В одну из них я долго не мог уснуть. Поворочавшись с боку на бок, вышел из барака и неторопливо побрел по вьющейся меж кустарников и редких деревьев тропке. Тишину ночи нарушали лишь доносившиеся соловьиные трели. Даже не верилось, что в этих краях, где еще недавно гремели бои, где от деревень не осталось даже печных труб, смогли уцелеть соловьи. А как поживает родная моя деревенька Гринево, примостившаяся на стыке Брянской и Черниговской областей?.. Там фашисты. Живы ли отец, мать, сестры? Жив ли наш сосед, темноволосый, шумливый, люто ненавидевший врагов революции Иван Гиман? На сходке, потрясая винтовкой, он страстно призывал односельчан идти на гражданскую войну и бить белогвардейцев «в хвост и в гриву». Я с завистью смотрел вслед добровольцам, которые ушли с Гиманом. Тогда-то в мальчишеском мозгу и зародилась мысль непременно стать военным. Мечта сбылась лишь в 1934 году, когда поступил в Военную академию моторизации и механизации Красной Армии. Незаметно пролетели пять лет. В 1939 году Краснознаменная стрелковая дивизия, где я служил, участвовала в освобождении Западной Белоруссии. Тогда под Гродно мы потеряли одиннадцать Т-26. Принялись восстанавливать их в полевых условиях. А опыта — никакого: ремонтную роту только что сформировали из красноармейцев приписного состава, да и ремонтные средства были весьма примитивные. Но танки мы все же вернули в строй, хотя далось это тяжким трудом [326] и только благодаря силе наших мускулов... Времени с тех пор прошло не так уж много. А как сильно все изменилось в лучшую сторону! Уже в 1943 году мы располагали такими мощными эвакоремсредствами, какие до войны никому не снились. И вот нарком увидел в нашем ремцентре прообраз подвижного танкоремонтного завода. Подвижная база, подвижной завод — новые слова в нашем лексиконе. В академии мы не знали их.

Сзади послышались шаги. Я обернулся и в бледном свете занимающейся зари увидел Бабаева. Сапоги его были мокры от росы.

— Что не спишь, Василий Михайлович?

— Да разве тут уснешь, — улыбнулся замполит. — Не я один бодрствую. Многие в палатках долго не ложились. Разговоры, разговоры... К рассвету только и утихомирились. Хоть на час позже их поднимай... Народ очень обрадован похвалой наркома...

— И людей можно понять. Потрудились они на славу... Кстати, как ты думаешь, Василий Михайлович, будут ли все же созданы подвижные танкоремонтные заводы? — поинтересовался я.

— Идея вполне осуществимая, — не раздумывая ответил замполит. И тут же, без всякого перехода спросил: — А как насчет наград?

— Составлением списка займемся уже сегодня, тем более и Хохлов торопит... Не забыть бы старшего сержанта Сбитнева и капитана Плакатина.

— Минера Глебова — тоже... И инженер-майора Токарева... Каждую кандидатуру надо обсудить и с командирами и с замполитами...

Наконец наградные листы составлены, подготовлены схемы и цифровые показатели нашей работы для доклада Военному совету фронта, и я вылетел в штаб на присланном за мной самолете По-2.

Тыловое управление штаба фронта располагалось в сосновом бору на реке Угре. Могучие сосны дышали величием и покоем. Вокруг было чисто и благоустроенно. Генерал Хохлов дружелюбно принял меня. Докладом остался доволен. Потом встал из-за стола и тепло поздравил с награждением орденом Отечественной войны I степени, который тут же вручил. Это была моя вторая награда, я принял ее с благодарностью.

А вскоре в ремцентр приехал генерал И. Е. Иванин, чтобы вручить ордена и медали тем, кто был награжден за самоотверженный труд в сорок первом и сорок втором. В нашу глухомань, пропахшую соляркой и потом, пришел настоящий праздник. Люди преобразились: на каждом — отутюженное обмундирование, белые подворотнички, начищенные до блеска сапоги. И у всех посветлевшие от радости лица.

Генерал Иванин зачитывал приказ. А я смотрел на подтянутый строй и думал о том, как возмужали наши ремонтники и эвакуаторы, как много могут они сделать сейчас, проработав два года на фронте. И невольно вспомнился один из фактов почти двухлетней [327] давности. В ноябре сорок первого командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков приказал сформировать из числа восстановленных танков батальон и срочно направить его на помощь оборонявшейся Туле. Задание было выполнено, но с каким трудом далось нам оно! Вновь созданный танковый батальон пришлось и сопровождать к месту назначения. Невелик вроде бы путь от Москвы до Тулы, но зимой сорок первого года он был долгим и опасным... А в сорок третьем, например, мы всего за месяц с небольшим отправили из Осуга на фронт три танковые бригады!

И еще две характерные цифры. В 1941 году государственными наградами был отмечен лишь 31 человек из всех, кто служил в ремонтных частях фронта, а в 1943 году высоких наград удостоились 126 танкистов-ремонтников, которые трудились только в одном нашем центре!..

Да, все выглядело тогда иначе. А главное — некогда бравые гитлеровские вояки поспешно отступали под ударами советских войск. Слово «Сталинград» наводило на них ужас, а новых котлов они боялись как черт ладана.

...В Осуге оставалось привести в боеготовность всего четырнадцать танков, но командование очень торопило нас. Необходимо было как можно скорее высвободить ремонтную технику и приблизить ее к войскам.

— Дело ясное — пахнет наступлением, — высказал предположение майор Бабаев, на груди которого поблескивал эмалью только что полученный орден Красной Звезды.

И Василий Михайлович оказался прав. После поражения под Курском фашисты любой ценой стремились удержаться на центральном участке, навязав войскам Западного фронта позиционные бои. Ставка Верховного Главнокомандования разгадала замысел противника и решила провести наступательную операцию в районах Ельни, Спас-Деменска и Смоленска.

Через несколько дней я расстался с моим дорогим товарищем Василием Михайловичем Бабаевым. Его назначили на должность секретаря Военного совета фронта, а мне надлежало вернуться в управление командующего бронетанковыми войсками.

Опыт создания и работы нашего ремонтного центра был широко использован в дальнейшем. Так, в период Белорусской наступательной операции «Багратион» командующий бронетанковыми и механизированными войсками (БТ и МВ) 3-го Белорусского фронта организовал сразу два ремонтных центра. Один — на оршанском, а другой на богушевском направлениях. Работой этих центров руководили инженер-подполковник В. А. Бессонов и инженер-майор С. Шанин. Подробнее об этом будет рассказано ниже.

А пока я прощался с Осугой, которая надолго гостеприимно приютила нас в трудные годы войны.

Прощай, Осуга! Прощай, зеленая солнечная опушка — наш красивый «сдаточный цех»! [328]

7 августа 1943 года началась Спас-Деменская наступательная операция войск Западного фронта. Уже с первых дней бои приняли упорный характер. Гитлеровцы имели здесь мощную оборону, которую лишь на четвертый день удалось прорвать 10-й гвардейской армии. В прорыв был сразу введен 5-й механизированный корпус. 13 августа фашистов удалось выбить из Спас-Деменска. В этих боях ощутимые потери понес и 5-й мехкорпус. Дело в том, что на вооружении он имел английские танки «валентайн», которые, как говорится, и в подметки не годились тридцатьчетверкам. Слабое вооружение и броня, плохая маневренность на поле боя — все это в значительной мере способствовало излишним потерям. «Валентайны» были знакомы мне и раньше. Из-за плохой сцепки гусеничного движителя с грунтом английские танки не могли буксировать друг друга, как это делали Т-34. Хочешь не хочешь, а ремонтникам приходилось ползти к танку и на открытой местности, под градом пуль приводить его в надлежащее состояние. А если «валентайны» удавалось оттащить в укрытие или на сборный пункт аварийных машин (СПАМ), то тут их подстерегала другая беда — отсутствие запасных деталей. Из двух-трех танков лепили один или же отправляли их в тыл. Когда я прибыл в 5-ю ПРБ, которая располагалась в лесу, первое, что услышал от политрука В. Г. Фатунова, была жалоба на «Валентайны».

— Немцы их бьют как хотят, а нам потом морока. Послушали бы вы, как в экипажах кроют англичан!

— Слышал.

— Они искренне радуются, что танков союзников в войсках становится все меньше, а советских — все больше.

Факт этот был неоспорим. Все фронтовики любили надежную тридцатьчетверку...

На широкой поляне специалисты приводили в божеский вид восемь «Валентайнов».

— Сейчас приволокут еще, — упавшим голосом произнес Фатунов. Но лицо его вмиг посветлело, когда я спросил, как работают ремонтники: — Ребята что надо! Взять хотя бы отделение старшего сержанта Бойцова или старшего сержанта Середы. Да и любое другое!

Про ремонтников Бойцова я слышал раньше. Они под обстрелом отбуксировали с нейтральной полосы КВ и тут же в считанные часы вернули ему боеспособность, за что приказом командующего бронетанковыми и механизированными войсками армии всему отделению была объявлена благодарность и выдана денежная премия.

Должен сказать, что в феврале 1942 года Народный комиссар обороны ввел специальным приказом денежные вознаграждения за текущий и средний ремонт танков в полевых условиях. При этом особо учитывались быстрота и качество ремонта. В мае того же года вышел второй приказ, в соответствии с которым эвакуационным группам присуждались денежные премии за каждый танк, эвакуированный с нейтральной полосы. Эти поощрительные меры сыграли весьма положительную роль. [329]

В последних числах августа после перегруппировки сил Западный фронт возобновил наступление. За счет восстановленных танков и самоходно-артиллерийских установок обрел былую мощь 5-й мехкорпус. С вводом его в бой в полосе 33-й армии враг был отброшен на левый берег Угры к Ельне. 30 августа для развития успеха в прорыв был введен 2-й гвардейский Тацинский танковый корпус, прославившийся еще в битве под Сталинградом. Части этого соединения недавно получили гвардейские знамена, под которыми воины поклялись нещадно бить ненавистных захватчиков. Клятву свою они сдержали. За один день гвардейцы с боями продвинулись почти на двадцать километров и во взаимодействии с дивизиями 10-й гвардейской армии очистили от гитлеровцев Ельню.

Но, как известно, нелегко давалась на войне каждая победа. Тацинский танковый корпус тоже понес потери. Заместителя комкора по технической части инженер-полковника В. И. Орлова я застал на СПАМе, расположившемся на восточной окраине Ельни. Обычно спокойный и рассудительный, Владимир Иванович был тогда очень озабочен, и причины для этого имелись серьезные. Предстояло «вылечить» около тридцати танков, а находившиеся в его подчинении 158-я ПРБ и ремроты танковых бригад явно не справлялись с объемом работ. Я пообещал срочно подослать подмогу и посоветовал в первую очередь направить все усилия на восстановление тех машин, с которыми можно быстро управиться.

Помощь Орлову оказалась своевременной. К 10 сентября гвардейцы осуществили текущий ремонт ста семидесяти пяти и средний ремонт шестидесяти трех танков и САУ. Пусть читателя не удивляют большие цифры. Многие бронированные машины по нескольку раз проходили через руки танкистов-ремонтников. Например, в 10-й гвардейской армии силами войсковых и армейских средств к тому времени было возвращено в боевые порядки сто двадцать четыре машины...

Все дальше и дальше на запад продвигались наши войска. Нечем дышать — пыль столбом. Сопротивление гитлеровцев возрастало. Но впереди — Смоленск, он ждал, он звал на помощь, и наши солдаты рвались к нему неудержимо.

Ремонтники и не думали о передышке. Они не выпускали из рук инструменты ни днем ни ночью. И вновь оживали мертвые танки, согретые их горячим дыханием.

Трудно передать те чувства и мысли, которые владели всеми нами, когда подходили к Смоленску, одному из древнейших городов русских. Вспомнились тяжелейшие бои в июле 1941 года. Сколько было тогда выстрадано! Сколько совершено подвигов и пролито крови!.. А какая жгучая боль сжимала наши сердца, когда пришлось оставить Смоленск! И вот он снова был перед нами! Могучие удары Красной Армии обратили противника в бегство. И хотя в боях мы тоже теряли танки, это были далеко не те потери, что в сорок первом!

25 сентября над Смоленском взвился красный флаг. [330]

В один из последних дней сентября в начинавшем желтеть лесу, куда стягивали подбитые танки, меня разыскал инженер-майор Ф. В. Токарев из отдела ремонта фронта.

— Тебя требует к себе генерал Иванин, — сказал Федор Васильевич.

Неожиданные вызовы к начальству всегда заставляют теряться в догадках. Я не был исключением в этом смысле и, собираясь в путь, на всякий случай захватил с собой данные о ходе ремонта боевой техники.

Заместитель командующего БТ и МВ фронта встретил меня приветливой улыбкой.

— Вот! — потряс Иван Емельянович каким-то документом. — У нас будет свой танкоремонтный завод!

Я сразу вспомнил свою встречу с наркомом танковой промышленности Вячеславом Александровичем Малышевым и обрадовался тому, что он сумел воплотить в жизнь свой замысел.

— Откуда и когда прибудет к нам этот завод? — спросил я.

— Завод не прибудет. Мы сами создадим его! Читайте, подполковник, — протянул мне генерал Иванин приказ командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генерала Я. Н. Федоренко.

Мы с Иваниным единодушно решили, что приказ появился как нельзя более кстати. Восстановление бронетанковой техники нужно было ставить на промышленную основу. Тыл все больше давал боевых машин. Началось серийное производство самоходно-артиллерийских установок, в том числе СУ-122 и ИСУ-152. Последние срывали бронебойным снарядом с «тигра» и с «пантеры» башню вместе с 88-миллиметровой пушкой. За это бойцы метко прозвали наши самоходки «зверобоями». В 1943 году ежемесячный выпуск танков и САУ превысил в нашей стране две тысячи единиц. И решение о создании подвижных танко-агрегатных ремонтных заводов (ПТАРЗ), а также подвижных танко-ремонтных заводов (ПТРЗ) было продиктовано самой жизнью.

— Есть мнение поручить вам, Александр Ульянович, формирование завода. Вы же будете и его начальником. Опыт работы в ремцентре очень пригодится вам, — сказал в заключение Иванин.

Я дал согласие, хотя, признаться, в ту минуту не до конца представлял, каким должен быть будущий завод и как он будет действовать в быстро меняющейся боевой обстановке.

* * *

Мой друг Петр Романович Семенкевич в шутку называл меня «директором». Я не обижался: на языке гражданских людей так и называлась бы моя должность. А если уж на то пошло, даже гордился в душе, что вот я, молодой инженер-подполковник, выходец из бедной крестьянской семьи, буду руководить заводом. Пусть он полевой, пусть без кирпичных стен и железной крыши, пусть открыт всем ветрам и ненастьям. Но все равно — имя ему завод, — подвижной, танко-агрегатный, ремонтный... [331]

Много забот свалилось на меня в первые дни. Дело пришлось иметь с кадрами, оборудованием, продовольствием, с запасными частями, деталями и т. п. Причем завод рождался на пустом месте. Базой послужили 62-й отдельный ремонтно-восстановительный батальон и две роты, солдаты которых набили мозоли на ремонте двигателей разных марок.

Никогда не забыть наше первое совещание в одной из трех уцелевших изб деревни Кондрово, что примерно в семидесяти километрах от Смоленска. Совещание было бурным. Махорочный дым стоял коромыслом, и трудно было решить, кого слушать первым. Начали где-то в полдень, а кончили поздним вечером при коптилке-гильзе. «Дитя» рождалось в муках, вопросы ставились и решались один за другим. Многое было неясно, инструкция местами походила на туманность Андромеды. А тут еще заспорили между собой главный инженер завода инженер-майор А. И. Чушкин и командир 64-го ОРВБ инженер-майор А. К. Загнибородов, ставший начальником производства. Заспорили о том, кто из них какие выполняет обязанности, а короче — кто из них старше. Причем речь шла не о звании, в звании они были равны, а о должности.

Черту под их спором подвел мой заместитель по политической части кадровый политработник подполковник Г. Ф. Беленко. Он был из 102-го ОРВБ, и я знал его еще по подмосковным боям.

— Хочу напомнить вам, товарищи, одну пословицу, — обратился он к спорщикам, а главным образом — к Загнибородову. — «На севе лясы точить — без хлеба быть». Золотые слова. Еще мой дед говаривал: не посеявши зерно, урожая не ждут. Наш посев — это добросовестная работа на своих местах. Основа успеха — взаимное уважение и понимание. А там, глядишь, и инструкция насчет подчиненности прояснится.

— Куды же, родимые, сеять-то? — послышался из закутка приглушенный голос одинокой старушки, хозяйки избы. — Поля ноне, сыночки, не паханы. О, господи, господи!..

От этих слов на нас повеяло невыразимой грустью, но в то же время они каким-то удивительным образом сняли напряжение. Спорщики поутихли. Совет в Кондрово закончился скромным ужином.

Инструкция вскоре действительно «прояснилась». В дополнении к ней четко определялось, кто и чем должен заниматься. Выходило, например, что Загнибородов отвечал за работу цехов и подчинялся главному инженеру. Последний был правой рукой начальника завода. Вот как непросто решались порой организационные вопросы...

Новому заводу требовалось и новое оборудование. То, что имелось в батальоне и двух ротах, было изрядно изношено и устарело. Не годился и бригадный способ ремонта двигателей и агрегатов. Применив его, мы бы обрекли «полевую индустрию» на низкую производительность труда и, прямо скажем, на невысокое качество ремонта. Поставить двигатели на поток — вот главная цель. Но [332] как ее осуществить, если недостает станков, сварочных агрегатов, другого необходимого оборудования?..

По дороге в Смоленск, где мы должны были развернуть завод, чтобы находиться ближе к войскам, мой спутник инженер-майор Чушкин после долгого молчания высказал, то, что, видимо, давно и детально продумал:

— Надо слать гонцов в Москву, Горький, а то и на Урал... Да, на Урал, — убежденно повторил он. — Добывать, что только можно. На централизованную помощь рассчитывать трудно. В приказе ясно сказано: «На собственной базе». Кое-что мы, конечно, сварганим и сами, но в основном надо добывать.

Его предложение меня заинтересовало, и я сказал:

— Переберемся в Смоленск — подумаем...

Город встретил нас руинами. На уцелевших кое-где стенах домов бросались в глаза крупные надписи: «Осторожно, мины!» Мы долго колесили по засыпанным битым кирпичом улицам, пока нашли комендатуру. Я коротко доложил коменданту о цели приезда.

— Разместить завод? Что за завод? — с недоумением переспросил он.

Я пояснил вторично.

— А чем я могу помочь? — развел руками комендант. — Вы же видели, в каком состоянии Смоленск. Фашисты взорвали льнокомбинат, швейную и обувную фабрики, ремонтные мастерские... Нет для вас, товарищ подполковник, подходящей крыши. — Потом задумался и как-то неуверенно произнес: — Правда, имеется тут одно местечко, но не знаю... — Комендант замялся. — Я говорю о бараках, где фашисты содержали наших военнопленных.

Мы расспросили, как проехать, и двинулись в путь. Бараки находились на западной окраине города. Концлагерь был окружен несколькими рядами колючей проволоки, с двух сторон, восточной и западной, торчали высокие вышки. Бараков было пять. Два разрушенные. В остальных гулял ветер, шевеливший солому на полу и на двухъярусных, грубо сколоченных нарах.

— Невеселое место, — тихо произнес Чушкин.

Мне тоже стало не по себе. А тут еще подошел седой как лунь старик. Опираясь на палку, он остановился рядом с нами и тихо сказал:

— Сколько кровушки здесь было пролито!.. Знали бы вы, товарищи командиры... — И зашагал своим путем.

Мы заколебались — размещать ли завод на территории бывшего концлагеря? Но, подумав и посоветовавшись, все же решили — размещать. Наступала осень, а здесь мы все же будем иметь хотя бы крышу над головой: большими палатками, которые стали впоследствии нашими основными «производственными помещениями», мы тогда еще не обзавелись.

На другой день из Кондрово на Смоленск двинулась колонна автомашин с частью заводского оборудования. Все хозяйство мы сразу поднять не могли из-за нехватки транспорта. Разгружались и устраивались на новом месте до глубокой ночи. Сразу отрыли [333] щели, так как вражеская авиация то и дело бомбила город. Далеко за полночь я наконец забрался в «летучку», чтобы малость вздремнуть. Там уже находился инженер-майор Чушкин. Низкий потолок «летучки» не позволял ему распрямиться во весь рост, и он все время горбился. Серый цвет лица и глубокие тени под глазами говорили о его крайней усталости.

— Ну и денечек выдался, — вместо приветствия сказал он, укладываясь.

— Да, денек оказался не из легких, — ответил я. — Чует сердце, ночь будет тоже не легче.

Не зря, видно, говорят, что человеческое сердце — вещун. Не прошло и получаса, как завыли сирены. Мы выскочили из машины. Развесив над городом осветительные ракеты, фашистские самолеты принялись бомбить Смоленск. Земля гудела и дрожала от разрывов. Лихорадочно били зенитки. Три бомбы разорвались в нашем расположении. Одна из них угодила в склад с агрегатами. Несколько человек получили ранения.

Так начал свое житье-бытье ПТАРЗ, который в первой половине ноября был полностью сосредоточен на окраине Смоленска.

Наш шеф генерал И. Е. Иванин не замедлил навестить нас. Я высказал ему наболевшее. Завод нуждался в оснащении добротным оборудованием. Чтобы получить его, необходимо было отправить представителей на промышленные предприятия, в том числе и на уральские.

— Надо так надо, — выслушав мои доводы, сказал Иван Емельянович. — Только людей посылайте толковых, пробивных. И помните — время не ждет.

Когда встал вопрос, кого посылать в Москву, замполит Беленко предложил кандидатуру капитана И. Л. Прута, находившегося в запасном офицерском полку, из которого мы уже брали специалистов для завода.

— Мужик он пробивной и башковитый, — охарактеризовал Прута замполит. — К тому же говорун и весельчак. Такой любому голову заморочит, но достанет что требуется.

— Голову заморочить мало, — усомнился я.

— А авторитет?! Он же настоящий писатель! Помните довоенный кинофильм «Тринадцать»? Так сценарий написал именно он!

Через день мы встретились с Иосифом Леонидовичем Прутом. Уяснив, что требуется, он улыбнулся и заверил, что надеется выполнить задание. Но желательно, чтобы рядом находился человек, хорошо знающий технику, поскольку сам он технического образования не имеет.

Просьба была учтена. Вместе с Прутом выехал в Москву начальник технического снабжения инженер-майор Натан Маркович Любинский, отвечавший за материальное обеспечение нашего подвижного завода.

Прошло какое-то время, и из разных концов страны, а главным образом из Москвы, к нам стали поступать токарные и шлифовальные станки, подъемные краны, электросиловые установки, [334] испытательные стенды, приспособления для термосварки и хромировки, материалы и запасные части.

Уже в декабре удалось дать план: восемьдесят дизельных двигателей и пятьдесят двигателей ГАЗ-202 и -203, а также сто других танковых агрегатов, которые требовались для восстановления боевых машин. И дело пошло...

В марте сорок четвертого меня назначили начальником ремонтно-эвакуационного отдела командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта. Мне было и радостно и грустно. Радостно потому, что получил повышение, а грустно, что пришлось расставаться с коллективом. Я уходил с завода, как уходят из родного дома, в котором остается все дорогое и близкое сердцу. Утешало лишь то, что по долгу службы предстояло довольно часто бывать здесь...

* * *

23 июня 1944 года началась, как известно, Белорусская наступательная операция «Багратион» войск 1-го Прибалтийского, 3-го, 2-го и 1-го Белорусских фронтов, проводившаяся в целях разгрома немецко-фашистской группы армий «Центр» и освобождения Советской Белоруссии. Наш Западный фронт был в это время разделен и переименован в 3-й Белорусский. В его состав вошел и отдел, что я возглавлял.

Боевые действия войск правого крыла 3-го Белорусского фронта, которым командовал генерал-полковник И. Д. Черняховский, начались для нас с Витебско-Оршанской наступательной операции. Моя скромная задача заключалась в том, чтобы ежедневно докладывать члену Военного совета генерал-лейтенанту И. С. Хохлову о состоянии бронетанковой техники и ходе ее ремонта на оршанском и богушевском направлениях. Обычно я возвращался в передовой штаб БТ и МВ фронта примерно в 21 час. К этому времени уже поступали и донесения из частей о том, как обстоят дела с танками и САУ за истекшие сутки. Всего во фронте насчитывалось 1810 танков и самоходных установок. Вся эта масса боевой техники в ходе сражения с сильным, хорошо укрепившимся противником требовала бесперебойного и надежного технического обслуживания.

К 24 часам данные, как правило, были готовы. Я шел на доклады сначала к своему непосредственному начальнику инженер-полковнику Н. М. Зиновьеву, затем к командующему БТ и МВ фронта генерал-полковнику А. Г. Родину и где-то в час ночи к Ивану Сергеевичу Хохлову. Он, как всегда, досконально вникал во все детали, прикидывал, кому и сколько дать отремонтированных боевых машин.

— Ты, дружок, ничего не напутал? — спрашивал он, Щуря правый глаз. — Смотри, а то командующий фронтом... — И, не договорив фразу, легонько постукивал пальцем по столу.

Окончательное решение о распределении готовых танков и самоходок по воинским частям принимал командующий войсками 3-го Белорусского фронта генерал-полковник И. Д. Черняховский, [335] молодой, талантливый военачальник, пользовавшийся непререкаемым авторитетом в войсках.

Когда я впервые попал к нему на доклад еще в период подготовки к операции «Багратион», генерал-полковник вежливо спросил:

— Что вы кончили?

— Бронетанковую академию, товарищ командующий.

— Где служили?

— В Витебске.

— Выходит, воюете в знакомых местах...

Потом в беседе Черняховский снова вернулся к академии. Когда услышал, что я закончил ее в тридцать девятом, у него радостно засветились глаза.

— А меня вы не помните?

Честно говоря, я растерялся. Но память мою вдруг будто осветило каким-то внутренним светом: да ведь это тот самый рослый, статный слушатель старшего курса, который во время парадов на Красной площади нес знамя академии! Опасаясь ошибки, я не без робости сказал об этом. Черняховский весело рассмеялся и дружеским рукопожатием подтвердил, что знаменосцем действительно был он. Потом перешел к делам:

— Танки давайте, Александр Ульянович. Мы с вами танкисты и понимаем — без подвижных бронированных частей и соединений нам не разбить противника в предстоящей операции. Белорусский выступ — орешек крепенький...

Черняховский хорошо понимал значение танко-ремонтной службы для разгрома врага...

Наши воины-ремонтники, чудом исцелявшие танки под Москвой в сорок первом, на ржевско-сычевском направлении в сорок втором, в боях под Оршей и Витебском в сорок третьем, с чувством большой ответственности работали и в период подготовки к невиданному по масштабам наступлению в Белоруссии. Не будет преувеличением сказать, что трудились они до седьмого пота. А дел было невпроворот. Предстояло подготовить тягачи для буксировки подбитых и застрявших танков, создать промежуточные базы для снабжения танковых бригад запасными агрегатами и материалами, привести в порядок те танки и самоходно-артиллерийские установки, которые были разбиты снарядами или подорвались на минах еще в зимних боях под Оршей и Витебском. Такие машины, как правило, «сидели» в нейтральных зонах, их приходилось буксировать в непосредственной близости от вражеских траншей.

Вспоминаю об этом, а перед глазами, как в кадрах кинофильма, возникает давно пережитое.

Конец апреля. Вечер тихий, теплый. Из темных туч неожиданно обрушивается на землю проливной дождь.

Командир 256-го эвакоотряда майор А. Тищенко с довольным видом сдвигает набекрень фуражку.

— Вылазка должна быть удачной, — говорит он вполголоса. — Погодка нам на руку. [336]

До самоходки, что застряла в нейтральной зоне, метров четыреста — пятьсот. Нелегко будет добраться к ней по грязи, а тут еще немцы то и дело швыряют осветительные ракеты. В их мертвенном свете хорошо видны низвергающиеся на землю косые струи воды. Шум дождя временами заглушают глуховатые разрывы снарядов и пулеметные очереди.

— Мартынов, — обращается майор Тищенко к сидящему на корточках в окопе молодому офицеру. — Как только накинешь трос, помигай фонариком. Разиков пять, понял?

— Понял, — спокойно отвечает тот.

Старший лейтенант К. Мартынов — командир эваковзвода. Ему вместе со старшим сержантом Петченко и другими эвакуаторами предстоит подползти к самоходке и накинуть на нее трос.

Вскоре группа пропадает в водянистой мгле. За ней змеей тянется трос. На полпути к машине при очередной вспышке ракеты храбрецов обнаруживают гитлеровцы. Вокруг начинают рваться мины.

— Всем в воронку, — приказывает Мартынов. — Переждем, пока они не успокоятся. В старой бомбовой воронке воды по колено. Но это ничего, терпеть можно. Каждый понимает: надо так провести вылазку, чтобы и самим живыми остаться, и спасти самоходку. Зря рисковать не стоит. Сидят десять минут, двадцать... Фашисты постепенно успокаиваются. Видимо, решают, что померещилось. А эвакуаторы покидают свое неуютное убежище и ползут дальше по размокшей земле, ползут еще осторожней, замирая на месте и плотно прижимаясь к травянистым кочкам при каждом взлете ракеты. Во время вот таких ночных вылазок действия эвакуаторов очень напоминали действия войсковых разведчиков, ползущих к переднему краю гитлеровцев за «языком». Тех и этих подстерегали пули и невидимые в темноте проволочные паутинки от противопехотных мин...

У самоходной артиллерийской установки группа Мартынова работала долго. Дело в том, что вся корма машины глубоко ушла в торфяник. Чтобы добраться до буксирных крюков, надо было вынуть много раскисшего грунта. Наконец Мартынов подает условный [337] световой сигнал. Через систему блоков все больше и больше натягивается трос. Старший лейтенант дает команду механику-водителю завести мотор и включить заднюю передачу. Для гитлеровцев это не осталось незамеченным, и они открыли сильный огонь. Осколком мины ранен старший сержант Петченко. Его укладывают на самоходке.

— Потерпи, брат, — ободряет раненого Мартынов. — Сейчас будем дома.

Самоходка медленно ползет назад, выбираясь из «плена», а Мартынов — уже на месте наводчика и производит несколько выстрелов из пушки в сторону немецких окопов.

Под утро трудная эвакуация завершена. Несмотря на ранение Петченко, все ликуют: просто невозможно сдержать радость, когда видишь целехонькую самоходочку. Осталось только отмыть от грязи, и она снова станет прежней красавицей, грозной для врага.

Другую ночную вылазку, не менее опасную и дерзкую, осуществили воины-эвакуаторы под руководством командира 69-й эвакороты коммуниста капитана К. Е. Кирпикова под Витебском. Несмотря на огонь вражеских минометов, сержант А. Смирнов со своим отделением отбуксировал с «ничейной земли» два танка — КВ и Т-34. Фашисты стреляли недолго: наши артиллеристы заставили их замолчать. Так часто бывало, что пехотинцы и артиллеристы приходили нам на выручку — в этом во всей силе проявлялось наше фронтовое братство, крепкое, как гранит, не случайно воспетое в стихах и песнях...

Но вернусь к своему рассказу.

Через несколько дней в отдел поступил тревожный сигнал. Предполагалось, что 2-я гвардейская бригада получит новые Т-34 из резерва Верховного Главнокомандования. А за неделю до наступления вдруг стало известно, что новых танков не будет. И одновременно выяснилось, что 22-й Краснознаменный армейский ремонтно-восстановительный батальон не сможет за имеющееся время укомплектовать 2-ю гвардейскую бригаду танками, выпущенными из ремонта.

Что делать? До наступления оставались считанные дни. Тут было над чем задуматься. Срок ничтожно мал, а танки... один без катков, у другого нет башни, третий с покалеченной трансмиссией, четвертый нуждается в замене деталей двигателя... Казалось, перед ремонтниками стоит невыполнимая задача. Но Краснознаменный батальон (только в конце марта ему вручили орден [338] Красного Знамени за героизм личного состава в период ремонта танков) с честью вышел из труднейшего положения. За сутки до начала операции «Багратион» танковая бригада была полностью укомплектована добротно отремонтированными боевыми машинами!

И вот наши полки и дивизии грозной волной катят на запад. «Орешек» расколот пополам. Танкисты-ремонтники делают все, чтобы как можно скорее поврежденная техника возвращалась в бой. По 18–20 часов в сутки не отходят ремонтники от искалеченных снарядами и минами машин. В этом тоже ярко проявлялся стойкий и непреклонный русский характер...

С напряжением работает подвижной танко-агрегатный завод. Теперь там начальником инженер-подполковник А. А. Смоляр, а главным инженером инженер-подполковник Л. Н. Переверзев.

Наступление в Белоруссии продолжалось. В целях экономии моторесурсов танки и самоходки отправляли в полки и бригады на специальных прицепах, буксируемых мощными автотягачами. Эти боевые машины порою с ходу вступали в схватки с врагом. Так, было, например, под Вильнюсом (Вильно), когда доставленные туда тридцать два танка ИС сразу ринулись в атаку, что во многом решило исход боя за освобождение города.

Пополнение бронетанковых войск отремонтированными танками и самоходными установками играло важную роль в поддержании боеспособности этих войск, потому что наш фронт в ходе операции не получал новой материальной части из резерва Ставки ВГК.

Командующий фронтом И. Д. Черняховский все время требовал свежие силы, и, как всегда, резервом являлись машины, пропущенные через мозолистые умелые руки танкистов-ремонтников. Это был постоянный и неиссякаемый резерв 3-го Белорусского.

* * *

Всем тяжело в сражении. Но особенно тем, кто идет первым. При прорыве сильно укрепленной обороны противника значительные потери в боевых машинах понесла 11-я гвардейская армия. С 23 по 25 июня из семисот двадцати двух танков и САУ от огня противотанковых орудий и подрыва на минах, заложенных в несметном количестве между первой и второй линиями траншей, выбыло из строя сто двадцать восемь машин.

«Скорая помощь» не заставила себя ждать. Мастера-ремонтники, эти чудо-богатыри, эти волшебники, в течение каких-нибудь трех суток возвратили в строй девяносто четыре единицы. Это не могло не радовать. Приносило удовлетворение и то, что вражеской техники было подбито и сожжено несметное количество.

24 июня дивизии 5-й армии разгромили крупные узлы сопротивления, форсировали реку Лучесу и оседлали дорогу Витебск — Орша. Витебская группировка противника была отрезана от своих резервов. Теснимые со всех сторон, фашисты оказались в окружении. Наши ввели в сражение конно-механизированную группу, [339] а сутки спустя южнее Витебска — 5-ю гвардейскую танковую армию генерала П. А. Ротмистрова. Надо было видеть, какая стальная лавина покатила на Толочин из лесов, опоясывающих Рудню! Тем временем командир 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса генерал А. С. Бурдейный искусным маневром на оршанском направлении вывел своих танкистов в тыл фашистам.

Темп наступления советских войск нарастал с каждым днем. До Минска оставались считанные километры. Ремонтно-эвакуационные средства порой не успевали перемещаться за наступающими. Учитывая это, срочно встретился с заместителем командующего БТ и МВ фронта инженер-полковником Н. М. Зиновьевым.

— Нужна организационная перестройка, — сказал я. — Войска стремительно уходят вперед, и в тылу остается масса техники, ждущей нашей помощи. Ремцентры с таким объемом работ не справляются, у них мало средств.

Опытный инженер-танкист и способный организатор Николай Михайлович поддержал мою точку зрения относительно усиления ремцентров. Он приказал вывести из армейского подчинения 15-ю, 22-ю подвижные базы и 69-ю эвакороту и передать их начальнику ремцентра инженер-майору С. Шанину, который руководил техническим обеспечением на богушевском направлении. На оршанском направлении инженер-подполковнику В. Бессонову были подчинены 53-я эвакуационная рота и прибывший из Ставки Верховного Главнокомандования 125-й отдельный ремонтно-восстановительный батальон.

Положение улучшилось. Начальники центров получили возможность управлять средствами подвоза, устанавливать очередность буксировки танков различных марок, планомерно загружать работой ремонтные подразделения. На станции Осиновка меня встретил энергичный, хотя и немного шумливый Василий Арсентьевич Бессонов.

— Очень здорово, что вы усилили наш ремцентр. Работа идет как по маслу, — первым делом сообщил он.

— А как новички? Вошли в курс дела?

— Я доволен. И Добровольский мне нравится. Мужик толковый.

Говоря о новичках, я имел в виду 125-й ОРВБ, который прибыл в распоряжение Бессонова несколько дней назад. Командира батальона майора Л. А. Добровольского я узнал, когда он докладывал о прибытии батальона. Теперь хотелось посмотреть личный состав в деле. [340]

Пошли в расположение этого подразделения. Навстречу — майор Добровольский. Он строен, подтянут. Обходим рабочие места. Сразу вижу: работают старательно, таких кто «кует и дует и сам не знает, что будет», тут нет. Люди прошли боевую школу ремонта танков на 4-м Украинском фронте. Батальон хорошо оснащен техникой и инструментами.

— Сколько у вас человек? — спрашиваю Добровольского.

— Сто восемьдесят девять, из них двадцать три офицера.

— Награжденных?

— Сто тридцать девять, товарищ инженер-подполковник, — не без гордости отвечает комбат.

Невольно гляжу на его грудь — орден Отечественной войны I и II степени, два ордена Красной Звезды, несколько медалей...

Когда я покидал батальон, командир заверил меня, что его ремонтники не подведут. И действительно, 125-й ОРВБ проявил себя в дальнейшем с наилучшей стороны.

Когда в состав нашего 3-го Белорусского фронта передали 33-ю армию, на плечи ремонтников легли дополнительные заботы, но, к счастью, подошла подмога — 343-я ПРБ, которой командовал майор А. Сироткин. Я знал Сироткина по подмосковным боям как командира роты в 132-м ОРВБ, а затем как начальника отдела капитального ремонта двигателей подвижного агрегатного завода, где особенно ярко проявились его незаурядные способности. Наша встреча была теплой и дружеской. ПРБ Сироткина мы расположили на станции Осиновка, где вскоре приступил к работе и 22-й Краснознаменный ремонтно-восстановительный батальон.

Железнодорожная станция Осиновка лежит в непосредственной близости от шоссейной магистрали Москва — Минск. До начала наступления она находилась в глубине вражеской обороны (примерно в шестнадцати километрах). Во время прорыва в районе Осиновки было подбито и вышло из строя по разным причинам около семидесяти наших танков и самоходок. Кроме того, здесь оставалось сорок танков, потерянных еще в осенне-зимних боях.

В Осиновку были в срочном порядке направлены 6-я ПРБ майора Пушкина и 69-й СПАМ капитана И. А. Жупинского. А поскольку большое количество танков завязло в болотах, каковых предостаточно в Белоруссии, то сюда были переброшены также 69-я эвакорота капитана К. Е. Кирпикова и 257-й эвакоотряд во главе с капитаном И. М. Корчагиным, предназначенный для эвакуации тяжело застрявших машин.

С 28 июня по 15 июля ремонтниками, которые были объединены в двадцать пять монтажных бригад, был восстановлен в Осиновке шестьдесят один танк, причем тридцать восемь из них прошли капитальный ремонт и двадцать три — средний. Остальные машины частично разобрали, частично отправили на заводы промышленности...

Утром 3 июля я узнал от инженер-полковника Н. М. Зиновьева, что освобожден Минск. Обычно сдержанный, Николай Михайлович был просто не похож на себя. [341]

— Победа! Да еще какая победа, дорогой Александр Ульянович! Минск наш! Летим туда, летим немедленно, — возбужденно говорил он...

* * *

К концу ликвидации западнее Минска 105-тысячной вражеской группировки довольно сложная ситуация с ремонтом танков возникла во 2-м гвардейском Тацинском танковом корпусе. Заместитель командира корпуса по технической части инженер-полковник И. М. Шапкин пребывал в некоторой растерянности. Подобное очень редко случалось с ним — я хорошо знал Ивана Михайловича по совместной работе в управлении командующего БТ и МВ фронта.

Но волнения зампотеха оказались напрасными. Корпусу была выделена дополнительно 138-я ПРБ, прибывшая из резерва Ставки, и дела у Шапкина довольно быстро наладились.

В тот же день я выехал в ремонтный центр к инженер-майору Шанину. Сергей Петрович был в приподнятом настроении, и это красноречиво говорило, что у него все в порядке.

Воины-ремонтники восполняли потери в танках с утроенной энергией. Танковые части и соединения прошли в Белоруссии с боями и обходными маневрами от 900 до 1300 километров, что составляло около 30–50 километров в сутки. Выдержать такую нагрузку боевые машины смогли лишь благодаря самоотверженности почти шеститысячной армии ремонтников и эвакуаторов, обеспечивших максимальную живучесть бронетанковой техники фронта. Многие солдаты, сержанты и офицеры были отмечены за свой труд государственными наградами. Похвалы заслуживал буквально каждый, и все же хочется особо выделить войсковых ремонтников. Они вернули в боевой строй более 50 процентов танков и самоходных установок. Более 50 процентов! А в каких условиях? Один сержант-монтажник метко сказал: «Чиним роднулек под музыку!» Сказал с усмешкой, с пренебрежением к опасности. Ведь под «музыкой» он подразумевал разрывы снарядов, бомбежки, свист пуль...

За перевыполнение плана ремонта и его высокое качество приказами командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии 3-му Белорусскому фронту были присуждены премии за август, сентябрь и октябрь 1944 года.

При очередной встрече генерал армии Иван Данилович Черняховский, поздравляя меня, сказал:

— Я рад за ваших людей, товарищ Тарасенко. Впрочем, они не только ваши. Все они — наши. А потому передайте им мою сердечную благодарность. А еще лучше подготовьте от моего имени приказ... — И, подумав, добавил: — Тяжелую ношу несут ремонтники. Очень тяжелую.

В тот период завод являлся уже высокоорганизованным и хорошо оснащенным большим ремонтным предприятием. Особенно хорошо оформились первый и второй отделы, где ремонтировались танковые двигатели и другие агрегаты. В цехах дизельного мотора [342] В-2 были созданы строгие технологические линии, рабочие участки и места имели необходимую технологическую документацию, приспособления и инструменты, максимально механизированные трудоемкие участки работы. И так было везде, куда мы заходили с начальником завода инженер-подполковником А. А. Смоляром и главным инженером завода инженер-подполковником Л. Н. Переверзевым.

Технологическая и плановая дисциплина становилась здесь непреложным законом. Шло бурное развитие завода по всем линиям организации производства: по капитальному ремонту дизельных моторов В-2, моторов для легких танков ГАЗ-202, -203 и других танковых агрегатов. Параллельно этому постоянно расширялась номенклатура реставрируемых и изготовляемых деталей.

Очень возмужал личный состав завода. Даже те, кто недавно стал к станку или верстаку, кто первый раз взял в руки зубило, молоток или газосварочный резак, довольно быстро становились классными специалистами. В третьем отделе, например, высокие образцы в работе показывал газоэлектросварщик сержант Норкин, выполнявший специальные задания на 150–200 процентов; токарь механического цеха младший сержант Ражнин ежемесячно выполнял плановое задание на 150 процентов; один из лучших токарей механического цеха старшина Мясников сменное задание выполнял на 300–350 процентов, за что неоднократно отмечался государственными наградами; работники отдела технического контроля младший сержант Г. Г. Шахов и красноармеец Б. А. Сахановский с глубоким знанием дела принимали после шлифовки коленчатые валы танковых двигателей и другие детали. За этими товарищами прочно закрепилась добрая слава безупречных специалистов.

Большой вклад в организацию работы завода вносили офицеры инженерно-технической службы. Особенно начальники отделов, цехов и служб, такие, как начальник первого отдела по ремонту дизельных моторов В-2 инженер-майор М. Г. Чебатков, начальник второго отдела по ремонту танковых моторов ГАЗ-202, -203 и других танковых агрегатов инженер-майор А. С. Зуров, начальник третьего отдела инженер-капитан И. Е. Конюхов, начальник планово-производственного отдела инженер-майор С. Стерлин, начальник технического отдела инженер-капитан Н. Г. Томилин, начальник отдела технического контроля инженер-капитан В. П. Николаев, начальник механического цеха инженер-капитан Г. С. Петров, инженер-капитан Е. А. Шахов и многие, многие другие. Все, кого я назвал, были в разное время отмечены государственными наградами...

А войска фронта все дальше продвигались на запад, освобождая от фашистских захватчиков многострадальную белорусскую землю.

Поскольку 118-й ПТАРЗ оказался в глубоком тылу, пришлось двигаться и заводу вслед за войсками фронта.

Во второй половине июля инженер-подполковнику А. А. Смоляру был вручен приказ о передислокации завода в Минск. [343]

Напряжение в работе ремонтных частей и подразделений фронта и войск росло с каждым днем. К боевым потерям танков теперь приплюсовывалось все больше машин, нуждавшихся в ремонте из-за естественного износа. Наш фронт к этому времени получил значительное количество ремонтных средств от главного бронетанкового управления Красной Армии, и мы старались выпускать как можно больше отремонтированных танковых агрегатов.

Например, в августе 118-й ПТАРЗ получил задание выдать из ремонта сто шестьдесят дизельных моторов В-2 вместо восьмидесяти, что вдвое превышало его расчетную мощность.

Командование завода приняло самые решительные меры, чтобы обеспечить выполнение задания. Ремонтники освоили изготовление целого ряда новых деталей, которые невозможно было получить извне. В тот же период вступил в строй станок для расточки вкладышей дизельных моторов. А вскоре выяснилось, что не справляются с работой испытательные станции, и в считанные дни пришлось сделать третий подвижной испытательный стенд.

118-й ПТАРЗ удобно устроился в Минске. Большие и просторные производственные цеха позволяли хорошо организовать весь технологический процесс.

Над входом в первый отдел, где ремонтировались дизельные моторы, появился большой красочный лозунг: «Досрочно выполним задание фронта!»

— Узнаю твою работу, — сказал я заместителю начальника завода по политической части, подполковнику Г. Ф. Беленко

— Стараемся, Александр Ульянович. Да иначе и невозможно... Делаем все, чтобы не только выполнить, но и перевыполнить план. Обязательство взято высокое, вы знаете это не хуже меня. А 20 августа — уже не за горами...

Самой высокой похвалы был достоин каждый член нашего коллектива. Солдаты, сержанты и вольнонаемные трудились с огромной отдачей. Бригада слесарей Митина за каждую смену выполняла не менее пяти норм, а сам бригадир не уходил от станка, не выдав десяти норм. Соревновавшаяся с ним бригада общей сборки моторов В-2 Тогаева добилась того, что каждый слесарь стал тысячником.

Высокой выработки добился один из ветеранов завода слесарь-коммунист Н. А. Сакавиков. В отдельные дни сержант Сакавиков выполнял по 12,5 нормы.

— Трудно работать с такой отдачей? — спросил я сержанта.

— Конечно, не легко, — ответил он. — А разве нашим бойцам легко проходить с боями по сорок километров в сутки? Но ведь идут, да еще как идут! И не жалуются на трудности. Поэтому и мы не имеем права отступать от них. Наступать — так сообща, артельно, чтобы сподручней бить немца, как говорит наш дед.

Дедом у нас называли кузнеца Б. Бугрова. Было ему в ту пору далеко за шестьдесят. Недавний партизан пришел на завод добровольцем. Зная в совершенстве кузнечное дело, дед мог исполнить в самом лучшем виде любой заказ. [344]

— На сколько процентов выполняется сменное задание? — спросил я Бугрова.

— Они там подсчитывают, — указал он щипцами на Беленко, — а мое дело стукать молоточком, пока железо горячо, пока оно в ослабности.

— Бугров выполняет норму на триста-четыреста процентов, — с гордостью сообщил замполит. — Молодежь учится у него ловкости и сноровке в обращении с металлом.

Впоследствии кузнец Бугров был награжден сначала медалью «За боевые заслуги», а потом орденом Отечественной войны II степени, и я с удовольствием пожимал его крепкую шершавую руку...

Во второй половине августа на фронте создалась тяжелая обстановка с ремонтом танков ИС. Большое количество этих машин остановилось из-за отработки моторами моторесурсов. Танковый парк тяжелых танков практически вышел из строя.

Военный совет фронта поставил перед нами задачу восстановить в ближайшие пятнадцать дней тяжелые танки, требовавшие ремонта. А потому необходимые для них двигатели стали проблемой номер один.

118-му ПТАРЗу было поручено в течение десяти — двенадцати дней отремонтировать сто двадцать дизельных моторов для тяжелых танков. Это было очень трудное задание для всего личного состава. Начальники отделов, цехов и командный состав завода в буквальном смысле слова переселились в цеха, поближе к рабочим местам, где решался успех дела. Первый отдел был усилен людьми за счет других отделов и начал ежедневно выдавать из ремонта по восемь — десять моторов.

27 августа цех узловой сборки, 29-го цех общей сборки и 31 августа испытательные станции выдали сто двадцать три двигателя. Задание Военного совета фронта было успешно выполнено.

Особо отличилась при этом бригада ефрейтора Тогаева, установившая новый заводской рекорд. Бригадир и вся его бригада выполнили сменное задание на 1100 процентов. Более сорока восьми человек в цехах и отделах выполняли ежедневную норму на четыреста и более процентов...

Круглые сутки работал 118-й подвижной танко-агрегатный [345] ремонтный завод, поддерживая наступление войск 3-го Белорусского фронта. А люди не знали устали, потому что каждый понимал важность доверенного ему дела, и от одного сознания этого все спорилось в руках.

С продвижением наших войск к границе Восточной Пруссии возник вопрос о передислокации завода на запад. Вслед за фронтом «наступали» и мы.

* * *

Как-то мне позвонил домой генерал-лейтенант-инженер в отставке А. С. Карпенко, возглавляющий ныне секцию фронтовиков инженерно-танковой службы при Советском комитете ветеранов войны.

— Нас приглашают в гости танкисты одной из частей. Сможешь поехать? — спросил Алексей Семенович.

Я с радостью согласился. Встречи с молодыми воинами всегда волнительны для ветеранов. К тому же в тот раз, накануне Дня танкистов, нас пригласили на батальонное тактическое учение, а это было особенно интересно.

Во время марша на долю механиков-водителей выпало серьезное испытание: преодоление заболоченных участков местности. Помня предупреждение комбата, танкисты вели машины плавно, без рывков и крутых поворотов, каждый механик старался не попасть в глубокие колеи впереди идущего танка, чтобы не посадить на днище свою машину.

Но один танк все же застрял. Механик-водитель при переключении передачи слишком резко нажал на педаль подачи топлива, чего никак нельзя было делать. Гусеницы сорвали тонкий слой твердого грунта, и танк забуксовал.

Члены экипажа не растерялись. В считанные минуты они сняли бревно для самовытаскивания и двумя короткими тросами прицепили его к каждой гусенице. Механик-водитель запустил мотор, и танк стал медленно наползать на препятствие. Когда бревно оказалось позади машины, она уже стояла на более твердом грунте, можно было продолжать движение.

В войну танкисты действовали так же. Но болота в Белоруссии коварны. Порой они затягивали, засасывали машины с такой быстротой и на такую глубину, что о применении бревен нечего было и думать. Тогда на выручку приходили эвакуаторы, которые с реками и болотами были на «ты». И прежде всего — 68-я эвакорота под командованием капитана Сарычева, отбуксировавшая на сборный пункт 321 машину; 1-я старшего лейтенанта Романа Половко, вызволившая 354 машины; 69-я майора Кирпикова, спасшая 402 танка и самоходно-артиллерийские установки; и еще 75-я капитана Степуры, на счету которой значилось 211 спасенных танков и 225 автомашин...

Танковые тягачи и тракторы, точно гигантские муравьи, беспрерывно ползали по бездорожью. От тридцати пяти до шестидесяти танков, самоходок и грузовых машин, извлеченных из трясин, записали в свой актив старший сержант А. Мелешко, сержант А. Омельченко, рядовые И. Беззубко, В. Зеленский, В. Покачура, [346] И. Пузенко, Л. Шестопалов и многие-многие другие, о ком и теперь, по истечении стольких лет, могу с уверенностью сказать, что это были люди твердой породы. Они не считали свою работу тяжелой и грязной, хотя на самом деле она была именно таковой. Они считали ее прежде всего важной и необходимой. А также срочной. У нас любая работа рассматривалась как срочная, потому что фронту постоянно требовались танки. Вот почему старший сержант Мелешко не стал дожидаться, пока гитлеровцы расстреляют снарядами наши подбитые и застрявшие машины, что вошло у них в подлую привычку. Лавируя между воронками, старший сержант повел свой тягач под разрывами, зацепил один танк и вытащил из трясины в ближайший овраг, потом другой, третий... Мелешко делал свое дело так быстро и красиво, так бесстрашно петлял по открытому, окутанному дымом полю, что фашисты, как ни пытались, так и не смогли в него попасть. Отважный эвакуатор увел в тот день в укрытие несколько танков.

Обо всем этом я с удовольствием рассказал молодым танкистам 80-х годов. Было это в танковом парке, когда они после учения приводили в порядок технику.

Сентябрь в тот год стоял теплый, солнечный и сухой. Над скамьями для отдыха склонялись чуть тронутые желтизной густые ветви берез и красные грозди рябин. Сама природа, казалось, располагала к душевной беседе. А еще больше к этому располагало присутствие танков. Они стояли на виду с безмятежно опущенными или поднятыми стволами и с распахнутыми настежь люками — так хозяева открывают окна в избах, чтобы они надышались благодатью короткого бабьего лета.

— Товарищ генерал, — обратился ко мне молодцеватый сержант, — а были случаи, когда танк полностью тонул?

Приглядевшись к сержанту, я узнал командира той самой боевой машины, которая накануне застряла на заболоченном участке.

— Да, конечно. Белоруссия, сами знаете, а может, и слышали, изобилует топкими местами, порою очень глубокими. Много там и разных водоемов, скрытых под густыми зарослями. В пылу наступления экипажи не всегда замечали их и попадали в западню. Выручали эвакуаторы. Например, эвакоотряд под командованием очень грамотного и смелого офицера капитана Корчагина в период Белорусской операции вытащил из вязкой, как деготь, болотной жижи восемьдесят тяжело застрявших танков и самоходок, причем двадцать пять из них были полностью затонувшими.

Лица молодых танкистов осветили улыбки, когда я сообщил, что все спасенные отрядом машины вскоре пошли в бой, а воины-эвакуаторы были отмечены наградами за свой подвиг.

— А как вы находили подбитые или затонувшие танки? — спросили меня.

Ответа ждали с нескрываемым интересом, и я ощутил это. Я рассказал, что в разные периоды войны и в зависимости от обстановки дело складывалось по-разному. Но общая схема выглядела примерно так. Перед боевыми действиями мы уточняли, где и в каком [347] количестве будут применяться танковые части и соединения, чтобы именно там сосредоточить основные ремонтные силы и надежно организовать технические пункты наблюдения за полем боя. Но сведения о вышедших из строя машинах в первую очередь поступали, конечно, от зампотехов рот и батальонов. Они находились постоянно в гуще событий, и им, как говорится, по долгу службы положено было знать о судьбе каждого танка. Данные наносились на карту. В том числе и сведения о характере требуемого ремонта и характере повреждения. Когда, например, я прибыл в 1-ю гвардейскую танковую бригаду генерала М. Е. Катукова, воевавшую под Москвой, помощник командира бригады по техчасти Павел Григорьевич Дынер развернул передо мной карту, на которой синими ромбиками были обозначены те самые танки, что попали в беду. Кружки с перекрестием обозначали пункты сбора аварийных машин.

Иногда экипажи сами сообщали по радио о повреждении и просили помощи. Так было, например, в танковом батальоне 213-й бригады. Услышав сигнал SOS, техник-лейтенант Леонов, взяв с собой двух бойцов, пробрался по глубокому снегу к двум подбитым машинам и вместе с экипажами привел их в боевое состояние. Оба танка вновь появились в боевых порядках атакующего батальона. В тот день Леонов со своими подчиненными возвратил в строй шесть боевых машин.

Нередко о подбитых танках мы узнавали от пехотинцев, санитаров, выносивших с поля боя раненых, а также от уцелевших и живших в землянках крестьян, на глазах которых проходил бой... И хотя танк не иголка, затерявшаяся в стогу сена, его тоже удавалось порой отыскать с великим трудом. Ведь он иногда утопал в реке или болоте, а порой скрывался в огромной воронке от тяжелой бомбы. Требовалось пешком обходить местность, окутанную дымом пожаров. Да что говорить об отдельном танке, когда нам, представителям ремонтного отдела фронта, иногда было трудно найти даже места ремонта боевых машин, чтобы оказать товарищам посильную помощь и перенацелить туда ремонтные средства. Вот и приходилось месить сапогами грязь, да не один и не два километра. Хорошо, если попадался попутный грузовик или трактор. Но офицеры нашего отдела не жаловались на трудности. Они обладали замечательными свойствами души и характера. А главное — всем им была присуща одержимость в работе.

...Быстро пролетело у наших друзей время перерыва. Последовала команда приступить к чистке техники. На прощание я напомнил молодым танкистам, и в первую очередь механикам-водителям, как важно овладеть прочными техническими знаниями, правильно ухаживать за своим танком. И привел случай, когда во 2-м Тацинском танковом корпусе после 120–150-километрового марша на пятидесяти трех машинах были обнаружены самопроизвольно отвернувшиеся гайки штока подвески опорных катков.

— Представляете, если бы эти танки пошли в бой с подобным дефектом?.. Машины могли выйти из строя, причем не от [348] артиллерийского огня противника, а только по техническим причинам. Но опытный механик-водитель никогда не допустит никаких неисправностей. Он по-хозяйски ухаживает за своим танком. Ни есть не станет, ни спать не ляжет, пока не убедится, что его танк заправлен топливом и маслом, что смазаны все узлы и подтянуты гайки...

Как-то мне довелось выступать в одном из ПТУ, где обучаются будущие специалисты по ремонту автомобильной техники. В конце было задано много вопросов и среди них такой: пригодится ли, мол, наша специальность в танковых войсках?

— Безусловно, пригодится, — ответил я ребятам. И привел пример.

В ремонтной роте 20-й танковой бригады служил красноармеец Саша Пономарев. До призыва в армию он несколько лет проработал автомобильным электриком. У нас ему ничего не стоило в короткое время освоить электрооборудование танков всех типов. Саша быстро устранял самые сложные неисправности. Человек он был исключительно добросовестный и никогда не ждал каких-либо указаний. Бывало, увидит разбитый танк, который приволокли на СПАМ, и сразу бежит к нему, чтобы выяснить, в каком там состоянии электрооборудование.

Однажды в тяжелом танке сильно повредило электрооборудование, так сильно, что в бригаде на эту машину махнули рукой: чего, дескать, с нею возиться? Завтра же отправить к ремонтникам фронта, и баста.

Красноармеец Пономарев ничего не сказал на это, а молча взялся за работу. Всю ночь парень не сомкнул глаз. Утром товарищи встали и диву дались: танк был в полной исправности. Саша сам сел за рычаги, довел машину (он умел и это) до передовой позиции и там вручил ее танкистам, пожелав им счастливого пути...

* * *

Лето 1944 года подходило к концу.

Сразу за Неманом, дохнувшим на нас живительной прохладой, начинались десятки дорог: шоссейные и грунтовые, прямые и извилистые, старые, накатанные и только что проложенные машинами и танками. И все они устремлялись к прусской земле.

Совсем недавно здесь сражались отважные танкисты-гвардейцы генерал-майора танковых войск А. С. Бурдейного. Большое количество исковерканной вражеской техники говорило о тщетных попытках отчаявшихся гитлеровцев любой ценой остановить наших танкистов. Оно же свидетельствовало и о силе ударов 2-го Тацинского корпуса.

Виднелись на поле боя и поврежденные тридцатьчетверки. Ими уже занимались ремонтники 25-й танковой бригады, где заместителем командира по технической части был коммунист, человек завидной работоспособности инженер-майор А. Ф. Кремнев. Я навсегда запомнил Алексея Федоровича в комбинезоне. Даже после войны, когда мы оба служили, в разных армиях в Группе [349] советских войск в Германии и я приехал в гости к уже генералу Кремневу, я встретил его в темно-синем рабочем комбинезоне — Алексей Федорович осматривал танки. А на фронте о нем говорили: «Где Кремень (так окрестили его подчиненные) — там порядок». И это было действительно так. Вот и тогда, во время встречи на недавнем поле боя, ремонт у Кремнева шел без задержки. А о запасных частях Алексей Федорович и не заикнулся.

— Кремень есть Кремень, — сказал Бессонов, когда мы тронулись дальше.

На этом участке наши войска ближе других подошли к Восточной Пруссии. Долгим и трудным был для нас путь к границам третьего рейха. Думая об этом, я мысленно возвратился в суровую затемненную Москву сорок первого года, вспомнил тяжелейшие бои, которые шли на подступах к столице. В боях за Крюково 1-я гвардейская танковая бригада М. Е. Катукова несла большие потери. Были моменты, когда в бригаде оставалось всего четыре исправные машины! Трудно даже представить себе такое, но слова из песни не выбросишь. Ремонтники буквально валились с ног от усталости и бессонницы. И тогда командир бригады и комиссар обратились к воинам-ремонтникам с прочувствованным письмом. «Товарищи бойцы и командиры ремонтно-восстановительной роты! — говорилось в нем. — От вас зависит боеспособность наших танков. Вы своей работой укрепляете нашу мощь, помогаете побеждать, не жалеете сил. Приложите же все свои знания и способности к быстрейшему высококачественному восстановлению боевых машин. Под огнем противника, днем и ночью делайте все возможное, чтобы обеспечить постоянную готовность наших танков».

Письмо никого не оставило равнодушным. И гвардейцы, возглавляемые талантливым командиром воентехником 1 ранга Павлом Жуковым, творили чудеса. В метели, в морозные ночи, под огнем врага они возвращали танкистам исправные машины.

Однако продолжу свой рассказ. Вот мы и у границ Германии. Восточная Пруссия была уже, можно сказать, рядом. На шоссе за маленьким литовским городком Вирбалисом каждый из наших воинов, едущий или идущий, с понятным волнением начинал отсчет километров. Столбы, столбы... Осталось пять километров, четыре, три... А вот литовский городок Кибартай. На родной земле наш последний сборный пункт аварийных машин. Здесь ремонтировали и приводили в порядок подбитые танки и самоходки солдаты, сержанты и офицеры прославленного 22-го Краснознаменного ремонтно-восстановительного батальона, возглавляемого коммунистом майором Ф. В. Пучниным.

Пучнин — высокий, застенчивый блондин — был чем-то озабочен.

— В чем, — спрашиваю, — дело?

— Да вот, товарищ инженер-подполковник, рота Плакатина расползлась по всему полю, а кто и что делает, мне неведомо. Мало того, ведь неизвестно, кто и в чем нуждается. Разбитые танки, например, надо собрать. А где взять тягачи? Ни одного. [350]

— Тягачи будут, — успокоил я его и тут же на крыле «виллиса» написал записку в 69-ю эвакороту и протянул Пучнину. — Пошлите связного к майору Кирпикову, он выделит эваковзвод...

В пограничном Эндкуннене на нас пахнуло леденящим холодом темниц и казематов. Дома мрачные, серые, с островерхими крышами, глухие стены с крохотными, как в тюрьме, оконцами, двери прячутся где-то в нишах под темными арками. Кажется, что попал во времена средневековья. Это Германия словно предъявила нам свою визитную карточку, в которой было написано: мы — наследники рыцарских орденов и не любим света, мы — сторонники мрака и тьмы.

— Пруссаки — фашисты втройне, — с омерзением сплюнул на землю инженер-подполковник Василий Арсентьевич Бессонов. — Эти головорезы просто не сдадутся. Выкуривать их придется из каждого дома, из каждого подвала. Но ничего, наши войска выкурят! — закончил он убежденно.

Всем было понятно: бои на территории врага будут тяжелыми и кровопролитными.

* * *

27 и 28 сентября 1944 года в управлении командующего БТ и МВ фронта состоялась техническая конференция. На нее были приглашены не только заместители командиров по техчасти, но и многие передовые эвакуаторы и ремонтники. Доклад сделал я. От имени Военного совета к танкистам-ремонтникам обратился [351] с горячим призывным словом генерал-лейтенант Иван Сергеевич Хохлов. На конференции говорилось о тщательной подготовке к предстоящему наступлению, о максимальном приближении эвакоремсредств к войскам, об исключении случаев ремонта танков одним-двумя мастерами, поскольку враг непременно будет нападать на одиночек.

Участники конференции разъехались в боевом настрое. Отправились в войска и мы, офицеры инженерно-танковой службы. Дел было невпроворот.

16 октября 1944 года войска нашего 3-го Белорусского фронта начали Гумбинненскую наступательную операцию. Войскам предстояло прорвать сильную долговременную оборону противника.

В 9 часов 30 минут утра шквал артиллерийского и минометного огня обрушился на вражеские позиции. Это был сигнал к атаке. Действуя на больших скоростях, танкисты 148-го инженерно-танкового полка (командир майор И. Протащин) с подвешенными на танках тралами умело проделывали проходы в минных полях и давили гусеницами огневые точки, что способствовало боевому успеху линейных танков.

Мужественно сражались воины 153-й танковой бригады под командованием подполковника И. Тимофеева. Однако враг упорствовал, вел интенсивный огонь, и на третьей полосе его обороны эта бригада за короткое время потеряла двенадцать машин. В первый день наступления поредели ряды и 213-й танковой бригады. Она не досчиталась двадцати Т-34. Погибли комбриг полковник М. Клименко, командиры двух батальонов капитаны Г. Сергейчук и Н. Курбатов. Во втором батальоне не осталось в живых ни одного командира роты.

Продолжая атаковать, 11-я гвардейская армия, в составе которой действовала и 213-я танковая бригада, 19 октября форсировала реку Писса, а в ночь на 20 октября через нее переправился 2-й Тацинский корпус Бурдейного. Здесь танкистам-гвардейцам пришлось вступить в тяжелые бои с бронетанковыми силами противника. То, что там происходило, в какой-то мере напоминало танковое сражение под Прохоровкой, только, разумеется, в меньших масштабах. Танки расстреливали друг друга в упор. Наши причинили фашистам ощутимый урон, но и сами потеряли сорок машин...

Впереди лежал город Гумбиннен — важнейшая цитадель обороны на пути к Кенигсбергу. К тому же это был и крупный узел шоссейных и железных дорог. Немцы им очень дорожили и сделали все, чтобы город был неприступным. Выход советских подвижных частей в район Гумбиннена встревожил гитлеровское командование. Оно срочно ввело крупные свежие силы танков, чтобы срезать выступ нашего фронта южнее Гумбиннена. С рубежа Шталлупенен, Гумбиннен гитлеровцы предприняли до двадцати пяти контратак. Временами в них участвовало около двухсот танков... [352]

На рассвете 21 октября, когда бои под Гумбинненом были в разгаре, я добрался до ремонтников 2-го Тацинского корпуса. Обстановка здесь сложилась крайне опасная. Контратаки противника с флангов все усиливались. Фашисты держали под артиллерийским обстрелом участки, где ремонтировались танки. Особенно интенсивному артналету подверглась ремрота капитана И. Семакова из 4-й танковой бригады. Два человека в роте были убиты, трое тяжело ранены. Тем не менее восстановительные работы не прекращались ни на минуту. Воины проявляли завидную стойкость. Только текущим ремонтом за период октябрьских боев танкового корпуса в строй было возвращено сто двадцать семь танков и самоходно-артиллерийских установок.

В 156-й ПРБ я наконец увидел знакомую приземистую фигуру инженер-полковника И. М. Шапкина. Выглядел он изможденным, что свидетельствовало о физических и моральных перегрузках, выпавших на долю этого волевого офицера.

— Слишком велики потери, Александр Ульянович. Такого еще не бывало.

— А западнее Минска?

— Несравнимо, — коротко отрезал заместитель командира корпуса по технической части.

— Ничего удивительного, Иван Михайлович. Фашисты ставят на карту все.

— Что верно, то верно, — согласился Шапкин. — Дерутся отчаянно. — Некоторые машины ремонтируем по два-три раза в день. — И стал просить о помощи.

Успокоился Шапкин только тогда, когда я сказал, что неподалеку развернуты и приступили к ремонту боевых машин мощные фронтовые средства. Да, в период подготовки к наступлению мы капитально восстановили фронтовую ремонтную технику. Пожалуй, это был единственный случай, когда ремонтники в течение двух недель обслуживали, так сказать, самих себя. Теперь эта техника, приближенная к передовой, работала во всю мощь.

...В конце октября 1944 года в связи с неудачными попытками продвинуться в глубь Восточной Пруссии войска 3-го Белорусского фронта закрепились на достигнутых рубежах и в течение ноября — декабря вели оборонительные бои и оперативную разведку всех видов. Одновременно полки, бригады занимались боевой учебой и отрабатывали вопросы взаимодействия. Одновременно шло их доукомплектование личным составом и техникой. Бывалые воины передавали свой опыт молодежи из пополнения. Это был период, когда штабы готовили планы нового наступления, а командиры — своих солдат к будущим решающим боям...

Над голой рощей полусожженных низкорослых берез прошел обильный снегопад. В трех шагах ничего не видно. Это первый снегопад на чужой земле. На фронте затишье. Относительное, конечно. Постреливают орудия, минометы, слышны пулеметные очереди. Доносятся и задумчивые звуки аккордеона. Играет [353] Сергей Петрович Шанин. Он недавно разучил вальс «В лесу прифронтовом». Как-то подпевает аккордеону.

Слова волнуют и даже тревожат. Да, каждому положено свое. Под Новый год солдаты пишут домой. Обещают вернуться с победой. Победа близка, но дастся она нелегко. Враг будет яростно обороняться...

В прицепной автофургон, оборудованный для работы и жилья, вошел в полушубке, залепленном снегом, инженер-полковник Петр Романович Семенкевич. Его худощавое обветренное лицо с чуть раскосыми глазами было хмурым.

— Погода дрянь, а ремонтировать автомашины приходится под открытым небом, — произнес он недовольно. — Опять же с запчастями загвоздка. С бензином — тоже. Обещают подвезти, но время-то не терпит!

Петр Романович работал тогда в ставшей самостоятельной автотракторной службе, но мы трудились бок о бок. Совпадали во многом не только интересы наших служб. У нас и задача была общая — восстанавливать технику. Поэтому мы очень часто прибегали к взаимной выручке.

— Бензин дам, — успокоил я Семенкевича.

— А как дела у тебя?

— Подчищаем «хвосты». К сожалению, их многовато.

— А я подобрал несколько гусениц и катков. Завез их на шестую ПРБ. Думаю, не залежатся...

Вскоре Семенкевич уехал, а я отправился с докладом к генералу И. С. Хохлову. Члена Военного совета беспокоило то, что и всех нас. Если в Белорусской операции после прорыва вражеской обороны боевые действия развивались в стремительном темпе и эшелонирование ремонтно-эвакуационных средств, организованных в ремонтные центры, дало весьма большой эффект, то бои под Гумбинненом показали: здесь такая тактика непригодна.

Гумбинненская наступательная операция многому научила. Наши танковые части с трудом преодолевали глубоко эшелонированную, сильно укрепленную оборону противника, продвигались медленно, а потери несли значительные.

Вывод напрашивался сам собой: надо приблизить ремсредства к танковым войскам на широком фронте, чтобы иметь возможность в любой момент выслать армейских и фронтовых ремонтников и эвакуаторов к местам наибольших потерь. А там, где будет особенно жарко, немедленно создавать армейские и фронтовые СПАМы.

Об этом мы говорили с Хохловым, об этом же шла речь на сборах, которые были проведены по решению Военного совета фронта. На сборы привлекли всех заместителей по техчасти от [354] полков до армий, а также начальников ремонтно-эвакуационных частей.

Я тщательно проанализировал действия наших ремонтников в Гумбинненской операции, кое-кого подверг резкой критике, что, естественно, не вызвало восторга. Подчеркнул, что предстоящие бои, судя по всему, будут нелегкими, что много искалеченной техники попадет в руки ремонтников и к этому надо заранее основательно подготовиться...

Приближалось начало январского наступления 1945 года. Партийно-политическая работа в частях нашей службы была нацелена на срочную эвакуацию и высококачественный ремонт поврежденной техники. На партийных и комсомольских собраниях воины клялись с честью выполнить свой долг перед Родиной и не жалеть сил для победы над коварным врагом.

На первое января 1945 года в 3-м Белорусском фронте было 2 танковых корпуса, 6 бронетанковых бригад, 32 танковых и танко-самоходных полка и 18 самоходно-артиллерийских дивизионов, которые располагали 1573 танками и самоходно-артиллерийскими установками.

* * *

13 января войска 2-го и 3-го Белорусских фронтов перешли в наступление. Развернулись тяжелые бои за преодоление Гумбинненского укрепрайона. Пять дней и ночей не смолкали разрывы снарядов, гул самолетов, скрежет гусениц.

Генерал армии И. Д. Черняховский, командовавший нашим, 3-м Белорусским фронтом, внимательно следил за развитием событий. Быстро оценив благоприятно складывавшуюся ситуацию на севере, он ввел в прорыв 1-й танковый корпус. Головные бригады этого корпуса (117-я и 89-я), прорвавшись вдоль шоссе на Раутенберг, с ходу захватили переправу через Инстер и обеспечили форсирование для остальных частей.

Одновременно была выдвинута 11-я гвардейская армия с целью отрезать пути отхода тильзитской группировке неприятеля. Был задействован также и 2-й танковый корпус, и к исходу 19 января тильзитская группировка фашистов перестала существовать как серьезная сила...

Бои на прусской земле шли тяжелые. Нашим войскам приходилось преодолевать фанатичное сопротивление врага, укрывавшегося за мощными оборонительными сооружениями. Но наступавшие неудержимо рвались на запад, к главной цитадели пруссачества — Кенигсбергу.

События в нашей танко-технической службе развивались не менее стремительно, чем на переднем крае. Собственно, передний край ремонтников находился на виду. По ним тоже били вражеские мины и снаряды, не говоря уже о бомбах, на которые не скупились немцы. СПАМы напоминали прифронтовые медсанбаты. Только везли сюда не раненых, а вышедшие из строя танки. Работы прибавлялось с каждым часом. Фашисты в большом количестве [355] применяли фаустпатроны, и наши потери росли. Хорошо, что в танковых и танко-самоходных полках были заблаговременно созданы спецгруппы по оказанию помощи экипажам. Эти группы держали связь с пунктом наблюдения и, как только поступал сигнал бедствия, тут же бросались на выручку. Фронтовые ремонтники как бы подстраховывали войсковых, и, если те уходили вперед, не управившись с какой-то машиной, фронтовые ремонтники брали ее на себя. Так, две роты капитанов Плакатина и Стельмаха широким фронтом работали в танковых войсках 39-й армии. А ремрота капитана Эверсмана — в 5-й армии. Личный состав этой роть), как и ее командир, заслужили всеобщее уважение танкистов за то, что выдавали «продукцию» высокого качества. Заслуга в этом принадлежала в первую очередь Эверсману, обладавшему незаурядными организаторскими способностями. Позже он стал начальником 6-й подвижной ремонтной базы, а в настоящее время является директором Минского станкостроительного завода имени Октябрьской революции.

Добрая молва шла и о ремонтниках 35-го тяжелого полка, который в составе 39-й армии прорывал оборону противника севернее Пилькаллена. Эта часть потеряла около сорока танков ИС. А ремонтники, находясь в зоне боевых действий, за период с 13 января по 5 февраля вернули на передовую девятнадцать машин, прошедших текущий ремонт, и тридцать шесть — средний. Некоторые же танки трижды на дню проходили через их руки!

В сложных условиях работали наши специалисты в Восточной Пруссии. Тот, кто забывал об охране места ремонта, в любую минуту мог поплатиться жизнью. И этому были уже примеры.

Слесарям-монтажникам, электрикам, сварщикам не раз приходилось бросать инструменты и браться за оружие, а то и садиться за рычаги только что приведенных в порядок танков и отражать натиск неприятеля. Так было под Москвой, Ржевом, Минском, так не раз случалось и в Восточной Пруссии.

Но главным делом ремонтников было, конечно, «лечение» израненных танков и самоходок. Все средства войск и фронта восстанавливали ежедневно восемьдесят — девяносто боевых машин. Тогда мы уже не испытывали голода в запасных частях и агрегатах. Снабжение было четким.

К утру 26 января, то есть за 13 дней, прошедших с начала операции, мы ввели в строй 1096 танков и САУ. Это была внушительная броневая и огневая сила, и в том, что она попала в руки танкистов и самоходчиков, была большая заслуга танкистов-ремонтников...

Наступление продолжалось. В результате стремительного выхода войск 2-го Белорусского фронта к заливу Фришес-Хафф и войск 3-го Белорусского фронта к морю севернее и южнее Кенигсберга вся восточнопрусская группировка неприятеля оказалась отрезанной от остальных сил немецко-фашистской армии. [356]

Направляясь в одну из подвижных баз, я неожиданно встретил на проселочной дороге Семенкевича. Мы пробыли вместе всего несколько минут.

— Ну, Саша, — радостно сказал мой друг, лихо сдвигая папаху набекрень, — фашисты бегут, как крысы с тонущего корабля. Если наши будут так жать, то к годовщине Красной Армии каюк Кенигсбергу.

Я не разделял оптимизма Семенкевича и оказался прав. Люди были утомлены предыдущими боями, значительными оказались потери техники. Все это несколько снизило наступательный порыв, и боевые действия приняли затяжной, обоюдоострый характер. Но никто не мог предусмотреть другого: внезапной оттепели. В первой половине февраля заморосили нудные, беспрерывные дожди, снег начал быстро таять, поля разбухли, раскисли от воды и сделались непроходимыми. А этот фактор очень резко повлиял на активность войск. К тому же увеличилось число танков, нуждавшихся в эвакуации.

Туго пришлось эвакуаторам, которым в общем-то никогда не бывало легко. Многие машины во время наступления в Восточной Пруссии засели в болотах, в реках, каналах, в глубоких кюветах, заполненных водой и тянувшихся вдоль узких шоссейных дорог, с обеих сторон обсаженных толстыми деревьями.

В каждом подразделении имелись свои герои. О них так и писали в боевых листках: наши герои, и это было справедливо. Взять хотя бы тракториста рядового Смирнова из 69-й эвакороты. Он отбуксировал с поля боя восемьдесят четыре танка и САУ. Разве это не подвиг! Огромное личное мужество потребовалось проявить и командиру эвакуационного взвода этой роты технику-лейтенанту Беляеву, которому привелось эвакуировать танки с нейтральной зоны. В 11-й эвакуационной роте младший сержант Зинченко довел счет вывезенных на СПАМ танков до семидесяти двух! Но рекорд в этой роте побил рядовой. И. Беззубко, эвакуировавший девяносто пять танков и САУ. Я знал этого паренька. Примечательно то, что его трактор после капитального ремонта отработал свыше полутора тысяч часов. Вот какие люди служили в наших подразделениях. Честь и хвала им!

Высокого мнения о ремонтниках и эвакуаторах был командующий фронтом И. Д. Черняховский. Когда 12 февраля я находился у Ивана Даниловича на докладе, он сказал:

— От ваших ремонтников и эвакуаторов, товарищ Тарасенко, зависит срок приведения бронетанковых войск фронта в состояние полной боеспособности. Конечно, что потеряно — не вернуть, но то, что можно отремонтировать, надо быстрее восстанавливать и отправлять в войска. Я знаю, ваши подчиненные работают, не считаясь со временем и обстановкой. Работают хорошо и много. Об этом мне докладывали и сами командиры танковых частей, и командующие армиями. Но надо приналечь, товарищ Тарасенко, еще сильнее, чтобы ускорить нашу победу. [357]

Я доложил сроки выхода танков и самоходок по каждой ремонтной части.

— Вот и хорошо, — одобрительно кивнул командующий фронтом. — А теперь давайте ужмем ваши сроки на два-три дня. Будет отлично, если это удастся. Передайте мою просьбу всем вашим товарищам, а заодно — и мою благодарность за их труд.

Генерал Черняховский тепло простился со мной. Мог ли я думать, что это была последняя встреча с Иваном Даниловичем. 18 февраля в районе города Мельзак (Восточная Пруссия) генерал армии И. Д. Черняховский был смертельно ранен.

Тяжелой болью отозвалась эта скорбная весть в сердцах людей, воевавших под его началом...

* * *

Войска 3-го Белорусского фронта, которым теперь командовал Маршал Советского Союза А. М. Василевский, в Восточной Пруссии юго-западнее Кенигсберга сжимали фронт окружения восточно-прусской группировки противника.

В феврале — марте ремонтные средства войск и фронта успешно выполнили план восстановления материальной части, что позволило доукомплектовать бригады и полки. Часть отремонтированных машин прибыла с заводов промышленности.

В ночь на 13 марта войска 3-го Белорусского фронта после перегруппировки начали бои по разгрому вражеских войск в Хейльсбергском укрепленном районе. Они выполняли задачи по ликвидации восточнопрусской группировки неприятеля.

Враг сопротивлялся неистово, но его не могли спасти ни бетонные стены дотов, ни противотанковые препятствия, ни мины, ни фаустпатроны... Сердца наших воинов переполняла жгучая ненависть к фашизму. «Вперед, на запад!» — было начертано на башнях советских танков. И фашистская группировка юго-западнее Кенигсберга была полностью разгромлена.

* * *

Весь берег залива Фришес-Хафф, где я побывал солнечным мартовским днем, представлял собой кладбище сожженных танков, автомашин, разбитых вдребезги повозок с продуктами и военным имуществом. А в нагромождениях искореженного металла — трупы гитлеровских вояк. И эта страшная картина — на протяжении нескольких километров. Возмездие настигло фашистских бандитов на их собственной земле. В самом этом факте был заложен глубокий смысл...

Ритм и напряжение нашей работы оставались прежними. Эвакуация и ремонт техники не прекращались ни днем, ни ночью. Ведь 3-му Белорусскому предстояло ликвидировать и сбросить в море оперативную группу «Земланд», а затем штурмом взять Кенигсберг.

В связи с этим надо было перебросить высвободившиеся бронетанковые части с левого крыла фронта на правое. Марш-маневр танки и самоходные орудия совершили ночью по единому [358] маршруту с переправой через реку Прегель в районе Тапиау. Отдельные танковые части проходили за ночь до ста километров. На нашу танко-техническую службу легла двойная нагрузка. Необходимо было обеспечить успех форсированного ночного марша и одновременно приложить все силы к тому, чтобы как можно быстрее восстановить поврежденные боевые машины.

Лучших инженеров, техников и мастеров мы послали с колоннами. И вот долгожданное донесение: «Все танковые бригады и полки, все самоходно-артиллерийские дивизионы своевременно прибыли в назначенные им районы». С легким сердцем доложил я об этом члену Военного совета Ивану Сергеевичу Хохлову.

— Теперь, дружок, берись за подбитые танки, — сказал он, глядя на меня покрасневшими от бессонницы глазами. — Танки сейчас нужны так, как, может быть, никогда ранее. Сам понимаешь, последний натиск. План ремонта сожми вот так. — И генерал крепко сжал правый кулак. — Военный совет берет вашу работу под неослабный контроль. Такое, дружок, принято решение. Уразумел?..

Чтобы рассказать, как работали в те дни танкисты-ремонтники, у меня не хватает слов. Их труд — выше всяких похвал. Каждые пять дней я докладывал генералу Хохлову, что и как сделано, а 5 апреля был вызван к командующему фронтом Маршалу Советского Союза Александру Михайловичу Василевскому.

Вот как это было.

Вечером 5 апреля я докладывал командующему БТ и МВ фронта генерал-полковнику А. Г. Родину о ходе ремонта танков и самоходок. Родин остался доволен результатами работы на тот день, что, откровенно говоря, не часто с ним случалось. Я собрался уходить, как вдруг зазвонил телефон.

Генерал-полковник, подняв трубку, жестом остановил меня.

— Тарасенко у меня, товарищ командующий фронтом, — сказал он своему собеседнику. — Сейчас выезжаю.

Разговор с Родиным был коротким.

— Едем к Василевскому, — взволнованно сказал генерал, и его состояние невольно передалось мне.

Быстро забежал в отдел, взял кое-какие дополнительные материалы: авось пригодятся. И мы тронулись в путь.

Маршал встретил нас посреди кабинета, приветливо поздоровался, пригласил сесть. В первый раз я видел Василевского так близко и, пока он разговаривал с Родиным, исподтишка разглядывал нового командующего фронтом.

— Теперь послушаем товарища Тарасенко, — сказал маршал, бросив на меня выразительный взгляд.

Я поднялся, но Василевский жестом дал понять, чтобы говорил сидя.

Мне было о чем сказать. За месяц с небольшим удалось восстановить 1239 танков и самоходных орудий, а кроме того, почти 370 боевых машин были эвакуированы из рек, озер и всевозможных топей. Из приведенных мною цифр следовало, что танковые [359] части как бы возродились вновь и опять представляли собой грозную силу.

Маршал поблагодарил за доклад и подчеркнул, что всегда ценил и ценит кропотливый труд танкистов-ремонтников и эвакуаторов, которые бесстрашно и энергично работают на поле боя, поддерживая живучесть боевых машин и боеспособность бронетанковых войск.

— Сейчас, — подчеркнул командующий фронтом, — когда нам не дают новых танков, одна надежда на вас. И я убежден, что вы не подведете. Так?

— Так, товарищ Маршал Советского Союза, — отчеканил я.

— Добро. Передайте, товарищ Тарасенко, всем ремонтникам мои слова и поблагодарите их от имени Военного совета за большой вклад, что они вносят в общее дело победы над фашистской армией...

Позже я несколько раз бывал на докладах у Александра Михайловича Василевского и всегда слышал от него слова признательности в адрес тружеников ремонтных частей.

* * *

Каждый из нас, от рядового до маршала, понимал, что взять крепость Кенигсберг будет трудно, так как она приспособлена к обороне даже в условиях длительной изоляции. Мало того, фашисты открыли шлюзы на реке Прегель и затопили всю ее долину, что должно было по замыслу гитлеровского командования затруднить продвижение советских войск. А кроме того, появилась еще одна довольно естественная серьезная преграда: началась весенняя распутица.

В течение нескольких дней перед штурмом наша тяжелая артиллерия вела разрушительный огонь по железобетонным укреплениям и крепостным фортам. Участились массированные налеты авиации.

Во всех корпусах и дивизиях на направлениях главного удара из различных родов войск формировались особые блокирующие и штурмовые отряды, в которые входили и небольшие танковые подразделения. Чтобы обеспечить их живучесть и боеспособность, мы сформировали специальные подвижные ремонтно-эвакуационные группы, в задачу которых входили немедленная отбуксировка поврежденных машин из зоны огневого воздействия врага и их текущий ремонт. Только текущий, все остальное брали на себя фронтовые ремэвакосредства.

Утром 6 апреля 1945 года артиллерия повела ураганный огонь по крепости. Один за другим стала наносить мощнейшие бомбовые удары авиация. Под прикрытием этой невиданной огненной бури пехотинцы, танкисты, артиллеристы, саперы, входившие в состав блокирующих и штурмовых групп, устремились на решительный штурм всей системы кенигсбергских укреплений. Началась Кенигсбергская наступательная операция.

Засевший в крепости противник оборонялся с невероятной силой. А кое-где даже пытался контратаковать. Но все было тщетно. [360]

Советские воины неудержимой лавиной обрушились на фашистскую цитадель. В небе над Кенигсбергом стало тесно от наших тяжелых бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей. А по высоким белым облакам, которые появлялись в результате мощных взрывов бомб, расходились волнообразные круги, подобно тем, что бывают на реке, если бросить в нее камень. Потом эти облака вообще исчезли — такой силы взрывы шли от земли, от серых зданий обреченной крепости.

В крепости вспыхнули большие пожары. С утра 7 апреля жаркие бои развернулись в пригородах, а затем и на улицах Кенигсберга.

— Фашистам крышка, — удовлетворенно сказал инженер-полковник Н. М. Зиновьев. Последние ночи Николай Михайлович спал урывками и непрерывно переезжал с места на место, волнуясь за подготовку к столь ответственной операции эвакуационных и ремонтных подразделений и групп.

Мы, подчиненные ему офицеры танко-технической службы, тоже все время пропадали в войсках и буквально валились с ног от усталости. Зато когда увидели, как наши мощно пошли вперед, усталости как не бывало. Именно в тот момент все, кто находился на пункте 22-го армейского Краснознаменного ремонтно-восстановительного батальона, почувствовали уверенность, что и ремонтники и эвакуаторы умело справятся со своими задачами, оправдают доверие маршала Василевского.

Так оно и было. Танкисты-ремонтники, действуя в тесном соприкосновении со штурмовыми и блокирующими группами, смело оттаскивали подбитые танки в ближайшие укрытия и быстро «залечивали» их раны.

Ремонтная рота 153-й танковой бригады работала в пяти местах. Кроме того, в бригаду были посланы три ремэвакогруппы от 125-го ОРВБ. Каждая группа имела танковый тягач и два трактора. За три дня боев они возвратили в строй двадцать одну тридцатьчетверку.

Как и прежде, пример храбрости и мастерства показывала ремрота 343-го гвардейского тяжелого танко-самоходного полка. Ее командир капитан Андрей Григорьевич Куприянов, все время находясь под орудийным и минометным обстрелом, умело руководил эвакуацией вышедших из строя самоходок. С 6 по 10 апреля силами роты и двух групп, выделенных от 295-й ПРБ фронта, удалось восстановить восемнадцать самоходных установок. Капитан Куприянов был награжден орденом Красной Звезды.

В первых боях от огня орудий и фаустников много танков пострадало в 213-й бригаде, напоровшейся на укрепленные форты. Ее боеспособность, как говорится, приближалась к нулевой отметке. Но не приблизилась. В сложных условиях, которые складывались во время уличных боев, заместитель командира бригады по технической части майор А. Н. Жилин, имея в своем распоряжении ремроту и четыре группы из роты капитана Плакатина, так организовал дело, что в течение трех суток в боевые порядки вернулось девятнадцать тридцатьчетверок. Такое даже трудно себе представить, [361] но факт остается фактом. Помнится, Жилин, как-то обронил фразу: «Очень удобны тридцатьчетверки в ремонте». И верно, Т-34 обладал не только превосходными боевыми качествами. Он был прост в производстве и ремонте. Благодаря прогрессивным техническим решениям, заложенным в конструкцию Т-34, этот танк оставался на вооружении Красной Армии с первого и до последнего дня Великой Отечественной войны.

...Начав штурм Кенигсберга 6 апреля, войска 3-го Белорусского фронта уже 9 апреля вынудили гитлеровцев капитулировать. В ночь на 10 апреля 1945 года столица нашей Родины Москва салютовала героям штурма.

Итак, Кенигсберг пал. 700 лет он был символом милитаризма и агрессии, направленных своим острием против славянских народов.

Я с трудом пробился по улицам среди завалов и разрушений. Большинство зданий горело. Над городом поднимались высоко в небо столбы дыма, а на зубчатых башнях развевались красные флаги. На стене одного из уцелевших домов я прочитал: «Мы не капитулируем!» Да, фашисты считали крепость неприступной. Взятый в плен ее комендант с горечью признал, что потрясен быстрым падением неприступных бастионов, потерей 100-тысячной армии.

В действительности же крепость обороняли более 130 тысяч гитлеровцев. Железный Бисмарк, памятник которому стоял у королевского замка, был изрешечен осколками и пулями и понуро глядел на разбитую, горевшую столицу Восточной Пруссии...

Медаль «За взятие Кенигсберга» украсила грудь многих советских воинов, в том числе и танкистов-ремонтников, действовавших в дни апрельского штурма с исключительным мужеством и сноровкой.

Закончив разгром противника в Кенигсберге, войска 3-го Белорусского фронта сразу приступили к ликвидации фашистской группировки на Земландском полуострове.

* * *

Мое повествование о славных людях, воевавших в эвакуационных и ремонтных частях, о их героических делах на Западном и 3-м Белорусском фронтах подходит к концу. Я ничего не приукрасил и ничего не присочинил. Из всех сил я старался нарисовать правдивую картину тех, теперь уже далеких грозных лет, когда танкисты-ремонтники своим надежным плечом подпирали собратьев танкистов.

Ничего, что вид моих молодых и пожилых товарищей был порой неказистый — они мало заботились о своей внешности, так как работали, не поднимая головы, в очень трудных условиях. Под свист осколков и пуль наши ремонтники натягивали гусеницы, меняли катки, латали броню... Они трудились на передовой, а оттуда, как известно, возвращаются далеко не все.

Работа была их уделом, их жизнью, их подвигом. А форму они надели только тогда, когда отремонтировали последний танк! [362]

Высокий моральный дух, крепкая спайка и разумная инициатива отличали воинов эвакуационных и ремонтных подразделений, поэтому наши бронетанковые войска всегда находились в полной боевой готовности и беспощадно крушили фашистскую нечисть.

Партия и правительство высоко оценили героизм танкистов-ремонтников нашего фронта. 22-й армейский батальон награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Красной Звезды; 118-й подвижной завод, 125-й ОРВБ, 256-й и 257-й эвакоотряды, 11-я и 69-я эвакороты, 69-й СПАМ и 105-й фронтовой склад удостоены ордена Красной Звезды.

Тысячи эвакуаторов и ремонтников награждены орденами и медалями Советского Союза.

Героически трудились воины-ремонтники всей Советской Армии. Достаточно сказать, что в период Великой Отечественной войны непосредственно на фронтах восстанавливалось более 90 процентов всех танков и САУ. Стационарные ремонтные предприятия к концу войны выполняли лишь 8 процентов объема работ по ремонту боевых машин, а заводы промышленности — только 0,2 процента!

Основную тяжесть вынесли на своих плечах войсковые и фронтовые эвакуационные и ремонтные части, которые вплотную шли за наступавшими, готовые, несмотря на шквальный огонь и жестокие бомбежки, оказывать танкистам и самоходчикам самую эффективную помощь. Делали они это блестяще, за что и снискали любовь воинов на всех фронтах... [363]