На двух плацдармах

(Записки командира пулеметной роты)

Николай Дмитриевич Прошутинский родился в городе Котлас. До Великой Отечественной войны окончил Архангельский лесотехнический институт, работал преподавателем. В армию был призван в июле 1941 года. После окончания военного училища получил назначение на должность командира взвода пулеметной роты 472-го полка 100-й стрелковой дивизии, затем командовал пулеметной ротой. Был тяжело ранен. Награжден многими орденами и медалями.

Работая над своими воспоминаниями, я как будто снова пережил все дни военного лихолетья, как будто снова находился в строю. На общем фоне героических боев за Воронеж я попытался подробнее рассказать о тех, в которых принимал непосредственное участие, рассказать о наиболее ярких боевых эпизодах, о мужестве советских воинов.

Многое забылось, конечно, но самое горькое, страшное из пережитого глубоко запало в память. Чтобы восстановить детали событий, мне пришлось немало поработать в архиве и библиотеках, побывать на местах былых сражений — в Шилове и Чижовке, поговорить с жителями, посетить школу № 34, построенную уже после войны на месте разрушенного во время боев пятиэтажного здания школы связи.

Большую помощь в подготовке рукописи мне оказал Александр Иванович Гринько — военный журналист, помогали мне также В. М. Косарев, А. А. Угрюмов и другие участники этих боев.

Мои воспоминания, посвященные светлой памяти тех, кто, не жалея крови и самой жизни, сражался с ненавистным врагом под Воронежем летом 1942 года, воскрешают малоизвестные страницы минувшей войны. Это мой долг — рассказать о тех и от имени тех, кто сам уже ничего не скажет...

По зову Родины

Весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз застала меня в городе Котлас Архангельской области, где я преподавал математику в железнодорожной средней школе № 3.

Война бурей ворвалась в нашу мирную жизнь и в один час перечеркнула все личные планы, дела и заботы. Все мысли советских людей были о том, как защитить нашу любимую Родину от коварного врага. [200]

В тот же день стало известно о мобилизации. А 8 июля 1941 года стал солдатом и я. Расставание с родными и школой было тяжким. Трудно передать словами чувства, которые в то время терзали меня. Дома оставались престарелая мать, двое братьев и сестра школьного возраста, находившиеся на моем иждивении. Никаких дополнительных средств, кроме моей учительской зарплаты, наша семья не имела. Отец умер задолго до войны.

...На перроне вокзала толпились женщины, дети, старики. Стоял сплошной гул человеческих голосов. Тут были и слезы, и рыдания, и горестное молчание, и торопливые напутствия.

Вскоре к нашему составу прицепили паровоз, вагоны качнулись, и залязгали буфера. Раздался протяжный гудок. Эшелон тронулся с места. Толпа на перроне задвигалась, послышались крики, плач. Провожавшие двинулись за составом, на ходу выкрикивая слова прощания.

А поезд, набирая скорость, отходил все дальше и дальше от платформы. Он спешил к Кирову, изредка бросая тревожные гудки встречным станциям и полустанкам. Под вечер следующего дня эшелон прибыл на станцию Кушуба, что в нескольких десятках километров западнее Вологды. Здесь в лесном лагере шло обучение новобранцев и формирование частей для отправки на фронт.

После трехмесячной начальной подготовки меня направили в город Великий Устюг. Теперь я стал курсантом Пуховичского военного пехотного училища. Курс обучения был ускоренным, предельно сжатым. Уже в начале марта 1942 года я вернулся в Кушубу младшим лейтенантом. Получил назначение на должность командира взвода 2-й пулеметной роты 472-го полка 100-й стрелковой дивизии.

Первое знакомство с подчиненными. Большинство из них девятнадцатилетние парни, рослые, плечистые, с загорелыми лицами и мозолистыми руками, в основном из сельской местности — Архангельской и Вологодской областей. Сержанты были постарше. Мне сразу приглянулся мой помкомвзвода Василий Иванович Кузнецов, родом из Котласа. В нем я почувствовал свою надежную опору. И не ошибся. Доволен я остался и командирами расчетов. Все они были вологжане. Старшим по возрасту оказался Федор Антонович Трифонов. Ему, как и мне, перевалило за тридцать. Он тоже до войны работал учителем математики. Сержанты Виталий Беляев и Михаил Погожев — комсомольцы, первый из них — комсорг роты.

Во второй половине марта во всех подразделениях полка началась планомерная боевая и политическая учеба. В соответствии с ускоренной программой обучения красноармейцы изучали материальную часть оружия, уставы, занимались строевой и физической подготовкой, ходили в поле на тактические занятия и на стрельбище. Учебный день начинался ранним утром и заканчивался поздним вечером.

Конечно, трудно было ребятам соблюдать расписанный по минутам [201] лагерный распорядок дня, выдерживать нагрузки, к которым они не привыкли в мирной жизни. Но война не давала времени на раскачку.

Условия жизни в лагере были тяжелыми: спали в землянках, питались плохо. Но никто не жаловался. Все хотели побыстрее освоить азы военной науки, чтобы скорее сразиться с ненавистным врагом.

На полевых занятиях мне не приходилось лишний раз напоминать бойцам о быстром окапывании после смены позиций. Каждый пулеметчик сразу же усвоил, что его окоп — его крепость, что отрывать окоп надо по всем правилам фортификационной науки — с площадкой, с нишами для хранения боеприпасов.

Центром воспитательной работы была рота. Большая нагрузка ложилась на агитаторов, которые имелись в каждом взводе. Они распространяли боевые листки, где рассказывалось о мужестве и взаимовыручке бойцов. Практиковались громкие читки газет, писем от родных и знакомых. С подъемом проходили комсомольские собрания роты, на которых выступали политрук, командир роты, взводные, агитаторы. Немалое место в повседневной работе с пулеметчиками занимали и политзанятия.

Уже в первые дни учебы начали раскрываться характеры людей. Мне хотелось как можно лучше знать каждого воина. Ведь предстояло вести их в бой! Воспитание бойца — самое трудное из всех человеческих дел, самое тонкое и самое глубинное. Хотя я имел за плечами некоторый опыт работы с людьми — три года преподавал математику в Лимендском речном техникуме и четыре года в средней школе, но там были подростки и дети, а здесь юноши, имевшие уже некоторый житейский опыт. Да и готовить их приходилось не к обычной трудовой деятельности, а к смертельной схватке с врагом.

Долгое время загадкой для меня оставался подносчик патронов Иннокентий Иванов. Он был молчалив, замкнут, но иногда без всякой видимой причины взрывался, грубил, вступал в спор. Иннокентий первым стал получать наряды вне очереди от старшины роты Мальцева. Оказалось, что Иннокентий воспитывался в детском доме, не помнит ни отца ни матери. Когда я узнал об этом, мне многое стало понятным в его поведении.

Если восемнадцатилетнему красноармейцу Иванову мешали в службе его мальчишеские выходки, то пулеметчику Рыжкову, или «папаше», как его называли товарищи, помехой оказался возраст. Модест Андрианович был самым старшим во взводе, глава большой семьи. Его старшего сына еще до войны призвали в армию, и он где-то теперь воевал.

Первое время я действовал, наверное, не всегда уверенно и разумно. И тут мне на помощь приходили командир роты лейтенант Белохвостов, политрук Гаршин, парторг Уланов и другие. Находил время для бесед со взводными и комбат Савельев, которого в батальоне все очень любили. Выше среднего роста, сложен атлетически, лицо умное, энергичное, волевое. Его уверенная походка, [202] строгий, проницательный взгляд выдавали в нем кадрового военного. Всем нам очень хотелось хоть чем-то походить на него.

Праздник 1 Мая стал для нас днем принятия присяги. В честь этого в полках прошли парады. А 3 мая состоялось дивизионное построение. Пришли шефы. Секретарь Вологодского обкома ВКП(б) В. И. Связев вручил командиру дивизии полковнику Ф. И. Перхоровичу Красное знамя обкома партии и облисполкома.

В мае и июне мы участвовали в батальонных, полковых и дивизионных тактических учениях. А 9 июля 1942 года горнисты протрубили боевую тревогу. Полки построились и двинулись к станциям Кипелово и Кушуба. Там мы погрузились в эшелоны.

Во второй половине дня 12 июля наш состав из длинного ряда вагонов-теплушек и открытых платформ отошел от станции Кушуба. В теплушках — красноармейцы и командиры, на платформах — боевая техника.

Вскоре эшелон проследовал через Вологду. Промелькнули Ярославль, Москва, Рязань, Мичуринск, Грязи. На станции Графской мы впервые увидели следы войны: разбитые и сожженные вагоны, разрушенные здания, многочисленные воронки. В пути следования вражеской бомбежке подвергались не раз и мы.

Добраться до Воронежа по железной дороге было невозможно — в городе шли ожесточенные бои и подъездные пути были разбиты. Поэтому наш состав свернул с основной магистрали влево и двинулся по железнодорожной ветке к станции Анна, что в восьмидесяти километрах юго-восточнее Воронежа. Мы прибыли туда ранним утром 19 июля 1942 года. Раздалась команда:

— Разгружа-аться! Взять оружие и вещмешки! Выходить строиться!

Все вокруг пришло в движение. Выпрыгивали из теплушек красноармейцы, съезжали по настилам машины, орудия, минометы, выгружались ящики с боеприпасами и продуктами.

Наш батальон получил задачу форсированным маршем прибыть к исходу дня 20 июля в пункт сосредоточения — Ермоловку. Чем дальше отходили от станции, тем быстрее шли и громче раздавались команды: «Подтянись!», «Шире шаг!».

На одном из привалов в наш взвод зашел политрук Паршин. Пулеметчики обрадовались его приходу, окружили, забросали вопросами: «Куда идем?», «Где противник?», «Когда начнутся бои?», «Какова обстановка на нашем фронте?». Политрук обстоятельно отвечал на все вопросы. И вдруг над нами появились «юнкерсы». Сделав круг над лесом, они приняли боевой порядок и начали прочесывать из пулеметов опушку леса, где расположился на кратковременный отдых наш батальон.

— Рассредоточиться! — громко приказал политрук.

Бойцы бросились кто куда, попадали на землю. Именно тогда я, пожалуй, впервые понял, что значит быстрота командирского мышления. К счастью, все обошлось благополучно. Батальон продолжал свой путь на запад. Тяжело ступая, молча шли по пыльной грунтовой дороге стрелки, пулеметчики, минометчики. У каждого [203] за плечами винтовка или автомат, за спиной вещмешок, набитый патронами и гранатами, сбоку — противогаз, котелок, лопатка, фляга. Лица бойцов хмурые, сосредоточенные, очень усталые. Губы потрескались. Гимнастерки мокрые от пота, ноги гудят, тело ноет от усталости.

После шестидесятикилометрового марша к переднему краю в ночь на 22 июля полк сосредоточился недалеко от станции Масловка, юго-восточнее Воронежа. Километрах в трех западнее гремели орудия. Там, за рекой Воронеж, у села Шилово, вела бой 111-я отдельная стрелковая бригада, захватившая небольшой плацдарм. Наш полк шел на помощь защитникам шиловского плацдарма.

Во второй половине дня 24 июля батальон прибыл на северную окраину деревни Таврово и стал готовиться к переправе через реку.

Пулеметная рота, находясь на левом фланге батальона, заняла оборону как раз напротив села Шилово, находившегося в девяти километрах южнее Воронежа.

Стояла теплая, тихая летняя ночь. Небо сплошь было усеяно яркими, лучистыми звездами. Где-то совсем близко стрекотали самолеты У-2. Противник пускал в небо осветительные ракеты.

Выставив посты, остальным бойцам разрешил спать. Мне не давали покоя мысли о скором наступлении. «Все ли у нас в порядке? Как покажет себя в бою мой взвод?» Я присел на бревно и, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, стал вспоминать свою довоенную жизнь. Вспомнил родной дом... Обыкновенная изба, рубленная из сосны, неширокая деревенская улица Мартемьяновская, поля-лоскутки, грибные леса. Вспомнил, как мы трудились на сенокосе с раннего утра и до позднего вечера, как, бывало, в пору молотьбы спал я с братьями на гумне, чтобы начать выколачивать снопы еще до восхода солнца. Предавшись этим сладким воспоминаниям, не заметил, как уснул. Разбудили меня тяжелые шаги, приближавшиеся со стороны реки. Под косогором послышался хруст сухих веток, шелест травы. Быстро достал из кобуры пистолет. Спустя минуту увидел, как кто-то начал карабкаться вверх по прибрежной круче.

— Стой! Стрелять буду!

— Это я, товарищ младший лейтенант, Иванов. Ходил за водой к реке. Извините. Думал, никто не заметит.

И тут возле нас появился командир пулеметной роты лейтенант Белохвостов. Пришлось рассказать Никифору Ивановичу все, как было. Ротный пожурил Иванова и сказал мне:

— Силы надо беречь, а вы не спите.

Когда Иннокентий ушел, мы с командиром роты присели на бревно.

— Комбат приказал мне этой ночью с группой бойцов переправиться на западный берег реки, — сказал Белохвостов, — установить связь с бригадой и 25 июля вернуться обратно. Во время моего отсутствия роту возглавишь ты. [204]

Он произнес это тоном, не допускающим возражений. Минуту помолчали, потом по-мужски обнялись...

В полночь противник открыл огонь. Видимо, он заметил группу Белохвостова, которая двигалась к реке по открытой заболоченной пойме, заросшей высокой травой. Позднее мы узнали, что мало кто из группы уцелел.

После обстрела низины гитлеровцы перенесли огонь на позиции нашего батальона. Минометчики открыли ответный огонь по Шилову. Кругом все грохотало, свистело. Казалось, этому не будет конца. А как потом выяснилось, обстрел длился всего десять минут. Что ж, для новичков и минуты такие кажутся часами... Ко мне подошел комбат.

— Как самочувствие, товарищ младший лейтенант? Есть потери? — спросил он.

— Два бойца легко ранены, самочувствие нормальное, — ответил я.

Комбат посмотрел в сторону реки, на Шилово, потом резко повернулся ко мне и сказал:

— Командир вашей роты лейтенант Белохвостов тяжело ранен, отправлен в медсанбат. Приказываю роту возглавить вам.

— Есть, принять пулеметную роту, товарищ старший лейтенант!

— Ну, тогда действуйте! А взвод передайте сержанту Кузнецову. Желаю успеха!

И комбат ушел в другие подразделения. Сознаюсь, это назначение было для меня очень неожиданным, и я даже немного растерялся. Ведь теперь у меня под командованием рота. Надо идти в другие взводы, знакомиться с людьми.

Стою на крутом обрыве у окопа Кузнецова и в бинокль рассматриваю противоположный берег. Село Шилово находится на вершине холма, у подножия которого — низина с редким кустарником. Северо-западнее и западнее ее — лесистые возвышенности. Где-то в той низине сражаются воины 111-й бригады.

Подошел политрук Паршин, принес свежие газеты.

— Поздравляю с повышением! — сказал он. — Вижу, озабочен. Ничего, со временем привыкнешь к роте, и дело пойдет. Главное — не робей!

Я передал Александру Васильевичу заявление о приеме меня кандидатом в члены ВКП(б) и три рекомендации, одна из которых была его.

Во второй половине дня 25 июля нас с политруком вызвали в штаб батальона. Комбат огласил боевой приказ:

— В ночь на 26 июля 1942 года переправиться через реку Воронеж, севернее Таврово, восточнее Шилово и с рассветом 26 июля, обходя Шилово с севера и северо-востока, овладеть районом высота 161,9, Шилово.

Перед каждой ротой комбат поставил задачу, дал указания о порядке выдвижения к переправе, о самой переправе через реку, о занятии рубежа для атаки. [205]

Вернувшись из штаба батальона в роту, я собрал взводных и перед каждым из них поставил конкретную задачу. Старшине Мальцеву, усатому, уже немолодому мужчине, приказал проверить у бойцов обмундирование и подгонку снаряжения, выдать им двухдневный сухой паек, патроны и гранаты. Мальцев отлично знал свое дело и относился к нему не только добросовестно, но и с любовью.

К 9 часам вечера наша пулеметная рота была в полной боевой готовности. Солнце уже село, и последний его красный отблеск угасал где-то далеко на западе. Сумерки сгущались. Окружавшие предметы теряли свои формы, становились расплывчатыми. Казалось, над всем миром висит тревожная фронтовая тишина...

Рота построилась в назначенном месте, и мы провели короткий митинг. Первым перед пулеметчиками выступил комсорг роты сержант Беляев.

— Мы дали клятву, — сказал он, — до последнего дыхания быть верными своей Родине, защищать ее мужественно и умело, не щадя своей крови и самой жизни для полной победы над врагом. Пришло время выполнить эту клятву. И мы ее выполним!

С коротким напутственным словом выступили политрук Паршин, парторг Уланов и я.

Взошла луна. С немецких позиций взлетали ракеты. В небе безмолвно перемигивались звезды.

И вдруг, разрезая тьму, ввысь взвилась красная ракета. Это сигнал к наступлению.

Спустившись с косогора, батальон подошел вплотную к реке. Там хозяйничали войны 23-го понтонно-мостового батальона 206-й стрелковой дивизии. Они нам и показали дорогу к переправе.

Приняв боевой порядок, наша рота зашагала по заболоченной пойме реки Воронеж к переправе. Противник вёл редкий минометный огонь.

Пулеметчики были нагружены до предела. Они несли девять станковых пулеметов, боевой запас патронов и гранат. Соблюдая осторожность, бойцы подменяли один другого, перекладывая с плеч на плечи особенно тяжелый груз.

Вот и место переправы. На воде у берега лодки и плоты. Правее их, метрах в двадцати, — узкий штурмовой мостик из бревен, наполовину затопленный водой. Нашей роте, приказали переправляться через реку по этому мостику.

Не теряя времени, двинулись по скользкому и зыбкому настилу. Бойцы шли с интервалом в два-три метра, неся на себе двухпудовые станки «максима».

Пришла пора по мостику идти и мне. Взяв в руки длинный шест, медленно двинулся по настилу. И вдруг вблизи разорвалась вражеская мина. Я поскользнулся и чуть было не упал в воду. Шест помог мне удержаться на мостике. А вот Пыпин очутился в воде, успев оставить на мостике станок «максима». Ухватившись за [206] бревно, он с большим трудом держался на поверхности, течение затягивало его под мост. На помощь ему бросился Миронов. Он помог Пыпину выбраться на мостик. Таких эпизодов при переправе было немало, но, к счастью, все обошлось благополучно.

На шиловском плацдарме

Вскоре рота в полном составе уже была на западном берегу реки. Продвинувшись вглубь метров на сто и достигнув небольшой песчаной возвышенности, пулеметчики заняли оборону. Это было в восьмистах метрах северо-восточнее села Шилово. Наш батальон, находясь на левом фланге полка, занял окопы и траншеи, оставленные воинами 111-й стрелковой бригады, действовавшей теперь где-то впереди нас.

Пулеметчики быстро установили «максимы», замаскировали их, кое-где углубили и расчистили окопы, траншеи, щели. За лесом у Дона изредка раздавались глухие одиночные орудийные выстрелы, чьи — неизвестно.

Неужели фашисты не заметили нас? А может, обнаружили и ждут, чтобы расстрелять, как только рассветет?

Подошел связной комбата. Он передал его распоряжение выставить посты, а остальным отдыхать с оружием в руках.

Уже шла вторая половина ночи, но большинство пулеметчиков не спали. Одни осторожно ходили возле своих окопов, другие сидели в них, полушепотом о чем-то разговаривая.

— Видать, крепко дрались здесь, — произнес сержант Кузнецов, подойдя ко мне. — Вся земля изрыта снарядами да минами.

— Да, нелегко было воинам 111-й бригады завоевать этот крошечный плацдарм, — включился в разговор политрук Паршин. — Да и нам, очевидно, будет трудненько его расширять и удерживать.

— Совершенно верно. Бои за плацдарм предстоят тяжелые. Почти всегда такие схватки отличаются особой ожесточенностью и упорством, — поддержал политрука начальник штаба батальона Александр Сергеевич Правдин, пришедший к нам в роту, чтобы поинтересоваться готовностью подразделения к боям.

К нам подошли младший лейтенант Агафонов, сержант Трифонов, младшие сержанты Глушков, Журавлев, красноармейцы Осипов и Ефимовский.

Вскоре появились саперы. Разбившись на небольшие группы, они отправились к селу Шилово, около которого были минные поля и проволочные заграждения.

Близился рассвет. Звезды бледнели и гасли, растворяясь в светлеющем небе. Со стороны реки тянуло прохладой, над траншеями и окопами плыл предрассветный туман.

В эту тревожную ночь мне не удалось даже вздремнуть. Ох как же тяжелы минуты ожидания боя! Мне казалось, что я что-то еще не сделал, что-то не предусмотрел... [207]

С рассветом фашисты начали обработку нашего переднего края. Сначала появились «мессершмитты». Они на малой высоте пронеслись над нами, строча из пулеметов. Потом немцы открыли стрельбу из орудий и минометов. Воздух загудел от резкого воя мин и грохота разрывов снарядов. Я как-то сжался, вобрал голову в плечи. На зубах скрипел песок, за воротом было полно земли. Казалось, вот-вот в меня вопьется раскаленный кусок металла. Гитлеровцы не жалели ни мин, ни снарядов. Какое-то время из окопа нельзя было высунуть головы.

Вскоре наши минометчики и артиллеристы открыли ответный огонь. В небе послышался нарастающий гул самолетов. Подняв голову, мы увидели краснозвездные «илы», летевшие на штурмовку вражеских позиций. Сердце радостно забилось. Настроение поднялось. И тут по цепочке передалась команда:

— Приготовиться к атаке!

Для многих из нас эта атака будет первой, а для некоторых, возможно, и последней. Сердце гулко стучит в груди. Стараюсь не показывать свое волнение подчиненным. Через некоторое время раздается долгожданная команда:

— Вперед, в атаку!

Первой поднялась 6-я стрелковая рота лейтенанта Шутова. Ее поддерживали огнем два станковых пулемета из взвода младшего лейтенанта Агафонова.

Сделала стремительный рывок вперед и 5-я стрелковая рота, находившаяся на правом фланге батальона. Ее вели в бой лейтенант Бояркин и политрук Чебоксаров. Атаку поддерживал пулеметный взвод лейтенанта Мохова.

4-я стрелковая рота, находившаяся в центре батальона, продолжала оставаться в своих окопах. С ней был пулеметный взвод сержанта Кузнецова.

Наш батальон наступал на левом фланге полка вдоль реки Воронеж, северо-восточнее Шилова. Два других батальона двигались на Шилово в обход с севера, вдоль опушки леса, тянувшегося по скатам высот.

Перед фронтом нашего батальона высился крутой холм, на склонах которого росли молодые дубы. Многие пулеметные точки противник оборудовал прямо под их корнями. Продвижение шло очень медленно. Гитлеровцы вели огонь из пулеметов, минометов, орудий.

В лесистой местности за каждым кустом, корягой, деревом таится опасность. Тут мало быть храбрым, решительным. Надо еще и уметь читать азбуку леса, быть хорошо натренированным, бдительным и осмотрительным.

Пробившись с боем через дубняк, росший в низине, стрелковые подразделения вышли на открытую местность. Шквальный огонь со всех сторон заставил нас прижаться к земле. Мы оказались намного ниже гитлеровцев, засевших на вершине холма в траншеях и окопах, и были видны им как на ладони: расстреливай в упор любого бойца или командира. [208]

Наши минометчики и артиллеристы усилили огонь по врагу. Стрелки и пулеметчики пытались наспех окапываться и тоже вести огонь.

Вскоре гитлеровцы предприняли контратаку. Выскочив из окопов, траншей и укрытий, они, что-то гортанно крича, бросились прямо на нас, прижав автоматы к животу. Открыв беспорядочный огонь, фашисты короткими перебежками стали спускаться по скату холма. Их небольшие группы надвигались на нас волнами — бежали, шли, ползли.

Обстановка усложнялась с каждой минутой. Она требовала быстрых и точных решений, безошибочных действий. Нервы напряглись до предела. Рядом со мной были Ефимовский и Кузнецов. Чувствую на себе их вопросительные взгляды.

Вот гитлеровцы уже совсем близко. Отчетливо видны их потные, грязные, распаленные зноем и злобой лица, затянутые у подбородков ремешки туполобых касок с рожками, блестящие бляхи на ремнях.

Принимаю решение открыть огонь и тут вижу — по траншее к нам бежит комбат и что есть силы кричит:

— Огонь из всех видов оружия!

Первыми застрочили станковые пулеметы сержанта Погожева и младших сержантов Рассохина и Синицына.

Наводчик Рафаил Журавлев стрелял по гитлеровцам в упор с близкого расстояния, Синицын и Рассохин вели перекрестный огонь. Даже в грохоте боя можно было отличить почерк каждого из них. Синицын выбирал цель спокойно и стрелял ровными длинными очередями. Журавлев — тот чрезмерно горяч. С первых же минут боя его охватывал азарт. Рафаил отлично знал, что так нельзя, но что поделаешь, когда от злости у него вскипала кровь... По его лицу текли струйки грязного пота. Зло искрились черные быстрые глаза. Этот, казалось, медлительный парень, с широкими крепкими плечами и сильными загорелыми руками, в бою становился просто неузнаваемым. Журавлев был вторым номером в расчете сержанта Погожева, но, когда ранило наводчика младшего сержанта Глушкова, Рафаил заменил его, а подносчик патронов красноармеец Александр Шевелев стал вторым номером расчета. Все трое — Погожев, Журавлев и Шевелев — были комсомольцами, одногодками, 1923 года рождения, все трое из Тарногского района Вологодской области.

Часть батальонных и полковых орудий была передвинута в боевые порядки стрелковых рот для стрельбы прямой наводкой. Контратака противника захлебнулась. Фашисты стали отходить, оставляя на поле боя убитых и раненых. И тут комбат поднял роты в атаку.

— Вперед, товарищи! — сорвавшимся голосом закричал он. — Занять вражеские окопы!

— Ура-а-а! — яростно покатилось от взвода к взводу по всей линии атаки.

Не выдержав нашего натиска, гитлеровцы побежали к своим [209] окопам и траншеям, до которых было не более ста метров. Нам следовало опередить их.

Вот уже рядом траншеи. Еще рывок — и мы будем там. Но немцам удалось чуть раньше достичь их. С ходу они прыгают в траншеи и открывают бешеный огонь из автоматов. А наши солдаты продолжают бежать. Некоторые уже ворвались в траншеи. Там начались рукопашные схватки. Теперь успех решали не выстрелы и разрывы гранат — в тесноте легко задеть своих, — а удары прикладом, штыком и даже саперной лопаткой.

В одной из траншей в трудное положение попал пулеметчик Саша Шевелев. На него напали двое гитлеровцев. Один из них пнул Сашу ногой в живот, а другой уже замахнулся прикладом. Но крепкий вологжанин молниеносно среагировал на действия врагов. Резким рывком он сбил одного фашиста с ног и, мигом обернувшись, кинулся на другого. Немец оказался сильным и опытным. Но и Саша Шевелев ни в чем не уступал ему. Однако уже поднялся на ноги первый гитлеровец. И тут к Шевелеву подоспело подкрепление — Модест Рыжков, его земляк. Увесистые кулаки Рыжкова работали, словно молоты. Вдвоем они быстро управились с немцами. Как дороги бывают в бою эти мгновения. Несколько секунд — и Рыжков успел помочь своему товарищу в этой неравной схватке.

Приказ комбата был выполнен: мы захватили вражеские окопы у подножия высоты и приблизились к Шилову метров на двести пятьдесят. Батальон перешел к обороне и стал закрепляться на достигнутом рубеже.

Наступило некоторое затишье. Мы уточняли потери, отправляли тяжелораненых в медсанбат. Легкораненым тут же, на месте, оказывалась помощь, и они оставались в строю.

В нашей роте убитых было пятеро. Хоронили молча. Закрыли глаза погибшим, застегнули на все пуговицы гимнастерки, поправили волосы, поглубже надели пилотки и уложили всех рядышком на дно просторного окопа, на дубовые ветки. Молча, стиснув зубы, постояли над могилой, прощаясь с товарищами. Сверху набросали веток, листьев дуба, травы и засыпали землей. В холмик воткнули дощечку с фамилиями погибших и небольшую дубовую ветку. Медальончики положил в свою сумку политрук Паршин. Мы поклялись отомстить врагам за смерть друзей. Да, нелегко нам достались эти окопы и траншеи у подножия высоты...

Прошли первые, самые трудные, часы пребывания на переднем крае. Обладая лишь минимальными военными знаниями и совершенно не имея боевого опыта, все мы не сразу научились применять на практике свою небогатую теоретическую подготовку и на первых порах не всегда действовали уверенно и разумно. Но война такая школа, в которой человек любой мирной профессии очень быстро становится заправским солдатом. Так было и с нами. Куда-то на задний план отодвинулось чувство страха, в действиях людей появилась уверенность. Они начали яснее понимать суровые законы [210] боя, лучше использовать их в интересах поставленных перед взводом, ротой и батальоном задач.

Мы столкнулись с опытным и коварным врагом, ощутили на себе его силу. Но мы убедились и в том, что немецкие солдаты могут быть битыми и побежденными. Первый бой — боевое крещение, — как первая любовь, не забывается никогда...

Первая победа... Как желанна и дорога она для солдата! И какая буйная радость охватывает человека, когда он впервые, по-настоящему сойдясь с врагом, осознает свою силу и силой оружия, руками своими останавливает смерть.

...Появилась «рама». Она долго гудела над головой, то снижаясь, то поднимаясь круто вверх, словно ястреб, высматривающий добычу. Неуклюжий двухфюзеляжный самолет-разведчик нахально осматривал наши позиции. Покружившись над нами, он улетел в сторону Шилова.

— Не зря летала «рама», — сказал политрук Паршин. — Наверняка немцы что-то замышляют. Похоже, собираются с духом, чтобы начать атаку.

В нашей роте появился комбат Савельев.

— Здорово, герои! — спрыгнув в окоп к пулеметчикам, сказал он. — Ваше мужество и упорство сделали свое дело. Благодарю!

Вскоре фашисты начали обстрел наших позиций. Мы стоим с комбатом в траншее и наблюдаем за действиями противника. Чувствуется, что гитлеровцы вот-вот бросятся в атаку. В редком дубняке уже мелькают фашистские каски, пестрые плащ-накидки и маскхалаты. По скату высоты стали бить наши батареи. Позиции противника утонули в дыму и огне.

Пришел старшина роты Мальцев. За плечами у него вещевой мешок, набитый патронами и гранатами, а в каждой руке по ведру воды. И как раз кстати. Жажда мучила нас, а жара, дым и пыль удесятеряли эти мучения. Раскаленный воздух, словно огнем, жег легкие при каждом вдохе. Во флягах воды не было, ее «выпили» «максимы». Боеприпасы тоже были на исходе.

В 14 часов наш полк возобновил наступление. Комбат Савельев ввел в бой три стрелковые роты. Под огнем противника бойцы по-пластунски стали взбираться по скату высоты, изрезанной траншеями, ходами сообщения, насыщенной пулеметными точками.

В крайне тяжелое положение попала 6-я рота лейтенанта Шутова. Она вырвалась вперед и вскоре оказалась отрезанной от основных сил батальона. По приказу комбата я перебросил на левый фланг, на помощь 6-й роте, расчет сержанта Погожева.

Зажав в тиски роту лейтенанта Шутова, противник стремился уничтожить ее. Расчет Погожева прибыл вовремя. Незаметно заняв позицию на бугорке, он неожиданно для немцев открыл огонь. Рафаил Журавлев бил с близкого расстояния. Фашисты ему были видны как на ладони. Стучал и станковый пулемет сержанта Шеметова, находившийся в окружении. Гитлеровцы заметались по полю в поисках укрытия, а вскоре стали отходить. Вражеское кольцо [211] разомкнулось. По приказу комбата 6-я рота отошла назад метров на пятьдесят и стала закрепляться на новом рубеже.

Отход роты прикрывал огнем расчет сержанта Погожева. Пулеметчики задержались на своей позиции, и фашисты мигом окружили их. Журавлев вел огонь из «максима», а сержант Погожев и Саша Шевелев, находившиеся чуть поодаль, стреляли из автоматов. Гитлеровцы подползали все ближе. Вдруг пулемет Журавлева замолчал, кончились патроны. Рафаил с пулеметом отодвинулся к ребятам. Взяв гранаты, все трое с тревогой следили за вражескими автоматчиками.

Поняв, что с пулеметом что-то случилось, гитлеровцы вскочили и бросились к расчету, видимо решив взять наших бойцов живыми. Ребята встретили фашистов гранатами. Две атаки отбили отважные пулеметчики. Когда у них осталось лишь по одной гранате, огонь открыл подоспевший расчет сержанта Беляева. Вскоре к расчету сержанта Погожева пробились бойцы 5-й стрелковой роты Григорий Андреев, Иван Семгин и Василий Тарасов. Они принесли патроны и гранаты.

В этот же день наши штурмовики нанесли мощный удар по селу Шилово и юго-восточным скатам высот. Создалась благоприятная обстановка для возобновления наступления. И лейтенант Шутов поднял роту в атаку. С криком: «Вперед, товарищи! За Родину! Ура-а-а!» — он первым выскочил из укрытия с пистолетом в руке. И опять с этой ротой были пулеметные расчеты сержантов Погожева и Шеметова и младшего сержанта Рассохина.

6-я стрелковая рота теперь уже действовала вместе с другими ротами батальона. Расчет сержанта Погожева вернулся в свой взвод и стал поддерживать атаку 4-й стрелковой роты. Как позднее выяснилось, при возвращении в свою роту погибли Василий Иванович Тарасов и Иван Данилович Семгин. Первый из них — воспитанник детского дома города Великий Устюг, а второй уроженец Котласа. Наши ребята сильно переживали гибель товарищей, пришедших на помощь расчету Погожева в критический момент.

Противник продолжал сопротивляться изо всех сил. Гитлеровцы забрасывали нас гранатами, вели огонь из всех видов стрелкового оружия. Продвигаться вперед становилось все труднее. Мы несли большие потери, а немцы вводили в бой все новые и новые силы.

И вдруг где-то сзади, за деревней Таврово, вспыхнуло зарево. Раздался прерывистый грохот. Над нами стремительно пронеслись реактивные снаряды с длинными огненными хвостами. Разорвались они в глубине обороны противника.

— «Катюши», «Катюши»! — радостно кричали пулеметчики, впервые увидевшие это грандиозное зрелище.

Однако гитлеровцы не успокоились. Их контратаки следовали одна за другой. Фашисты, видимо, решили во что бы то ни стало выбить нас из окопов и траншей, только что оставленных ими, и отбросить обратно в низину. Но батальон удерживал свои позиции.

Лишь поздно вечером наступило затишье. За целый день нам удалось приблизиться к селу Шилово всего на двести пятьдесят [212] метров. Много это или мало? На войне порой и несколько шагов вперед многого стоят. А мы выбили гитлеровцев из их окопов и траншей, заняли более выгодное положение на подступах к Шилову. Но самый, пожалуй, важный итог того дня — это то, что советские воины с честью приняли боевое крещение.

Отбросить противника к селу лобовой атакой, без достаточной поддержки артиллерии и авиации, вряд ли было возможно. Гитлеровцы оборонялись упорно, часто переходили в контратаки, имели хорошо организованную систему огня. В воздухе господствовала вражеская авиация. Большое преимущество давало немцам и более выгодное тактическое положение.

Страшным был тот первый день на шиловском плацдарме. Мы находились словно в кромешном аду. Боялись — да, но не трусили. Дрались в полную меру своих сил за родной дом, за народ наш.

Полночь. Бойцы приводили в порядок оружие, перевязывали раны, хоронили погибших друзей. Мы с лейтенантом Правдиным обошли подразделения, побеседовали с людьми. Потом он пошел в штаб батальона, а я — на свой командный пункт. Там встретился с политруком Паршиным. Давно уже перевалило за полночь. Но мы с Александром Васильевичем все-таки решили немного перекусить. Целый день не ели и не чувствовали голода. Не до того было.

Расположившись на бруствере окопа, достали провиант. И тут вдруг взвилась желтая ракета, прогремели взрывы нескольких гранат, раздались автоматные очереди. Как выяснилось, на пост Миронова и Белова напали вражеские разведчики, намереваясь захватить их живыми. Но наши ребята были начеку. Они вовремя заметили гитлеровцев, открыли по ним огонь, бросили несколько гранат и заставили их отступить.

Остаток ночи я провел в хлопотах: проверял посты, расстановку станковых пулеметов, наличие боеприпасов, держал постоянную связь через посыльных со штабом батальона, соседними стрелковыми ротами. Всю ночь рядом со мной был и политрук Паршин. Я с благодарностью думал об этом скромном, очень ответственном человеке. Он поспевал буквально везде, умел подбодрить уставших, вернуть силу духа дрогнувшим на миг, бросить зовущий на подвиг клич.

Александр Васильевич родился в 1905 году в крестьянской семье. До войны работал в Архангельской области инструктором Красноборского райкома ВКП(б). Неторопливый в движениях, с окающей речью, он для всех был близким, незаменимым человеком.

С рассветом 27 июля, после двадцатиминутной артиллерийской подготовки и залпа реактивных минометов, наш полк перешел в наступление. Дружно поднявшись в атаку, стрелковые подразделения батальона начали взбираться по скату высоты, преодолевая сильное сопротивление противника. Перед батальоном стояла задача: выбить немцев из второй линии траншей.

По вражеским позициям бьют наши минометы, батальонные и полковые пушки. Пулеметчики, непрерывно меняя огневые позиции, поливают гитлеровцев свинцом. Ближе всех ко мне находились станковые пулеметы Беляева и Шарыпова. Внезапно пулемет Шарыпова [213] умолк. Я бросился к нему на помощь. Вскоре неисправность была устранена, и Шарыпов продолжал вести огонь.

На участке 4-й стрелковой роты создалась крайне тяжелая обстановка. Огонь из вражеского дзота прижал роту к земле. Невозможно было поднять головы. По неприятельской огневой точке ударил пулемет Журавлева. Но он не мог поразить цель. Били по дзоту и наши минометчики, и тоже безрезультатно. И тут выдвинулись на прямую наводку две пушки-сорокапятки. Они стали посылать в дзот снаряд за снарядом. Вскоре он замолчал, и 4-я стрелковая рота начала вновь продвигаться вверх по склону высоты. И тут гитлеровцы предприняли контратаку.

— Журавлев, вперед! Занять бугорок! — охрипшим голосом кричит сержант Кузнецов.

Рафаил тащит станковый пулемет к небольшому холмику у дуба. За ним ползут Шевелев и сержант Погожев. В руках у каждого по две коробки с лентами, за плечами по сумке с гранатами. Когда до выбранного места оставалось метров пятьдесят, оттуда ударил немецкий пулемет. Журавлев прижался к земле, прильнул к «максиму» и дал очередь по огневой точке врага. Саша Шевелев, оставив коробки с лентами Погожеву, с гранатой в руке пополз к фашистскому пулемету. С расстояния пятнадцати метров он бросил гранату. Взрыв. Вражеский пулемет замолчал. Саша вскочил на ноги и бросился вперед, ведя огонь из автомата. Но вскоре он упал, сраженный вражеской пулей.

Журавлев кинулся вперед, таща за собой «максим». Рядом с ним Михаил Погожев. Достигнув дуба, они установили пулемет и сразу же открыли огонь. Вскоре сюда пробрались Александр Белов и Валентин Осипов с коробками лент. Непрерывно вели огонь станковые пулеметы Николая Рассохина и Шарыпова. Сержант Погожев стрелял из трофейного пулемета. Четко и слаженно работали огневые расчеты. Все понимали, как важно выстоять.

Наступил критический момент боя. До сближения с врагом оставалось не более ста метров. Вместе с наступающими стрелками двигались бронебойщики, взвод 45-миллиметровых орудий. Артиллеристы из одного орудия вели огонь, другое в это время подтягивали вперед. Прямой наводкой они били по огневым точкам противника, а при необходимости и по пехоте. В эти минуты никто из нас не думал об опасности. Велико было стремление бойцов быстрее разгромить врага. Все двигались вперед в неудержимом порыве, даже раненые оставались в строю.

Цепи кое-где уже сошлись, изломались — схлестнулись вплотную. Гитлеровцы наращивали силы, а у нас подкрепления не было. Оставив в расчетах по два человека, ринулись на врага и пулеметчики.

Мы с политруком вначале были вместе, а затем потеряли друг друга из виду. Я замечал около себя то пулеметчиков, то стрелков. Один орудовал прикладом, другой штыком, третий палил из автомата. Все решали мгновения. Я не слышал ни стрельбы, ни свиста [214] пуль, но отчетливо ощущал тяжелое дыхание бегущего рядом бойца. Каждый сражался в полную меру своих сил.

В рукопашном бою мы дрались маленькими группами — от трех до пяти человек. И снова бежали вперед. Таков неумолимый закон атаки: все должны двигаться только вперед, стремительно и не отставать.

Не выдержав нашего натиска, гитлеровцы стали отходить. Но вскоре к ним подошли свежие силы, и фашисты пошли в контратаку. Продолжать эту схватку с численно превосходившим противником было, пожалуй, бессмысленно. И командир полка приказал отойти на исходные позиции.

Сколько людей погибло в этот день в нашей пулеметной роте, и каких людей! Тяжело было у меня на душе...

После пятичасового боя в полдень наступило затишье. В такой час немцы обычно не воюют.

Пулемет Рафаила Журавлева нагрелся до предела: в ребристом кожухе клокотала вода, из пароотводной трубки с шипением вырывался пар. Возле «максима» весь в поту сидел его хозяин. По лицу текли струйки пота.

— Сержант, взгляни-ка, — тихо обратился к Погожеву Рафаил и расстегнул ворот гимнастерки.

Погожев склонился над Журавлевым.

— Ты же ранен! — взволнованно сказал он. — Но, кажется, пуля прошла навылет. Сейчас перевяжем, и все будет в порядке.

Рафаил будто не чувствовал боли. Он был очень возбужден. Все время вспоминал Сашу Шевелева, с которым они были из одного, Тарногского района. У Саши дома остались мать и пять сестер, все моложе его. Отец погиб в марте 1942 года, под Ленинградом.

В нашей роте появился военком батальона Гриншпун. Средних лет, небольшого роста, продолговатое смуглое лицо, кустистые черные брови, небольшая горбинка на носу — словом, легко запоминающаяся внешность. Он поинтересовался настроением бойцов, сказал, что наши части сковывают немалые силы противника, которые так пригодились бы ему в боях под Сталинградом.

До позднего вечера мы отражали яростные атаки гитлеровцев и не продвинулись больше ни на один метр. В этот день у нас не раз появлялся комбат Савельев. Он не любил сидеть на месте, переходил из роты в роту, подбадривал бойцов, подсказывал командирам, как лучше действовать. Человек заботливой и беспокойной души, твердого характера, Александр Дмитриевич отличался исключительной смелостью. Он не терялся в любой обстановке, умел вселить в людей веру в успех, поднять настроение. Его решения были быстры и верны. Бойцы уважали и любили своего комбата.

Снаряды и мины рвались на брустверах и в окопах. Пороховой дым застилал глаза, сдавливал дыхание. Лишь к вечеру бой затих. С политруком Паршиным мы обошли взводы. Сначала заглянули в окоп к лейтенанту Мохову, затем пошли во взвод младшего лейтенанта Агафонова. Александр Васильевич был явно чем-то взволнован. [215]

— Очень обидно, товарищ политрук, — обратился он к Паршину, — что нам так дорого обходится топтание на месте. А почему топчемся? Мало подавляем целей... Но поди возьми его там, наверху. Ему удобно: он всех видит, а его увидеть нельзя. Наши солдаты дерутся на пределе своих сил. Воюем вроде бы хорошо, вроде бы бьем немцев подходяще... А нужных результатов нет...

— Очевидно, будет еще труднее, — сказал политрук. — Но нам надо рассчитывать только на свои силы и драться до последнего вздоха. Мы же солдаты...

В эту ночь нам с политруком наконец удалось немного вздремнуть.

До рассвета 28 июля к линии фронта подошли остальные части нашей дивизии и сосредоточились в районах Масловки, Молотова, Подклетного, что юго-восточнее Воронежа.

Как только рассвело, немцы пошли в наступление. Атакующих мы встретили ураганным огнем. Теперь нас поддерживала дивизионная артиллерия. Грозно заговорили тяжелые гаубицы, открыла огонь и батарея реактивных минометов. Вражеские солдаты залегли, а наши бойцы поднялись в контратаку и стали по-пластунски ползти вверх по скату высоты. Гитлеровцы открыли автоматный огонь, но он не остановил наступающих. Ожесточенный бой разгорелся перед самыми окопами и траншеями противника.

На левом фланге батальона в окружение попал пулеметный расчет сержанта Шеметова. На выручку ему я послал группу бойцов во главе с младшим сержантом Рассохиным. Она подоспела вовремя и прямо с ходу вступила в бой. Вражеское кольцо разомкнулось. По команде сержанта Шеметова пулеметчики стали менять позицию. Но в это время рядом разорвалась мина. Ее осколком был убит сержант Шеметов, а двое бойцов — ранены. Группу пулеметчиков возглавил младший сержант Рассохин.

В минуту смертельной опасности удесятеряются силы бойца, он действует, как правило, решительно, инициативно, смело. Об опасности в такой момент никто не думает, хотя она совсем рядом.

...Вскоре все перемешалось. Не поймешь, где свои, а где чужие. В ближнем бою не всегда из-за грохота разберешь, какой приказ отдает командир, но всегда чувствуешь, что от тебя требуется.

Следом за стрелками во вражеские окопы и траншеи ворвались пулеметчики. Вторая линия немецкой обороны оказалась в наших руках.

В этом наступательном бою был тяжело ранен командир первого пулеметного взвода лейтенант Михаил Дмитриевич Мохов. Его заменил сержант Федор Антонович Трифонов. Вместо погибшего Шеметова помощником командира взвода у младшего лейтенанта Агафонова стал сержант Погожев, командиром расчета и наводчиком — Кеша Иванов. Командирами расчетов и наводчиками во взводе сержанта Кузнецова — Рафаил Журавлев, Прокопий Шарыпов и Николай Пыпин.

В ночь на 29 июля на западный берег реки Воронеж переправился 454-й стрелковый полк нашей дивизии. Он занял исходное положение [216] для наступления в восьмистах метрах юго-восточнее Шилова, а в 9 часов утра после артиллерийской подготовки вместе с 472-м стрелковым полком начал наступление на Шилово. Противник ожесточенно сопротивлялся. Активно действовала его авиация. Продвижение нашего батальона было медленным. Мы несли большие потери.

Особенно тяжело пришлось 6-й стрелковой роте. Вырвавшись немного вперед, она вскоре попала в ловушку. Вместе с ней в беде оказался и пулеметный взвод младшего лейтенанта Агафонова. Командир роты лейтенант Шутов принял единственно правильное решение — атаковать. По его команде стрелки поднялись в атаку.

Младший лейтенант Агафонов занял удобную позицию на бугорке и открыл огонь из «максима». В этот ответственный момент он действовал за наводчика, а Кеша Иванов был у него вторым номером. Стреляли с рассеиванием на всю ширину вражеского строя, то короткими, то длинными очередями.

По позиции Агафонова начали бить минометы врага, но Александр Васильевич продолжал вести огонь. Вдруг совсем рядом разорвалась мина, затем вторая, третья... Пулемет перевернуло, Агафонова и его помощника — Кешу Иванова — отбросило в сторону.

Минуты через три-четыре Иванов очнулся, вскочил и подбежал к своему взводному, но тот был мертв. Иванов поставил пулемет на колеса и покатил вперед, следуя за стрелками 6-й роты. На помощь ему подоспели подносчики патронов. Установив «максим» в новом месте, Иванов открыл огонь по врагу.

Продвинувшись вперед метров на сорок и встретив сильный минометный и пулеметный огонь противника, 6-я рота залегла. Расчет сорокапятки уничтожил вражеские пулемет и пушку, стрелявшую прямой наводкой, но минометный обстрел продолжался.

Во время этой атаки погиб командир 6-й роты лейтенант Афанасий Иванович Шутов. До войны он работал в Архангельской области директором Вельского сельскохозяйственного техникума, имел пятерых детей. Сильный, отважный человек, коммунист. Мы все, хорошо знавшие Афанасия Ивановича, очень переживали его гибель.

К этому времени в 6-й роте не осталось ни одного среднего командира, и ее возглавил старший сержант Николай Семенович Зубов, родом из Няндомского района Архангельской области.

При отражении одной из вражеских атак на моих глазах погиб командир третьего пулеметного взвода сержант Василий Иванович Кузнецов.

Вражеская мина угодила прямо в окоп, где он находился, другая разорвалась рядом с окопом, где были мы с политруком и мой связной Ефимовский. Поднимаемся, отряхиваемся. Вроде бы все живы, никого даже не зацепило... Сержант Кузнецов медленно встает, обхватив голову руками, и тут же падает. Мы поспешили к нему. Василий Иванович лежал без каски, голова в крови, весь черный, словно обугленный. Не приходя в сознание, он скончался. Я стоял молча на коленях перед погибшим другом, будто оцепенел. В этот день погибли и девятнадцатилетние пулеметчики [217] родом из Велико-Устюгского района Вологодской области младший сержант Савватий Николаевич Глушков и второй номер расчета Александр Матвеевич Худяков.

...Ожесточенный бой на подступах к Шилову длился уже более двух часов. Во второй половине дня наш батальон вынужден был прекратить атаки и перейти к обороне, остановившись в четырехстах метрах от села Шилово.

Артиллерийский и пулеметный обстрел, непрерывные атаки вражеской пехоты, огромное численное и техническое превосходство противника — все это делало невероятно трудным положение нашего батальона. Комбат Савельев все время находился на передовой, лично руководил боем.

Пулеметчики непрерывно вели огонь по атакующим гитлеровцам. Вдруг пулемет Коли Пыпина замолк. Фашисты ринулись к нему. Вот они уже совсем близко. И тут Коля повел огонь почти в упор. Невысокого роста, щупленький, голубоглазый, нос слегка вздернут — совсем мальчишка, а дрался как герой.

Где-то в девятом часу вечера фашисты прекратили атаки. Наступило затишье. Я обошел взводы. Во главе них уже стояли сержанты Трифонов, Беляев и Погожев. Помощников у них не было. Командиры расчетов одновременно являлись и наводчиками станковых пулеметов.

Поздно вечером в нашу роту зашли командир полка майор Березин и комбат Савельев. Командир полка расспросил меня о положении дел в роте, одобрительно отозвался о наших действиях.

— Знаю, что трудно, — сказал он, — а драться надо. Плацдарм никак нельзя потерять.

Говорил майор Березин спокойно, просто. Он чем-то напоминал мне сказочного северного богатыря.

Семен Петрович Березин родился в Вятской (ныне Кировской) области в бедной многодетной крестьянской семье. С малых лет он начал трудиться. В 1919 году семнадцатилетним юношей вступил в Красную Армию, участвовал в боях с белогвардейцами и иностранными интервентами. После гражданской войны Семен Петрович работал военруком в школе, служил в пограничных войсках под Ленинградом. В 1939–1940 годах участвовал в советско-финляндской войне. Возглавляемая им разведывательная рота отличилась во многих боях, и Семену Петровичу Березину было присвоено звание Героя Советского Союза. Великую Отечественную войну он встретил начальником штаба полка. И вот теперь стал его командиром.

...Полночь. Бойцы отдыхают. А нам с политруком не до сна. Готовимся к ночному бою. Перед нами поставлена задача: ворваться на северо-восточную окраину Шилова, занять несколько домов и закрепиться там.

В два часа ночи в небо взвилась красная ракета. Это был сигнал к атаке. Тихо, осторожно двинулись вперед батальоны нашего полка. Вскоре немцы открыли огонь из стрелкового оружия. В небо стали взлетать осветительные ракеты. Над [218] головой скрещивались пучки трассирующих пуль. Когда вражеская ракета заливала все вокруг мерцающим светом, мы ложились на землю. Как только она гасла, мы тут же вскакивали и бежали вперед, ведя огонь на ходу. Стреляли, не видя противника. С трудом различали очертания кустиков и отдельно стоящих дубков. Где-то совсем близко, из темноты, доносилась немецкая речь. Ночной бой труднее дневного. Враждебным кажется каждый куст, каждое дерево. Так и ждешь, что оттуда вот-вот ударят пулеметные и автоматные очереди.

Вместе со стрелками шли саперы. Метр за метром они ощупывали землю миноискателями, перекусывали ножницами колючую проволоку.

Пробираясь ползком под огнем, не видя врага, пулеметчики то и дело меняли позиции, устанавливали «максимы» так, чтобы было удобно вести огонь.

Уже начинало светать. Обстановка накалялась. Наступили критические минуты боя. Перед броском вперед мы залегли. Затаив дыхание ждем команду.

После десятиминутного огневого налета артиллерия перенесла огонь в глубь вражеской обороны. По цепочке разнеслась команда комбата:

— Вперед, товарищи! Ура-а-а!

Противник усилил сопротивление. Однако все ближе и ближе подходили к немецким окопам наши стрелковые подразделения.

— Рус, штыки в землю! — слышались дикие выкрики гитлеровцев. Но они вызывали у нас только ярость.

Трудно давались нам эти оставшиеся сотни метров. На востоке ширилась белесая полоса рассвета. Все яснее вырисовывались очертания вражеских окопов и укрытий.

Одна из рот уже ворвалась в траншею противника. Рвутся к окопам врага и другие подразделения. Перед ними поистине огненная черта, перешагнуть которую могут только очень смелые люди.

Шипели осколки мин, свистели пули, вскрикивали раненые, вздрогнув в мгновенной судороге, затихали убитые. Каждый участник боя видит его по-своему, и никто не в состоянии охватить целиком.

Фашисты, ошеломленные дерзостью наших солдат, их стремительным натиском, не выдержав рукопашной, стали покидать свои позиции.

Заняв вражеские укрепления, батальон перешел к оборонительным боям. Село Шилово теперь находилось от нас всего в двухстах — трехстах метрах.

Личный состав нашей пулеметной роты сократился более чем на одну треть. В стрелковых ротах потери были еще более значительными.

Целый день 31 июля батальон отражал яростные атаки противника на подступах к Шилову. Бои не стихали до позднего вечера.

Наступившая ночь была очень тревожной. Гитлеровские разведчики [219] нападали на наши посты, забрасывали нас гранатами, всячески стремились помешать нашему отдыху. И это им удавалось.

Такой же трудный день выдался 1 августа. А вечером мы получили приказ передать свои позиции частям 206-й стрелковой дивизии и в ночь на 2 августа следовать к переправе.

Известие о переброске батальона на другой участок огорчило пулеметчиков. Нам очень дорог был этот клочок земли, за который мы так упорно дрались восемь дней и ночей. За это короткое время плацдарм был значительно расширен, а противник основательно потрепан.

Шиловский плацдарм стал тем участком фронта, где 100-я стрелковая дивизия, сформированная в основном из северян, получила боевое крещение. В полном составе она сражалась здесь только три дня — 29, 30 и 31 июля, а теперь дивизию перебрасывали в район Песчанки. Командование 40-й армии включило ее в состав ударной группировки, которой предстояло вести бои за расширение плацдарма на западном берегу реки Воронеж у поселка Чижовка.

Сосредоточение войск ударной группировки в восточной части Воронежа не осталось незамеченным противником. С высот правобережья он просматривал местность на глубину до сорока километров. Немецкая авиация и артиллерия наносили удары по восточной, левобережной части города. Особенно интенсивному обстрелу подвергались районы электростанциии (Вогрэс), завода синтетического каучука (СК-2), Песчанки, шинного завода. Однако все эти артобстрелы и воздушные налеты ни в какое сравнение не шли с тем, что мы пережили на шиловском плацдарме.

Во второй половине дня 8 августа наш батальон выдвинулся из Песчанки к зданию электростанции — исходный район переправы. Следом за нами сюда прибыл один из батальонов 460-го стрелкового полка. Остальные батальоны нашего полка остались в Песчанке.

В нашу роту пришло пополнение — взвод лейтенанта Баскакова. Командир взвода недавно окончил пехотное училище, в боях еще не участвовал. В составе нового подразделения были русские, казахи, туркмены, узбеки, киргизы, ребята восемнадцати — девятнадцати лет, пороха еще не нюхавшие.

Из трех прежних неполных взводов мы скомплектовали два полных. Вместо трех разбитых «максимов» получили два станковых и один ручной пулемет. Их передали новому взводу. Первым пулеметным взводом теперь командовал сержант Трифонов, второй возглавил сержант Беляев, основное внимание, конечно, уделялось третьему взводу, из новичков. Надо было помочь им быстрее войти в колею фронтовой жизни, подготовиться к суровым испытаниям. Опытные пулеметчики Журавлев, Шарыпов, Хлопин рассказывали ребятам о боях на шиловском плацдарме. Командиры и политработники делали все возможное, чтобы подготовить личный состав к преодолению водной преграды, захвату и расширению плацдарма, овладению предместьем старого Воронежа — Чижовкой. Этот поселок слился с городом и стал его неотъемлемой частью. В основном он состоял из небольших индивидуальных домиков с огородами [220] и садами, расположенных на довольно крутом берегу реки Воронеж, местами спускавшихся прямо к заболоченной пойме.

Заняв в начале июля 1942 года правобережную часть Воронежа, фашисты сразу же начали закрепляться в Чижовке. Рыли окопы, траншеи, ходы сообщения, строили дзоты, блиндажи. На Чижовских кручах ставили проволочные заграждения, устанавливали мины. Вскоре Чижовка была превращена в мощный опорный пункт. И вот теперь нам предстояло выбить из него противника.

Во второй половине дня 9 августа к нам в роту пришел военком полка Михаил Иванович Яблоков. Он сообщил горькую весть — в бою погиб наш комбат Александр Дмитриевич Савельев. Комиссар представил нам нового комбата лейтенанта Васютина.

Вечером 10 августа 1942 года меня пригласили на заседание партбюро, где приняли кандидатом в члены ВКП(б). А ранним утром следующего дня меня вызвали в штаб батальона. Новый комбат лейтенант Васютин огласил боевой приказ командира полка на наступление.

Перед нашим вторым батальоном ставилась задача: в ночь на 12 августа форсировать реку Воронеж в полутора-двух километрах южнее Вогрэсовского моста, прорвать оборону противника на юго-восточной окраине Чижовки в районе улиц Солодовникова, Верхняя, Средняя и выйти к центральной лощине. Там закрепиться и удерживаться до подхода основных сил полка.

Чижевский плацдарм

Солнце стояло высоко и палило нещадно. Небо было чистое, синее-синее, ни одного облачка. Противник молчал...

Проверив готовность роты, мы с политруком уселись на груду разбитого кирпича и стали рассматривать в бинокль Чижовку и подходы к ней и к реке. Хорошо виднелась дамба и взорванный Вогрэсовский мост.

— Да, путь до Чижовки будет нелегким, — сказал Паршин. — Под вражеским огнем придется идти, а местность ровная, спрятаться негде...

Пришел Ефимовский, принес обед. Вскоре появился и старшина Мальцев. Он расположился на бруствере окопа и стал с аппетитом опустошать свой котелок. И тут начался очередной обстрел района электростанции.

— Поесть, стервецы, по-человечески не дадут, — в сердцах произнес Константин Иванович и ушел в окоп.

Обстрел закончился довольно быстро, и до самого вечера было тихо. На склонах правобережных высот светились огни пожаров, над центральной частью Воронежа тоже стояло неяркое зарево.

Уже в сумерках ко мне подошли командиры взводов и старшина Мальцев. Он доложил:

— Двухдневный сухой паек выдан каждому. Боеприпасами обеспечены полностью согласно норме.

Командиры взводов доложили, что их пулеметчики к бою готовы. [221]

В полночь 12 августа 1942 года наш батальон стал выдвигаться к реке. Подразделения, приняв боевой порядок, начали осторожно спускаться с косогора. Дорогу к переправе показывали саперы, которые готовили ее. Пулеметчики плотным строем двигались по заболоченной пойме, тяжело переставляя ноги. Не слышно было ни разговоров, ни звяканья оружия, ни команд. Царила тревожная тишина...

Вот и река Воронеж. На воде у берега две лодки и большой плот. Метрах в двадцати выше по течению — довольно зыбкий деревянный мостик. Нашей роте приказано переправляться по этому мостику. С большим трудом шли пулеметчики по скользкому, шаткому настилу, неся на себе станковые пулеметы. Фашисты молчали: очевидно, они не замечали нас.

Вскоре вся наша рота была уже на западном берегу реки. Мы выдвинулись на рубеж в шестистах метрах от переднего края противника. Сюда же бесшумно подходили и другие подразделения батальона.

Под утро прогремел первый залп гвардейских минометов, открыла Огонь дивизионная артиллерия, а вскоре пошла в наступление и пехота. Пулеметчики неотступно следовали за стрелками.

Противник, кажется, опомнился: открыл минометный огонь по переправе и пойме реки. Расстояние в четыреста метров нам удалось преодолеть за десять — пятнадцать минут, без потерь. Теперь мы находились от врага всего в двухстах метрах.

Снова грохочут «катюши», и снова батальон поднимается в атаку. Надо быстрее добраться до крайних домов поселка, а для этого необходимо взобраться на прибрежную кручу. Пулеметчики карабкаются вверх, срываются, катятся вниз вместе с «максимами». Но тут же поднимаются и опять ползут вверх, цепляясь за ветки кустов, корни деревьев.

Чижовские укрепления противника встречают нас ливнем свинца. Но мы уже находимся в мертвом пространстве. Пулеметчики наспех устанавливают «максимы» и поддерживают огнем стрелков. Стрелять приходилось прямо с ходу, с разных положений. Напряжение боя возрастало. Он уже кипел на улице Солодовникова, которая тянулась вдоль холма узкой волнообразной лентой. Гитлеровцы, засевшие в домах и на огородах, обстреливали нас из окон, с чердаков, из-под заборов, из-за кустов. Наши орудия прямой наводки и минометы били по подвалам зданий, оконным проемам, откуда стреляли немецкие пулеметчики.

Нам удалось сбить боевое охранение противника и захватить несколько домиков на окраине Чижовки. Комбат приказал остановиться там и подтянуть отставших.

Через некоторое время батальон снова поднялся в атаку. Карабкаясь по крутым скатам, мы выбивали фашистов из кривых и тесных переулков, дрались за отдельные дома и строения, забрасывали немцев гранатами, вступали с ними в рукопашные схватки.

Когда батальон достиг улицы Верхней, противник заметно ослабил сопротивление. Перед нами лежала огромная лощина, заросшая [222] редким кустарником и высокой пожелтевшей травой. На ее противоположной стороне виднелись маленькие домики с огородами и садами и серое пятиэтажное здание школы связи. На этом рубеже нам приказано было закрепиться.

Пулеметчики работали в поте лица, роя окопы. Я подошел к Кеше Иванову. У него явно не все ладилось.

— Делай так, чтобы окоп у тебя стал крепостью. А бруствер и тыльный траверс замаскируй, — посоветовал я.

Михаил Погожев уже заканчивал маскировку площадки для станкового пулемета. Делал он все аккуратно, сноровисто. Сразу было видно мастерового человека.

Станковый пулемет Прокопия Шарыпова из взвода сержанта Беляева установили в угловой комнате одноэтажного домика, стоявшего на перекрестке двух переулков, утопающих в зелени. Здесь же расположился и наш ротный командный пункт.

Напротив этого домика, через дорогу, находилось небольшое здание продовольственного магазина. Из него неплохо просматривалась лощина. Перед продмагом занял позицию расчет Рафаила Журавлева. «Максим» Николая Пыпина установили на перекрестке улиц Верхней и Средней. Правее пулеметного взвода сержанта Беляева занимала оборону 5-я стрелковая рота.

Южнее, почти до улицы Ульяновской, расположилась 6-я стрелковая рота. С ней вместе находился пулеметный взвод сержанта Трифонова.

Штаб батальона размещался в ста пятидесяти метрах восточнее нашего КП в глубоком погребе большого деревянного дома. Рядом были позиции 4-й стрелковой роты.

Проверив готовность огневых позиций, я пошел на свой командный пункт, около которого встретил лейтенанта Правдина. Поздоровавшись со мной, Александр Сергеевич сказал:

— Послан комбатом к вам как бы политруком, временно, пока с вами нет Паршина...

Мы вошли в дом. Правдин подошел к пулемету, стоявшему у окна, поздоровался с пулеметчиком Шарыповым и командиром взвода сержантом Беляевым. Сержант был родом из города Великий Устюг. До войны он работал там в мастерской по ремонту музыкальных инструментов. Шарыпов был несколько моложе своего командира. Он рос в дружной семье, где было пять сорванцов-мальчишек, рано лишился отца. Еще школьником Шарыпов увлекался охотой на уток и стал хорошим охотником. Мне как-то был очень симпатичен этот спокойный, уравновешенный девятнадцатилетний юноша.

Взяв бинокль, я подошел к окну. По ту сторону лощины на ветках тополей в маскировочных халатах сидели немецкие наблюдатели. Очень хотелось их уничтожить, но нельзя было преждевременно обнаруживать себя.

Вскоре в воздухе появились вражеские самолеты и обстреляли нас из пулеметов. Не успели они скрыться из виду, как по нашим окопам ударили артиллерия и минометы. В ответ загрохотали наши гаубицы. Фонтаны огня и земли взметнулись над вражескими позициями. [223] Никто из нас — ни я, ни Правдин, ни стоявшие рядом Беляев, Шарыпов и Осипов — не думал сейчас об опасности. Мы хотели только одного — выстоять, удержать тот клочок родной земли, который нам приказали оборонять.

Был уже полдень, когда от пятиэтажного здания школы связи на нас двинулись густые цепи гитлеровцев. Они спустились в лощину и шли по ее центру.

Расстояние между нами и противником быстро сокращалось. Вот уже фашисты делают короткие перебежки, прячась за складками местности, кое-где ползут. Пулеметчики с нетерпением ждут команды на открытие огня.

Мне хотелось подпустить фашистов как можно ближе. Когда до них осталось метров сто пятьдесят, я приказал открыть огонь. Длинными очередями хлестнули пулеметы. Стали стрелять из винтовок и автоматов бойцы стрелковых рот.

Гитлеровцы на мгновение остановились, кое-кто даже пытался бежать, но замешательство быстро прошло, и они снова двинулись вперед. Пулеметчики расстреливали атакующих в упор. Немцы не выдержали огня, прекратили атаку и скрылись в своих окопах.

Приказываю Беляеву сменить позицию, а сам вместе с Ефимовским бегу во взвод Трифонова. Едва мы все покинули дом, как на него обрушились мины и снаряды. Рухнули стены и потолок, железная крыша клочьями разлетелась в разные стороны. Все окуталось черным дымом.

Мне казалось, что предыдущая атака была лишь разведкой боем, что самое тяжелое еще впереди. И действительно, вскоре гитлеровцы предприняли новую атаку. На этот раз они избрали иную тактику: двигались группами по пять — семь человек, искусно маскируясь. Но вот заговорили пулеметы взвода сержанта Трифонова, открыли залповый огонь стрелки. Вражеская цепь стала заметно редеть, однако продолжала двигаться вперед. Тогда я приказал пулеметчикам приготовить гранаты и первым бросил лимонку в гущу гитлеровцев. Затем последовали еще несколько десятков разрывов гранат. Немцы отошли.

На нас обрушился огонь вражеских минометов. По разрывам было видно, что немцы обнаружили некоторые наши расчеты. Приказываю им сменить позиции.

У нас появился комбат Васютин. Он мне очень напоминал старшего лейтенанта Савельева. Такой же неугомонный и напористый.

Мы стоим с комбатом в окопе и наблюдаем за действиями противника. Чувствуется, что фашисты вот-вот пойдут в очередную атаку. Когда они встали в полный рост и двинулись на нас, комбат гневно произнес:

— Ударь как следует!

Два станковых пулемета застрочили по вражеской цепи перекрестным огнем. Это стреляли Кеша Иванов и Рафаил Журавлев. Слышался треск легких пулеметов и винтовок. [224]

Первая цепь противника залегла. Но за ней шла другая, которую остановил и заставил прижаться к земле пулеметный расчет Шарыпова.

Со стороны пятиэтажного здания школы связи появилась новая колонна гитлеровцев. По ней ударили расчеты Иванова и Пыпина. Четыре станковых пулемета действовали согласованно и результативно. Гитлеровцы отошли, оставив на поле боя убитых и раненых.

Бой длился уже около часа. Фашисты вводили все новые и новые силы, стремясь смять нас, вернуть потерянные позиции. Но наши бойцы стойко оборонялись. Тяжело пришлось расчету Пыпина. Я послал к нему с ручным пулеметом Александра Белова, а вскоре и сам добрался до позиции пулеметчиков. Николай Пыпин и его напарник Николай Лабутин непрерывно вели огонь, часто меняли позиции. Станковый пулемет перегрелся, от него валил пар, к кожуху невозможно было прикоснуться.

В это, время со стороны поселка Придачи послышался рокот моторов. Это летели наши штурмовики. Они нанесли мощный удар по району школы связи. Там загрохотали взрывы, взметнулись фонтаны огня.

В полдень наступило затишье. Жара градусов двадцать пять. Страшно хочется пить, а воды ни у кого нет. Пыльный воздух, наполненный пороховой гарью, сушит горло.

Сержант Беляев с группой бойцов обшарил все вокруг, но воды для питья так и не нашел. Лишь у одного домика под водосточной трубой стояла железная бочка, на одну треть заполненная мутной, зеленоватой водой. Некоторые из пулеметчиков черпали ее касками, процеживали через ткань нательной рубашки и жадно пили. Я тоже приложился к одной из касок — вода была теплая, противная. Но вскоре и эта бочка опустела. Я лихорадочно думал, что предпринять, — бойцы измучились от жажды. И, словно угадав мои мысли, ко мне подошел Ефимовский.

— Разрешите мне пойти за водой, товарищ младший лейтенант? Его кустистые черные брови были решительно сдвинуты к переносице, глаза, слегка прищуренные, прямо смотрели на меня.

— Не под косогор ли к озерку вздумал идти? — спросил я.

— Нет! Днем оттуда с водой не возвратиться. Подступы к озерку находятся под контролем вражеских снайперов. Туда можно пробраться только ночью. Пойду к немецкой кухне, там наверняка есть вода. Дайте мне в помощь Кешу Иванова, и мы принесем ее.

Получив мое согласие, ординарец дозарядил автомат, взял две гранаты и вместе с Кешей отправился в путь.

Напряженное ожидание длилось больше часа. Наконец ребята появились. Они шли медленно, осторожно, чтобы не расплескать воду: каждый нес по два ведра. За ними шел мальчик лет десяти.

Трое пулеметчиков, выскочив из окопов, кинулись навстречу Ефимовскому и Иванову. Рафаил Журавлев и Коля Лабутин взяли у них ведра, а Прокопий Шарыпов подхватил на руки мальчугана. Вскоре передо мной стояли четыре ведра, доверху наполненные прозрачной водой. [225]

— Молодцы! Спасибо, товарищи! — сказал я и пожал каждому из них руку.

Виталий Беляев занялся распределением воды. Бойцы утоляли жажду, наполняли фляги, кожухи станковых пулеметов. Одно ведро с водой отнесли во взвод сержанта Трифонова.

Вскоре Ефимовский и Иванов оказались в плотном кольце боевых друзей, которые просили рассказать, как им удалось достать воду. Рядом с Кешей стоял мальчик в старенькой фуфайке, больших стоптанных кирзовых сапогах. Ефимовский сначала пытался отшучиваться, но потом посерьезнел и стал рассказывать о нелегком походе. И тут рядом взвизгнула пуля, раздался негромкий хлопок на бруствере окопа. Мальчик упал. Ефимовский тут же поднял его, но он уже был мертв.

— Если бы не Миша, ни воды, ни нас с Кешей здесь бы не было, — сквозь слезы сказал Ефимовский. — Это он, рискуя жизнью, помог нам достать воду. А как все произошло, расскажу как-нибудь в другой раз, сейчас не могу... Одно скажу: с виду Миша был тихий, а на деле — герой. Биографии его не знаю, некогда было знакомиться...

Где-то рядом прогремела короткая автоматная очередь. Вскоре к нам подошел Журавлев и понуро сказал:

— Снайпера снял с дерева. Это он убил мальчика. Стрелял разрывными пулями.

Мишу похоронили в неглубокой могиле, вырытой прямо на том месте, где его настигла смерть. Пулеметчики молча разошлись по своим окопам. Все мы тяжело переживали гибель юного воронежца.

Вскоре к нам пришел военком батальона старший политрук Гриншпун.

— Наш батальон вырвался далеко вперед, — сказал он, — и сейчас мы практически находимся в полуокружении. Помощи нам ждать неоткуда, надо рассчитывать лишь на свои силы. Противник, несомненно, постарается выбить нас из Чижовки. Наша задача — продержаться до ночи, а там должно подойти подкрепление.

Военком ушел в другие подразделения, а мы с Правдиным, который уже второй день находился в, нашей роте, сели на бруствер окопа. И что бы вы думали — перед нами вдруг появился воробей. Это было так неожиданно. Он спрыгнул с ветки сирени и теперь скакал по брустверу окопа, выклевывая из земли хлебные крошки. На нас он не обращал никакого внимания. Не ведая того, воробей напоминал нам, что где-то есть другая жизнь, которая наперекор войне остается вечной и неизменной. Ни бомбы, ни снаряды, ни мины, ни осколки не смогут погасить её...

Послышались чьи-то шаги. Воробышек сразу вспорхнул и исчез. К нам подошел младший сержант Синицын, недавно ставший помкомвзвода у сержанта Трифонова, и сразу вернул нас к суровой действительности. Синицын пришел за боеприпасами. Но я ничем не мог ему помочь. Патроны и гранаты были на исходе во всем батальоне. [226]

Я спросил младшего сержанта, как настроение бойцов, много ли людей выбыло из строя. Он обстоятельно доложил обо всем. Говорил Николай Егорович неторопливо, обдумывая каждую фразу, чуть-чуть окая — он был уроженцем Вологодской области. Чувствовалось, что у этого храброго и необычайно скромного человека очень нелегко на душе.

— Ты, Николай Егорович, не принимай все так близко к сердцу, — попытался я взбодрить его. — А разве легче было под Шиловом? Там мы расширяли плацдарм. А здесь, в Чижовке, свой создали. Не одну атаку отбили. Главное — никогда не терять веру в успех!

В 15 часов без предварительного обстрела позиций батальона немцы вновь пошли в наступление. Их цепи двигались с трех сторон. Главные силы — до двух рот — наступали от школы через лощину. С учетом этого я переместил некоторые расчеты, усилил фланги.

В нашей роте появился комбат Васютин. В руке автомат, лицо потное, осунувшееся. Навалился грудью на бруствер, поднес к глазам бинокль.

— Один станковый пулемет поставьте у КП батальона, — приказал он. — Огонь открывайте по своему усмотрению.

Пожелав нам успеха, комбат пошел в другие роты. Надо сказать, что нам везло на комбатов. Сергей Александрович Васютин был кадровым военным, волевым, знающим командиром.

...Все ближе и ближе подходили вражеские цепи. Когда до гитлеровцев осталось не более двухсот метров, я приказал Журавлеву открыть огонь. Фланговый огонь с короткой дистанции заставил немцев прижаться к земле, но и пулеметная точка обнаружила себя. Вскоре пулемет Рафаила Журавлева умолк. С другого фланга ударил пулемет Хлопина, а чуть позже — Шарыпова. Из ручного пулемета с чердака небольшого домика стал стрелять Белов. Его позиция оказалась удачной — широкий обзор для стрельбы.

По вражеской пехоте открыли огонь 45-миллиметровые орудия и 82-миллиметровые минометы. Пространство между зданием школы связи и нами простреливалось со всех сторон, прошивалось пулеметными очередями. Казалось, не было клочка земли, куда бы не падали пули и осколки. А немцы все ползли и ползли, не считаясь с потерями.

Вот они уже совсем близко от наших позиций. По цепочке передается приказ комбата:

— Подготовиться к контратаке!

Можно привыкнуть к бомбежке и артналетам, к свисту пуль и разрывам мин. К одному не в силах привыкнуть солдат — к штыковому броску, когда видишь врага вплотную.

Подбежал Ефимовский, доложил:

— Сержант Трифонов ранен в левую руку, но продолжает командовать взводом. Двое убиты, трое ранены, один пулемет разбит.

Обстановка накалялась. С каждой минутой сдерживать натиск противника становилось все труднее. Еще немного — и фашисты [227] ворвутся на наши позиции. В этот момент прозвучала команда комбата:

— В контратаку, вперед!

Грянуло многоголосое «ура», и стрелковые подразделения дружно ринулись на врага. Я приказал оставить в расчетах по два человека, а остальным принять участие в атаке вместе со стрелками. Пулеметчиков возглавил лейтенант Правдин, а я продолжал руководить стрельбой из станковых пулеметов. Журавлев, Шарыпов и Хлопин стреляли через головы наших бойцов, главным образом по пехоте противника, остальные пулеметы вели огонь по огневым точкам врага.

Гитлеровцы, по-видимому, не ожидали такой дерзкой и стремительной контратаки. Мы были полны непреклонной решимости не пропустить врага, и контратака достигла цели. Фашисты отступили, скрылись в низине, за складками местности, оставив на поле боя не менее сорока убитых и раненых.

Медленно, тяжело дыша, возвращались воины с поля боя. Некоторые шли хромая, опираясь на винтовку. На многих было порвано обмундирование, кое-кто потерял каску. Шли нагруженные трофейным оружием, а кто не мог идти — полз.

Встретился с Правдиным. Он был ранен в голову и руку, лицо в крови. Я немного контужен и легко ранен в плечо. Шагаем рядом, иногда поддерживаем друг друга. Разговаривать трудно, да и не хочется. В горле пересохло.

Вот и командный пункт нашей пулеметной роты. Здесь уже были взводные Беляев и Трифонов, командиры расчетов Журавлев, Шарыпов, Хлопин и мой ординарец Ефимовский.

Оказывается, на левом фланге фашистам удалось ворваться в окопы 6-й стрелковой роты. Но это им досталось дорогой ценой — обратно никто не ушел. Дорого стоила гитлеровцам и попытка прорваться к штабу батальона. Там Кеша Иванов вместе со стрелками 4-й роты уничтожили всех фашистов, наступавших на штаб.

Через несколько минут я уже знал о потерях в роте: убито 8, ранено 10 человек. В строю осталось 35 бойцов и 3 сержанта — Беляев, Трифонов и Погожев. Среди легкораненых — младший сержант Синицын. Все командиры расчетов — наводчики, кроме Кеши Иванова, находились в строю. Иванов был тяжело ранен в живот. Друзья не решались его трогать с места. Мы с Правдиным подошли к Кеше. Когда он увидел нас, из глаз его брызнули слезы. Он посмотрел на меня затуманенным взглядом и, собрав последние силы, прошептал:

— Ежели вернетесь домой, вспомните обо мне... Скажите нашим, где я умер и как...

Наступило горькое молчание. Кеша хотел что-то еще сказать, но силы оставляли его. И все же ему удалось произнести несколько отрывистых слов:

— Ну, вот и все... Навоевался... Крышка. Конец мне... Кажется, успел рассчитаться... [228]

Он стал бредить, глаза помутились, нос заострился. Вскоре на моих глазах Кеша затих навсегда. Так погиб отважный пулеметчик Иннокентий Иванов.

Прибежал связной из штаба батальона, принес еще одну горькую весть — убит комбат Сергей Александрович Васютин. По приказу старшего политрука Гриншпуна все стрелковые роты заняли круговую оборону у КП батальона. Нашей роте было приказано немедленно переместиться туда же.

Как только тронулся с места взвод Трифонова — а он отправлялся первым, — вражеские автоматчики открыли стрельбу. Пришлось задержать взвод сержанта Беляева, пока Рафаил Журавлев не «успокоил» фрицев.

Осмотрев покинутые позиции, мы с Ефимовским отправились вслед за расчетами. Шли по переулку Верхнему, мимо домиков, обнесенных заборами. Впереди меня с автоматом наготове шагал Ефимовский, я отставал метров на пять. Вскоре мы свернули влево на улицу Среднюю, на которой находился штаб. Вдруг раздался резкий окрик, заставивший нас вздрогнуть:

— Хальт! Хенде хох!

Ефимовский оказался лицом к лицу с немцами. Перед ним стояли двое гитлеровцев с направленными на него автоматами. Я скрылся за деревом и с нетерпением ждал, когда ординарец чуточку отклонится в сторону. Он стоял ко мне спиной и загораживал немцев. Вижу, как Ефимовский, не бросая автомата, делает вид, что поднимает руки, и тут же отскакивает в сторону, сбивая с ног одного немца. Я стреляю в упор в другого фашиста.

Некоторое время после этого мы шли молча — никак не могли прийти в себя. Немного отдышавшись, Ефимовский произнес:

— Хорошо, что попались ротозеи, а то бы пришлось туго...

Когда подошли к штабу, все расчеты были уже на месте. Батальон, обосновавшись на небольшом клочке земли, занял круговую оборону. Возглавлял его теперь старший политрук Гриншпун.

Перед нами стояли две основные задачи — удержать позиции до подхода подкрепления и эвакуировать раненых. В моей роте осталось 26 человек, в том числе пятеро раненых. Тем не менее у всех уцелевших пулеметов имелась прислуга. Расчеты заняли позиции на наиболее угрожаемых направлениях.

Сложнее обстояло дело с эвакуацией раненых. Их оказалось очень много. Батальонный медпункт был переполнен. Некоторые раненые лежали прямо на земле под открытым небом. А эвакуация приостановилась — противник отрезал путь к реке.

— Придется пробивать коридор, — сказал Михаил Исаакович Гриншпун.

Он выделил отделение бойцов, а мне приказал снять с позиции два расчета и возглавить всю эту группу.

Объясняю задачу командиру отделения сержанту Хоничеву, с которым мне предстоит пробиваться к реке. Прикрывать нас будут два станковых пулемета. Нам удалось незамеченными почти [229] вплотную подползти к вражеской траншее, откуда немцы вели беспорядочный автоматный огонь. Одна за другой туда полетели гранаты. Справа нас прикрывал пулемет Журавлева, слева — Пыпина. Немцы прекратили стрельбу, и мы ворвались в траншею. Коридор к реке был пробит.

Я тут же направился в медпункт. В полутемной большой комнате находились раненые из всего батальона. Одни из них лежали прямо на полу, другие сидели кто как мог, третьи стояли, прислонившись спиной к стене. Я пристально всматривался в лица раненых, стараясь найти знакомых. Встретил лишь Правдина. Голова его была забинтована. Он помогал медсестре и двум санитарам готовить раненых к эвакуации. Они ждали команды на перемещение к реке.

Как только началась эвакуация раненых, немцы открыли по медпункту автоматный огонь. В ответ ударили наши пулеметы. Эвакуация раненых не прекратилась. Одни шли сами, других вели под руку, третьих несли на носилках. Как ни старались гитлеровцы, им так и не удалось преградить нам путь к реке. Пробитый нами коридор позволил не только эвакуировать раненых, но и обеспечил подход подкрепления. Именно по этому коридору к нам удалось пробиться пулеметному взводу лейтенанта Баскакова, с которым я несколько часов не имел связи. Вместе с Баскаковым в роту прибыл политрук Паршин и старшина Мальцев. Подошло подкрепление и к стрелкам.

В наш батальон прибыло не менее двухсот человек. Это были те, кто не смог вместе с нами прорваться в Чижовку. Численность нашей пулеметной роты достигла пятидесяти четырех человек. У нас было семь станковых и три ручных пулемета, свыше ста гранат.

От боя к бою мужал и набирался воинской премудрости наш солдат. Мужество, взаимовыручка, находчивость, дисциплина, готовность во что бы то ни стало выполнить приказ — вот какие качества были присущи ему.

13 августа в Чижовку ворвался 3-й стрелковый батальон нашего полка. Теперь он находился несколько правее нас.

К нам в роту пришел новый комбат лейтенант Михаил Васильевич Миронов, заменивший погибшего Сергея Александровича Васютина. Мы с ним коротко познакомились. Затем он осмотрел расположение огневых точек, проверил боезапас, а в заключение сказал:

— Нашему батальону совместно с третьим батальоном предстоит выбить противника из пятиэтажного здания школы связи и закрепиться в нем. Задача не из легких. Тщательно готовьтесь к атаке.

Комбат ушел в другие подразделения, а мы с политруком пошли во взвод Баскакова.

Вскоре по небу забегали зарницы «катюш», открыла огонь артиллерия. Позиции противника утонули в дыму и огне. Гитлеровцы открыли ответный огонь из орудий и минометов. В небе появились наши штурмовики — самолеты Ил-2. А через некоторое время началась атака. Комбат ввел в бой все три стрелковые роты. [230]

Пулеметный взвод Трифонова поддерживал 6-ю роту, взвод Баскакова — 5-ю, взвод Беляева, в котором находились мы с политруком Паршиным, — 4-ю роту. Одновременно пошел в атаку и третий батальон нашего полка. Мы наступали по левой стороне лощины, а третий — по правой.

Над головой с шипением и свистом пролетали снаряды и мины. От грохота разрывов гудела, стонала под ногами земля. Требовались просто нечеловеческие усилия, чтобы продвигаться вперед. Но как ни упорствовал враг, а вынужден был оставлять то переулок, то дом. Первостепенную роль играли штурмовые группы, которые состояли из стрелковых подразделений, усиленных 45-миллиметровыми орудиями, станковыми пулеметами, саперами. Велика была и роль минометчиков.

Особенно тяжелая обстановка сложилась на левом фланге батальона, где наступала по скату высоты 6-стрелковая рота. Продвижению мешал сильный пулеметный и автоматный огонь противника. Нашим стрелкам пришлось прижаться к земле и на какое-то время прекратить атаку. И тут послышался гул танковых двигателей. Две тридцатьчетверки остановились на окраине улицы Средней и стали стрелять прямой наводкой по пятиэтажному зданию школы. По ним ударила немецкая артиллерия. Один танк загорелся. Над его башней поднялся дымок, а через несколько мгновений вверх вырвался столб пламени. Но танкисты продолжали стрелять, пока были живы. Другой танк, сменив позицию, вел огонь по школе.

6-я стрелковая рота тем временем возобновила атаку. Она продвигалась вперед по скату высоты, что левее лощины, захватила три крайних дома, в одном из которых занял огневую позицию пулеметный расчет Хлопина. В наши руки перешел и большой блиндаж, находившийся на огороде.

Продвижению вперед очень мешал огонь из вражеского дзота. Красноармеец Шкалов из стрелкового отделения сержанта Хоничева сумел подползти к немецкому дзоту и забросать его гранатами.

На помощь стрелкам подоспели пулеметчики: Рафаил Журавлев и помкомвзвода младший сержант Синицын с одним пулеметным расчетом. Вскоре подошли и два стрелковых отделения 4-й роты. Враг не выдержал и отошел.

По приказу командира полка наш батальон стал закрепляться на достигнутом рубеже. Перешел к обороне и 3-й стрелковый батальон.

До середины дня немцы атаковывали наши позиции на разных участках и с разных направлений. Но мы не уступили ни одного метра отвоеванной земли. Больше того, мы немного углубили и расширили чижовский плацдарм.

Во второй половине дня 13 августа наш полк три раза поднимался в атаку, но успеха не имел. За целый день нам удалось продвинуться к школе связи всего на сто пятьдесят метров.

Наступила третья ночь на чижовском плацдарме. Мы с политруком Паршиным все время были на ногах: проверяли посты. Прежде всего зашли во взвод Баскакова. Ведь воины этого [231] подразделения сегодня приняли боевое крещение. Наступившая ночь была для них первой на передовой.

Потом пошли во взвод Трифонова. Федор Антонович неторопливо ходил возле блиндажа, не так давно отвоеванного у немцев.

— Ты почему не спишь? Скоро новый боевой день начнется, силы надо беречь, — сказал я ему.

— Знаю, что надо хоть немного вздремнуть, а не могу... — ответил Трифонов. — Предчувствие какое-то недоброе... О семье все думаю. У меня ведь четверо детей. Старшей Люции — девять лет, Алле — семь, Владиславу — пять, а младшему сыну Геннадию — всего три годика. Как теперь с ними управляется моя Анна Александровна? Мы вместе с ней работали в Андреевской средней школе: я учителем математики, а она — поваром в пришкольном интернате. Что-то давно не получал от них писем. Хотя и сам не часто пишу...

Я тоже в период затишья всегда думал о доме и о погибших друзьях. Особенно часто вспоминал отважного пулеметчика Кешу Иванова, сержанта Кузнецова и младшего лейтенанта Агафонова. Они были моей опорой.

Трифонов принадлежал к тем натурам, которые в минуты переживаний чувствуют потребность поделиться с друзьями. Среднего роста, широкоплечий, добрые карие глаза, внимательный, открытый взгляд. Таким я запомнил его. Федора Антоновича уважали во взводе за прямоту, справедливость и принципиальность, за смелость и находчивость в бою. Мне захотелось еще поговорить с ним. Мы забрались в блиндаж и улеглись рядышком. Снова вспомнили родных, погибших друзей... И не заметили, как уснули.

Проснулись от стрельбы и разрывов гранат: К нам вихрем влетел мой однофамилец наводчик Прошутинский. Он рассказал, что группа гитлеровцев пыталась ворваться в блиндаж, но была вовремя обнаружена и отбита. Трое вражеских разведчиков убиты.

Когда взошло солнце, наш полк пошел в атаку. Мы снова наступали в направлении пятиэтажного здания школы связи. Продвинувшись вперед метров на пятьдесят и встретив сильный пулеметный и автоматный огонь противника, мы вынуждены были прижаться к земле. До здания школы оставалось не более трехсот метров, но какие это были метры! Преодолеть их было не так-то просто. Фашисты находились в выгодном положении. С вершины холма они видели буквально каждого из нас, имели возможность вести прицельный огонь. Поэтому комбат приказал подразделениям отойти на исходные позиции.

Прикрывал отход пулеметный взвод сержанта Трифонова. Ведя огонь до последней возможности, расчеты Хлопина и Лабутина оказались во вражеском кольце. Гитлеровцы ползли со всех сторон. Пулеметчикам трудно было стрелять в упор, маневрировать. Немцы то и дело находились в мертвом пространстве. Но советские пулеметчики под командованием сержанта Трифонова стояли насмерть. Раненные, истекающие кровью, они продолжали драться. Однако силы были слишком неравные... Сержант Трифонов погиб. [232]

Его заменил Николай Хлопин. На помощь к ребятам с двумя стрелками прорвался младший сержант Николай Синицын. Гранатами они пробили брешь в кольце, и пулеметчики вырвались из окружения. Но не было с ними Николая Егоровича Синицына. Прикрывая отход товарищей, он был сражен пулей немецкого снайпера.

Бои шли тяжелые, кровопролитные. Четверо суток мы не умывались, не принимали горячей пищи, не раздевались, не перематывали портянок и обмоток. Лица у всех были землисто-черные, глаза воспалены. Мы изнывали от жажды. Связь с соседними подразделениями осуществлялась только через посыльных. День ото дня становилось трудней. Напряжение возрастало...

Политрук Паршин умел сохранять спокойствие и хладнокровие, так необходимые в создавшейся обстановке. Но чувствовалось, что и он очень устал.

В районе школы то и дело раздавались взрывы. Это били наши пушки и минометы. Однако подавить все огневые точки противника не удавалось. Поэтому гитлеровцы всякий раз встречали нас сильным пулеметным и автоматным огнем.

С разрешения комбата из трех неполных пулеметных взводов мы сформировали два. Первый взвод возглавил лейтенант Баскаков, второй — комсорг роты сержант Беляев. Помощниками у них стали старший сержант Слесарев и сержант Погожев. Каждый взвод имел три станковых пулемета. Командирами расчетов и одновременно наводчиками станковых пулеметов были Николай Хлопин, Алексей Прошутинский, Уразбетов, Рафаил Журавлев, Прокопий Шарыпов и Николай Пыпин.

Наступила четвертая ночь в Чижовке. Бойцам разрешили спать с оружием в руках. «Окопная ночь! Когда же ты будешь последней?» — думал я, проверяя посты.

Перед самым рассветом заиграли «катюши». После залпов реактивных минометов началась артиллерийская подготовка, длившаяся пятнадцать минут. А затем на штурм школы связи — главного опорного пункта гитлеровцев в Чижовке — пошли два батальона нашего полка. Все легкие орудия были выдвинуты в боевые порядки стрелковых рот для стрельбы прямой наводкой.

Преодолев сильное сопротивление гитлеровцев, наш батальон вышел к улице Возрождения. Несмотря на огонь, бойцы стали подниматься по крутому склону, приближаясь к зданию школы. Наш батальон продвинулся вперед метров на пятьдесят — шестьдесят и по приказу комбата стал закрепляться на новом рубеже.

До середины ночи противник почему-то не проявлял активности. А потом вся лощина и скаты высот, слева и справа, заполыхали огнем. Над этой местностью взлетали ракеты, и становилось светло как днем. Всюду скрещивались трассы пулеметных очередей. В 2 часа ночи противник предпринял атаку крупными силами. Но он не застал нас врасплох. Мы словно ждали этого. Чутье солдата — замечательный барометр. Первыми открыли огонь минометчики. Старшина Мальцев предложил использовать гранаты. [233]

Для этого были созданы две группы по пять человек. Одну из них возглавил Николай Хлопин, другую — старшина Мальцев. Эти группы действовали на разных направлениях, не мешая друг другу. Они подбирались к гитлеровцам на бросок гранаты и пускали в ход «карманную артиллерию». Немцы открывали беспорядочную стрельбу из автоматов, а смельчаки уже успевали отойти и действовали на другом участке. В это время открывали огонь «максимы» и сорокапятки. Они подавляли обнаружившие себя огневые точки врага.

Противнику все же удалось разъединить батальоны, а затем и окружить их, каждый в отдельности. Мы перешли к круговой обороне.

До самого рассвета гитлеровцы пытались осуществить свой план уничтожения батальонов, но так и не смогли. К этому времени в нашей роте оставалось в строю всего лишь 26 человек. Попав во вражеское кольцо, погибла и группа во главе с Николаем Хлопиным. Люди очень устали, еле держались на ногах.

Следующий боевой день 16 августа 1942 года оказался для меня последним на чижовском плацдарме. До мельчайших подробностей помню штурм здания школы.

Солнечное, с застойным воздухом утро сулило жаркий день. Стояла тревожная тишина. Вдруг вблизи зашевелились кусты, замелькали темно-зеленые каски. По цепи прокатилась команда «Приготовиться к бою!». Прогремел залп «катюш». Затем открыли ураганный огонь дивизионная артиллерия, минометы, пулеметы.

В 7 часов утра наш батальон поднялся в атаку. Пулеметный взвод сержанта Беляева поддерживал огнем 6-ю и 4-ю стрелковые роты, а взвод лейтенанта Баскакова находился в боевых порядках 5-й стрелковой роты. Гитлеровцы забрасывали нас гранатами и поливали свинцом. Продвижения вперед почти не было.

Мы с политруком находились во взводе сержанта Беляева.

Бой уже шел около двух часов. С каждой минутой он становился все более ожесточенным, кровопролитным. Теперь мы занимали более выгодные позиции, чем прежде. Но боеприпасы были на исходе. Каждая граната, каждый патрон находились на счету. Если боец погибал, не израсходовав своего боезапаса, его патроны и гранаты тотчас же брал другой.

Продвинувшись вперед метров на сорок — пятьдесят, по приказу комбата батальон перешел к обороне. В наш окоп, именуемый КП, заскочил старшина Мальцев. Он принес ведро воды и сухой паек. «А патронов и гранат не дали», — с огорчением произнес Константин Иванович.

Решили поискать чего-нибудь на поле боя. На сбор боеприпасов ушли пять человек во главе с Николаем Пыпиным. Минут через тридцать они вернулись. Принесли четыре исправных немецких автомата и целую сумку патронов для них, сотни три винтовочных патронов и пятнадцать гранат.

Снова запели «катюши». Не успели они умолкнуть, как ударила наша артиллерия. Казалось, что после такой обработки вражеской [234] обороны мы сумеем быстро добраться до здания школы. Но не тут-то было. Нас по-прежнему встречал ливень свинца. Облака тяжелой пыли, едкой тротиловой гари накрыли все вокруг непроницаемым душным покрывалом. Всюду виднелись горы битого камня, обломки досок и бревен.

В 16 часов немцы пошли в контратаку. Против нас действовал усиленный батальон пехоты, а в нашем батальоне осталось менее двухсот человек, причем одна треть из них — раненые.

Положение нашего полка было крайне тяжелым. Но стрелки, пулеметчики и артиллеристы действовали самоотверженно и продолжали удерживать свои позиции. На помощь нам подоспели три танка Т-34 и мотострелковый батальон капитана Герагимна Балаяна из 14-й танковой бригады. Враг вынужден был отойти.

В 17 часов наш полк вместе с мотострелковым батальоном Балаяна при поддержке танков перешел в наступление. Мы с трудом продвигались вперед по улице Возрождения, которая поднималась по склону высоты к пятиэтажному зданию школы. Драться приходилось за каждую постройку, за каждый бугорок. Во многих местах завязывались рукопашные схватки.

Наши стрелковые подразделения были уже в сотне метров от школы, а местами и ближе. Однако противник продолжал упорно сопротивляться. Каменное здание школы было прикрыто заграждениями из колючей проволоки. Очень мешали нашему продвижению многочисленные дзоты и огневые точки.

В 19 часов к школе подошел 3-й стрелковый батальон. Однако численный перевес по-прежнему оставался на стороне противника.

Уже двенадцать часов шел бой за главный опорный пункт врага в Чижовке — пятиэтажное здание школы связи.

Когда наши подразделения сошлись с контратакующими фашистами и стрелять из пулемета практически стало невозможно, пулеметчики бросились на гитлеровцев с автоматами. Рядом со мной оказался Рафаил Журавлев. Сначала он в упор расстреливал немцев из автомата, а когда опустел диск, стал бить фашистов прикладом. Иногда пускал в ход свои увесистые кулаки. По силе ему не было равных в пулеметной роте. Рафаил с ранних лет привык к труду. Работал в колхозе, на строительстве железнодорожных путей на станции Няндома Архангельской области. Сильный, самостоятельный юноша, он умел сплачивать вокруг себя бойцов. Вот и сейчас, в бою, Рафаил действовал уверенно и хладнокровно. Вдруг с чердака дома прогремела автоматная очередь. Журавлев покачнулся, схватился за спину и упал, сраженный вражескими пулями. Старшина Мальцев бросил на чердак две гранаты. Крыша рухнула, и стрельба прекратилась.

Ко мне подбежал Ефимовский и сообщил о гибели сержанта Беляева, Николая Пыпина и Прокопия Шарыпова. Секунд двадцать я был неподвижен, точно остолбенел. И тут рядом с нами разорвалась вражеская мина. Тупой удар бросил меня на землю. Я пытался удержаться на ногах, но все поплыло вокруг, сознание покидало [235] меня. Чувствовал лишь нестерпимую, острую боль во всем теле. Надо мной склонился политрук, стал оказывать помощь.

Подошли старшина Мальцев с Ефимовским. Ординарец еле держался на ногах. Он был ранен в голову и в плечо. Все лицо его было залито кровью. Увидев меня, отрывисто произнес:

— И вам досталось. Будь они прокляты! Я еще с ними повоюю...

Не договорив фразу, юноша упал навзничь и больше уже не поднимался.

Только с наступлением темноты бой стих. И лишь теперь все почувствовали страшную усталость. Она тяжелым прессом навалилась на нас, не было сил ни двигаться, ни говорить. В роте осталось очень мало людей и лишь два исправных станковых пулемета.

Вокруг меня собрались политрук Паршин, лейтенант Баскаков, старшина Мальцев, старший сержант Слесарев, сержант Погожев, красноармейцы Уразбетов, Лабутин, Осипов, Потапов, Шаров и Белов — все, что осталось от нашей пулеметной роты. Эту группу пулеметчиков возглавил Александр Васильевич Паршин.

Стиснув зубы, я попытался выбраться из окопа, но сделать этого не смог. Перед глазами поплыли, переплетаясь, разноцветные круги, к горлу подступила тошнота. Опять появилась страшная боль в области раны. Друзья помогли мне выбраться из окопа.

Кажется, никогда в жизни я так не волновался, как в тот раз, при расставании с боевыми друзьями. Последним прощался со мной политрук Паршин. Мы крепко обнялись и друг друга по-братски поцеловали.

До переправы мне предстояло добираться самостоятельно. Сейчас каждый человек был на счету. Двигаться пришлось по темным, узким переулкам. С трудом различая силуэты домов и деревьев, я то шел, то полз к реке. У берега стали встречаться подразделения 111-й отдельной стрелковой бригады, которые спешили на помощь защитникам чижовского плацдарма.

На лодке меня перевезли через реку, посадили в кузов крытой машины и доставили в ближайший полевой госпиталь, находившийся в небольшой церкви. Там мне сделали первую операцию — удалили осколок мины. Через несколько дней меня отправили в Борисоглебск, где второй раз прооперировали, уже под наркозом.

В Борисоглебске я узнал от раненых, что воины нашего полка во взаимодействии с другими частями дивизии выбили противника из пятиэтажного здания школы связи, углубили и расширили чижовский плацдарм. С этого плацдарма утром 25 января 1943 года 100-я стрелковая дивизия начнет свой победоносный путь на запад. [236]