В рядах Панфиловской

Виталий Иванович Марков встретил войну слушателем Военной академии им. М. В. Фрунзе. После ускоренного выпуска был направлен в город Алма-Ата, где в то время формировалась 316-я стрелковая дивизия И. В. Панфилова. Начальником артиллерии этой дивизии участвовал в тяжелых боях под Москвой, а затем в рейде гвардейцев-панфиловцев по тылам врага к городу Холму. Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени и восемью медалями.

Прерванная учеба

Состав дернулся раз, другой... Тронулся и начал уплывать, с каждой секундой ускоряя свой бег, полупустынный, сумрачный, словно лицо человека в минуты горя, вокзальный перрон. И даже солнечное июльское утро утратило, казалось, свою исконную ласковость, ощутимо дышало неестественным, нелетним холодком.

Война!

Это страшное известие застало меня далеко от Москвы, почти на самой западной границе. В то время мы, слушатели Военной академии имени М. В. Фрунзе, как раз были в летних лагерях, в старинной крепости Осовец. Правда, в Осовце находилась лишь половина нашего курса. Остальные размещались в окрестностях Гродно. И вот...

...Сразу же после прослушивания по радио выступления народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова, который по поручению Политбюро ВКП(б) и Советского правительства зачитал заявление о вероломном нападении фашистской Германии на СССР, мы во главе с заместителем начальника курса полковником И. В. Громовым тронулись в путь. Он, естественно, лежал в Гродно, где планировалось наше воссоединение. К сожалению, этого не произошло: гродненская часть курса, оказывается, снялась с места еще утром и, по словам местного коменданта, направилась на станцию Лида, на погрузку.

— Только вот удалось ли слушателям уехать, не знаю, — подытожил он свое сообщение. — По моим сведениям, станцию уже бомбили, так что поезда могут уже и не ходить.

Но что нам оставалось делать? Двинули колонну на Лиду. Вскоре убедились в достоверности сведений гродненского коменданта: Лида горела. Прилегавший к ней поселок тоже представлял собой страшное зрелище — кругом развалины, на улицах громадные воронки, людей почти не видно. [163]

И все-таки станция жила! Жила теперь уже обособленной, оторванной от внешнего мира жизнью. По оставшейся неповрежденной боковой ветке деловито сновал маленький паровозик — знакомая нам всем с детства «кукушка», толкая перед собой открытую платформу, на которую путейские рабочие грузили разбитые бомбами шпалы, покореженные рельсы. Их тут же заменяли запасными.

К полковнику И. В. Громову подошел и по-военному представился мужчина в железнодорожной форме:

— Начальник станции Желтов. Чем могу служить?

Выслушав полковшика, кивнул утвердительно головой:

— Да, часа четыре назад подъезжали фрунзевцы. Подъехали и уехали. Куда? А вот этого сказать не могу, не знаю. Одно достоверно, что на поезд они не попали. Да и какой сейчас поезд, если последний состав прошел через станцию еще утром, примерно за полчаса до бомбежки. А теперь вот... — Желтов повел рукой в сторону развороченных бомбами путей. — Станция, как видите, выведена из строя, связи нет. Но и это даже не главное. Тут на перегоне, километрах в десяти отсюда, эти изверги так пассажирский поезд раскромсали, что от него одни обгоревшие остовы остались. Вот ту пробку нам своими силами конечно же не растащить. Выходит, закупорили нас как в бутылке.

И снова наша колонна двинулась в путь. Куда? Полковник Громов решил идти на Барановичи. Может быть, хотя бы там еще не прервано железнодорожное сообщение.

Шоссе буквально запружено машинами, телегами, толпами беженцев. В рев моторов, хриплые окрики, детский плач вплетается жалобное мычание — чуть в стороне от дороги подростки гонят стада коров. Все на восток, на восток...

Но идут машины и на запад. Перед ними поспешно расступаются, сворачивают на обочину. И если в кузовах сидят бойцы или к машинам прицеплены артиллерийские орудия, то их провожают жадными, со светящейся надеждой глазами.

На нашу же колонну смотрят с удивлением. Как же! Военные, да притом еще и командиры, а едут в обратном от боя направлении.

От этих взглядов нам не по себе. Но не будешь же останавливаться и объяснять людям, кто мы и откуда.

И все-таки объясниться пришлось. Во время одной из остановок — где-то впереди опять образовалась пробка — к нашей машине подошел седой как лунь, но довольно еще крепкий старик. Приставив ко лбу ребро ладони, будто смотреть ему мешало солнце, он долго разглядывал нас хмурыми воспаленными глазами. Потом спросил, обращаясь почему-то именно ко мне:

— Вакуируемся, стало быть, товарищи командиры? Али попросту от войны бежим? А бойцов своих где ж бросили? Штой-то не зрю я средь вас ни одного красноармейца. Все при кубарях да шпалах. [164]

— А мы, отец, слушатели, — чувствуя, как краска смущения заливает лицо, ответил я как можно спокойнее. — И от войны не бежим, а следуем в заданном нам направлении.

— Слушатели?! — удивленно округлил некогда, видимо, синие, а сейчас выцветшие чуть ли не до белизны глаза старик. — А штой-то за прозвание такое? Должность али другое што?

Мудреное слово, услышанное от меня, заметно выбило его из загодя накрученного, агрессивного состояния. И теперь, ожидая ответа, дед вроде бы даже растерялся, не зная в каком тоне продолжать свои дальнейшие расспросы.

Ответить я не успел. Из толпы беженцев тут же выступила средних лет женщина, одетая, несмотря на жару, в коротенький, до пояса, плюшевый жакет. Лицо ее, страшно бледное, было сплошь покрыто бисером пота, который она то и дело смахивала рукавом. Сделав несколько неуверенных шагов в нашу сторону, она подошла к старику и тяжело оперлась о его плечо двумя руками. Пояснила тихо, с трудом растягивая иссохшиеся, в кровавых трещинах губы:

— Академисты это, дедуля. Ну те, что в академиях учатся. Потому и слушателями называются.

— Из академии? — смущенно затоптался на месте дед. — Эвон оно што! Стало быть, обмишурился я на старости лет, чуток людей не обидел. — Поинтересовался, теплинкой голоса стараясь, видимо, загладить свою первоначальную резковатость: — А где, ежели не секрет, тая ваша академия находится?

— В Москве, отец.

— В Москве-е?! — недоуменно протянул дед. — Вот те и на! А здеся пошто оказались?

— Да в летних лагерях были, — пояснил я. — В крепости Осовец, слышали о такой? Ну а тут война. Сейчас вот в академию возвращаемся.

— Вот теперича дошло, — кивнул головой старик. Попросил: — Вы уж извиняйте меня, товарищи командиры. Видит бог, не за тех вас принял. Как увидел, што столько командиров в обратную сторону от фронта едут, ну и взыграло... — Посоветовал, зачем-то понизив голос: — Токо ехали вы, милые, лучше бы не шоссейной, а проселочной какой-нито дорогой. А то налетят ихние еропланы, беды не оберешься. Мы в случае чего и в куветы посигаем, пересидим. А у вас, эвон, машины. Как пить дать пожгут их из пулеметов. Да и потом... Нас кого-нито ежели и настигнет смертушка, не велика потеря. А вот вы особая ценность по нонешним-то временам. Война! И академистам, которым потом полки да дивизии на германца водить, никак до времени загибать не след.

— Ну-у, вы, отец, слишком уж далеко хватили, — ответил старику сидевший у борта майор И. А. Говязин. — До полков и дивизий нам еще учиться да учиться. А война... Мы, глядишь, еще и [165] до Москвы доехать не успеем, как фашистов в пух и прах у границы расколошматят.

— Дай-то бог, сынок, — глянул в сторону Говязина дед. — Но только... Я германца с первой империалистической знаю. Упорный он на войну. К тому же и сила у него ноне, видать, немалая, Эвон как Лиду, станцию нашу, бомбил. Еропланов у него — што воронья на парах.

— И у нас не меньше, — не сдавался Иван Александрович.

— Оно, может, и так, — покачал головой старик, — но токо я штой-то покеда еще ни одного нашего не подметил. Все те, с крестами.

— А то, может быть, специально делается, отец, — высказал предположение Говязин. — Может, наше командование просто решило побольше сил противника заманить, а потом разом и прихлопнуть.

— Все может статься, — тяжело вздохнул старик. — Главному командованию, конешно, виднее. Только вот нам... — Он обвел глазами запыленные, измученные лица своих попутчиков. Взгляд его остановился на женщине, которая по-прежнему опиралась на его плечо. Будто что-то, вспомнив, он подхватил ее руками за талию, попросил: — Вы б вот што, товарищи командиры. Взяли б женщину к себе на машину, а? Учителка это наша, лидовская. Лихоманка ее бьет, боюсь, свалится по дороге. Ну а вы б довезли ее попутно до какого-нито лазарету, а?

— Ну о чем же разговор, отец, — засуетился я, слезая с машины. — Давно бы сказать про это надо было. Оно ж и видно, что не в себе она. А мы ее даже и уложить можем в кузове на шинелях. Потеснимся, что уж там. Ну-ка, товарищи, раскатайте-ка несколько скаток. И помогите гражданочку в кузов поднять. — Обращаясь к старику, заверил: — Вы за нее не сомневайтесь, отец. Сдадим в первый же попавшийся госпиталь.

— Вот и ладно, — удовлетворенно кивнул дед.

Хотел еще что-то сказать, да не успел. От головы колонны начал накатываться гул запускаемых моторов.

* * *

В Барановичах мы застали почти то же самое, что и в Лиде: станция уже дважды подвергалась воздушным налетам. Поэтому, не тратя времени на бесплодные препирательства с комендантом и начальником станции, полковник И. В. Громов принял решение продолжать движение своим ходом.

...Едем уже вторые сутки. Держим направление на Минск. Может быть, хоть там будет какая-нибудь определенность.

Не доезжая Минска, впервые попадаем под бомбежку. Правда, назвать бомбежкой этот скоротечный и в общем-то никому не причинивший вреда налет можно лишь с большой натяжкой. Просто пятерка фашистских бомбардировщиков, идущих с востока, несколько раз спикировала над колонной, сбросила тройку небольших [166] бомбочек (большего в бомболюках у них, по всей вероятности, ничего не осталось), повыла сиренами и ушла на запад. Величаво, безбоязненно. И это навело кое-кого из нас на невеселые размышления. Во всяком случае, тот же Гавязин, несколько часов назад внушавший старику стратегию «заманивания», теперь, побывав в придорожном кювете, начал рассуждать по-иному.

— Нет, братцы, тут что-то не то! — горячился он, сбивая рукой травяную труху с брюк и гимнастерки. — Будто на параде, гады, летают! Днем да еще и без прикрытия истребителями. Хорошо хоть бомбы где-то раньше поизрасходовали. А то бы... — И вглядываясь в сереющее небо, спрашивал с отчаянием: — А где же наши-то соколы, а? Ведь, помнится, на воздушном параде...

Ему никто не отвечал. Да и что отвечать-то? Ведь каждый из нас мысленно задавал себе примерно тот же вопрос.

В Минск приехали ночью. Остановились на окраине. Полковник Громов, оставив меня за старшего, уехал на одной из машин в город. Часа через четыре вернулся хмурый, неразговорчивый. Коротко бросил:

— Ночевки здесь не будет. Приказано ехать в Борисов. — Но, видя, что мы не расходимся, добавил: — Обстановка, товарищи, весьма серьезная. Мне удалось побывать в Цека партии республики, кое-что узнать. Фашисты идут вперед. За эти два дня их подвижные группы кое-где продвинулись в глубь нашей территории до ста километров.

До ста?! Немыслимо! Что же получается? По пятьдесят километров в день?! А что же наши войска? Отходят без боя?

Будто угадав эти мысли, И. В. Громов пояснил:

— Наши передовые части и пограничники сражаются мужественно. Даже оставаясь в полном окружении, они не прекращают борьбы. Фашисты несут большие потери. Так что недалек тот день, когда враг будет не только остановлен, но и наголову разгромлен!

Подсвечивая себе фонариком, полковник посмотрел на часы. И уже со стальной ноткой в голосе закончил:

— Все, товарищи! Время не ждет, пора трогаться в путь. По машинам!

И снова монотонно гудят моторы. Дорога хорошая, асфальт. Сейчас вздремнуть хотя бы сидя, тем более что двое суток никто из нас не сомкнул глаз. Но до сна ли, когда в голове целый сонм тревожных мыслей!

Слушатели часто курят, пряча огоньки папирос в сложенных лодочкой ладонях. Некоторые о чем-то шепчутся. Вслушиваюсь.

— Да неужели вас в такое время снова в аудитории засадят? — с придыханием сипит кто-то слева. — Нет уж, по мне хоть взвод под начало, хоть отделение, но на фронт! Вот вернемся в Москву, сразу же рапорт напишу. Пусть что хотят со мной делают, пусть даже из академии отчисляют — все равно! Только на фронт! [167]

Теперь говоривший уже переходит на полушепот. По голосу узнаю майора К. И. Королева. Да уж, эта горячая голова не утерпит, обязательно напишет рапорт.

А что же его собеседник?

— У меня брат под Брестом, — слышу я печальный голос. — Начальник погранзаставы, старший лейтенант. Жив ли? Если убит, я себе вот эту прогулку при луне никогда не прощу... Ну а насчет рапорта... Ты думаешь, что только один такой сообразительный? Да я...

Машину неожиданно сильно встряхивает на какой-то выбоине. Шепчущиеся умолкают. Но через минуту снова принимаются за прерванную тему.

Признаться, до этой минуты у меня даже в мыслях не возникало вопроса, который сейчас обсуждает с кем-то из товарищей майор Королев. Может быть, просто потому, что все увиденное и пережитое за эти два дня родило в голове невообразимый хаос. Но вот теперь разговор сокурсников явился тем началом, когда ясно определилось что-то цельное, направленное.

Действительно, что ждет нас в Москве? Об отпуске, который обычно следовал за лагерным выездом, сейчас просто смешно и думать. Значит, учеба? А война? Одно дело, если (в это еще верилось) в течение короткого времени Красная Армия все же не только остановит, но и наголову разобьет зарвавшегося противника, вышвырнет его с нашей территории. Временные успехи фашистов еще не показатель их силы, Пока на стороне врага факторы внезапности и полной отмобилизованности. Да и упоение легкими победами в Европе. Надолго ли хватит ему этих зарядов здесь, в единоборстве с такой армией, как наша? Ну пусть на неделю, даже на месяц... А если все-таки на больше? В такой вариант слабо верится, но все же... Тогда ускоренная программа третьего курса и — на фронт? Или как-то иначе?

Успокоил себя: чего гадать? Вот приедем в Москву, там все и прояснится.

* * *

Шестой день войны. Мы уже в Смоленске. Из Борисова прибыли сюда вчера вечером. И вчера же распрощались со своими машинами. По распоряжению штаба округа (видимо, это согласовано и с нашим академическим начальством) их передали в какую-то формирующуюся механизированную часть.

Выходит, что до Москвы будем добираться теперь по железной дороге. Но ни час, ни день погрузки пока не известны. Полковник И. В. Громов почти безвылазно находится в штабе округа. Сегодня утром, правда, приезжал на час, не больше. Посмотреть, как нас разместили. Сообщил кое-какие новости. Он, оказывается, сумел-таки связаться по телефону с начальником академии, сообщил о нашем местопребывании. Узнал, что вторая половина курса, которую мы так тщетно разыскивали, уже на месте, в академии. [168]

Есть и другие новости. Неутешительные. Пали Вильнюс и Каунас. Финны заняли Аландские острова, гитлеровцы оккупировали Петсамо, линия фронта прогибается в направлении на Киев. И это за какие-то несколько дней войны!

В полдень до нас дошла еще одна тревожная информация. Правда, пока это еще только слухи. Поговаривают, что сегодня танковые дивизии группы фашистских армий «Центр» сомкнули кольцо вокруг Минска, гитлеровские танки ворвались в пылающий город, там идут уличные бои.

К вечеру из штаба округа возвращается заместитель начальника курса. На сей раз полковник И. В. Громов чем-то явно доволен, даже лицом заметно посветлел. Оказывается, уладил-таки дело с нашей отправкой. Эшелон на Москву — через пять часов.

Быстро снимаемся и пешим порядком отправляемся в город, на вокзал. Грузимся. Но проходит еще часа два, прежде чем эшелон трогается в путь.

В Москву прибываем рано утром. Но нас уже ждут — у вокзала стоит несколько автобусов. Едем в академию.

...А ведь прав оказался в своем предсказании майор К. И. Королев, когда еще по дороге на Борисов обсуждал с сокурсником варианты того, что ждет нас в Москве. Действительно, мы сразу же включились в занятия, которые, по словам прибывших в академию раньше нас, шли вот уже почти неделю.

Снова лекции, самоподготовки, семинары. Все привычно, размеренно, будто и нет никакой войны. Но она шла. Мы жили сводками, которые день ото дня становились все тревожнее. В районе Белостока в окружение попала большая группировка наших войск. Фашистские танки вышли к Березине под Борисовом...

Мы писали рапорты, надоедали начальству бесконечными просьбами об отправке на фронт. Ответ всегда был один: ждите.

В начале июля было объявлено о формировании дивизий народного ополчения. Больше того, до нас дошло известие, что командиром одной из них назначен начальник первого факультета нашей академии генерал-майор Н. Н. Пронин, а комдивом другой — начальник третьего курса генерал-майор В. Р. Вашкевич.

Поток рапортов усилился. Многие из нас хотели воевать под началом известных всей академии генералов. Но случилось другое. Сначала кулуарно, но потом с каждым днем все определеннее начала распространяться весть о нашем досрочном выпуске.

Так оно и произошло. А 5 июля я уже был в отделе кадров. Там получил предписание: 8 июля отбыть в распоряжение командующего войсками Среднеазиатского военного округа.

Вначале было запротестовал. Как же так? Идет война, многие мои сокурсники, тоже выпущенные досрочно, получили направление в действующую армию. А мне, выходит, придется отправляться в Среднюю Азию, подальше от фронта? [169]

На мои протесты, конечно, в рамках, насколько это позволяла воинская субординация, полковник, вручавший предписание, устало заметил:

— Не спешите возмущаться, товарищ майор. Могу заверить, что вы тоже не на курорт едете. К вашему сведению, готовится особое решение правительства об отмобилизовании еще трех военных округов — Забайкальского, Дальневосточного и вашего, Среднеазиатского. Вот и подумайте, что вас там ждет.

... И вот теперь поезд увозит меня за тысячи верст от Москвы, в далекую и неведомую (раньше мне еще не приходилось бывать в тех местах) Среднюю Азию. Пункт назначения — город Ташкент.

316-я стрелковая...

Ташкент. Типично восточный город с узкими улочками в обрамлении пирамидальных тополей, быстрыми арыками на обочинах. Высокие глинобитные ограды домов, сливающиеся по уличному порядку в оплошную, будто крепостную, стену.

Но это на окраинах. В центре над этим заметно довлеет современный архитектурный стиль. Здесь уже широкие, схожие с московскими улицы, зеленые скверы, фонтаны, кварталы многоэтажных домов.

До штаба округа добрался полупустым в этот час полуденной жары трамваем. Дежурный по штабу, подтянутый командир со шпалой в петлицах, прочитав мое предписание и внимательно изучив удостоверение, тем не менее счел нужным еще раз уточнить:

— Майор Марков? Из Москвы?

— Так точно.

Капитан вернул документы, козырнул:

— Вас, товарищ майор, ждет начальник артиллерии округа генерал Рябов. Его кабинет на втором этаже, пятая дверь слева по коридору.

Поднимаюсь на второй этаж, нахожу нужную мне дверь. На ней табличка: «Генерал-майор П. С. Рябов».

Постой-ка! Рябов, Рябов... К тому же и эти инициалы... Уж не Петр ли Сергеевич? Не может быть! Хотя... Генерал... А почему бы и нет? Ведь столько лет прошло. Рябов... Да нет, случайное совпадение. А если...

Волнение схватывает горло. Неужели это все-таки тот Петр Сергеевич Рябов, командир дивизиона из артполка 37-й стрелковой дивизии? Тот самый капитан, у которого я, тогда еще носивший лишь по два кубика в петлицах, служил начальником разведки?

Одернул сам себя: «Спокойнее. Сейчас все прояснится. К тому же... Если это и в самом деле твой бывший командир дивизиона, [170] так что из того? Он сейчас высота, начальник артиллерии округа! Так что...»

Решительно открыл дверь генеральского кабинета. Шагнул вперед и... Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться: он! И как ни готовил внутренне себя там, за дверью, растерялся. Запинаясь, выдавил:

— Разрешите... товарищ генерал?

Он почти не изменился за те десять лет, что мы с ним не виделись. Те же черные, без намека на седину волосы. Открытое, чисто русское лицо. Тот же добрый прищур глаз. Только вот на высоком лбу вроде бы прибавилось морщинок. А может быть, просто старые, в свое время и не замечаемые, сейчас углубились, обрели четкость.

В ромбовидных петлицах — по две звездочки. Генерал-майор. Что ж, за такого человека можно только порадоваться!

Было видно, что и Петр Сергеевич рад этой встрече. Встал из-за стола (высокий, по-прежнему суховатый), шагнул вперед, обнял.

— Ну, здравствуй, Виталий Иванович. Сколько лет, сколько зим! А я-то поначалу подумал: он — не он? Личное дело открыл, убедился — ты. Дежурных вот уже несколько дней предупреждаю: появится майор Марков, сразу ко мне.

Выходит, личное дело меня опередило?

Между тем Петр Сергеевич увлек меня к столу, усадил. Сам опустился в кресло напротив. Не попросил, потребовал:

— Ну, рассказывай, где тебя все эти годы носило? Что сейчас из академии — знаю. А до этого где служил? Помнится, что из Клинцов тебя в Бобруйск перевели? Если не ошибаюсь, помначштабом артполка по оперативной части, так?

— Так точно, товарищ генерал.

Рябов поморщился. Потом, слегка пристукнув по столу ладонью, сказал:

— Вот что, Виталий Иванович, ты эту официальщину оставь. Разговор у нас с тобой сейчас внеслужебный, дружеский. Ну, а уж когда по службе столкнемся, — не обессудь. Сам небось помнишь мой принцип: с друзей и знакомых — спрос вдвойне. Не забыл?

— Помню... Петр Сергеевич.

Мне с трудом давался предложенный генералом тон разговора. Но Петр Сергеевич, вроде бы и не замечая моих трудностей с перестройкой, снова ухватился за ниточку прерванного было разговора:

— Значит, в Бобруйск. А оттуда куда? Или до самой академии там прослужил? — Пояснил: — Ты не удивляйся моему неведению. Я ведь лишь в начало да в конец твоего личного дела заглянул. Все дела да заботы. Это вот сейчас, к счастью, свободный часок выдался. Так что...

— Да нет, Петр Сергеевич. — Сейчас с такой формой обращения [171] у меня вышло уже свободнее. — В Бобруйске я прослужил года два, не больше. Затем перевели в Смоленск. Помощником начальника штаба округа по кадрам.

— Понятно. А оттуда уже в академию.

— Нет, не оттуда. Из штаба округа попал в Витебск, начальником отдела кадров армейской группы.

— Ого! — удовлетворенно кивнул головой Рябов. — Неплохо! Выходит, опыта штабной работы тебе не занимать. Теперь понятно, почему тебя прислали именно на должность начальника штаба артиллерии дивизии.

— Это-то так, Петр Сергеевич, но... до этого мне все-таки по другим профилям приходилось идти: оперативная работа, кадры. А вот теперь...

— Ничего, Виталий Иванович, — подбодрил Рябов. — Не боги горшки обжигают. Втянешься. А кто такой начальник штаба? Это тот же кадровик плюс оперативник плюс... Словом, справишься. К тому же и академия у тебя за плечами. Хоть и два года ты в ней проучился, но все же... Жалко, конечно, что недоучился, но... — Встал, заложил руки за спину, начал мерять шагами кабинет, продолжая на ходу: — Не у одного у тебя учеба прервалась. Эта война миллионам людей планы порушила, жизнь исковеркала. Но ничего. Придет время, доучишься. Если живым, конечно, останешься. Потому как — в этом я нисколько не сомневаюсь — испытания нас ждут впереди и долгие, и тяжкие, Всякое может случиться, — Остановился передо мной, качнулся с пяток на носки и закончил убежденно: — А фашистов мы разобьем! И мокрого места от них не останется, вот увидишь! Ну, а пока... Ты слышал, что гитлеровцы уже к Днепру подошли?

— К Днепру?! — даже привстал я от изумления. — Нет, не слышал. Да и откуда? Ведь с восьмого июля в дороге. Неужели к Днепру?

— Больше того, — Рябов снова усадил меня на стул, — по последним данным, десятого июля их танковые дивизии в нескольких местах форсировали реку. Но, — поднял вверх указательный палец. Повторил с ударением: — Но! Форсировать-то форсировали, но прорвать оборону наших войск на левом берегу так пока еще и не могут. Что из этого следует? А то, что тормозить начинает фашистская военная машина, пробуксовывать. Зарвались господа гитлеровские генералы, силы свои переоценили. Думали, что и здесь их нечто похожее на увеселительную прогулку ждет. Нет уж, господа фашисты! Ошибаетесь!

Петр Сергеевич снова прошел к своему креслу, сел. С минуту, хмурясь, молчал, о чем-то сосредоточенно думая. Но вот словно бы очнулся, ударил ладонью по подлокотнику, улыбнулся:

— Ну да ладно об этом. В кои веки встретились, а разговор ведем... Оно и понятно. У кого чего болит, тот о том и говорит. — [172] И тут же, без перехода, спросил: — Семья-то в Москве осталась или как?

— Да нет, не в Москве. Перед самым отъездом сюда я ее В Пензенскую область отправил. В Кузнецк, есть там такой городок, Думаю, теперь уже и на месте должны быть. Времени-то уже больше недели прошло.

— Там что, родственники какие-нибудь?

— Нет. Просто несколько семей моих сокурсников туда отправилось.

— Понятно, — кивнул Рябов. Пояснил: — Ну а мои здесь, со мной. Неплохо б было сейчас домой заскочить. Тем более что и жена тебя помнит. Но... — взглянул на часы, — мне через полчаса на доклад к командующему. Когда освобожусь, неизвестно. А твой поезд в шестнадцать тридцать отходит. То есть уже через два часа.

— Снова ехать? А куда?

— В Алма-Ату. Там триста шестнадцатая стрелковая дивизия формируется. С этой минуты, считай, твоя родная.

— Ясно, — поднялся я. — Тогда разрешите мне отправиться, Петр Сергеевич? Ведь пока до вокзала доберусь, пока...

— Не спеши, — остановил Рябов, — успеешь. До вокзала, на моей машине подъедешь, я распоряжусь. Документы на тебя — вот они, два дня как заготовлены. И если б ты вовремя приехал...

— Но ведь это от меня не зависело, — начал оправдываться я. — Поезд-то на каждой почти станции застревал. Все воинские эшелоны пропускали.

— Знаю. Но я не про то. Просто жалею, что ты двумя-тремя сутками раньше не появился. Тогда б я тебя, глядишь, и задержал бы здесь на денек. Но сейчас, к сожалению, не могу. В дивизии-то уже артполк начал формироваться, матчасть потоком идет. А артиллеристов дивизионного управления — ноль без палочки. Ни начальника артиллерии дивизии, ни его начштаба, ни даже помначштаба нет. Правда, теперь-то хоть начальник штаба артиллерии появился. Ты. Вот почему и спешка такая. К тому же я слово комдиву дал: как только кто-либо из артиллеристов появится, сразу — к нему.

— Но о чем разговор, Петр Сергеевич? Конечно же я немедленно еду в дивизию.

— Ну вот и хорошо. — Генерал встал, протянул на прощание руку: — Езжай, Виталий Иванович. — Но тут же спохватился: — Да, вот еще что. Коль ты пока в дивизии будешь, так сказать, главным артиллерийским начальником, един в трех лицах, то на тебя и ляжет обязанность ежедневно — повторяю, ежедневно! — информировать меня о состоянии дел в триста шестнадцатой. Разумеется, в плане нас с тобой касающемся. Понятно?

— Ясно.

— Вот теперь иди. Машина будет ждать тебя у подъезда. [173]

Военком был хмур и, видимо, смертельно устал, но тем не менее очень внимательно прочитал поданное мной предписание, кивнул гладко выбритой головой:

— Понятно. — Повернулся к сидящему у настежь открытого окна другому военному, сказал, ткнув в мою сторону зажатым в пальцах предписанием: — А вот вам и попутчик, товарищ батальонный комиссар. Майор Марков тоже в триста шестнадцатую.

— Серьезно?! — обрадованно воскликнул тот, вскакивая со стула. Быстро подошел, протянул руку. Представился: — Александр Фомич Галушко. Назначен начальником политического отдела дивизии.

— Майор Марков, — в свою очередь назвался и я, — Виталий Иванович. Прибыл на должность начальника штаба артиллерии дивизии.

— Рад, очень рад! — тряхнул мою руку Галушко. — Ну-у, теперь и ожидание не в тягость. А то сижу тут, скучаю. Товарищу военкому конечно же не до меня. К нему то и дело звонки, звонки. Трубка небось уже нагрелась.

— Ну так что же вы тогда тут сидите? — недоуменно посмотрел я на батальонного комиссара. — Давно бы уже и штаб дивизии разыскали.

— Как же, разыщешь, — бросил тот косой, но совершенно не сердитый взгляд на военкома. — Этот капитан на меня, можно сказать, арест наложил. Я уж к нему и так, и эдак. Не говорит, где штаб дивизии расположился, и все тут! Напускает таинственность, велит, видишь ли, машину ждать. А ее, как я понимаю, на волах тянут. Уже битых полчаса здесь околачиваюсь. Да за это бы время... Не барин, и пешком бы дотопал.

— Опять вы за свое, товарищ батальонный комиссар, — устало улыбнулся военком. — Сказал же, сейчас прибудет машина. Колесо у нее спустило, камера-то латка на латке.

— «Сейчас», — добродушно буркнул Галушко. — Как бы не так!

Сухопарый, чуть выше среднего роста и, видимо, большой непоседа, батальонный комиссар откровенно тяготился вынужденным бездельем.

— Но что я могу поделать? — виновато развел руками военком. — Пустить вас одних на поиски штаба дивизии? Не имею права. Я уже объяснял вам, товарищ батальонный комиссар, что у меня приказ — командиров и политработников дивизионного звена доставлять в штаб только на машине. Она ж специально для этого и выделена. И если б не эта история с баллоном...

— Приказ, приказ, — хмуря аккуратные, слегка выгоревшие брови, пробурчал Галушко. Но тут же повеселел, спросил военкома: — Приказ-то вашего начальства, так? Ну а мы с майором Марковым...

— Да нет, товарищ батальонный комиссар, — снова улыбнулся тот, — не только моего начальства, но и вашего. Приказ-то отдал [174] генерал Панфилов, командир триста шестнадцатой дивизии. Он ведь одновременно является и начальником гарнизона. А не выполнить приказ Ивана Васильевича...

— Ну, если так... — заметно стушевался А. Ф. Галушко. Откинулся на спинку стула, добавил: — Это совершенно меняет дело. Тогда ждем. — Но через секунду снова подался вперед, пытливо спросил военкома: — Что, крут наш комдив?

— Да как вам сказать, товарищ батальонный комиссар, — пожал плечами тот. — Не так чтобы и крут, но в то же время... Приказ такого человека не выполнить совесть не позволит. Я ведь Ивана Васильевича не первый год знаю. Да и только ли я? Почитай, вся среднеазиатская военкоматовская братия его знает.

— Вон даже ка-ак! — удивленно вскинул брови Александр Фомич. — Это почему же у нашего комдива такая известность?

— А как же, — заметно оживился военком. И даже серое от систематических недосыпаний лицо его слегка порозовело. — Во-первых, прежде чем получить назначение на вашу дивизию, Иван Васильевич долгое время был военкомом Киргизии. Ну, а во-вторых... Он ведь герой гражданской войны, чапаевец. Награжден двумя орденами Красного Знамени! Да за таким человеком...

Телефонный звонок прервал его на полуфразе. Взяв трубку, капитан внимательно выслушал чей-то короткий доклад, удовлетворенно кивнул головой и, дав отбой, весело сообщил нам:

— Машина у подъезда, товарищи командиры.

— Вот це добре! — перешел на смешанный русско-украинский говорок батальонный комиссар, вскакивая. Бросил мне: — Едем, Виталий Иванович. Ну, а с вами, товарищ военком... до побачення, як кажуть украинци.

Мы вышли из кабинета.

* * *

Машина, постукивая изношенными клапанами, то и дело чихая, тем не менее довольно ходко катила нас по широкой (не то что в Ташкенте) алмаатинской улице. Александр Фомич, в кабинете военкома такой шумливый и непоседливый, теперь притих, уйдя в какие-то одному ему ведомые думы. Но вот не выдержал, повернулся с переднего сиденья ко мне, поделился волновавшими его мыслями:

— А я вот все размышляю, Виталий Иванович. По всему видать, комдив наш — человек и в самом деле незаурядный. А коли так, то какими же тогда должны быть мы, помощники его? Вам-то, естественно, легче. За плечами — годы службы, почти, как вы только что сказали, законченная академия. А мне... Вот сейчас сижу и сам себя по косточкам перебираю. Как-никак, а начальником политотдела в дивизию еду. Справлюсь ли? Ведь кто я такой? Когда-то, конечно, служил. Когда-то... Да от этого [175] у меня, считайте, одни лишь воспоминания остались. Последние годы в обкоме партии работал. И тут — на тебе! — война! Все кувырком. Пошел в военкомат. А перед этим еле свое начальство уломал. Не отпускали. Но все-таки добился, призвали. Навесили шпалы в петлицы. Шпалы... Да мне б и кубарей достаточно. Пойти бы политруком роты, глядишь, в самый раз было бы. Так нет, военком пояснил: номенклатура, мол, у тебя, Александр Фомич, более высокого ранга. Начальником политотдела дивизии пойдешь. А какой из меня начальник политотдела? Если б, к примеру, в эмтээс — справился бы. А в дивизии... Тут, согласитесь, специфика.

— Так и мне ж, Александр Фомич, никогда раньше не приходилось начальником штаба артиллерии быть, — решил хотя бы этим подбодрить я Галушко. — Тоже вот еду и гадаю: с чего начать? И справлюсь ли?

— Правда? — вроде бы даже повеселел тот. — Значит, тоже страшновато?

— Страшновато.

— Ну тогда еще куда ни шло. — Галушко облегченно вздохнул. Признался: — А то уж я подумывать начал, что один такой... в себе неуверенный. А вам, дескать, армейцам, все нипочем.

Машина резко затормозила.

— Что, уже приехали? — пригнулся к боковому стеклу Галушко.

— Так точно, товарищ батальонный комиссар, — ответил ему шофер. — Штаб дивизии аккурат в этой вот школе и располагается.

— Ну что ж, Виталий Иванович, — засуетился Александр Фомич и вытянул из-под ног свой небольшой чемоданчик. — Как говорится, станция Березай, хочешь не хочешь, а вылезай. Шагнем навстречу неизвестности, а?

— Да уж придется, — в тон ему ответил я, открывая машинную дверцу.

У здания школы, хотя здесь и располагался штаб формируемой дивизии, в этот утренний час — а было что-то около восьми утра — царило безлюдье. И лишь у главного входа, чуть в стороне от часового, стояло двое военных, судя по наплечным ремням — командиры. Мы смело направились к ним. Но на полпути А. Ф. Галушко, шедший несколько впереди меня, неожиданно замедлил шаг, сказал вполголоса:

— А ведь один из них генерал, Виталий Иванович. Уж не сам ли Панфилов?

— Не знаю. Я ведь его тоже ни разу в глаза не видел.

Стоявшие на крыльце заметили нас, прервали разговор, обернулись. У того, что постарше, сутуловатого, до шоколадного цвета загоревшего, и в самом деле по две звездочки в петлицах. Панфилов? Не может быть. Из рассказа военкома я уже успел мысленно набросать портрет своего будущего комдива. Как мне [176] казалось, он должен бы быть эдаким бравым, ширококостным богатырем. И обязательно с пышными, как у Буденного, усищами. А этот... среднего роста, да и вообще склада совершенно не героического. Прищур глаз узкий, монгольского типа. На слегка удлиненном лице — квадратные, далеко не буденновские, черные усики!

Нет, это не Панфилов. Наверняка какой-нибудь генерал из штаба округа, инспектирующий.

Батальонный комиссар тем временем уже подошел к крыльцу и, неумело прищелкнув каблуками, вскинул руку к головному убору. Обратился тем не менее правильно, по-уставному:

— Товарищ генерал, разрешите обратиться? Батальонный комиссар Галушко.

— Слушаю вас, товарищ батальонный комиссар. — Генерал слегка расправил свои сутуловатые плечи. Монгольский прищур глаз стал еще заметнее.

— Нам нужен командир триста шестнадцатой стрелковой дивизии генерал-майор Панфилов.

— Я Панфилов.

— Вы?.. — Галушко обернулся ко мне, будто ища поддержки. Но тут же сам справился с секундной заминкой, закончил, снова обращаясь к Панфилову:

— Прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.

— А на какую должность, товарищ батальонный комиссар?

— Начальником политического отдела дивизии, товарищ генерал.

— Выходит, вам пополнение, Сергей Александрович, — взглянул на стоявшего рядом с ним старшего батальонного комиссара Панфилов. — Знакомьтесь. — И первым протянул Галушко руку. — С благополучным прибытием, товарищ батальонный комиссар. Кстати, как ваше имя и отчество?

— Александр Фомич, товарищ генерал.

— Так вот, Александр Фомич, знакомьтесь с вашим непосредственным начальником. — Отступил в сторону, показал рукой на коренастого, круглолицего, с правильными чертами лица старшего батальонного комиссара: — Сергей Александрович Егоров, комиссар дивизии. — Перевел взгляд в мою сторону, опередил вопросом официальное представление: — И вы к нам, товарищ майор? — Скользнул взглядом по петлицам и, как показалось, радостно вскинул брови: — Артиллерист? Уж не долгожданный ли начальник артиллерии?

— Никак нет, — козырнул я. И запоздало представился: — Майор Марков. Прибыл на должность начальника штаба артиллерии дивизии.

— Ну да все равно, — сжал мою руку И. В. Панфилов. — Главное — артиллерист! Вы мне, батенька, как воздух нужны. — Испытующе смерил меня с ног до головы. И неожиданно сказал: [177] — Поедете сейчас вместе со мной. Как, в состоянии? Или устали с дороги?

Что ответить? Сказать генералу, что буквально валюсь с ног от усталости, что за плечами семь суток вымотавшей нервы езды от Москвы до Ташкента, а потом еще и от Ташкента до Алма-Аты? Но кого сейчас этим удивишь? Война! Устал? Ну а он, генерал? Хоть и выбрит гладко, и. подворотничок нашит белее снега, но глаза, лицо красноречивее всяких слов говорят о том, что их хозяин тоже давно забыл, что такое нормальный человеческий сон. Оно и понятно: идет формирование дивизии. А это дело даже в мирное время сопряжено со многими треволнениями. Сейчас же и подавно. Значит...

Ответил как можно бодрее:

— Никак нет, товарищ генерал, не устал.

— Вот и хорошо, — потеплел глазами Панфилов. — Значит, едем! Вон уже и машина моя подошла.

* * *

Дорогой И. В. Панфилов вводит меня, выражаясь военным языком, в обстановку. А она такова: артиллерийского полка, в который мы сейчас едем, по сути дела, еще и нет. Есть лишь его номер — 857-й — да едва ли один дивизион личного состава. Правда, матчасть уже получена. Орудия новые, будто только что с завода.

— Но пока все это, к сожалению, стоит без движения, — вздыхает комдив. — Неувязки буквально на каждом шагу. Вот хотя бы в этом случае. Матчасть прислали, а конский состав еще только обещают. Да и людей в полку, как говорится, кот наплакал. Сейчас бы расчеты, взводы, батареи сколачивать, практические занятия проводить, а как? Времени впустую убитого жалко, ведь его, думается, нам будет отведено не так-то уж и много.

— А в стрелковых полках как с артиллерией, товарищ генерал?

— Вот там с этим делом гораздо лучше, — оживляется Панфилов. — Укомплектованность батарей полная, занятия идут по расписанию.

— В полку, значит, артбатарея? А почему не дивизион?

— Дивизион... — нахмурился комдив. — Поначалу так нам и было спущено: в стрелковом полку формировать артдивизион. Но только принялись за дело, бац — новое штатное расписание: в полку — батарея. На том пока и остановились.

Некоторое время ехали молча. Вот уже и городская окраина осталась позади. По обе стороны дороги тянулись фруктовые сады. Густой аромат спелых яблок проникал даже в машину. Невольно вспомнилось, что со вчерашнего полузавтрака-полуобеда на ташкентском вокзале у меня еще не было во рту ни [178] крошки. И чтобы отвлечься от ненужных воспоминаний о еде, спросил командира дивизии:

— А как в артполку с командным составом, товарищ генерал? Прибывает?

— Вот-вот, — повернулся ко мне Панфилов. — Своевременный вопрос, Виталий Иванович. Я только что хотел поговорить с вами на эту тему. Дело в том, что командно-политический состав прибыл туда уже полностью. Но по должностям так до сих пор еще и не распределен. Командир полка объясняет это отсутствием личного состава. Но, думается, пора уже повернуться к этому вопросу лицом. Посему ваша первейшая задача на сегодня — помочь командиру восемьсот пятьдесят седьмого разобраться в штатах, определить, кто из командиров на что годится. Предупреждаю: задача эта не такая уж и простая, какой может показаться на первый взгляд. Учтите, подавляющее большинство командиров прибыло в полк из запаса. Вот и поищите среди них толковых, знающих людей. Особое внимание, естественно, обратите на кадровых командиров. Такие тоже есть. На кубари да шпалы в петлицах не смотрите. Толковый, скажем, лейтенант. Смело выдвигайте его не только на батарею, но и на дивизион. — Генерал помолчал. Но потом снова заговорил. Теперь уже о самом командире полка: — Кстати, несколько слов о подполковнике Курганове. Георгия Федоровича я знаю давно, когда-то вместе басмачей громили. Волевой командир, прекрасный организатор. Но учтите, что в прошлом Курганов — зенитчик. А на этой должности... Словом, ему нужна помощь.

— Понятно, товарищ генерал.

Продолжить разговор нам не удалось. Дорога, вильнув круто влево, открыла взору довольно обширную поляну с рядами таких знакомых мне еще по академическим выездам в лагеря брезентовых палаток.

— Ну вот мы и приехали, — сказал Панфилов, жестом руки приказав водителю съехать на обочину и остановить машину. — Тут-то и располагается наша ударная сила — артполк. Количество палаток пусть вас не смущает. Добрых две трети из них пустые. Пока пустые.

Он первым вышел из машины. Я последовал за ним. Придерживая рукой шашку, к нам уже подбегал какой-то командир с красной повязкой на рукаве. Метрах в пятнадцати от машины он перешел на четкий строевой шаг и, приблизившись к Панфилову, вскинул руку к головному убору.

— Товарищ генерал...

— Вольно, товарищ лейтенант, — остановил дежурного комдив, разглядев у того в петлицах по два перламутровых кубика. — Молодец, хорошо несете службу! Командир полка на месте?

— Так точно, товарищ генерал. Подполковник Курганов... Да вон он и сам поспешает, — оглянулся через плечо лейтенант. [179]

Подполковник Г. Ф. Курганов шел скорым шагом, на ходу расправлял под ремнем складки гимнастерки.

— Что, Георгий Федорович, — упреждая его доклад, улыбчиво спросил Панфилов, первым протягивая руку для приветствия, — потревожил я тебя? Но ничего, ведь по делу. Вот, знакомьтесь, — кивнул головой в мою сторону. — Майор Марков, начальник штаба артиллерии дивизии. Только что прибыл и, как говорится, — с корабля на бал. Так что прошу любить и жаловать.

— Подполковник Курганов, — суховато представился Курганов, окидывая меня коротким, оценивающим взглядом. — Командир артиллерийского полка.

Обмениваясь с подполковником рукопожатием, я одновременно с любопытством рассматривал его. Невысокого роста, сухощавый. Глаза неулыбчивые, холодновато-спокойные. Невольно подумалось: «Да-а, трудновато мне будет с ним. Ведь если такой упрется...»

Но, забегая несколько вперед, должен признать, что это мое опасение оказалось, к счастью, ошибочным. Те полгода с небольшим (в феврале 1942 года в бою под СоколовоГеоргий Федорович был тяжело ранен и больше не вернулся в нашу дивизию), что мы провели вместе (по роду службы мне, естественно, больше всего приходилось работать в артиллерийском полку), выявили в Курганове и покладистость, и способность трезво, с партийных позиций подходить к оценке любого своего решения.

Но, повторяю, это выявится со временем. А пока же...

Представив нас друг другу, генерал И. В. Панфилов, взглянув на часы, совершенно неожиданно предложил:

— Ну вот что, товарищи артиллеристы. Давайте-ка договоримся так. В артполку мне, полагаю, пока что делать нечего. К тому же и вас теперь двое. Знакомьтесь дальше, решайте вопросы, какие сочтете нужными. Кстати, дорогой мы с Виталием Ивановичем уже кое-какие из них наметили. Вот и действуйте. Ну а я... Я, как пехотный генерал, с вашего позволения пехотой и займусь. Возражений нет?

— Никак нет, — почти в один голос ответили мы с подполковником Кургановым.

— Вот и хорошо. Тогда до вечера. Где-то часам к девятнадцати я снова подъеду к вам.

Панфилов уехал. Мы остались одни. Минуты две длилось какое-то неловкое молчание. Первым нарушил его Г. Ф. Курганов. Все с тем же непроницаемым лицом он указал рукой в сторону палаток:

— Прошу, товарищ майор, — и сам пошел первым. Я последовал за ним.

У палатки с дощечкой над входом «Штаб полка» на столе, сбитом из полуоструганных досок, совсем по-домашнему пыхтел пузатый самовар, вразброс лежали сухари, галеты, куски сахара. [180]

Тут же, источая головокружительный аромат, стояла алюминиевая миска, доверху наполненная каким-то вареньем.

— Не желаете? — кивнул на все это богатство Курганов.

— С удовольствием, — согласился я. Снова вспомнилось, что почти уже двое суток ничего не ел.

Сели за стол. Подполковник налил себе и мне по объемистой пиале крепчайшего чаю. Я запротестовал:

— Чай в такую жару?! Нет уж, увольте, товарищ подполковник. Вот если только кое-что всухомятку перекусить...

— Зря, — слегка улыбнулся Г. Ф. Курганов. — Сразу видно, что вы в Средней Азии не служили, товарищ майор. Иначе б знали, что именно в жару чай — единственное спасение. Ничто другое не утоляет так жажду, как он.

— Серьезно? Что ж, можно попробовать...

Но не успели мы выпить и по первой пиале обжигающего рот напитка, как к столу подошел среднего роста, подтянутый батальонный комиссар. Увидев меня, он радостно проговорил:

— О, да у нас пополнение?! Уж не будете ли вы, товарищ майор, нашим долгожданным начальником штаба?

— Начальник штаба, да не тот, — отпарировал ему Курганов. И — мне: — Знакомьтесь, товарищ майор. Мой комиссар полка батальонный комиссар Скоробогат-Ляховский.

— Александр Иванович, — назвался батальонный комиссар, цепко обхватив мою руку узковатой, но до неожиданности сильной ладонью.

— Виталий Иванович Марков, — представился я. — Начальник штаба артиллерии дивизии.

— Ого! — удивленно вскинул брови Скоробогат-Ляховский. Но тут же снова рассмеялся: — Выходит, Виталий Иванович, я взял да своей комиссарской властью и понизил вас в должности? Но ничего. Как говорится, виноват, исправлюсь.

Странное дело, но приход этого веселого батальонного комиссара сразу как-то разрядил несколько скованную обстановку за столом. И даже подполковник Курганов, совсем не грозно супя брови, заметил ему подтаявшим голосом:

— И все-то у тебя, Александр Иванович, хиханьки да хаханьки. И когда ты у меня только серьезным станешь? Ведь комиссар полка, а как мальчишка, честное слово!

— Вот именно — комиссар! — поднял вверх указательный палец Скоробогат-Ляховский. Повторил: — Ко-мис-сар! А каким он должен быть, Георгий Федорович? Сухарем, буквоедом? Не-ет, дорогой мой командир! В нашем деле и веселое слово нужное дело делает.

— Да уж ладно, ладно, — отмахнулся от него Курганов, — Начнешь теперь демагогию разводить. — И вдруг пристукнул по столу кулаком, спросил строго: — Ты мне вот что, комиссар, скажи. Почему сегодня утром опять сухомяткой обошелся? Язву желудка себе хочешь нажить? Хоть бы чаю попил перед уходом. [181]

— Ну вот в этом виноват, признаю, — смущенно развел руками Скоробогат-Ляховский. — Торопился, Георгий Федорович. Все дела да заботы. Но вот в следующий раз...

Слушая командира и комиссара, я с удовольствием отметил у, казалось бы, не очень-то к этому предрасположенного Курганова: заботлив. И уже несколько по-иному начал смотреть на него.

* * *

Генерал И. В. Панфилов не появился ни в девятнадцать часов, как обещал, ни даже в двадцать ноль-ноль. И лишь когда заходящее солнце уже коснулось своей остывающей нижней кромкой Алатауских хребтов, от дороги послышались хрипловатые гудки автомобильных сигналов.

— Комдив, — первым высказал догадку Г. Ф. Курганов, вскакивая. Он, Скоробогат-Ляховский и я вышли из палатки штаба, в которой до этого подводили итоги сделанного за день. На дороге действительно стояла эмка Панфилова. Но генерал почему-то не выходил из машины. Вместо этого его водитель, заметив нас, снова дважды кряду требовательно просигналил.

— Видимо, комдиву некогда заходить в полк, — прокомментировал эти сигналы Скоробогат-Ляховский. — Поторопимся, товарищи.

Мы прибавили шагу.

Панфилов действительно торопился. Заметно уставший, но в то же время чем-то явно довольный, он сразу же пригласил меня в машину. Курганову же пояснил:

— Заходить не буду, недосуг. К тому же и незачем. Начштаба артиллерии дивизии мне по дороге все и доложит. — И не в силах больше сдерживать довольную улыбку добавил: — А ты готовься, Георгий Федорович. Завтра к тебе народ валом повалит. И конский состав прибудет. Серебряков меня по телефону у Елина разыскал, доложил. Так что жди.

— Спасибо за приятную новость, товарищ генерал, — сдержанно поблагодарил тот.

Мы тронулись.

— Ну докладывайте, Виталий Иванович, — повернулся ко мне Панфилов, едва палатки артполка скрылись за поворотом дороги. — Что успели сделать, что нет?

— Да все, что и намечалось, товарищ генерал, — ответил я. — Осмотрели артпарк. Пушки прекрасные, семидесятишестимиллиметровые. У гаубиц тоже калибр приличный — стадвадцатидвух.

— Командиров артдивизионов подыскали? — нетерпеливо перебил меня комдив.

— Так точно. Двое из них — старшие лейтенанты Анохин и Гвоздецкий — кадровые артиллеристы, прибыли в полк из академии. Так же, как и у меня, ускоренный выпуск. Ну а третьим [182] командиром дивизиона... Здесь мы единогласно сошлись на кандидатуре лейтенанта Петрашко. Он хоть и из запаса, но толковый, знающий командир. В этом я лично убедился.

— Беседовали с ним?

— Не только беседовал, но даже и проэкзаменовал по некоторым вопросам, товарищ генерал. Уверен, с дивизионом справится.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул головой И. В. Панфилов. И вдруг спросил: — Ну а командир полка как вам показался? Только честно. Как думаете, справится на этой должности?

— Георгий Федорович? Что ж, если положа руку на сердце... Честно скажу, вначале я даже не знал, как себя с ним вести. Своеобразный человек. Улыбку из него, наверное, и клещами не вытащишь. Что же касается деловых качеств... Думаю, с полком справится.

— Понятно, — слегка врастяжку произнес Панфилов. Подтвердил: — Да, Георгий Федорович человек своеобразный. Оно и в самом деле, если со стороны посмотреть, то будто б только одним собой и живет человек. Но поверьте моему слову, Виталий Иванович, Курганов не такой. Я-то его лучше знаю. К примеру, если что для дела или людей нужно, он и карьеру свою не пожалеет, в заклад поставит.

«Что ж, — подумалось, — поживем, увидим. Нам ведь с Кургановым не один день вместе быть».

На Северо-Западный фронт

«Туда-туда, туда-туда», — мерно постукивают на стыках вагонные колеса. А куда «туда»? Одно пока ясно: едем в Москву. А потом? Тоже вроде бы ясно. На фронт. Но на какой?

Наш эшелон четвертые сутки в пути. Останавливаемся на станциях редко: воинскому — зеленая улица. Скоро и Москва.

Я лежу на верхней полке и делаю вид, что сплю. Но до сна ли? Прямо подо мной разговаривают двое. Одного определяю по голосу безошибочно — начальник политотдела дивизии батальонный комиссар А. Ф. Галушко. Александр Фомич, видимо, все-таки успел на последней остановке сбегать к военному коменданту станции и вот теперь делится с собеседником новостями. А они неутешительные. Фашисты уже на Десне. Пали Рославль, Ельня. Под угрозой Киев. Выходит, враг снова идет вперед. А ведь как радостно была воспринята еще в Алма-Ате весть о том, что 27 июля войска Красной Армии вышвырнули его из древнего Смоленска! Даже подумалось: вот он, коренной перелом в войне! Теперь-то наш путь только на запад!

Подумалось... А на практике вон как выходит.

Думы, думы... Усилием воли переключаюсь, как говорится, с общего на частное. О нашей 316-й стрелковой. Всего только сорок дней продолжалось ее формирование. И вот уже идут [183] эшелоны. Готовы ли мы к боям, которые теперь — это уже ясно каждому — не только не за горами, но вряд ли и за холмиками? Однозначно ответить на этот вопрос трудно даже самому себе. С одной стороны, вроде бы и готовы. Полки сформированы до полного состава, почти все эти сорок дней днем и ночью шла напряженнейшая боевая учеба. Моральный дух личного состава высок, бойцы и командиры буквально рвутся в бой. Коммунисты и комсомольцы — эти цифры врезались в память из недавнего разговора с комиссаром дивизии старшим батальонным комиссаром С. А. Егоровым — составляют 35 процентов всего личного состава соединения. В 84 первичных партийных организациях, созданных в частях и подразделениях дивизии, — 984 коммуниста! Эта великая сила. Но...

Ох уж эти «но»! Только споткнешься о них, как сразу же полезет в голову нерадостное: около двух третей бойцов и младших командиров дивизионов ранее не служили в кадровой армии, а проходили лишь учебные сборы продолжительностью от одного до трех месяцев в системе вневойсковой или допризывной подготовки. А за сорок дней сделаешь ли из них настоящих артиллеристов? Тем более что в Алма-Ате нам не удалось произвести ни одной практической стрельбы. Ибо полигон оборудовали буквально за день до погрузки в эшелоны.

Волнует и положение с артиллерией в стрелковых полках. Там на вооружении батарей — семидесятишестимиллиметровые горные пушки. Горные. А что это значит? Да то, что для борьбы с бронированными целями они совершенно непригодны: траектория полета их снарядов круто навесная, на прямую наводку такое орудие не поставишь. Да в боекомплекте этих пушек вообще не предусмотрен бронебойный снаряд.

И это еще не все. Приспособленные к вьюкам, горные пушки имеют узкий ход. При быстрой езде в компонованном состоянии то и дело происходит опрокидывание орудий. Значит, наша пехота почти не защищена от танков противника. Один выход: в предстоящих боях придется распылять силы артполка, придавать стрелковым частям по батарее, а то и по дивизиону из 857-го.

А с зенитным дивизионом? Того вообще нет. Точнее, есть. Люди. А матчасть так и не прислали. А ведь сколько раз напоминал об этом генералу П. С. Рябову. При каждом докладе просил: пришлите зенитки. Ведь ими бы можно в случае нужды прикрыть и стрелковые полки. Зенитка против танка — вещь серьезная. Так нет, не прислали. Видимо, не смогли. А может быть, просто не успели. Ведь я-то сужу, образно выражаясь, со своей, начальника артиллерии дивизии, колокольни. А в округе иной кругозор. Вернее, возможности. Может быть, и рады были бы дать, да нет всего, что для дивизии нужно. Ведь война!

Кстати, о моей новой должности. Да, теперь я уже начальник артиллерии дивизии. Такое повышение по службе произошло [184] неожиданно и не очень-то понятно. Просто за неделю до погрузки дивизии в эшелоны из штаба округа пришел приказ: майора В. И. Маркова вывести в резерв для последующего назначения на должность начальника артиллерии энской бригады. А формирование этой бригады еще только намечалось. Вот тут-то генерал И. В. Панфилов и проявил свой характер. Благодаря его настойчивости я не только остался в 316-й, но и стал начальником артиллерии дивизии. Правда, по-прежнему в единственном числе. Начальника штаба артиллерии дивизии и даже его помощника так и не прислали. Временно исполнял обе эти должности... старший сержант Е. М. Колокольников.

О Евгении Михайловиче хочется сказать особо. Вначале он прибыл ко мне просто на должность писаря штаба. Находясь, как уже говорилось выше, един в трех лицах, я порой поручал ему дела, весьма далекие от его компетенции. И Колокольников блестяще (не боюсь употребить это слово) справлялся с ними. Так со временем он стал моим незаменимым помощником. Забегая вперед, скажу, что под Москвой Евгений Михайлович по нашему ходатайству получил офицерское звание и уже вполне законно занял должность помощника начальника штаба артиллерии дивизии. Дослужился до старшего лейтенанта. А в марте сорок второго, когда мы, совершив рейд по тылам врага, вышли на Ловать, Е. М. Колокольникова, в прошлом известного спортсмена-альпиниста, отозвали из нашей дивизии. Как впоследствии стало известно, от нас он попал на Кавказ, где был назначен командиром горно-стрелкового батальона.

Ныне Евгений Михайлович проживает в городе Алма-Ате. По-прежнему, несмотря на возраст, верен спорту — работает преподавателем в республиканском институте физкультуры.

Но вернемся снова в двадцатые числа августа 1941 года, когда наш эшелон, за четверо суток пройдя многие тысячи километров, уже приближался к Москве.

...Занятый своими думами, я как-то и не заметил, что А. Ф. Галушко и его собеседник уже переключились на другую тему разговора. Теперь они гадали, куда может быть направлена наша дивизия по прибытии в столицу. Начальник политотдела горячо доказывал, что дальнейший наш маршрут будет лежать непременно на Киев. Его собеседник называл Ленинград, где к тому времени тоже сложилась довольно сложная обстановка.

Вот тут-то я уже не мог остаться беспристрастным. Слез со своей полки и присоединился к говорившим. Александр Фомич встретил мое появление с радостью, сразу же попытался «завербовать» меня к себе в союзники.

— Слышишь, Виталий Иванович, — азартно блестя глазами, задергал он меня за рукав гимнастерки, — что говорит Константин Николаевич? Утверждает, что нас непременно отправят под Ленинград. А я уверен, что в Киев! Там сейчас самый ответственный участок. [185]

Но капитан К. Н. Гофман (странно, почему я сразу не узнал его по голосу? Ведь с ним, начальником оперативного отделения дивизии, мы не только все дни формирования работали, как говорится, бок о бок, но даже успели и подружиться...), покачивая своей курчавой, красиво посаженной головой, не соглашался.

— Нет уж, Александр Фомич, и не спорьте. Чует мое сердце, что нас сразу же бросят под Ленинград. На чем основано это убеждение? Ленинград — колыбель революции. К тому же и ворота на Балтику. Не-ет, Питер не сдадут! Все силы бросят, но удержат!

— А Киев? — не сдавался А. Ф. Галушко. — Да там...

Их спор обещал затянуться. Поэтому, чтобы утихомирить страсти, я сказал примиряюще:

— Нечего, братцы, гадать на кофейной гуще. Куда пошлют, туда и пошлют. Верховному виднее. Главное, что в бой.

— Вот это верно, — немедленно согласился К. Н. Гофман. — Главное, в бой! А то, верите, вся душа там, в Алма-Ате изболелась. Люди на фронте каждый метр земли своей кровью поливают, а мы...

Он не закончил. Поезд вдруг резко затормозил. Раз, другой. Словно машинист захотел сбить подрастянувшиеся за долгий путь вагоны.

— Неужели остановка? — прильнул к окну А. Ф. Галушко. — Точно. Вон и пристанционные постройки. — Поднялся, рывком расправил под ремнем складки гимнастерки. Сказал: — Ну, кто как, товарищи, а я — к бойцам. Проеду в какой-нибудь теплушке перегон, побеседую с коммунистами и комсомольцами.

— Пожалуй, мне тоже не мешает сходить к артиллеристам, — поддержал я начпо дивизии.

Эшелон все больше сбавлял ход.

* * *

В Москву приехали уже в сумерках. Покружив по кольцевой, эшелон остановился на сортировочной станции, как раз напротив завода «Фрезер». Радостно забилось сердце. Ведь здесь, буквально в нескольких сотнях метров от станции, живет моя старшая сестра. И если эшелон простоит несколько часов...

В вагон стремительно вошел подтянутый подполковник. Заметив нас, козырнул, коротко спросил:

— В каком купе генерал Панфилов?

Мы сказали ему. Постучавшись, подполковник открыл дверь, громко доложил:

— Товарищ генерал, вас ждут в Генеральном штабе. Машина подана.

Вот оно, начинается! Конечно же комдива вызывают для получения боевой задачи. Интересно, чьи предположения окажутся верными — Галушко или Гофмана? А может быть, ни того и ни другого? [186]

Из купе вышел генерал И. В. Панфилов в сопровождении комиссара дивизии старшего батальонного комиссара С. А. Егорова и начальника штаба полковника И. И. Серебрякова. Командир дивизии, как всегда, до синевы выбрит, подтянут. Пожав руку генштабовскому подполковнику, поинтересовался у него — ехать ли ему по вызову одному или с комиссаром и начальником штаба? Тот ответил, что приказано доставить только комдива 316-й.

— Тогда оставайтесь, товарищи, — повернулся генерал к своим спутникам. — Обеспечьте тут порядок, проследите, чтобы из эшелона никто не отлучался.

Панфилов и сопровождавший его подполковник вышли из вагона. А я досадливо чертыхнулся.

— Ты что, Виталий Иванович? — удивленно посмотрел на меня А. Ф. Галушко. — Случилось что?

— Да как же, Александр Фомич, — удрученно махнул я рукой. — Сестра у меня, понимаете ли, рядом живет. Думал, заскочу на полчасика, глядишь, и о семье что-нибудь узнаю. А сейчас... Генерал ведь приказал никому из эшелона не отлучаться.

— Действительно, положеньице, — сочувственно покачал головой начальник политотдела. — И приказ вроде бы нарушать нельзя, но в то же время... Когда еще такая возможность представится...

— Что это вы там обсуждаете, товарищи? — подошел к нам С. А. Егоров. — Гляжу, мрачные оба.

— Да дело тут одно, Сергей Александрович, — ответил Галушко. Кивнул в мою сторону: — У нашего начальника артиллерии сестра рядом живет. Забежать бы надо. А комдив, сами же слышали, запретил кому бы то ни было из эшелона отлучаться.

— Ну-у, это-то дело поправимое, — улыбнулся Егоров. — И — Серебрякову: — Как, Иван Иванович, возьмем на себя ответственность? Виталию Ивановичу к сестре нужно бы подскочить. Она у него, оказывается, в этом районе проживает.

— И не только в этом районе, а буквально в трехстах метрах от станции, — подсказал я.

— Тогда 6 чем же разговор, Сергей Александрович? — развел руками Серебряков. — Конечно же возьмем. Тем более что Иван Васильевич вряд ли и через три часа из Генштаба вернется. Так что... Иди, Виталий Иванович, побудь у сестры часок-другой. Да, вот только что. Ты оставь на всякий случай ее адресок. Мало ли что! Может, раньше потребуешься, послать за тобой придется.

Милые вы мои люди! От радости я готов был расцеловать и Галушко, и Егорова, и «старика» — так мы ласково называли между собой начальника штаба дивизии полковника И. И. Серебрякова. Выглядевший гораздо старше своих лет — тогда ему было около пятидесяти, — Иван Иванович пользовался у нас непререкаемым авторитетом. Не только мы с Галушко, стоящие, [187] казалось бы, по служебному положению на одном уровне с Серебряковым, но и Егоров, занимавший, как комиссар, ступеньку повыше, всегда очень внимательно прислушивались к его советам. И вот сейчас...

Сборы были недолгими. Затолкав в чей-то подвернувшийся под руку пустой вещмешок несколько банок консервов, буханку хлеба, галеты и сахар, написав на клочке бумаги адрес сестры и отдав его Серебрякову, я уже через десять минут не шел, а буквально летел к знакомому дому. И лишь у подъезда невольно замедлил шаг, обеспокоенный неожиданно пришедшей мыслью: а вдруг Анна с мужем эвакуировалась из Москвы?

К счастью, мои опасения оказались напрасными. Сестру я застал дома, притом не одну, а в обществе какого-то старшины с петлицами войск НКВД на гимнастерке. И только присмотревшись повнимательнее к нему, я удивленно ахнул. Так это же Жорж, муж Анны! Вот тебе и бухгалтер!

Встреча всех нас обрадовала несказанно. За обоюдными восклицаниями и объятиями мне все никак не удавалось спросить о главном — о письмах жены. А когда все-таки спросил, сестра помрачнела.

— Писем не было, Виталий. Я уже и сама беспокоюсь, доехала ли до места Шура с детьми. Знаешь, сейчас ведь всякое бывает...

Радость встречи заметно померкла. Что с семьей? Почему за столько времени жена не смогла сообщить сестре о себе? Ведь она же записала ее адрес. Неужели действительно что-то случилось? Но что?

Так оборвалась еще и не налаженная связь с семьей. Это страшное неведение тянулось чуть ли не два года, до тех пор пока каким-то поистине чудом мне удалось в сорок третьем отыскать ее... в Средней Азии. А все объяснилось очень просто. В спешке сборов жена потеряла куда-то листок с адресом моей сестры. И все это время тоже искала меня всеми возможными в военное время способами.

Но все это еще будет. А пока же я, побыв у сестры часа два, возвращался в эшелон с тяжелым чувством: что с семьей?

* * *

Генерал И. В. Панфилов не вернулся из Генштаба ни через три часа, как предполагал полковник И. И. Серебряков, ни даже утром. И лишь к исходу дня к станции подкатила знакомая уже нам эмка. Иван Васильевич, выйдя из нее, собрал нас, штаб и управление дивизии, прямо на перроне. Довел полученную в Генеральном штабе задачу:

— Завтра снова в путь, товарищи. Нас направляют на Северо-Западный фронт, в состав пятьдесят второй армии. Но... — генерал обвел понимающим взглядом наши радостно оживившиеся лица, отрицательно покачал головой. И следующей же фразой [188] охладил пыл: — Нам приказано занять оборону во втором эшелоне армии. — Предваряя готовые вырваться у каждого из нас возгласы разочарования, сразу же пояснил: — В Генштабе, товарищи, отлично понимают, что за сорок дней сформировать (да к тому же и подготовить), дивизию к боям практически невозможно. Потому-то и изыскали возможность дать нам еще некоторое время на учебу. Причем — что особенно ценно — в условиях, максимально приближенных к боевым. Это надо понять, товарищи. Понять самим и в соответствующем плане довести до всего личного состава соединения. Разъяснить каждому бойцу и командиру, что, несмотря на сложнейшую обстановку на фронте, нас, слабообученных, во избежание напрасных жертв не бросают сразу в пекло, а дают возможность как можно лучше подготовиться к встрече с коварным и сильным врагом. А в ответ на это мы должны будем забыть об усталости, забыть, что в сутках всего лишь двадцать четыре часа, и учиться, учиться. Ибо ожесточеннейшие бои для нас не за горами. Так что за работу, товарищи.

Мы начали расходиться по местам.

...27 августа 1941 года. Утро. Полки дивизии выгружаются в Боровичах — небольшой тихой станции в Новгородской области. Спешим. И все-таки не успеваем. Едва голова колонны артиллерийского полка достигает леса, налетают фашистские бомбардировщики. Свистят и рвутся бомбы, дико ржут испуганные лошади. Бомбежка продолжается минут двадцать. Наконец самолеты улетают. Ко мне подходит подполковник Г. Ф. Курганов. Хмуро докладывает:

— Убиты младший лейтенант Соловей, красноармейцы Петров и Сергейкин. Ранено семеро бойцов, четверо из них тяжело. Убито несколько лошадей.

Вот они — первые потери. До боя. От сознания этого на душе становится прескверно.

Нас находит комиссар полка А. И. Скоробогат-Ляховский. Говорит возбужденно:

— Бойцы утверждают, что во время налета видели несколько ракет, выпущенных из леса в нашу сторону. Не иначе — фашистские сигнальщики. Может быть, прочесать окрестности?

— А толку? — пожимает плечами Курганов. — Лес-то, гляди, без конца и краю. Да и не будут эти гады на месте сидеть. Их теперь днем с огнем не найдешь.

Но все-таки выделяет одну батарею на прочесывание. С ней уходит и комиссар. Через час бойцы догоняют полк. Скоробогат-Ляховский докладывает: безрезультатно.

— Что и следовало ожидать. — роняет Георгий Федорович. И тут же приказывает: — Передайте всем командирам батарей и дивизионов — усилить бдительность. По всему видать, в этих лесах немало фашистских диверсионных групп шляется. И покою они нам определенно не дадут. [189]

Как в воду глядел! Наутро его новый тревожный доклад:

— Убит командир дивизиона старший лейтенант Гвоздецкий. Ночью проверял боевое охранение и...

Час от часу не легче!

Но тут же беру себя в руки, спрашиваю:

— Кто принял командование дивизионом?

— Заместитель Гвоздецкого старший лейтенант Снегин.

Снегин, Снегин... Кажется, раньше я не слышал такой фамилии. Или запамятовал? Не может быть. Уж кого-кого, а эту-то категорию командиров...

— Старший лейтенант Снегин — он же Поцелуев Дмитрий Федорович, — подметив мое замешательство, поясняет Курганов. — Поцелуев — это псевдоним Снегина. Но им он пользуется постоянно. Видно, привык.

Вот теперь все становится на свои места. Поцелуев... Именно так тогда, еще в Алма-Ате, и представился мне высокий стройный старший лейтенант. На худощавом лице — веселые серые глаза. Рассказал о себе. До войны был одним из переводчиков Джамбула. Имеет и свои поэтические сборники. Подписывает их тоже — «Д. Ф. Поцелуев». А на самом-то деле он, оказывается, Снегин.

...И. В. Панфилов выслушал меня молча, только накрепко свел к переносью свои слегка кустистые брови. Но потом все-таки не выдержал, сказал с досадой:

— Еще ни в одном бою не побывали, а уже теряем людей!

Замолчал, прошелся взад-вперед по комнате (мы были тогда как раз на дневке в деревне Дубки), остановился. Качнувшись с пяток на носки, задумчиво посмотрел на меня и приказал:

— Вот что, Виталий Иванович. С этого дня вы до конца марша будете неотлучно находиться в артполку. Помогите Курганову навести в хозяйстве (он так и сказал — «в хозяйстве») порядок.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

* * *

...Уже четвертые сутки полки дивизии на марше. Идем по раскисшим от дождей проселочным дорогам, подчас гатим их, строим переправы через встречающиеся на пути реки и речушки. Наш путь — к населенному пункту Крестцы.

Подмечаю закономерность: стоит какой-либо из колонн хоть на короткое время покинуть спасительные лесные гущи, как тут же в небе появляются фашистские самолеты. То же самое и во время привалов. Словно кто-то действительно наводит их на нас.

Но и мы теперь, как говорится, не лыком шиты. Кое-чему уже научились. На привалах рассредоточиваем полк побатарейно, а порой даже и поорудийно. Командиры, еще в начале марша терявшиеся в сложной обстановке, теперь действуют увереннее: научились в короткие минуты привалов накормить и людей, и лошадей, организовать надлежащую охрану как во время движения, так и на отдыхе. Радуюсь, видя, как все грамотнее управляют они [190] подразделениями в обстановке, максимально приближенной к боевой. А отсюда и результаты — отсутствие потерь от воздушных налетов противника.

В Крестцы прибыли лишь 8 сентября, форсировав перед этим хоть и неширокую, но довольно бурную речушку Усть-Вольму. Устали неимоверно. Грезили хотя бы коротким отдыхом. Не пришлось. В Крестцах нас уже поджидал представитель штаба 52-й армии. Передал комдиву приказ: с ходу занять позиции во втором эшелоне армии. Подобная спешка объяснялась очень просто: войска Северо-Западного фронта вели беспрерывные сражения с фашистскими захватчиками, стремившимися завершить полное окружение города Ленина. Не выходила из боев и 52-я армия. Ей, обескровленной, с большим трудом удерживающей свои позиции, было очень важно иметь в тылу хотя бы одну свежую, в любую минуту готовую к боям дивизию.

* * *

Больше недели я не был в дивизии. Точнее, не только я. Еще в тот день, 8 сентября, представитель штаба армии, уезжая, забрал меня, начальника оперативного отделения и инженера дивизии с собой. На рекогносцировку. И вот теперь, закончив работу, мы все втроем возвращаемся в родное соединение. Не терпится поскорее увидеть своих, узнать, что же произошло в дивизии за это время.

...Генерал И. В. Панфилов встретил нас радостным возгласом:

— Наконец-то явились, пропавшие души! А я уж думал, не навсегда ли вы подрядились к штабу армии? Все нет и нет... — Кивнул головой, распорядился: — Майор Оверинов и капитан Гофман могут идти. Занимайтесь своим делом, товарищи. — Повернулся ко мне: — А вы, Виталий Иванович, останьтесь. Тут у меня для вас кое-что есть.

Дивизионный инженер и начальник оперативного отделения вышли. А Иван Васильевич, усадив меня рядом с собой, сразу же приступил к делу:

— Командующий армией дал нам «добро» на проведение батарейных стрельб, Виталий Иванович. Надо опробовать орудия, А заодно и людей испытать, так сказать, на живом деле. Довольно им заниматься лишь оборудованием позиций да перекатывать пушки с места на место. Кстати, по этой части у них опыта уже достаточно. За ваше отсутствие мы уже трижды меняли позиции. Все воздушную разведку противника запутываем.

— Боевые стрельбы это прекрасно, товарищ генерал, — обрадовался я. Поинтересовался: — А когда можно приступить к ним?

— «Когда», — улыбнулся комдив. — Вы бы лучше спросили «где», Виталий Иванович. Вернее, это я у вас опрошу. И не позже, как сегодня вечером. Так что вот вам задача: немедленно отправляйтесь в артполк, берите с собой Курганова и еще кого сочтете [191] нужным, ищите подходящее место для полигона, а уж завтра с утра... — Спохватился: — Нет, завтра с утра не выйдет. Ведь нужно еще подготовить мишенное поле. Словом, действуйте!

— Слушаюсь, товарищ генерал!

...Подполковник Г. Ф. Курганов и комиссар полка А. И. Скороботат-Ляховский встретили мое сообщение с не меньшей радостью, чем и я при разговоре с комдивом.

— Вот это что-то уже похоже на настоящее дело! — довольно потер руки Александр Иванович.

Георгий Федорович выразился несколько сдержаннее комиссара:

— Давно пора. А то до сих пор точно и не знаю, кто есть кто.

Тут же отправились на поиски полигона. Вернее, не на поиски, а на смотр такового, уже заранее облюбованного подполковником Кургановым. Георгий Федорович будто заранее предугадал возможный ход событий я уже присмотрел место, отвечающее всем требованиям полигонного поля.

...Батарейные стрельбы начались через день. Утро выдалось как по заказу. Дул порывистый северный ветер, гоня по небу низкие тучи, которые то и дело проливались холодным мелким дождиком. Над полигонным полем, кое-где поросшим кустарником, Стлался туман. Вести огонь в таких условиях нелегко. Но вместе с тем — это и было особенно важно — нам не могла помешать вражеская авиация. Погода-то нелетная.

На первые артиллерийские стрельбы прибыл и генерал И. В. Панфилов. Обмолвившись с нами, командирами, несколькими словами, подошел к расчетам, готовившим орудия. Те трудились с подъемом, явно довольные представившейся возможностью подкрепить свои теоретические знания практикой.

Вот генерал остановился возле одного из орудий. К нему шагнул широкоплечий, в ладно подогнанной шинели младший командир с двумя треугольниками в петлицах. Четко доложил:

— Товарищ генерал, вверенный мне расчет занимается изготовкой орудия к бою. Командир расчета сержант Нефедов.

— Хорошо работают ваши подчиненные, товарищ сержант, — похвалил И. В. Панфилов. — Без суетливости, во быстро. Вот так бы да в настоящем бою.

— А мы я там не подкачаем, товарищ генерал! — твердо заверил командир расчета.

И нужно сказать, что эти слова сержанта А. А. Нефедова впоследствии не разошлись с его делами. Возглавляемый им расчет храбро сражался на полях Подмосковья. Так, только в одном из боев бойцы Нефедова сожгли вражеский танк, уничтожили три огневые точки противника и не меньше десятка фашистских автоматчиков. Сам сержант в тот день был ранен, но не покинул поля боя. И лишь получив второе, тяжелое, ранение, позволил отнести себя в медсанбат. [192]

...Те батарейные стрельбы прошли конечно же не на высоком уровне. Да мы и не ожидали от них чего-либо подобного. Знали: это первая проба сил. За ней последует вторая, третья. Люди освоятся, поверят в себя и свое оружие. И вот тогда... Только выделит ли война нам на это достаточно времени?

Выделила. И не война, а кто-то умный и дальновидный там, в штабе 52-й армии. Почти месяц мы простояли во втором эшелоне. Занимались по 10–14 часов в сутки. Даже организовали при дивизии курсы младших командиров. Все это, вместе взятое, и помогло нам потом, на волоколамском направлении, вступить в схватку с врагом уже готовыми к боям.

За нами Москва!

Итак, принять участие в боях под Ленинградом нашей дивизии не пришлось. В самом начале октября по приказу Ставки она была срочно переброшена на другой фронт — Западный, на волоколамское направление. Здесь к тому времени сложилось крайне тяжелое положение.

...Не сумев еще летом 1941 года с ходу прорваться к Москве, немецко-фашистское командование теперь уже с особой тщательностью готовилось к захвату советской столицы. Дав плану операции устрашающее название «Тайфун», оно подкрепило его и довольно внушительными силами. Так, для осуществления своего замысла верховное командование гитлеровской армии стянуло на это направление до восьмидесяти дивизий. И в том числе — 14 танковых и 8 моторизованных. Всего же в наступление на московском направлении было брошено более миллиона фашистских солдат и офицеров, 1700 танков, 950 самолетов (половина из них — бомбардировщики), свыше 14000 орудий и минометов. Словом, к началу октября здесь была сосредоточена почти половина всех сил и боевой техники, имевшихся у противника на всем советско-германском фронте.

Осуществление плана операции «Тайфун» началось 30 сентября ударом по частям и соединениям Брянского и Западного фронтов. В районах Брянска и Вязьмы фашистам удалось взять в кольцо значительное количество советских войск. Остальные же под натиском превосходящих сил противника вынуждены были отойти к так называемой можайской линии обороны. Волоколамское направление, куда, как уже говорилось выше, была переброшена наша дивизия, неожиданно оказалось главным на подступах к Москве. Ведь именно здесь находились две крупные магистрали, ведущие к столице, — Волоколамское и Ленинградское шоссе. А противник из-за осенней распутицы был особенно привязан к дорогам.

316-я дивизия, вошедшая в состав 16-й армии, получила довольно широкую полосу обороны — 41 километр. На правом фланге ее оборудовал свои позиции 1077-й стрелковый полк под [193] командованием майора З. С. Шехтмана, в центре — 1073-й полк майора Г. Е. Елина и на левом фланге — 1075-й стрелковый полк полковника И. В. Капрова, 857-й артиллерийский полк подполковника Г. Ф. Курганова в начальный период занял оборону на правом фланге дивизии и прикрывал порядки 1077-го полка. Но в последующие дни мы были вынуждены подивизионно распределить его между стрелковыми частями.

Следует отметить, что на данном этапе командование армии придало дивизии еще два артиллерийских полка и танковую роту. Один из них — сорокапятимиллиметровых орудий — я расположил в центре, непосредственно в боевых порядках 1073-го стрелкового полка. Другой, пятибатарейного состава, имевший на вооружении 16 семидесятишестимиллиметровых пушек и 4 восьмидесятипятимиллиметровых зенитных орудия, занял позиции на левом фланге. Танковая же рота (в ней, кстати, было всего два танка Т-34 и столько же танкеток) стала резервом генерала И. В. Панфилова. В этот же резерв вошла и группа (по количественному составу — батальон) капитана М. А. Лысенко.

Но, несмотря и на это усиление, мы все равно не имели возможности создать сколько-нибудь плотную оборону на всей отведенной для дивизии полосе, которая тянулась от населенного пункта Львово до совхоза Болычево. Поэтому, построив боевые порядки стрелковых полков в один эшелон, командир дивизии особое внимание обратил на создание отдельных батальонных районов, перехватывающих в основном узлы дорог. Кроме того, в полосе обороны соединения было образовано десять артиллерийских противотанковых опорных пунктов и противотанковый район, а также создан артиллерийско-противотанковый резерв. Именно благодаря этому нам и удалось достичь значительного по тому времени массирования противотанковых средств: при средней плотности артиллерии 4 орудия на километр, на отдельных направлениях она повышалась до 14 орудий.

В дополнение ко всему по распоряжению командующего 16-й армией в полках дивизии создавались истребительные противотанковые отряды в составе взвода или роты саперов на автомашинах с запасом противотанковых мин и бутылок с горючей смесью. Это должно было значительно повысить возможности маневрирования взрывными заграждениями.

Словом, было сделано все возможное, чтобы встретить врага во всеоружии. Но перед полосой нашей дивизии — тишина. Это волнует всех нас. Ясно, что это затишье перед бурей. Но когда она грянет? И где?

...Мы с генералом И. В. Панфиловым объезжаем полки дивизии. Дольше всех задерживаемся в 1073-м стрелковом. Его командир майор Г. Е. Елин высказывает заманчивую идею. Развернув карту, поясняет ее детально:

— Вот здесь, километрах в двадцати, село Середа. И не просто село, а еще и узел двух дорог. Почти рядом с Середой, смотрите, [194] рощица. Мои разведчики вчера весь день провели в ней, наблюдая за селом. Утверждают, что оно является перевалочным пунктом какой-то фашистской дивизии.

— А на чем основаны их утверждения? — заинтересованно наклонился к карте И. В. Панфилов.

— Разведчики доложили, товарищ генерал, что вчера в село провозили продовольствие, боеприпасы и горючее, — ответил Елин. — К тому же там останавливаются на большой привал (а может быть, даже и на ночлег) проходящие части и подразделения противника.

— Так, ясно, — кивнул головой комдив. И тут же, хитро прищурившись, спросил Елина: — Ну и что же вы предлагаете, Григорий Ефимович?

— Предлагаю совершить ночной налет на Середу, товарищ генерал.

— Налет? — глаза командира дивизии азартно заблестели. — А Что, это действительно идея. А какими силами думаете его провести?

— Больших сил не потребуется, товарищ генерал. Уверен, что охрана села несерьезная. Фашисты чувствуют себя тут в полной безопасности, так что... Думаю, что отряда человек в сто — сто двадцать будет вполне достаточно.

— Откуда возьмете людей?

— Из батальона старшего лейтенанта Момыш-улы, товарищ генерал. Он ближе всех к этому селу.

— Хорошо, — окончательно соглашается с Елиным Панфилов. Распрямляется во весь рост. — Едем в батальон Момыш-улы. Я сам хочу проследить за ходом всей операции.

Момыш-улы, Момыш-улы... Где я уже слышал эту не совсем обычную фамилию? Ах да! Помнится, комдив как-то сказал: «Триста шестнадцатая сначала состояла всего из трех человек; меня, майора Старикова и старшего лейтенанта Момыш-улы». И вот сейчас мы едем в батальон к этому старшему лейтенанту.

...Старший лейтенант Баурдж-ан Момыш-улы слушает генерала с почтительным вниманием. А я с любопытством вглядываюсь в него. Высок, строен. Очень выразительное, восточного типа лицо. В чуть раскосых глазах — живой ум и твердость. Такие люди обычно запоминаются сразу и навсегда.

Он мне определенно нравится. Подмечаю, что и комдив относится к старшему лейтенанту с большим расположением. Спрашивает, словно советуется:

— А кого командиром отряда?

— Старшего лейтенанта Хаби Рахимова, товарищ генерал. Моего начальника штаба.

— Знаю, справится, — кивает головой Панфилов.

— А политруком отряда предлагаю Джалмухаммеда Бозжанова, товарищ генерал. Он участник советско-финляндского военного конфликта, ему подобное не впервой. [195]

— Согласен.

Через четверть часа командир и политрук отряда с группой конных разведчиков уже отправляются на рекогносцировку. Мы остаемся ждать их прибытия.

Возвращается группа уже во второй половине дня. Старший лейтенант Рахимов докладывает: предположения полковых разведчиков подтвердились. В селе действительно перевалочный пункт противника. Охрана небольшая, гитлеровцы ведут себя беспечно.

Принимается решение напасть на Середу этой же ночью. Чтобы сохранить силы бойцов и выиграть время, со всего батальона собираются повозки, лошади. На них отряд доедет до рощи и оставит там обоз до конца боя.

— Только помните мое категорическое требование, — еще раз напоминает Рахимову Панфилов, — обязательно захватить пленных. Во что бы то ни стало!

— Будет исполнено, товарищ генерал! — вытягивается командир отряда.

...В кромешной темноте отряд Рахимова с трех сторон врывается в село. Гитлеровцы застигнуты врасплох и почти не оказывают сопротивления. Подожжены склады, заминированы дороги, ведущие к Середе. Взяты пленные. К рассвету отряд возвращается в свое расположение. И. В. Панфилов доволен. Показания пленных подтвердили его предположения о том, что главный удар гитлеровцы планируют нанести по левому флангу дивизии, вспомогательные — в центре и на правом фланге. Называется даже день — 14 октября.

Что ж, неизвестность кончилась. Теперь нужно принять все меры к тому, чтобы достойно встретить незваных гостей. По приказу комдива основные силы дивизии сосредоточиваются на левом фланге, там же эшелонированы в глубину противотанковые узлы и оставлены резервы. Сам И. В. Панфилов с оперативной группой штаба тоже переезжает на левый фланг.

* * *

Хмурое осеннее утро. Мы находимся на командном пункте у совхоза Боличево. Ждем. Генерал Панфилов то и дело поглядывает на часы. Хмурится, Я понимаю его состояние. В голове тоже засела пугающая мысль: а вдруг показания пленных неверны и фашисты нанесут главный удар не здесь, на левом фланге, а где-нибудь в центре или по позициям 1077-го полка?

Но они пошли именно здесь. Впереди — танки, за ними — пехота на машинах. Она, кстати, не считала нужным даже спешиться. Но ничего, мы сейчас собьем с них спесь!

Больше непроизвольно, чем по надобности, засек время. 11 часов 30 минут. И тут грохнули первые выстрелы наших орудий. Это открыла огонь батарея лейтенанта Г. О. Бабаяна. Ее тут же поддержали и остальные батареи 1-го дивизиона. Стройность в наступающих порядках врага сразу нарушилась. Чадно задымило [196] несколько танков. Остальные заметались, подставляя борта под выстрелы наших орудий. Пехоту с машин тоже как ветром сдуло.

Вот так-то, господа завоеватели! Это вам не Европа! Ага, пятитесь!

Беру трубку у телефониста и приказываю батареям перенести огонь на деревню Хатанка. Там замечено сосредоточение фашистских танков и пехоты.

Первая неудача не остановила гитлеровцев. Перегруппировавшись, они снова полезли на позиции 1075-го полка. Правда, теперь забирали несколько левее, явно нащупывая слабые места в нашей обороне.

Не вышло! Едва их головные танки приблизились к мосту через реку Колоповна (кстати, мы ночью успели разобрать его), как открыла огонь вторая батарея. Идущий впереди танк загорелся. Второй прибавил скорость, обошел своего подбитого собрата и ринулся на мост. И со всего маху рухнул в реку. Остальные начали разворачиваться, только, видимо, сейчас разглядев, что мост-то разобран. И напоролись на мины, расставленные загодя нашими саперами. У моста создалась пробка. И пока она рассосалась, артиллеристы успели поджечь еще несколько вражеских машин.

Не сумев добиться успеха на левом фланге, фашисты, как и предполагалось, в тот же день атаковали и наш 1077-й, правофланговый, стрелковый полк. Но, напоровшись на убийственный огонь 2-го дивизиона под командованием старшего лейтенанта Д. Ф. Снегина, поспешили скрыться в рощице, оставив на поле боя десятки трупов своих солдат и офицеров, разбитую технику.

Но особенно жарко во второй половине дня стало в центре, где оборонялся 1073-й полк майора Г. Е. Елина и 3-й дивизион из 857-го артполка под командованием лейтенанта А. Г. Петрашко, Здесь основной удар принял на себя батальон уже знакомого нам старшего лейтенанта Б. Момыш-улы. Храбро сражались воины этого подразделения. Во взаимодействии с артиллеристами они уничтожили 10 фашистских танков и немало живой силы противника. И хотя гитлеровцы неоднократно возобновляли свои атаки, бойцы не дрогнули, отстояли свои рубежи на восточном берегу Рузы.

Правда, радость победы омрачила гибель в этом бою командира дивизиона лейтенанта А. Г. Петрашко. Того самого Петрашко, которого мы с подполковником Г. Ф. Кургановым приметили еще в Алма-Ате и которому, несмотря на то, что он был призван из запаса, поручили сразу командование дивизионом.

...К вечеру атаки гитлеровцев прекратились на всей полосе нашей обороны. На командный пункт дивизии начали поступать из полков доклады о потерях, об отличившихся в боях. Командир 857-го артполка подполковник Г. Ф. Курганов продиктовал мне по телефону длинный список артиллеристов, которых, по его мнению, необходимо было представить к правительственным наградам. Среди них — старший лейтенант П. В. Зобнин, лейтенанты [197] А. Г. Петрашко (посмертно), Г. О. Бабаян, младший лейтенант П. Л. Чалый, сержант Тургун Касымов, ефрейтор С. А. Терентьев и другие. На всех тут же были написаны представления.

* * *

Садясь писать свои воспоминания о тяжелых днях войны, я, как артиллерист, задавался, естественно, целью как можно подробнее осветить героические подвиги панфиловцев-артиллеристов, как в битве под Москвой, так и в последующих сражениях. Но будет ли достаточно полным и правдивым мой рассказ без показа подвигов воинов других специальностей — стрелков, связистов, саперов, разведчиков, которые бок о бок с артиллеристами отстаивали подмосковные рубежи?

Конечно, было бы, думается, не совсем уместным включать в свою рукопись описание, например, бессмертного подвига 28 героев-панфиловцев, стоявших во главе с политруком В. Г. Клочковым насмерть у разъезда Дубосеково. И не потому, что величие их подвига как-то стерли, подтушевали годы, нет! Просто каждого из них уже поименно знают все советские люди, об этих чудо-богатырях писалось немало. И они достойны этого! Но среди панфиловцев было много и других героев, подвиги которых пусть и не так ярко, как подвиги клочковцев, но тоже вписаны в славную летопись героического бессмертия. К числу их с полным основанием можно отнести, например, воинов взвода лейтенанта Туйчи Адылова.

...Медленно, словно бы нехотя рождается утро нового дня. Кажется, что сама природа противится наступлению рассвета, отлично зная, что с его приходом все окрест снова вскипит в снарядных разрывах, наполнится грохотом выстрелов, лязгом гусениц, шалым посвистом смерти.

Знают это и бойцы взвода лейтенанта Туйчи Адылова, притаившиеся в своих тесных окопчиках здесь, рядом с шоссе, которое метрах в двухстах от них горбатится небольшим мостиком через неширокую, но с удивительно крутыми берегами речушку.

Вглядываясь в этот мостик, Туйчи снова и снова вспоминает слова своего комбата старшего лейтенанта Б. Момыш-улы, сказанные на прощание:

— Смотри, Адылов, не пропусти фашистов через мост. Если они прорвутся, то откроют себе дорогу на главную магистраль — Волоколамское шоссе. А этого допустить нельзя! — И еще добавил комбат: — Мост заминирован. Но подрывать его следует в самом крайнем случае. Со временем он может пригодиться. И уж если только... Ты понял меня, Адылов?

Конечно же понял. Его взвод будет держаться до последней крайности!

Пока же над полем — тишина. Настороженная, ждущая. И вдруг... [198]

Артиллерийско-минометный огонь обрушивается разом, без пристрелки. Правда, фашисты ведут его явно в предупредительных целях, просто по замостной площади. Прощупывают. Но все равно многие мины и снаряды падают рядом. Подчас и головы не поднимешь.

Огневой налет прекратился так же неожиданно, как и начался. Туйчи Адылов распрямился в окоте, стряхнул с себя земляное крошево. Посмотрел на мост. И... побледнел. У моста уже стояло несколько фашистских танков. Правда, вперед пока идти не решаются. Только поводят по сторонам жерлами орудий, словно принюхиваются.

Но вот из-за танков показалось несколько гитлеровских солдат. Согнувшись, они бегут к мосту. «Саперы, — догадывается Адылов. — Сейчас будут проверять, заминирован ли мост».

Этого допустить нельзя. И лейтенант приказывает Р. Семенову и В. Плахову — двум бойцам со снайперскими винтовками — уничтожить вражеских саперов. Звучат выстрелы — и все четверо гитлеровцев замертво падают у моста.

У танкистов явное замешательство. Они не заметили, откуда прозвучали винтовочные выстрелы. Пускают наугад через мост несколько снарядов. А в это время к танкам со связками гранат и с бутылками зажигательной смеси уже ползут командир отделения сержант С. Муратов и красноармеец К. Жуков. Вовремя! Танки уже пробуют отойти от моста, первые машины развернулись поперек дороги. И тут гремят взрывы, со звоном бьются о броню бутылки. Три машины сразу вспыхивают и остаются на месте, плотно загородив въезд на мост. Остальные танки, стреляя неизвестно куда, пятятся назад.

Теперь в дело вступают вражеские автоматчики. Но, встреченные огнем советских воинов, и они спешат укрыться за броню отошедших машин, устлав берег безымянной речушки десятками трупов.

Весь день взвод лейтенанта Т. Адылова не подпускал гитлеровцев к мосту, А в сумерках, подорвав его, отошел к главным силам батальона.

Об этом подвиге стрелков я узнал, к сожалению, слишком поздно. А когда все же узнал, то сразу же попытался встретиться с их командиром лейтенантом Туйчи Адыловым. Но не успел. Геройский командир взвода был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. В дивизию он больше не вернулся.

Но дальнейшая его судьба мне известна. По излечении Туйчи вернулся к себе на родину, в Ташкент. Служил в органах МВД, а затем перешел на научную работу. В 1965 году защитил диссертацию, получил ученую степень кандидата юридических наук. И еще один подвиг. 16 октября несколько фашистских танков с десантом пехоты ворвались в деревню Федосьино на участке обороны 1075-го стрелкового полка. Оказавшийся поблизости начальник штаба этого полка капитан И. М. Манаенко с группой [199] бойцов смело вступил с ними в бой. Гранатами он лично подорвал две вражеские бронированные машины. Следуя примеру коммуниста, бесстрашно разили гитлеровцев и красноармейцы его группы. Но и сами один за другим падали под пулями фашистов.

И вот уже капитан Манаенко остался один. Забежав в какой-то сарай, он продолжал строчить оттуда по врагам из автомата. Пуля перебила ему руку. Но герой не прекратил боя.

Озверевшие гитлеровцы подожгли сарай. Окружив пылающее строение, они кричали:

— Рус, сдавайся!

Но из огня в промежутках между короткими автоматными очередями слышалось ответное:

— Советский... командир... в плен... не сдается!

Иван Михайлович Манаенко сражался до последнего патрона, до последнего вздоха. Когда подоспевшие ему на выручку подразделения полка выбили гитлеровцев из Федосьино, вокруг рухнувшего, но все еще горящего сарая лежало 70 убитых фашистских солдат. Дорого заплатили враги за смерть коммуниста!

* * *

Но вернемся снова к хронологическому пересказу событий тех дней. Отрезвленные громадными потерями 14 и 15 октября, гитлеровцы 16 октября действовали уже осмотрительнее. Но по-прежнему с тупым упрямством старались смять наш левый фланг, то есть оборону 1075-го полка полковника И. В. Капрона. Подчас им удавалось несколько потеснить стрелковые подразделения, но тут же в дело вступали артиллеристы 1-го дивизиона из 857-го полка и положение восстанавливалось.

Мне во всех деталях памятен тот день. Видимость была неважная — по лощинам стлался густой туман. Из-за плохой погоды авиация противника бездействовала. Но гитлеровцы все-таки с самого утра возобновили свои атаки.

Первый их удар пришелся по 6-й роте старшего лейтенанта В. М. Маслова. Надо сказать, что это подразделение в отличие от других имело пять противотанковых орудий, которые были расставлены так: три орудия выдвинуты вперед, чтобы держать под обстрелом подступы к совхозу Болычево с юго-запада. Два остальных располагались в глубине и прикрывали огнем впереди стоящие пушки. Перед передним краем обороны роты, фланги которого упирались в реку Колоповна, проходил глубокий противотанковый ров. Обойти его было почти невозможно из-за болотистых берегов.

И все же именно сюда направил противник свой первый удар. Но, подойдя ко рву, его танки, естественно, остановились. Некоторые, правда, попытались преодолеть его, но не смогли. Застрявшие во рву машины стрелки тут же закидали гранатами и бутылками с зажигательной смесью. По остальным открыли прицельный огонь расчеты противотанковых орудий. Потеряв [200] девять танков и до роты пехоты, гитлеровцы вынуждены были отойти. Казалось, фашистское командование должно было бы сделать из этого скоротечного и такого неудачного для него боя соответствующие выводы, попытаться нащупать какое-нибудь другое слабое место в обороне полка. Но, к нашему удивлению, оно еще несколько раз повторило атаки на позиции 6-й роты, добавив к тем девяти еще восемь подбитых танков и три орудия. При отражении этих атак особенно отличились парторг батареи сержант К. И. Крохмаль, командир расчета старший сержант А. В. Банин, наводчики орудий красноармейцы И. Ф. Квачев, М. А. Климов и другие артиллеристы.

Но понесли ощутимые потери и мы. Только за 16 октября пали смертью храбрых начальник штаба 857-го артиллерийского полка В. Л. Аусбург, начальник связи этого же полка С. П. Дедешко, командир 2-й батареи Г. О. Бабаян, начальник связи 1-го дивизиона И. Ф. Дроздов и начальник разведки дивизиона Б. Н. Слезкинский.

17 октября противник весь день упорно искал слабые места в полосе обороны дивизии. А 18 октября вновь сосредоточил основной удар по многострадальному левому флангу. Но и на этот раз генерал И. В. Панфилов сумел разгадать замысел врага и заранее подтянул сюда большую часть имевшихся в соединении противотанковых средств. Потеряв на поле боя 15 своих танков, гитлеровцы вынуждены были опять отойти на исходные позиции.

Честно говоря, мы уж было подумали, что после такого сокрушительного отпора фашисты не смогут в этот день возобновить свои атаки. Но после полудня они снова двинулись на нас. Теперь острие их удара было нацелено на деревню Игнатково, где оборонялся батальон старшего лейтенанта И. И. Райкина и несколько батарей из 857-го артиллерийского полка. Разгорелся жаркий бой. Наши стрелки и артиллеристы стояли насмерть. В этот день было отбито пять атак врага. Фашисты только от артиллерийского огня потеряли 57 танков и много другой боевой техники.

Но и полки дивизии держались на последнем пределе. Мало оставалось артиллерии. В некоторых батареях было всего по одному орудию. Мы отошли к Осташеву.

Но и здесь мы не получили передышки. Уже 20 октября нас долго и ожесточенно бомбила вражеская авиация. Потом в атаку пошли лавины танков. Видимо, фашисты решили во что бы то ни стало разделаться с дивизией, так много насолившей им за неделю беспрерывных боев.

Мы снова отошли. Таков был приказ командующего армией. Отходили с сознанием исполненного долга. Ведь за все эти дни противнику удалось лишь на 8–10 километров продвинуться в глубь нашей обороны. Иными словами, он не достиг даже тактического успеха. А 16-я армия за этот срок сумела стабилизировать свою оборону. [201]

Полки дивизии спешно занимают оборону в районе населенных пунктов Рюховское и Спас-Рюховское. Спешно потому, что противник идет буквально по нашим следам.

Штаб дивизии расположился в деревне Возмище, почти на самой окраине Волоколамска. Непрерывно зуммерят телефоны. Генерал И. В. Панфилов то и дело вызывает к себе начальника связи дивизии. Вопрос один: «Ничего не слышно?» Майор лишь разводит руками: ничего.

Это о батальонах капитана М. А. Лысенко и старшего лейтенанта Б. Момыш-улы. Первый из них — резерв комдива — в самый критический момент боя под Осташево был брошен на выручку 1075-му стрелковому полку полковника И. В. Капрова, который едва не оказался отрезанным от основных сил дивизии. И вот теперь как в воду канул.

Правда, о том, что этот батальон все-таки выполнил возложенную на него задачу, можно было говорить с уверенностью. Сам командир 1075-го докладывал, что, когда его полк занял круговую оборону, готовясь вести бой в окружении, гитлеровцы неожиданно ослабили свой нажим. Часть их сил была спешно переброшена куда-то северо-западнее Осташево, где почти сразу же вспыхнула ожесточенная стрельба. Едва не сомкнувшиеся вражеские клещи разжались, образовался свободный проход, куда и вышел истекающий кровью 1075-й полк.

Северо-западнее Осташево... Ну да, именно туда и был нацелен удар батальона М. А. Лысенко. Но где же он сам? Продолжает драться в окружении? Но ведь по докладу командира роты, посланной на выручку батальону (это было все, что оказалось тогда под рукой у комдива), явствовало, что шума боя в том направлении уже не слышно.

Так где же батальон?

Я знаю, что И. В. Панфилова тревожит и судьба батальона старшего лейтенанта Момыш-улы. С ним еще в районе населенного пункта Житахи была потеряна связь. Нет ее и до сих пор. Как докладывать об исчезнувших батальонах в штаб армии? Там, конечно, хорошо знают, в каких условиях производился отвод полков дивизии от Осташево, но все же...

Смотрю на командира дивизии с пониманием. И с сочувственной жалостью. За эту неделю он заметно похудел, ссутулился, и от этого стал вроде бы даже ниже ростом. Ворот его кителя топорщится, словно номера на два больше положенного. Морщины на лице углубились, на коротко остриженной голове поблескивает ранее не замечаемая мною седина. Нос и подбородок заострились, некогда аккуратные усики сейчас не ухожены. Естественно, ему, комдиву, за эти дни досталось больше всех.

В комнату входит начальник оперативного отделения дивизии капитан К. Н. Гофман. В руках у него какая-то папка, лицо встревоженное. Встретившись со мной взглядом, горестно кивает головой. Докладывает Панфилову: [202]

— Товарищ генерал, только что получены сведения... — Ему явно трудно заканчивать свой доклад.

— Так что же вы замолчали, товарищ капитан? — привстал Иван Васильевич. По лицу Гофмана он тоже почувствовал недоброе. Махнул рукой: — Докладывайте, что уж там...

— Батальон капитана Лысенко погиб, товарищ генерал, — закончил тихо Константин Николаевич.

— Погиб?! Весь?! — Глаза Панфилова неверяще расширились. Он тяжело опустился на стул, обхватил руками голову. С минуту в комнате стояла гнетущая тишина. Наконец комдив поднял голову, спросил начальника оперативного отделения севшим голосом: — Откуда у вас эти сведения?

— Разведчики доложили, товарищ генерал. Они сегодня ночью побывали на том самом месте, им удалось расспросить кое-кого из жителей.

Так были получены первые сведения о героической гибели батальона М. А. Лысенко. Позднее они пополнились некоторыми деталями. Мы, например, узнали, что, выручая полк И. В. Капрова, этот батальон оттянул на себя значительные силы гитлеровцев. Попав в окружение, отбил пять ожесточеннейших атак противника, сжег семь фашистских танков. И никто из его бойцов не сложил перед врагом оружия.

За мужество и отвагу в боях за Родину капитан М. А. Лысенко был посмертно награжден орденом Ленина.

Итак, судьба одного из батальонов прояснилась. Но что с подразделением Момыш-улы? На это у нас еще не было ответа.

А между тем события развивались весьма стремительно. Противник во что бы то ни стало старался овладеть пунктами Рюховское и Спас-Рюховское, этим важным узлом на подступах к Волоколамску. И основной его удар опять — в который уже раз! — первым принял на себя 1075-й стрелковый полк полковника И. В. Капрова, На помощь ему в район Рюховское был срочно переброшен 857-й артполк подполковника Г. Ф. Курганова. А на юго-западной окраине Спас-Рюховское занял позиции приданный нашей дивизии 289-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк майора Н. К. Ефременко.

Бои на этом рубеже шли, не затихая, несколько дней. Ошеломленные нашим упорством, фашисты судорожно искали бреши в обороне дивизии. Они то били по левому флангу, то по центру, где держал оборону 1073-й полк майора Г. Е. Елина, то наваливались на 1077-й стрелковый полк майора З. С. Шехтмана. Но везде встречали достойный отпор.

Стрелковые полки дрались геройски. Но не меньшее мужество в этих боях проявили и артиллеристы. Так, при отражении танковой атаки во 2-й батарее 857-го артполка вышли из строя две пушки, через несколько минут — еще одна. Их расчеты погибли. И лишь орудие коммуниста А. В. Банина продолжало. вести огонь. [203]

Но вот почти рядом с его огневой позицией грохнул взрыв. Застонал и упал на землю наводчик К. И. Крохмаль. Ранены и остальные номера расчета. Банин остался у орудия один. Сам заряжал, сам стрелял. Подбил танк, уже четвертый за этот бой. Оторвался от прицела только тогда, когда кто-то затормошил его за плечо. Оглянулся. Рядом с ним стоял командир дивизиона П. Н. Рожков, чудом добравшийся сюда под огнем врага.

Вдвоем стало легче. Но не надолго. Положение все больше осложнялось. Тогда П. Н. Рожков, А. В. Банин и помогавшие им в меру своих сил другие раненые номера расчета перекатили орудие к позициям 3-й батареи. Здесь снова открыли огонь по вражеским танкам и оставшимися четырьмя снарядами подбили еще две бронированные машины.

* * *

Не могу не рассказать о героических подвигах бойцов и командиров приданных нам артиллерийских частей и подразделений. Тем более что сам лично был свидетелем многих из них.

...289-му артиллерийскому полку майора Н. К. Ефременко была поставлена задача организовать противотанковую оборону в районе Спас-Рюховское и, тесно взаимодействуя со стрелковыми подразделениями дивизии, не допустить прорыва вражеских танков к Волоколамску.

Я прибыл в этот полк в минуты короткого затишья. Поинтересовался, как идут дела.

— Артиллеристы стоят насмерть, товарищ подполковник (мне к тому времени уже было присвоено очередное воинское звание). Даже оставаясь в меньшинстве, расчеты продолжают вести огонь, — ответил Ефременко. Помолчав, добавил: — Особенно храбро сражается батарея старшего лейтенанта Капацына. На ее боевом счету уже около двух десятков подбитых танков противника. И думаю...

Майор не успел договорить. Вокруг начали рваться снаряды. Гитлеровцы пошли в очередную атаку.

С высокой каменной колокольни, которую я выбрал в качестве своего наблюдательного пункта, хорошо просматривается все поле боя. Выползая из леса западнее Спас-Рюховское, фашистские танки стремительно движутся на окопы наших стрелковых подразделений. За броневыми машинами едва поспевают густые цепи вражеских автоматчиков. Кажется, перед такой силой устоять просто невозможно.

Но это только кажется. Вот встал и задымил один танк, за ним, второй. Третий, потеряв гусеницу, начал разворачиваться на месте. Но, получив очередной снаряд в борт, тоже загорелся.

Нарушается и стройность вражеских пехотных цепей. Среди них густо рвутся снаряды и мины, видно, как падают и больше не поднимаются фигурки гитлеровских автоматчиков. [204]

Вот на позицию одного из наших орудий устремляются сразу три танка. Артиллеристы подбивают один из них, потом другой. И тут орудие почему-то замолкает. Неужели погиб расчет? Сердце сжимается от боли. Ведь сейчас третий танк наскочит на орудие, подомнет его под гусеницы...

Но что это? Орудие ожило! С расстояния каких-нибудь тридцати — сорока метров оно бьет по танку, который вздыбливается и вдруг застывает на месте.

Когда и эта атака гитлеровцев была отбита, узнаю подробности так взволновавшего меня эпизода. Майор Н. К. Ефременко представляет мне наводчика орудия младшего сержанта Рубанова. Это он, заменив в бою выбывшего из строя командира расчета (так вот почему произошла задержка!), остановил буквально перед своей огневой позицией тот, третий, фашистский танк. А всего герой-наводчик подбил их пять. За этот подвиг младший сержант Г. М. Рубанов был награжден орденом Красного Знамени.

Старший лейтенант Капацын. О нем я вновь слышу уже 25 октября. И опять от командира 289-го артполка майора Н. К. Ефременко. Он же называет и фамилию младшего сержанта Стемасова. И вот по какому поводу.

...25 октября противник открыл по Спас-Рюховское сильный артиллерийский огонь. Одновременно над позициями наших войск появились фашистские бомбардировщики. Снарядами и бомбами перепахан, кажется, каждый квадратный метр земли. Трудно поверить, что после этого здесь могло остаться что-либо живое.

Но едва вражеские танки пошли в атаку, их встретили меткие выстрелы советских артиллеристов. За первые же минуты боя было подбито десять машин. Гитлеровцы заметались, попытались выйти из зоны огня. Но их всюду настигали снаряды наших орудий. Лишь 3-я батарея старшего лейтенанта Д. К. Капацына уничтожила за этот день 17 фашистских танков.

Но случилось так, что во время боя вдруг замолчало одно из орудий батареи. Старший лейтенант Капацын послал командира отделения связи младшего сержанта П. Д. Стемасова узнать, в чем дело. Тот, пробравшись к позиции этого орудия, увидел, что в живых из расчета осталось только двое бойцов — Г. М. Чобатов и Р. И. Неронов. Лафет орудия к тому же был засыпан землей, разбита панорама. Нужно было принимать срочные меры.

Втроем быстро освободили от земли лафет. И так как панорама была разбита, младший сержант Стемасов начал наводить орудие на цель через ствол. В таком положении мужественные артиллеристы подбили семь вражеских танков. И когда кончились снаряды, отошли в лес.

В лесу неожиданно натолкнулись на... трактор. Младший сержант еще до войны был знаком с этой техникой. Осмотрел трактор. Вроде бы исправный. Даже есть горючее. Попробовали завести. Работает! Родилась идея увезти с поля боя орудие. Так [205] и сделали: ночью прицепили к трактору пушку и стали догонять отошедший от Спас-Рюховское полк.

Пять дней смельчаки пробирались по вражеским тылам. И вышли-таки к своим! За этот подвиг младший сержант П. Д. Стемасов получил высокое звание Героя Советского Союза.

А старший лейтенант Д. К. Капацын за бои в Спас-Рюховское был награжден орденом Ленина.

* * *

Мы снова отходим. Вынудила нас к этому общая обстановка на Западном фронте. На правом его крыле вражеские войска, захватив город Калинин, создали нависающее положение над нашими частями с севера. 25 октября пал город Руза. И войска 16-й армии оказались под угрозой обхода с юга.

27 октября противник ворвался в Волоколамск. Кстати, сдача этого города принесла немало треволнений генералу И. В. Панфилову. Дело в том, что его оборонял приданный нашей дивизии 690-й стрелковый полк капитана С. М. Семиглазова. И вот теперь, как говорится, все шишки посыпались на комдива 316-й. Его неоднократно вызывали в штаб армии, где по вопросу о сдаче Волоколамска работала комиссия из штаба Западного фронта. Предполагалось самое худшее. Но, к счастью, И. В. Панфилова взяли под защиту командарм 16 К. К. Рокоссовский и член Военного совета армии А. А. Лобачев. Они убедительно доказали, что в создавшейся обстановке наша дивизия большего сделать не могла.

И все же сам Иван Васильевич очень тяжело переживал сдачу Волоколамска. Утешало, правда, то обстоятельство, что противник как в боях на подступах к городу, так и при овладении им понес такие значительные потери в живой силе и технике, что вынужден был остановиться на этом рубеже почти на месяц, чтобы привести себя в порядок и подтянуть резервы.

И еще одно скрашивало мрачные думы комдива. За несколько дней до сдачи Волоколамска, когда штаб дивизии находился еще в Возмище, неожиданно отыскался... батальон старшего лейтенанта Б. Момыш-улы. Он вышел из окружения не только не потрепанным в боях, но даже пополненным окруженцами из других частей, имея при себе артиллерию и обоз.

А произошло это радостное для всех нас событие так.

...Вернувшись в тот день из Спас-Рюховское, я докладывал генералу И. В. Панфилову о непонятном не только для меня, но и для командира 1075-го стрелкового полка случае. А он заключался в следующем. Во время одной из очередных атак, когда фашисты, бросив в бой до 60 танков, уже несколько потеснили левофланговый батальон полка И. В. Капрова, случилось неожиданное. Гитлеровские танки, вместо того чтобы развивать наметившийся успех, словно по чьей-то команде остановились. Следовавшие за ними автоматчики залегли. И уже через несколько [206] минут броневая лавина ходко уходила назад, на запад, бросив на произвол судьбы не успевающую за ней пехоту. А в тылу противника ширилась, набирала силу стрельба, в которую вплетались и глухие орудийные выстрелы.

Илья Васильевич Капров недоуменно посмотрел на меня. Я в свою очередь — на него. Что за оказия? Кто это выручил полк, ударив с тыла по фашистам?

И вот теперь точно с таким же вопросом я обращаюсь и к командиру дивизии. Тот. пожав плечами, зачем-то развернул свою рабочую карту, склонился над ней, вглядываясь в разноцветье кружков и линий, словно бы они могли ответить на наш общий вопрос. И, распрямившись, развел руками:

— Ничего не понимаю. Есть только одно предположение, что это пробовала пробиться через линию фронта какая-то крупная наша часть, ранее попавшая в окружение.

Оставалось лишь согласиться с генералом. Иного я тоже ничего не мог предположить.

И вдруг... Вначале до нас долетел мотив песни. Многоголосый, очень знакомый. Но вот мы уже различаем и слова:

Слушай, рабочий,
Война началася:
Бросай свое дело,
В поход собирайся...

— Это еще что за фокусы? — удивленно вырвалось у Панфилова.

Он подошел к окну. Я поспешил следом. Увидели: по улице движется внушительная колонна обросших, но довольно бодрых бойцов. Вооружены очень своеобразно: за плечами отечественные трехлинейки, а на груди трофейные немецкие автоматы; за пояс заткнуты гранаты с длинными деревянными ручками. Поют, старательно держат равнение в шеренгах. Какие уж тут фокусы?

За нашими спинами хлопнула дверь. Вбежал молоденький розовощекий лейтенант, адъютант комдива. Срывающимся от радости голосом доложил:

— Товарищ генерал. Прибыл батальон старшего лейтенанта Момыш-улы!

— Момыш-улы?! — неверяще-радостно переспросил Панфилов. И тут же засуетился, заходил по комнате, в волнении потирая руки. Но вот остановился, удивленно взглянул на адъютанта. Сказал с укором: — Ну так что же вы стоите? Зовите сюда старшего лейтенанта. Да поживее!

Адъютант стремглав бросился на выход.

Минуты через три мы уже поочередно тискали в своих объятиях похудевшего, но по-прежнему подтянутого, несколько даже щеголеватого Баурджана.

Когда первые страсти поутихли, Панфилов, усадив Момыш-улы напротив себя, потребовал: [207]

— Ну, а теперь рассказывайте свою одиссею. Как оказались в тылу у противника, как выбирались? — Но тут же, хлопнув себя ладонью по лбу, спохватился: — Хотя я не с того начинаю. Как у вас люди, накормлены?

— К сожалению, нет, товарищ генерал, — ответил старший лейтенант. — В походных кухнях батальона уже трое суток ничего не варилось.

— Тогда что же мы...

Генерал тут же снял трубку, позвонил начальнику продовольственной службы, приказал накормить людей прибывшего батальона и разместить на отдых. А комбату адъютант принес горячего чаю.

— Вы пейте, товарищ старший лейтенант, и рассказывайте. Право слово, не терпится вас послушать, — сказал Панфилов.

Прихлебывая чай, Момыш-улы рассказал нам действительно захватывающую одиссею своего батальона.

...Попав в окружение, батальон Момыш-улы не стал, как предполагали гитлеровцы, пробиваться на восток, на соединение с отошедшим 1073-м полком майора Г. Е. Елина, а ударил в западном направлении по довольно малочисленным здесь заслонам врага. Комбат исходил из расчета, что немецко-фашистское командование конечно же и не мыслит о том, что окруженное советское подразделение будет пробиваться не на восток, к своим, а ринется на запад, в его тылы. Это, казалось бы, противоречило даже самой логике ведения войны.

И все-таки старший лейтенант поступил именно так. Вырвавшись из окружения в районе населенных пунктов Новлянское, Васильтьево, батальон пошел по тылам врага. По пути к нему группами и в одиночку присоединялись бойцы и командиры ранее окруженных и разбитых советских частей. Были даже пограничники, уже много месяцев пробиравшиеся к линии фронта. Вскоре численность батальона возросла до шестисот активных штыков, появились четыре орудия с вполне достаточным боекомплектом снарядов. И только тогда старший лейтенант Б. Момыш-улы счел возможным круто повернуть батальон на восток и с боем пробиваться через линию фронта.

Вблизи совхоза имени Советов встретили колонну вражеских войск, идущую по дороге от села Саратово. В коротком бою разгромили ее. Аналогичное повторилось и у деревни Миловани, когда батальон Момыш-улы прорывался через шоссе.

— Постойте, постойте, — остановил старшего лейтенанта И. В. Панфилов, пододвигая к себе карту. — Так, говорите, через шоссе прорывались у Миловани? Это какого числа?

Момыш-улы ответил.

— А по времени это когда было?

Старший лейтенант назвал час и даже минуты.

— Вот теперь все стало на свои места, — довольно откинулся на стуле комдив. Взглянул на меня: — Вы понимаете что-нибудь, [208] Виталий Иванович? Нет? А вспомните-ка наш прошлый разговор. Ну то странное поведение фашистов во время атаки на полк Капрова. Вот, вот, оно самое. Теперь-то ему есть объяснение. Оказывается, и батальон Момыш-улы в Миловани, и Капров в Спас-Рюховское бились с одним и тем же противником. Только старший лейтенант ударил по нему с тыла. Это-то и заставило гитлеровцев спешно повернуть назад, чтобы вызволить из беды свои тылы.

Действительно, теперь все стало ясно. А Панфилов, посмеиваясь, излагал свою мысль дальше:

— А фашистское командование небось отнесло это случайное стечение обстоятельств на счет моего полководческого гения. Дескать, командир русской дивизии специально организовал двойной удар. Но тут же согнал улыбку с лица, сказал уже серьезно: — Но взаимодействие... Да, мы не могли взаимодействовать, потому что ничего не знали друг о друге. Связь у нас неважная, радиостанциями еще не обеспечены. А будь связь, мы бы этот случай на полную катушку раскрутили, помурыжили бы фашистов у Рюховское и Спас-Рюховское еще денька два-три. — И. В. Панфилов помолчал. И вдруг, круто изменив тему разговора, спросил Момыш-улы: — Вы, кажется, были хорошо знакомы с капитаном Лысенко?

— Так точно, товарищ генерал. Познакомились еще в Алма-Ате, в первые дни формирования дивизии.

— Так вот, капитан Лысенко погиб. Геройски погиб, со всем батальоном. Сначала наши разведчики, а потом и пленный унтер-офицер, принимавший участие в бою с этим батальоном, подтвердили: никто из бойцов Лысенко в плен не сдался. Бились насмерть.

— Жалко батальон. А Лысенко особенно. Из него мог бы отличный командир полка получиться.

— Вот именно, — кивнул головой Панфилов. Пояснил: — Но не о том сейчас речь. Думаю забрать ваш батальон у Елина. Будете моим резервом вместо Лысенко.

— Слушаюсь, товарищ генерал, — поднялся и вытянулся Момыш-улы. И тут же попросил: — Разрешите идти к своему батальону? Надо посмотреть, Как разместились люди, позаботиться о раненых, сдать трофейное оружие.

— Конечно, конечно, — согласился комдив. Но у двери остановил комбата, напомнил: — Кстати, не забудьте представить к наградам отличившихся в боях бойцов и командиров. И если кто из них достоин звания Героя Советского Союза, не стесняйтесь, представляйте.

Козырнув, старший лейтенант вышел.

* * *

Как уже говорилось выше, противник, понеся большие потери в живой силе и технике на подступах к Волоколамску и при взятии [209] города, был вынужден почти на месяц прекратить активные боевые действия. Но и наши части оказались изрядно потрепанными. Пополнения или подкрепления пока еще не прибывали. А без этого мы тоже не могли предпринимать каких-либо серьезных операций для восстановления утраченного положения в районе Волоколамска. Отбивая атаки противника, части нашей дивизии отошли и к 28 октября заняли оборону в полосе шириной до 14 километров с передним краем по линии Поповкино, разъезд Дубосеково. Здесь вплоть до 16 ноября бои носили преимущественно позиционный характер.

Что мы имели на новом рубеже обороны? Не считая своих, штатных — 1073, 1075 и 1077-го стрелковых полков, 857-го артиллерийского полка, саперного батальона и батальона связи, нам для усиления по-прежнему придавался 690-й стрелковый полк с одним дивизионом артиллерии, 768-й и 296-й противотанковые артиллерийские полки, а также два дивизиона 138-го гаубичного артиллерийского полка. Таким образом, со средствами усиления мы имели двенадцать 45-мм, двадцать шесть 76-мм и пять 122-мм пушек, семнадцать 122-мм гаубиц, двенадцать 82-мм минометов, один 120-мм миномет и зенитное орудие.

Части дивизии располагались, как и прежде, в один эшелон, основное усилие сосредоточив на левом фланге, на Волоколамском шоссе. Тактические плотности составляли 0,7 стрелкового батальона и 5–6 орудий и минометов (из них 3 противотанковых орудия) на километр фронта. Были созданы противотанковые районы: в 1077-м полку — в Ефремово (4 орудия), в 1073-м — в районе Ченцы (7 орудий) и в 1075-м полку, оседлавшему Волоколамское шоссе в районе Ядрово (20 орудий). Кроме того, этот же полк был усилен и двумя истребительными противотанковыми артиллерийскими полками. А в других стрелковых частях за счет штатных и приданных средств создавались артиллерийские подгруппы поддержки пехоты в составе 1–3 дивизионов.

А между тем наступило 15 ноября 1941 года. Противник, закончив сосредоточение своей главной группировки, в тот день решил прощупать оборону 16-й армии. В 13 часов 30 минут гитлеровцы силою до роты с танками пытались вклиниться в оборону нашей дивизии. Но, встреченные дружным огнем, поспешили ретироваться в исходное положение. И все-таки в 14 часов другая рота пехоты противника при поддержке 6 танков сумела занять деревню Ширяево, расположенную на стыке нашей дивизии и кавалерийской группы генерала Л. М. Доватора. Но контратакой стрелков и кавалеристов враг был вскоре отброшен, понеся большие потери.

Кстати сказать, эта разведка боем, проводимая противником, оказала неоценимую услугу и нашему командованию. В частности, из допроса пленных она помогла уточнить намерение гитлеровцев, силу их группировки и вероятное направление главного удара. Сообразуясь с полученными сведениями, генерал [210] И. В. Панфилов сумел за ночь перегруппировать свой резерв на левый фланг.

8 часов утра 16 ноября. Шквал артиллерийского огня обрушился на наши позиции. В воздухе повисли фашистские бомбардировщики. Два часа бушевал этот огненный смерч. Потом в атаку пошли сотни фашистских танков с десантом пехоты. Свой главный удар гитлеровцы наносили на участке Большое Никольское, Ширяево. Как потом стало известно, на это направление враг бросил четыре танковых и одну моторизованную дивизии.

Создалась крайне напряженная обстановка. Но закаленные в боях панфиловцы и их соседи-кавалеристы не дрогнули и перед такой силой противника. Они гибли целыми подразделениями, но не отступали ни на шаг. Всю страну тогда облетела весть о бессмертном подвиге 28 бойцов из 1075-го стрелкового полка, ценою жизни остановивших у разъезда Дубосеково фашистские танки. Из уст в уста передавались слова командира этой группы политрука В. Г. Клочкова, сказанные им своим героям в критическую минуту боя: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!»

В тот же день подвиг клочковцев повторили у деревни Петелино и бойцы группы политрука П. Б. Вихреева. Их было всего лишь 14 человек. Они погибли, уничтожив семь вражеских танков и больше взвода гитлеровцев.

И подобных подвигов было немало. Стрелки, артиллеристы и конники бились не на жизнь, а на смерть. Это-то и сорвало планы врага, не позволило ему достичь намечаемого — прорваться к Волоколамскому шоссе. Гитлеровцы лишь кое-где вклинились в оборону нашей дивизии.

Утро следующего дня застало нас в таком положении: правофланговый 1077-й полк удерживал свой прежний участок обороны, 690-й стрелковый вел бой в полуокружении, а 1073-й и 1075-й полки вынуждены были отойти. Кавалеристы генерала Доватора тоже оставили населенные пункты Матренино и Язвище. И лишь левофланговые соединения армии — 18-я и 78-я стрелковые дивизии, как и отдельный курсантский полк, оборонявшийся на правом фланге армии, к тому времени имели устойчивое положение.

Учитывая сложность обстановки в полосе обороны нашей дивизии, командующий 16-й армией генерал К. К. Рокоссовский выдвинул сюда 33-ю танковую бригаду. Другая танковая бригада, 23-я, вышла в район Деньково и организовала там оборону. Кроме того, нам выделили 18 противотанковых ружей, которые комдив сразу же направил на левый фланг. Сюда же мы подтянули и дополнительные артиллерийские батареи, сняв их с правого фланга. Знали, противник снова будет стремиться выйти к Волоколамскому шоссе.

...Раннее утро 18 ноября. Над заснеженными полями еще вовсю властвует ночная тьма. В штабе дивизии генерал И. В. Панфилов [211] ставит задачу командирам полков. Иван Васильевич выглядит сегодня непривычно усталым, даже болезненным. Говорит тихо, с каким-то придыханием:

— Наша задача, товарищи, упорно оборонять рубеж Поповкино, Ефремово, Строково, Амельфино, станция Матренино. Обращаю особое внимание на удержание противотанкового района у Матренино...

Далее комдив поставил задачу каждому полку, довел до сведения, что кроме нас 1-я гвардейская танковая бригада будет оборонять Чисмену и Гряды, а 27-я танковая бригада сосредоточится в районе Амельфино.

Мы начали расходиться. На улице меня остановил Григорий Ефимович Елин, командир 1073-го полка. Озабоченно спросил:

— Что такое с нашим комдивом? Уж не заболел ли?

— Сам удивляюсь, — ответил я. — Признаюсь, никогда еще не видел его таким подавленным.

Говорят, сердце вещует. Может быть, и в то утро оно подсказывало Ивану Васильевичу о приближении неотвратимой беды. Во всяком случае именно 18 ноября при артиллерийско-минометном обстреле противником деревни Гусенево, где располагался командный пункт дивизии, маленький осколок оборвет жизнь этого славного, всеми горячо любимого человека.

Но вернемся в утренние часы того трагического дня. Уже с рассветом фашисты обрушили свои атаки на изготовившиеся к бою полки дивизии. Не считаясь с потерями, они упорно лезли вперед. Критическая ситуация создалась на участке обороны 1077-го полка майора З. С. Шехтмана. Его подразделения понесли большие потери, вышла из строя почти вся артиллерия. По приказу командира дивизии полк стал отходить. Но отход надо было прикрыть. И тогда майор Шехтман поручил это дело своему единственному оставшемуся резерву — саперному взводу под командованием младшего лейтенанта П. И. Фирстова. С ними остался и политрук А. М. Павлов.

...Заняли оборону у деревни Строково. Взвод — это лишь по штатному расписанию. А на самом деле вместе с политруком и командиром их было всего десять человек. Вот их имена: старшие сержанты А. И. Зубков и Е. А. Довжук, сержант Д. К. Матеркин, красноармейцы П. П. Гениевский, П. Г. Калюжный, В. И. Семенов, П. И. Синеговский и Г. В. Ульченко.

Десять советских бойцов. А в бою у деревни Строково они сожгли двадцать танков с тевтонскими крестами на бортах. По два танка на человека! Герои-саперы все до одного пали в этом бою, но на пять часов задержали продвижение врага! Ровно на столько, сколько потребовалось 1077-му стрелковому полку на отход и закрепление на новом рубеже.

Остается сказать, что все десять защитников Строково были посмертно награждены орденом Ленина. [212]

20 ноября. Мы снова отходим. Таков приказ командарма. Дивизия и так в последние дни сражалась в полуокружении. Если посмотреть на карту, то линия ее обороны очень напоминала собой высунутый вперед язык.

Отходим с боями, держа противника, если можно так выразиться, на острие своих штыков. Против нас фашисты бросили значительные силы. С севера наступают 106-я пехотная и 11-я танковая дивизии врага, с юга — 1-я танковая. В центр нам бьют еще две дивизии — пехотная и танковая. В общей сложности — две пехотные и три танковые на одну измотанную в боях, обескровленную дивизию! Хотя и гвардейскую.

Да, теперь наша дивизия уже не 316-я стрелковая, а 8-я гвардейская Краснознаменная стрелковая дивизия имени И. В. Панфилова. Помнится, как радовался еще утром 18 ноября Иван Васильевич, получив по поводу присвоения нам гвардейского звания и награждения дивизии орденом Красного Знамени приветствие от Военного совета армии! Тут же позвонил начальнику политотдела А. Ф. Галушко, приказал срочно довести эти приятные вести до всего личного состава соединения. А потом подошел к зеркалу и, рассматривая сам себя, пообещал: «Ну что ж, значит, еще повоюем, оправдаем гвардейское звание!»

Не повоевал. Но остался навечно и в нашей памяти, и в наименовании им же созданной дивизии.

26 ноября заняли оборону на восточном берегу Истринского водохранилища. И почти без передышки начали отбивать танковые атаки врага. В тот день особенно тяжело пришлось артиллеристам. На позиции стрелковых подразделений в несколько рядов шли изрыгающие огонь и смерть бронированные машины. Расчеты, выкатывая орудия на прямую наводку, сражались подчас не только непосредственно в боевых порядках пехоты, но и впереди нее. Так, в частности, поступил расчет гвардии старшего сержанта С. Б. Бродяного. Уже в начале боя он с близкого расстояния сжег три фашистских танка. Но и гитлеровцы обнаружили его огневую позицию, засыпали ее снарядами. К счастью, подул ветерок, понес чадный дым от горящего вблизи танка прямо на артиллеристов. Воспользовавшись этой завесой, Бродяной приказал расчету перекатить пушку непосредственно к подбитому танку. И уже из-за него меткими выстрелами вывел из строя еще две вражеские машины.

За этот подвиг гвардии старший сержант С. Б. Бродяной был награжден орденом Красного Знамени.

Не сумев в первые два дня сломить сопротивление гвардейцев, гитлеровцы 28 ноября бросили в бой эсэсовцев. Пьяные, не считаясь с потерями, эти головорезы остервенело лезли на наши позиции. Дело нередко доходило до рукопашных схваток. Но не помогло и это: панфиловцы выстояли.

Вечером комиссар артполка батальонный комиссар А. И. Скоробогат-Ляховский с особой теплотой рассказал мне о подвиге [213] наводчика орудия коммуниста И. Ф. Квочева. Фашисты, намереваясь обойти полк с фланга, направили колонну из десяти танков к небольшой дамбе, пересекавшей одно из узких мест водохранилища. Но едва первые машины достигли середины дамбы, по ним открыло огонь орудие, у прицела которого находился И. Ф. Квочев. Загорелся головной танк. Идущий следом попытался объехать своего чадящего собрата, но тоже встал от меткого выстрела коммуниста. Остальные машины, не имея возможности двигаться вперед, начали пятиться. А один из танков, видимо из-за нерасторопности механика-водителя, сорвался с дамбы и, пробив лед, ушел под воду.

Коммунисты! Они всегда были там, где труднее, словом и личным примером звали своих товарищей по оружию на подвиги, которых не знала история.

...Село Большие Горбы. Его защищает горстка советских бойцов. Это все, что осталось от некогда полнокровного стрелкового батальона. Подходят к концу боеприпасы, прямым попаданием снаряда уничтожен последний пулемет. А вражеские цепи все ближе, ближе...

И тогда из полузасыпанного окопа поднимается комиссар батальона. Вскинув над головой автомат с опустевшим диском, он хрипло кричит: «Коммунисты, за нашу Советскую Родину — вперед!» И первым бросается навстречу свинцовому ливню. За ним устремляются остальные защитники села. Даже раненые, те, кто еще может держаться на ногах, идут в эту страшную от яростного безмолвия контратаку.

И гитлеровцы не выдерживают. Несмотря на свое многократное превосходство, они в панике бегут перед этой горсткой израненных, но не сломленных духом людей. А бойцы поднимают и на руках несут к Большим Горбам того, кто увлек их в победную рукопашную схватку. И прежде чем придать бездыханное тело комиссара земле, кто-то из них вынимает из левого кармана его гимнастерки пробитую пулей серую книжицу. С трудом раскрывает ее, склеенную комиссарской кровью. Громко читает: «Партийный билет номер два миллиона пятьсот тридцать пять тысяч восемьсот двадцать три. Фамилия — Никулин, имя — Андрей, отчество — Андреевич».

«Коммунисты, вперед!» Этот зовущий клич звучал в критические минуты как на полях Подмосковья, так и в последующих боях с ненавистным врагом. И, повинуясь ему, поднимались из окопов и те, кого он касался непосредственно, и те, кто еще не был ни членом и даже ни кандидатом в члены ВКП(б), но всей своей жизнью старался заслужить право стать в строй коммунистов-ленинцев.

Мне не раз приходилось слышать о заявлениях, которые находили в карманах павших героев. Написав их в короткие минуты затишья между атаками, эти люди вместе с тем не решались подчас сразу же отдавать заявление парторгам подразделений, [214] считая, вероятно, себя недостаточно заслуженными для такой великой чести. Таким был, например, комсомолец Тулеген Тохтаров. В одном из боев этот воин оказался лицом к лицу с целым взводом гитлеровцев. Но гвардеец не дрогнул, смело вступил в неравную схватку. Огнем из своего автомата он уничтожил более двадцати фашистов, а когда кончились патроны, прикладом проломил голову подбежавшему к нему вражескому офицеру. Отважный воин погиб. А в кармане полушубка Тулегена Тохтарова товарищи обнаружили сложенный вчетверо листок бумаги, на котором было написано: «Прошу принять меня в ряды большевистской партии. Вступая в бой, подаю это заявление. Если погибну, то считайте меня коммунистом». Тулеген Тохтаров был посмертно удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

«Прошу принять меня в ряды большевистской партии». Такие слова в своих заявлениях писали тогда сотни, тысячи бойцов и командиров дивизии. Писали с полным сознанием того, что членство в партии не принесет им каких-либо льгот или чинов. Напротив, всем им было хорошо известно, что коммунист имеет перед остальными одну-единственную привилегию — быть там, где труднее, быть всегда на линии огня, выносить то, что по всем возможным меркам далеко выходит за пределы человеческих сил. И все-таки шли в партию, гордились своей принадлежностью к ней. И вот что особенно поражало и радовало. Чем труднее складывалась для нас обстановка, тем больше бойцов и командиров писали заявления с просьбой принять их в ряды партии и комсомола.

Помнится, еще в период жесточайших боев у Осташево я как-то встретился с секретарем партийной организации 857-го артполка политруком С. М. Щегловым. Степан Митрофанович был чем-то сильно озабочен. На мой вопрос о причинах ответил:

— Да как же тут быть спокойным, товарищ подполковник! Фашист и получаса свободного времени не дает. Атака за атакой. А у меня, смотрите-ка, сколько заявлений о приеме в партию скопилось. И все люди как на подбор! Достойные! Герои! — Достал из полевой сумки пухлую пачку исписанных листов. — Вот, пожалуйста. Младшие лейтенанты Кухаренко, Куценко, красноармейцы Ускамбаев, Исхаков... Второй день собрание провести не можем. Ох и влетит же мне от начальника политотдела!

В тот же день, случайно столкнувшись в штабе дивизии с батальонным комиссаром А. Ф. Галушко (Александра Фомича тоже трудно застать на месте; каждый день он находится то в одном, то в другом полку), я поведал ему о заботах С. М. Щеглова. Начальник полиотдела тяжело вздохнул:

— Да разве у одного Щеглова так, Виталий Иванович. В других полках не лучше. Заявлений масса, а вот времени... Случается, соберут-таки собрание, а вступающего-то уже и нет. Либо убит, либо ранен. Вот и мотаешься по частям, шумишь, требуешь. Хотя и сам видишь, что в большинстве случаев секретари тут ни [215] при чем. А все-таки обидно, ведь люди так этого часа ждут... — Галушко помолчал. И вдруг сильно стиснул мой локоть, закончил уже с просветленным лицом, убежденно: — А фашистам нас не одолеть! Нет, не одолеть, Виталий Иванович! И пусть у них пока больше, чем у нас, пушек и танков, но в конце концов не машины, а моральный дух людей кует успех на поле боя. А он у наших бойцов и командиров... Да что там говорить, об этом лучше слов количество заявлений о приеме в партию и комсомол свидетельствует. Так что Москвы врагу как своих ушей не видать! Я мысленно согласился с Александром Фомичом. Хотя... Что там согласился! Не только мы с Галушко, но и все бойцы дивизии были твердо уверены: фашистам в Москве не бывать! И уже недалек тот день, когда враг в полной мере испытает силу нашего удара.

* * *

Ну а пока... Пока новый отход. Нашей дивизии приказано к исходу 29 ноября сосредоточиться в районе Крюково. Отходим медленно, цепляясь за каждый мало-мальски пригодный для обороны рубеж. Особенно сильно потрепали фашистские передовые части в районе деревни Савелки.

А вот и Крюково. Этот населенный пункт давно манит к себе врага. Оно и понятно. Ведь именно здесь проходит железная дорога Москва — Клин — Калинин, а также шоссе на Ленинград. К тому же от Крюково до Москвы — рукой подать.

Да, Москва близка. Сознание этого крепит у каждого бойца и командира дивизии решимость: с рубежа Крюково — ни шагу назад! Победа или смерть! Третьего не дано.

Но и противник, опьяненный близостью советской столицы, не считаясь с потерями, рвется вперед. 30 ноября, сосредоточив против дивизии значительные силы пехоты и танков, он несколько потеснил наши полки и занял поселок Крюково. Но железнодорожная станция с одноименным названием и перекресток дорог, проходящих через нее, по-прежнему оставались в наших руках.

Утром 1 декабря генерал В. А. Ревякин, вступивший в командование дивизией 20 ноября, созвал командиров частей на совещание. Объявил, что получен приказ: завтра к вечеру освободить Крюково.

Эта весть вызнала всеобщее замешательство. Освободить Крюково силами одной лишь только дивизии, измотанной и обескровленной в боях?! В возможность такого верилось слабо. Но приказ есть приказ. Он не обсуждается, а выполняется. Значит...

Как и следовало было ожидать, атака на Крюково не удалась. Сказалось отсутствие времени на подготовку. А отсюда и недочеты: разведка обороны противника была организована слабо, мы не сумели подавить многие его огневые точки. К тому же комдив почему-то принял решение нанести по поселку фронтальный [216] удар. И это, повторяю, силами одной лишь только дивизии, потерявшей в предыдущих боях более трети своего состава! Хорошо хоть то, что генерал В. А. Ревякин после первых же неутешительных докладов из полков понял свою ошибку и приказал выйти из боя.

Спустя час у него состоялся долгий и, видимо, не особенно приятный разговор по телефону с командармом. Во всяком случае комдив отошел от аппарата побагровевший. Коротко бросил нам с Серебряковым:

— Приказано как следует подготовиться к повторной атаке. Срок четыре дня. Нам придаются сорок четвертая кавалерийская дивизия и семнадцатая стрелковая бригада. Кроме того, подразделения из первой гвардейской танковой бригады.

Вот это было уже веселее. Мы начали тщательно готовиться к захвату Крюково. Наблюдением и ночными поисками удалось точно установить места огневых точек противника, позиции его артиллерии и минометов, расположение минных полей. В каждом стрелковом батальоне, намечавшемся для действий в первом эшелоне, сформировали по две штурмовые группы для уничтожения закопанных в землю фашистских танков, которые противник применял как неподвижные огневые точки. В состав этих групп включили стрелков, расчеты с противотанковыми ружьями, саперов с подрывными средствами и химиков с дымовыми шашками. И что особенно важно, командирам всех степеней были выданы аэрофотоснимки района Крюково, что позволило им еще раз уточнить данные об обороне противника, полученные наземной разведкой.

Дня через три комдив снова вызвал командиров частей на совещание. Внимательно выслушал мнение каждого командира полка. И лишь после этого вынес свое решение: охват основными силами дивизии крюковского узла обороны при одновременной фронтальной атаке его частью сил.

В соответствии с этим решением силы и средства дивизии распределялись следующим образом. Если общие тактические плотности составляли 1,5 батальона, примерно 20 орудий и минометов, 3,3 танка на километр фронта, то на правом фланге, например, на участке в один километр наступали два полка, эшелонированные в глубину. Их поддерживали три артиллерийских дивизиона, что повышало плотность до 40 орудий и минометов на километр фронта.

Командование 16-й армии внимательно следило за событиями на участке нашей дивизии. Генерал К. К. Рокоссовский почти каждый день слал к нам работников штаба армии и отделов. Часто в 8-й гвардейской бывал и командующий артиллерией армии генерал В. И. Казаков. Он кропотливо вникал в наши нужды, помогал всем, чем мог. По его приказу нам был придан бронепоезд, который оказал полкам дивизии действенную помощь как в период подготовки к взятию Крюково, так и в ходе этой [217] операции. Дело в том, что к повторной атаке мы готовились далеко не в спокойной обстановке. Гитлеровцы каждый день прощупывали нашу оборону, причем делали это как в светлое время суток, так и ночью. Например, в период с 3 по 6 декабря 1073-й полк то и дело отбивал многочисленные атаки противника. А в ночь на 4 декабря на его участке гитлеровцам даже удалось вклиниться в боевые порядки подразделений. Но на помощь стрелкам тут же пришли артиллеристы батареи лейтенанта В. Г. Сорокопуда. Открыв огонь шрапнелью, они нанесли фашистам большой урон, заставив их убраться восвояси.

Запомнился и бой 5 декабря. В тот день командир дивизии поставил перед 1075-м полком задачу оседлать один из участков железной дороги. При поддержке бронепоезда и дивизиона из 857-го артполка она была выполнена. Здесь особенно отличились командир дивизиона Д. Ф. Снегин и командир взвода топоразведки полка П. В. Зобнин. Они заранее определили для каждого орудия бронепоезда как основные, так и запасные цели.

А в ночь с 5 на 6 декабря... В это время я как раз находился в 857-м артиллерийском полку. Беседуем с Г. Ф. Кургановым. В блиндаж входит А. И. Скоробогат-Ляховский. Взволнованно докладывает:

— Только что вернулись наши разведчики. Рассказывают потрясающие вести. В Крюково вступила какая-то свежая гитлеровская часть. С танками. Женщин, стариков и детей выгнали из хат. Пьют, гады, веселятся. А жители мерзнут на улице. Многие из них даже верхней одежды не успели надеть.

От услышанного по спине поползли мурашки. В такую-то ночь — и на мороз! Женщин, детишек! Изверги!

Комиссар полка неожиданно предлагает, обращаясь сразу к нам обоим:

— Нужно сотворить чудо, товарищи. Ударить так, чтобы и фашистов выкурить из хат, и жителей не задеть снарядами.

Георгий Федорович вопросительно смотрит на меня. Я в свою очередь — на него. Молчим. Каждый не решается взять на себя такую ответственность.

— А разведчики установили места скопления гитлеровцев? — наконец спрашивает комиссара Курганов.

— Абсолютно точно, Георгий Федорович.

— Что ж... Может быть, и в самом деле рискнуть, Виталий Иванович? Душа горит. Пошлем корректировщиков... Как вы на это смотрите?

— С корректировщиками, конечно, можно, — после некоторого колебания согласился я.

И мы произвели-таки огневой налет на Крюково. Данные разведки позволили нам определить основные цели, а корректировщики, пробравшись на самую окраину поселка, скорректировали этот налет так, что ни один снаряд не упал там, где укрылись от обстрела мирные жители. [218]

Немало фашистов нашло себе могилу под развалинами домов и в огне пожарищ. В отместку их артиллерия до рассвета обстреливала боевые порядки нашей дивизии. Особого вреда это не принесло, а вот пользу мы извлекли огромную: сумели засечь почти все огневые точки врага, распределить их поорудийно, побатарейно. И утром три наших дивизиона произвели новый, еще более сокрушительный артналет.

Как впоследствии стало известно, гитлеровцы понесли от нашего огня большие потери. Мы вывели из строя несколько артиллерийских и минометных батарей, рассеяли изготовившуюся к утренней атаке пехоту, заставили уйти танки, сосредоточенные на северо-западной окраине Крюково.

* * *

Морозное утро 7 декабря. Необычно тихо. А мы, честно говоря, уже как-то отвыкли от этого, чувствуем себя словно не в своей тарелке. Нервничаем. Это, вне сомнения, заметно и по мне, и по лицу комдива. Генерал В. А. Ревякин ни секунды не может оставаться на месте. Все ходит взад-вперед по блиндажу, молчит. А я то и дело смотрю на часы. Как медленно движутся стрелки!

Внешне спокоен только полковник И. И. Серебряков. Сидит в углу на пустых снарядных ящиках и о чем-то тихо разговаривает с командиром взвода связи лейтенантом К. Д. Еремеевым. Такому самообладанию нашего начальника штаба можно только позавидовать.

Склонились над телефонными аппаратами связисты Н. С. Ищенко, Ф. П. Курочкин и Н. Т. Коновалов. То и дело продувая трубки, они с нетерпением смотрят то на меня, то на лейтенанта К. Д. Еремеева. В глазах бойцов читаю вопрос: ну скоро ли?

Наконец стрелки приближаются к заветным цифрам. 10.00. Пора! Перехватив мой взгляд, генерал В. А. Ревякин тоже смотрит на часы и кивает головой: пора! Лейтенант Еремеев пододвигается ближе к своим связистам.

— Огонь! — коротко командую я. И в ту же секунду по проводам понеслось многократное: «Огонь, огонь, огонь!»

Надломилась тишина, упала, сбитая ревом многих десятков орудий. В сплошном гуле натренированное ухо улавливает особенно резкие удары пушек бронепоезда. И этот грохочущий ад длится ровно тринадцать минут. Но каких тринадцать минут! Позже мне доложили некоторые цифры. При норме 60 выстрелов батареи за 13 минут выпустили по 120–130 снарядов. Стволы орудий, до этого для маскировки окрашенные в белый цвет, сделались черными: сгорела краска.

Артиллерийская подготовка закончилась. В атаку пошли наши стрелки и кавалеристы. 44-й дивизии. Полки первых эшелонов ворвались в Крюково. Их подразделениям удалось с ходу занять первую линию вражеских траншей и зацепиться за восточную [219] окраину поселка. Но дальнейшее продвижение батальонов застопорилось из-за сильного огня противника. К тому же несколько запоздала с вступлением в бой 17-я стрелковая бригада полковника Г. А. Куталева.

Надо было срочно исправлять положение. В этой обстановке генерал В. А. Ревякин немедленно бросил из-за правого фланга 1077-й стрелковый полк с задачей совершить обход крюковского узла сопротивления с северо-востока. Одновременно и командир 44-й кавалерийской дивизии полковник П. Ф. Куклин ввел в бой свой 45-й кавполк (резерв комдива) на стыке между частями первого эшелона для обхода Крюково с юго-востока. Эти меры, а также вступление в дело вторых эшелонов позволили нам развить первоначальный успех. К исходу дня от противника была очищена большая часть населенного пункта. А правофланговые полки дивизии в это время охватили крюковский узел с севера. С юга то же самое сделали левофланговые подразделения 44-й кавалерийской дивизии и 17-й стрелковой бригады. Для противника, продолжавшего обороняться в оставшейся в его руках части Крюково, создалась реальная угроза окружения.

Наступила ночь. Но бой не прекращался ни на минуту. Только теперь действовали в основном штурмовые группы. Их бойцы под покровом темноты вплотную подбирались к закопанным в землю танкам противника и забрасывали их гранатами и бутылками с горючей смесью. А некоторые группы проникали во вражеское расположение и уничтожали фашистских солдат и офицеров. Словом, все время держали гитлеровцев в напряжении.

3 часа утра. Еще совсем темно. Но генерал Ревякин приказывает возобновить наступление. Враг сопротивляется с отчаянием обреченного, неоднократно предпринимает контратаки. Многие наши батареи теперь действуют непосредственно в боевых порядках наступающих стрелковых подразделений. Прицельный огонь вести трудно, мешает темнота. Артиллеристы наводят орудия по вспышкам выстрелов, используют зарево от пожарищ. Умело действуют в этих сложных условиях наводчики орудий Г. Ф. Букасов, К. И. Крохмаль, Н. Р. Заславский и Н. А. Копытов. От их метких выстрелов навсегда замолкают огневые точки противника. А расчет сержанта Г. В. Куропатова в первые же минуты боя подбивает два фашистских танка.

Мужественно сражались в Крюково бойцы и командиры танкового батальона из 1-й гвардейской танковой бригады. Это подразделение, имевшее в своем составе всего 6 машин, вначале находилось в резерве у нашего комдива. Но в критическую минуту генерал В. А. Ревякин ввел его в бой. Огнем и гусеницами танкисты прокладывали путь нашей пехоте. Они давили пулеметные гнезда, крушили орудия и минометы, завязывали артиллерийскую дуэль с фашистскими танками. А когда кончались боеприпасы, гвардейцы смело шли на таран. [220]

...Противник оставил Крюково и прилегающие к нему другие населенные пункты. Дивизия выполнила свою задачу. А 10 декабря ее, измотанную в боях, решением командарма вывели во второй эшелон. Мы получили кратковременную передышку.

В прорыв!

Генерал-майор В. А. Ревякин недолго командовал нашей дивизией. 18 января 1942 года он был неожиданно отозван в распоряжение штаба фронта, а на его место прибыл новый комдив — генерал-майор И. М. Чистяков.

Иван Михайлович сумел очень быстро и тонко понять живую душу дивизии. Вдумчивый, тактичный, умевший прислушиваться к мнению окружающих его людей, он с первых же дней командования соединением привлек к себе повышенный интерес, перешедший впоследствии в глубокое уважение, которое является синонимом другого армейского определения — авторитет командира. И это было отрадным еще и потому, что в тот период наша дивизия, вошедшая в состав 2-го гвардейского стрелкового корпуса Северо-Западного фронта, готовилась к выполнению очень важного задания командования. О нем-то и пойдет мой дальнейший рассказ.

Вечером 30 января комдив созвал у себя совещание. Говорил негромко, но со значением:

— Только что получен приказ, товарищи. На нас возложена ответственнейшая задача: завтра с утра форсированным маршем войти в прорыв, совершенный войсками третьей ударной армии генерал-лейтенанта Пуркаева, и, двигаясь по тылам противника, в кратчайший срок пробиться к городу Холм...

Вот оно, начинается! Что ж, мы готовы к любым испытаниям. За время нахождения во втором эшелоне наша дивизия значительно пополнилась как личным составом, так и боевой техникой. Настрой у бойцов и командиров боевой. А тут еще такая почетная задача! Итак, на Холм!

Из дальнейших слов комдива четко вырисовывается весь план операции, задуманной Ставкой. Там, в районе Холма, должны соединиться войска двух фронтов — Северо-Западного и Калининского. И именно нашим глубоким рейдом будет достигнуто, во-первых, взаимодействие двух названных фронтов; во-вторых, отсекается и запирается в котел 16-я армия противника, базирующаяся юго-восточнее города Старая Русса.

Главная задача дивизии — овладение Холмским шоссе. С ее выполнением выйдет из строя одна из вражеских коммуникаций — Псков, Локня, Холм, Старая Русса. Других путей подвоза, кроме шоссе, у противника на этой болотистой, изобилующей топями и озерами местности нет.

31 января полки дивизии двинулись в путь. Трудно передать [221] словами все те тяготы и лишения, которые выпали на долю панфиловцев. Глубокий снежный покров (на открытой местности он достигал 60 сантиметров, а в лесу доходил до 110 сантиметров) почти совсем исключал движение вне дорог. А как быть иначе, когда приказано по возможности обходить стороной наиболее крупные опорные пункты врага? Так что приходилось идти и по целине Здесь лошади быстро выбивались из сил, и тогда расчеты буквально на руках вытаскивали орудия из снежных сугробов.

За первые десять часов преодолели всего двенадцатикилометровый участок пути. Уже ночью с громадным трудом форсировали размерзшуюся реку Ловать и ее притоки Порусья и Редья. А впереди еще почти двести километров!

Утро 3 февраля. Ударили сильные морозы. Термометр показывает до минус 40 градусов. Полки дивизии движутся вдоль западного берега Ловати. Я почти все время нахожусь в 857-м артиллерийском полку подполковника Г. Ф. Курганова. Георгий Федорович за эти дни еще больше осунулся, сорвал голос. Мы мечемся с ним из конца в конец колонны полка, подбадриваем, просим, требуем, хотя и сами отлично видим, что люди окончательно выбились из сил и держатся только на неведомом запасе каких-то сверхчеловеческих сил.

На лошадей вообще страшно глядеть. Ну ладно, мы люди и понимаем: война! Но бедные животные! Они все в мыле, бока глубоко запали. Дергаются в постромках, падают, а орудия — ни с места. И тогда им в помощь впрягаются номера расчетов... Подмечаю одну деталь, от которой прочувственной болью сжимается сердце: ездовые не бьют вконец измученных животных. Тянут за уздечки, ласково уговаривают, но не бьют.

Короткий привал. Люди падают в снег тут же, у орудий. Лошади тоже готовы лечь в снег. Стоят, понуря головы, дрожат, дышат часто, со всхлипом. Многие бойцы достают из вещмешков сухари и... кормят ими своих четвероногих помощников.

Какая все-таки необыкновенная душа у советского воина! Через четверть часа снова в путь, на штурм многотрудных километров. Во второй половине дня подошли к железнодорожной ветке Старая Русса — Бологое. Вывели из строя несколько километров ее полотна и двинулись дальше по маршруту Киево, Филатово, Брагино, Стариково, Князево. И вот тут на нас налетели фашистские самолеты. Бомбили долго и ожесточенно. А укрыться практически негде.

От воздушного налета мы потеряли более ста человек убитыми и ранеными, много лошадей. Гневу гвардейцев не было предела.

К исходу дня полки дивизии подошли к шоссе Старая Русса — Рамушево. Здесь вошли в соприкосновение с противником и, приняв боевой порядок, вступили в бой в районе деревень Сычово, Борисово, Филошкино, Козлово, Давыдово. [222]

Генерал И. М. Чистяков приказал 1075-му и 1077-му полкам обойти противника с фланга, западнее Сычево, и, частью сил оседлав шоссе Старая Русса — Рамушево, двигаясь дальше, нанести удар в направлении Ново-Свинухово, Подцепочье, Соколово, тем самым перерезав другое шоссе, идущее от Старой Руссы на Холм. А в то время когда будет совершаться этот маневр, 1073-му полку майора Б. Момыш-улы (он уже майор и командир полка) следовало обойти Сычево с востока и наносить по гитлеровцам отвлекающие удары в направлении на Михалкино, Малые Горбы, Большие Горбы, Овчинниково.

Пехота пошла вперед. А вот дивизионы из 857-го артполка отстали. Застряли в глубоком снегу и артиллерийские батареи стрелковых частей. Создалась угроза того, что пехота вообще останется без артиллерийской поддержки. Меня срочно вызвал к себе комдив. Потребовал:

— Нужно сделать невозможное, Виталий Иванович. Пехоту без артиллерии оставлять никак нельзя. Иначе сорвется весь задуманный нами план. Что вы можете предложить?

— В создавшейся ситуации вижу только один выход, товарищ генерал, — ответил я. — Собрать по полкам более или менее годных для этого лошадей, навьючить на них оставшиеся в дивизии горные пушки, ротные минометы, подтянуть к батальонам более легкие сорокапятки. И методом кочевья сосредоточивать все это немногое в наиболее ответственных местах. А там, глядишь, и дивизионы из восемьсот пятьдесят седьмого подоспеют. Артиллеристы делают все, зависящее от них, так что...

— Что ж, действуйте, — согласно кивает И. М. Чистяков. — Пусть будет хоть синица в руках, если журавлю крылья подрезаны. — Поинтересовался: — Кому поручите командование этой кочевой артгруппой?

— А кому ж поручать-то, товарищ генерал? У каждого и своих дел невпроворот. Так что сам и возглавлю.

— Хорошо.

Так был найден выход из крайне сложного положения. К тому же нельзя не отметить и того обстоятельства, что бойцы стрелковых подразделений, отлично понимая создавшуюся обстановку, действовали в бою исключительно самоотверженно, проявляя завидную смекалку и находчивость. Так, например, в тот день мне рассказали о подвиге двух бойцов из пулеметной роты. Красноармейцы А. С. Крыновцев и И. Д. Петров, захватив в бою вражеское орудие, тут же развернули его и открыли огонь по контратакующим гитлеровцам. А 1-м батальоном из 1073-го стрелкового полка в Малых Горбах были использованы с той же целью четыре трофейных орудия, фашистский танк и два миномета. Словом, стрелки по возможности сами обеспечивали себя артиллерийской поддержкой до тех пор, пока не подтянулись дивизионы 857-го полка. [223]

Части дивизии теснят противника, отвоевывая у него один населенный пункт за другим. Теперь стрелковым подразделениям веселее, подтянулись дивизионы артиллерийского полка. За два дня боев мы выбили фашистов из более чем двадцати деревень.

Наша очередная задача — село Соколово. Это довольно сильный опорный пункт врага на шоссе Старая Русса — Холм. Его удержанию гитлеровцы придают особое значение: село прикрывает дорогу на юг. Вот почему они укрепили не только Соколово, но и прилегающие к нему деревни Бородино и Трошнево.

6 февраля генерал-майор И. М. Чистяков приказал 1075-му полку майора С. В. Старикова повернуть из Подцепочья на запад и, выйдя к реке Полисть, овладеть деревней Бородино. Это была нелегкая задача. По данным разведки, здесь оборонялся батальон из дивизии СС «Мертвая голова», поддерживаемый артиллерийским дивизионом.

Марш 1075-му стрелковому полку нужно было совершить в самые сжатые сроки. Но не давала покоя вражеская авиация. Начав бомбить его еще в Подцепочье, она не оставляла в покое полк и на марше. В этих условиях майор С. В. Стариков (он теперь командовал этим полком) принял решение двигаться к Бородино лесом, побатальонно, тремя самостоятельными колоннами. К исходу дня 7 февраля полк все же сосредоточился в указанном районе, располагавшемся чуть восточнее отметки 47,4. Здесь его уже ждал командир дивизии с группой офицеров штаба.

Я с двумя дивизионами 857-го артиллерийского полка прибыл сюда несколько позднее, когда сумерки уже переходили в ночь.

Из района сосредоточения командир 1075-го полка выслал вперед разведку, которая еще раз уточнила расположение противника. Одновременно была проведена рекогносцировка, в которой участвовал и генерал И. М. Чистяков. Ознакомившись с местностью и в соответствии с донесением разведки, комдив решил нанести удар по противнику с востока. 2-й стрелковый батальон полка должен был атаковать Бородино, а 1-й — деревню Трошнево. Овладев этими населенными пунктами, батальоны, разворачиваясь соответственно вправо и влево, имели в перспективе задачу оседлать Полистьевское шоссе и дорогу, ведущую из Соколово в Коньшино. В случае успеха достигалась полная Изоляция Соколовского гарнизона противника от основных сил фашистской группировки в Старой Руссе.

На рассвете 8 февраля, воспользовавшись артиллерийской подготовкой, которая проводилась силами наших двух дивизионов, 1-й и 2-й батальоны 1075-го полка подошли почти к самым окраинам Бородино и Трошнево. А с ее окончанием стремительно ворвались в эти населенные пункты. Завязались уличные бои. И хотя гитлеровцы сопротивлялись очень упорно, они все равно не смогли долго противостоять натиску гвардейцев. К восьми часам утра от фашистов были очищены не только Бородино и [224] Трошнево, но и прилегающие к ним деревни Гариловиц, Трохово, Ширяево и Конищев. Остатки вражеских гарнизонов из этих населенных пунктов в беспорядке отошли за реку Полисть. А в захваченных нами деревнях тотчас же была организована круговая оборона.

Эти меры были очень своевременными. Ибо не успели мы, как говорится, передохнуть и привести себя в порядок, как разведка донесла о движении со стороны Старой Руссы большой колонны вражеских войск. По предварительным подсчетам, не менее батальона пехоты с танками и артиллерией.

Нужно было принимать срочные меры, а именно: разгромить немецкую колонну еще на подходе к Бородино. В противном случае она, встретив сопротивление в этом населенном пункте, может не принять боя, а, обойдя Бородино стороной, двинуться на Соколово, где в то время 1077-й стрелковый полк и 3-й батальон 1073-го полка уже вели ожесточеннейшую схватку с фашистским гарнизоном этого села.

И майор С. В. Стариков решил устроить засаду. Выдвинув 8-ю и 9-ю стрелковые роты к Полистьевскому шоссе, он приказал им подпустить колонну как можно ближе, а потом одновременно ударить по ней с двух сторон. Группе, уходящей в засаду, придавалась батарея из 2-го дивизиона 857-го артиллерийского полка. Общее руководство по ликвидации вражеской колонны командир 1075-го полка поручил комбату старшему лейтенанту В. И. Клименко.

...Фашисты идут беспечно, даже не выслав вперед разведку. Они, конечно, слышали шум боя со стороны Бородино, но у них и в мыслях не укладывается, что его гарнизон, состоящий из отборных эсэсовцев, уже не существует, разбит и рассеян советскими подразделениями. И вдруг... С двух сторон от шоссе почти в упор по так и не развернувшейся в боевой порядок колонне ударили автоматы, пулеметы, минометы, орудия. Загорелись и слетели в кювет сразу несколько тупорылых грузовиков, давя сидящих в кузовах пехотинцев, завертелись с перебитыми гусеницами танки, в слепой ярости круша напиравшие сзади свои же машины. Стоны, крики ужаса, кровь на шоссе. Невообразимая толчея, паника. Снаряды и пули, прицельно выбирающие свои жертвы. И что самое главное, нападающих не видно, они ведут огонь из снежных окопчиков, зарослей кустарника, отовсюду.

Не прошло и получаса, как все было кончено. Лишь немногим гитлеровцам удалось вырваться из огненного мешка. А совершившие это побоище роты сразу же пошли вперед, на плечах в панике бегущего противника ворвались в деревни Выставка, Артемьево, Рогашево, Ночевалово и Ивановское.

Признаться, такого успеха не ожидали даже мы сами. В штабе дивизии царило радостное, приподнятое настроение. Но вскоре оно омрачилось печальным известием: на подступах к Соколово [225] тяжело ранен командир 857-го артиллерийского полка подполковник Г. Ф. Курганов.

Я немедленно бросился туда. Но, к сожалению, Георгия Федоровича уже не застал, его увезли. Командир 3-го дивизиона капитан Я. Ф. Янгель со слезами на глазах рассказал мне, как это случилось.

...Гитлеровцы упорно цеплялись за каждую пядь соколовского опорного пункта. Подтянув два полка пехоты, танки и артиллерию, они то и дело контратаковывали медленно продвигающиеся вперед батальоны 1077-го и 1073-го полков. Дивизион капитана Я. Ф. Янгеля действовал непосредственно в боевых порядках стрелковых подразделений, уничтожая то танки противника, то его огневые точки.

И тут на наблюдательный пункт дивизиона, расположившийся на церковной колокольне, прибыл подполковник Г. Ф. Курганов. Расспросив капитана об обстановке, он долго разглядывал в бинокль окраины Соколово. В это время фашисты начали очередной артиллерийско-минометный обстрел наших позиций. Мины и снаряды рвались почти рядом, их осколки долетали даже до колокольни, кроша ее каменные стены.

— Вы бы отошли от проема, товарищ подполковник, — посоветовал Янгель. — А то, чего доброго, еще зацепит вас.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать, капитан, невозмутимо ответил Георгий Федорович, не отрывая от глаз бинокля. Но потом все-таки согласился с настойчивыми доводами командира дивизиона, сказал: Хорошо, уговорили. Пойду-ка я в пятую батарею. Там, чувствую, сейчас будет жарко.

— Я было снова возразил, — рассказывает теперь Я. Ф. Янгель. — Напомнил, что позиции этой батареи наиболее близко подходят к вражеским траншеям. А подполковник только рукой махнул. И пошел вместе с Гончаровым, своим адъютантом, на наблюдательный пункт пятой батареи. Я сам видел, как они спрыгнули в окоп, даже вздохнул с облегчением. Мол, добрались! И вдруг — взрыв. Прямо в окопе. Мина, прямое попадание. На энпэ батареи почти всех поубивало, а Курганова с Гончаровым ранило. Подполковника тяжело, довезут ли...

Я слушал командира дивизиона, а мыслями невольно переносился к нашей первой встрече с Георгием Федоровичем еще там, в Алма-Ате. Вспомнил, как предвзято подумал тогда о нем, человеке на вид неулыбчивом и вроде бы донельзя сухом. И вот теперь... Передо мной стоит боевой офицер, сотни раз смотревший в лицо смерти. И не может сдержать слез, рассказывая о ранении своего командира.

Да и у меня в горле ком. С трудом справился с волнением, спросил капитана Я. Ф. Янгеля:

— Кто принял командование полком?

— Капитан Поцелуев, товарищ подполковник. [226]

Поцелуев? Ах да, это же Дмитрий Федорович Снегин. И в полку, оказывается, привыкли к его псевдониму. Все Поцелуев да Поцелуев... Кстати, а почему полк принял именно Снегин? Ведь есть же начальник штаба майор Анохин...

Решил про себя: разберемся потом. А сейчас... Бой-то еще не закончен, Соколово по-прежнему в руках врага.

Лишь к вечеру нам удалось выбить гитлеровцев из села. Вернее, из того, что от него осталось. Еще вчера Соколово было довольно крупным населенным пунктом. Теперь же вместо него — груды дымящихся развалин да ряды закопченных печных труб.

И все-таки это наше, советское село, освобожденное от врага! А что руины да пожарища... Пройдут годы, и отстроится Соколово. И станет еще краше, чем было когда-то. Обязательно станет!

...Долго в Соколово не задерживаемся. Вперед, только вперед! Наша цель — город Холм. А на пути к нему еще много боев. Впереди сильно укрепленные фашистами населенные пункты Мазуры, Сутоки, Сопки...

Сутоки, Мазуры... Деревни, названия которых найдешь далеко не на каждой карте. Природа старательно позаботилась об их недоступности — укрыла в дремучих девственных лесах, окружила топкими болотами, многие из которых не замерзают даже в самые сильные морозы. И если прибавить к этому многоснежье февраля 1942 года, то в полной мере будут понятны все те трудности, которые нам пришлось преодолеть на пути к этим населенным пунктам. Да еще — с непрерывными боями.

20 февраля полки дивизии вплотную приблизились к Мазурам и Сутокам. Даже беглого осмотра через бинокль было достаточно, чтобы определить: гитлеровцы довольно основательно укрепили эти деревни. Куда ни кинь взгляд — всюду видны ряды колючей проволоки, огневые точки, закопанные по башню в землю вражеские танки. И конечно же минные тюля.

— Да, крепкие орешки приготовили нам фашисты, — вернувшись с рекогносцировки, задумчиво сказал генерал И. М. Чистяков. Но тут же упрямо боднул головой воздух, сказал решительно: — Но ничего, разгрызем и их, зубы у нас крепкие.

На утро мы планировали взятие Сутоков. Но у войны свои законы и логика. Именно утром того дня на нас налетела вражеская авиация, а после бомбежки в атаку пошли фашистские танки. Из наступающих мы сразу же превратились в обороняющихся. Враг явно пытался вырвать из наших рук инициативу, повести бой по своим разработкам.

Не вышло! Артиллеристы и пехотинцы достойно встретили гитлеровские танки. Расчеты орудий на руках выкатили пушки на прямую наводку и первыми же выстрелами подбили пять крестастых машин. Высокую выучку и бесстрашие проявили в [227] этом бою бойцы и командиры 2-й батареи из 857-го артиллерийского полка. Вот лишь некоторые из эпизодов того дня.

...Близкий разрыв вздыбил огненный султан, сыпанул по спине и щиту орудия мерзлым земляным крошевом. Но наводчик орудия комсомолец И. П. Цыганок даже не пошевелился, не оторвался от панорамы. И только его руки, умелые, послушные руки, делали свое дело — проворно работали механизмами наводки. Вот перекрестие наползло на лобовую часть идущего, казалось, прямо на его орудие танка. Так... Теперь чуть ниже... Порядок!

От выстрела пушка знакомо подпрыгнула. Посланный Цыганком снаряд разорвался прямо под танком. Тот на несколько секунд замер на месте, а потом стал забирать в сторону, подставляя под огонь свой менее защищенный борт. Только этого и ждал комсомолец-наводчик. Он тут же послал по вражеской машине второй снаряд. Теперь уже танк чадно задымил и навсегда замер на заснеженном поле. Цыганок стащил с головы шапку и вытер ею потное лицо. Слегка расслабил свое напружинившееся тело. Но ненадолго, ибо почти сразу же услышал команду командира расчета:

— Правее ноль сорок! Прицел....

Быстро закрутил рукоятку горизонтальной наводки. Увидел другой танк, разворачивающий в их сторону свою рубленую башню. Будто в самое лицо глянул приближенный оптикой черный срез его орудия. И в то же мгновение из него вырвалось короткое бесцветное пламя...

...Сколько пролежал в черной немоте, он не помнит. Очнулся в стороне от пушки, в снегу. Попробовал подняться. Не получилось. Ноги стали словно бы чужими. Во рту чувствовался солоноватый привкус, подташнивало. Огромным усилием воли поднялся на четвереньки и пополз к орудию.

Пушка представляла собой страшное зрелище. Стальной щит изуродован и погнут. Панорама разбита. Вокруг неподвижно лежали номера расчета. Убиты или ранены?

Выяснять некогда. Прямо на их огневую позицию мчался танк. Не иначе тот самый, что опередил с выстрелом его, Цыганка. До машины уже метров сто пятьдесят, не больше.

Но что можно с ним сделать, что?! Панорама же разбита. Вот если только...

С трудом бросил свое непослушное, ватное тело к орудию. Рванул рукоятку перезаряжания. Клин затвора мягко отошел, из казенника выпал так до сих пор и не использованный снаряд. «Вот и хорошо, — пронеслось в сознании, — не нужно будет доставать новый снаряд».

А руки уже сами собой делали нужное дело. Через канал ствола навел орудие по танку, поднял и дослал выпавший перед этим снаряд. И когда броневая машина уже почти накатилась на огневую позицию изуродованного орудия, выстрелил. [228]

Снаряд, выпущенный почти в упор, буквально снес танковую башню. Это было последнее, что успел увидеть И. П. Цыганок. От контузии и сильнейшего нервного напряжения он снова потерял сознание...

В тот день настоящий подвиг совершил и командир 2-й батареи лейтенант В. Г. Сорокопуд. Сквозь грохот выстрелов и разрывов его чуткое ухо безошибочно определило, что почему-то молчит правофланговое орудие батареи. Лейтенант бросился к нему. Так и есть, вышел из строя весь расчет. И тогда комбатр один встал к пушке. Двумя снарядами он сначала сбил гусеницу, а потом и поджег фашистский танк. Третий точно угодил в бронетранспортер...

Вражеская атака захлебнулась. Уцелевшие танки и пехота противника отошли. Но и мы в тот день были не в состоянии воспользоваться моментом, чтобы вслед за отходящим противником ворваться в Сутоки и Мазуры. Уж очень велики были потери. Нужно было перегруппировать силы или пойти на какую-нибудь военную хитрость.

И мог ли я тогда знать, что именно в эти минуты та же самая мысль не давала покоя и генералу И. М. Чистякову. И что он уже вызвал к себе командира 1073-го стрелкового полка полковника И. Н. Иванова (он сменил на этой должности майора Б. Момыш-улы, несколько дней назад отозванного из дивизии на учебу), чтобы вместе с ним обсудить детали задуманного им плана дерзкой ночной операции. Конечно же нет! Да и откуда я мог знать, если в это время сидел вместе с командиром 857-го артполка майором Н. И. Анохиным (все-таки не капитан Снегин, а он был утвержден на этой должности вместо убывшего по ранению Курганова) на его командном пункте и с болью в сердце слушал, как телефонист уставшим голосом передавал в штаб дивизии концовку боевого донесения: «...убиты капитан Янгель, старший лейтенант Ковалевский, лейтенанты Заславский, Иванов и Анисимов, сержант Буряков, красноармейцы Шепелев, Огарков, Демченко, Базыгин...»

Дальше слушать длинный перечень павших в сегодняшнем бою бойцов и командиров было просто невыносимо. Мы с Анохиным вышли из блиндажа. Николай Иванович хрипло произнес, обращаясь скорее всего к самому себе:

— Неужели и завтра вот так же придется зачитывать?!

Я не ответил. Да и что отвечать? Отделаться не совсем подходящей для данного момента присказкой, что, мол, утро вечера мудренее?

Мы оба не знали, что в это самое время уже начал коваться успех завтрашнего дня...

* * *

...Их было всего только семьдесят пять бойцов и командиров из 1073-го стрелкового полка. Семьдесят пять героев — стрелков, [229] пулеметчиков, саперов и минометчиков, добровольно вызвавшихся на эту опаснейшую ночную операцию. Ведь каждый из них знал, что в Сутоках обороняется гарнизон, во много раз превосходящий их по численности, с танками и артиллерией. А их всего лишь семьдесят пять. И без артиллерии. Да пушки им в данных условиях только бы помешали. Потому что задача группы — незаметно проникнуть в Сутоки и в коротком ночном бою уничтожить штаб гарнизона, нарушить связь.

И еще понимал каждый из семидесяти пяти — шанс остаться в живых почти равен нулю.

Возглавляли группу старший лейтенант М. К. Соловьев и политрук Р. Ш. Джангожин.

Под покровом темноты бойцы, одетые в маскхалаты, подползли к минным полям противника. Вперед ушли саперы. Примерно через час один из них вернулся, доложил: проделаны два прохода. Настало время разделиться. М. К. Соловьев молча и сильно пожал руку младшему лейтенанту Д. П. Волгапкину. Пора! Младший лейтенант понимающе кивнул и пополз за сапером. Следом — политрук Джангожин. За ними — еще шестнадцать бойцов. Их задача — завязать бой на околице Суток и том самым отвлечь внимание противника от группы старшего лейтенанта М. К. Соловьева, которая, преодолев минное поле по второму проходу, должна будет молниеносным ударом с тыла уничтожить штаб фашистского гарнизона.

Вот уже и окраинные сараи деревни. Восемнадцать гвардейцев заползли в один из них, затаились. Нужно ждать. И не менее получаса. Чтобы группа Соловьева успела обойти Сутоки с тыла. А как трудно ждать, когда враги вот они, рядом! Слышны их гортанные голоса, шум моторов машин, даже чье-то пиликанье на губной гармошке.

Ну вот, теперь, кажется, пора! Младший лейтенант Волгапкин, уже не скрываясь, выбегает из сарая и дает длинную авто матную очередь вдоль улицы. То же самое делают и бойцы его группы. Деревня наполняется трескотней выстрелов, взрывами гранат, паническими криками врагов. Но это только в первые десять — пятнадцать минут. Фашисты вскоре догадываются, что перед ними только горстка советских воинов. Начинают бить их минометы. Младший лейтенант Волгапкин получает тяжелое; ранение. Убито и ранено еще несколько бойцов. Командование над оставшимися принимает политрук Джангожин. Первое, что он приказывает, — спасти младшего лейтенанта Д. П. Волгапкина. Четверо раненых красноармейцев кладут младшего лейтенанта на разостланную шинель и тянут знакомой дорогой назад, к своим. А оставшиеся смельчаки продолжают вести неравный бой...

Политрук Р. Ш. Джангожин получает уже третье ранение. Силы покидают его. Из группы в живых остается все меньше бойцов. А гитлеровцы приближаются. Кажется, наступает последняя [230] минута. Что ж, он, политрук, член ленинской партии, встретит смерть достойно.

Прижимает руку к груди. Там у него отложен один патрон. Для себя. А имеющиеся еще в диске автомата — по врагам.

И тут тревожная мысль пронзает сознание: а партбилет?! Нельзя, чтобы он достался врагу! Нужно его спрятать, зарыть хотя бы в снег! И уже тогда вложить в канал ствола последний патрон...

Быстро достает из нагрудного кармана партбилет и патрон. И... застывает на снегу с пробитой пулей головой. Он не слышит, как рвутся где-то в центре деревни гранаты, гремит «ура». Это группа старшего лейтенанта М. К. Соловьева громит штаб врага. Не знает, что в Сутоки, воспользовавшись вспыхнувшей среди гитлеровцев паникой, уже врываются батальоны его родного 1073-го полка.

...Их оставалось тринадцать. И все они сражались до последнего вздоха. Вот их имена: политрук Рашид Джангожин, заместитель политрука Давид Галдецкий, красноармейцы Конайбек Абилов, Елгобек Аралбаев, Остап Вазаев, Николай Базаев, Иван Корчагин, Сугур Матыров, Камиль Нурузбаев, Василий Прокшин, Александр Федоров, Дмитрий Фролов, Антон Горелов. Сыны разных национальностей, но единой Родины — Союза Советских Социалистических Республик! И они отдали за нее самое дорогое, что имели, — жизнь!

...Трудно было разжать закаменевшую руку политрука Р. Ш. Джангожина. А когда это все-таки удалось, все увидели на его ладони патрон и партийный билет за номером 3741424...

За этот подвиг все воины группы были посмертно награждены орденом Ленина.

Итак, противник выбит из населенного пункта Сутоки. Остатки его гарнизона поспешили укрыться в Мазурах. Не помогло! 24 февраля пали и Мазуры, за ними — Сопки. Дорога на Холм открыта!

Рейд дивизии по тылам врага подходил к концу. За февраль и первую половину марта в неимоверно трудных условиях зимнего бездорожья, в непрерывных стычках с противником мы прошли более 200 километров, освободили от гитлеровских захватчиков 250 населенных пунктов. Бойцы дивизии уничтожили более 5 тысяч вражеских солдат и офицеров, 20 танков, свыше 700 автомашин, немало орудий и другой боевой техники. И все же главное было в том, что мы вышли-таки к городу Холм, закрепились и тем самым не только перекрыли важную коммуникацию врага по линии Псков, Локня, Холм, Старая Русса, но и ликвидировали свободный коридор на стыке Северо-Западного и Калининского фронтов.

Именно поэтому, видимо, Ставка Верховного Главнокомандования и ходатайствовала перед Президиумом Верховного Совета СССР о награждении нашей дивизии орденом Ленина. 16 марта [231] 1942 года был опубликован указ. Так на Знамени 8-й гвардейской Краснознаменной имени И. В. Панфилова стрелковой дивизии появилась еще одна награда Родины.

* * *

Прорываясь с боями к городу Холм, мы, естественно, ждали здесь еще более тяжких испытаний. Но, к удивлению, перешедший к обороне противник вел себя тихо. Да и наши войска, понесшие немалые потери в зимней кампании 1941/42 года, временно не предпринимали на этом участке советско-германского фронта каких-либо значительных наступательных операций. Словом, началась позиционная война или, как мы еще в шутку называли, «великое противостояние», продлившееся, почти до конца 1943 года.

В начале апреля 1942 года от нас, к сожалению, ушел генерал-майор И. М. Чистяков. Ушел на повышение, командиром 2-го гвардейского стрелкового корпуса. А 8-ю гвардейскую временно принял полковник И. И. Серебряков.

23 сентября 1942 года пришел наконец долгожданный приказ о переименовании полков дивизии в гвардейские. 10,73-й стрелковый стал теперь 19-м гвардейским стрелковым полком. 1075-й и 1077-й начали соответственно именоваться 23-м и 30-м гвардейскими стрелковыми полками. А 857-й артполк стал 27-м гвардейским. В тот же день всем им были вручены гвардейские знамена. Принимая их, гвардейцы-панфиловцы поклялись еще ожесточеннее громить ненавистного врага, новыми ратными подвигами ответить на высокую награду Родины.

А через месяц после этого события к нам прибыл новый комдив генерал-майор С. С. Чернюгов. С его приездом мы, естественно, связывали надежды на скорое окончание «великого противостояния». Но ошиблись. Буквально до весны 1943 года положение так и не изменилось.

А весной... Весной жизнь на нашем участке заметно оживилась. Нам было приказано срочно готовить лежневые дороги, переправы через многочисленные в этих местах реки и речушки. Даже непосвященному было ясно, что намечается что-то грандиозное. К нам подтягивали танки, артиллерию. И вдруг... Будто по мановению волшебной палочки все это исчезло. Сконцентрированную для удара силу куда-то перебросили. Пошли слухи, что командование фронта в последний момент посчитало нецелесообразным наносить его здесь, на заболоченной местности. А может быть, эти мероприятия и вообще проводились с одной-единственной целью — ввести в заблуждение врага. Как бы там ни было, а мы снова перешли к позиционной войне, к боям местного значения, которые тянулись до сентября 1943 года.

Где-то во второй половине сентября наконец-то поступил приказ сдать полосу обороны другому соединению, а самим двигаться к Великим Лукам. Там, по слухам, намечалось нечто похожее [232] на второй Сталинград, только, правда, в несколько меньших масштабах.

... Марш был трудным. Но вот остались позади все 215 километров. 8-я гвардейская ордена Ленина, Краснознаменная имени И. В. Панфилова стрелковая дивизия сосредоточилась в районе Маслово, Шемякино, Луки в готовности прорвать оборону противника севернее города Новосокольники.

Но мне, к сожалению, не удалось вместе с родным соединением принять участие в разгроме окруженной в Великих Луках многотысячной группировки врага. Вскоре поступил лаконичный, но ничего пока не объясняющий приказ: «Командующего (так с 1942 года начала именоваться моя должность) артиллерией 8-й гв. сд полковника Маркова В. И. (мне к тому времени было присвоено очередное воинское звание) срочно направить в резерв штаба армии». Все объяснил последующий вызов к командующему артиллерией фронта генералу Н. М. Хлебникову. Николай Михайлович начал без предисловий:

— Вот что, Виталий Иванович (мы с Н. М. Хлебниковым были знакомы еще с боев в Подмосковье), принято решение назначить тебя командиром двадцатой минометной бригады в двадцатую же артиллерийскую дивизию эргэка.

И, подметив недовольное выражение на моем лице, решительно сказал:

— Все! Приказ уже подписан. Сию же минуту выезжай в... (он назвал населенный пункт) и принимай бригаду!

Так закончилась моя служба в дивизии, с которой слился, казалось, воедино, прошел через неимоверно тяжелые бои в Подмосковье, познав и горечь неудач, и радость побед. Обстоятельствами мне уготовано идти теперь другой дорогой к Победе. Но я знал, что в сердце навсегда останется память о родном соединении и в любую минуту смогу с твердой уверенностью заявить: «Я — панфиловец!» [233]