«Народоволец» выходит в море

Иван Яковлевич Князев во время войны был командиром отделения электриков на подводной лодке «Народоволец» (Д-2). Эта лодка после блокадной зимы вышла в море и добилась замечательных боевых успехов. Матрос, а затем старшина 1-й статьи И. Я. Князев шесть лет (в том числе все четыре военных года) служил на этой лодке. В настоящее время живет в Ленинграде и работает в научно-исследовательском институте. Награжден орденом Отечественной войны II степени, тремя орденами Красной Звезды и тринадцатью медалями.

Итак, все приготовления остались позади. Наша подводная лодка «Народоволец» (Д-2) готова к выходу в море. До свидания, Кронштадт! Идем на Балтику топить фашистские корабли.

Раньше «Народоволец» входил в состав Северного флота. Он много плавал, принимал участие в высокоширотных экспедициях, а в 1939 году был переведен с Севера в Ленинград и поставлен на капитальный ремонт. Здесь мы и встретили войну. Потому и довелось нашему экипажу вместе с ленинградцами пережить первую и самую тяжелую блокадную зиму. Воспоминания об этих долгих и горьких месяцах вот уже почти сорок лет причиняют боль и страдание, словно незаживающая рана.

Наш «Народоволец» стоял у Литейного моста, и мы частенько видели, как изможденные, голодные люди с кувшинами и чайниками спускались на невский лед за водой, как потом они мучительно трудно карабкались на обледеневший крутой берег. Некоторые так и не смогли одолеть этого подъема. Мы это видели, и наши сердца сжимались от боли. Мы клялись отомстить фашистским захватчикам за смерть этих женщин, стариков, детей.

Но тяжелее всех было тем, у кого в Ленинграде оставались семьи. И они, нарушая приказ, делились с ними своим и без того скудным пайком. В конце зимы голод свалил командира БЧ-5 инженер-механика лодки С. Сурмина и старшину группы трюмных машинистов Н. Крупина. Всей командой мы старались спасти их, и Николая Крупина выходили, а вот Сурмин тяжело и неизлечимо заболел.

Мы поражались мужеству этого человека. На лодке он служил с первого дня. Начал службу мотористом. Болезнь парализовала руки и ноги. Но Сурмин жил интересами экипажа, требовал от нас, чтобы мы постоянно держали его в курсе всех дел корабля, давал советы, как надежнее сохранить механизмы, как быстрее и лучше их отремонтировать. Никто и никогда не слышал от него жалоб. Воля к жизни и энергия этого тяжело больного [29] человека служили нам примером, помогали преодолеть все трудности блокадной зимы.

Ежедневно был с нами наш командир Роман Владимирович Линденберг. Высокий, худощавый, подтянутый, он даже в самые тяжелые минуты не позволял себе расслабиться.

Как бы нам ни было трудно, мы ни на минуту не забывали о нашем корабле, делали все, чтобы в полной боевой готовности сохранить его оружие и механизмы. В таких суровых условиях пытались даже улучшить их конструкцию. Помню, как-то в конце января 1942 года командир отделения трюмных машинистов старшина 1-й статьи Павел Стенюшкин предложил заменить неудобный манипулятор дифферентовочной системы шестиклапанной коробкой. Посоветовались с Сурминым, он одобрил идею Павла. Но где взять эту коробку?

И вот в лютый мороз Павел Стенюшкин, Володя Хачатуров и я отправились на Балтийский завод. Прошли пешком чуть ли не через весь город, но все-таки добрались. На заводе с помощью рабочих, еле державшихся от истощения на ногах, мы перерыли огромную кучу металлолома и все же нашли эту, столь ценную, для нас, коробку. Но весила она почти сто килограммов. С каким трудом мы извлекали ее, из этой смерзшейся груды! Затем из деревянного щита соорудили подобие саней, взвалили коробку, привязали обрывок троса, впряглись и поволокли опять через весь город. Добрались до лодки только глубокой ночью.

Мы пережили ту зиму, накопив в своих душах столько ярости к врагу, сколько не было ее, пожалуй, даже в боевых зарядных отделениях наших торпед. Мы рвались в бой, и это неуемное желание поскорее встретиться с врагом было тем более остро, что шел уже сентябрь 1942 года, а мы еще ни разу не выходили [30] в море. Каждый из нас знал наизусть яростное, гневное стихотворение Константина Симонова «Если дорог тебе твой дом...».

эти симоновские строки торопили в бой. И не наша была в том вина, что на «Народоволец» только в августе сорок первого привезли дизели. Смонтировали мы их в рекордные сроки, но ранняя суровая зима успела сковать Неву льдом, и мы остались в Ленинграде. Чувствуя себя в чем-то виноватыми, мы смертельно завидовали нашим друзьям-подводникам, которые уже успели одержать первые славные победы.

Однако всему приходит конец. Прошла зима, весна очистила ото льда Неву, и наша лодка впервые вышла для отработки элементов боевой подготовки на «Охтинское море» — участок Невы между Литейным и Охтинским мостами, где глубина реки позволяла погружаться на перископную глубину.

Правда, этому предшествовало несколько событий, о которых стоит рассказать. Блокированный Ленинград непрерывно снабжал фронт оружием и боеприпасами, но предприятиям не хватало дефицитных цветных металлов. Особую нужду они испытывали в свинце. Между тем в балластных цистернах нашего «Народовольца» лежало более 50 тонн свинцовых чушек. Они применялись для балластировки лодки в зависимости от плотности воды на театре. Если на море, где «служит» подводная лодка, вода посолонее, то лодка становится «легче» и в ее цистерны добавляют балласт. Если же она перейдет на море с меньшей соленостью воды, то в этом случае часть чушек из цистерн удаляют.

Вот мы и решили чушки дефицитного свинца заменить чугунными. Однако для этого необходимо поставить лодку в док, а такой возможности у нас не было. Оставался один выход: менять балласт через горловины цистерн, выходивших в надстройку. Технология была следующей: моряка обвязывали пеньковым тросом и опускали вниз головой через узкую горловину в цистерну, там он нырял, хватал двухпудовую чушку, а затем его вместе с грузом вытягивали на палубу. После двух-трех спусков ослабевшие от недоедания «ныряльщики» не могли уже стоять на ногах, и их заменяли другие. Естественно, участвовал в этой «операции» и я.

Полная замена свинцового балласта чугунным потребовала десяти суток непрерывной изматывающей работы. Зато ленинградские оружейники получили столь ценный для них металл.

До нашего выхода произошло и еще одно событие, обрадовавшее всех нас и вселившее уверенность в том, что кончается наше прозябание. Осенью 1941 года, когда стало ясно, что мы останемся на вынужденную зимовку в Ленинграде, в концевые отсеки [31] лодки было приказано погрузить глубинные бомбы на случай, если придется лодку взрывать. А теперь мы их снова выгрузили и сдали арсенальцам. Значит, скоро в бой.

Отработав в «Охтинском море» (спасибо ему!) погружение и всплытие, маневрирование в подводном и надводном положениях, простреляв торпедные аппараты, мы перешли в Кронштадт. А 23 сентября 1942 года наконец то пробил и наш час — прозвучала столь долгожданная команда: «По местам стоять, со швартовов сниматься...»

Лодка медленно отошла от пирса, развернулась посреди гавани и в сопровождении базового тральщика и нескольких морских охотников вышла из Лесных ворот Кронштадта в Финский залив.

О том, что мы можем погибнуть, как-то не думалось. Видимо, так уж устроен человек, что мыслит он о смерти всегда абстрактно. Мы знали, что Финский залив напичкан минами, что лодки, прежде чем выйти в Балтийское море, преодолевают многие минные поля, но это не вызывало у нас чувства страха. Нам хотелось воевать! Тем более перед нами был пример блистательной победы, одержанной лодкой Л-3, которой командовал капитан 2 ранга П. Д. Грищенко. Она только что вернулась из успешного боевого похода. Было чему поучиться у моряков с «Ленинца».

Умение бороться за живучесть корабля мы перенимали у экипажа подводной лодки «Лембит», которой командовал капитан 3 ранга А. М. Матиясевич. «Лембит» вернулся в Кронштадт за пять дней до нашего выхода в море. Когда я заглянул внутрь лодки, то не сразу сообразил, как же она самостоятельно смогла дойти до родной базы. «Лембит» успешно атаковал вражеский транспорт. Но корабли охранения обрушили на него десятки глубинных бомб. Воспламенился скопившийся водород. Последовал взрыв — в центральном посту начался пожар. Взрывной волной сорвало клинкет лага, и на глубине 36 метров в отсек начала поступать вода.

Казалось бы, сделано все, чтобы лодка не всплыла: над головой — фашистские противолодочные корабли, внутри лодки — пожар. Хлещет вода, распространяются ядовитые газы. Часть личного состава обожжена и контужена. Но советские люди оказались сильнее врага, пожара, воды. Искалеченную подводную лодку они привели в Кронштадт.

Сопровождаемые эскортом, мы направились к острову Лавенсари, где в то время находилась наша самая западная маневренная база на Балтике. От Кронштадта до Лавенсари можно было идти в надводном положении — реальную угрозу представляла только авиация противника. Но в тот день при полном безветрии все небо от края и до края обложили низкие и какие-то очень уж материально осязаемые — хоть рукой щупай — тучи. Так что погода была нелетная, и нам бояться было нечего. Но война есть война, и когда кто либо выходил на мостик перекурить [32] (а выпускали на перекур по одному-два человека), то ему тут же указывали сектор для наблюдения за воздухом. Так сказать, он сочетал приятное с полезным: курил и вел наблюдение — не появятся ли вражеские самолеты.

Финский залив был ласков и безмятежен — ни ветерка, ни волны. Тишина. Лишь слышно было, как в корме погромыхивают дизели да шелестит распарываемая форштевнем вода. И как-то не верилось, что вокруг идет война.

Утром у нас на лодке состоялся митинг, на котором мы поклялись не посрамить чести Краснознаменной Балтики. Да и могло ли быть иначе, если почти у каждого из нас кто-либо из близких погиб на фронте или же остался в оккупации на оскверненной фашистами земле?

За Лавенсари мы простились с эскортом и погрузились. Еле слышно журчала за бортом вода, умиротворяюще загудели электродвигатели. В нашем электромоторном отсеке светло, чисто и, самое главное, тепло. Мы так намерзлись за прошлую зиму, что отогреться не хватило целого лета. Вспомнишь зиму — и побежит по телу зябкий озноб. Тогда корпус лодки промерзал насквозь, температура в отсеках опустилась ниже нуля, механизмы, трубопроводы, аппаратура покрылись сплошным слоем инея. Под жилье мы приспособили первый и седьмой отсеки. Спали не раздеваясь, в валенках, в полушубках, в шапках-ушанках. Уши у них на ночь опускали и завязывали. Так было теплее.

И все-таки в январе мороз допек нас окончательно. Тогда мотористы под руководством С. Сурмина соорудили из утиля что-то наподобие «буржуйки» и установили ее в первом отсеке, а трубу вывели во входной люк. Отсек прогревался медленно, лишь через несколько суток начал оттаивать прочный корпус. Оттаял — и полилась с него, с трубопроводов, с механизмов вода, да в таком количестве, что вахтенные еле успевали вычерпывать ее из трюмов. Зато еще через несколько дней мы в отсеке сняли полушубки и валенки, а спать легли по-барски под одеяла. Жить стало значительно веселее.

В отсек зашел комиссар старший политрук Р. Е. Рацуцкий. Пришел он к нам на лодку недавно. В прошлом сугубо гражданский человек, Рацуцкий как-то очень быстро проникся духом флотской службы, сумел найти правильный тон во взаимоотношениях с личным составом и сразу же хорошо вписался в наш коллектив. Отличали его спокойствие, уравновешенность и постоянная доброжелательность. Он был настолько естествен, что вскоре стал душой всего экипажа.

Комиссар присел на банку возле щитов управления главными гребными электродвигателями, огляделся, расстегнул воротничок кителя и протянул, будто завидуя нам:

— Хорошо тут у вас. Чисто, строго. Прямо как в хорошей лаборатории... [33]

Он пересказал нам только что принятую сводку Совинформбюро, прокомментировал ее, поинтересовался нашим настроением и вдруг под конец непринужденной беседы, так это, между прочим, сказал нашему электрику Васе Чибисову:

— А вы, Чибисов, головы не вешайте, в войну письма медленнее ходят. Вернемся из похода — вас целая пачка ждать будет.

Оказывается, и об этом знал комиссар.

Первые сутки похода прошли спокойно. В лодке своевременно сменялись вахты, по распорядку дня мы ели, спали. 24 сентября около 17 часов лодка подвсплыла на перископную глубину: необходимо было определить свое место. В это время мы огибали с севера остров Гогланд. Когда командир поднял перископ, приблизительно в пяти кабельтовых от лодки он увидел стоящий без хода вражеский сторожевой катер. О том, что здесь выставлены минные заграждения, мы знали. Но зачем их еще и охранять?

Пришлось срочно погрузиться. Не успела лодка набрать глубину, как вдруг запнулась, потеряла ход. Раздался леденящий душу скрежет, словно корпус лодки пытались рвать какие-то гигантские металлические когти. Затем «Народоволец» вновь рванулся вниз — и тут же начал быстро расти дифферент на нос. Пять градусов... Десять... Пятнадцать...

— Лодка не слушается рулей. — доложил боцман.

Командир видел это и сам. И вдруг «Народоволец» начал стремительно проваливаться. Палуба уходила из-под ног, как пол в самолете, когда он попадает в воздушную яму. На глубине 39 метров лодка ударилась о грунт. До самого дна нас сопровождал этот металлический скрежет. «Попали в противолодочную сеть», — мелькнула догадка. Да, это было именно так. [34]

— Стоп моторы. Осмотреться в отсеках. Акустик, прослушать горизонт.

Роман Владимирович командовал ровно и уверенно, как будто ему уже не раз доводилось попадать в подобные переделки. Голос его был спокоен, но сам-то он, да и все мы знали, что фашисты на сети обычно прикрепляют сигнальные буйки с патронами, взрывающимися, когда в них попадает лодка. Тем самым они дают об этом знать кораблям охранения. Теперь мы поняли, зачем здесь торчал вражеский катер. «Только бы не сработали патроны...» К счастью, они не сработали.

— Горизонт чист, — доложил акустик Толя Крюков. Это означало, что наверху нас пока не заметили и тревоги не подняли. Но на всякий случай командир приказал сократить шумы до минимума. Были выключены все электромеханизмы, кроме гирокомпаса. Его в море выключать нельзя: чтобы он снова начал давать правильные показания, потребуется несколько часов.

Поступили доклады из отсеков: везде механизмы, приборы, оборудование работали нормально. Все, кроме вертикального руля, который не перекладывался, хотя привод его внутри прочного корпуса был в полной исправности. Значит, что-то произошло с ним там, в воде.

— Попробуем всплыть, — предложил командир, — благо наверху уже сумерки, не так будем заметны.

— Попробуем, товарищ командир.

Продули часть цистерн, лодка стала всплывать, но на глубине 25 метров начал расти дифферент на корму. Вертикальный руль по-прежнему не работал.

Пришлось ложиться на грунт. Для нас стало ясно, что лодка попала в противолодочную сеть, прорвала ее и обрывок сети остался висеть, зацепившись за кормовые горизонтальные рули. Оставалось ждать ночи, а там всплывать и во что бы то ни стало избавляться от сети.

Командир БЧ-5 Чернышев доложил командиру план действий:

— После всплытия необходимо нескольких человек в легководолазном снаряжении послать под воду обследовать рули и винты. Затем придется под килем протянуть трос и им сорвать сеть.

Командир этот план одобрил. Но было в нем одно «но»: лодке придется несколько часов находиться в надводном положении вблизи занятого противником Гогланда. По существу, все работы будут вестись на виду у наблюдательных постов, периодически освещавших поверхность моря прожекторами. В любую минуту гитлеровцы могут обнаружить и атаковать нас, и тогда мы не будем иметь времени, чтобы поднять из воды водолазов.

Комиссар прошел по отсекам. Он призвал всех к выдержке, спокойствию, разъяснил обстановку, спрашивал:

— Кто готов пойти работать под воду? Имейте в виду, добровольцы идут на смертельный риск. [35]

Желающих оказалось намного больше, чем требовалось. Командир БЧ-5 выбрал наиболее опытных и выносливых легководолазов. В их числе был и коммунист лейтенант Николай Крылов, отличный спортсмен, пловец. Когда все отобранные с инструментом в руках построились в центральном посту, командир дал команду всплывать.

Погода не благоприятствовала нам. Свежий ветер развел крупную волну, она даже захлестывала надстройку лодки. Каково же было работать водолазам? К тому же луна нет-нет да и выглядывала из разрывов туч, и тогда «Народоволец» просматривался как на ладони. Правда, и нашим водолазам работать было светлее. Но я думаю, что они предпочли бы абсолютную темень этому лунному сиянию.

Первыми пошли под воду Николай Крылов и комсомолец Александр Еремин. Волны то отрывали их от лодки и старались унести прочь, то тугой, плотной массой били о корпус, прижимали к нему так, что становилось трудно дышать. Но моряки самоотверженно трудились. Они осматривали рули, винты...

На палубе, окатываемые ледяными волнами, удерживали их, то подбирая, то потравливая пеньковые сигнальные концы, матросы П. Седогин и Ф. Аравин. Руководил всеми работами помощник командира капитан-лейтенант С. Н. Богорад, ставший впоследствии Героем Советского Союза.

Фашистские прожекторы обшаривали горизонт. Слышались шумы моторов патрульных самолетов. Был момент, когда три машины пролетели всего в полумиле от лодки и командир чуть было не дал команду к срочному погружению. Нам повезло — самолеты нас не заметили.

В самый разгар работ перетерся об острые углы палубы и оборвался пеньковый трос, на котором был спущен за борт Еремин, и его волной отбросило далеко от лодки. Вряд ли мы сумели бы ему помочь, да еще в такой темноте, в напряженной, нервной обстановке. Но нам опять повезло: очередной волной его прибило к борту. Сразу же подали спасательный конец, и Еремин с помощью лейтенанта Крылова выбрался на палубу. Вышел настолько обессиленный, что стоять уже не мог.

Вслед за Ереминым и Крыловым поочередно уходили под воду коммунисты старшина 1-й статьи Павел Стенюшкин, старшины 2-й статьи Алексей Кокарев и Евгений Блинов. Лейтенант Крылов работал бессменно. Он всплывал, снимал маску, чтобы отдышаться, а потом вновь шел под воду.

И так почти пять часов! Осмотрели винты — целы. Это хорошо. Но оказался поврежденным привальный брус и порвались минные отводы носовых горизонтальных рулей. Жалко, конечно, но плавать это не мешает. Плохо было то, что при ударе о грунт деформировался подпятник вертикального руля, из-за чего, собственно, руль и не перекладывался. Но мы его расходили, и в дальнейшем руль не доставлял нам большого беспокойства. [36]

С помощью пропущенного под килем троса сдернули мы и остатки противолодочной сети, зацепившейся за кормовые горизонтальные рули. Но это сейчас так легко говорить — сдернули. А той ночью мы всей командой впряглись в трос, и, думается, в истории не было более добросовестных бурлаков. Ведь речь шла о жизни и смерти.

Одним словом, когда рассвело, мы уже находились далеко от того злополучного места. Весь личный состав «Народовольца» был счастлив — первое испытание закончилось благополучно. После этого мы еще больше поверили в свои силы.

Рано утром начали форсировать минные заграждения. Как выяснилось уже после войны, в Финском заливе фашисты поставили около 13 тыс. мин, из них почти 7800 на Гогландском рубеже.

Противолодочные заграждения представляли собой вертикальные завесы из гальваноударных, антенных и якорных неконтактных мин, а с августа гитлеровцы начали применять и донные неконтактные мины. Кроме того, противолодочные позиции были оборудованы шумопеленгаторными станциями. На берегу находились посты наблюдения и артиллерийские батареи.

Создав столь мощные противолодочные рубежи, гитлеровцы настолько уверовали в свою полнейшую безопасность, что в начале навигации 1942 года их суда в Балтийском море стали плавать вообще без охранения. И тут же жестоко поплатились за свою самоуверенность.

Поэтому к осени 1942 года фашисты постарались еще больше усилить минные заграждения, а севернее острова Гогланд поставили противолодочные сети. В одну из них мы и угодили. [37]

Наше командование хорошо знало минную обстановку в Финском заливе и соответствующим образом инструктировало командиров лодок. Одна из рекомендаций была такой: минные заграждения преодолевать на максимальной глубине, чуть ли не задевая килем лодки о грунт. Поэтому когда мы приблизились к ним, то погрузились до самого дна и шли в двух-трех метрах от него, используя только электродвигатели экономического хода.

Вот и минное поле, наше первое минное поле. Когда заскрежетал первый минреп, то показалось, что скребет он не по корпусу лодки, а по сердцу. Думаю, что не я один сжался в тот момент в комок от нервного напряжения. Взорвется или не взорвется?! Прошла! Не взорвалась! И тут же заскрежетал второй минреп... третий... четвертый...

Готовая к любым неприятностям — ко взрыву, к пожару, пробоинам, — изготовилась в четвертом отсеке аварийная группа под командой инженер-лейтенанта В. Сизова. По всей лодке приведен в полную боевую готовность аварийный инструмент: клинья, брусья, доски, пакля, кувалды... Все это аккуратно разложено на палубе, ждет своего часа. А каждый из нас думает: дай-то бог, чтобы этот час не наступил.

Снова борта нашей лодки начали пересчитывать минрепы. И так трое суток. Трое суток рядом со смертью, трое суток в комок собраны нервы, трое суток не до сна. Наконец поздно вечером 27 сентября мы всплыли у маяка Суурупи, чтобы произвести зарядку аккумуляторной батареи. Напряжение несколько улеглось, и наш комсорг моторист Павел Седогин воспользовался этим «психологическим антрактом», чтобы провести комсомольское собрание с повесткой дня: «Боевая работа комсомольцев в походе и задачи на позиции». Честное слово, на подобное способны, [38] наверное, только советские люди, воспитанные так, что прежде думают о долге перед Родиной, перед обществом, и только потом о себе. Не просохли от пота тельняшки, вымокшие той ночью, когда мы «бурлачили», освобождаясь от сетей. Еще не прошло первое напряжение, вызванное скрежетом минрепов, и впереди — мы это хорошо знали — нас ожидала встреча с сильным и жестоким противником, а наши комсомольцы со свойственным им оптимизмом планировали, как лучше топить фашистов.

Погрузились — и снова начали «пахать» минное поле. Но то ли подействовала нервная разрядка во время всплытия, то ли мы уже привыкли, только теперь скрежет минрепов по борту не леденил душу. Мы даже умудрялись спать под этот аккомпанемент. Естественно, если позволял распорядок дня. Однако все меры предосторожности при этом соблюдались строго.

После пятисуточного форсирования минных полей мы вышли в Балтийское море. Это произошло в 00 часов 20 минут 29 сентября. И сразу же поднялось настроение: здесь и глубина есть, и ширина, и мин вроде бы нет или, по крайней мере, они не так часто встречаются. Но зато есть фашисты. А они-то нам и нужны. В первую же ночь, когда мы всплыли в надводное положение и пошли на юг, на свою позицию, вдруг обнаружилось, что стоило только поднять обороты дизелей, как вместе с выхлопными газами наружу начали вылетать снопы искр. По такому факелу фашисты могли засечь лодку на очень далеком расстоянии.

Только этого нам не хватало! Благополучно миновать все преграды в Финском заливе и вдруг уже здесь, на просторах Балтики, лишиться возможности ходить в надводном положении ночью. С этим нельзя было мириться. Командир пригласил на мостик дивизионного механика инженер-капитана 2 ранга Р. Ю. Гинтовта, который пошел с нами в море. Надо было что-то предпринимать.

Гинтовт, Чернышев, офицеры, старшины БЧ-5 посоветовались. Сначала решили из жести больших квадратных консервных банок сделать листы и закрепить их под углом у выхлопных отверстий с таким расчетом, чтобы выхлопные газы отбивались от этих листов и направлялись в воду. Идея была неплоха. Но беда заключалась в том, что листы тут же «слизывали» волны. И не помогали никакие крепления. Мы еще лишний раз убедились, что с морем шутки плохи. [39]

Тогда дивмех подал другую идею: гасить искры распыленной водой, подавая ее трюмной помпой прямо в газопровод. Однако для этого нужны были распылительные насадки — раз, и просто трубы, чтобы подать к ним воду, — два. Выход нашел все тот же Гинтовт. Он предложил демонтировать систему аварийного орошения артиллерийского погреба, где были и трубы, и нужные нам насадки. Командир разрешил. За несколько часов свободные от вахты мотористы и трюмные машинисты сделали все, что требовалось. Запустили помпу — и искрение тут же прекратилось. Все облегченно вздохнули.

Но оказалось, что радоваться рановато. Наши испытания на этом не кончились. Через какое-то время на мостик поступил доклад от командира БЧ-5:

— Разрешите остановить правый дизель? Вышел из строя пятый цилиндр.

Командиру пришлось разрешить. Но резкое снижение скорости лодки срывало все его планы, а ремонт потребовал бы не один час. Выручил смекалистый Седогин, большой знаток своего дела. Он отключил вышедший из строя цилиндр и перераспределил нагрузку двигателя равномерно на остальные. И хотя дизель после этого работал с некоторой перегрузкой, необходимый ход лодке был обеспечен. А цилиндр ремонтировали потом, когда легли на грунт.

Уже третьи сутки мы утюжили воды Балтийского моря, но они были пустынны, все фашистские корабли куда-то подевались. 2 октября получили радиограмму. По данным нашей разведки, у северного входа в пролив Кальмарзунд, отделяющий остров Эланд от Швеции, отстаивался вражеский конвой. Предположительно на следующее утро он должен был идти в Германию. В ожидании рассвета мы легли на грунт.

Утром всплыли под перископ и в 9 часов 30 минут увидели два транспорта, следующие на юг под охраной двух миноносцев.

— Ишь ты, — усмехнулся командир, — зауважали нас. Охранять стали, да еще на каждый транспорт по миноносцу. Видать, важный груз везут.

Лодка пошла на сближение с конвоем. А тот чувствовал себя в полной безопасности. Командир решил атаковать самый крупный, концевой транспорт.

На лодке наступила напряженная тишина. Каждый был занят своим делом. Торпедисты готовили аппараты, боцман удерживал глубину, помощник командира Богорад определял элементы движения цели, штурман старший лейтенант А. Колесов — боевой курс лодки.

Все ближе и ближе залповый пеленг.

— Носовые аппараты товсь!

— Есть, носовые аппараты товсь! — отрепетовали команду из первого отсека. И вскоре доложили:

— Носовые аппараты готовы! [40]

Все эти команды, доклады, разговоры по переговорным трубам доносились во все концы лодки, в том числе и в наш электромоторный отсек. Электрик Василий Чибисов, услышав доклад торпедистов, довольно потер руки и произнес:

— Ну, гады, теперь держитесь!

Радость его и нетерпение были понятны всем, ведь мы так ждали этого момента.

Кого из молодых подводников в первые месяцы службы на лодке не преследовало искушение хоть одним глазком заглянуть в перископ? Полюбопытствовать, что и как видит в него командир. Не был, конечно, исключением и я. Когда в базе «сушили» перископ, я не раз тайком припадал глазом к резиновой оправе его окуляра. Поэтому сейчас совершенно четко представлял себе, как на вертикальную нить визира командирского перископа медленно наползает черный форштевень вражеского транспорта, а наш командир — весь напряжение, весь ожидание. Ну еще... Ну еще... Пора.

— Пли! — крикнул в переговорку командир и резко, сильно, будто рубил саблей, махнул рукой.

Лодка вздрогнула — то вышли торпеды. И тут же из первого отсека послышался голос командира минно-торпедной боевой части:

— Торпеды вышли!

Все замерли: попали или нет? Облегченная лодка начала было всплывать, глубиномер показывал всего шесть метров. Вот-вот из воды вынырнут нос и рубка нашей «старушки». Тогда миноносцы пойдут на нас в атаку. Но боцман главный старшина К. Лапин и командир БЧ-5 сумели удержать лодку на глубине. От души отлегло. И тут же два сильных, гулких взрыва один за другим сотрясли воду.

— Внимание, — разнесся по отсекам голос командира. — Вражеский транспорт с грузом пошел ко дну. Поздравляю вас с первой победой!

Громкое ликующее «ура» было ему ответом. Мы бросали в воздух пилотки, обнимали друг друга, целовались. Еще бы! Наконец-то пришел и наш час встречи с врагом.

Командир приказал подвсплыть под перископ, осторожно поднял его, осмотрелся. На воде плавали обломки судна, какие-то ящики, люди. Второй транспорт стоял на месте, с него спускали шлюпки. Миноносец устремился на нас.

— Боцман, погружаться на большую глубину!

Вражеский миноносец стремительно приближался, мы не видели его, но в отсеках хорошо был слышен шум винтов. Вот он сбавил ход, подходит ближе, у него работает гидролокатор. На лодке выключены все электромеханизмы, кроме гирокомпаса да электродвигателей экономхода, под которыми мы на полном ходу норовим уйти подальше от нашего преследователя. Все замерли на своих боевых постах. Ни звука... [41]

Миноносец застопорил ход, чтобы шум собственных винтов не мешал гидроакустикам. Он упорно искал нас и, надо полагать, нашел, потому что первая серия глубинных бомб ложится где-то совсем рядом с нами. Взрывами лодку подбросило, что-то сорвалось со своего места и загрохотало по палубе, в отсеках стало темно — вышли из строя почти все лампочки, с подволока посыпалась пробковая крошка пополам с осколками стеклянных плафонов. Последовала серия новых взрывов. Такое впечатление, будто какой-то гигант взял лодку и трясет ее, потом поколотит по ней молотом и опять трясет.

Но электродвигатели работают, мы уходим в сторону от миноносца, и очередная серия бомб взрывается довольно далеко от нас, не причиняя вреда, а следующая — еще дальше. Преследователи потеряли нас. Мы ложимся на грунт.

Умница у нас командир! Перехитрил фашистов! Все такой же невозмутимый, он сидит на разножке в центральном посту и прислушивается к теперь уже совсем далеким взрывам. А когда они прекратились, он повернулся к Рацуцкому:

— Комиссар, пойдем по отсекам, поздравим людей с победой.

Пока мы ждали сумерек, чтобы всплыть и уйти из этого района, редколлегия выпустила специальный боевой листок. «Наш счет открыт», «Пусть знает враг почерк «Народовольца», «За слезы наших матерей — по врагу огонь!» — так назывались простые, от души написанные заметки. Еще раз собрал наш комсорг Павел Седогин комсомольцев, и они рекомендовали Алексея Кокорева и Владимира Хачатурова принять кандидатами в члены ВКП(б).

К вечеру в лодке стало трудно дышать, чувствовался недостаток кислорода. Но регенерацию командир включить не разрешил. Неизвестно, что еще нас ожидало, и ее следовало поберечь для более тяжелых случаев. Когда наступили сумерки, мы всплыли. Как только командир отдраил люк и в лодку хлынул свежий воздух, сразу же у всех закружилась голова. Какой же это был вкусный воздух! А море было совсем спокойным и пустынным. Запустили дизели и начали зарядку аккумуляторной батареи. Вот теперь, когда все опасности уже остались позади, можно было вовсю смаковать нашу победу. В отсеках, на мостике — везде только и было разговоров, что о ней.

— По пять-шесть фрицев на каждого утопили. Экипаж-то на транспорте не меньше чем человек триста...

— А про груз забыл? Может, там танки или снаряды...

— Да, командир говорил, что транспорт был крупным.

— Что там, если бы да кабы. Утопили, и туда ему дорога!

И снова день за днем мы ищем врага. Балтика будто вымерла. Сократили до минимума расход пресной воды, умываться начали только забортной. Произвели ревизию продуктов. Они помаленьку расходуются, а торпеды все лежат и лежат в аппаратах. Не по кому ими стрелять, не попадаются что-то нам фашисты. Ну а если попадаются, то не те. [42]

Однажды ночью мы решили всплыть, чтобы произвести зарядку аккумуляторной батареи.

— Горизонт чист, — доложил акустик.

Всплыли, начали готовить дизели к пуску, но тут же вынуждены были срочно погрузиться: сигнальщик Петр Поцей в этакой темнотище совсем рядом, в трех кабельтовых от лодки, обнаружил вражеский сторожевой корабль... Он стоял на якоре, поэтому и не услышал его акустик. На наше счастье, фашисты ничего не заметили, а мы вовремя ушли под воду.

В другой раз всплыли мы под перископ. На море легкое волнение. Вражеских кораблей не видно. Вроде бы все спокойно. АН нет! Вахтенный офицер, повнимательнее приглядевшись в перископ, прямо по нашему курсу увидел плавающую мину. Вот так встреча!

— Право на борт!

Хорошо, что мы вовремя уклонились, и триста килограммов взрывчатки остались ожидать другую жертву.

А вообще, в те дни нам не везло. 7 октября утром наконец-то обнаружили одиночный, без охраны транспорт, направлявшийся к острову Борнхольм. С короткой дистанции командир атаковал его, но облегченная после залпа лодка подвсплыла и показала рубку. На транспорте нас заметили и уклонились от торпеды. А потом транспорт резко изменил курс и дал такой ход, что о повторном выходе в атаку уже не могло идти и речи.

Но на этом наши злоключения не кончились. Едва улеглась досада из-за упущенного транспорта, как из седьмого отсека доложили:

— Греется правый подшипник Митчеля.

— Стоп оба электромотора. Ложиться на грунт.

Под килем глубина несколько десятков метров, но лодка почему-то перестала погружаться на двадцати пяти. В чем дело? Оказывается, мы попали на так называемый жидкий грунт — на слой воды, имеющий большую плотность, чем вода, находящаяся над и под этим слоем. Командир решил использовать благоприятные возможности и отлежаться на жидком грунте.

Мотористы В. Тышкевич, А. Овсянников и В. Макашин вскрыли подшипник. Оказались подплавленными упорные подушки переднего хода. Дело неприятное, но вполне поправимое: в таких случаях меняют местами подушки переднего и заднего хода. Мотористы выкатили подушки, промыли их, почистили и только собрались ставить на место, как лодка сорвалась с жидкого грунта, образовался дифферент на корму и опорный вал сдвинулся, да так, что между ним и корпусом подшипника не то что подушку, лезвия ножа всунуть нельзя. Опять незадача! Пришлось отдифферентоиать лодку на нос. Вал вновь сдвинулся, но теперь уже в противоположном направлении, ну а дальше все было просто. [43]

Через неделю, вечером 14 октября, стоявший вахтенным офицером С. Н. Богорад обнаружил в перископ вооруженный артиллерией транспорт, следовавший противолодочным зигзагом. Он тут же доложил командиру.

— Боевая тревога! Торпедная атака! — разнеслось по отсекам.

Транспорт между тем все время менял курсы и скорость, поэтому погоня за ним оказалась долгой и сложной. Нашему командиру пришлось проявить огромную выдержку и незаурядное мастерство, чтобы пройти к транспорту на дистанцию четыре кабельтовых и точно выпустить по нему торпеды.

В отсеках ликовали, от носа до кормы перекатывалось радостное матросское «ура». Комиссар, успевший взглянуть в перископ на тонувший транспорт, разглядел его название — «Якобус Фрицен». Кто-то из моряков скаламбурил:

— Фрицен там или не фрицен, но еще сотней фрицев меньше стало.

«Итак, следующий!» — оперативно сообщил выпущенный по этому случаю боевой листок.

Погода резко, как это часто бывает на Балтике осенью, ухудшилась. Ветер достиг 8 баллов, видимость упала, разыгралась крутая и мощная волна. Удерживать лодку на перископной глубине стало невозможно, и к вечеру мы решили всплыть. Все равно необходимо было произвести зарядку батареи. Всплыли, при этом лодку сильно накренило. А стоило лишь приоткрыть верхний рубочный люк, как в центральный пост сплошным потоком хлынула вода. Набрали более двух тонн. Сама-то вода ничего страшного собой не представляла — для ее откачки служат помпы. Но она залила шахту командирского перископа и целый ряд важных электромеханизмов. Пришлось от всплытия отказаться и лечь на грунт.

Ночью вновь сделали попытку всплыть, и вновь неудачно. Волна прокатилась через нос, накрыла рубку, чуть не смыв за борт стоявших на ней командира, вахтенного офицера и сигнальщика, обрушилась в центральный пост. А в это время на нос лодки уже вскарабкивалась новая водяная глыба. От греха подальше снова погрузились. И даже не просто, а срочно. И вот тут-то, в самый критический момент, вышел из строя кингстон цистерны быстрого погружения. Он остался в открытом положении, вода заполнила цистерну и через ее вентиляцию начала поступать в центральный пост. Уровень воды в считанные секунды достиг палубного настила. А лодка продолжала погружаться. Это была авария, и нешуточная. Надо ли говорить о том, что состояние у всех нас в тот момент было отнюдь не самое радужное?

Находчивость проявил стоявший на вахте в центральном посту командир отделения трюмных машинистов Стенюшкин. Еще не разобравшись, в чем дело, он загерметизировал отсек и [44] подал в него воздух высокого давления, создав таким образом противодавление. Когда поступление воды прекратилось, он вместе с главным старшиной Николаем Крупиным и старшиной 2 статьи Алексеем Силаевым выяснили причину аварии, разобрали привод кингстона, а сам кингстон надежно заткнули аварийной пробкой и поджали домкратом. Течь полностью прекратилась, с отсека сняли давление, трюм осушили, и подводная лодка снова получила возможность нормально плавать под водой. Действия Стенюшкина от начала до конца были правильными, грамотными, мужественными.

А море все продолжало бесноваться. Даже на сорокаметровой глубине ощущалось его тяжелое дыхание — лодку медленно переваливало с борта на борт. Едва трюмные заделали кингстон цистерны быстрого погружения, как пришлось заниматься другой аварийной работой: оборвался трос лебедки, с помощью которой поднимался и опускался перископ. Мы, что называется, ослепли. На лодке был запасной новый трос, но не от перископа, и большего диаметра. Чтобы приспособить его для этой цели, надо было вытачивать новые ролики с более широким направляющим желобом. Хорошо еще, что на лодке имелся токарный станок и был обучен этому ремеслу старший матрос Андрей Соловьев. Он изготовил ролики и поставил их на место.

Оставалось малое: завести новый трос. Но прежде чем заводить его, необходимо было закрепить в самом низу глубокой и узкой шахты перископа. А как это сделать? Добраться до низа шахты мог только человек очень маленький, очень худенький. Благо у нас он был — кок старшина 2-й статьи Алексей Дербычев. Мы привязали его за ноги, опустили вниз головой в шахту, а потом еле вытащили обратно — так сильно он отек. Но перископ в строй ввели. Вообще в походе неисправности подстерегали нас довольно часто. Но это и неудивительно. Нашу лодку справедливо называли «старушкой». Ведь вступила она в строй Военно-Морского Флота 12 октября 1931 года, за десять с лишним лет до нашего первого боевого похода.

Подводные лодки типа Д: Д-1 — «Декабрист», Д-2 — «Народоволец» и Д-3 — «Красногвардеец» — были первенцами советского подводного судостроения. Строили их под руководством талантливого конструктора-судостроителя Б. М. Малинина на наших заводах на Балтике. Одновременно с ними такие же три лодки строились и на Черноморском флоте. По тем временам это были очень мощные боевые корабли. Они имели 8 торпедных аппаратов, 14 торпед, две пушки — калибра 100 и 45 миллиметров. Надводная скорость их достигала 15,3, а подводная — 8,7 узла, глубина погружения составляла 90 метров.

Однако к началу Великой Отечественной войны наши лодки действительно были «старушками». Ядро же советских подводных сил составляли новые подводные лодки типа М, Щ, С, Л, К. И все же ветераны не отставали от своих более молодых и технически [45] более совершенных собратьев, воевали не менее мужественно и мастерски. На их боевом счету было немало славных побед над фашистами, а Д-3 даже стала Краснознаменной и гвардейской.

Двое суток пролежали мы на грунте. За это время торпедисты с помощью других моряков перезарядили носовые торпедные аппараты, те самые, торпедами из которых был утоплен «Якобус Фрицен». Перезаряжать аппараты, прямо скажем, занятие не из легких, ведь каждая торпеда весит полторы тонны, а поднимать ее из стеллажей и направлять в трубы аппаратов приходится ручными талями. Но тогда мы работали с подъемом. Прямо по тавоту, которым жирно смазаны блестящие тела торпед, мы писали: «За Родину!», «За Ленинград!», «Смерть фашистам!».

Патроны регенерации кончались, дышалось тяжело, пот градом лил по лицам, любое движение вызывало одышку. Каждый из нас мечтал о глотке свежего воздуха. Хотя бы об одном, но полном, во всю грудь. Наконец ночью 18 октября попробовали всплыть. На глубине 11 метров лодку еле покачивало. Это было здорово! Значит, море угомонилось. Попробовали еще под водой, на глубине, несколько раз поднять и опустить перископ — лебедка его работала безукоризненно. Совсем отлично!

— Горизонт чист, — последовал обычный перед всплытием доклад акустика.

Всплыли, спокойно сделали зарядку, надышались всласть свежим морским воздухом и с рассветом — снова под перископ. Днем получили из штаба бригады радиограмму: «На трассе Засниц — Треллеборг замечено интенсивное движение вражеских кораблей». Командир повел лодку в этот район. Перископ едва заметным буруном чертил линию нашего курса.

Весь день море было тихое и безлюдное, кругом — ни души. К ночи опять разыгрался шторм. Нелегко, да и опасно, всплывать на большой волне. Но что делать? Надо. Всплыли, отдраили рубочный люк, и в это время лодку буквально положило на борт и через рубку перекатилась волна. Залило оба перископа. Вот теперь мы ослепли окончательно. Чтобы прозреть, надо перебрать и просушить сложные оптические системы перископов, а дело это многотрудное и кропотливое. На волне с ним не справиться. Пришлось снова ложиться на грунт.

В отсеках стояла тишина. Казалось, что слышишь даже биение собственного сердца. У всех такое ощущение, будто стоим у двери операционной, за которой решается судьба дорогого нам человека. Штурманский электрик Анатолий Нестеров «колдовал» — осторожно разбирал хрупкие детали сложной оптики, тщательно протирал их. Надо было торопиться. В аппаратах еще были торпеды, а неумолимое время отсчитывало последние дни нашего плавания. [46]

Когда уставший до изнеможения Нестеров доложил, что оба перископа исправны, по лодке прокатился вздох облегчения. Можно было продолжать поиск врага.

Вечером 19 октября гидроакустик Анатолий Крюков доложил, что впереди прямо по курсу слышит шум винтов нескольких кораблей. Командир поднял перископ, и даже он, никогда не терявший самообладания, охнул. И было от чего! Он увидел два огромных груженых железнодорожных парома, которые шли в охранении вспомогательного крейсера и пяти сторожевых кораблей. Добыча лакомая, но и охранение было нешуточным. И вновь наши сердца радостно затрепетали.

— Боевая тревога! Торпедная атака!

По приказанию командира мы поднырнули под корабли охранения. Тут же подняли перископ.

— Пли!

Томительные секунды ожидания — и наконец грохнули два взрыва. Лодка камнем пошла на глубину, командир направил ее прямо к торпедированному нами парому — уж там-то никак не додумаются искать нас корабли охранения. Так оно и произошло. Бомбы рвались где-то вдалеке, а мы тихонько отлеживались на грунте.

В этот раз нам не удалось самим увидеть результаты атаки — крейсер и сторожевые корабли еще долго рыскали над нашими головами. Но позже, уже дома, мы узнали, что наши торпеды серьезно повредили железнодорожный паром «Дойчланд» и он был отбуксирован на ремонт в шведский порт Треллеборг. Но важнее было другое: на пароме находились солдаты, направлявшиеся с восточного фронта в Норвегию на отдых. Уцелели на фронте, так мы их добили тут. Взрывом было уничтожено около 900 гитлеровцев, в том числе и предатель норвежского народа Лунде — заместитель премьер-министра Квислинга по руководству национал-социалистской партией. Он возвращался после встречи с Гитлером и нашел свою могилу на дне Балтийского моря.

Дерзкая атака нашей лодки вызвала у фашистов такую панику, что гросс-адмирал Дениц открытым текстом приказал по радио всем германским судам, находившимся в этот момент в Южной Балтике, немедленно укрыться в ближайших портах. Движение судов к западу от острова Борнхольм было прервано на несколько суток. В оккупированной фашистами Норвегии Квислинг объявил трехдневный траур.

Нам же снова пришлось сутки с лишним отлеживаться на грунте — над нами находились гитлеровские корабли, а всему экипажу «Народовольца» очень уж не хотелось после столь удачной победы лезть под фашистские глубинные бомбы. Наконец все стихло, мы всплыли, запустили дизели и под покровом темноты ушли из опасного района. [47]

26 октября, ночью, радист главный старшина Сергей Гапеев принял радиограмму с приказом возвращаться в базу. Шел второй месяц с тех нор, как мы покинули Кронштадт. Все ужасно устали, соскучились по родным и близким. Кроме того, да простят меня читатели за грубую прозу, всех нас просто замучил фурункулез. Пресной воды для мытья почти не было, умывались чаще всего забортной, а докторовы мази и примочки не помогали. Поэтому радиограмме мы были рады беспредельно. Возвращались домой с чистой совестью — на нашем боевом счету три победы!

Бывает так, заработается человек, увлечется и не до себя ему — дело важнее. А сбросит груз работы с плеч, смотришь, он поседел, осунулся, побледнел. Нечто подобное произошло и с нами. Развернулись мы к дому и где-то у острова Эланд, воспользовавшись тем, что над морем стоял густой туман, всплыли — решили идти в надводном положении. Вот тут-то посмотрели мы на свою лодку, а на ней, оказывается, почти нет краски, и весь корпус стал рыжим от ржавчины. На мостике кто-то пошутил:

— Ну, теперь боцману работенка будет...

Откуда ни возьмись, появилась какая-то маленькая серенькая птаха. Она стремительно пролетела над нашими головами, а потом развернулась, села на кронштейн радиоантенны, перевела дух и начала чистить перышки. На всех нас сразу повеяло домашним теплом, будто этот маленький пушистый комочек принес нам радостную весточку с родной земли. И еще мы как-то сразу и твердо поверили в то, что непременно прорвем все минные заграждения и благополучно придем домой.

Туман все не рассеивался, и наш штурман никак не мог точно определиться. Поэтому у маяка Бокшер командир решил спуститься южнее, чтобы пройти над обозначенной на карте восемнадцатиметровой банкой. Нашли эту банку, прощупали эхолотом — и стало легче на душе. Теперь мы уж точно знали, где находимся.

Пошли большие глубины, и, прямо скажем, очень своевременно. Около полуночи наш курс пересек вражеский сторожевой корабль.

— Срочное погружение! — Командир задраил верхний рубочный люк, лодка стремительно проваливалась под воду, но фашисты нас все-таки заметили.

И вновь, в который уже раз, посыпались глубинные бомбы. «Вцепился» сторожевик в нас плотно: бомбы рвутся рядом с лодкой, слышно, как по надстройке, по корпусу бьют осколки. Лодку то подбросит взрывом, то топит так, что теряешь под собой палубу. Меняем курс, скорость, глубину. Но фашисты продолжают преследовать. Теперь вражеских кораблей уже несколько, видимо, вызвали себе подмогу. [48]

Погас свет, перешли на аварийное освещение. Вышел из строя гирокомпас, стрелка магнитного компаса при каждом взрыве вытворяет невесть что. В лодке стоит сплошной гул. Час, два, три, четыре... К концу пятого часа фашисты, наверное, решили, что уничтожили нас. Притихли и мы. Подождали какое-то время — гидроакустик никого поблизости не слышал — и решили запустить трюмную помпу, чтобы откачать воду из уравнительной цистерны. И снова на нас посыпались бомбы, правда уже не прицельно, а так, для острастки. Но мы воспользовались этим грохотом и пошли дальше на восток.

Скоро и Финский залив, узкий, мелкий, начиненный минами. Чтобы не напороться на особо опасные минные банки, нам надо идти только рекомендованными курсами. А как это сделать, если после бомбежки гирокомпас никак не желал входить в меридиан? Магнитный компас тоже давал очень приближенные показания. И все-таки штурман, используя эхолот, уточнил наше место по характерным глубинам, и мы вошли в Финский залив там, где это и рекомендовалось. В районе острова Осмуссар минрепы зловеще зацарапали по корпусу. Трудно передать словами все те чувства, которые тогда владели нами. В общем-то мы уже привыкли к опасности, знали, что минреп — это еще не мина, что шансы на то, что мы не взорвемся, достаточно велики — форсировали же минные поля и до нас, и мы сами, — но вот теперь, столько испытав и победив, было бы очень обидно погибнуть на пороге собственного дома.

Судьба смилостивилась над нами. Прошли благополучно и рубеж на меридиане Таллина, и Гогландский. Правда, у Гогланда чуть было не попали во вражескую ловушку. Дело в том, что фашисты узнали места, где нам удобнее всего было производить зарядку, и постоянно держали там свои корабли. Без хода, затемненные, но в самой что ни на есть полной готовности к бою. И вот мы ровно через сорок суток всплыли именно там, где делали свою первую зарядку после форсирования Гогландского противолодочного рубежа. Запустили оба дизеля — и вдруг море осветили прожекторы. Это были фашисты. Пришлось срочно погружаться и уходить. Акустик слышал шумы кораблей со всех сторон. Но и на этот раз лодку враги не обнаружили.

Вот наконец и минные поля позади. Идем к острову Лавенсари, где находилась наша база и где обычно подводников встречали советские корабли. Идем, а на сердце тревожно: кто сейчас на острове? Наши? Фашисты? Кто и чем нас встретит?

И какова же была наша радость, когда увидели, как навстречу нам спешат несколько тральщиков и морских охотников, на фалах которых развеваются советские бело-голубые военно-морские флаги!

Через несколько дней, чистые, подкормленные, мы покидали остров. 7 ноября «Народоволец» входил в Кронштадт, откуда [49] полтора месяца назад начался наш боевой путь на запад. Фашисты и тут не давали нам покоя. Их наблюдатели, видимо, заметили лодку и начали обстреливать нас из Петергофа. Швартовались под артиллерийским огнем. Наш командир молодцевато пробежал по поданной сходне на берег и подошел с рапортом к командиру бригады контр-адмиралу А. М. Стецепко. Они обнялись. А в толпе встречающих стояли три матроса с живыми поросятами в руках — по числу одержанных нами побед.

Здравствуй, дом родной, принимай подводников-балтийцев! [50]