Сталь броневая, Магнитогорская
ПЕШКИН Илья Соломонович. Родился в 1900 г. Журналист.
Редактор газеты «Труд» вызвал меня и без всяких предисловий объявил:
— Завтра рано утром вы летите на Урал. Ваша задача — показать, как Урал перестраивается по-военному, как на новых местах обосновываются эвакуируемые предприятия. Основное внимание — металлургии. Не ждите напоминаний. Пишите, телеграфируйте, пользуйтесь всеми возможными средствами связи.
Среди пассажиров самолета, в котором я летел, был знаменитый ученый, академик А. Е. Ферсман. На аэродроме в Казани я попытался взять у него интервью. Мы вели беседу, когда уже наступили сумерки. Уселись на бревно, лежавшее возле деревянной конторки, представлявшей собой вокзал Казанского аэропорта.
Это не было интервью. Александр Евгеньевич Ферсман как бы рассуждал сам с собой. Он говорил:
— Конечно, мы теперь не столь нищи, какой была Россия в годы первой мировой войны. Тогда мы были ведь совершенно голые: ни промышленности, ни техники. Огромные пространства страны оставались неразведанными.
Теперь, — продолжал Ферсман, — картина совсем иная, но обеспеченность стратегическими материалами все же далеко не полная. Некоторые из них вызывают опасения. [288] Ряд месторождений оказались в зоне военных действий, например Никопольские марганцевые.
Ферсман перебрал чуть ли не всю номенклатуру стратегических материалов. Надо искать. Надо быстро организовывать добычу этого, да того, да еще этого. Он перечислил много минералов. И вдруг, как бы спохватившись, что рядом с ним журналист, он прикрыл рукой мой блокнот, в который я в темноте (свет от керосиновой лампы падал через окошко) вносил свои записи, и сказал:
— Все это, конечно, не для печати.
В Свердловске обосновалась группа Наркомата черной металлургии и филиал Гипромеза. Они помещались в Доме промышленности. Филиал возглавлял Н. И. Коробов, средний сын знаменитого макеевского обер-мастера доменных печей И. Г. Коробова. У меня была обстоятельная беседа с Николаем Ивановичем, и он сказал мне:
— Не мешкая, отправляйтесь в Магнитогорск. Там творятся большие дела. Не преувеличу, если скажу, что там в известной мере решается... — Помолчав, добавил: — Бутылками с горючей смесью все-таки войну не выиграть. Не теряйте времени, летите в Магнитогорск.
Долетел до Челябинска. Рейсовых самолетов на Магнитогорск не было, а людей, которым необходимо было попасть туда, собралось порядочно. Были здесь и металлурги с южных заводов, и старейший металлург-златоустовец Петр Егорович Бояршинов. Он направлялся в Магнитогорск по телеграмме наркома черной металлургии СССР И. Ф. Тевосяна.
Свой опыт, свое высокое мастерство Петр Егорович перенял от своих предков. В один из приездов в Златоуст И. Ф. Тевосян — он тогда был начальником «Спецстали» — встретился с Петром Егоровичем и обстоятельно беседовал с ним о том, как наладить производство качественного металла, крайне необходимого для решения задач пятилетки. И златоустовцы добились в этом больших успехов. Они сварили первую шарикоподшипниковую, быстрорежущую и многие другие марки качественных сталей. Теперь накопленный в течение более века опыт надо было использовать, чтобы наладить в широких масштабах производство особо сложных марок стали, какие требовались для изготовления военной техники, [289] и прежде всего броневой стали. За этим и командирован был в Магнитогорск П. Е. Бояршинов.
Пока самолет снаряжался в путь, мы с П. Е. Бояршиновым прохаживались по аэродрому, и он обрисовал сложившееся положение.
— В таких печах, какие имеются на Магнитогорском комбинате, — емкостью в 185, а некоторые и в 370 т, — говорил мне П. Е. Бояршинов, — нигде в мире качественных сталей, да еще таких сложных, как броневая, не варят. Задача очень и очень сложна. Так я прямо и сказал наркому. Да он и сам это не хуже меня понимает. Все же он предложил мне поехать в Магнитогорск, если, как он сказал, здоровье позволяет мне это сделать. «Как бы, — сказал Иван Федорович, — там сгоряча глупостей не наделали».
Путь до Магнитогорска занял почти три часа. И вот наконец показались трубы мартенов, корпуса прокатных станов, контуры домен. Все было окутано густыми облаками дыма и рудной пыли. Открылась и Магнитная гора.
Магнитогорскому металлургическому комбинату к началу войны не исполнилось еще и десяти лет. Все проектные расчеты производительности труда, себестоимости металла не только подтвердились, но оказались перекрытыми. На заводе тогда действовали 4 доменных печи, 2 мартеновских цеха, 2 блюминга, прокатные станы разного назначения.
Но Магнитогорский завод строился для производства «мирных» марок стали. Металл Магнитки — это каркасы новых заводов, разные машинные детали, арматура, проволока и т. д. Война поставила перед металлургами Советского Союза, прежде всего перед магнитогорцами и металлургами Кузнецка, новые, особые задачи, и их надо было решать незамедлительно.
Превосходство гитлеровской Германии в производстве металла в момент ее нападения на Советский Союз было огромным. Помимо своей металлургии, имевшей богатый опыт выплавки качественных сталей, фашистская Германия располагала развитой металлургией почти всей Европы. Мощность ее металлургии оценивалась примерно в 40 млн. т стали. После того как наша страна в первые месяцы войны лишилась своей южной металлургии, у нас оставались мощности примерно лишь в 6–7 млн. т.
Металлурги южных заводов выплавляли сталь до самого последнего момента. Заводы находились уже под бомбежкой фашистских стервятников и под артиллерийским [290] обстрелом, а плавки продолжались. Еще не остывшие слитки грузили на платформы, отправляли на восток. Под огнем неприятеля демонтировали оборудование, ничего не оставляя врагу.
Эшелон за эшелоном шли на восток сплошным потоком. Демонтированы были и уникальные броневые станы. Один из них следовал с юга в Магнитогорск. Огромный стан в разобранном виде занял сотни вагонов. Его эвакуация была делом непростым. Пришлось приложить немало усилий, чтобы вагоны с погруженными узлами стана не разбежались по разным местам.
Директором Магнитогорского металлургического комбината был Григорий Иванович Носов. Он сменил на этом посту Павла Ивановича Коробова, назначенного заместителем наркома черной металлургии СССР.
Когда радио оповестило советский народ о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, директор Магнитогорского комбината был за городом. Он тотчас помчался на завод. Сразу же был собран партийный актив и командный состав комбината. Парторг огласил сообщение правительства. Из сейфа был взят хранившийся там мобилизационный план, и сразу же приступили к рассмотрению вопросов, связанных с его реализацией. Первым делом был перевод ряда мартеновских печей на выпуск специальных сталей. До войны удельный вес таких марок в общем выпуске стали не превышал 12%.
Первые плавки качественной стали поручили старейшему, опытнейшему сталевару Георгию Егоровичу Боброву и молодому — Алексею Николаевичу Грязнову.
На второй день войны было получено постановление, обязывавшее Магнитогорский металлургический комбинат приступить к освоению выплавки броневой стали. И еще директива — в кратчайший срок смонтировать эвакуируемый с одного из южных заводов броневой стан и начать на нем прокатку броневого листа. До этого в Магнитогорске такой стали не варили и не катали. Тем более не думали о прокатке броневых листов: катать их было не на чем. Война потребовала решительно изменить весь характер производства. Броневой стаи был еще где-то в пути, плавку броневой стали еще требовалось наладить.
— Но есть надежда, — сказал мне парторг комбината, — что мы дадим бронелист раньше, чем прибудет и будет смонтирован броневой стан. [291] Здесь необходимо рассказать, что же это за броневая сталь.
Суть дела я узнал от П. Е. Бояршинова, когда мы томились на Челябинском аэродроме. Он поведал мне, что броневая сталь — это сплав сложного состава и качество ее зависит от того, насколько сплав однороден. Иначе лист не сможет противостоять снарядам врага. Такие марки стали варили в небольших печах, и при этом процесс вели дуплексно: сначала сталь варилась в одной печи, основной, а затем доводилась в другой — кислой{8}.
— Процесс сложный, трудный, канительный. Но что поделаешь — никто ничего лучшего не придумал. Так варят подобные марки стали всюду, и я думаю, был бы жив Павел Петрович Аносов, и он ничего другого не придумал бы. Во времена Аносова сталь варили в тиглях, плавки были весом в 8–10 кг. А здесь, в Магнитогорске, намерены варить такую сложную сталь в 185-т печах.
Со слов Тевосяна Бояршинову было известно, что технический отдел Наркомата черной металлургии разработал специальную инструкцию выплавки такой стали. По этой инструкции садку мартеновских печей следовало уменьшить со 185 до 120–130 т. Печи спаривались, одна — под основной, вторая — под кислый. Естественно, производительность мартеновского цеха при этом должна намного снизиться. Но вопрос был еще в том, удастся ли, придерживаясь этой инструкции, получить годный, достаточно однородный материал. Сам Бояршинов считал, что надо бы провести пробные плавки на меньших, 30–40-г печах. Два таких агрегата, как он знает, имеются в ремонтно-механическом цехе, на них и надо поэкспериментировать.
Во время беседы с парторгом я спросил его, что тут такого они надумали и какое такое событие должно произойти в ближайшие дни. Или уже произошло? Но он неожиданно стал сдержанным и начал рассказывать мне, что на комбинате ежечасно происходят важные события и, когда побуду на заводе, сам смогу в этом убедиться. Например, старик сталевар Бобров показывает высокий класс работы. Тот же Грязнов. И Жуков. И еще он назвал фамилии мастеров Сазонова и Хилько...
— Готовимся к приему ЛП — листопрокатного стана. Уже заложили фундамент под здание. Однако есть план [292] кое-кого потеснить, а стан разместить на существующих площадях. В общем, поживете здесь — материал вам сам в руки пойдет.
Он заспешил куда-то. А я пошел к директору завода.
Огромная приемная директора. Батарея телефонов разного калибра на столике по правую руку от секретаря. Телефоны звонили беспрерывно. Воспользовавшись короткой паузой, я сказал, что мне надо видеть Григория Ивановича. Секретарь посмотрела на меня удивленно и решительно ответила:
— Это невозможно.
А узнав, что я корреспондент, предложила обратиться в партком или завком. Тщетно пытался я объяснить ей, что должен видеть именно директора.
Другая инстанция, где я мог бы получить информацию, было управление «Магнитостроя». Оно помещалось в крыле большого серого здания на центральной площади перед проходными завода. Начальником «Магнитостроя» тогда был В. Э. Дымшиц. После расспросов я узнал, что Дымшиц перенес свой командный пункт поближе к фронту строительных работ — в барак рядом со строительной площадкой. На попутной машине добрался туда.
В кабинете Дымшица было полно народу. Входили и выходили без доклада. Через дощатую перегородку слышен был громкий голос начальника строительства. Кого-то он отчитывал, кого-то наставлял.
С В. Э. Дымшицем я знаком был раньше. Когда я вошел в его походный кабинет, он меня тотчас узнал.
— Печать к нам прибыла, — приветствовал он меня. — Ну что ж, поможете нам еще жарче разжечь огонь в нашем котле. Садитесь и слушайте. Вы на командном посту строительства ЛП. Что это за ЛП — вы, верно, уже знаете?
О том, что такое ЛП, я узнал в парткоме. Из разговоров, которые Дымшиц вел с приходившими к нему людьми, у меня начало складываться представление о масштабах работ, которые надо было выполнить в два месяца — ровно столько было отпущено на эту стройку.
— В мирное время на такую работу потребовалось бы не меньше полутора — двух лет, — сказал мне Дымшиц.
В кабинет приходили все новые люди. С одними Дымшиц беседовал долго, другим говорил коротко: «Изворачивайтесь и соображайте сами, на то вам мозги даны». Или что-нибудь более энергичное. [293]
Так прошла ночь. Посетителей стало поменьше. Дымшиц прошелся по кабинету, распрямился, подошел к умывальнику, ополоснул лицо холодной водой.
— Будете меня интервьюировать или вы уже составили себе представление о том, что мы тут делаем? — И, не дожидаясь ответа, сказал: — Поехали.
Отъехали мы всего-то метров двести. Тут был один из объектов комплекса ЛП. По дороге Дымшиц рассказывал, как все началось, о решении Государственного Комитета Обороны разместить в Магнитогорске следовавший с юга броневой стан, о том, что Гипромез задержал техническую документацию, а кончил он неожиданным заявлением:
— Существуют другие планы размещения стана. И катать броневой лист, возможно, начнут раньше, чем стан будет смонтирован.
— Каким образом, разве это возможно?
— Невозможного в наше время нет ничего. Однако об этом вы расспросите уже Григория Ивановича, это его компетенция. — И добавил: — Едва ли он найдет возможным об этом уже говорить с корреспондентом. — Слово «уже» было им подчеркнуто.
Мы расстались, когда солнце стояло уже довольно высоко. Я посмотрел на часы; ровно сутки прошли с тех пор, как я вылетел из Свердловска. Оказывается, сутки — довольно емкая единица времени.
Проехали еще метров сто.
— Вот и объект «Б», — сказал Дымшиц.
К нам подошел начальник объекта, Дымшиц меня с ним познакомил, а сам уехал.
Узнав, что я всего-то четвертый день из Москвы, начальник объекта стал расспрашивать меня, как выглядит столица, и уже потом стал рассказывать, как ведется стройка и в чем главная трудность. Оказалось, что трудность даже не в опоздании технической документации — хотя это нервирует и нарушает темп — или в нехватке материалов или чего-то еще, а в том, что народ хоть и отлично работает, но «лыжи у всех навострены» на запад — все рвутся на фронт. Иным кажется, что, будь они там, Гитлера уже расчехвостили бы в пух и прах.
— Когда меня на это дело поставили, — продолжал он, — я, признаться, немного скис: как бы не подвести. Не знаю, что заставило меня начать записывать ход событий по дням. Завел вот книжечку... [294]
Начальник объекта дал мне свои записи, и я сделал из них выписки.
Первый день строительства. Получена правительственная директива: в два месяца два объекта. Я назначен начальником строительства объекта «Б». Предложили составить список того, что мне необходимо. Знаю только длину и ширину объекта. Впрочем, еще известно, что каркас железобетонный. Остальное надо решать самому.
Опыт такого строительства у меня есть. Но таких темпов я еще себе не представляю. Однако для долгих размышлений времени нет. По одному только зданию надо будет сделать 6,5 тыс. куб. м земляных работ, 8,5 тыс. кв. м опалубки, уложить 5 тыс. куб. м бетона. Думаю всю землю выкопать за одни сутки, опалубку сделать за двое суток, бетон — за четверо суток.
Подобрал себе помощников: Евсеева и Карельского. Евсеев — человек энергичный и волевой, знаю его давно. О Карельском хорошо отзываются. Сюда перейдет весь коллектив с последнего объекта, стройку которого я возглавлял.
Второй день. Первая часть дня ушла на всякие «увязки». Поговорил по душам с начальником строительной группы проектной организации.
В четыре часа дня начали закреплять основные оси здания. К семи часам вечера сдали оси сменному начальнику. С семи до одиннадцати вместе с прорабами и десятниками наметили все фундаменты. Настроение у народа хорошее. Поставили брезентовые палатки.
Третий день. Семь часов утра. На работу вышло 500 землекопов. Через два часа прискакал нарочный от проектной организации, он требует прекращения работ. Кто-то надумал заменить железобетонный каркас металлическим. Решили дать бой. Если начнем менять проект, срыв неминуем.
Через два часа ко мне в контору, точнее в палатку, приехал сам главный инженер проектной организации. 500 землекопов продолжали работать. Главный инженер был поражен. Он не мог предположить, что мы так быстро развернемся. Постоял возле котлована и, не сказав ни слова, отбыл. В 3 часа дня получили официальное сообщение: остается первый вариант. В палатке устроили буфет, он будет функционировать круглые сутки. [295]
Четвертый день. Приступили к опалубке фундамента. Теперь начинается настоящее. Чтобы выдержать сроки, надо широко применять принцип совмещения работ. Без этого наш график — пустая бумажка. Пятый день. Опалубка идет полным ходом. Мы выиграли два дня, заказав опалубку заранее, по эскизам... Развертывается соревнование, какого я еще не видел.
Шестой день. Придется решать серьезные технические задачи. Если придерживаться сроков распалубки и разгрузки, установленных техническими условиями, мы потеряем много времени.
Седьмой день. Так и есть, технические условия составлены с перестраховочным коэффициентом, мы его скидываем. Начали устанавливать леса надземной части конструкций. Работа идет горячо, впереди бригада Пажбекова. Впрочем, бригады Газафарова и Андрианова не намного отстают, они все выполняют нормы почти на 200%... Надо экономить лес, особенно стойки, их маловато.
Восьмой день. Готовим полную механизацию работ.
Девятый день. Имел серьезный разговор с одним прорабом. На мое предложение сделать работу сегодня он ответил: сделаю. Дал ему понять, что все, что можно сделать сейчас, нельзя откладывать.
Одиннадцатый день. Уже виден скелет будущего объекта.
Четырнадцатый день. Идет кладка печей. Восемнадцатый день. Ведем все четыре секции одновременно. Фронт работ обеспечен. Интересно, что простоев у нас значительно меньше, чем прежде, когда работали в «нормальных» условиях. Впрочем, что же надо считать нормой?
Шел девятнадцатый день стройки. С последними записями в дневнике я познакомился в следующий мой приезд в Магнитогорск; об этом расскажу позднее.
В течение всего времени, что я провел у строителей, у меня не выходило из головы: возможно, в эти самые минуты происходит то главное, о чем говорил мне в Свердловске Н. И. Коробов. Я снова отправился в приемную директора комбината. Там как будто ничего не изменилось. Секретарша машинально отвечала, что Григория Ивановича нет и неизвестно, когда будет, добавив, что если он и придет, то вряд ли сможет меня [296] принять: ему не до корреспондентов. Мне бы лучше пойти в завком или в партком. Те могут заказать мне пропуск в цех.
Пропуск я успел получить прежде, чем поднялся в приемную директора. Но мне нужен был директор и никто другой, и я принял решение: ждать, должен же он когда-нибудь заглянуть и к себе.
Прошло сколько-то времени, и вдруг приемная стала наполняться народом. Это мне показалось хорошим признаком. Я стал всматриваться в лица входивших, но прежде, чем увидел, я по голосу узнал инженера с одного из южных заводов, на котором мне приходилось бывать. Мы тепло поздоровались, и он рассказал, что в Магнитогорске он всего несколько дней, назначен начальником одного из мартеновских цехов.
— Не в вашем ли цехе будут выплавлять броневую сталь? — спросил я его сразу же.
Видимо, мой вопрос его озадачил, и он попытался отшутиться.
— Корреспонденты узнают о событиях прежде, чем они совершаются.
Но шуткой отделаться от меня было нельзя. А когда я рассказал ему о встрече с Бояршиновым и его миссии, он сказал:
— Об этом вам может рассказать, если он найдет это своевременным, директор и никто другой...
Он же и посоветовал мне здесь директора не дожидаться (это безнадежно), а пойти в цех.
— Григорий Иванович скоро там будет, — сказал он мне и добавил: — Вы приехали вовремя.
Я пошел в цех.
Хотя Магнитогорск отстоял от фронта военных действий почти на три тысячи километров, нетрудно было себе представить значение этого не обозначенного ни на одной стратегической карте участка. В мыслях об этом я проходил мимо строя мартеновских печей. Как обычно, одни печи загружались железным ломом, в другие заливали чугун, на третьих шла доводка. Остановился я у печи, у которой хлопотало несколько человек.
Руководивший операцией подозрительно посмотрел на незнакомого человека. Я представился ему. Он сказал:
— Навариваем подину. Переходим на специальную сталь. — И заспешил к печи. Сквозь синее стекло в оправе он стал всматриваться в открытую печь. [297]
А спустя немного времени к печи подошли люди, и среди них Г. И. Носов и новый начальник цеха.
С тех пор, как я повстречался с Г. И. Носовым в мартеновском цехе Кузнецкого комбината, прошло лет семь. И каких лет!
Носов сильно изменился, он пополнел, и это придавало его высокой фигуре значительность. На лицо его легли глубокие морщины, под глазами были «мешки». А ведь ему было 36 лет. Говорил он глуховатым голосом. Сказал коротко, как будто совсем недавно виделись:
— Мы с вами поговорим. Я остался у печи.
«...23 июля 1941 г. — спустя ровно месяц после начала войны — из 185-г мартеновской печи № 3 была выпущена первая плавка броневой стали. Сталь варили дуплекс-процессом, для чего печь № 3 была переделена на «кислую». Плавку варили сталевар Дмитрий Жуков и мастер Егор Сазонов. Сталь получилась годной, и тут же приступили к устройству «кислого» пода на печи № 15».
Так записано в хронике завода.
О том, что в Магнитогорске сварили первую плавку броневой стали, рассказал мне на следующий день директор Г. И. Носов, предупредив, что пока печатать об этом нельзя.
Чтобы наше интервью было не очень затяжным, Г. И. Носов предложил мне «набросать вопросики».
После разговора с П. Е. Бояршиновым мне нетрудно было это сделать. Носов выслушал мои вопросы весьма внимательно и даже настороженно и сказал:
— Вопросы поставлены точно. Мы уже начали варить броневую сталь дуплекс-процессом. Этот процесс очень медленный, и таким образом мы рискуем потерять значительную часть нашей производительности. Слишком большой урон понесем. Есть ли, однако, другой путь?
Он задумался и, мне показалось, заколебался — сказать или не сказать — и все же сказал:
— Мы намерены отказаться от канонизированной технологии производства броневой стали, попытаемся получить такую сталь в большегрузных мартенах прямым путем.
— Против нас, — продолжал он, — вся практика, весь мировой опыт, вся наука. Нарком командировал к нам из Златоуста одного из старейших специалистов по [298] качественным сталям — Петра Егоровича Бояршинова. Это очень знающий человек. Он живой носитель традиций, заложенных основоположником науки о качественных сталях П. П. Аносовым. Бояршинов вчера к нам прибыл самолетом. Я уже имел с ним беседу, и, признаться, предлагаемый им путь нас не увлекает. Когда ему сказали, что мы проводим плавку в 185-т печи, он засомневался в качестве металла. Но мы уверены, что плавки получатся хорошие, и вообще нас никогда не сковывают традиции. Мы ищем новые пути.
Меня дернуло сказать, что мы прилетели с Бояршиновым на одном самолете. Григорий Иванович улыбнулся:
— А я-то подумал: откуда у журналиста такая эрудиция? Мы предоставим Петру Егоровичу Бояршинову печки в ремонтно-механическом цехе. Однако на этом остановиться не можем и не вправе долго ждать: страна нам этого не простит. — Он помолчал и продолжал: — Наш нарком Иван Федорович Тевосян командировал к нам не одного Петра Егоровича. Сюда прибыло еще «бронебюро», которое уже ряд лет занимается изысканием новых методов выплавки броневой стали. На одном из северных заводов они вели работу под руководством академика М. И. Карнаухова. Хотя на этом заводе броней занимаются давно, практически они достигли не очень многого, но намеченный ими путь представляется перспективным... Мы не вправе упускать никакой возможности, хотя бы ценой риска... Даже большого риска. Это мы и делаем и будем делать.
Задаю вопрос о прокате броневой стали. Григорий Иванович на меня удивленно смотрит: откуда, мол, такой нашелся? И я как будто читаю его мысли: «Всего-то ты третьи сутки здесь и уже что-то пронюхал. Ох уж эти газетчики!» Но он и вида не подает, что подозревает, что я уже о чем-то таком слыхал. И спокойно отвечает:
— Здания для ЛП строятся, график выдерживают. Будем катать.
На этом закончилось интервью с Носовым.
Следующие дни я проводил в мартеновском цехе, общался со сталеварами, мастерами. В Москву, в редакцию, передал телеграммы о скоростниках, выпускающих качественные стали.
Восьмитонные слитки броневой стали, сваренной в 185-г печах, таили великую тайну: годна ли эта сталь, [299] чтобы прокатать из нее толстые листы? Сможет она защитить бойцов, которые спустятся в люки танков, от бронебойных снарядов врага?
Ответить на этот вопрос можно будет только после того, как металл прокатают, после того, как лист пройдет самые строгие испытания на полигоне.
А на чем катать эти восьмитонные слитки?
Комплекс броневого стана строится. Строители делают все от них зависящее, чтобы уложиться в невиданно короткий срок — 60 дней! Но это же и 60 дней войны!
Шел второй месяц войны — горькое время, хотя ход военных операций развертывался вовсе не так, как это было предусмотрено гитлеровским «планом Барбароссы». С первых же дней фашистское командование убедилось, что война против СССР не «прогулка по Европе». Все же продвижение гитлеровской армии было весьма значительным. Под угрозой — Ленинград. Гитлеровские армии приближались к столице.
В этих условиях невозможно ждать, пока для эвакуированного с запада броневого стана построят новое здание, пока этот стан смонтируют, пока на нем наладится работа. И хотя строительство ЛП шло полным ходом, руководству Магнитогорского металлургического комбината предложено изыскать возможности для размещения броневого стана на имевшихся площадях за счет уплотнения менее важных производств.
Как и где это сделать, должны решить на самом комбинате.
...Уже после войны мне не раз приходилось встречаться с Г. И. Носовым, и он во всех подробностях описывал, как решили эту задачу.
«Возник ряд проектов, где установить броневой стан. Оказалось, что всюду стан будет мешать нормальному ходу производства.
— В моем кабинете разгорелся горячий спор — на каком варианте остановиться. В разгар дискуссии в кабинете появляется чем-то озабоченный заместитель главного механика комбината Николай Андреевич Рыженко. Он один из наших старых кадровиков, знает каждый уголок завода, каждый стан. Рыженко всегда там, где более всего нужен. Он всегда находит самые неожиданные выходы из труднейших положений.
— Ваше мнение, где можно поставить стан? — спрашиваю я Рыженко. [300]
Он будто собирается с духом и говорит:
— Где бы мы ни поставили его, он будет не на месте. А затем на монтаж стана уйдет слишком много времени, его у нас нет. Так что...
Этого я от Рыженко не ожидал, никак не думал, что он впадет в панику. Мне хотелось его оборвать, даже накричать на него: еще чего не хватало, чтобы наши работники пытались ревизовать указания Москвы, решения ГКО! Но я сдержал накипавшую ярость и правильно сделал.
Рыженко продолжал излагать свои мысли:
— Я уверен, что мы можем гораздо скорее и в больших количествах получить броневой лист.
— Каким образом? — уже не сдерживаясь, почти кричу я.
— Будем катать броневые листы на блюминге.
— Катать броневые листы на блюминге?! Явная несуразица, — выкрикивает начальник блюминга.
И не только начальник блюминга поражен этой идеей, но и все присутствующие здесь. Это что-то совершенно необычное, такое, что никому не могло прийти в голову. Но ни одной идеей нельзя пренебрегать, ни одну нельзя отбрасывать прежде, чем ее всесторонне не осмыслишь, не изучишь, не проверишь. Тем более, если идея исходит от... Рыженко. Он имел право на внимание. Завод ему многим был обязан, многие сложные механизмы переделаны по его проектам. В этом человеке сочетаются тонкий конструктор и отличный организатор.
— Вы хорошо продумали этот вопрос? — спрашиваю я его.
Рыженко не привык бросать слова на ветер, и он предвидел, какое впечатление произведет его предложение. На совещание он пришел, вооруженный техническими расчетами.
Не спеша Рыженко отвечает:
— Во-первых, габариты блюминга разрешают прокатывать листы необходимого размера. Во-вторых, мощности блюминга вполне достаточны. Остается только вопрос, как кантовать, переворачивать заготовку и затем убирать лист.
У Рыженко для этой цели наготове простые и остроумные приспособления, и он тут же демонстрирует эскизы. Все убедительно.
Прошло совсем немного времени с тех пор, как на [301] Магнитогорском металлургическом комбинате был пущен блюминг № 3. Работники завода не могли им налюбоваться, такой он был красавец. Блюминг был сделан на Уральском заводе тяжелого машиностроения и даже внешне казался как-то солиднее, мощнее ранее установленного, поставленного германской фирмой «Демаг».
— На демаговском блюминге я бы не стал предлагать катать броню. А на нашем — уральском — это сделать можно. Ничуть не сомневаюсь, что это можно сделать, — подчеркивает Рыженко.
Теперь все взоры обращены на начальника блюминга. Он бросается в бой. Вскакивает и, страшно возбужденный, заявляет:
— Это величайшая нелепость. Блюминг полетит ко всем чертям. Нажимные винты не выдержат. Броневые листы на блюминге — это фантазия, которая плохо кончится. Мощности двигателей не хватит. Немыслимо, в самом деле, подняться в воздух на паровозе!
— Почему же это все-таки немыслимо? — как можно мягче спрашиваю я.
— Да потому, что ничего похожего никогда нигде не делали... Потому что, повторяю, нажимные винты не выдержат. Потому что расчет мощности двигателей показывает, что это невозможно.
Кто же из них прав? Рыженко или начальник блюминга? Путь, предложенный Рыженко, быстро разрешает острейшую проблему. Он позволит ускорить начало производства броневого листа на много недель. Но нельзя с ходу отбросить прочь доводы начальника блюминга. В такое время вывести из строя самый мощный в стране блюминг... Трудно принять решение. «Немыслимо подняться в воздух на паровозе», — сказал начальник блюминга. Но время-то необыкновенное, и решения нужны очень смелые.
— Не надо горячиться, — уже спокойно говорю я. — Предложение Рыженко мы тщательно изучим. Сколько вам надо для обоснования своих предложений? Суток вам хватит?
— Хватит.
На второй день совещание продолжается. Рыженко во всеоружии расчетов снова доказывает, что его план реален и осуществим. Завод может начать прокатывать броню самое большее через десять дней. У Рыженко уже появились и союзники. Его горячо поддерживают [302] главный калибровщик Бахтинов, научные работники горно-металлургического института; они всю ночь проверяли расчеты мощности приводных моторов блюминга и мощности, требуемой для прокатки броневого листа.
Однако начальник блюминга продолжает стоять на своем. Он пришел вооруженный своими расчетами, а также толстыми томами учебников, руководств.
— Это чистая авантюра, — горячится начальник блюминга. Он бросает Рыженко тяжелое обвинение: — Вы ищете легких успехов...
В этот момент раздается характерный звонок аппарата ВЧ, телефонного аппарата прямой связи между кабинетом наркома и комбинатом. Говорит нарком черной металлургии И. Ф. Тевосян.
— Где вы все-таки решили установить броневой стан? — спрашивает нарком.
Отвечаю:
— У нас возник вариант...
На слове «вариант» нарком меня обрывает:
— Вы, вероятно, не отдаете себе отчета в серьезности момента.
И тогда уж я во все горло кричу:
— Нет, отдаем! Будем катать броню на блюминге! Теперь уж на другом конце провода замешательство.
Нарком так же поражен этой идеей, как накануне был удивлен я сам. Излагаю суть предложения Рыженко, но я еще очень осторожен в оценках, привожу доводы «за» и «против», подробно излагаю возражения начальника блюминга. Но и нарком уже загорелся идеей.
— Без риска, — говорит он, — ничего не делается. От того, как скоро мы дадим броню, зависит весь ход войны. Весь ход! Вы это понимаете?
Кладу трубку. На какое-то время в кабинете воцарилось молчание, как будто ждали приговора.
— Что сказал нарком? — наконец робко спрашивает кто-то из тех, кто пока держался нейтралитета.
— Нарком верит, что мы настоящие, советские инженеры и сумеем решить трудную задачу, когда этого требуют интересы страны. Кроме нас, никто этого сделать не может. Никто. — И, как бы считая вопрос исчерпанным, обращаюсь к Рыженко: — Николай Андреевич! Когда могут быть изготовлены приспособления?
— Их можно сделать за 8–10 дней.
— Итак, 8 дней. Начинайте подготовку. Ответственность [303] на вас и Бахтинове. Действуйте вместе с начальником блюминга.
Начальник блюминга как будто весь съеживается, всеми фибрами души он протестует против этого плана. Но приказ есть приказ. А тем временем вновь раздается звонок из Москвы. У аппарата снова нарком.
— Ваш план, — сообщает Иван Федорович, — принят. Если вы организуете прокатку броневого листа на блюминге и сможете выиграть два-три месяца, Родина вам скажет «большое спасибо».
Я пожалел о том, что раньше времени сообщил наркому о нашем плане, и сказал об этом Тевосяну. «Зачем вы сообщили об этом в ГКО? Ведь это еще только идея», — сказал я наркому. «Ничего, ничего, — ответил Тевосян. — Будете только горячее работать».
Дни и ночи проходили в подготовке. Много раз звонил нарком, осведомляясь о ходе дела. Первые испытания провели не с броневой сталью, а с более мягкой. Отлили слиток точно такого же размера и формы, что и броневой стали. Наступил час испытания. На командном мостике управления блюминга собрались почти все, кто так или иначе причастен был к этому делу.
Рыженко в последний раз проверил механизмы, а за ним неотступно следовал начальник блюминга. И вот команда отдана, кран поднял раскаленную болванку и перенес ее на рольганги. Старший оператор блюминга Спиридонов взялся за рукоятки. Вот уже болванку захватили валки, оператор действует рычагами очень осторожно. Слиток пошел вперед, назад, еще вперед, назад... И вдруг треск. Блюминг стал. Рыженко, начальник блюминга, главный энергетик бросились вниз, в зал, где установлены моторы.
Через несколько минут оттуда сообщили: авария мотора.
Отлегло.
Двадцать восемь часов ремонтировали мотор. За это время было много передумано. Поломка мотора была как бы плохим предзнаменованием. Не отступить ли, ведь рискуем блюмингом? Но нет, отступать было нельзя. И как только мотор был отремонтирован, вся электрическая часть проверена, решили провести следующую пробу...
Все эти подробности я узнал много времени спустя, [304] уже после войны, когда снова приехал в Магнитогорск. Именно это имел в виду Николай Иванович Коробов, когда он посоветовал мне не мешкая отправиться в Магнитогорск, где назревали, как он сказал, важные события. И хотя я вылетел в тот же день, но к первой пробе опоздал. Да и ни о чем таком я не подозревал. Не знаю, что побудило Г. И. Носова вспомнить о корреспонденте, когда он — на сей раз уже уверенный в успехе — направлялся в цех блюминга, чтобы присутствовать на первой прокатке слитков броневой стали.
Спустя несколько дней после моей встречи с Носовым ночью в филиал центральной гостиницы в Березках, где мне предоставили койку, позвонила секретарь директора и сказала, что Григорий Иванович просит меня немедленно приехать на завод и что за мной послана машина. Когда я подъехал к заводоуправлению, в подъезде стоял Г. И. Носов. Мы поехали на территорию завода.
— Куда мы едем? — спросил я.
— Сейчас узнаете и получите ответ на вопрос, на который я не счел возможным вам ответить раньше. Надеюсь, на сей раз все пройдет хорошо. И ответ будет таким, какого ждут от нас страна, фронт.
И вот мы на мостике пульта управления блюминга.
Команда. Трансферкара подает к валкам слиток броневой стали. Оператор работает точно, осторожно. Один пропуск через валки — миллиметр обжатия. Второй, третий, двадцатый, тридцатый, сороковой, сорок четвертый, сорок пятый. Последние проходы. Лист убран.
Затем пошел второй слиток, третий. Блюминг выдержал! Винты целы! Мощности хватило! Наша советская техника и советские люди выдержали очень сложный и трудный экзамен.
Мы стоим у броневого листа, прокатанного на блюминге в Магнитогорске.
Произошло это 28 июля 1941 г. Эту победу в тылу смело можно приравнять к выигранному крупному сражению. Вернее сказать, это событие создало предпосылки для достижения победы не в одном сражении. В историю Магнитогорского металлургического комбината была вписана славная страница.
В переданном в Москву интервью с Г. И. Носовым говорилось, что магнитогорские металлурги успешно завершают перевод своего гигантского комбината на производство [305] военной продукции и что магнитогорские металлурги готовы давать Красной Армии все, что ей необходимо. В интервью кратко говорилось об успехах, достигнутых коллективом блюминга № 3, на котором освоена очень нужная армии продукция. Заканчивалось интервью заявлением: «Мы оденем наши танки в мощную броню, сварим такую сталь, которой Красная Армия раздавит фашистские полчища».
Через несколько дней после этого Носов выехал в Челябинск. Там проходил областной партийный актив. В своем выступлении Носов сказал:
— Комбинат готов давать столько броневой стали, сколько смогут переработать наши танковые заводы.
Восьмитонные слитки, прокатанные на блюминге, были получены дуплекс-процессом и выдержали самые строгие испытания. Но магнитогорцы не считали себя вправе на этом остановиться. Дуплекс-процесс, как говорилось выше, неизбежно вел к снижению производительности сталеплавильных цехов. В Магнитогорск прибыл коллектив научных работников, многие годы занимавшийся разработкой новых методов выплавки броневой стали. В результате магнитогорцам удалось найти более производительный метод выплавки броневой стали.
Подробности я узнал тоже после войны.
В составе эвакуированного с северного завода в Магнитогорск бронебюро было всего несколько человек. Руководитель Семен Израилевич Сахнин явился прежде всего к главному сталеплавильщику и изложил ему свои планы. Шесть лет они вели эксперименты в лаборатории одного из научно-исследовательских институтов и немалое количество плавок сделали в заводских условиях на северном заводе. Плавки велись в небольших электропечах. Отработанной технологии тогда у них еще не было.
— Если бы нам дали печурку в фасонно-литейном цехе, чтобы продолжить опыты, — говорил С. И. Сахнин.
Главный сталеплавильщик задумался и робко спросил:
— А если попытаться на большой печи?
— Риск большой.
Пошли к директору комбината Г. И. Носову. И он тоже сразу поставил вопрос о выплавке броневой стали в большегрузных, обычных, основных мартеновских печах. Работники бронебюро не были готовы к такому решению. [306]
Они снова и снова говорили о небольшой печурке в фасонно-литейном цехе. Носов спросил:
— Сколько же времени вы экспериментировали?
— Лет шесть, — ответил Сахнин.
— И каков результат?
— У нас накопился богатый материал.
— Для диссертации? — почти зло снова спросил Носов.
— И для диссертации...
Г. И. Носов надолго задумался. Разговор этот его по-настоящему взволновал: вот уже сколько лет люди работают над проблемой, которая только сейчас стала перед ними — магннтогорцами. Но темпы! Если они думают и дальше работать такими темпами, то нам не по пути. Носов продолжал «прощупывать», насколько серьезны эти работники бронебюро. Впечатление складывалось неплохое, но они оторваны от жизни. Немного задумавшись, Носов наконец сказал:
— В фасонно-литейном вам делать нечего. И теперь не время для диссертационных розысков. — Еще подумав, добавил: — А что, если мы вашу диссертацию в практику двинем? Дадим вам большую печь. Что вы об этом скажете?
— И я говорил тоже. На большие печи переходить надо, — поддерживает главный сталеплавильщик. — Но они риска боятся. Конечно, страшновато: одна плавка на большой печи, почитай, в полмиллиона обходится.
— Плавка — полмиллиона, — подхватывает Носов. — А если мы фронт подведем, танковым заводам не дадим стали? Это как? На деньги перевести это можно? Как вы-то думаете? А сколько человеческих жизней это будет стоить? Да только ли жизней — судьба страны на карту поставлена! А вы о деньгах. Берите печь! Проведите пять плавок. Не выйдет — еще пять плавок... Отвечать вместе будем.
И снова начались эксперименты.
Первая плавка не удалась, и вторая не совсем соответствовала анализу. Третья пошла в брак. И четвертая тоже. Зато пятая, шестая, седьмая, восьмая удались. По химическому анализу броневой металл ничуть не отличался от сваренного в «кислых» печах. В решении проблемы участвовали инженеры комбината Е. И. Левин, К. И. Нейланд, работники бронебюро, кандидаты технических наук С. И. Сахнин и А. А. Безденежных, [307] мастер М. М. Хилько. Плавки вели сталевары Г. Е. Бобров, М. П. Артамонов, Ф. И. Болотский, Т. И. Абраменко, А. С. Поздняков (Алексей Грязнов к тому времени добился отправки на фронт).
Однако пять или даже большее число удачных плавок не могли еще поколебать узаконенный метод выплавки такой стали. И когда стал вопрос о переводе всех печей цеха на специальные стали, начальник цеха заколебался. Он говорил, что удачи проведенных плавок могут оказаться и случайными. И перевод всего огромного цеха на выплавку сложных марок стали может оказаться просто губительным. Словом, он не решался принять новую технологию.
В Магнитогорск, как в металлургическую мекку, тогда прибывали инженеры с южных заводов. Многие из них ждали назначения. Недостатка в квалифицированных, хорошо знающих дело сталеплавильщиках не было. Начальником цеха стал В. А. Смирнов. Позднее на комбинат был откомандирован на должность главного сталеплавильщика Я. А. Шнееров, до того бывший главным сталеплавильщиком наркомата. Он немало сделал, чтобы наладить выплавку броневой стали.
В октябре 1941 г. впервые в мировой практике новый метод выплавки броневой стали на 185-т основных мартеновских печах был узаконен. Больше того, такую сталь варили скоростными методами.
— Мы никак не претендовали, — говорил руководитель бронебюро С. И. Сахнин, — на то, чтобы применить наш метод на таких огромных печах. Мы намеревались продолжить прерванные эксперименты. А нам предложили перейти на 185-т печи. Верно, нигде в мире, в том числе и в США, не плавят таким способом твердые стали. Это был головокружительный скачок. И мы, конечно, вовсе не были столь уверены, что успех гарантирован. И директор, верно, не сам решился на такое. Надо думать, он получил «добро» от наркома или от кого-то еще свыше. Время было такое, что надо было использовать все. Ведь наши танковые заводы простаивали. Не было броневого листа. А суда, везшие к нам лист из-за океана, гитлеровские пираты топили. Вот мы и оказались на переднем крае войны. Признаюсь, после разговора с Г. И. Носовым у нас раскрылись глаза. Мы поняли тогда, что продолжать работать так, как до войны, нельзя.
В конце 1941 г. за освоение выплавки броневой стали [308] и прокат брони группа магнитогорцев была удостоена высоких правительственных наград. Награждение состоялось вскоре после того, как Красная Армия нанесла гитлеровцам мощный удар под Москвой. Танки, сделанные из магнитогорской брони, приняли участие в подмосковных боях.
Указом Президиума Верховного Совета СССР орденом Ленина были награждены директор Г. И. Носов, заместитель главного механика Н. А. Рыженко, орденом Трудового Красного Знамени — начальник мартеновского цеха В. А. Смирнов, начальник блюминга Г. В. Савельев, сталевар А. С. Поздняков. Газета, в которой был опубликован этот указ, пришла в воинскую часть, в составе которой воевал сталевар Алексей Грязнов. Взволнованный, он написал открытку Г. И. Носову: «Сегодня прочитал в «Правде» Указ правительства о награждении магнитогорцев... Привет вам, орденоносцам! Еще больше стали, проката, чугуна, руды! Будьте всегда вожаками масс! Алексей Грязнов».
А в апреле 1942 г. «за смелое решение задачи производства броневой стали и прокатку броневого листа на блюминге» Государственные премии в области науки и техники были присуждены Григорию Ивановичу Носову, Николаю Андреевичу Рыженко, Семену Израилевичу Сахнину и Василию Алексеевичу Смирнову.
Доля качественного металла в общей выплавке Магнитогорского комбината к тому времени достигла 80%. Использование блюминга для прокатки слитков броневой стали дало возможность обеспечить танковые заводы броней в самый критический момент войны. А между тем комплекс ЛП продолжал строиться.
Мне еще не раз приводилось бывать на этом строительстве, и я занес в свои блокноты новые выписки из памятной книжки начальника объекта «Б».
...Двадцатый день. Идут дожди. Мобилизовали весь запас брезентовой одежды. Создали специальную сушку. Рабочие по три-четыре раза в день переодеваются, но работу не оставляют.
Двадцать шестой день. Характерно — с контрагентами у нас самые лучшие отношения. При таких темпах некогда затевать обычные на строительстве кляузные споры.
Тридцать седьмой день. Получили проект фундамента газопровода, длина его 1,5 км, надо вынуть 4 тыс. куб. м земли, уложить 2,5 тыс. куб. м бетона. Срок — 3 дня. [309] Кажется, даже мои прорабы недоуменно переглянулись.
Сороковой день. Приступили к монтажу газопровода.
Сорок четвертый день. На монтаже металлоконструкций работает Петр Титович Расчубко. Редко приходилось мне видеть таких монтажников.
Сорок шестой день. Сверили ход стройки с графиком. Дело идет хорошо.
Шестидесятый день. Подан газ. Сооружения поставили на сушку. На этом дневник обрывается.
...Горячая прокрутка всего комплекса была произведена 15 октября. Возможности проката броневого листа во много раз возросли. Однако на истории магнитогорской брони еще рано ставить точку. И я счел бы себя неоплатным должником магнитогорцев, если бы хоть кратко не рассказал о том, как развернулись события дальше. Может быть, они были и не столь драматичными, как те, о которых рассказано вначале.
Использование блюминга не по прямому его назначению привело к резкому снижению производительности. Перестройка блюминга с обжима обыкновенных слитков на прокатку брони отнимала полторы, а то и две смены. Это, естественно, обеспокоило руководство завода, и в первую очередь его директора Носова.
— Фронт не простит нам такие потери, — говорил он.
О том, как эта задача решалась, рассказывал бывший в то время механиком блюминга Н. Р. Онуфриенко. По предложению Н. А. Рыженко осуществили иную систему настройки блюминга, и она заняла вместо полутора-двух смен сначала всего лишь четыре с половиной часа, затем время сократили до трех и, наконец, до часа сорока минут. После каждой перестройки директор приезжал в цех, он не мог сдержать радости и восхищения.
Прокат слитков броневой стали осуществлялся нарочито замедленным темпом. Время прокатки одного слитка было установлено в 16 минут. Так требовала инструкция, потому что верхний предел температуры в конце процесса обжатия броневых листов не мог превышать 850°. Заведующий кафедрой Магнитогорского горно-металлургического института М. И. Бояршипов доказал, что предел может быть повышен до 1050°. Время [310] прокатки сократилось почти втрое — с 16 до 6,5 минуты.
При Магнитогорском комитете партии был создан «Комитет помощи ученых фронту». Почти все они были из эвакуированного сюда Днепропетровского металлургического института. Носов пригласил ученых к себе.
— Каждый из вас, — сказал он, — очевидно, увлечен какой-то своей проблемой. Однако практический результат от решения иных, пусть очень важных, научных проблем порой трудно предвидеть. Но теперь война. И все должны перестроиться на решение конкретных, практических, не терпящих отлагательств задач. Вот одна из них. До войны комбинат получал валки для прокатных станов из Донбасса. Там был специализированный завод. А как нам теперь быть? Вы, ученые, можете нам в этом помочь? Приходите к нам в цехи, считайте наши цехи своими лабораториями и опытными участками.
Проблема производства валков была вскоре решена.
Магнитогорский комбинат в годы войны не только давал военной промышленности необходимые ей виды стали и проката, но и расширял свои мощности. В ноябре 1941 г., когда чуть ли не весь буржуазный мир подсчитывал «последние» дни существования Советского государства, принят был большой план строительства на Урале и в Сибири новых мощностей черной металлургии. В этом плане значились и две доменные печи в Магнитогорске. В декабре 1942 г. была задута 5-я доменная печь, а к концу 1943 г. готова была и 6-я печь. До войны такие печи сооружались не менее двух лет. Шестую печь построили за девять месяцев. В ее строительстве участвовали монтажники, строившие летом 1941 г. комплекс ЛП.
Декабрьским вечером 1943 г. огни магнитогорского цирка, самого большого помещения города, зажглись раньше обычного. Здесь состоялся митинг, посвященный пуску новой печи. На этот торжественный акт собрались строители и металлурги. Были здесь руководители областной партийной организации, управляющий трестом «Магнитострой» В. Э. Дымшиц, академик и заместитель наркома, председатель приемочной комиссии И. П. Бардин, директор комбината Г. И. Носов.
— Пуск каждой доменной печи — большая победа на фронте индустриализации, — сказал И. П. Бардин, — [311] но домны, построенные в военное время, — это не только победа в тылу, но и победа на фронте.
Ход войны в то время уже резко изменился. В этот день Совинформбюро сообщало: «...на Витебском направлении наши войска продолжали успешно развивать наступление и с боями заняли более 200 населенных пунктов».
Подвиг в тылу помогал Советской Армии продвигаться все далее на запад, освобождать захваченные врагом советские территории. Уже близок был день, когда советские войска подойдут к старым государственным границам.
Достижения советского тыла были высоко оценены и нашими союзниками, которые не уставали «прощупывать», насколько Советская власть сильна. Во второй половине 1943 г. в Магнитогорске побывала делегация американских военных промышленников. Увидев, что на комбинате в крупных масштабах налажено производство крепкой брони и что энтузиазм советских рабочих очень высок, они еще раз убедились, что в свое время недооценили мощь Советского Союза.
Председатель управления по делам военного производства США Дональд М. Нельсон в письме Г. И. Носову писал:
«И величина, и производительность «сталекомбината» произвели на меня огромное впечатление. И я лично лишь сожалею, что у нас не хватило времени более подробно осмотреть ваш завод. Во время моего пребывания в России я имел удовольствие поговорить со многими специалистами, особенно сведущими в различных отраслях наших военных усилий, а также увидеть собственными глазами осуществление важных промышленных операций. Я с удовольствием оглядываюсь на это весьма приятное и поучительное путешествие, полное хороших воспоминаний...»
А Магнитогорский комбинат продолжал поиски новых и новых путей усиления вооружения армии. Вот небольшая иллюстрация.
Как-то на имя директора комбината поступило письмо: «В развитие благого дела, начатого совместно, — создания новых грозных танков — просим помочь нам создать первую серию новых танков. Для этого нам необходимо получить несколько сот тонн брони и отлить пару десятков башен. Григорий Иванович! Зная тебя как решительного человека и друга Кировского завода, убежден, [312] что ты все сделаешь. Это особенно важно в это время. С надеждой жду решения». Подпись: директор Кировского завода.
И приписка: «Григорий Иванович! Очень прошу тебя сделать все, что можешь, и помочь кировцам в изготовлении новых типов боевых машин. Дело исключительно важное». Подпись: секретарь обкома КПСС Патоличев.
Изготовление танковых башен — дело совсем не обычное для металлургического завода. Но и директор Кировского завода, и секретарь обкома возлагали особые надежды на то, что директор Магнитки не станет на формальный путь и не скажет, что... «сие не наше дело».
Так жили и трудились магнитогорцы в годы Великой Отечественной войны, таким был их вклад.
«...Освоена выплавка броневых сталей в основных мартеновских печах взамен выплавки дуплекс-процессом, что сделало возможным за 2,5 года войны увеличить ресурсы броневой стали на 350 тыс. т», — писал председатель Госплана СССР Н. А. Вознесенский в своей книге «Военная экономика СССР в период Отечественной войны».
Это был один из фактов, вынудивших наших врагов признать огромную роль, которую сыграл советский тыл в достижении победы. В книге «История мировой войны», принадлежащей перу немецкого генерала Курта Типпельскирха, говорится, что, по оценке германского генерального штаба, к концу войны превосходство русских в танках равнялось семь к одному.
Эту мощь Гитлер полностью почувствовал в последних решающих боях на Одере и Шпрее. И можно понять сетования органа фашистской армии «Das schwarze Korps», который в 1943 г. писал: «Нам кажется чудом, что из необъятных советских степей встают все новые массы людей и техники, как будто какой-то великий волшебник лепит из уральской глины в любом количестве большевистских людей и технику».
Имя этого волшебника — советский патриотизм, горячая любовь к социалистической Родине, самоотверженность народа, организующая и вдохновляющая роль Коммунистической партии, неиссякаемые возможности советского строя. [313]