Должность — рядовой!

Наш батальон был сформирован в самом начале войны в Казани. Здесь мы усиленно изучали все, что положено знать будущим саперам: минно-подрывное дело, устройство всевозможных заграждений — проволочных и минных, наведение переправ через водные рубежи, постройку мостов и колонных путей и многое другое. [238] Едва закончили учебу, как ночью батальон был поднят по тревоге и погрузился в эшелоны...

Так я оказался на Ленинградском фронте.

Заняли наши воины позицию на реке Луге, где выполняли задание командования по созданию оборонительных сооружений. Именно под Лугой получили мы боевое крещение.

В первых числах сентября 1941 года батальон сосредоточился в лесу недалеко от населенного пункта Таменгонт. Здесь вскоре развернулись жестокие бои, в результате которых наш батальон оказался на Ораниенбаумском «пятачке» в Приморской отдельной группе войск Ленинградского фронта. Здесь нас ожидал тот же тяжелый боевой труд сапера: рытье бесконечных траншей полного профиля, устройство командных и наблюдательных пунктов, спешное создание всяких заграждений и минных полей. Кроме того, по ночам мы совершали вылазки в расположение противника с целью разведать его укрепления и взять «языка». В одной из таких вылазок меня ранило, попал в госпиталь. После излечения вернулся в родной батальон. Теперь им командовал капитан Г. Е. Жгун, начальником штаба был инженер-капитан Шапошников, комиссаром — батальонный комиссар Ф. П. Бакаминов. Бойцы батальона в то время занимались укреплением нашей обороны на Ораниенбаумском плацдарме. Мы строили дзоты и доты, минировали подступы к нашим позициям, сооружали мосты и дороги-лежневки. Наше отделение, которым командовал старший сержант М. М. Олейник, минировало танкоопасные направления перед нашим передним краем, берег Финского залива. Бывший командир разведвзвода батальона лейтенант А. И. Рудковский (позднее он стал начальником штаба батальона) подсчитал, что мы поставили в 1941–1943 годах более полумиллиона противотанковых и противопехотных мин! На них подорвалось немало гитлеровских вояк и боевых машин врага.

Особенно много ставили мы фугасных мин натяжного действия. Мин такого образца не хватало. Тут нас выручила саперная смекалка: раздобыли целый штабель толстых канализационных труб, порезали их на куски и сделали превосходные фугасы. [239]

Вместе с лейтенантом Кузьменко и бойцами батальона я не раз ходил в разведку, наблюдая за противником в районе Гостилицкого шоссе. Все, что обнаруживали в расположении врага, лейтенант передавал по рации в Кронштадт, а моряки «давали прикурить» фашистам: морская артиллерия точно накрывала обнаруженные нами цели. Часто ходили в разведку саперы Харитонов, Ильченко, Варясин, Носов... Всех нас наградили орденами и медалями.

...Мы знали, что гитлеровцы оборудовали в Новом Петергофе несколько мощных оборонительных рубежей. Один из них находился в районе старинной каменной церкви. Церковь была хорошим наблюдательным пунктом. С ее колокольни просматривался весь наш плацдарм и даже Ленинград, отсюда враг корректировал огонь своих артиллерийских батарей. Наблюдательный пункт требовалось уничтожить во что бы то ни стало. Но как? Добраться к нему не позволяла местность. Между передним краем нашей обороны и противника протекала речка; место открытое, просматривается хорошо и простреливается немцами так плотно, что преодолеть это небольшое пространство невозможно было даже ночью.

Весной 1943 года решили: взорвать церковь! И взорвать старинным способом, который с успехом применялся еще в незапамятные времена, — «тихой сапой». Не зря она зовется так. Сапа — узкий подземный ход, подкоп. Копать надо тихо, без шума, в глубокой тайне от врага, прямо под его позицию, потом натаскать в ход побольше взрывчатки и рвануть...

Стали хорошенько изучать местность. Пришел приказ — копать подземный ход от Ораниенбаумского спуска (то есть от нашей позиции) прямо под опорный пункт врага. Штаб разработал проект подкопа с учетом глубины речки. Подсчитали и количество взрывчатки, необходимой, чтобы поднять гитлеровцев на воздух.

Рыть сапу начали из подвала церкви в Мартышкино. Началась упорная, изнурительная работа. Действовали лопатами, кирками, мотыгами; копали осторожно — ведь над сапой было минное поле! Землю поднимали тачками и вагонетками наверх и складывали в церкви. Соблюдали строгую маскировку, чтобы немец [240] ничего не заметил. Работали круглосуточно, в три смены, повзводно.

Когда подземный ход вплотную приблизился к речке, сапу начало затоплять. Тут уж работали по-аварийному. Воду откачивали, отливали ведрами, укрепляли стенки туннеля. Несмотря на скудный паек и тяжелые условия работы, саперы проявляли настоящий героизм, много упорства... При выполнении этого боевого задания особенно отличился старшина Василий Польский.

Целых шесть месяцев копали мы сапу, все ближе и ближе подбираясь к врагу. Несмотря на большие трудности, все-таки прокопали 350 метров туннеля. Но подрывать опорный пункт немцев так и не пришлось: в январе 1944 года началось наше наступление, и гитлеровцы были выбиты из Нового Петергофа.

Наш 295-й батальон участвовал в этом наступлении. Бойцы-саперы (в том числе и я) были посажены на броню танков вместе с пехотой. Стрелки громили немецкую пехоту, моя же задача была ясна: попадется на пути танка минное поле — снять мины, расчистить путь «тридцатьчетверке». Едем мы на танке, бой вокруг идет сильный. Танк наш стреляет на ходу, ведут огонь и гитлеровцы. Вдруг в башню танка ударяет немецкий снаряд. Рикошет, грохот, взрывной волной меня сшибло с танка наземь; как жив остался — сам не знаю...

Потом мы строили мост через реку Нарву. Мороз ударил тридцатиградусный, фашист стреляет без передышки, но переправу наладили: войска, пушки, танки пошли на запад, а с ними, конечно, и мы, саперы.

Во время наводки моста я находился в качестве связного при командире батальона Г. Е. Жгуне. Надо было срочно передать донесение на другой берег. И я, выполняя приказ, опрометью кинулся бежать по льду. Разрывы снарядов стояли впереди сплошной стеной. Взрывной волной ударило меня, очнулся от лютого холода — угодил в ледяную майну. Силы мои иссякали, чувствую, пропал! Взглянул в сторону берега, а он уж совсем близко. Вижу, бегут на помощь товарищи. Старший сержант Михаил Олейник кричит: «Держись, Борис!» Кинули мне канат, а схватить его не могу — руки свело, окоченели. Тогда Олейник бросился в прорубь, схватил меня и вытащил на берег. Так я был спасен [241] товарищем. Когда принесли меня в штаб, майор Жгун велел влить в меня стакан спирту. Закутали в тулуп, положили у печки. Проснулся я через двенадцать часов и даже не заболел.

После освобождения Нарвы и Усть-Нарвы наступление несколько замедлилось: нашему продвижению сильно мешали укрепленные врагом высоты. Здесь гитлеровцы закопали в землю танки, превратив их в доты, минировали подходы. Взять лобовой атакой эту позицию не удалось. По приказу командования наш батальон бросили в обход высот, по так называемой «дороге смерти». Эта дорога была гитлеровцами хорошо пристреляна, даже заяц не пробежит — убьют. Рота попала под сильный огонь, многие полегли на этой проклятой дороге смерти, но задачу свою батальон выполнил: зашли-таки фашистам в тыл, ударили, враг бежал. В этом бою меня опять ранило...

За проявленную в боевых действиях под Ленинградом храбрость наш батальон получил наименование Ропшинского и был награжден орденом Красной Звезды.

В дальнейшем он воевал на тартуском направлении, после освобождения Эстонии нас перебросили под Гродно; участвовал 295-й батальон и в боях на Одере.

Войну я закончил на Эльбе.