Дот у развилки
В июле 1942 года меня, офицера оперативного отдела штаба Приморской оперативной группы, вызвали к кадровикам. В частях плацдарма ощущалась острая нехватка инженерно-технических специалистов. «Куда пойдешь? — спросил начальник отдела кадров. — Вот тебе — морская пехота, а вот — 402-й полк: выбирай...»
Отдельная бригада морской пехоты — это, считан, соединение. И моряки — народ что надо, и выбирать нашему брату давали не часто...
И все же я выбрал полк: в 168-й дивизии, которой он принадлежал, у меня было много боевых друзей, соратников по тяжелейшим боям под Кингисеппом и Волосово, по нашему 3-му отдельному ударному коммунистическому полку, что сражался на Невском «пятачке». Да и в штаб группы я пришел все из той же 168-й, только из другого полка. [206]
Дивизия находилась тогда во втором эшелоне и, не жалея, как говорится, солдатского пота, форсированно строила рубежи обороны, готовясь одновременно к прорыву сильно укрепленных, глубоко эшелонированных позиций противника. Я должен был организовать постройку опорного пункта по образцу имевшихся перед нами вражеских сооружений для показательных учений войск в присутствии всех командиров частей и соединений Приморской оперативной группы.
Не стану рассказывать здесь, как все это было сделано, как прошло учение, скажу только, что нами, саперами, командующий группой генерал А. Н. Астанин остался недоволен.
— Вы чего это тут понатыкали? — спросил он, кивая на рогатки, ежи и прочие плоды нашего высокого инженерного искусства.
Командир саперной роты старший лейтенант Мазлов вытащил из планшета наставление по инженерной службе.
— Вот, товарищ командующий...
— Вы мне не наставление показывайте, — сказал генерал. — Я сам этих рогаток еще в империалистическую и гражданскую тысячи переделал. Устарело это ваше наставление. Не так надо строить, товарищи саперы. И немец не так строит. Он теперь так загораживается, что и заяц не проскочит. Понятно?
Прошел всего месяц, и я на себе почувствовал весь грозный смысл предупреждения старого солдата.
В октябре дивизию поставили в первый эшелон на участок Порожки — Большие Илики — побережье Финского залива. Мы здесь вели так называемые беспокоящие действия. Понятно, что и фашисты нас в покое не оставляли. И особенно досаждал нам один дот на развилке дорог Старый Петергоф — Большие Илики. Стоял он на взгорке небольшой котловины и господствовал над довольно широким участком нашей обороны. Пушки и пулеметы этого дота, бывало, проходу нам не давали даже на сравнительно приличном расстоянии, в глубине полковых позиций.
— Бондаренко, — сказал мне однажды командир полка Богданов, — надо саперам прихлопнуть этот колпак: артиллерия его не берет. Готовься. [207]
Саперам во все времена приходилось выполнять такие вот деликатные и опасные задания. Не случайно ведь еще Петр I в воинском уставе своем о саперах написал: «Инженерные зело потребны... при атаке или обороне... и надлежит таких иметь, которые не только фортификацию разумели и в том уже служили, но чтобы мужественны были, понеже сей чин паче других страху подвержен есть».
Саперы нашего полка за прошедшие полтора года войны тоже не одну лишь «фортификацию разумели». Пожилой обстоятельный сержант В. Л. Воробьев был со мной в памятные ноябрьские дни сорок первого в ударном штурмовом отряде на Невском «пятачке», командовал специальной блокгруппой, подорвавшей мощный вражеский дзот в деревне Арбузово. Наш силач и умелец Топчий (любил он возиться с минами) вместе с Нестеровым и другими бойцами прокладывал у знаменитой рощи «Фигурная» под Синявино путь роте коммунистического полка: делал под огнем проходы в минных полях, уничтожал огневые точки. Опытнейшим фронтовиком был и скромный, застенчивый красноармеец Вызов... Со многими из них я и встретился впервые на Невской Дубровке, когда совершенно неожиданно получил от командира 3-го коммунистического полка генерал-майора П. А. Зайцева разрешение подбирать в формируемую мною саперную роту всех, кого сочту нужным...
Старшим штурмовой группы, предназначенной для ликвидации дота, мы с заместителем командира полка А. М. Митиным, отвечавшим вместе со мной за выполнение задания, единодушно выбрали сержанта Л. Ф. Ржанова — самого лихого, пожалуй, из виденных мною на войне саперов. Он уже тогда имел два боевых ордена и несколько медалей. Красивый, статный, никогда не унывающий парень, настоящий атлет, он даже на фронте недалеко от переднего края умудрялся заниматься гимнастикой: соорудил около землянки турник и крутил по утрам «солнышко». Любил попариться в баньке, срубленной нашими саперами, песни попеть со взводом в дни отдыха (саперам после каждого задания давали дня два-три отдохнуть в ближайшем тылу). Весь полк обожал нашего сержанта, а особенно — тыловики и разведчики. [203]
Хозяйственников он «на год вперед» обеспечил шикарной мебелью, которую натаскал из разрушенных зданий в нейтральной полосе. Разведка же — и полковая и дивизионная — без нашего Ржанова ни на одно серьезное дело не ходила. Все знали, что Ржанов не только отчаянной храбрости боец, но и образцово дисциплинированный, расчетливый, зря на рожон не полезет и товарища не пустит.
Именно такой командир нужен был штурмовой группе для выполнения столь сложного задания. Трудностей же было с лихвой.
Дот себе гитлеровцы соорудили из бывшего когда-то здесь овощехранилища прочной каменной кладки, укрепив его дополнительными накатами и засыпкой землей. Гарнизон этого опорного пункта (больше взвода солдат с пушками и пулеметами) денно и нощно охранялся часовыми. Подступы к укреплению перекрывались теми самыми заграждениями, через которые «и заяц не проскочит». Главным из них был плотный деревоземляной завал, примыкавший почти к самому сооружению.
Долгие часы провели мы с Александром Михайловичем Митиным в специально для этого случая оборудованных под вершинами сосен наблюдательных пунктах, просидели в землянке над схемами, прикидывая, как взорвать этот проклятый дот, и не находили решения. Подсказал его все тот же Ржанов: сделать под преграждающим путь к доту завалом подкопы.
Дальше пошла работа. В тылах полка была сооружена близкая к «оригиналу» копия опорного пункта гитлеровцев. Особые наблюдатели минута за минутой фиксировали весь уклад жизни вражеского гарнизона: обеды, ужины, приезды начальства, маршруты и порядок смены часовых у дота. Параллельно шли усиленные тренировки всех групп, привлекаемых к участию в операции.
В ночь за трое суток до основного дела саперы проделали проходы в минных полях и там, где было можно, не рискуя раскрыть наши замыслы, в заграждениях противника прорыли подкопы.
Трое суток мы выжидали. Во все глаза следили: не наделали ли наши саперы шуму, не заметили ли немцы [209] нашей работы, не готовят ли какой-либо пакости. Но все было спокойно.
Тревожила лишь досадливо светлая ночь.
Неслышно выползла за переднюю траншею и заняла давно обговоренные позиции рота автоматчиков, чтобы прикрыть, в случае чего, наших ребят в момент отхода. Нагруженные тяжелыми мешками с гранулированным толом (с мешками куда удобнее возиться, чем с шашками да ящиками), уползли старший сержант П. Петров, красноармейцы В. Медведев, М. Ушков, Вызов. Потянулся за ними с бикфордовым и детонирующим шнуром молчаливый Воробьев. Растаяли во тьме главные исполнители дела Ржанов и Топчий. Ушел за ними выделенный для связи мой ординарец А. М. Нестеров...
Минут сорок только негромкий треск немецких осветительных ракет нарушал тишину переднего края. Митин стал нервничать. И в этот момент на бруствере перед нами тенью мелькнул Нестеров. «Все на местах, — шепнул он, — у завала».
Ржанов с Топчим сняли часового так, что он и не пикнул. И тут же началась лихорадочная работа. Саперы по одному подползали к доту, плотно прикладывали под стенку мешки со взрывчаткой, протягивали детонирующий шнур и отползали. Последними, проверив могучий заряд и проложив от него плети огнепроводной трубки, исчезли в темноте Ржанов и Воробьев. Уже за завалом, удобно устроившись в облюбованной за множество ночных экспедиций воронке, Воробьев чиркнул острым ножом по концу шнура, обнажив пороховую мякоть, и поднес спичку.
Восемьдесят килограммов тола сработали в один звук, в одно пламя...
— Сковырнули, товарищ старший лейтенант, дотец, — победно ухмыляясь, доложил Ржанов. — Потерь нет.
Что-что, а доложить с небрежной значительностью о труднейших делах он умел...
Он погиб в разведке, в ночь перед тем, как сам командир дивизии в торжественной обстановке должен был вручить ему орден Красного Знамени за уничтожение вражеского дота на развилке дорог Старый Петергоф — Большие Илики. [210] А дот фашисты так и не восстановили.
Командир полка приказал артиллеристам: долбить их так, чтобы они туда и сунуться не могли. Теперь пушкарям нашим проще простого было выполнить этот приказ.