Опираясь на опыт партии
В сентябре 1941 года мне, тогда секретарю Петроградского райкома партии, позвонил секретарь горкома ВКП(б) Я. Ф. Капустин. «Ну вот, Михаил Алексеевич, — сказал он, — ты тут все просился в армию. Раньше такой возможности не было. Сейчас есть решение бюро горкома. Завтра получишь выписку».
Так я стал бойцом Ленинградского фронта. Всех нас, мобилизованных в те дни партийных работников, подержав с неделю на Лермонтовском проспекте в резерве Политуправления фронта, наскоро обмундировали, дали каждому по винтовке и направили в одну из дивизий 55-й армии.
Как на всякого, кто воевал, первая встреча с врагом, первый бой произвели на меня сильнейшее впечатление. Мы пришли на передний край в тяжелую минуту. После нескольких неудавшихся атак смешавшиеся, потерявшие значительную часть командиров роты готовились к новому броску на видневшийся невдалеке ров, где засели фашисты. Было много раненых. И больше всего мешала обстановка нервозности...
Разрядил ее незнакомый мне комиссар, даже звания его я, к сожалению, не запомнил, только успел заметить комиссарскую звездочку на рукаве. Он был подтянут, бодр, выдержан и безукоризненно деловит. Без суеты собрал за укрытием группу бойцов, коротко, но очень толково разъяснил боевую задачу, буквально двумя-тремя фразами убедил нас в ее выполнимости, приказал подтянуться, оправить обмундирование, дал четкие указания на действия в атаке и, не оглядываясь, с возгласом «Вперед! За Родину! За Ленинград!» повел роты на сближение с врагом. И столько было неудержимости в этом броске, столько грозной силы, что ее немедленно ощутили и немцы. Беспорядочно постреляв в стремительно надвигающиеся на них цепи, они побежали. Вид же врага бегущего удесятеряет силы бойцов...
Работая потом комиссаром управления, заместителем начальника инженерных войск фронта по политической [61] части, я часто вспоминал поведение встреченного мною в бою коммуниста и не раз вымерял этим образцом и свою деятельность. Я считал и считаю делом первостепенной важности принять все меры к тому, чтобы получивший боевой приказ глубоко осознал его, поверил, что он выполним, что в содержании его — лучший из вариантов решения стоящей перед нами общей задачи.
...Первое время моей службы в Управлении инженерных войск мы с Б. В. Бычевским работали в одном кабинете. Однажды, после того как начальник инженерных войск отдал свои по обыкновению очень емкие распоряжения по готовящейся операции (Борис Владимирович редко употреблял слово «приказываю»), а я привычно задержал политработника и дал ему свои напутствия по заданию, Бычевский, дождавшись ухода этого товарища, встал и раздраженно сказал:
— Ты, Михаил Алексеевич, по-моему, здесь главный уговаривающий. Не научился еще военной краткости. Не понимаю, как можно сейчас тратить столько времени на разговоры...
— Борис Владимирович, — ответил я ему, — а ведь командир-то, похоже, тебя не до конца понял, не говорю уже, что не «прочувствовал». А спросить, наверное, боится. Вот и пойдет сейчас «уточнять» окольными путями. Как же мы потом с него спрашивать будем, если не поможем ему и задачу уяснить до конца, и настроиться на ее наилучшее исполнение?..
Спустя много лет, уже после войны, на одной из встреч организованного Бычевским нашего совета ветеранов он вдруг сам вспомнил этот давний разговор. «Знаешь, — сказал он мне, — ты, пожалуй, был прав. На всегда мы достаточно подробно разъясняли боевые задачи тем, кому приходилось их выполнять... Может, и не на все «сто процентов», а все-таки прав...»
Между прочим, не я один встретился в то время с некоторым недопониманием значения ряда «малых» форм партийно-политической работы с бойцами. Прибывший к нам с Ханко бывший комиссар 219-го полка И. А. Лейтман, участник гражданской войны, политработник с очень большим опытом, умноженным теперь в боях на легендарном полуострове, рассказывал, как [62] донимали его кое-какие начальники за «стихотворное баловство». Он в самом начале осады Ханко опубликовал в «дивизионке» публицистические стихи. Потом дивизионной газеты не стало. Полностью прекратилась доставка и других газет...
— Представить себе не можешь, — говорил Иннокентий Александрович, — как мы нуждались в правдивом печатном слове. Мало того, что сама обстановка была исключительно тяжелой, нас еще и фашисты буквально заваливали всевозможными гнусными листовками: уговаривали бойцов не верить комиссарам, грозили «полностью уничтожить», призывали бросать позиции....
Политработники, коммунисты Ханко наладили широкий выпуск боевых листков, стенгазет с конкретными призывными, мобилизующими, пропагандирующими опыт героев, разоблачающими врага материалами. Важную роль сыграл рукописный бюллетень, где делились своим опытом и предложениями политруки и командиры подразделений, комиссары и пропагандисты, секретари партийных и комсомольских организаций, агитаторы.
Все это сыграло свою важную роль в том, что врагу не удалось сломить «защитников Ханко. Поэтому я очень внимательно прислушивался ко всему, что рассказывал И. А. Лейтман.
Военным комиссаром Инженерного управления Ленинградского фронта я был назначен 3 октября 1941 года. До меня эти обязанности исполнял здесь полковой комиссар Н. А. Муха, общительный и очень энергичный человек. Николай Александрович успел уже немало повидать на этой войне: он участвовал в боях на Лужском рубеже, под Колпином, на других горячих участках. За ту неделю, которая выпала нам до его отъезда к новому месту службы, я многое почерпнул для себя из его рассказов о практической стороне деятельности комиссара управления, а также о людях инженерных войск, с которыми он меня непосредственно или заочно знакомил. Непосредственная обязанность по организации партийно-политической работы в инженерных частях и подразделениях (как и в ряде частей других родов войск) была возложена на особо созданный для [63] этой цели политический отдел спецвойск. Начальнику его функционально подчинялись комиссары и политруки наших частей и подразделений.
В те неимоверно тяжелые дни Ленинградский обком, горком партии, Военные советы фронта и армии, Краснознаменного. Балтийского флота, руководящие органы других формирований и организаций работали как единый организм.
...Как-то меня неожиданно вызвали к А. А. Кузнецову. Инженерное управление, как и весь штаб фронта, размещалось тогда в Смольном. Вхожу, представляюсь как положено: «полковой комиссар...»
— Вы, товарищ Король, — круто прерывает Кузнецов, — еще и кандидат в члены горкома партии. Чего же вы позорите горком?
Выяснилось, что Алексею Александровичу звонили из политотдела 42-й армии и жаловались, что в ее частях испытывают недостаток в... ручных фонариках. Снабжали мы ими части по норме — один на командира отделения, но фонарики нередко прикарманивали те, кому они не были положены...
— Со всеми этими непорядками разберитесь, — подытожил Кузнецов. — Но фонариками сорок вторую армию обеспечьте немедленно. И доложите сразу же.
,Заведовавший инженерным имуществом начальник отдела снабжения Н. В. Кондаков тяжко вздыхал, показывал мне бумаги с утвержденными лимитами, но ехать нам с ним на склад за фонариками, а затем, на ночь глядя, в 42-ю армию все же пришлось. Дорогой я совестил его словами, только что услышанными от А. А. Кузнецова: «Ну как командир взвода будет в такой темени читать приказ или изучать карту?..» Николай Валентинович сердито отмалчивался. Понимал он все не хуже меня...
В начале 1942 года я получил приказ А. А. Кузнецова немедленно подготовить постановление Военного совета об изготовлении понтонных парков в нужном количестве. Подготовить реальный, полностью обоснованный и согласованный со всеми ответственными за дело лицами проект столь важного документа в столь короткий срок было непросто. Сейчас и представить нельзя тяжелейшие УСЛОВИЯ, в которых работали судостроители [64] Балтийского завода и других предприятий, к чьей помощи я в ту же ночь обратился.
Рабочие сказали: сделаем. Нерешенным оставался самый болезненный вопрос — обеспечение заказа элек» троэнергией.
— Ты с ума сошел, — беспредельно устало сказал мне ведавший распределением электроэнергии секретарь горкома Я. Ф. Капустин. — Где я тебе возьму такую прорву?..
Считать ему было не нужно: он и во сне, похоже, мог ответить, куда идет каждый ватт.
— Тогда напишите мне, что столько энергии выделить не можете.
— Эх, Михаил Алексеевич, на что ты меня толкаешь...
«Нажал» А. А. Кузнецов. Он заверил по телефону Капустина, что как член Военного совета сам документ подпишет. Завизировал проект постановления заведующий промышленным отделом М. В. Басов. Появились другие подписи. Документ понесли к командующему войсками фронта и к А. А. Жданову. Утром начали изготавливать понтоны. А я стал теперь полностью ответственным за выполнение заказа. И был я не хозяйственником, не снабженцем, а партийным работником: от начала и до конца этот оперативный вопрос решался как важное партийное дело и в основном партийными методами, как и многие другие дела, к осуществлению которых мы подходили, опираясь на богатейший опыт партии в работе с людьми, на ее нерасторжимую связь с массами.
Задачи и функции партийно-политических работников менялись в то время в зависимости от выводов, которые делал Центральный Комитет на основе анализа конкретно складывающейся обстановки. Партийные работники мобилизовывали все силы и средства на отпор врагу и рядовыми политбойцами на самых опасных участках, и особоуполномоченными партии и государства по изысканию людских и материальных резервов, и вдохновителями бойцов на решительный разгром врага. Целенаправленно и последовательно использовала партия свои кадры на решающих участках.
Я хорошо помню, с каким удовлетворением не только [65] командиры, но и мы, комиссары, партийные работники, встретили Указ Президиума Верховного Совета СССР об установлении полного единоначалия в Красной Армии и упразднении института военных комиссаров. Мы хорошо понимали, что за полтора года войны к руководству частями и подразделениями пришли закаленные, умудренные опытом тяжелых боев командиры-коммунисты, которые нуждались теперь не столько в политическом руководстве со стороны комиссаров, сколько в партийно-политическом обеспечении их боевой инициативы, помощи в непосредственной работе с бойцами. Именно такими в инженерных войсках фронта стали к тому времени командиры бригад, полков, батальонов и рот.
Замечательным свидетельством такой зрелости командиров являлся бой за высоту 43,3 в районе Синявина. «Чертова высота», как называли ее. Штурм высоты инженерным батальоном — только при стечении действительно необычайных обстоятельств может быть допущено такое использование саперов и уж при непременном наличии такого боевого, сплоченного и многоопытного воинского коллектива командиров, политработников и бойцов, каким был тогда батальон И. И. Соло-махина.
Командиры там не только хорошо знали, постоянно изучали, но и тщательно подбирали людей в свой батальон.» (Помню сердитые требования некоторых начальников «привлечь, наконец, к ответственности» Ивана Ивановича Соломахина и его заместителя по политической части капитана Геннадия Александровича Тарасова за не совсем законные вызволения своих бойцов и командиров из госпиталей, из других подразделений.) Здесь всегда ценили каждого человека, дорожили друг другом.
Общий план партийно-политических мероприятий по Подготовке к взятию высоты составили замполит Тарасов и парторг батальона Никитин. В духе полнейшей деловитости прошло совместное совещание командиров подразделений и партийного актива. В работу по подготовке бойцов к штурму никому тогда еще, кроме комбата и комиссара, не известной «горки» самым активным образом включились ротные парторги. [66] Существенным моментом в партийно-политическом обеспечении предстоящей серьезной операции было решение распределить коммунистов так, чтобы они находились на всех участках, вели за собой других.
Важная роль отводилась агитаторам. Старший лейтенант Н. Н. Богаев и парторг его роты Воробьев провели со своими агитаторами два специальных занятия, где на основе имевшегося уже опыта раскрывались методы агитационной работы в боевых условиях. Рекомендовались темы бесед с бойцами. Сохранившийся экземпляр журнала Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) «Пропаганда и агитация» № 17 за 1943 год раскрывает некоторые грани опыта партийно-политической работы при подготовке и в ходе боя 106-го батальона за высоту 43,3. Там, в частности, упоминаются такие беседы: «Коммунисты идут в бой в первых рядах», «Траншейный бой», «Бой за высоту», «Повторная атака»... Проводили их не только агитаторы и парторги, но и наиболее опытные командиры (Богаев, Курочкин, Ивановский, Максимов и другие), а также бывалые бойцы. Партийные, комсомольские и общие собрания, политические информации, читки газетных материалов, встречи с рабочими блокированного города, проверки и взаимопроверки готовности к бою — все это создавало волнующую атмосферу поднимавшегося день ото дня боевого настроения.
Агитаторами, политбойцами становились не только те, кого выделяли командиры и партийная организация. Многие и сами не замечали, как становились прекрасными пропагандистами нашего великого дела.
В. П. Барановская, совсем юная, с робким и тихим голосом девушка, писарь 1-й роты, просилась в этот страшный бой, куда ее, жалея, не хотели брать. Она говорила:
— Мне девятнадцать лет. В семнадцатом году мой отец в этом возрасте был красногвардейцем. Моя мама — на Пискаревском кладбище. Я была на Лужском рубеже, где нас, беззащитных, расстреливали с самолетов. Сколько полегло там наших подруг и наших матерей! Разве же можно забыть такое? Можно ли не идти мне в бой?!
И бойцы ее понимали. Понимали они и скупую деловитую [67] речь ефрейтора Петра Форощенко, который, подав заявление о приеме в партию, на вопрос «Какие обязанности стоят перед коммунистами в дни Отечественной войны?» обстоятельно разъяснил:
— В боях с немецко-фашистскими захватчиками быть в первых рядах. Это — одно. Второе — это отлично выполнить боевой приказ командования в предстоящих боях нашего подразделения. А третье — клянусь, что в схватках с врагом оправдаю звание кандидата в члены партии!
За день до атаки в партийную организацию батальона поступило 47 заявлений: «Прошу принять кандидатом в члены ВКП(б)...» Накануне решающей ночи две трети личного состава батальона были коммунистами.
О том, как они выполнили свою святую клятву, рассказывает в этом сборнике И. И. Соломахин. Мне только хочется еще и еще раз подчеркнуть, какую огромную роль в Великой Отечественной войне сыграло поднятое страстным партийным словом из самых глубин людских сердец чувство советского патриотизма.
В конце 1942 года мне приходилось бывать в 7-м гвардейском батальоне, вместе с командованием которого мы готовили специальные группы подрывников и помощь партизанским отрядам. На переднем крае с уходящими в тыл врага людьми беседовали по душам, самыми простыми словами. И такими же простыми словами, буквально за несколько секунд до того, как раствориться в ночи, бойцы заверяли: «Не сомневайтесь, товарищ комиссар, мы свою задачу выполним».
Проводили мы митинги. И не раз меня поражало, как внимательно, с каким глубоким внутренним чувством воспринимали люди в общем-то уже не раз слышанные ими высокие слова о Родине, партии, Ленинграде, о наших славных традициях. Наверное это потому, что эти слова обнажали самую главную суть личного дела каждого.
Между прочим, было какое-то время, когда такая форма работы, как митинг, не вызывала особого энтузиазма у многих начальников. Но жизнь взяла свое. Я хорошо помню, например, как сдержанный поначалу и этом отношении Б. В. Бычевский стал и сам все чаще [69] и чаще выступать на митингах и собраниях. И выступать вдохновляюще, воодушевляюще, блестяще. Война многое сделала вновь действенным и необходимым...