Никогда не забудется

Захватив у противника Хорсен, наши десантники пошли дальше. Вскоре острова Кугхольм, Эльмхольм, Старкерн, Гуннхольм, Фуруэн, расположенные вокруг Хорсена, тоже были в их руках. Десантники вплотную подбирались к островам Стурхольм и Меен. Узенькие проливчики отделяют их от полуострова Подваландет — главной артиллерийской позиции противника.

20 августа я распрощался с артиллеристами и тоже отправился на острова. Слава десантников уже гремела по всей Балтике. Полушутя и любовно их называли «детьми капитана Гранина». Это были настоящие герои. Почетно и непросто быть комиссаром в таком отряде. Впрочем, начальник политотдела базы П. И. Власов предупредил меня, что надо прежде всего позаботиться об укреплении дисциплины. В отряде сильная партийная организация, она поможет. Секретарем там политрук Старохин.

Самое трудное было впереди. Десанты лихо брали острова. Брали отвагой, внезапными атаками, стремительностью. Теперь противник подтянул к островному району большие силы и сам перешел к атакам. Дорого обошелся нам остров Эльмхольм. И все потому, что мы не успели его укрепить. Главное сейчас в отряде — поднять всех и вся на героический труд, на создание [151] оборонительных сооружений, усилить работу по воспитанию у бойцов стойкости. Острова надо держать на крепком замке, людей беречь.

Через два часа после разговора с Власовым я был уже у причала. Мне встретился там озабоченный военинженер Н. С. Котов. Он сказал, что буксировщики не хотят брать днем плоты, а плоты — это дзоты.

В штабе базы мне говорили, что инженерная служба доставит на Хорсен шестьдесят рубленых дзотов. Отряду следовало перебросить их с Хорсена на передовые острова и там поставить. Н. С. Котов обещал каждый день направлять к нам по четыре плота. Время было дорого. Но старшина буксира объяснил, что днем на Хорсен с плотами пройти невозможно: расстреляет трехдюймовая батарея, установленная противником на Вестервике.

Я знал об этой батарее. Наш дивизион часто вел по ней огонь. Впрочем, уничтожить ее никак не удавалось. Батарея имела четыре полевые пушки на колесах. При малейшей опасности она уходила за высокую отвесную скалу, возвышавшуюся рядом с огневой позицией.

Котов ждал моего решения. Ждали и бородатые матросы в бескозырках, лихо заломленных набекрень. Они только что выписались из госпиталя и спешили в отряд.

Пользуясь данной мне властью комиссара, я решил: плоты возьмем. Будь что будет, а плоты тянуть надо. Придем на Хорсен не с пустыми руками.

Мы отошли от причала. За кормой от плотов, глубоко сидящих в воде, поднялись широкие буруны. Я вошел в рулевую рубку и спросил у старшины буксира, можно ли увеличить ход.

— Машина маломощна, — ответил он сдержанно, — больше трех узлов не даст.

Через полчаса, выйдя из заливчика и обогнув мыс Хальмхольм, мы взяли курс на остров Медэн, расположенный на полпути между Ханко и Хорсеном. Прошла еще немного, и левее по курсу открылся мыс Вестервик с высокой скалой.

Я вышел из рулевой рубки и подошел к краснофлотцам, собравшимся на корме. Узнав, что я назначен в отряд комиссаром, они поинтересовались, где теперь батальонный комиссар Данилкин. Я сказал, что он назначен комиссаром сектора береговой обороны Ханко. Последовало молчание. Мне уже говорили, что в десантном [152] отряде Данилкина любили. Невольно я подумал, что работать будет трудно. Меня совсем не знали.

— Смело идем! — воскликнул старшина с перевязанной головой.

— Концертика не миновать.

— Где ранен был?

— На Гуннхольме. «Кукушка» из автомата полоснула. Но и я в долгу не остался.

Фамилия старшины — Васильев. В отличие от многих его спутников у него не было бороды. Почему? На этот вопрос он ответил:

— Комроты Рюмшин не любит бородачей.

— Признаюсь, впервые встречаю здесь бородатых молодых людей, — сказал я. — Будто в глубокую старину заглянул.

Краснофлотцы мило улыбнулись и стали поглаживать свои бородки — черные, русые, рыжие.

— Через месяц и у вас, товарищ комиссар, будет борода, — успокоил меня один из матросов. — Как у нашего Бати.

— Помогает? — спросил я. Боец не понял моего вопроса.

— Борода помогает бить врага? Он покраснел, не зная, что ответить.

— Мы еще барону покажем, — буркнул один из бородачей. — Он еще не раз вспомнит...

— Ваши бороды?

— Наши удары.

— Тогда так: сначала ударим по барону, а потом уж отрастим бороды с лопату.

Матросы рассмеялись.

— Значит, стричь? — сказал один из них, вытаскивая из кармана маленькие ножницы.

— Стричь!

Однако ножницы пришлось снова положить в карман. Финская батарея с Вестервика открыла по буксиру огонь. Снаряды упали с большим перелетом. Чтобы укрыть бойцов от осколков, я направил их в носовой кубрик, а сам бросился к рулевому.

— Ворочай вправо — прикроемся островом Медэн!

— Вправо нельзя, там подводные камни, — спокойно ответил рулевой.

Но вот всплески от снаряда поднялись по носу, метрах в восьмидесяти. Мы попали в вилку. Хочешь не хочешь — [153] надо отворачивать вправо. Понял это и сам старшина. Судно медленно, как бы нехотя меняет курс. Плоты по инерции еще двигаются прямо. Буксирный конец слабеет, судно быстро катится вправо, подставляя борт врагу. Противник дает залп, но без поправки на изменение направления цели. Снаряды кучно ложатся за кормой. Один из них угодил в плот. Щепки от бревен летят вверх. Но буксирные концы целы, и плоты тащатся за нами. Очередной залп идет почему-то с перелетом, затем опять недолет. Между тем, обойдя подводные камни, мы медленно скрываемся за Медэном, и батарея противника, на некоторое время потеряв нас из виду, прекращает огонь.

Над морем тишина, солнце ярко светит. Из кубрика высыпали бойцы. Мы повернули на прежний курс, сбавив ход, чтобы не напороться на камни. Горбатый Медэн надежно прикрывает нас. Но через полчаса придется опять выйти на видимость Вестервика: нам нужно еще обогнуть западную оконечность острова.

— Пушкари на Вестервике отправились покурить, — говорит Васильев. — А мы тем временем проскочим к Хорсену.

Но вражеские артиллеристы ждали нашего выхода к западной оконечности Медэна. Орудия их были заряжены. Увидя буксир, они тотчас открыли огонь. Вокруг нас поднялись водяные столбы. Стрельба была интенсивной, но не очень точной. Снаряды падали то с недолетом, то с перелетом. Отворачивать буксиру было некуда, мы упорно шли по курсу, дав самый полный вперед. От близких разрывов стоял оглушительный грохот. Осколки изрешетили трубу, в нескольких местах пробили рулевую рубку. Но мы упорно ползли к Хорсену. Потом наше суденышко неожиданно вырвалось вперед и побежало легко, как молоденький жеребенок. Через минуту все стало ясным: буксирный конец перебит, плоты остались за кормой. Заводить под огнем новый трос невозможно. Подходим к причалу без плотов. Часа через два морское течение подогнало их к Хорсену.

За движением буксира с плотами наблюдала с островов добрая половина десантного отряда. К вечеру все уже знали о том, что капитан Гранин получил строгий приказ ставить дзоты на островах. В ту же ночь группа бойцов под командованием старшины второй статьи [154] Бориса Яковлевича Бархатова перегнала плоты на Эльмхольм.

Принял меня Гранин холодновато. Батальонный комиссар Данилкин нравился ему. Он был его соратником по лыжным походам в тыл противника во время войны с Финляндией. Начальник штаба капитан Ф. Г. Пивоваров тоже был в составе этого лыжного отряда моряков. Я был для Гранина совсем новым человеком. Узнав, что во время войны с Финляндией я учился в академии, Гранин ухмыльнулся в густую, черную как смоль бороду:

— Значит, академист?.. А спирт пить умеешь?

— И спирта пить не умею. Не приходилось.

За обедом капитан усиленно угощал меня неразведенным спиртом, подсовывая во второй кружке вместо воды тоже спирт. Гранину помогал подшучивать надо мной один из штабных командиров. Я обратил внимание на то, что знаков различия никто здесь почему-то не носил, кроме Пивоварова. Подтянутый, сдержанный, он был командиром высокой культуры. Пивоваров поддержал меня в первом же споре о необходимости укреплять оборону, а потом объяснил, что Гранин все сделает, и сделает хорошо, но в душе он мечтает наступать и наступать.

Рано утром я нашел людей Бориса Бархатова, перегнавших ночью плоты на Эльмхольм по приказу Гранина. В тыловой части острова за высокой скалой вокруг костра сидели бойцы. Они сушили одежду и портянки. Я поздоровался и присел к костру. Как комиссара отряда меня здесь еще не знали. Один из матросов достал из-за пазухи татарскую трубку с длинным чубуком (как она только уместилась там?), всыпал в трубку чуть ли не пачку махорки, чиркнул спичкой и раскурил. Затянулся раз и, ни слова не говоря, протянул трубку мне. Сделав глубокую затяжку, я едва не задохнулся, но кашель сдержал, а трубку передал соседу. Тот, затянувшись, крякнул от удовольствия. Трубка пошла по кругу. Каждый выражал удовольствие по-своему: кто громко чмокал губами, кто картинно закрывал глаза, кто выпускал затейливой струйкой дым изо рта, кто произносил какое-нибудь словцо. Видимо, с этой неизвестно откуда взявшейся татарской трубкой, был связан некий романтический ритуал.

Появился старшина Васильев, мой спутник по переходу [155] на Хорсен. Он обратился ко мне и приветствовал меня как комиссара. Все вскочили. Я прошел по кругу, поздоровался с каждым и сказал: «Благодарю за службу».

Невысокий, плотный старшина 2-й статьи Борис Бархатов заметил:

— Нас не за что благодарить, товарищ комиссар.

— А два плота на Эльмхольм? Разве не победа? Бархатов удивился:

— Вот если бы новый остров у противника отбили!

— Теперь надо удержать то, что отбили. Это не менее сложно, чем взять остров.

Садимся вокруг костра. Трубка снова идет по кругу. Рассказываю бойцам о сложившейся на Балтике обстановке, о тяжелых боях под Ленинградом, объясняю необходимость срочного строительства оборонительных сооружений.

— Лучше бы нам, товарищ комиссар, снова в бой... На Стурхольм!.. Капитан Гранин обещал...

— Стурхольм возьмем, а Гуннхольм потеряем, — отвечаю убежденно. — А без него и Стурхольм нам не нужен. Взяв Гуннхольм, противник поставит под удар Хорсен. Капитан Гранин вчера вечером отменил наступление на Стурхольм и Меен. И решать надо сейчас главную проблему — быстрее перегонять на остров плоты и строить дзоты. Нужны смелые плотогоны. Капитан объявил запись добровольцев.

К костру подошла группа моряков. Ножи у пояса. Окладистые бороды.

— Записываюсь первым, — сказал моряк в мичманке.

— В плотогоны, Иван Петрович? — не удержался кто-то.

— Какие плотогоны! — слукавил Щербановский. — В разведку записываюсь.

— Запишите меня, — поднялся один из бойцов. — Николай Родионов.

— И меня!..

Подошел Васильев.

— Мое отделение запишите полностью. Вот список. Кто-то громко спросил:

— Спирт для разогрева будет?

— Достанем, — ответил я не совсем уверенно. — Капитан Гранин обещал.

— Значит, будет! [156]

Вера в капитана Гранина здесь непоколебима. Я понял: все нужно проводить от имени капитана Гранина — тогда поддержка будет обеспечена. А даст ли Гранин спирт для плотогонов?

Когда я передал ему этот разговор, он немедленно позвонил снабженцу артдивизиона Сафронову, и тот через сутки доложил: спирт отправлен на Хорсен.

Военинженер 2-го ранга Н. С. Котов доставил нам еще четыре плота. Их перегнали на Гуннхольм. Там плоты разобрали и начали ставить в десантноопасных местах дзоты, прикрывая бухточки и заливчики острова.

Через несколько дней вчерне был готов план оборонительных сооружений для всех наших островов. Помогли его составить офицеры базы и сектора береговой обороны под руководством начальника оперативного отделения капитан-лейтенанта Н. И. Теумина. Вся наша группа островов вошла теперь в единый оборонительный комплекс, названный Островным оборонительным районом Ханко.

Мы с секретарем партийной организации Старохиным дневали и ночевали в подразделениях. Сентябрь и часть октября были особенно тяжелыми. Ежедневно на строительстве (работы велись под огнем) мы теряли ранеными и убитыми восемь — двенадцать бойцов. Но с каждой ночью на островах вырастало все больше и больше различных препятствий и сооружений. Для всех наших двадцати четырех станковых пулеметов мы оборудовали основные и запасные дзоты. Каркасно-засыпной двустенный дзот выдерживал прямое попадание трехдюймового снаряда. Метровое расстояние между стенками плотно забивалось камнем и землей. В местах, где возможна была высадка десантов, ставились проволочные заграждения, «ежи», мины.

Наш островной оборонительный район упорно готовился к длительным боям. В октябре на всех островах были уже глубокие траншеи, укрытия для личного состава, добротные землянки зимнего типа и даже бани. Между прочим, баня на Хорсене была «флагманской», то есть главной, с паром и всеми удобствами. Сюда попариться стали приезжать даже с Ханко. Командный пункт отряда перебрался из сырой, душной норы под скалами в сухое, удобное сооружение из дерева и камня. Там же, по соседству с пристанью, под высокими [157] скалами развернулся продпищеблок с камбузом, столовой и складами.

В сентябре наша работа по созданию на островах оборонительных сооружений серьезно осложнилась тем, что противник перешел к активным наступательным действиям.

Одной из сильных была его атака на Гуннхольм. Это произошло в ночь на 2 сентября, когда на острове было всего лишь три дзота. Но и они сыграли чрезвычайно важную роль в борьбе с вражеским десантом. К утру 2 сентября он был уничтожен вместе с плавсредствами. События на Гуннхольме преподали нам еще один наглядный урок необходимости форсирования работ по созданию комплекса оборонительных сооружений.

Столкновения с противником имели место на всех островах. Враг пытался высадиться на Фурушере, на Кугхольме, на Фуруэне. Против нас были брошены части противника, хорошо подготовленные к боевым действиям в ночных условиях. Маннергеймовцы часто применяли свой излюбленный метод скрытого подхода на катерах к нашим островам. Моторы глушились, нападающие садились за весла и бесшумно гребли. Подойдя к берегу, десантники с автоматами наготове карабкались вверх по камням. Если же наши наблюдатели обнаруживали катера, они уходили прочь. Мы тоже разработали свою систему активных боевых действий и почти каждую ночь посылали часть резервной роты куда-нибудь «пощекотать в носу у противника».

В конце сентября командовать островным районом был прислан капитан Л. М. Тудер. Гранин вернулся в 29-й артдивизион. Самые тяжелые дни на островах выпали на долю Льва Марковича Тудера, настойчивого и инициативного командира. Ушел с острова по болезни капитан Ф. Г. Пивоваров. Начальником штаба к нам прислали старшего лейтенанта А. Попика.

Обстановка под Ленинградом ухудшалась. Надо было сосредоточить все силы на главном направлении. И вот началась эвакуация гангутцев. 26 ноября мы отправили с островов две роты на Ханко.

Сутки прошли спокойно, но 27 ноября противник открыл ураганный огонь по Эльмхольму и Гуннхольму. В огромном напряжении прошла ночь. Мы ожидали высадки десанта, но ее не было. 29 ноября вечером я отправился на катере на Эльмхольм. [158]

Партгрупорг Кравчун рассказывал мне:

— Теребил, окаянный, крепко. Думали — остров перевернется. Два раза подходил разведывательный катер. Ударили из пулеметов — ушел. Восемь бойцов в строю, трое ранены. В госпиталь идти отказались. Настроение боевое. Барон бесится, а лезть к нам боится. Не знает, что вместо ста двадцати бойцов Эльмхольм защищают восемь.

Я собрал на КП весь крошечный островной гарнизон. Передо мной было шестеро бойцов. Двое находились на наблюдательных постах.

— Товарищи, мне сегодня звонил начальник политотдела базы бригадный комиссар Власов. Командование просит бойцов продержаться на островах еще трое суток.

— Есть держаться! — ответил Кравчун.

Один из бойцов добавил:

— На сколько дней нас хватит, столько и будем держаться.

Кравчун мягко возразил:

— Ну, Петя, это ты зря. Сил у нас хватит... В общем, доложите командованию, товарищ батальонный комиссар: без приказа с Эльмхольма не уйдем.

30 ноября противник продолжал «крестить» нас огнем. Вечером 1 декабря вместо обстрела противник начал радиопередачу на русском языке. Предлагал нам сдаться. Бойцы ответили яростным огнем из пулеметов. Враг, в свою очередь, открыл по всем островам интенсивный минометный и артиллерийский огонь. Опять мы с тревогой ждали атаки, но ее не было. Поздно вечером поступил сигнал с базы: снять людей и идти на Ханко.

Моряки, сражавшиеся на каменистых, выжженных огнем островах более четырех месяцев, молча грузятся на катера. За их спинами тяжелые рюкзаки с патронами, в противогазных сумках — «лимонки»...

Все эти люди — герои. Каждый пошел добровольно на трудное дело. Каждый сражался с врагом отважно и дерзко, не щадя своих сил. Многие были ранены, многие пали в боях. Но горькие потери не сломили боевого духа десантников.

Вот они уже на борту. Катера медленно отходят от причала, разворачиваются, берут курс на Ханко. Слышны глухие разрывы снарядов. Это противник продолжает бить по пустому месту... [159]