Комиссар Арсений Раскин
Срочную службу Арсений Расскин начинал на подводной лодке «Революционер». Затем он был старшиной команды на Дальнем Востоке, секретарем партийной комиссии. В 1938 году его отозвали из Военно-политической академии имени В. И. Ленина — нужны были кадры — и направили на Черное море комиссаром только что созданной бригады подводных лодок. Потом Арсению Львовичу было поручено еще более сложное и ответственное дело — перегон с Черного моря на Тихоокеанский флот группы новых тральщиков. Не успели эти корабли приткнуться к причалам Владивостока, как Расскина откомандировали опять. Теперь ему был доверен ответственный пост комиссара эскадры на Балтийском флоте.
Однажды в Смольном его принял А. А. Жданов. Секретарь ЦК партии, знакомя Расскина с условиями мирного договора с Финляндией, подошел к географической карте и указал на отмеченную алой ленточкой границу на полуострове Ханко.
— Как? Полуостров наш? — удивленно спросил Расскин, рассматривая линию, пересекавшую перешеек у Лаппвика.
— Да, Ханко нами получен в аренду на тридцать лет, — подтвердил Андрей Александрович. — Там будет [62] создана военно-морская база, которая должна оберегать вход в Финский залив...
Жданов немного помолчал и добавил:
— Мы решили назначить вас комиссаром этой базы. Вы входите в комиссию, которая должна принять полуостров Ханко от Финляндии. Вы согласны?..
Вместе с командиром базы капитаном 1-го ранга С. Ф. Белоусовым Расскин подыскивал места для расквартирования войск, строительства складов, блиндажей, оборудования огневых позиций. Через некоторое время Белоусова сменил генерал-майор С. И. Кабанов. Работы в штабе базы и в политотделе становилось больше с каждым днем. Генерал был непримирим к условностям, строго взыскивал за малейшие упущения. Ханковцы упорно вгрызались в землю. Орудия, командные пункты, узлы связи, арсеналы — все надо было сделать неуязвимым. Намечалось упрятать под скалы даже краснофлотские столовые, камбузы, медпункты, бани...
Арсений Львович домой возвращался поздно, усталый, озабоченный.
— Неужели пораньше прийти нельзя? — спрашивала жена.
— Не получается, Люда.
— А как же отпуск?
— Ты знаешь, с отпуском я еще не решил... Да и обстановка неблагоприятная.
— Но ехать когда-то надо.
— Надо, надо. Завтра, Люда, все уточню...
Но это «завтра» откладывалось и откладывалось.
Наконец Расскины собрались, выехали.
Не предполагал комиссар базы, что еще в пути он узнает о начале войны, что на Большой земле оставит неустроенную семью и поспешит назад, на Ханко.
Уже на пути с аэродрома ему бросились в глаза грозные перемены. Городок, на улицах которого еще несколько дней назад беззаботно играли дети, как бы одичал: домики покосились, многие крыши снесены, там и тут взрывной волной сорваны окна и двери.
Сергей Иванович Кабанов обрадовался возвращению Расскина.
— Как тут? — спросил комиссар, стараясь прочесть ответ в усталых глазах командира базы. [63]
— Как на войне, — генерал посуровел. — Зашевелились наши соседи. Штурмуют, а мы огрызаемся...
— Потери большие?
— Не так чтобы уж очень большие, но есть и убитые и раненые.
Подробный доклад начальника политотдела Петра Ивановича Власова о положении на передовой и моральном состоянии войск гарнизона несколько успокоил комиссара базы.
— Люди рвутся в бой. Летчики Антоненко и Бринько уже сбили первые фашистские самолеты, — говорил Власов. — На передовой появились снайперы, которые снимают с деревьев «кукушек». Многие комсомольцы подали заявления с просьбой принять их в партию...
— Очень хорошо, — задумчиво сказал Расскин. В тот же день он отправился на передовую, побывал в стрелковой бригаде Н. П. Симоняка, побеседовал с летчиками эскадрильи Л. Г. Белоусова, заглянул к артиллеристам и в дивизион катеров охраны водного района. Настроение у людей было боевое. Вызывало беспокойство лишь то, что еще не было завершено строительство оборонительных рубежей.
В политотделе был собран политсостав — моряки и армейцы. Комиссар расспрашивал их обо всем: о настроениях людей, о формах партийно-политической работы, использующихся в боевой обстановке, о результатах этой работы, о запасах продовольствия и наличии боеприпасов, о строительстве артиллерийских позиций, о рытье окопов и ходов сообщения. Как всегда, спокойно, без громких фраз комиссар давал указания. Он просил довести до каждого бойца слова генерала Кабанова: «Сегодня главное — укрепляться, строить убежища, блиндажи, пулеметные точки». Арсений Львович подчеркивал:
— Долг командира и бойца — сделать все для превращения Ханко в неприступную крепость.
Комиссар базы стал поистине душой обороны полуострова. Все его лучшие качества в полную меру проявились здесь в трудную для Родины пору. Расскин не знал покоя, усталости и страха. Его высокую, чуть сутулую фигуру в матросском бушлате видели то на островах, где наступали и оборонялись десантники, то на перешейке, то на кораблях, несших дозорную службу. Он постоянно искал новые пути повышения боевых и [64] моральных качеств войск. Базовую газету «Боевая вахта» Арсений Львович предложил переименовать в «Красный Гангут», вполне обоснованно считая, что прежнее название не отвечает задачам пропаганды в сложившейся обстановке.
Комиссар базы призвал журналистов делать газету так, чтобы каждое ее слово было острым, разящим. И «Красный Гангут» стала именно такой газетой.
Как-то вечером Расскину доложили, что на рейде стоит наш транспорт с боезапасом. Белофинны ведут по нему артиллерийский огонь. Разгрузку пришлось прекратить. Комиссар немедленно отправился в порт. Под разрывами снарядов он вбежал в блиндаж, где собрались люди, направленные на разгрузку.
— Засыпает снарядами, — смущенно пробормотал крановщик. — Работать невозможно...
— А если нужно? — резко спросил Расскин. — Ждать-то нельзя. К утру транспорт могут разбомбить.
— Да ведь как пойдешь под огнем? — мялся крановщик.
— А вот так и пойдем, — сказал комиссар и первым вышел из блиндажа. За ним последовали крановщик и все остальные краснофлотцы. Взрывоопасный груз был вывезен вовремя.
Усталый и запыленный, Арсений Львович явился на командный пункт только утром. Позже Кабанову докладывали:
— Не появись в порту Расскин, стоять бы транспорту там до утра. И неизвестно, чем бы все это кончилось...
— На то он и комиссар, — отвечал Кабанов.
Расскин рвался на самые опасные участки боевых действий. Он просил генерала отпустить его в морской десант.
— Мне надо. Я ни разу не участвовал в такой операции, — говорил Арсений Львович.
— Я тоже не участвовал, — отвечал ему на это Кабанов. — Терплю…
— Мне десант нужен как школа боевого опыта, — настаивал комиссар. — В десантах побывали почти все работники политотдела. А я не знаю ни характера подобных операций, ни особенностей партполитработы в них. Какой же я комиссар базы? Мне крайне необходимо побывать хотя бы в одном таком деле. [65]
Это прозвучало довольно убедительно, и командир базы сдался. Расскин возглавил диверсионную группу, отправившуюся на остров Моргонланд. В своем неизменном бушлате, вооруженный автоматом и гранатами, вместе с краснофлотцами прыгнул он за борт катера и в числе первых достиг острова.
Однако настоящего боя, о котором мечтал Расскин, здесь не произошло. Небольшой гарнизон Моргонланда сразу же капитулировал. Группа вернулась с пленными, и все же Расскин не был доволен вылазкой. Он мечтал о настоящем десанте.
— Не твое это дело, — гремел бас генерала. — Ты комиссар базы, а не командир взвода. У тебя под началом тридцать тысяч бойцов, а ты их готов бросить и пойти с одной ротой.
— Сергей Иванович, убеждать бойцов я должен не только словами, но и личным примером, — спокойно говорил комиссар.
— Тебя, упрямого, не убедишь, — генерал махнул рукой. — И все же имей в виду: больше в десант не пойдешь.
Командир базы не бросал слов на ветер. Когда спустя некоторое время комиссар собрался идти с десантом на остров Бенгтшер, генерал промолчал. Выход катеров был назначен на два часа. В полночь Расскин прилег немного отдохнуть, строго наказав вестовому разбудить его в половине второго, чтобы поспеть на катер, уходящий на выполнение боевого задания.
Командир базы дождался, пока измученный бессонными ночами комиссар уснул, затем отправил вестового отдыхать, запретив ему до утра появляться на флагманском командном пункте. Возле каюты, в которой спал Расскин, Кабанов поставил часового и приказал ему:
— Комиссара не будить!
Было ровно два часа, когда Арсений Львович проснулся. Он взглянул на циферблат часов, побледнел, схватил фуражку, кинулся к двери, но натолкнулся там на смущенного часового...
Десант, высаженный на остров Бенгтшер, погиб.
Арсений Львович тяжело переживал это. Он стал еще чаще бывать на островах, делая все возможное для укрепления их обороны. [66]
В конце октября 1941 года стало известно решение Верховного главнокомандования о переброске гарнизона Ханко на защиту Ленинграда.
Эвакуация была не менее сложным делом, чем оборона. Комиссар инструктировал командиров и политработников, беседовал с ответственными за посадку на корабли. Его видели то в матросских кубриках, то на местах погрузки. С его ведома политработники назначались на необычные временные должности: комиссар верхней палубы, комиссар посадки, комиссар летучего отряда прикрытия.
Кабанов и Расскин покидали опаленные скалы Ханко 2 декабря. Они неторопливо взошли на пирс, затем поднялись на борт торпедного катера. Взревели моторы. Взломав тонкую ледяную корку припая, катера взяли курс на Кронштадт. Повернувшись лицом к Гангуту, командир и комиссар долго стояли на палубе концевого катера. Они оставляли Гангут последними...
Дивизионный комиссар А. Л. Расскин в январе 1942 года был назначен комиссаром Волжской военной флотилии, а через полгода был уже на Черном море в должности начальника Политического управления флота. Море это было ему родным: в Керчи он родился, в юные годы плавал по Черноморью на каботажных судах...
26 октября 1942 года Арсений Львович погиб.
Моряки похоронили комиссара в городе Поти (в то время там находились штаб и Политуправление Черноморского флота). В городском парке стоит гранитный обелиск с портретом Арсения Львовича и судовым якорем, символизирующим верность морю и неизменную любовь к нему. [67]