Вдалеке от родных берегов
В солнечное морозное утро 25 марта 1940 года советский пассажирский самолет приземлился на гангутском аэродроме. Из кабины вышли шесть человек: три военных врача, сестра, санитарка и счетовод будущего госпиталя новой балтийской базы.
Городок был полуразрушен. Деревянные домики, приспособленные под курортные пансионаты, никак не подходили для развертывания в них стационарного лечебного учреждения.
Жестокая зима 1940 года сковала Финский залив сплошным льдом. Корабли не ходили. Ящики с медицинским оборудованием в ожидании погрузки лежали несколько недель в Кронштадтском порту.
Медицинские работники, оставив на аэродроме свои чемоданы, принялись за поиски подходящих для госпиталя зданий. Только к вечеру им удалось найти свободное помещение. Это были пять миниатюрных домиков, объединенных общим двором. Военные и гражданские организации в ту пору еще не успели занять их.
Официальное открытие военно-морского госпиталя состоялось 1 апреля. Но о приеме больных пока не могло быть и речи. Медицинский персонал, медикаменты, аппаратура, мебель находились еще на Большой земле. [36]
Тем временем большой караван судов в сопровождении ледокола «Ермак» двигался из Кронштадта к Ханко. Он вышел в начале апреля и находился в пути семнадцать дней, медленно и с большим трудом преодолевая льды. С этими кораблями прибыла новая группа медицинских работников во главе с врачами Сергеевым, Чаплей и Басюком. С ними оказалось и кое-какое медицинское имущество.
Госпиталь в тот же день развернул пятьдесят коек и начал прием больных. В городе появилась первая операционная сестра — Мария Калинина, которой пришлось принять на себя все заботы по устройству главной операционной и перевязочной. Молодая, энергичная девушка, она любила свое дело и неплохо знала его. Ей приходилось в те дни быть одновременно и сестрой, и ассистентом, и санитаркой. Калинина одинаково хорошо выполняла все эти обязанности.
В ночь на 11 июня произошло событие, о котором нельзя не упомянуть. В комнату для больных пришла вольнонаемная работница, недавно приехавшая из Ленинграда. У нее начались роды. Вскоре на Ханко родился первый советский гражданин.
Кадровый и вольнонаемный медицинский состав продолжал между тем прибывать. В июле открылось прямое железнодорожное сообщение между Ханко и Выборгом, и 2 августа с одним из первых поездов приехали через Финляндию врачи В. Я. Николаев, Н. Н. Белоголовов, А. И. Москалюк и С. И. Смирнов. Теперь на Ханко собрались представители почти всех медицинских специальностей.
В сентябре под госпиталь были заняты здания бывшей финской гимназии — довольно вместительные деревянные дома, расположенные в виде квадрата, с большим двором посредине. К тому времени госпиталь имел уже сто шестьдесят пять коек.
Строения находились в самом центре Ханко, невдалеке от залива, на окраине тенистого городского парка. Рядом с ними возвышалась скалистая гора, а на самой вершине ее — водонапорная башня. Когда началась война, эта огромная башня стала для артиллеристов противника, обстреливавших город, удобным ориентиром. [37]
Постепенно в госпитале появились рентгенокабинет, лаборатория, физиотерапевтическое оборудование. К октябрю 1940 года это было уже вполне современное клиническое учреждение с большим штатом врачей и обслуживающего персонала, с прекрасной операционной, с исключительно богатым запасом хирургических инструментов и всевозможного медицинского оборудования.
Мое назначение на Ханко состоялось в конце декабря 1940 года. В то время я служил начальником хирургического отделения либавского госпиталя.
Дорога Либава — Ленинград — Выборг — Ханко заняла более трех суток. Советский поезд пересекал территорию Финляндии два раза в неделю. На Ханко я приехал 11 января 1941 года. Крепко морозило. В обледеневших окнах низкой, занесенной снегом станции тускло мерцал электрический свет.
Впрочем, я вскоре сидел уже в теплом кабинете начальника морского госпиталя Юрия Всеволодовича Лукина. Прием был очень сердечным. Сразу исчезли и утомление после долгого пути, и чувство одиночества человека, впервые попавшего в незнакомые края.
На следующее утро я уже вышел на службу. Хирургическое отделение производило благоприятное впечатление. В операционной перевязочной висели бестеневые лампы, стены были покрыты масляной краской, полы устланы линолеумом. В палатах стояли добротные кровати с сетками. В столовой, освещенной зимним солнцем, белели накрахмаленные скатерти.
Состоялось первое знакомство с моими будущими товарищами по работе. Старший ординатор П. Т. Столбовой, как мне показалось, держал себя настороже с новым для него начальником, но постепенно между нами установились добрые отношения, и мы очень дружно работали до последних дней нашего пребывания на Ханко. Н. Н. Белоголовов, тоже старший ординатор, возглавлявший лоротделение госпиталя, был человеком остроумным, общительным. Мы сблизились довольно быстро.
Вскоре я принялся перестраивать работу отделения соответственно установкам школы А. В. Вишневского. Прежде всего дело коснулось обезболивания при операциях. Я не сторонник местной анестезии во что бы то ни [38] стало, но считаю, что около девяноста процентов операций вполне можно производить под новокаиновым обезболиванием, если, конечно, разумно и умело им пользоваться.
При лечении островоспалительных и некоторых других заболеваний видное место заняла так называемая новокаиновая блокада, терапевтический эффект которой общеизвестен.
Вначале этим нововведениям сопротивлялся П. Т. Столбовой. Чрезвычайно горячий спорщик, он не хотел признавать ни блокады, ни мази, ни местной анестезии. Однако в дальнейшем Петр Тарасович оценил новый метод и стал его горячим сторонником.
Каждую среду в госпитале проводились медицинские базовые конференции. Собирались начальники санитарных служб морских частей, ординаторы госпиталя и кое-кто из армейских врачей. Вначале они обычно слушали научный доклад на актуальную клиническую тему (например, о лечении ран, об открытом пневмотораксе, о шоке, об острой кровопотере). После доклада возникали прения. Затем начинались практические занятия по шинированию переломов, гипсовой технике, переливанию крови. Нередко войсковые врачи ассистировали при операциях.
Самым энергичным и горячим среди моих учеников был врач С. К. Бельмесов. Его часть находилась на острове Руссарэ, но он, пользуясь случайным транспортом, ежедневно преодолевал трудный путь по заливу и проводил в отделении первую половину дня. Степан Кузьмич старательно выполнял всю работу, которую я ему поручал.
С осени 1940 года до конца июня 1941-го на Ханко бесперебойно работали курсы медицинских сестер. Не зная аудитории, я шел на первые занятия с некоторым волнением. Но когда передо мной предстали немолодые женщины, вооруженные тетрадями и карандашами и полные строгого ученического внимания, мне стало легче.
Как ведущий хирург я делал общие обходы отделения три раза в неделю, привлекая к участию в них и штатных, и прикомандированных врачей. Метод обходов побуждал людей лучше работать. Ординаторы старались тщательнее следить за своими больными, чтобы в любое время быть в состоянии ответить на все возникающие [39] вопросы. Сестры кропотливо выводили температурные и пульсовые кривые и добивались полной чистоты в палатах.
В апреле госпиталь посетил начальник медико-санитарного отдела Балтийского флота бригадный врач М. Я. Кривошеин. Проверяя боевую готовность отделения, он внимательно наблюдал, как санитары носили «раненых», как сестры принимали их, как врачи условно останавливали кровотечения.
В жизни госпиталя происходили все новые перемены. Открылись физиотерапия, приемный покой. Стали работать ванны и души. Лукин мечтал о дальнейших капитальных преобразованиях.
22 июня в четыре часа утра задребезжало оконное стекло в моей комнате. Стучал шофер. Думая, что это очередной вызов на экстренную операцию, я быстро встал, умылся и вышел из дома.
На госпитальном дворе собрался уже весь командный состав. Ю. В. Лукин, немного взволнованный и бледнее обыкновенного, стоял у ворот. Я подошел к нему.
— Знаете, на этот раз, кажется, все по-настоящему, — вполголоса сказал он, щуря свои миндалевидные глаза. — Будьте на месте и проверьте готовность отделения по боевой тревоге!
Я поспешил к себе. Ординаторы, сестры и санитарки были в сборе. Никто еще не знал толком, что случилось, но тревожное предчувствие уже наложило отпечаток на лица.
Отрывочные слухи просачивались из штаба базы, из редакции газеты, из радиоузла. Вскоре все уже знали, что этой ночью немцы вероломно напали на Советский Союз. Немецкие самолеты бомбили Ригу, Либаву, Севастополь, Киев, Одессу.
Между тем на финской границе царило спокойствие.
День был уже в полном разгаре. Утомленные семичасовым ожиданием, люди молча сидели во дворе, в помещениях, на ступеньках лестниц. Некоторые дремали.
Я вышел из госпитальных ворот, чтобы купить папирос. У проходной будки дежурил вооруженный краснофлотец. На улицах стояла какая-то особенная тишина. [40]
Возле желтого каменного дома с покосившимся балконом висел репродуктор. Неожиданно из него донесся взволнованный голос, сразу приковавший к себе внимание всех, кто был поблизости. Говорил председатель Совнаркома СССР.
Стоя с потухшей папиросой в руках, я ловил слова, долетавшие из родной, далекой Москвы.
Значит, война...
В госпитале кипела работа. Шлепая босыми ногами по мокрым половицам, девушки таскали кровати, матрацы, белье, мыли полы, распаковывали ящики с перевязочным материалом.
Сестра Шура Гаврилова, накрыв последнюю кровать в изоляторе, медленно вышла в коридор. Она шаталась от бессонницы и долгой работы, но ее чёрные глаза горели решимостью. Подойдя к девушкам, устанавливавшим светомаскировку на окнах, она тихо сказала:
— Товарищи, мы не сможем участвовать в войне там, на Большой земле. Нас не отпустят отсюда, потому что здесь тоже будет война. Я предлагаю послать письма нашим отцам и братьям и сказать им, что мы будем драться до последнего вздоха. Мы напишем им, чтобы они не боялись за нас.
— Девушки, давайте проситься на передовую! Мы там принесем больше пользы, чем здесь! — воскликнула Людмила Туморина, шумно прыгая с подоконника на пол.
Желание уйти в действующие части охватило всех девушек госпиталя в первые же часы войны.
Многие настойчиво требовали отпустить их на сухопутную границу перешейка, где с часу на час ожидались боевые столкновения.
Каждый из нас испытывал обостренное чувство ответственности за судьбу своей страны, за защиту того небольшого участка земли, который она доверила нам отстаивать. [41]