В небе Заполярья
Родился в 1911 году в семье потомственных текстильщиков.
С 1933 года в армии. До войны был летчиком-инструктором в Военно-морском авиационном училище. На фронте прошел путь от рядового летчика до заместителя командира полка. Совершил 225 боевых вылетов, сбил 12 самолетов противника.
В 1950 году ушел в запас.
Член КПСС с 1930 года.
На замшелых береговых сопках Кольского залива после войны с фашистской Германией вырос новый, большой и красивый город Североморск. Недалеко от него есть небольшое селение, где на гранитном постаменте возвышается бронзовая статуя летчика со взором, устремленным в безграничную даль заполярного неба.
Это памятник человеческого бессмертия и вечной славы дважды Герою Советского Союза Борису Феоктистовичу Сафонову. Он был морским летчиком-истребителем Северного флота и воевал с фашистами в небе Заполярья в самое тяжелое время первого года войны.
Без устали, не зная страха, полный веры в правоту священной народной войны, Борис Сафонов один сражался за десятерых. Он был моим командиром, а затем совместные бои в воздухе сделали нас близкими товарищами.
Познакомился я с Борисом Сафоновым в один из октябрьских дней 1941 года, когда крытый брезентом грузовик привез нас, летчиков-добровольцев, на далекий заполярный аэродром.
С шутками и смехом один за другим выпрыгивали мы из кузова грузовика и на какое-то время застывали на [180] месте, ослепленные белизной снега. Чистый, искристый, он щедро завалил сопки и ущелья, нарядил в пышные папахи огромные валуны и кроны сосен, хрустальной вязью разукрасил ветви карликовых берез.
Плотно укатанный, отдающий синевой, снег лежал и на летном поле. Зажатый со всех сторон сопками, аэродром казался крохотным. У меня мелькнула мысль: как с такого пятачка может взлететь и сесть на него скоростной истребитель?
Но долго ломать над этим вопросом голову не пришлось. Раздался нарастающий рев авиационных моторов, и, словно из расступившихся сопок, подняв снежную бурю, на летное поле выскочили четыре остроносых истребителя.
Разогнавшись, они оторвались от снежной глади и круто пошли вверх.
Когда самолеты были уже высоко, на одном из гранитных выступов мы увидели летчика. Он тоже следил за полетом истребителей. Потом спустился по крутой, запорошенной снегом лестнице и подошел к нам. Мы сразу узнали его. Это был командир полка Борис Феоктистович Сафонов. Его портреты каждый из нас не раз встречал в газетах и журналах.
Сафонов поздоровался и пригласил всех подняться на сопку. Там находился командный пункт полка. Борис Феоктистович познакомился с каждым, расспросил о здоровье. Особенно интересовался настроением, желаниями. Будто сговорившись, мы отвечали:
— Здоровье отличное, настроение бодрое. Стремление одно: скорее встретиться с фашистами в бою.
— Ну что ж, — улыбнулся Сафонов, — могу приветствовать такое желание. Иного и не ждал. Только спешить не надо. Осмотритесь получше, привыкните к местным условиям. Здесь не юг. Сопки, бездорожье. Боеприпасы часто на оленях подвозим. Да и бои с фашистами не учебные. Погибнуть легко, а нам надо жить и побеждать...
Своим спокойным тоном, задушевностью, рассудительностью, глубоким знанием летной службы командир полка сразу же завоевал наши симпатии. Да и внешним видом располагал к себе: статный, плечистый, подтянутый, на груди — Звезда Героя, ордена. Кому не мечталось быть таким же!.. [181]
В начале октября грянули сильные морозы, подули леденящие ветры, закрутили снежные метели.
Зимняя непогода застала гитлеровцев врасплох. С их аэродромов, расположенных в Северной Норвегии и Финляндии, реже стали взлетать «юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты».
Наступила пора некоторого затишья. Это время Борис Сафонов старался использовать для углубления наших знаний и обогащения летных навыков. Свой богатый опыт он лередавал нам не только на земле, но частенько и в воздухе, непосредственно в бою.
Помню, как на разборе одного из воздушных боев Сафонов обратился к Дмитрию Реутову:
— Товарищ старший лейтенант, вы сегодня расстреляли весь боекомплект, а не сбили ни одного самолета противника. Сколько раз вы ходили в атаку?
— Два, — смущенно ответил Реутов.
— Когда в первом случае висели на хвосте у «юнкерса», с какой дистанции открыли по нему огонь?
Реутов задумался.
— Пожалуй, метров с двухсот, товарищ командир. [182]
— Во-первых, почему «пожалуй», чем вызвана такая неточность в определении дистанции стрельбы? Во-вторых, зачем же начали вести огонь с этакой дали?
— Боялся упустить фашиста...
— Сколько выпустили по нему очередей?
— Одну... длинную...
— Второй раз вам снова удалось зайти противнику в тост. И опять стреляли с большой дистанции. Так?
— Так.
— И что же в итоге?
— Промазал.
— Вот видите... А почему спешили открывать огонь?
Реутов пожал плечами. Ему было неловко перед командиром и товарищами. Видя это его состояние, Сафонов прекратил расспросы.
— Ну что ж. если вы сами не можете объяснить причины своей торопливости, придется нам разбираться вместе. С сегодняшнего дня будете моим ведомым...
Следующий боевой день начался у нас очень рано. Еще в темноте мы покинули землянки и, позавтракав, разошлись по капонирам.
Вскоре раздался сигнал боевой тревоги. Посты наблюдения за воздухом сообщили на аэродром: «Высота семь тысяч. Курс сто десять. Воздушный разведчик врага».
Борис Сафонов и его новый ведомый Реутов вылетели наперехват...
Ждать противника пришлось недолго. Двухмоторный «Юнкерс-88» летел спокойно, не изменяя высоты, скорости и курса.
— Товарищ старший лейтенант, выходите вперед, атакуйте! — приказал Сафонов. — Я вас прикрываю!
Реутов ринулся вниз. Сафонов не отрываясь последовал за ним. Из крыльев атакующего истребителя брызнули две светящиеся трассы. И обе прошли мимо цели — одна выше, другая ниже.
— Разве так стреляют? — спокойно сказал в микрофон Сафонов.
Напуганный внезапной атакой, Ю-88 начал маневрировать, пытаясь уйти. Его воздушный стрелок открыл заградительный огонь.
Самолет командира полка вырвался вперед и сразу же пристроился к хвосту «юнкерса» в необстреливаемом секторе. [183]
— Смотрите, как надо! — услышал Реутов по радио. — Дистанция пятьдесят метров, даю короткую прицельную очередь. Бью по кабине стрелка. Наблюдайте!..
Это была снайперская стрельба! Она сразу оборвала строчку вражеского пулемета. Ствол его вздернулся вверх и замер.
Приблизившись почти вплотную к «юнкерсу», Сафонов продолжал спокойно объяснять, словно это было учебное занятие:
— Нельзя успокаиваться, что у воздушного стрелка ствол пулемета смотрит вверх. Для гарантии нужно дать по нему еще одну короткую очередь. Вот так. А теперь переношу огонь на левый мотор...
«Юнкерс» загорелся. Попытка вражеского летчика сбить огонь не удалась. За самолетом потянулся густой, как деготь, дым.
— Ну а теперь опять выходите вперед вы, — приказал Сафонов ведомому. — И повторите все, что я вам сейчас показал.
Командир отвалил от «юнкерса», чтобы Реутов мог занять его место.
— Хорошо! Хорошо! — одобрил он действия летчика. — Не надо только спешить...
Реутов, поймав в прицел кабину стрелка, нажал гашетку.
— Слишком длинная, дайте очередь покороче, — раздался снова голос Сафонова. — Бейте по правому мотору.
Реутов выполнил приказание.
— Ну вот, совсем другое дело! — одобрил Сафонов.
Старший лейтенант продолжал преследовать противника, перешедшего в планирующий полет. С разных сторон бросался он на него. И до тех пор рвал короткими пулеметными очередями дюраль «юнкерса», пока тот не взорвался.
— Дело сделано, — резюмировал командир. — Пристраивайтесь ко мне — и домой!.. Поняли теперь, в чем причина вашей вчерашней неудачи?
— Да.
— Какой же вывод следует?
— Не бояться подходить к противнику поближе и бить наверняка. [184]
— Правильно!..
Прошло еще несколько дней. Из-за плохой погоды немецкие самолеты не летали. Но мы часто бывали в воздухе, неся боевое дежурство.
И вот однажды в район нашей военно-морской базы прорвался Ю-52. На перехват его снова вылетели Сафонов и Реутов. Обнаружив вражеский самолет, командир принял решение:
— Атакуем вместе! Вы справа, я слева. Бить по моторам!
Подобно молниям сверкнули огненные трассы, и вражеский разведчик окутался клубами черного дыма.
— Молодец! — не удержался от похвалы командир.
Но Реутов никак не реагировал на это. Его внимание в тот миг всецело было приковано к воздушному стрелку «юнкерса»: тот уже целился в Сафонова. Старший лейтенант чуть довернул свою машину и короткой очередью полоснул по вражескому пулеметчику...
«Юнкерс» некоторое время еще тянул, но в конце концов вынужден был приземлиться на нашей территории. Из его металлического чрева на замерзшее озеро начали выскакивать гитлеровцы.
— Товарищ командир, смотрите, сколько их там! — передал по радио Реутов. — Разбегаются, как тараканы. Хотят скрыться в сопках.
— А вот мы их загоним обратно на лед и подержим, пока не подойдут матросы, — ответил Сафонов.
Сафонов и Реутов встали в круг и, переходя в пике, короткими пулеметными очередями заставили немцев остаться на озере до тех пор, пока не показалась на лыжах группа наших моряков.
Наш командир полка был очень внимателен к каждому летчику, и особенно к нам, не имевшим еще тогда боевого опыта. Он лично познакомил всех с воздушным районом, где нам предстояло драться с фашистской авиацией. Мы облетали вместе с ним не только Кольский полуостров, но побывали и вблизи высоких обрывистых берегов Северной Норвегии, над ее сопками с темными провалами ущелий, над пенистыми порожистыми реками, над зеркальными озерами.
Северная Норвегия похожа на наше Заполярье. Мы знали, что на ее земле живут трудолюбивые люди, и сочувствовали норвежцам, оказавшимся под пятой немецко-фашистских [185] захватчиков. Каждый искренне стремился помочь им.
Но война есть война. На войне возможны всякие случаи, особенно при ударах по объектам врага с воздуха. Борис Сафонов не уставал напоминать нам, чтобы [186] мы, выполняя свои боевые задания над Северной Норвегией, старались не причинять вреда населенным пунктам и рыбакам, промышлявшим в прибрежных водах. Летчики строго выполняли указания командира и этим сохранили от разрушений многие поселки и города, спасли тысячи жизней норвежцев. И последние не оставались в долгу. Симпатии норвежского народа были на нашей стороне.
В конце зимы 1942 года невесть какими путями к нам на аэродром забрела группа морских пехотинцев-разведчиков, побывавших в Северной Норвегии. Мы по-братски встретили этих необычных гостей и почти всю ночь напролет беседовали с ними.
Много потрясающих историй рассказали тогда разведчики. Но в памяти моей сохранилась только одна — о беспримерном мужестве и трагической судьбе экипажа сбитого над Северной Норвегией советского бомбардировщика. Попытаюсь воспроизвести ее здесь так, как услышал сам.
Стояла глубокая звездная ночь. Чуткая тишина господствовала над запорошенными снегом сопками и скованными льдом озерами. В избушке, срубленной из толстых сосновых бревен, норвежский рыбак готовился ко сну. Но лечь не пришлось. Ночное безмолвие нарушила стрельба.
Набросив на плечи подбитую оленьим мехом куртку, рыбак вышел на улицу. На западе во весь небосклон полыхало зарево. Небо было перекрещено лучами прожекторов и прошито огненными пунктирами. Потом раздалось несколько приглушенных взрывов, вверх взметнулись огромные оранжевые всплески, и между сопками заметалось эхо. Норвежец понял: советские летчики бомбят фашистский аэродром...
Рыбак хотел уже вернуться в избу, когда над головой со свистом пронеслась черная тень самолета. Самолет быстро снижался. Почти у самой поверхности озера под крылом самолета вспыхнул прожектор, и тут же раздался резкий металлический скрежет.
Рыбак ожидал взрыва и невольно попятился. Но на озеро снова легла тишина.
Некоторое время норвежец размышлял, что ему делать. Самолет, несомненно, советский. Немцы, конечно, будут искать его. Значит, лучше не подходить к нему. [187]
Ну а если там раненые люди? Если они нуждаются в помощи?..
Рыбак надел лыжи и споро заскользил по звонкому насту. Когда до самолета оставалось метров пятнадцать — двадцать, раздался повелительный голос:
— Стой! Кто идет?
Рыбак замер. С трудом подбирая русские слова, крикнул в ответ:
— Я друг! Норвеге!
Наступила короткая пауза. Потом тот же голос разрешил:
— Если друг, подходи...
Норвежец приблизился к покореженному самолету. Из кабины показался летчик.
— Советэн, уходи скоро... Дойч фашист близко, — заторопил его рыбак.
— Спасибо, друг... — Летчик спрыгнул в сугроб, крепко пожал незнакомцу руку и жестами стал объяснять, что в машине еще двое раненых.
Советский авиатор и норвежец осторожно извлекли их наружу, уложили на снег. Из лыж и парашютных ранцев соорудили подобие саней и потащили через озеро к домику рыбака. Следующими рейсами привезли снятые с самолета пулеметы, патроны, радиостанцию и аварийный продуктовый бортпаек.
Оставшиеся в машине приборы привели в негодность.
Словами и жестами норвежец пояснил, что хочет пойти в поселок и посоветоваться с кем-то, куда переправить раненых.
— Пусть идет, — сказал командир экипажа. — Уверен, что это честный человек и искренне желает нам помочь...
Хозяин избы перебросил через плечо охотничье ружье, взял рюкзак и ушел. А когда возвратился, все окрест потрясала пулеметная стрельба и сухой треск автоматных очередей. У избушки шел бой. К ней, прилипшей ласточкиным гнездом под навесом гранитной скалы, подбирались, маскируясь снегом, фашистские егеря. На озере, неподалеку от советского бомбардировщика, стоял на лыжах немецкий самолет с работающим мотором.
Советские летчики стреляли редко. Видно, экономили патроны. Один пулемет строчил через окошко, другой — через дверной проем. На подступах к домику уже валялось [188] до десятка трупов. Откуда-то из-за скалы визгливый голос истошно вопил:
— Иван, здавайс!
Но экипаж сбитого бомбардировщика продолжал сопротивляться. Бой продолжался от позднего рассвета до раннего заполярного вечера. Под покровом наступившей темноты немцам удалось подползти к избе и поджечь ее. Сухие бревна вспыхнули как порох. Гитлеровцы терпеливо ждали, когда русские летчики начнут выскакивать из огня. И не дождались. Из домика никто не вышел...
Дослушав этот невеселый рассказ, Борис Феоктистович взглянул на часы и оборвал затянувшуюся беседу.
— На сегодня хватит. Всем ложиться спать. Завтрашний день не обещает быть легким...
Мы продолжали жить напряженной боевой жизнью. Вели воздушные бои, летали на прикрытие своих конвоев, непрерывно несли боевое дежурство.
Б. Ф. Сафонов к тому времени стал уже подполковником. Все мы от души радовались этому. Несмотря на то что у командира полка было много хлопот на земле, он продолжал почти ежедневно летать вместе с нами на боевые задания.
За успехи в борьбе с фашистами нашу часть наградили орденом и присвоили ей звание гвардейской. Третьим Красным Знаменем был награжден и командир полка. За надежное прикрытие с воздуха кораблей союзников Борис Сафонов и еще несколько летчиков полка были отмечены также английским орденом «Авиационный крест»...
Заканчивался первый год войны. 30 мая 1942 года выдалось на редкость хмурое утро. Сильный северный ветер гнал низкие грязно-серые облака. Баренцево море было вздыблено штормовыми волнами. По сигналу боевой тревоги с аэродрома поднялись и легли курсом на север три наших истребителя. Впереди летел Борис Сафонов, за ним — Владимир Покровский и Павел Орлов. Они и на этот раз спешили на помощь кораблям наших союзников, атакованным сорока фашистскими бомбардировщиками и торпедоносцами.
Качающиеся мачты и расстилающиеся над ними темные дымы первым увидел командир полка.
— Впереди корабли! Будьте внимательны! — как всегда спокойно, передал он по радио.
Еще минута стремительного полета — и на горизонте, [189] подсвеченном всполохами взрывов, показался весь конвой. Корабли шли, глубоко зарываясь в волны.
По частым вспышкам нетрудно было определить, что судовые зенитчики ведут ожесточенный огневой бой с «юнкерсами» и «хейнкелями».
Истребители с ходу пошли в атаку. Первым ринулся на «юнкерса» Сафонов. Дал по нему две короткие пулеметные очереди, и вражеский бомбардировщик вспыхнул, плюхнулся в волны бушующего моря.
Тем временем из облаков вывалились еще несколько немецких самолетов. Сафонов атаковал их в лоб. И вот уже второй «юнкерс», скользнув на крыло, круто пошел вниз.
Орлов и Покровский тоже успели сбить по самолету.
Сафонов настиг третьего. Вражеский стрелок хлестал из пулемета длинными очередями. Но Сафонов, словно не замечая огненных трасс, сблизился с «хейнкелём» и ударил почти в упор. Очередь прошила кабину воздушного стрелка. Ответный ливень свинца оборвался. Сафонов еще дважды нажал гашетки пулеметов и поджег самолет противника.
Потеряв пять боевых машин, фашисты отвалили от конвоя. Наши летчики начали преследовать их. Сафонов расправился еще с одним торпедоносцем. И тут его самого подстерегла роковая пулеметная очередь.
Мы тяжело переживали потерю любого из своих боевых товарищей. Но эта утрата оказалась самой горькой. Сознание не хотело мириться с ней. Просто не верилось, что такой летчик, как Борис Феоктистович Сафонов, мог погибнуть. Долго у нас в Заполярье ходили разные слухи. Одни утверждали, что Сафонова подобрали корабли конвоя. Но суда пришли в Мурманск, а нашего командира там не было. Другие говорили, что его спасла подводная лодка. Но и лодки возвращались из походов без Сафонова...
Борис Феоктистович воевал только одиннадцать месяцев, а сколько успел сделать! Им было совершено двести двадцать четыре боевых вылета. Он лично сбил двадцать пять самолетов врага и еще четырнадцать сразил в групповых воздушных боях. Такого боевого счета ни один из советских летчиков тогда еще не имел. За свои беспримерные подвиги Б. Ф. Сафонов первым из участников Великой Отечественной войны был награжден второй медалью «Золотая Звезда». [190]
Мне посчастливилось под его командованием начать свою боевую летную биографию. В сафоновском полку за короткий срок я прошел нелегкий путь от рядового пилота до командира эскадрильи. А затем и сам стал командовать прославленной авиационной частью, в которой после войны довелось служить первому в мире космонавту Юрию Алексеевичу Гагарину.
На моем личном счету двести двадцать пять боевых вылетов и двенадцать сбитых фашистских самолетов. Четыре раза пролил свою кровь. Последнее ранение оказалось невероятно тяжелым, и мне просто чудом удалось вернуться к жизни.
Этот необычный случай произошел 28 февраля 1943 года. Пролетая над Северной Норвегией, окутанной густой ночной мглой, над затемненным, без единого огонька, Киркенесом, я не думал, что совершаю свой последний боевой полет.
Мне удалось выполнить сложное задание, но когда лег на обратный курс, у меня едва-едва теплилась надежда дотянуть до родной земли. Мой истребитель, подбитый фашистскими зенитчиками, горел, а сам я истекал кровью и с каждой минутой слабел.
Но вот уже и наш аэродром. Решил садиться с ходу, с остановленным мотором. Крикнул по радио:
— Немедленно включите прожекторы!
Ответа услышать не пришлось. Раздался взрыв. Огонь добрался до бензиновых баков.
В одно мгновение я открыл замок привязных ремней. Подтянувшись, хотел перевалиться через борт, но не хватило сил преодолеть напор встречного воздуха.
«Сгораю!» — с этой мыслью поймал ручку управления и резко отклонил ее к правому борту. Самолет, еще послушный рулям, перевернулся на спину. Оказавшись вниз головой, я толкнул ручку от себя и тут же силой инерции был выброшен из кабины.
Отсчитав около сорока секунд и потеряв за это время около двух тысяч метров высоты, открыл парашют. За спиной знакомо прошелестел шелк, и последовал сильный рывок. Меня так встряхнуло, что ноги подлетели к лицу. С них сорвались унты. Потерялась и левая рукавица. В взбудораженном мозгу успела пронестись лишь одна мысль: «Спасся!» [191]
Но тут же непередаваемый ужас заставил меня сжаться в комок. Парашют оборвался. Его силовые лямки, посеченные осколками зенитных снарядов, не выдержали рывка и лопнули.
Еще около тысячи метров я падал в полном сознании, ожидая страшного удара о гранит сопок. И удар этот последовал. Мои мысли оборвались...
Сколько находился без сознания, не знаю. Очнулся от дикой боли во всем теле, захлебываясь кровью.
Вначале не понимал, что со мной, где нахожусь. Потом постепенно все стало проясняться. Вспомнил, что произошло. Не мог только понять, почему еще жив.
А спасло меня скользящее приземление по склону сопки, укрытой толстенными сугробами.
Спустя некоторое время услышал скрип снега под ногами идущего человека. Выстрелами из пистолета мне удалось привлечь его внимание. Надо мной склонился наш солдат Александр Рябов.
— Кто вы такой? Что случилось?
Я кое-как процедил сквозь слипшиеся от крови губы:
— Летчик... Командир... Разбился... Отмерзают ноги и левая рука...
Солдат не стал долго раздумывать. Несмотря на лютый мороз, сбросил с себя овчинный полушубок и завернул им мои ноги. Затем обмотал мне своим шерстяным шарфом левую руку. И, оставшись сам в одной гимнастерке, заспешил на аэродром.
Оттуда он вернулся уже с моими друзьями-летчиками. Но они впопыхах забыли захватить носилки. Опять кому-то пришлось раздеваться. Меня осторожно перекатили на второй полушубок, подняли его за края и понесли...
Главный хирург Северного флота профессор Арапов Дмитрий Алексеевич дважды оперировал меня и своими искусными руками буквально вырвал из лап смерти.
Поправившись, я продолжал еще служить в авиации Военно-Морского Флота и распрощался с ней только в 1950 году.
Давно ушла в историю навязанная нам немецкими фашистами война. Мирной жизнью живет советское Заполярье. Мирное солнце светит и над норвежским городом Киркенесом. Но мы ничего не забыли. Ни страшных лишений, ни добрых отношений с нашими северными соседями. [192]