За край родной

Родился в деревне Шебрин, Брестской области, в семье крестьянина.

В июне 1941 года из Бреста отходил на восток. Под Вязьмой ранен в бою, пленен. Бежал. С февраля 1942 года — в антифашистской группе И. В. Солейко. В 1944 году — командир партизанского отряда им. Фрунзе.

Награжден тремя орденами, в том числе одним иностранным, и тремя медалями.

Член КПСС с 1935 года.

В настоящее время работает директором зверохозяйства Брестского райпотребсоюза.

В то утро по Московской улице из Бреста устремились толпы людей. Они тревожно оглядывались на трепещущее зарево пожаров в районе крепости, прислушивались к грохоту канонады и шли, шли... Военные и гражданские, автомашины и телеги — все смешалось. Этот поток подхватил и меня, как только я выскочил из конторы райзага, где догорали служебные документы.

Фашистский стервятник на бреющем полете безнаказанно [357] кружил над дорогой и из пулемета расстреливал беззащитных людей.

Путь мой лежал мимо родного села. Там — жена и трехлетняя дочь. Стиснув зубы, прохожу, не сворачивая: зайти нет возможности. Присоединился к воинской части и сразу стал солдатом, хоть и в гражданской одежде. В Барановичах сменил костюм на гимнастерку.

С тяжелыми боями и тяжелым сердцем все дальше ухожу от родных мест. Под Вязьмой остался лежать на поле, раненый. Подошел гитлеровец и, ткнув автомат в грудь, неистово закричал:

— Коммунист?!

Попал в наскоро организованный фашистами лагерь неподалеку от Вязьмы. Рана заживала, но здоровья не прибавлялось. Одно из двух — или с риском для жизни бежать, или медленно умереть. Предпочел первое. Но за эти дни много потерял крови, ослаб настолько, что нечего было и думать пробираться через линию фронта. И я поплелся к Бресту. Шел сожженными селами и городами, видел зверства фашистов, страдания советских людей.

«А как мои, живы ли?» — тревожно билось сердце. Желание увидеть их, узнать, что творится на родине, поддерживало меня в полуторамесячных скитаниях по лесам.

Был декабрь сорок первого, когда я пришел туда, где каждый поворот дороги, каждый кустик знаком и дорог. И все-таки как-то неожиданно увидел хатенки Шебрина. Вот и моя — стоит!

Словно и не было усталости, устремляюсь к дому.

— Коленька, родной, жив! — повисает на плече жена.

— Что ж ты плачешь? — говорю ей дрожащим голосом.

— Да я от радости.

— Ну успокойся, дочка как, старики?

— Живы. Дочка, да где ты?

Тамара во все глаза смотрела на меня, заросшего, полуоборванного. Видно, с трудом узнавала.

— Кто-нибудь из капэзебовцев есть? — спросил жену, когда немножко успокоилась.

— Говорят, Солейко где-то здесь. А за тобой из полиции приходили, все допытывались, где ты. Будь осторожнее.

В ту же ночь я ушел из дому. «Солейко здесь, хорошо! — думал я. — Это испытанный боец. Двенадцать лет он провел [358] в тюрьмах. Опытный подпольщик, его надо немедленно разыскать. Но как?»

Неожиданно встретил Николая Андреевича Мирошника. Знал, что он сочувствовал КПЗБ. Разговорились. Спросил его напрямик:

— Где Солейко? Помоги наладить связь.

— Солейко знаю. Иди в Заболотье к Ивану Старосельцу.

— Как найти?

— На перекрестке стожок сена и поленница дров, дом по левую сторону. Спросишь — продаете дрова? Ответят — продаю, одну повозку.

Вечером иду на явку. Свежий снежок под лунным светом отливает синевой. И луна в небе, и заснеженные ели, и поскрипывание снега под ногами — от всего веет таким уютом и покоем, что не хочется верить в войну. Но мне надо найти стожок сена и поленницу дров, не забыть пароль, — это война, и от нее не скроешься, не увильнешь.

Нужный дом нашел быстро. Вхожу, спрашиваю о дровах. Хозяин ответил.

— Значит, попал, куда нужно, — облегченно вздохнул я.

— Да уж видать так, — ответил в тон мне Староселец.

— Позовите Солейко.

Хозяин молча накинул полушубок. Ждать пришлось недолго. Вошел Солейко.

— Николай Андреевич! — горячо приветствовал он меня. — Рад тебя видеть живым и здоровым. Рассказывай, где был, что видал...

Беседа затянулась, мы поведали друг другу о пережитом. Обменялись мнениями по поводу создания Государственного Комитета Обороны, о том, что Центральный Комитет партии призывает народ, оказавшийся на оккупированной территории, развертывать партизанскую борьбу. Солейко оживился, глаза загорелись.

— Надо активнее браться за это дело, — сказал он. — Думаю, что нужно создать ячейки, которые будут вести пропаганду среди населения, подыскивать верных людей и, пожалуй, не менее важное — собирать оружие...

В деревнях Шебрин, Ямно, Заболотье, Закий, Каменица-Жировецкая возникли антифашистские ячейки. Председателем районного антифашистского комитета был избран Иван Васильевич Солейко. [359]

В Шебрине наш связной достал радиоприемник. В Каменице-Жировецкой разгромили немецкий пост и захватили пишущую машинку. Теперь наша группа могла не только принимать, но и распространять среди населения сводки Совинформбюро. В доме Цыбульского, в Заболотье, принимали вести с Большой земли, печатали на машинке и распространяли в деревнях.

Наша партизанская группа росла. К нам примкнули два летчика, оставшиеся в силу обстоятельств в тылу врага, Михаил и Сергей, которые до этого жили в деревне Закий. Пришли танкист Анатолий Захарович Козлов, поэт Николай Артемович Засим, бывший член КПЗБ Алексей Семенович Куприянюк и многие другие.

Летом 1942 года обстановка сложилась так, что надо было своих людей, членов антифашистских групп, уводить в леса. Как сделать, чтобы не пострадали семьи? Решили идти на хитрость.

Владимир Иванович Стельмашук работал секретарем антифашистской ячейки в деревне Заболотье. В свои двадцать лет он был хорошим организатором, и скоро вся молодежь, вовлеченная в ячейку, активно собирала оружие и рвалась в бой. Они накопили целый арсенал — 5 автоматов, 4 ручных пулемета, 30 винтовок.

Группа приняла участие в разгроме немецкого гарнизона — лесничества Каменная, Брестского района.

Теперь Володе надо было уходить в лес.

По договоренности с нами, он у себя в доме повесил портрет Гитлера, плакаты оккупантов, приказы. Приходим к нему.

— Так, Стельмашук, в прислужники записался, портрет Гитлера повесил, шкура! — кто-то бросился, сорвал портрет и плакаты, растоптал.

— Да как вы смеете! — «возмутился» Владимир и полез на нас с кулаками. — Это бандитизм, не позволю!

— Не позволишь! Взять его, ребята, расстреляем у первой же осины...

Завязалась свалка. Насажали друг другу синяков взаправдашних. Вся эта сцена происходила при посторонних. Володю мы увели, а его отцу шепнули, чтобы сбегал в полицию. Утром прикатили гитлеровцы, полицаи. Они бережно разглаживали портрет своего фюрера, хвалили парня. [360]

А Володя в партизанском отряде готовился к новым операциям.

В деревню Бернады пришли под видом полиции. Возглавлял группу партизан Солейко. Одетый в форму немецкого офицера Владимир Стельмашук требует старосту.

— Ты что ж, сукин сын, укрываешь советских, сам на виселицу захотел? — кричит Солейко.

«Офицер» бормочет:

— Руссиш швайн.

— Виноват, господин офицер, — залепетал староста. Лоб его покрылся испариной, губы дрожали. — Я всех знаю, покажу.

— Веди!

Староста повел по хатам, указывая, где живут преданные Советской власти люди, а мы их «арестовывали». Под конец «офицер» распорядился:

— Пан староста с сыном сам доставит меня, не могу доверяться этим быдлам.

Староста с готовностью согласился. И только когда выехали за околицу и подводы повернули в лес, он понял, что попался.

15 человек ушли с нами, они принесли 14 ручных пулеметов и одну винтовку.

Так собралось нас человек 50–60. В ходе мелких стычек с немцами и полицией обогащались опытом партизанской борьбы. Иногда этот опыт приобретался дорогой ценой.

Установили связь с Брестом через Сушко. Подпольщики сообщили, что в деревне Скорбичи у жителей имеется оружие, и передали нам списки лиц.

Группой в десять человек ночью идем в деревню. Путь не близкий, а уже с вечера пошел дождь. Проходим Закий — дождь льет, миновали Ямно, Задворцы, подходим к Черни, а дождь все льет. До Скорбичей километров 8, а уже наступил рассвет. Промокшие до нитки, расположились в кустах у Черни на дневку.

Дождь перестал, но к кустам нельзя прикоснуться: с веток окатывает холодный душ. Не отдохнули, а еще больше устали. Вечером снова в путь. Приходим в Скорбичи. В один дом, в другой, третий. Никто ни о каком оружии слыхать не слыхал и знать не знает.

Тут только мы сообразили, какую оплошность допустили, [361] придя без пароля. Деревню всполошили, а уходим ни с чем.

К утру добрались до деревни Бердычи, облюбовали сарай на окраине, решили день отдохнуть. Да не тут-то было. Не успели осмотреться, как неподалеку послышалась стрельба. Смотрим, большая группа немцев и полицаев медленно приближается к сараю.

У нас разнобой — одни говорят: надо стрелять, другие — воздержаться. Мы в сарае, как в западне. Тем временем фашисты рассыпались цепью и стали окружать нас. Что делать? Решили уходить. Выбегаем из сарая и, отстреливаясь, отходим к лесу. Враг, почуяв легкую добычу, усилил огонь. Упал, сраженный пулей, Куприянюк. Мы бежим. Что-то горячее хлестнуло меня по ноге, споткнулся. Ранен! Отполз в сторонку. Кругом стрельба. Ребята не дают полицаям развернуться.

Но вот стрельба стала стихать. Гляжу — прямо на тот куст, где я укрылся, идут двое. Подпустил вплотную и полоснул из автомата. Оба замертво рухнули. Спешно ухожу с этого места. Затаился. Теперь, думаю, пролежать бы до вечера, а там уйду. Один полицай прошел мимо, не заметил. К вечеру нога разболелась. Кое-как дополз до деревни Мощенка, там постучал к Федору Токуну.

— Николай Андреевич?! Ты что, ранен?

— Ранен, брат, помогай.

— Давай устрою в сарай. В дом нельзя, сам знаешь, за это расстрел, а в сарай ты и сам мог прийти, — захлопотал Токун.

В сарае он сделал мне перевязку.

— Теперь найди наших ребят, они меня в лес увезут.

— Не беспокойся, все сделаю, — сказал Федор, уходя. Скоро пришли Родион и Игнат Антонюки. Похоронили.

Куприянюка. Токун запряг свою лошадь, и мы двинулись. Впереди Родион с ружьем, я с автоматом на повозке, Игнат с самозарядной винтовкой и Мефодий Гудым с пистолетом в руках — сзади. Так мы благополучно добрались до базы. Только через три месяца я вернулся в строй.

Эта вылазка многому нас научила. Тем более, что после того боя гитлеровцы нагрянули в наше село Шебрин, арестовали моего отца — Андрея Антоновича, и еще тринадцать человек. Всех их фашисты расстреляли в брестской тюрьме. [362]

Постепенно мы расширяли свои действия: сжигали немецкие имения, совершали налеты на полицейские участки. Все чаще летели под откос вражеские эшелоны. Особенно отличалась диверсионная группа взвода Володи Стельмашука. На ее счету было 17 эшелонов, пущенных под откос.

Осенью 1942 года гитлеровцы усилили облавы, почти каждый день прочесывали леса. Некоторые у нас стали подумывать, чтобы уйти на восток, другие предлагали рассредоточиться мелкими группами. Но в Старосельском лесу располагался боевой отряд во главе с Сергеем Шикановым.

Совместно с партизанами этого отряда в октябре 1942 года мы пустили под откос эшелон, уничтожали мосты, телефонно-телеграфную связь.

Весной 1943 года партизанское движение приобретает новый размах. Уже в феврале к нам в отряд влилось до 200 человек молодежи.

Усиливаются наши удары по коммуникациям. На участке Каменная — Закрутин вновь идет под откос эшелон с живой силой противника. 7 вагонов разбиты вдребезги.

Но и враг стал хитрей. Если раньше поезда ходили на больших скоростях и летели под откос, как говорится, любо-дорого посмотреть, то теперь стали двигаться медленнее и впереди паровоза — площадка. Изменили тактику и мы. Мина не рвется, когда на нее наезжает площадка. Но вот наезжает паровоз, подрывник дергает за шнур — взрыв, и паровоз летит под откос.

В апреле 1943 года наша группа объединилась с отрядом Шиканова под его командованием. 28 апреля разгромили имение Воляного, забрали скот, хлеб и увезли в лес. Разбили спиртзавод в Атечине.

Шиканов распорядился:

— Товарищи, мы захватили три бочки спирта. Зная это, гитлеровцы, возможно, решат, что Первое мая будем отмечать с чаркой, и предпримут облаву.

Предположение командира полностью оправдалось. Взбешенные нашими дерзкими налетами в предпраздничные дни, гитлеровцы Первого мая начали облаву. Как только разведка донесла, что немцы перешли в наступление, мы заняли круговую оборону.

— Подпустить как можно ближе, чтобы бить наверняка, без команды не стрелять, — потребовал Шиканов. [363]

Фашисты, ободренные нашим молчанием, шли во весь рост, почти не остерегаясь. Слышим их говор. Вот они подошли так близко, что, казалось, можно различить цвет их глаз. Нервы напряглись до предела. И тут раздался чуть глуховатый, но твердый голос Шиканова:

— Огонь!

Загремели выстрелы, затрещали пулеметные и автоматные очереди. Ошеломленные внезапным ударом, потеряв 15 убитыми, гитлеровцы бежали.

В этом бою погиб начальник разведки отряда Михаил Никитович Чернак.

Мы снялись и ушли по направлению Борисовского леса. Назавтра гитлеровцы вновь окружили нашу прежнюю стоянку. Почти целый день они в неистовой злобе вели огонь по партизанским землянкам. Только под вечер поняли, что били по пустому месту.

Летом сорок третьего года на базе шикановского отряда была создана Старосельская бригада, в которую входил и отряд им. Фрунзе. Много славных дел совершили бойцы отряда; 15 лучших их них награждены орденами, 250 отмечены медалями.

Литературная запись С. Маслюкова [364]