На партизанских тропах
В июне 1941 года — лейтенант. Участник боев на границе. Оказавшись с ротой в окружении, принимает решение перейти к действиям партизанскими методами.
Награжден орденом Красного Знамени и тремя медалями.
Член КПСС.
В настоящее время живет и работает в Ружанах, Брестской области.
Еще в школе я мечтал стать военным. И когда в феврале 1940 года в петлицы гимнастерки мне прикрепили по два новеньких кубика, подумал, что мечта начинает осуществляться. Нравилась дисциплина, жизнь по уставам, и теперь казалось, что ничто не препятствует мне добиться успеха на военном поприще. Не знал я тогда и не думал, что уже через год с лишним жизнь все перевернет, переиначит.
В 125-м стрелковом полку, куда я прибыл, мне [329] сразу дали пулеметную роту. Радостно было сознавать, что доверили подразделение, но это требовало от меня большой энергии и труда. Дни летели незаметно. В октябре 1940 года рота участвовала на общевойсковых маневрах. Мы успешно выполнили задачу, и командир наградил меня именными часами.
В 1940 году как специалист-пулеметчик участвовал в рекогносцировке границы от Высокое до станции Кодень. И вот в мае 1941 года командир дивизии полковник М. А. Папсуй-Шапко вызвал меня на совещание.
— На границе будем проводить дополнительные работы: предстоит сделать пулеметные гнезда, дзоты, окопы...
В это время требовательно затрещал телефон. Полковник поднял трубку. Он слушал и лицо его мрачнело.
Положив трубку, Папсуй-Шапко встал и взволнованно заходил по комнате:
— С поста ВНОС сообщили, что опять два самолета нарушили границу. — Потом, остановившись, внимательно посмотрел на всех нас и сказал, отчеканивая каждое слово: — Да, товарищи командиры, война может начаться в любую минуту — вот сейчас, завтра, послезавтра, в любой день и час. Мы должны выполнить работу на границе в возможно короткий срок!..
На другой день проехали по границе, еще раз посмотрели, что где делать. В укрепрайон были выведены подразделения 125-го стрелкового полка, в том числе и моя рота.
Числа 20 мая получил приказ выехать с ротой на полигон в Южный городок для проведения боевых стрельб из станковых пулеметов. Начальником сборов пулеметчиков был назначен майор Семен Капитонович Дородных{52}, командир 84-го стрелкового полка.
На этот раз на полигоне были все три пулеметные роты 125-го стрелкового полка. Мы занимались обычной боевой подготовкой, но в каждой роте держали по три боекомплекта на пулемет, а все офицеры имели при себе топографические карты.
В городе я жил на квартире вместе с начальником боепитания техником-интендантом 2-го ранга Федором Ивановичем Шмелевым, моим хорошим другом. Мы всем делились [330] между собой. Однажды, примерно за неделю до войны, он огорошил меня:
— Сергей, придется боеприпасы сдать на склад.
— Ты что, очумел?!
— Нет, выполняю приказ. Вот, полюбуйся, — Федя показал мне распоряжение штаба дивизии.
— Пусть сдают, а я не буду.
— Смотри, тебе видней. Я тебе как другу говорю, а так — пойдешь к командиру полка.
Проходит день, второй. Креплюсь, не сдаю боеприпасы. Вызывает меня командир полка.
— Ты почему не выполняешь распоряжение штаба дивизии?
— А у меня свой комбат есть, командир полка, они прикажут — сдам, — схитрил я в ответ.
— Ну, ты без дипломатии, — смягчился командир. — Чтобы сегодня боеприпасы были сданы. Об исполнении доложить.
— Есть!
Боеприпасы сдали, а вместе с этим сдали и топокарты.
В субботу, 21 июня, я приказал старшине получить на роту две тысячи патронов к понедельнику на очередные стрельбы.
На заре 22 июня под грохот канонады, освещенные заревом пожарищ в крепости, мы простились с Федей, и каждый ушел своей дорогой в войну — он через крепость, а я через Брест...
На восточной окраине Бреста у Кобринского моста я остановил полуторку и приказал ехать на полигон. Едем. А в голове мысли одна тревожнее другой. В районе крепости зарево, оттуда доносится непрерывный зловещий гул. Там некоторые из моих командиров. Сумеют ли они пройти на полигон, к своей роте? Рота! А у нее всего две тысячи патронов. Что это для пулеметчиков! Капля в море.
Не заметил, как машина выскочила на Суворовский мост. Навстречу танки. Видимо, 22-я танковая вытягивается. Но что это на танках? Так это же патронные ящики! Выскакиваю и машины и прямо к головному танку. В открытой башне стоит командир, направляет движение колонны. Сразу не разобрал, кто по званию, показалось подполковник. [331]
— Товарищ подполковник... — представляюсь. — У вас, я вижу, на машинах патронные ящики.
— Короче!
— На полигоне пулеметная рота без патронов.
— Товарищи, поможем пулеметчикам. Сбросьте на машину 10 ящиков.
30 тысяч патронов! Порядок.
— Ну, жми, друг, на всю железку! — говорю водителю.
Благополучно проскочили Южный городок, по которому немцы вели массированный артогонь.
В роте потерь не было, если не считать раненого ездового. Приказал немедленно набивать ленты. Почти одновременно прибыли командиры 1-го взвода лейтенант Алексей Иванович Алексеев и 2-го — младший лейтенант Григорий Данилович Клинотин. Но опасения мои оправдались: из крепости не прибыли замполит младший политрук Иван Аксенович Троян и командир 3-го взвода лейтенант Петр Иванович Давыдов. В первую и вторую роты вообще никто из комсостава не пришел. Оказавшись старшим по службе, вызвал к себе помкомвзводов и старшин рот.
В это время артполк на мехтяге выходил с полигона. Я к командиру:
— Дайте патронов.
— Откуда у нас патроны, у нас снаряды.
— Хорошо, скажите, что нам делать. У меня три роты.
— Ты роты подчинил?
— Да, но не ясна обстановка и какова задача, тоже не знаю.
— Занимай оборону. Прикроешь наш отход. Как только пушки вытянем на огневые, дадим по фашистам огоньку.
Так и сделали. Часов в восемь появился майор Дородных. Я несказанно обрадовался. Доложил ему обстановку. Выслушав меня, майор приказал:
— Две роты направь к Бульковскому мосту и прикажи там сосредоточиться. Сам с ротой отходи в район Красного Двора. Справа у тебя — Мухавец, за ним второй батальон 84-го стрелкового полка. Твоя задача — занять оборону и огнем прикрыть отход наших частей. Все ясно?
— Ясно.
— Действуй!
Мы вышли в район Красного Двора. Здесь оказались [332] удобные позиции, оставшиеся еще со времен первой мировой войны. Приспособили их. А скоро и вступили в бой с передовыми подразделениями противника. Почти целый день удерживали мы свой рубеж, прикрывая отход частей. Но где же обещанный артиллеристами огонек, почему молчат пушки?
Перед вечером майор Дородных приказал:
— По Московскому шоссе беспрерывно идут войска. Будем отходить через Шебринский лес.
Снялись с позиций. В это время к нам подошла группа пограничников. Они рассказали, что немцы уже в Бресте. А из крепости все время доносится гул канонады.
Подходим к деревне Франополь. По обочинам дороги лежат разбитые орудия, тягачи. Так вот почему молчали пушки! Полк не успел занять огневые позиции.
В Шебринском лесу к нам присоединилось человек 70 артиллеристов, связистов.
При выходе из лесу нарвались на немецкие части. Завязался бой. Фашисты бросили против нас танки и бронетранспортеры. Пришлось отойти в лес. Темнеет. Бойцы расположились на отдых.
Но летняя ночь коротка, отдыхать особенно некогда. Хотел ночью перейти Московское шоссе, однако замысел осуществить не удалось. Мы укрылись в Бульковском лесу. Утром вновь встретился с Дородных. Посоветовавшись, решили провести разведку в направлении Стриганец — Радваничи и выйти в Старосельский лес, оттуда через болота на Пинск. Возможно, удастся соединиться со своими.
В ночь на 24 июля благополучно перешли в Старосельский лес. К этому времени у нас собралось 286 человек. Тут были и танкисты, и связисты, и артиллеристы, и пограничники — словом, воины самых разных родов войск.
В Старосельском лесу я встретил Николая Кулишека из деревни Старое Село. Ему было лет под 70.
— Папаша, не знаешь ли, как выйти на Влодавское шоссе лесом? — спросил я его.
— Как не знать, сынок. Да только ведь по шаши герман идет.
— Проведи, папаша.
Ночью вышли к шоссе. Оно действительно оказалось забито вражескими войсками. Мы пытались проскочить, но [333] были обнаружены. Завязался бой. Он был не в нашу пользу, и вновь пришлось вернуться в Старосельский лес.
— Что будем делать, Семен Капитонович? — обратился я к Дородных.
— Да, трудное положение, — ответил он раздумчиво. — Что-то надо делать.
— Чтобы двигаться дальше, нужны боеприпасы — у нас их нет. А идти так, как есть, значит, терять людей.
Дородных не ответил.
Над лесом сгущались сумерки, повеяло прохладой. Настороженно шумела листва и надоедливо пищали комары. Каждый из нас, видимо, думал о своем. Я думал о том, что из троих командиров-пулеметчиков осталось нас двое: Клинотин погиб в первый же день в бою у Бульковского моста, а ведь скоро немцев должны погнать на запад, и он уже не увидит нашей победы.
— Семен Капитонович, не может быть, чтобы наши далеко отступили, а? Как вы думаете?
— Не должны.
— Вы знаете, у меня есть мысль. Всей нашей группе перейти к партизанским методам борьбы, а когда наши войска начнут наступать, будем наносить удары по фашистам с тыла.
— А ведь дело говоришь, Сергей. Только вот что... — Дородных задумался. Он не знал, где его полк, что с ним. На лбу резко залегла складка. Может быть, впервые я заметил, что он как-то заметно сдал за эти дни, постарел. — Людей кормить надо, где возьмешь продовольствие?
— Свяжемся с местным населением, помогут.
— Местное население разное бывает.
— Подавляющее большинство — это наши, преданные Советской власти люди. Установим связь с советскими и партийными работниками... — Чем больше я говорил, тем больше сам загорался этой идеей. — Мы на своей земле, среди своих. Это у немца будет гореть земля под ногами. Я считаю, надо объявить наше решение отряду.
— Ну что ж, действуй, — одобрил Дородных.
На широкой поляне построили всех людей.
— Товарищи, отныне наша группа объявляется партизанским отрядом, — обратился я ко всем. Кое-кто выразил удивление, а кое-кто и прямое неудовлетворение. — Вот что, [334] друзья, кто согласен, останется, кто хочет, может пробираться к линии фронта. — Про себя подумал, что те, которые останутся, будут надежным ядром отряда.
— А что будем делать? — спросили из рядов.
— Будем бить фашиста! — с заметным казахским акцентом крикнул Нурум Сыдыков.
— Бить!.. Чем? Палкой? Тоже — вояка.
— Моя не хуже вояка, чем ты! — огрызнулся Нурум.
— Тише, товарищи, — успокаиваю спорщиков. — Думаю, что прежде всего свяжемся с местным населением и займемся сбором оружия и боеприпасов, а потом... — Правду сказать, я и сам еще не представлял себе четко, что потом. Ни я и никто другой из нас не знали особенностей партизанской войны. Одно было ясно — будем бороться.
— Согласны!
— Это дело! — раздались голоса.
— Конечно, дело, наш лейтенант — командиром... — услышал я Нурума Сыдыкова, который что-то доказывал своему соседу. Но так и не понял, что он хотел сказать.
Так в ночь с 24 на 25 июня 1941 года был создан партизанский отряд.
Расходились споря, бурно обсуждая свое решение. А я подумал, что такие, как Нурум Сыдыков — я его хорошо знал, это был примерный боец из моей роты, — как Леонид Зеленин — пограничник, родом из-под Курска, и многие другие будут надежной опорой. Так оно потом и оказалось.
Назавтра выяснилось, что ночью несколько человек ушло. Было ясно, что только активные, энергичные действия могут удержать людей, дисциплинировать их.
Отбираю группу, с которой идем в Старое Село.
— Товарищи, — говорю бойцам, — в деревне вести себя достойно. Надо помнить: местное население — наша опора.
— Понятно, товарищ командир, не подведем, — ответили бойцы.
Глядя на них, понял, что это не просто слова, в них выражена верность долгу, понимание обстановки.
Пошли. Высланная вперед разведка донесла, что немцев в селе нет. Ребята разошлись по дворам. Мы были уверены, что жители покормят и дадут продуктов для товарищей. Я зашел в хату посреди села. В избе у русской печки суетилась молодая женщина, напротив, на широкой лавке вдоль [335] стены, сидел заросший бородой черноволосый мужчина. Он сумрачно окинул меня взглядом и отвернулся.
— Здравствуйте, — приветствовал я нелюбезных хозяев. В ответ они что-то буркнули невнятное.
— Разрешите сесть.
— Чего спрашивать, места хватает, садись, — указал мне мужчина на лавку.
От такого приема, скажу откровенно, я растерялся. С чего начинать, о чем говорить с этим человеком, который даже смотреть не хотел. Кто он? Что за человек? Но вот он повернулся ко мне.
— Что ж, лейтенант, уходите? — и во взгляде я прочел не злобу и даже не осуждение — прочел сожаление. Вот оно что! — воспрянул я духом.
— Да вот мы... — замялся я, искоса поглядев на женщину.
Незнакомец, видно, понял, обратился к ней:
— Слышь, сестра, сходи позови Бориса.
Как только за его сестрой захлопнулась дверь, он быстро представился.
— Чернак я, Михаил Никитович, председатель сельсовета. Говори, что хотел сказать.
— Остаемся мы. Ну, группа нас, военных, моя рота, пограничники со мной и другие.
— Подожди, как остаетесь, где остаетесь, говори толком, — оживился Михаил Никитович.
— Да в лесу же остаемся, будем воевать партизанскими методами. Только вот трудно с продовольствием, боеприпасами.
— Так это же здорово, дружище, чего ты сразу не сказал. Мы вас всем обеспечим. Да и сами вольемся в ваш отряд. Сам понимаешь, лейтенант, нам тут, в селе, долго не просидеть. Старые подпольщики, советские работники — все в лес уйдем.
В это время пришел Борис Чернак, Яков Кухта, а вскоре в хату зашел еще один мужчина.
— Это наш учитель Николай Швайко, член КПЗБ, — представил его Михаил Никитович. — Во времена буржуазной Польши как политический 12 лет сидел в тюрьме.
Мы быстро нашли общий язык. Договорились, что встречаемся у маяка в Старосельском лесу. [336]
Вечером дозорные услышали тарахтенье повозок.
— Товарищ лейтенант, какие-то подводы едут.
— Много?
— Не видно пока.
— Пусть приблизятся, может Чернак. Он, по-моему, мужик надежный.
Мы затаились. Подводы подъехали вплотную.
— Тпру! — остановил первый. — Михаил Никитович, должно быть тут, а ребят что-то не видать.
— Мы здесь, товарищи, — вышел я, убедившись, что это как раз те, кого мы ждали.
Подошел Чернак.
— Принимай, лейтенант, поддержку. Четыре подводы с продуктами и 15 человек — депутаты тут, счетовод наш колхозный Данила Манец — все к тебе.
— Спасибо, Михаил Никитович. Теперь живем.
Посовещались, посоветовались, все обсудили.
А в первых числах июля мы установили связь с активом деревень Франополь, Озяты, Антоново, Радваничи.
Однако в самом отряде у нас пока не все ладилось. Группа была разношерстная, многие друг друга не знали, и некоторые стали уходить. Те, что стремились перейти линию фронта, уходили на восток. Но были и просто неустойчивые. Недели через две-три осталось 86 человек — пулеметчики моей роты и пограничники. Но они явились тем ядром, которое скоро вновь стало обрастать, пополняться новыми людьми.
Особенно радостной была встреча с Александром Федоровичем Селивоником. С ним я познакомился еще в 1940 году, когда находился на укрепрайоне. Александр Федорович работал тогда в Радваничском сельсовете. Теперь Александр Федорович свел меня со своим братом Иваном Федоровичем и секретарем Камениц-Жировецкого сельсовета Николаем Носиком.
Через месяц мы себя чувствовали так, как будто долгие годы жили среди местного населения.
Это был период становления отряда. Прежде всего мы обзавелись несколькими радиоприемниками. Записывали сводки Совинформбюро и размножали их. Михаил Чернак принимал меры для обеспечения отряда боеприпасами. Их возили из Брестских фортов, а из 8-го форта шли прямо [337] обозы с винтовками, пулеметами, патронами, гранатами. Неоценимую помощь оказали в этом Надя Бобкова, Феня Тронкина и другие. Особо о Галине Николаевне Костенко из Черниговской области. Жена офицера 125-го стрелкового полка, она поселилась в деревне Черняны и была нашей разведчицей. Это была женщина необыкновенной красоты. Немцы так и вились вокруг нее, где бы она ни появлялась. Однажды произошел такой случай. Галина Николаевна несла чемодан, наполненный гранатами. Вдруг на одной из улиц к ней подходит немецкий офицер. Сердце ее упало, но она берет себя в руки, улыбается.
— Гутен таг, э... как это... здравствуйте, по-русски, — остановил ее офицер. — Я хочу задайт один вопрос.
Галя поставила чемодан, чтобы не заметил фашист, что тяжело, да и дух перевести.
— Здравствуйте, — ответила она, сияя улыбкой.
— Почему такой красивый фрейлейн несет чемодан, э... как это...
— Сама.
— Да, да, сама, — осклабился офицер, довольный. — Давайт ихь помогу.
— Ой, нет! Что вы, что вы! Он не тяжелый. — Галя схватила чемодан.
— Найн, я буду помогайт, — настойчиво повторил гестаповец, берясь за ручку чемодана.
Делать нечего. Гале пришлось уступить. И офицер добросовестно тащил чемодан, не подозревая, что несет гранаты партизанам. Нес до самого поселка Тришин, где Галя, наконец, смогла отделаться от не в меру любезного провожатого.
В августе 1942 года отважная разведчица была расстреляна фашистами вместе со 120 другими советскими людьми. Похоронена в деревне Малиновка, Чернявского сельсовета.
В июне — сентябре 1941 года мы продолжали пополнять запасы боеприпасов. Каждый день приносил новые связи, расширял наши возможности. В августе 1941 года мне стало известно, что в Старое Село прибыл бывший польский осадник пан Кенсицкий. Я его хорошо знал до войны по Бресту. С его дочкой дружил Федя Шмелев, и мне довелось не раз бывать в гостях у Кенсицкого. И вот решаю попробовать [338] восстановить связи, могут пригодиться. Иду в село. Вызываю к себе пана. Войдя в хату, гость остановился в изумлении.
— Сергей Сергеевич, какими судьбами!
— Судьба у нас, советских, одна — бороться с врагом.
— Помилуйте, я думал, что вы давно ушли на восток. Сергей Сергеевич, мне вас жаль, погибнете. Прошу вас, поезжайте в Варшаву. Там вы будете в безопасности, у меня там брат фабрикант. Вы не верьте немцам, война не скоро кончится.
— А почему сами не едете в Варшаву?
— Тут мое имение, я — хозяин. А вам дело предлагаю, поезжайте, я все устрою.
— Спасибо за заботу, только мне это не подходит. Вот вы говорите, война будет большой, долгой. Так что ж, по-вашему, один в Варшаву, другой в Париж, а третий к бабе на печку? Нет. Мы все, независимо — русский, поляк, белорус — все должны объединить силы в борьбе против общего врага.
— Это так, конечно...
— А раз так, я вам предлагаю, пан Кенсицкий, — вы будете в имении, но только не хозяином, а нашим управляющим...
Этот честный поляк-патриот два года был нашим связным. Через него мы знали многое, что делается в полиции, гестапо, их замыслы. Кенсицкий связал меня с другими польскими гражданами — Юздепским, Сухоцким, Вуйциком.
Зимой 1943 года гестапо схватило пана Кенсицкого, и он был расстрелян в брестской тюрьме.
В последних числах октября 1941 года наша разведка задержала пять человек. Оборванные, заросшие, изможденные, они едва держались на ногах.
Знакомлюсь. Старший из них называет себя:
— Полковой комиссар Чепиженко, начальник политотдела Брестского укрепрайона.
Гляжу на него и думаю, что слышал такую фамилию до войны.
Но так ли, нет ли — еще не все ясно. Видимо, Чепиженко прочел в моем взгляде сомнение или недоверие, и он сказал:
— Что так смотришь, лейтенант? Не верится? — Он [339] вперил в меня свой острый взгляд, словно сам хотел вначале удостовериться — можно ли мне рассказать все, что думает, что волнует его. — Да, брат, такие дела. Вот какая она, война! Враг жесток и неумолим. И каждый, кто способен носить оружие, должен встать в строй бойцов. Я, к сожалению, в первый же день был тяжело ранен и попал в плен. Четыре месяца пропало. 25 октября мы, тринадцать человек, бежали из лагеря по теплофикационной сети в Южном городке. До тебя добрался. Отдохнем и на восток, к фронту. Буду бороться, пока в груди бьется сердце.
— Что ж, батя, я вам верю. И потому предлагаю: оставайтесь у нас, вместе будем бить фашистскую сволочь.
— Спасибо за честь, лейтенант, только мое место там, на фронте.
Некоторое время комиссар жил в отряде. Набирался сил, готовясь к походу на восток.
Однажды он пошел в Старое Село. Но туда внезапно нагрянула полиция и схватила Чепиженко. Связные немедленно доложили об этом.
Посылаю ребят по разным дорогам — перехватить полицию и во что бы то ни стало освободить комиссара. На дорогу, что шла от села к хутору Мельники, вышел отважный комсомолец Николай Алексиевич{53}. Вскоре он увидел повозку, на которой в сопровождении коменданта везли Чепиженко.
Николай выскочил из кустов. Направив пистолет на коменданта, он нажал на спуск. Но выстрела не последовало. Осечка! Волнуясь, Николай стал перезаряжать пистолет, но комендант выбил оружие из рук партизана. Тогда Николай свалил коменданта в канаву. На помощь подоспел Чепиженко, и скоро все было кончено.
Алексиевич, радостный и счастливый, вместе с Чепиженко вернулся в отряд.
Во второй половине ноября полковой комиссар Чепиженко ушел на восток, намереваясь перейти линию фронта.
К осени 1941 года наш отряд обрел силу, а в последующий год мы нанесли удары по гарнизонам немцев и их прислужников — полицаев в Ракитнице, Озятах, Радваничах, Великорите, Малорите, Чернянах, Мокранах, Ратно, [340] Камень-Каширском, Новоселках. Особенно запомнился разгром гарнизона в деревне Ходосы.
За околицей деревни, на отшибе, у самого шоссе стоял домик, который гитлеровцы превратили в укрепленную точку. Небольшой участок вокруг дома обнесли колючей проволокой в два кола. Внутри ходил часовой. В сторону шоссе оскалились тупыми носами пулеметов амбразуры дзота, а ночью прожектора освещали все подступы к укреплению.
Гарнизон его насчитывал свыше сорока человек. И подобраться к нему никак невозможно. А уничтожить надо. Сидит тот гарнизон, что болячка на носу.
Недели две готовились к операции. Провели тщательную разведку. Выяснилось, что в 13 часов гитлеровцы обедают, а затем отдыхают. Это и было самым удобным временем.
Однажды на рассвете наша группа в 30 человек пробралась в густые заросли лозняка метрах в 150–200 от вражеского логова. Мы терпеливо стали ждать. Время тянулось мучительно медленно. А тут еще соловей всю душу вымотал своим заливистым щелканьем и пересвистом.
Солнце взошло и словно остановилось на месте, казалось, этому дню не будет конца. Успокаивало лишь то, что у немцев все идет своим чередом — ничего они не подозревают. Рядом по шоссе время от времени проходят одиночные машины.
Наконец у наших подконтрольных прозвучал сигнал обеда, а скоро шумное оживление сменилось тишиной — наступил час отдыха. Я с тревогой посматриваю на проселочную дорогу — она пуста. Проходит минут пятнадцать. Теперь уже вся группа с нетерпением смотрит на дорогу, кое-кто начинает нервничать.
Наконец на обочине шоссе показались двое в крестьянской одежде с корзинками в руках. Они неторопливо приближались. Наши!
— Хальт! — останавливает их часовой.
— Шнапс — е? На курку менять будем. — Из корзин заманчиво торчали петушиные головы.
— О-о! Шнапс — е. Давай, давай курка, — оживился немец, открывая дверь ограды.
Вот наши уже внутри двора. Наступают решительные минуты. [341]
— Приготовиться! — поднимаю всю группу.
Один из тех, что вошли в ограду, быстро достает из рукава пистолет, в упор стреляет в часового. Тот падает. Петухи с криком летят прочь, а хлопцы выхватывают из корзин гранаты, забрасывают в окна, в амбразуры дзота. Взрывы, крики, дым! Мы буквально подлетаем к ограде, к дому и завершаем разгром.
Все 42 фашиста уничтожены на месте. Захватив 10 ручных пулеметов, два станковых и более 100 тысяч патронов, подожгли бензоколонку, дом и благополучно вернулись на свою базу.
И снова бои и походы — разгром вражеской автоколонны из 40 машин под Ратно; уничтожение полицай-президента Берлина, проезжавшего по нашей земле; подрывы вражеских эшелонов; бои с карателями.
20 января 1942 года в Старом Селе трое храбрецов Василий Курилов, Николай Онуфриюк и неизвестный до последней капли крови сражались против 48 гитлеровцев.
Четыре героя из крепости, славные разведчики во главе с моим заместителем Алексеем Букликовым, вступили в неравный бой в деревне Торы. На требование фашистов сдаваться они отвечали огнем. В бессильной злобе гитлеровцы подожгли дом, но партизанские автоматы продолжали строчить.
— Смерть фашизму! — донеслось из пылающего дома в тот момент, когда рушилась крыша.
19 сентября 1942 года. В бою с карателями был тяжело ранен в голову старшина отряда Роман Березин. Фашисты захватили его, привели в чувство.
— Кто командир?
— Я! Стреляйте, гады!
Не выдержав гордого взгляда партизана, они бросили его в яму, вырытую под развесистой грушей, накрыли палаткой и расстреляли.
Жители Старого Села помнят, как, стоя около могилы героя-партизана, обер-лейтенант поучал своих солдат:
— Вот вам наглядный пример мужества и стойкости.
Много наших славных ребят погибло в этой борьбе. Отдал жизнь за Родину лихой начальник разведки Михаил Никитович Чернак. Его имя стал носить наш отряд. Смертью храбрых пал Леонид Петрович Зеленин. В застенках [342] гестапо в августе сорок второго года был замучен Петр Иванович Полежаев — лейтенант из 333-го стрелкового полка.
Проходят годы... Трое нас осталось из тех, кто в тот памятный вечер построился на опушке леса и до конца шел партизанскими тропами.
И теперь, когда встречаюсь в Бресте с отважным Нурумом Сыдыковым или в Кобрине с Александром Солодким, мы с чувством глубокого уважения вспоминаем своих боевых товарищей.
Литературная запись С. Маслюкова [343]