С присягой в сердце

В июне 1941 года — воентехник второго ранга, командир транспортной роты 44-го танкового полка 22-й танковой дивизии. Война застала в Южном городке Бреста. 29 июня 1941 года, будучи тяжелораненым и контуженым, попал в плен. Освобожден из плена 26 апреля 1945 года.

В настоящее время живет и работает в городе Фрунзе, Киргизской ССР.

Разные источники свидетельствовали о приближении грозного события. Подсобным хозяйством нашей дивизии заведовал некто Грушецкий. Однажды нам зачитали примечательное письмо, в котором, в частности, говорилось: «Шепните пану Грушецкому, если он сохранит тракторы и машины, как возвращусь, награжу... Скажите хлопам, я скоро вернусь и всем головы посрываю». Так писал в мае 1941 года бывший хозяин Брестской лесопилки. [201]

Однажды произошел такой случай. В наш подъезд, где на втором этаже жил генерал Пуганов, зашел человек. В это время я с лейтенантами Павлом Козиным и Дмитрием Хрулевым как раз оказался здесь, и нам этот человек показался подозрительным. Мы задержали неизвестного и отправили в особый отдел.

И что же! При обыске у него нашли холодное оружие, план размещения квартир. Квартира генерала была отмечена крестиком. На допросе диверсант признался, что он имел задание заложить взрывчатку в подвале дома.

С этого времени у квартиры генерала на ночь выставлялся пост.

А из штаба округа продолжали идти распоряжения: «Не поддаваться провокациям и соблюдать спокойствие...» «Германия не нападет, не нарушит договора...»

Я с 21 июня находился в очередном отпуске, на завтра у меня был заказан билет на поезд Брест — Москва. Вечером, возвращаясь домой с концерта самодеятельности, мы с женой строили планы поездки.

Дома, в кроватке, раскинув ручонки, спал наш Славик, ему только исполнилось полтора года, собирались показать его бабушке. Жена долго суетилась, чем-то гремела, готовясь к отъезду. Я было уже задремал.

— Ваня, Ваня! Ты только послушай, что это? — слышу сквозь сон испуганный голос жены и мгновенно вскакиваю. В открытое настежь окно ворвался густой, рокочущий гул множества моторов, похожий на гул самолетов, летящих на большой высоте. Спустя некоторое время все стихло. Потушив свет, улеглась спать и жена. Конечно, в ту минуту просто невероятно было допустить мысль, что это фашистские стервятники понесли смерть на мирно спавшие города дорогой Родины.

Жуткое пробуждение ожидало нас. Отовсюду неслись дикие, неистовые крики перепуганных насмерть женщин и детей.

— Ползи в подвал! — кричу бившейся в истерике жене. Сам, схватив на руки малютку, ползком, натыкаясь на чемоданы, пробираюсь в коридор, а там — бегом в подвал.

Возвратившись, схватил охапку какой-то одежды и опять — в подвал: жена и ребенок были совсем раздеты. Откуда-то сверху неслись жалобные крики: [202]

— Люди, помогите! Спасите!

Вбегаю на второй этаж. Квартира генерала. Прямо в спальне разорвался снаряд. По счастливой случайности никто не пострадал. Дернув дверь, я увидел поспешно одевающегося генерала.

— Товарищ генерал, живы! Что же произошло? — кричу я, не зная, что говорить дальше.

— Семью в подвал! Сами в полк! — резко бросил он, одевая пистолет. — Это война, страшная и беспощадная! В рамки конфликта теперь не уложиться...

Прибежал в штаб. Там уже было еще несколько командиров. Но никого не было из холостяков, проживавших в гостинице. Оказалось, что они были кем-то закрыты снаружи. Не имея возможности выйти, командиры выбрасывали в окна свои постели и выпрыгивали на них. Некоторые, не попав на матрац, ломали ноги.

Скоро основной огонь враг перенес на казармы и боевые парки, а жилые дома теперь подвергались минометному обстрелу.

В полку увидел страшную картину: сотни людей лежали в разных позах убитые и раненые, многие из них, истекая кровью, просили о помощи. Собрав всех в местах, где можно было скрыться от огня, приступили к эвакуации раненых и стали выводить материальную часть. Все производилось под непрекращающимся обстрелом. Транспортные машины моей роты выводить не понадобилось. Они догорали, стоя на подпорках. По приказу командира полка вступил в командование сборной танковой ротой, потому что прежний штатный состав восстановить было невозможно.

Внезапно обстрел прекратился. Рассеялся едкий дым. Снова запахла цветущая, присыпанная пылью акация. С ее запахом смешивался запах гари, крови. С тех пор я ненавижу акацию, она всегда напоминает мне кошмар первых часов войны.

События разворачивались с необыкновенной быстротой. Разгорались пожары в Волынке, Вульке, Пугачево и Бресте. Оправившись от неожиданности и внезапности, части дивизии в предбоевых порядках выходили на сборные пункты. К восточной окраине Пугачево стекались пешие. Некоторые несли детей, вели раненых.

У моста через Мухавец в районе Брест-Полесский стояли [203] насмерть герои из роты лейтенанта Н. И. Пономарева. Очевидцы потом рассказывали, что там остались сожженные танки вместе с экипажами, а вокруг них трупы вражеских мотоциклистов, перевернутые орудия с убитой прислугой.

Около полудня подразделения отходили в район Жабинки. Переправа по мосту через Мухавец была сопряжена с большим риском. Как пишет в своих воспоминаниях старший лейтенант Е. Ф. Анищенков, здесь настоящий подвиг совершил старшина Иван Петров. К мосту подошли цистерны с горючим. Противник ведет огонь. Генерал Пуганов на ходу собрал командиров.

— Кто поведет цистерны?

Вперед вышел старшина Петров.

— Я поведу.

Петров сел в первую машину и на большой скорости повел ее на мост. Враг усилил огонь, но машины продолжали идти. Скоро они вышли из-под огня. И тут мы увидели, что кабина машины, которую вел старшина, вся изрешечена. Петров с трудом выбрался из нее. Он получил 6 ранений. Командир дивизии тут же объявил Петрову благодарность.

— Вы заслуживаете высокой награды, — сказал он герою, — и будете представлены к ней.

Наш отход прикрывала группа танков под командованием воентехника первого ранга М. К. Емельянова.

Моя рота заняла позиции в районе березовой рощи. Здесь появился человек в военной форме. Он интересовался, где сейчас 393-й дивизион артиллерии. Эта часть стояла в крепости, и я потребовал, чтобы он предъявил красноармейскую книжку. Неизвестный полез в карман и выронил патрон для сигнального пистолета.

— Руки вверх! — крикнул я, но он бросился в кусты. Очередь из автомата догнала его...

С рассветом на восток потянулись эскадрильи бомбардировщиков. Огня по ним мы не открывали, так как у нас были слабые зенитные средства, да и не хотели обнаруживать себя. На Брест выслали разведку, которая вскоре вернулась и доложила о продвижении большой танковой колонны и мотоциклистов. Разведку осуществил младший воентехник Михаил Косоплеткин. Ему удалось обстрелять группу гитлеровцев и взять одного. У пленного обнаружили оперативные карты, в том числе Минска, приказ Гитлера [204] от 22 июня и личные письма. Он назвался обер-лейтенантом Ф. из 135-го пехотного полка, а затем сказал:

— Гитлер швайн.

— А ты кто? — спросили у него, но он молча поводил белесыми бровями, бессмысленно улыбаясь.

Из донесения Косоплеткина стало известно, что враг бросил против нас около сотни танков и полк пехоты. Генерал Пуганов собрал командный состав, до командира взвода включительно, на совещание.

— Товарищи, наш долг, пока есть хоть один снаряд и капля горючего, сражаться за Родину. Задержим врага хоть на час — приблизим победу. Будьте готовы ко всему, возможно, к самому худшему. Но даже смерть во имя Родины — славная!

Моя рота, вернее неполный взвод, в составе 4 машин, получила задачу оборонять от просочившейся в тыл вражеской пехоты машины штаба, политотдела дивизии и остатки тылов.

Бой был скоротечный, на встречных курсах и на открытой, ровной местности. В нем наши бойцы и командиры проявили чудеса храбрости, выдержки и хладнокровия. Особенно отличился командир роты лейтенант Михаил Рыльский{40}. По приказу генерала Пуганова он с четырьмя танками прикрывал отход дивизии из района Жабинки. Но к вечеру получил приказ присоединиться к основным силам в районе аэродрома, где к этому времени уже гремел бой. Рыльский с ходу обстрелял два бронетранспортера и четыре танка, на которых сверху были красно-белые полотнища (для опознавания с воздуха). Танк Рыльского был подбит. Михаил вскочил на корму проходящей двадцатьшестерки, застучал по башне. Люк открылся, и он прыгнул в него. В танке сидел начальник штаба полка майор Сенкевич{41}. Он дал Рыльскому место у пушки. Впереди были видны два танка. Сенкевич, заряжая, говорил:

— Не волнуйся, Миша.

Рыльский выстрелил.

— Молодец, — похвалил Сенкевич. — Хорошо подбил одного. Давай второго... [205]

Накал боя нарастал. И здесь произошло непоправимое. Когда танки устремились на врага, на тылы дивизии налетели «юнкерсы». Загорелись штабные машины, и среди них автобус, в котором хранилась часть спасенных документов, денежный ящик и святыня части — боевое знамя. Туда, к автобусу, бросились люди. Кажется, это были старший лейтенант Кречетов{42}, Юсаненко{43} и капитан Полховченко. Но было уже поздно. Машины — в огне, а рядом весь обгоревший младший лейтенант. Из-под его горящего обмундирования на груди виднелись только остатки знамени...

Так бились, а если надо, погибали советские танкисты за Родину. [206]