Горячие сердца
В июне 1941 года — полковник. С первого дня войны участвует в боях на различных фронтах.
Награжден пятью орденами и семью медалями.
Член КПСС с 1925 года.
Ныне Н. Г. Белов — генерал-майор авиации в отставке, живет в Москве.
В сентябре 1940 года в Кобрине я принял 10-ю смешанную авиадивизию.
Она еще только формировалась. Несмотря на это, к лету 1941 года все части добились хороших показателей в индивидуальной технике пилотирования, групповой слетанности, полетах в сложных метеорологических условиях, а также в огневой и штурманской подготовке.
Но если личный состав дивизии был подготовлен [167] к боевым действиям, то этого нельзя сказать о материальной части. Летно-тактические данные самолетов устарели, огневая мощь не соответствовала современным требованиям.
На участке дивизии планировалось подготовить новые аэродромы с бетонированными взлетно-посадочными полосами. Все они должны были войти в строй в июле — августе. К этому же времени предполагалось закончить перевооружение и освоить самолеты новых марок. Такие машины начали поступать в дивизию. Так, в мае 123-й истребительный авиационный полк (ИАП) получил 20 самолетов ЯК-1, 39-й бомбардировочный (БАП) — 5 машин ПЕ-2. А к середине июня в 74-м штурмовом полку (ШАП) появились два новеньких ИЛ-2. Соседняя дивизия передала в 33-й истребительный полк два МИГ-1.
Однако тренировочные полеты на поступивших машинах не производились, так как для них не было отпущено высокооктанового горючего.
Но главное было не в этом. Переучивание летного состава на новые самолеты планировалось проводить централизованным порядком. В частях делать это категорически воспрещалось.
В июне мы направили технический состав на заводы для изучения материальной части. Командированных из 74-го штурмового полка война застала на вокзале в Бресте.
Летный состав должен был ехать на переучивание в июле — августе. А пока учебно-боевая подготовка продолжалась на старых самолетах.
Полки дивизии к этому времени были выведены в лагеря при своих аэродромах. 74-й штурмовой полк — на полевой аэродром, в 4–5 километрах от границы.
20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С. А. Худякова с приказом командующего ВВС округа: «Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать».
Сразу же приказ командующего был передан в части. Командиры полков получили и мой приказ: «Самолеты рассредоточить за границей аэродрома, там же вырыть щели для укрытия личного состава. Личный состав из расположения лагеря не отпускать». [168]
О приказе командующего ВВС округа я доложил командующему 4-й армии генералу Коробкову, который мне ответил:
— Я такого приказа не имею.
В этот же день я зашел к члену Военного Совета дивизионному комиссару Шлыкову{27}.
— Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа — привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.
— Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: «Разрешаем перевести лишь часть госпиталя». Так что ставить этот вопрос бесполезно.
Начальник штаба армии полковник Сандалов встретил меня вопросом:
— Ну как, сегодня много нарушений воздушного пространства?
— Больше, чем вчера.
— Сбивать надо.
— Леонид Михайлович, вы не хуже меня знаете, что открывать огонь по немецким самолетам запрещено. Нам приказано: нарушителей воздушного пространства заставлять садиться на нашей территории. Немецкие летчики знают об этом и на сигналы наших летчиков «идите на посадку» не обращают никакого внимания. Больше того, сегодня на высоте 5 000 метров МЕ-110 на сигнал капитана Савченко ответил пулеметной очередью, правда, промахнулся. Савченко дал ответную очередь. Немецкий самолет задымил и со снижением ушел на свою территорию.
Я рассказал полковнику Сандалову о беседе с членом Военного Совета.
— Думаешь, один ты печешься о семьях командного состава? Некоторые даже в округ писали, но, кроме неприятностей, ничего не имеют.
21 июня часов в 10 я вылетел в 74-й штурмовой полк майора Васильева, который вместе с 33-м истребительным полком базировался на аэродроме в Пружанах, проверить, [169] как устроился полк в лагерях. В 16 часов перелетел на аэродром в 123-й истребительный полк майора Бориса Николаевича Сурина. Там планировал провести совещание с командирами полков.
На аэродроме меня уже ждал начальник штаба дивизии полковник Федульев.
— Получена новая шифровка. Приказ о приведении частей в боевую готовность и запрещении отпусков — отменяется. Частям заниматься по плану боевой подготовки.
— Как так? — удивился. — Ничего не пойму.
— Ну что ж, нет худа без добра. В воскресенье проведем спортивные соревнования. А то мы было отменили их. В 33-м истребительном полку все подготовлено.
— Нет, Семен Иванович! Давайте эту шифровку пока не будем доводить. Пусть все остается по-старому, да и не хочется вызывать спортсменов из частей. Кроме того, я обещал быть в Пинске в 39-м бомбардировочном полку, майор Захарычев проводит открытие лагерей.
После совещания я разрешил полеты на «яке» моему заместителю полковнику Бондаренко и командиру полка майору Сурину.
Это были отличные летчики, и им по праву доверено совершить первые полеты на новой машине.
Весь 123-й высыпал к летному полю. Здесь же были командиры полков.
Вот заработал мотор, и машина взмыла ввысь. Она стремительно набирала высоту.
— Это да!
— Скорость, дай бог! — восхищались летчики.
— Жаль, Савченко нет, все сидит в своей засаде, — посочувствовал кто-то.
— Ему бы такую машину, уж немец не ушел бы.
— Машина что надо, — сказал, возвратись, Бондаренко. — Послушная, легка в управлении.
— Да, но не для такого аэродрома, — заключил Сурин. — Взлетная полоса мала.
Все мы присоединились к их мнению.
— Товарищи, вы свободны, — отпустил я командиров полков. — Сам останусь у Сурина, посмотрю, как он тут устроился.
Нас обступили летчики и техники. [170]
— Что в мире слышно, как немец?
— Немец как немец.
— А почему фашисты ничего на западе не предпринимают?
— Ну, это далеко, — перебил кто-то спрашивающего. — Ты спроси, почему наш полк приведен в состояние боевой готовности, когда только что сообщение ТАСС было, будто никакой угрозы со стороны Германии для нас нет.
— Чем черт не шутит, когда бог спит, — пытался отшутиться я. Но летчики не такой народ, от которого можно отделаться шуткой. — А вообще, товарищи, приказ есть приказ и обсуждению не подлежит.
Поздно вечером я пытался поговорить по ВЧ с командующим или начальником штаба ВВС округа относительно сегодняшнего приказа. Но там, кроме дежурного, никого не оказалось.
В штабе дивизии дежурный диспетчер доложил, что все в порядке, во второй половине дня нарушений воздушного пространства не наблюдалось.
— Ну, есть! В случае чего, немедленно звоните. Пойду. Дома заждались наверно.
— Товарищ полковник, вас поздравить можно с дочкой, — сказал, улыбаясь, диспетчер.
— Спасибо. Жена вчера выписалась из роддома.
Дома не спали.
— Хорошо, что пришел, ничего не могу сделать. Ребята совсем не слушаются.
— Папа! А у нас маленькая, — бросились ко мне дочурка и сынишка. — Ты посмотри, посмотри на нее.
Наконец, ребята угомонились. Жена собрала ужин. Я только что сел за стол, как вдруг раздался телефонный звонок.
— Николай Георгиевич, — услышал я голос полковника Сандалова. — Командующий просит зайти сейчас к нему.
По выработавшейся привычке взглянул на часы — 24.00. «Странно, до сего дня командующий меня к себе ночью не вызывал. Видимо, произошло что-то особенное».
Жена посмотрела на меня и, научившись за долгую совместную жизнь понимать без слов, спросила:
— Будить детей, собираться?
— Нет, пока не надо. В случае чего позвоню. [171]
Но позвонить так и не пришлось.
Генерал Коробков был один.
— Получен приказ привести штабы в боевую готовность, — сказал он.
— В таком случае я подниму дивизию по тревоге.
— Не паникуйте, — остановил меня командующий. — Я уже хотел поднять одну дивизию, но командующий округом запретил это делать.
— Я командую авиадивизией, да еще пограничной, и не собираюсь спрашивать ни у кого разрешения. Имею право в любое время части дивизии поднять по тревоге.
Надо было более подробно узнать обстановку, и я заглянул к начальнику штаба.
— Только что от командующего, — сказал я и передал Сандалову свой разговор. — Леонид Михайлович, введи в обстановку.
— Мы вызвали всех командиров штаба. Сейчас направляю своих представителей в соединения. Что касается твоей дивизии, то ты имеешь право решать вопрос самостоятельно. Командующий не несет ответственности за ее боевую готовность.
Около 2 часов ночи 22/VI 1941 года. Даю сигнал «Боевая тревога». Он передается по телефону, дублируется по радио. Через несколько минут получено подтверждение от трех полков о получении сигнала и его исполнении. Из 74-го штурмового полка подтверждения нет. Во время передачи сигнала связь с полком прервана. А к 2.30 телефонная связь прервана со всеми частями дивизии. Не будучи уверен, что 74-й штурмовой полк принял сигнал боевой тревоги, посылаю туда полковника Бондаренко. Он уполномочен принимать решения на месте в соответствии с обстановкой, вплоть до вывода полка на аэродром постоянного базирования — Пружаны. Полковник Бондаренко вылетел в 74-й штурмовой полк на самолете ПО-2 в 3 часа и по прибытии объявил боевую тревогу.
В четвертом часу начали поступать донесения с постов ВНОС{28} о перелете границы одиночными немецкими самолетами. Вскоре над аэродромом Пружаны появился самолет-разведчик. В воздух поднялся командир звена 33-го [172] истребительного полка лейтенант Мочалов и его ведомые лейтенанты Баринов и Тарантов. Звено сопровождало разведчика до Бреста.
Город в огне! Война!!
И тогда летчики атаковали немецкий самолет, тот, оставляя длинный шлейф черного дыма, упал на землю.
Взлетом звена лейтенанта Мочалова фактически начались боевые действия дивизии.
4 часа 15 минут. Аэродром 74-го штурмового полка подвергся артиллерийскому обстрелу и налету авиации. Средств ПВО на аэродроме совершенно не было. 10 «мессершмиттов» в течение нескольких минут расстреливали самолеты. В результате все пятнадцать И-15 и два ИЛ-2 были уничтожены. Летчики, находившиеся в самолетах, взлететь не успели.
Оставшийся без самолетов личный состав полка забрал документы, знамя и под командованием начальника штаба майора Мищенко убыл на восток.
В других полках дивизии обстановка сложилась иначе.
Примерно в 3.30 связистами 4-й армии на короткое время была восстановлена телефонная связь с Пружанами, и я успел передать командиру 33-го истребительного полка задачу на случай боевых действий.
С 3.50 до 4.20 все аэродромы дивизии подверглись массированному налету авиации. На аэродром в Пружанах налетели 20 «хейнкелей». Они действовали под прикрытием небольшой группы МЕ-109. В это время на аэродроме была только одна авиаэскадрилья, находившаяся в моем резерве. Она поднялась навстречу ХЕ-111 и вступила в неравный бой. Вернулись с задания три эскадрильи (они прикрывали район Брест — Кобрин, где вели бои с бомбардировщиками противника) и также вступили в бой.
Смело атаковал врага командир звена лейтенант Гудымов. Вот он сбил один самолет. Бросился на второй. Но что это? Почему молчат пулеметы? Вышли все боеприпасы! И тогда, не щадя своей жизни, летчик идет на таран. Второй «хейнкель» сбит! Но и самолет героя поврежден. Гудымов выбрасывается на парашюте. Роковая случайность — стропы парашюта зацепились за обломки вражеского самолета. Лейтенант Гудымов погиб.
Летчики рассеяли немецких бомбардировщиков, и те беспорядочно [173] сбросили бомбы, почти не причинив вреда. В этом бою было сбито пять самолетов противника.
Фашисты, озверевшие от неудачи первого налета, нанесли на аэродром еще один бомбовой удар двенадцатью самолетами Ю-88, вскоре — штурмовой налет двенадцати МЕ-109. Минут через тридцать — еще раз.
Не осталось ни одного самолета, способного подняться в воздух.
Телефонная связь с дивизией прервана, радиостанция разбита. Командир полка послал в штаб дивизии командира эскадрильи капитана Панкова, чтобы доложить сложившуюся обстановку и получить указания. Когда капитан Панков нашел меня, я приказал всему личному составу 33-го истребительного полка сосредоточиться на аэродроме в Пинске и ждать моих распоряжений.
К 10 часам фактически закончились боевые действия этого полка. В первый день войны в нем наиболее отличились капитаны Панков (погиб в 1942 г.), Копытин (погиб при защите Москвы), Федотов, старшие лейтенанты Нюнин, Томащенко (погиб под Смоленском), политрук Мандур (погиб в районе Демьяновска), лейтенант Веник (погиб под Смоленском). За отличия в этом и последующих боях Яхнов (ныне полковник запаса), Песков и Лавейкин (оба генерал-майоры авиации и служат в кадрах Советской Армии) удостоились высокого звания Героя Советского Союза.
В 5.00 я выехал на машине на аэродром 123-го истребительного полка. По пути машина была дважды атакована МЕ-109 и получила несколько пробоин, но ни я, ни шофер не пострадали.
На аэродроме меня встретили командир полка майор Сурин и его заместитель по политчасти батальонный комиссар Гольфельд. Сурин только что прилетел с боевого задания — водил девятку и лично сбил один МЕ-109. Еще не остывший после горячки боя, возбужденный, он скупо доложил:
— Полк ведет воздушные бои.
— Знаю, знаю, сам наблюдал несколько схваток и 33-го и вашего. Только вот что плохо, все в одиночку.
Сурин тут же определил тактику ведения боя, подсказанную самой жизнью, — летать не звеньями, а парами, четверками. [174]
Обстановка на земле была не ясна.
Я вызвал инспектора дивизии по технике пилотирования капитана Щербакова и штурмана дивизии капитана Зарукина.
— На СБ{29} проведите разведку над Бугом. Определите места переправ. Данные немедленно передайте в 39-й бомбардировочный полк. Поставьте задачу: одной девяткой бомбить эти переправы.
— Разрешите мне на «яке» слетать в район Бреста, — обратился Сурин.
— На нем же нет вооружения.
— Зато скорость. Я ж вчера летал.
— Добро, Борис Николаевич.
Только что Сурин поднялся в воздух, как по аэродрому был нанесен бомбовый и вслед за ним штурмовой удары врага. На наше счастье, половина боеспособных самолетов находилась в воздухе и ущерб был незначительный.
Вернулся Сурин.
— Наводится переправа через Буг южнее Бреста.
Я немедленно доложил генералу Коробкову.
А с аэродрома 39-го бомбардировочного полка в 7 часов утра поднялась девятка под командованием капитана Щербакова. Наши самолеты шли без прикрытия. Вообще-то прикрывать их должны были истребители 33-го истребительного полка, но в это время связь с аэродромом прервалась. Как мы потом узнали от немецких летчиков, сбитых в районе Пинска, немцы приняли наши бомбардировщики за свои. Девятка успешно выполнила поставленную задачу.
Примерно через час на Пинск налетели 25–30 бомбардировщиков. Но на аэродроме были только поврежденные при первом налете машины. Все исправные самолеты уже перелетели на другой аэродром.
Оттуда, вплоть до 25 июня, самолеты 39-го бомбардировочного полка вылетали на уничтожение войск противника, наносили удары по его колоннам, двигавшимся по Московскому шоссе. Летчики летали без прикрытия, несли большие потери и все-таки вновь и вновь рвались в бой. Мужественно сражались капитаны Заяц (ныне генерал-майор авиации) и его штурман Новиков (погиб), капитан [175] Букурадзе и штурман Проколенко (погибли 26 июня), капитан Левин и старший лейтенант Петров (погибли в битве за Москву), капитаны Скрипаев, Щербаков, Зарукин (погиб), командир полка майор Захарычев (погиб в боях за Москву).
Авиация противника продолжала наносить удары по нашим войскам. И так как 33-й истребительный полк выбыл из строя, то отражать налеты пришлось одному 123-му истребительному полку.
В 13.30 я снова прибыл на аэродром Именин.
Доклад Сурина был совсем невеселый:
— Исправных не больше 20 машин. Вылетаю.
— Который раз сегодня?
— Не знаю, кажется, пятый. Некоторые сделали по 8–10 вылетов.
Четверка Сурина взлетела в воздух. И тут — самый длительный налет противника, более 40 минут. В полку осталось около 15 машин.
Наконец последний «хейнкель» скрылся вдали. Медленно оседала пыль. В ушах гудело от взрывов. Но мы еще оглядываем горизонт. Показался самолет. Он шел как-то необычно, неуверенно.
— Летчик, наверно, ранен! Самолет-то почти не управляется.
— Это Сурин, Сурин, моя машина! — взволнованно воскликнул Графский, техник самолета командира полка.
Машина зашла на посадку. Казалось, все сойдет благополучно. Но на выравнивании мотор заглох. Самолет с остановившимся винтом под углом коснулся земли колесами. Распущенный парашют вырвал из самолета Бориса Николаевича. Видимо, смертельно раненный, он пытался выброситься с парашютом, но сил не хватило. Теряя сознание, он до последней минуты вел самолет к аэродрому.
Погиб один из отважных летчиков, боевой командир, хороший товарищ. Графский не мог сдержать слез. Так рыдают, потеряв родного отца.
Высокий патриотизм, вера в правоту своего дела, беспредельная преданность любимой Родине, ненависть к врагу рождали храбрость и геройство.
Четыре истребителя под командованием капитана Н. П. Можаева в составе лейтенантов Жидова, Рябцева и Назарова вступили в воздушный бой с восемью МЕ-109. [176]
Самолет лейтенанта Жидова был подбит и пошел на снижение. Три фашиста, видя легкую добычу, атаковали его сверху. Но капитан Можаев, прикрывая выход из боя лейтенанта Жидова, меткой очередью сбил один МЕ-109. Второй самолет был подожжен лейтенантом Жидовым. До последнего сражался лейтенант Рябцев. К концу боя он израсходовал весь боекомплект. Не считаясь с опасностью, вновь пошел на противника и таранил его. Обломки фашистского самолета рухнули на землю.
В этом бою над Брестом в 10 утра 22 июня было сбито 3 фашистских истребителя.
Лейтенант Рябцев погиб 31 июля 1941 года, защищая небо Ленинграда.
Проявили мужество и боевые подруги командиров. Несмотря на непрерывные бомбардировки аэродромов, жены помогали техническому составу набивать пулеметные ленты, перевязывать раненых.
Всего в первый день войны летчиками дивизии было сбито 30 самолетов противника. 4 из них сбил майор Сурин; 9 — капитан Савченко (погиб в Пинске), 5 — старший политрук Сиротин, 3 — лейтенант Сахно, по 2 самолета сбили капитан Можаев; лейтенант Жидов (ныне Герой Советского Союза, полковник в запасе).
Наши летчики летали на устаревших самолетах, но все же наносили чувствительные удары по фашистским захватчикам, вторгшимся на нашу территорию. [177]