Содержание
«Военная Литература»
Мемуары
Василий Яковлевич Сисин

Это была явь

В июне 1941 года — лейтенант, командир огневого взвода 393-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона. Участвовал в обороне Восточного форта Брестской крепости до 30 июня 1941 года. Был пленен. Находился в лагерях военнопленных Бяла-Подляски, Хаммельбурга, Нюрнберга.
Награжден орденом Красной Звезды и медалью.
Член КПСС.
Ныне работает в совхозе «Верхний Чирчик», Ташкентской области.

Снился мне сон: по щучьему веленью наш дом движется ко мне домой, в Ташкент. А потом как задрожит, как застонет... Я проснулся. Дрожало и стонало не во сне. Это была явь. Это была война. Выскочил из дому — навстречу бежит боец. В его руках оптический прицел полевой пушки. Не успели мы с ним поравняться, как рядом разорвался снаряд, и меня сбило воздушной волной. Боец погиб. [93]

Добежал до дивизиона. Здесь бойцы уже с оружием в руках. Дежурный, начальник связи, лейтенант Домиенко раздает патроны.

Я к нему:

— За командиром машину послали?

— Сейчас только поехали шофер и старший сержант. Машина не вернулась.

Из города прибыл Сергей Шрамко, командир батареи, которая оставалась в крепости. Сбежались женщины с детьми, бойцы и командиры из разных частей и из соседней с нами транспортной роты 333-го стрелкового полка, четыре пограничника. Двое из них — в нижнем белье, мокрые, наверное, с пограничного острова. Третий все горевал, что потерял пограничную фуражку. Четвертый, в черном комбинезоне, сержант с автошколы.

Я приказал старшине выдать форму им и женщинам, которые прибежали, в чем спали. Среди женщин — военфельдшер Раиса Абакумова со старушкой матерью.

Самолеты сыпят бомбы. Зенитки стоят на валу. Мы к ним. Удалось-таки один четырехмоторный сбить, другой — задымил, задымил и с правым креном пошел на юго-восток. Дело прошлое, не знаю, что с ним стало, потому что скрылся он за крепостным валом. Сделали мы несколько выстрелов и по Московскому шоссе.

В стороне железнодорожного моста, за Бугом, висел немецкий аэростат. Домиенко говорит:

— Сисин, сбей эту колбасу.

Обстреляли аэростат, но не достали его. Хотел переместить тягачом орудие, чтобы поближе было, но в это время снаряд или бомба попали в погребок с боеприпасами. Стали рваться снаряды, и мы покинули артпарк. Из караульной палатки двое или трое спаслись. А их там было 16 человек.

Многие деревья упали, сраженные. На них были грачиные гнезда. Грачи вьются, не улетают, тоже знают родной дом.

Скоро показалась немецкая пехота. Отбили врагов. Отогнали к Мухавцу. Вода в реке будто побурела от крови.

Погиб Сергей Шрамко. Он упал у стены форта, там его и похоронили.

Опять фашисты полезли. Когда мы погнали, некоторые из них захотели укрыться в доме комсостава. Там боец Гущин [94] (он стоял на посту в артпарке еще перед первой бомбежкой) давай лупить их штыком и прикладом.

На валах, а кое-где уже внутри крепости, немцы установили пулеметы и минометы. Нашей разведке удалось нащупать их огневые позиции. Это над Северными воротами, на перекрестке дорог и на валу правее ворот. И еще за санчастью, в зеленой ограде.

Густой черный дым закрыл подступы к валам. Используя эту завесу, мы решили уничтожить пулеметчиков. Когда снимали их, лейтенант Зельпукаров с бойцами попал под огонь одного из них. Его ранило в спину двумя или тремя пулями. Но он не ушел в укрытие, продолжал руководить своей ротой. Подобравшись в дыму к вражескому пулеметчику, мы отомстили за боевых товарищей.

С утра в промежутках боя со стороны Южного городка доносилась артиллерийская стрельба, но потом ее не стало слышно.

Днем Домиенко с бойцами поймали батарейным радиоприемником сообщение Советского правительства о нападении Германии. Когда я подошел, передача кончилась и диктор начал говорить на украинском языке. По-украински я не понимал и разобрал только «Чырвоная Армия».

Установили мы счетверенный «максим» на втором этаже казармы. Из него вели огонь пограничники.

Домиенко говорит:

— Ты почему передал пулемет сержанту, мы не знаем, кто он.

А сержант-пограничник мне как-то сразу понравился, и я ответил:

— Парень он хороший, надежный.

И верно. До последнего патрона вели огонь пограничники.

Подошел майор. Я спрашиваю у Домиенко:

— Кто это?

— Майор Гаврилов, командир 44-го стрелкового полка. Командовать будет фортом. Комиссаром — политрук Скрипник. А начальником штаба — капитан Касаткин. Он уже всех на роты разбил.

Оказывается, меня назначили командиром первого взвода на правом фланге.

Дни сменялись ночами. А ночей считай что и не было. [95]

Ночи казались светлей дня. Фашисты пускали осветительные ракеты. Теперь не могу вспомнить, в какой день что происходило. Непрерывно бушевали бои.

Как-то подошли к форту два немецких танка: Вызвал меня Гаврилов:

— Надо заминировать с обеих сторон входы в казематы.

— Так мин нет.

— Придумайте. Свяжите по нескольку РГД{20}.

Посовещались мы с ребятами и действительно придумали. Связывали по 5 гранат. В две вставляли капсюли. Разберем пару булыжников на мостовой и в те ямки ручками вверх положим гранаты.

Вскоре мы услышали: «Русские, сдавайтесь. Немецкое командование гарантирует жизнь. Москва капитулировала». Листовки стали к нам забрасывать. В них карта окружения. Названы города, которые они, якобы, взяли. Мы им, конечно, не верили. Наш ответ один — не сдадимся. После этого загнали они свой броневик на вал. На нем красное полотно с белым кругом и черной свастикой. Майор Гаврилов приказал:

— Сорвать знамя. Броневик подорвать. Для исполнения возьмите с собой этого бойца.

Смотрю — стоит человек. Лицо бледное.

— Чего он такой?

— А он только что появился у нас. Ты проверь его в деле.

Боец мне и говорит:

— Во время бомбежки я спрятался в комсоставских домах. Теперь вот выбрал момент и перебежал в форт. Возьмите меня, я докажу.

Связали пять гранат проволокой, капсюли вставили. Объяснил бойцу план действий:

— Вокруг нас пулеметные гнезда. Дело надо сделать осторожно. Самое страшное гнездо около центральной дороги. Я по нему открою огонь, а ты выскакивай на вал, беги правой стороной, срывай полотно, бросай под броневик гранаты и прыгай вниз.

Нам удалось все сделать так, как планировали. Боец оказался молодцом. [96]

Обстановка усложнялась. Кончился лед. Воду из вырытых колодцев пить нельзя. Здесь 100 лет были конюшни. Кончились и сухари. Решили детей и женщин отправить к немцам, может, живы останутся. Сами же провели партсобрание — как быть? Многие тогда выводили на листках бумаги: «Прошу принять в ряды Коммунистической партии. Обязуюсь...»

Писал и я заявление. Рекомендацией нам были боевые дела.

Фашисты стали забрасывать нас слезоточивыми шашками. Мы одели противогазы и наблюдали за каждым движением противника: что он предпримет дальше? Через несколько часов гитлеровцы кричат во все горло: «Сдавайтесь! А то мы всех вас уничтожим!» Мы к этому уже попривыкали и не обращали внимания. Только очень жалели, что кончились у нас гранаты.

Однажды рано утром вызвал меня майор Гаврилов:

— Пойдешь в разведку вместе с двумя лейтенантами и младшим политруком. Необходимо узнать вражеское расположение. Надо у них нащупать слабое место. Может, прорвемся.

Я взял еще сержанта со второй батареи, и мы пошли. Заползли на вал — пулемет «максим» лежит вниз стволом, рядом сержант в черном комбинезоне. Другой боец — лицом вниз. Убиты оба.

Залег я между вытяжных труб и стал смотреть в бинокль. Вижу на валу над главными воротами около 100 фашистов. У Кобринских — тоже. За комсоставскими домами толпится их человек 30. Человек 40–60 идут в нашу сторону.

Не выдержали мои нервы, выпустил по ним весь диск. Только хотел сменить место, как что-то стукнуло меня по голове. Отбежал метров десять и, бывает же такое, подумал: «Все ли забрал?» Пилотки нет. Вернулся, взял пилотку и побежал вниз, к штабной машине. Тут и сознание потерял. Дотащили меня разведчики до каземата Абакумовой. Очнулся скоро. Лежу перевязанный. Вокруг раненые кричат в беспамятстве, стонут. Стало как-то не по себе. Поднялся. Попробовал идти — получается. Левую руку в плече никак не подыму. Наверное, об машину ударился, когда падал. Оступился на левую ногу — искры из глаз посыпались. [97] Добрался до недорытого колодца. Лег. Подошли Зельпукаров, Домиенко, бойцы. Что-то продолжают обсуждать. Слышу — о знамени и о штабных документах речь идет. Решили все это закопать. Домиенко сказал:

— Кто из нас живой останется, выкопает.

В штабе висела гимнастерка нашего начальника штаба старшего лейтенанта Овчинникова. С нее сняли орден Красного Знамени и вместе с удостоверениями, адресами погибших зарыли. Правда, не очень глубоко.

Враг обрушил на нас бомбы крупного калибра замедленного действия. Все они выли, падали, как тюк, и разрывались через 7–8 секунд. Мы стоим у стены и считаем до восьми. Одна бомба упала на левом фланге и не взорвалась. Бомбили гитлеровцы ежедневно. Правый фланг весь разрушило. Кирпичи летят, пыль, смрад, ничего не видно. Много убитых, раненых. Я был рядом с Гавриловым, Касаткиным, Домиенко, тут же бойцы — Валянник, Архипов, Вовченко. Потом Гаврилов вышел куда-то. Возвращается. В руках у него две гранаты-лимонки. Я спросил:

— Товарищ майор, что делать?

А у того на глазах слезы. Ничего он мне не ответил, повернулся и пошел в каземат.

Вскоре ворвались фашисты. Но занять весь форт не смогли. До 12 июля держалась группа Гаврилова. А самого Петра Михайловича им удалось взять только на 32-й день.

...С тех пор прошло много лет. Очень хочется побыть на местах, где жизнь разделилась надвое. Где начал считать: до войны, после войны.

Так вот после войны я узнал, что на Кобринском укреплении, кроме нашего Восточного форта, было еще два участка обороны. Один из них в районе 125-го полка и домов, где жили командиры. Второй — у восточных валов. Там дрались бойцы 98-го противотанкового артиллерийского дивизиона. Под руководством старшего политрука Н. В. Нестерчука и лейтенанта И. Ф. Акимочкина артиллеристы сдерживали натиск врага около двух недель... [98]

Дальше