Этого забыть нельзя

Жена лейтенанта И. И. Федорова, командира 1-й роты 17-го отдельного пулеметного батальона. Во время боев находилась в одном из дотов.

В настоящее время живет и работает в Ташкенте.

Рота лейтенанта И. И. Федорова была расположена у деревни Анусин, неподалеку от местечка Семятичи.

Война.

Проснулись от грохота взрывов. Муж, наспех простясь с нами, бросился в свой командный дот. Там находились бойцы Пухов, Бутенко, Амозов, лекпом Лятин и другие.

Вскоре ко мне прибежали жены офицеров Гончарова [83] и Смазнова. В деревне мы пробыли часов до семи вечера. Потом, по совету пограничников, решили укрыться в доте. Но на командный пункт пройти не смогли: он был под сильным обстрелом. Нам удалось проникнуть в дот лейтенанта Семена Шиханцева. Там был и политрук Волков. Мы стали просить Шиханцева, чтобы нас отправили в штаб батальона. Он согласился, тем более, что туда должна была идти автомашина. В это время пришел мой муж. Ехать он нам не разрешил, так как никаких сведений о штабе не было, а посланные туда связные не возвратились. Ваня предполагал, что мы в кольце. Я спросила:

— Что делать?

— Будем держаться все вместе, ожидая подкрепления. Доты не оставим.

В дотах сидели, как в мешке, о том, что делается вокруг, не знали. Связи с другими ротами и батальоном по-прежнему не было.

Противник ожесточенно обстреливал доты. Лишь иногда ночью бывало затишье. За водой бойцы ночью ползком пробирались в село, которое уже заняли немцы. Начиная со вторника, находиться в доте стало невыносимо. Вечером лейтенанту Шиханцеву удалось связаться по телефону с командиром роты. О чем они говорили — не знаю. Потом пригласили меня. Я хорошо запомнила этот последний разговор с мужем. Он спросил о состоянии детей и женщин.

— Олежка совсем плох. Что делать? — сказала я, едва сдерживая слезы. Сынишке было всего 24 дня.

— Я отец, тяжело и мне. Береги детей до последней минуты, как бы трудно ни было. Если останетесь живы, постарайся воспитать детей достойными своей Родины! Будь уверена, партия поможет вырастить их.

К 12 часам враг приблизился к доту вплотную и начал бить перекрестным огнем. В доте стали отваливаться плиты бетона, погасли фонари. Мы задыхались. А тут еще начался пожар. Запахло жженой резиной. Дым повалил во все щели и амбразуры. Дышать стало нечем.

Немцы, видимо, решили, что с нами покончено, и отошли от дота. Мой мальчик не подавал признаков жизни. Я решила, что он мертв, плотно завернула в одеяло и положила под стенку дота. Надо было подумать и о трехлетней дочурке. Она еле дышала и не держалась на ножках. Безнадежна [84] была и трехлетняя девочка Смазновой. Под прикрытием дыма мы стали выбираться из дота. Последней выходила Смазнова. Она была на сносях, да еще дочь на руках. Бедная женщина — она упала в обморок.

У выхода какой-то боец закричал мне, кашляя:

— Сына возьмите, может где-нибудь хоть руками выкопаете ямку и зароете. Живы останетесь, будете знать, где похоронили.

Я и взяла Олежку. Добрались до ржаного поля. Присели. Страшная рвота у всех. Одна сажа. Вырвало и сынишку, щечки его порозовели. Олежка-то мой ожил! Сердце так и зашлось. Да как же я его чуть не закопала живого! Никогда не изгладится эта страшная минута. А девочка Смазновой так и не оправилась, на другой день умерла.

Идем дальше. Встретили двух бойцов. Их точка еще держалась и имела связь с дотом, где остался муж. Воспользовавшись затишьем, мы пошли с бойцами. Лейтенант К. С. Желторылов напоил нас водой и велел хоть немного умыться — мы были черными от сажи и копоти. Он посоветовал идти за фронтом — может, где-нибудь удастся выйти к своим. Сами же они остались в доте.

Пришли в Семятичи. Там уже немцы. На железнодорожной станции бушует сплошное море огня. В Батиках Ближних — тоже немцы. Тут нас тщательно обыскали. Мы остановились в разваленном сарайчике. Люди тайком приносили нам хлеб и молоко. Отсюда мы следили за единоборством наших с немцами{17}. Но вот по отзвукам боя стало слышно, что сражается лишь дот лейтенанта Федорова. Но и его пушки и пулеметы стреляли все реже. На второй неделе, в четверг или в пятницу на рассвете, уже почти не было слышно нашего дота, а к полудню он совсем затих.

Спустя 2–3 недели мне сказали, что подобрали красноармейца [85] Амозова. Он, тяжелораненый, контуженый и обгоревший, полз по дороге. Мне удалось повидать его в лагерном лазарете. Амозов рассказал, что к их доту подходил немецкий парламентер с белым флагом. Но на предложение о сдаче наши ответили огнем. В живых остался только он{18}.

Ваня погиб. Он был хороший отец я хороший товарищ. Любил военную службу и своих бойцов. Его взвод, а потом рота на всех соревнованиях занимали первые места по стрельбе из пулемета. С ним я была счастлива. Война разрушила нашу семью. Одна радость — дети, одна надежда, что мой сын Олег будет таким, как его отец. [86]