Никопольский истребительный
15 мая наступление войск Северо-Кавказского фронта было остановлено. Представитель Ставки маршал Г. К Жуков провел разбор завершившейся операции и убыл в Москву. Кубанские бои закончились и для нас. В ходе их мы приобрели богатый боевой опыт наступательной тактики и, говоря откровенно, сначала я не мог понять, почему же нас переводят на другой фронт, когда предстоит готовиться к прорыву «Голубой линии»...
Известно, битвы начинаются задолго до наступления — борьбой умов, стратегий, идей. Так вот, в конце весны сорок третьего немцы наметили взять реванш под Орлом и Курском за Сталинград и Кавказ. Ставка Верховного Главнокомандования нашей армии сосредоточивала там силы, способные не только выдержать удар противника, но и перейти в контрнаступление. Однако наш корпус после пополнения в тылу людьми и боевой техникой получил новый приказ — перебазироваться на Украину, на Южный фронт, — в распоряжение командующего 8-й воздушной армией. И в этом, надо полагать, была своя целесообразность.
Войска Южного фронта, в составе которого действовала 8-я воздушная армия, 18 августа перешли в наступление. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки 5-я ударная и 2-я гвардейская армии протаранили оборону противника на узком участке «Миус-фронта», и введенный в прорыв 4-й гвардейский механизированный корпус Т. И. Танасчишина к вечеру 19 августа продвинулся вперед на 20 километров.
Глядя сегодня в осененное величием наших побед прошлое, мы как-то привычно теперь читаем, но всегда ли воспринимаем исторически верно старые боевые донесения, цифры их? Ну что там, могут сказать, 20 километров?.. Как же, однако, дорого стоили они, когда борьба шла буквально за каждый метр земли! А эти метры складывались и тянулись, ни много ни мало, от реки Молочной по среднему течению Днепра и Сожу до Гомеля, далее на севере через Оршу, Витебск, Псков, по реке Нарве мощным оборонительным рубежом, именуемым в приказах противника Восточным валом. Здесь Гитлер рассчитывал стабилизировать свой фронт и перейти к позиционной войне. Особые надежды возлагал он на оборонительные сооружения по Днепру и хвастливо заявлял. «Скорее Днепр потечет обратно, нежели русские преодолеют его...»
Существенную роль в оперативных планах Гитлера играл Донбасс На протяжении двух лет немцы создавали здесь оборонительные линии, связанные между собой бесконечными ходами сообщений, цепи дотов, дзотов, гнезда подвижной артиллерии, проволочные заграждения, минные поля. Все это, врытое в землю, ввинченное в камень, называлось «Миус-фронт». Фюрер считал, что по Миусу будет проходить «новая государственная граница Германии — нерушимая и неприкосновенная», наглухо отгородив Донбасс от Советской России.
— О, Миус-фронт — колоссаль! — повторяли пленные немцы.
И в самом деле, Миусский оборонительный рубеж представлял собой глухую стену: неприступные высоты, скалы, обрывы правого берега Миуса, поднимающиеся над местностью, господствующие над фронтом, — они стояли словно сторожевые бастионы. Ни звука, ни отчетливого движения не улавливалось из-за этой стены.
К 30 августа войска Южного фронта, создав брешь в оборонительном Миусском рубеже, разгромили таганрогскую группировку противника и овладели Таганрогом. Командующий группой армии «Юг» фельдмаршал Манштейн заторопился в Винницу — туда в конце августа прибыл Гитлер. Повод для тревоги был довольно серьезный: немцев тревожило не только то, что наши войска прорвали «Миус-фронт», взяли Таганрог — под угрозой полного освобождения оказался Донбасс, а дальше и весь юг страны. Манштейн просил у Гитлера подкрепления — не менее 12 дивизий, просил заменить ослабленные части частями с других фронтов, или, наконец, отдать Донбасс, чтобы высвободить силы.
Гитлер наобещал много. Но, как вспоминает Манштейн, «уже в ближайшие дни нам стало ясно, что дальше этих обещаний дело не пойдет». Фашистское командование, правда, увеличило действующую в том районе авиационную группировку до 750 самолетов, и сопротивление истребителей противника заметно возросло. Именно тогда наш 3-й истребительный авиационный корпус РВКГ и прибыл на Южный фронт.
Командарм Т. Т. Хрюкин встретил меня сдержанно. Выслушав мой доклад о составе корпуса, он поставил задачу, которой, честно-то говоря, я не слишком обрадовался. Понятно, что единственным нашим стремлением было бить врага; как бы ни бить — лишь бы поскорей выдворить с родной земли. Однако многоплановость предстоящей боевой работы озадачивала. Летчикам резервного корпуса, предназначенного для завоевания господства в воздухе, предстояло обеспечивать боевые действия конно-механизированной группы генерала Н. Я. Кириченко, включавшей 4-й гвардейский кавалерийский корпус и 4-й гвардейский мехкорпус. В то же время надо было прикрывать войска 5-й ударной армии генерала В. Д. Цветаева и 2-й гвардейской генерала Г. Ф. Захарова, сопровождать бомбардировщики, штурмовики, вести воздушную разведку в интересах фронта.
— Не получится ли распыления сил? — хотел было возразить я командарму против такого объема поставленных корпусу задач. — Ведь директивой командующего ВВС...
— Знаю, — сухо оборвал меня Хрюкин. — Но в армии у нас только одна истребительская авиадивизия. Не бомбардировщикам же прикрывать конников! — Командарм на минуту замолчал, потом продолжил уже более сдержанно. — Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение прорвать вражескую оборону на рубеже реки Молочной, прочно запереть фашистов в Крыму, выйти на нижнее течение Днепра и форсировать его. Это задача фронта. Вам, Евгений Яковлевич, задачи будут ставиться в общем виде. Организация же управления, координация боевых действий во многом будет зависеть лично от вас...
Так состоялось мое знакомство с одним из талантливых военачальников, тех, с кем мне довелось работать в трудное для страны время, с человеком, чья короткая (всего 43 года), но удивительная, наполненная бурной деятельностью жизнь еще не нашла достойного отражения в нашей исторической литературе.
...Будущий дважды Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Тимофей Тимофеевич Хрюкин родился в 1910 году в городе Ейске в бедной семье. Отец его был каменщиком, сапожником-лотошником. Мать работала прачкой в солдатских казармах, брала на выкармливание детей из приюта. Восьми лет от роду старшего в семье сына Тимофея отдали в батраки — работать по найму к богатому казаку. Но унижений, жестокостей хозяина, непосильной работы с утра до позднего вечера Тимофей Хрюкин не выдержал и дорогами тысяч беспризорников пустился в поиски лучшей судьбы. Ростов-на-Дону, Воронеж, Геленджик... Несли бескрайние дороги России бездомного паренька по городам да весям. Некоторое время он пробыл в колонии, потом возвратился на Кубань в станицу Привольную, к родным, — опять пришлось батрачить у кулаков.
Но вот в станице стал организовываться комсомол Тимофей записался — его тут же избрали секретарем ячейки: бойчее да авторитетнее среди станичной молодежи, чем Тимофей, не было.
Рассказывают, что вскоре приехали товарищи из райкома партии и вызвали по каким-то делам комсомольского вожака. Тимофей явился босым — как ходил обычно. Тогда представители райкома собрали коммунистов станицы и стали укорять: что же, мол, вы, товарищи, допускаете такое — вожак комсомола разутый ходит! Сбросились мужики по рублю и вручили Тимофею деньги — вроде бы от райкома партии, чтобы поделикатнее было. Тридцать один рубль, сумма для Тимофея Хрюкина невиданная, использовался по назначению И вот перед станичниками предстал высокий красивый парень в защитного цвета костюме с портупейным ремнем, в сапогах, начищенных до блеска, — все так и ахнули! Тимофей был действительно признанным вожаком казачьей молодежи — умел и потребовать, и постоять за своих товарищей. А тут и старики с почтением заговорили: «Тимофей Тимофеевич...» Вскоре его! избрали членом станичного Совета, председателем комитета сельских рабочих.
Но по-настоящему рабочую закалку Тимофей Хрюкин получил в коллективе железнодорожного депо Ейска, куда устроился работать молотобойцем. Через некоторое время Хрюкин вступил в рыбацкую артель, начал вместе с рыбаками ходить в море. Одновременно Тимофей учился в вечерней совпартшколе, вел общественно-политическую работу. В 1928 году он — делегат 7-й Кубанской окружной конференции комсомола.
Когда в стране развернулась коллективизация сельского хозяйства, Хрюкин едет трактористом в один из совхозов Каневского района и участвует в проведении политических кампаний по выполнению планов хлебозаготовок, подписках на госзаймы.
В 1930 году Тимофея Хрюкина, имеющего уже немалый трудовой опыт, избирают секретарем Каневского райкома комсомола, членом райкома партии Тут, однако, потребовалась не только трудовая закалка, потребовались знания, умение убеждать и разъяснять людям волнующие их вопросы. И уже в Краснодаре за два года он оканчивает полный курс средней школы.
Новая страница в судьбе Тимофея Хрюкина открылась майским днем тридцать второго года По партийному спецнабору его направили в Луганскую школу военных пилотов. Вот где наконец отыскалась стихия под стать ему! На боевой вахте в небе, в строевых Частях формировался будущий командарм — энергичный и дальновидный, умный и нетерпимый, резкий и восприимчивый — большой человек с большой силой воли, нестандартным характером, которого не смогли сломить никакие внешние обстоятельства, ломавшие многих других людей, как тростинки...
В 1936 году в республиканской Испании, в 1938 году в боях против японских милитаристов в Китае принимает участие летчик Хрюкин. За образцовое выполнение боевых заданий в 1939 году ему присваивают звание Героя Советского Союза. Когда финны развязали войну против нас, полковник Хрюкин командовал ВВС 14-й армии Великую Отечественную Тимофей Тимофеевич встретил командующим ВВС 12-й армии на Юго-Западном фронте Те, кто работал с командармом Хрюкиным в первые дни войны, рассказывали, что без тени растерянности и замешательства встретил он нападение врага, спокойно и хладнокровно командовал авиацией в жестоких и неравных схватках.
Когда мы встретились, Тимофей Тимофеевич уже повоевал в Заполярье, потом вернулся на Юго-Западный фронт, где ему пришлось командовать всей авиацией фронта. С созданием воздушных армий генерала Хрюкина назначают командующим 8-й воздушной. Наши части тогда отходили на восток и у Волги остановились...
Осенью сорок второго под Сталинградом, я помню, были дни, когда, казалось, ничего живого на наших позициях не оставалось. Все было сожжено, разбито, стерто с лица земли. Но вот вопреки классическим законам войны, теориям ведения боевых операций истерзанный и разрушенный край Волги на правом берегу оживал и обрушивался на врага ответным ударом. В условиях невероятно тяжелой неравной борьбы командарм Хрюкин требовал от летчиков самоотверженной отдачи в каждом боевом вылете. А немцы тогда бросили под Сталинград свои лучшие истребительные эскадры «Удэт», «Ас-Пик», 52-ю. Разрабатывая тактику действий против них, Хрюкин подготовил для истребителей такой приказ:
«Противник стремится выиграть время и до зимы занять Сталинград, Астрахань и Кавказ, невзирая на большие потери, которые он несет. Он действует старыми приемами: нахальством, хитростью, обманом, создает впечатление превосходства, летает мелкими группами, охватывая большие районы и создавая ложные представления у трусов и паникеров о своей мощи... Я видел, как группа Яков 228-й истребительной авиационной дивизии, по численности меньшая, сбила три Me-109 и два Ю-88, не потеряв ни одного своего самолета. Видел, как один сержант на советском самолете сбил трех «юнкерсов». Это дрались подлинные патриоты Родины, выполняющие свой долг, уверенные в силе своего оружия, правильно оценивающие силу и мощь врага. Таких немец не побеждает, от таких он сам бежит в животном страхе и гибнет, ибо одной наглости для победы при любом количестве техники мало...Русский летчик-истребитель во всех случаях должен побеждать! От истребителя зависит наша победа в воздухе над немцем и обеспечение действий войск на земле.
Категорически запрещаю истребителям вести оборонительный бой. Драться только наступательно. Искать врага, нападать на него первым, внезапно и уничтожать...»
Приказ этот датирован 13 сентября 1942 года. Но, право, приказ ли — эти идущие от сердца к сердцу слова? В классическом-то своем образце штабные документы бывают ох как скучны!
Я всегда уважал людей, умеющих строго и стройно мыслить. Считается, что натуры, переполненные энергией, необузданны: они легко поддаются гневу, страсть захватывает их, как половодье, вспыльчивость приносит необходимую разрядку. Думаю, это не совсем так Сила, на мой взгляд, не в том, чтобы плыть по течению своих настроений и желаний, — скорей в том, чтобы уметь собрать их воедино, направить, как пучок света, в цель, которая и становится средоточием мысли. Такими свойствами характера и обладал командарм Хрюкин.
Прибыв с частями корпуса в его распоряжение, я получил боевую задачу, и мы расстались. В первые же дни пребывания на Южном фронте пришлось энергично облетывать район боевых действий, особенно там, где находились корпуса генералов Кириченко и Танасчищина, с которыми предстояло взаимодействовать, но потом мы, конечно, не раз встречались с командармом. Несмотря на чрезмерно утомительную и напряженную работу в дни наступления, он всегда был подтянут, выглядел бодро. Залюбуешься, бывало, когда увидишь, как Тимофей Тимофеевич шел по аэродрому. Он понимал, что подчиненные смотрят на него, и шел, как бы неся это обязательство свое — не разочаровывать их будничностью, отчужденностью. Он непременно запоминал все имена и отчества людей, с которыми встречался в полках. Я думаю, что основное в его обаянии именно это и было — уважение к людям.
А вскоре мне довелось встретиться и поближе узнать еще одного интересного человека — командира кавкорпуса генерала Кириченко С его лихим войском — кубанскими казаками — мы шли одними боевыми маршрутами по степям Украины и Таврии.
Но все по порядку. Итак, немцы пытались эвакуировать свои войска из Таганрога морем, но ударами 8-й воздушной армии и кораблей Азовской военной флотилии адмирала С. Г. Горшкова их попытки были сорваны. Прорыв «Миус-фронта» вынудил противника начать отвод войск на запад. Один за другим освобождались населенные пункты Донбасса, возвращая себе добрые русские имена.
Немцы, отступая, все разрушали — города с их промышленными объектами, вокзалами, мостами и дорогами, села, в которых сжигали посевы, из которых угоняли скот и людей в Германию.
Сохранился приказ немецкого командования о методах проведения разрушений при отступлении войсковых частей — № 171 от 7 сентября 1943 года. Варварское, циничное распоряжение:
«В случае отхода следует полностью уничтожить на оставляемой территории все сооружения и запасы, которые в какой-либо степени могут оказаться полезными для врага: жилые помещения (дома и блиндажи), машины, мельницы, колодцы, стога сена и соломы.Все без исключения дома сжигать, печи в домах взрывать с помощью ручных гранат; колодцы приводить в негодность, уничтожая подъемное приспособление, а также бросая в них нечистоты (падаль, навоз, кизяки, бензин); стога с соломой и сеном, а также всякого рода запасы сжигать; сельскохозяйственные машины и столбы стационарных проводных линий взрывать; паромы и лодки затоплять.
Разрушение мостов и минирование дорог возлагается на саперов.
Обязанностью каждого является обеспечить, чтобы оставляемая врагу территория в течение длительного времени не могла использоваться им ни для каких целей в военном и сельскохозяйственном отношении».
Вот так. Бросать в колодцы навоз, кизяки, падаль... До чего же надо было пасть людям, чтобы творить такое! И как наивно звучали для нас те давние хрестоматийные свидетельства былых войн, вроде: «Иду на «вы»
Донецк, цветущий прежде город, был обезображен надписями: «Вход только германцам». На заборах повсюду висели объявления со словом «расстрел». В гостинице «Донбасс» немцы разместили гестапо, в «Октябре» — дом терпимости.
Около 2000 человек было расстреляно и повешено гитлеровцами в Славянске. А в Чистяковском районе Нашим бойцам попалось такое письмо:
«Дорогие братья, мы верим, что вы скоро придете сюда и тогда, наверное, найдете наше письмо Знайте, здесь был концентрационный лагерь. Около лагеря, там, где стоит крест, покоится прах 7000 советских граждан, расстрелянных или замученных штыками и голодом .. Здесь убито около 600 раненых военнопленных. Мы пишем вам перед смертью Через 5–10 минут нас тоже добьют.Сообщите о нашей участи всем. Пусть отомстят. Чувствуя свою гибель, фашисты, как бешеные, издеваются над нашими людьми.
Прощайте За нами уже идут
С коммунистическим пламенным приветом
старший лейтенант медицинской службы
К Х Хамедов,
санинструктор Курченко,
красноармеец Андреев».
Чудовищные злодеяния немецко-фашистских захватчиков жгли наши сердца, взывали к мести Мы торопились: каждый час увеличивал число жертв, опустошал многострадальную донецкую землю 8 сентября центр Донбасса — город Сталине (Донецк) был освобожден. Наши войска вышли к реке Молочной.
Оборонительный рубеж противника на Молочной был южной оконечностью так называемого Днепровского вала Немцы называли эту линию по-своему — «Вотан», то есть бог войны. Собираясь здесь перемолоть советские войска, перезимовать, а весной двинуться вперед, в новое наступление, они готовили этот оборонительный рубеж по особому замыслу.
Передний край противника проходил здесь по ряду высот с очень обрывистым западным берегом Внизу лежал противопехотно-танковый эскарп — громадная отвесная стена высотой метров в пять. Глубоко в земле, под многорядными накатами, были хитро сработаны специальные бункеры От окопов и траншей к ним стягивались ходы сообщения На поверхности бункеры охранялись штормовыми самоходными пушками типа «артштурм» и «тиграми». Словом, это был хитро сработанный инструмент из механизмов, моторов и людей Пересекая запорожскую степь с севера на юг, стена «Вотан», по сути, являлась последним прикрытием мелитопольско-каховского плацдарма, за которым открывался кратчайший путь на Крым Не случайно немецкое командование усиленно стимулировало здесь свои войска: всем гитлеровцам, оборонявшимся на Молочной, выплачивали тройной оклад денежного содержания, в Берлине отбивалась особая медаль — «За оборону мелитопольских позиций».
А мы тем временем готовились к штурму, и 26 сентября после часовой артподготовки Южный фронт перешел в наступление. Прижимаясь к земле, медленно, натужно двигались цепи. Началась чрезвычайно трудная операция. Грандиозной панорамой разворачивалась она, выбрасывая все: людей, технику, огонь. Немецкие бомбардировщики шли группами по 25–30 самолетов в каждой, и в эфире стоял невообразимый хаос. Радиостанции командных пунктов, станции наведения, летчики — русские и немецкие — передавали команды, донесения, обстановку, звали, искали друг друга. Все ругались и говорили открытым текстом.
Мы прикрывали свои войска в районе Мелитополя. И вот как-то восьмеркой заняли высоту 3000 метров, сменив дежурившую группу. Вскоре, слышу, с земли передают:
— «Дракон»! С запада идет большая группа «хейнкелей», их сопровождают «мессершмитты»...
Оглянулся — действительно, целая армада, полнеба заняла Принимаю решение бить ведущего группы, дальше видно будет.
— Прикрой! — приказываю ведомому. Со мной летел опытный летчик — командир эскадрильи из 43-го истребительного авиаполка капитан В. Меркулов. Володя дело свое знал хорошо — такому бойцу что-то напоминать в воздухе было вовсе не обязательно. И мы ринулись в атаку...
В минуту атаки сосредоточенность и напряжение пилота настолько велики, чувства так обострены, а развязка приближается с такой неумолимой быстротой, что часто он просто не в состоянии что-либо сказать. А порой успевает сообщить что-то и умолкнет навсегда. Во время той нашей атаки воздушные стрелки «хейнкелей» времени зря не теряли: целый ливень голубых трасс обрушивался на наши машины Вспоминаю, нет — помню! — и сейчас эти трассы... Они стремительно обтекали мой истребитель — будто раскрытый веер, но струи этого смертоносного огня, к счастью, обходили машину. Я сжался в комок и уговаривал себя: «Ближе, еще ближе.» Огонь-то надо открыть, чтоб наверняка было. Наконец не выдержал и послал короткую очередь по хвостовому стрелку бомбардировщика — тот замолчал. Убил, видно. Стало полегче, и вот в следующее мгновенье я открыл огонь на поражение «хейнкеля». Машина, ведущая группу гитлеровских бомбардировщиков, загорелась, как бы нехотя накренилась и рухнула вниз. Вдруг в мою кабину буквально ворвался голос Меркулова:
— «Дракон»! Я...
По тому, как непривычно взволнованно и тревожно он звучал, я понял: случилась беда. Это уже потом, на земле, очевидцы боя — офицеры с пункта наведения — рассказали мне, что произошло. О том, как во время моей атаки ведущего «хейнкеля» из группы прикрытия свалился «мессер» Отсечь его огнем Меркулов уже не успевал. И тогда Володя решительно бросился под трассы между мной и противником. Я срезал «хейнкеля», а «мессершмитт» — машину моего ведомого. Грудью прикрыл в бою своего командира бесстрашный летчик, мужественный и благородный по духу человек, которому я остался глубоко признателен всю свою жизнь...
Владимир Меркулов не погибнет. Он вернется в родной полк и с ним пройдет в боях до конца войны, станет Героем Советского Союза, позже — генералом. И мы еще не раз вспомним те битвы, в которых вместе сражались...
Я забежал вперед. Пока еще войска 5-й ударной, 44 и 2-й гвардейской армий наносили главный удар по гитлеровским войскам на оборонительном рубеже по реке Молочной. Истребители дивизии полковника И. Т. Лисина прикрывали наши наступающие части, летали на сопровождение бомбардировщиков, штурмовиков, крушили наземные цели противника. Те же задачи, по сути, выполняли, делая по нескольку боевых вылетов в день, и пилоты 265-й дивизии. И все же пока еще корпус ждал — ждал, когда развернут свои боевые действия полки конно-механизированной группы фронта. Это чуточку тревожило меня: как же скоростным маневренным истребителям взаимодействовать с кавалерией?..
Однако задача нам была поставлена: ее предстояло решать, хотя пилоты и ворчали: «Скоро козлов сопровождать будем!..» Я же старался ближе познакомиться со всем, что касалось нашей предстоящей работы с конно-механизированной группой, спецификой совместных боевых действий. А генерала Н. Я. Кириченко, командира 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса, эти проблемы, похоже, не слишком волновали.
— Эй, летун! — прискакал он однажды ко мне в окружении своих казаков, — чую, заработаем с тобой скоро!
Я смотрел на бравых наездников, их добрых коней, а комкор, заметив, видимо, нашу ироническую настороженность, еще разгоряченный скачкой, спросил:
— Что есть конь? — И тут же ответил: — Он есть быстрота, живой мотор, крыло мужчины. Когда Алла-Магомед делал арабского коня, он ухватил горсть ветра. Лети на нем, казак!..
Нет, мне определенно все больше нравились мои новые боевые друзья, и я был уверен — в бою сработаемся!
Обсудив и уточнив характер взаимодействия, генерал Кириченко вскочил на коня — и был таков. Долго рассусоливать и в самом-то деле нечего было. Командующий войсками нашего фронта генерал Ф. И. Толбухин уже отдал приказ о наступлении южнее Мелитополя, в полосе 28-й армии. Там в прорыв вводился 19-й танковый корпус генерала И. Д. Васильева, а кавалеристы 4-го гвардейского Кубанского корпуса находились до поры до времени в резерве.
И вот в назначенный день, в 10 часов 45 минут, населенный пункт Акимовка и его окрестности окутались дымом. Это прямой наводкой по сильному противотанковому узлу немцев ударила наша артиллерия, затем последовал залп «катюш», и танковые бригады первого эшелона пошли в атаку. Гул мощной артиллерийской канонады докатывался до наших аэродромов. Мои пилоты сидели в кабинах боевых истребителей в готовности к взлету и по первому же сигналу уходили на задание.
В те дни мы регулярно летали на штурмовки аэродромов противника. Когда наступающие войска прорвали оборону гитлеровцев и в прорыв был введен кавалерийский корпус, мы активно прикрывали его. Не раз немцам приходилось сбрасывать на свои войска бомбы, предназначенные для наших конников. К линии фронта прорывались лишь отдельные вражеские самолеты.
Большое применение нашли тогда высылаемые в район действия подвижной группы наши патрульные пары и звенья истребителей. Применять патрулирование мы стали и в целях предварительного обнаружения бомбардировщиков противника. Вылетит боевая пара на направление их вероятного пролета, заметит цель, оповестит вовремя — и с земли тотчас поднимается группа машин, которая уже не пропустит бомбардировщики к нашим войскам. Выход патрулей за линию фронта, наращивание сил в необходимый момент применялись и раньше, еще на Кубани. Но в боях над рекой Молочной мы особенно широко использовали этот способ боевой работы.
23 октября рубеж «Вотан», прикрывавший подступы к Крыму, пал. Наши войска освободили Мелитополь. Авиация, танки, кавалерия, преследуя противника, гнали его все дальше и дальше к Крыму и Днепру. Конно-механизированная группа, запущенная, как таран, ушла далеко за реку Молочную. Желтая пыль висела в безбрежной степи, вокруг ни лесов, ни садов — немцы все вырубили, даже укрыться было негде. Конникам и танкистам приходилось рассредоточиваться, действовать в основном под прикрытием ночи. А днем их прикрывали мы.
«Я перебросил дивизии с юга и запада на восток, чтобы разбить силы противника, прорвавшиеся через Днепр по обе стороны Кременчуга, массированным контрнаступлением, которое, по возможности, должно начаться 10 ноября, — писал Гитлер в приказе от 29 октября. — Это наступление приведет к решающему изменению обстановки на всем южном участке фронта...»
Но чуда не произошло. Немцам удалось удержать лишь плацдарм в районе Никополя — по фронту 120 и в глубину до 30 километров. Этому участку Гитлер придавал особое значение. «Потеря Никополя (на Днепре, юго-западнее Запорожья) означала бы конец войны», — заявил он еще в марте 1943 года, имея в виду значение для военной промышленности никопольского марганца. Понятно, почему немецкое командование бросило сюда большую часть своего 4-го воздушного флота.
Как-то во время очередной воздушной разведки летчики полка майора Корнилова И. В. Федоров и А. Т. Тищенко обнаружили два аэродрома противника. Я принял решение ударить по гитлеровцам. Дело-то казалось зама»чивым: на тех аэродромах собралось множество боевой техники. Но в дни Никопольской операции основной задачей нашего корпуса было прикрытие войск на поле боя, в частности 3-й гвардейской армии генерала Д. Д. Лелюшенко, так что о решении штурмовать аэродромы противника я счел нужным сообщить командарму Т. Т. Хрюкину.
Тимофей Тимофеевич сразу почему-то засомневался в нашем замысле: мол, сильная, должно быть, там противовоздушная оборона, да и истребителей ли это дело. Потом командарм согласился, но предупредил, чтобы группы, вылетающие на штурмовку, возглавляли лучшие летчики корпуса.
Погода в тот день стояла по-осеннему пасмурная, небо затянули облака, так что лететь к цели и обнаружить ее было делом довольно трудным. Я шел выше ударной группы, возможно, поэтому первым заметил аэродром противника и, назвав, как положено, свой позывной, приказал работать:
— Я — «Дракон»! Аэродром справа. Атакуем!..
О том, что произошло дальше, так вспоминает Александр Трофимович Тищенко, один из моих ведомых:
«Вражеская зенитная артиллерия открыла заградительный огонь. А наши истребители, не обращая на него внимания, попарно устремились к аэродрому. Сбросив бомбы, они тут же начали стрелять из пушек. Заходы следовали один за другим. На аэродроме возникали все новые очаги пожаров.
В воздухе появилось несколько «мессершмиттов». Но группа прикрытия сразу же сковала их. Боем руководил генерал Савицкий. Схватка была нелегкой. Но нам удалось отразить нападение вражеских истребителей и надежно прикрыть действия своих товарищей, штурмовавших аэродром.
— «Скворцы», я — «Дракон», уходим от цели, — спокойным голосом скомандовал генерал.
Когда мы, развернувшись, взяли курс на восток, кто-то из летчиков скороговоркой передал по радио:
— У «Дракона» пробито крыло и отбит элерон... Истребители сразу же перестроились. Два Яка заняли места на «флангах» самолета командира корпуса и стали наблюдать за ним.
— Держаться можете? — спросил Федоров, увидев дыру на крыле командирского самолета.
— Могу. Только на небольшой скорости.
— В случае чего — садитесь. Вывезем!
Через несколько минут показался аэродром. Пока садился генерал Савицкий, все находились в воздухе и не спускали с него глаз. Вот, наконец, он приземлился и зарулил самолет на стоянку.
— Благодарю, друзья! — по радио услышали мы голос «Дракона» и тоже стали заходить на посадку...»
Да, именно так вот мы тогда отработали по одному из аэродромов противника. Такой боевой эпизод. И самолету моему досталось действительно крепко. Но самое-то удивительное — это я говорю спустя годы, когда многое стушевывается, как-то блекнет в памяти, — самое главное и тогда и сейчас, оставшееся в сердце навсегда, было не то, что меня чуть не срезали в бою, не то, что я справился с управлением и каким-то образом дотянул подбитую машину до своего аэродрома, а те простые слова, которые мне передали боевые друзья в полете: «В случае чего — садитесь. Вывезем!..»
Скажу вам, «вывезти» летчика, попавшего в беду, то есть приземлиться где-то на чужой территории рядом с подбитым самолетом товарища, забрать его и взлететь — чрезвычайно сложно! Если бы легко было — сел да взлетел, — так и аэродромов бы не строили. Сверху-то смотреть — на земле все площадки ровные, однако каждая таит в себе немалую опасность: и выбоины, и воронки от бомб, и просто вязкий грунт, в котором застрянешь — не выберешься. А ведь «вывозят», как правило, из-под носа противника — под пулями, минометным обстрелом, когда со всех сторон тебя окружают. Да случись и нейтральная территория — разве от этого легче? Передний-то край Никопольского плацдарма весь был усеян минными полями.
И все же: «Вывезем!..»
Так случилось, что где-то в те дни после подобного штурмового удара над Днепром немецкие зенитки подбили самолет летчика В. Кузнецова. Доложив ведущему — комэску С. Маковскому о повреждении, он повел окутанную дымом машину на вынужденную посадку. Приземлился — вокруг гитлеровцы. Комэск, наблюдая за своим ведомым, спикировал, дал очередь из пушек — отогнал от него немцев. Но как долго можно гоняться на самолете за теми, кто на земле? И тогда он бросил истребитель на выручку товарища.
Спартак Маковский и боец был бесстрашный, и пилотировал мастерски. С ювелирной точностью приземлился рядом с машиной Кузнецова, тот тут же вскочил на плоскость, просунул одну ногу в кабину самолета, голову упрятал за ее козырек — и пошли они так на взлет навстречу опешившим врагам.
...Командарма удивило, что работали мы по двум аэродромам противника довольно большими группами. «Как это успели так быстро подготовиться к боевому вылету?..» — недоумевал он, и вполне справедливо. Мы вылетели на задание буквально через час после моего разговора с командармом. Но расчет вылета строился не на «ура». Дело в том, что опыт штурмовок летчики корпуса получили еще на Кубани. Мне пришлось только поставить пилотам боевую задачу — и каждый знал, как он ее будет выполнять. Так я и объяснил свое решение командарму.
Тогда Хрюкин принялся отчитывать меня за «самочинство» — ведь было приказано, чтобы штурмовку возглавили лучшие летчики корпуса. На что я возразил:
— Вы полагаете, товарищ генерал, что комкор самый никудышный летчик в корпусе?
Такого вопроса командующий не ожидал — рассмеялся и махнул рукой:
— Смотри, Савицкий, повнимательней там. Немцы совсем остервенели.
«На южном участке советско-германского фронта существенных перемен не произошло...» — так сообщалось в сводках Совинформбюро о нашем медленном наступлении под Никополем, и в стратегическом плане это было действительно так. Но в тактическом звене — в полках, батальонах, ротах и эскадрильях, дивизионах и батареях — изменения происходили каждый день и почти каждый час. К фронту сплошным потоком тянулись автомашины — везли боеприпасы, людей, продовольствие. Зима, похоже, не собиралась приходить на Украину, и по тонкой грязи к огневым позициям артиллерии, боевым порядкам батальонов днем и ночью вереницы людей несли снаряды и ящики с патронами. Полки улучшали свое положение, проводилась перегруппировка частей, в то же время ни на минуту не прекращались боевые действия.
Нелегко было совершать вылеты на задания нам, истребителям. Распутица не позволяла долго задерживаться на одном месте: буквально после нескольких взлетов и посадок аэродром выходил из строя, приходилось искать новый, но боевая работа продолжалась. Мы вели разведку, сопровождали штурмовики, бомбардировщики, по-прежнему сами вылетали на штурмовку.
А что же немцы? После Сталинграда это были уже не те вояки, что два года назад вторглись в нашу страну. Тогда они ухмылялись, поплевывали, ели гречишный мед, топтали хлеба, хватали наших девушек и залихватски пели песню о «развеселой войне». В сорок третьем мелодия изменилась. Немцы принялись разучивать романс «Жалобы вдовы» и прикидываться сиротами. «Наши солдаты находятся в узкой щели, часто в открытом поле... — писал в пропагандистском бюллетене германского генштаба майор Виер, — над ними холодное мрачное небо, вокруг безграничная чужая страна; позади лишь немного солдат — немного по сравнению с теми огромными силами противника, которые наступают; рев, вой, грохот, свист снарядов и мин из тысячи большевистских пушек и минометов, мечущих смерть. Наши солдаты должны устоять, и только изредка наша артиллерия может ответить противнику. А затем, после того, как этот ад царит три-четыре часа, выбегают колонны русских с отвратительным хриплым «ура», идут их танки все в большем и большем количестве с гремящими гусеницами и скрипящими моторами. Бомбардировщики врага неистовствуют почти на высоте деревьев, сбрасывают бомбы, ведут огонь. Пять, восемь, двенадцать вражеских самолетов против одного нашего...»
Мы понимали возмущение и растерянность немцев. Танкисты 19-го танкового корпуса генерала И. Д. Васильева и другие части с ходу преодолели уже Турецкий вал. Немцы держали его под сильным обстрелом, пытались восстановить прежнее положение, но без толку. Наши войска вышли и за Турецкий вал, и на другую сторону Сиваша.
Только Никопольский плацдарм с первой попытки ликвидировать не удалось. Наступление в приднепровских плавнях в оттепель оказалось делом довольно трудным. Дороги раскисли. Не только самолеты на аэродромных полях — люди, лошади и те вязли в размокшем грунте: проваливаясь по колено в грязь, солдаты на своих плечах несли боеприпасы, минометы, пулеметы. На наших боевых машинах при рулении по земле и во время разбега грязь — густой украинский чернозем — настолько забивала радиаторы охлаждения, что моторы то и дело перегревались — «кипели» — и выходили из строя Первыми, мы заметили, перестали летать немцы. Потом поубавились боевые вылеты и у нас, в 8-й воздушной армии.
В те дни рационализаторы нашего корпуса и придумали одну любопытную доработку, о которой действительно только бы и сказать: «Все гениальное просто». Отверстия радиатора на самолете во время взлета кто-то предложил закрывать шторкой из обычной парусины, а после взлета открывать. Вырезали по размеру радиатора такую заглушку, протянули от нее в кабину пилота тросики — и все. Работу эту механики самолетов проделали за одну ночь. Руководил ими заместитель начальника политотдела по комсомолу Тимофей Полухин, так что не случайно операция прошла под кодовым названием «Комсомольская шторка».
Утром я посмотрел на те шторки, подергал за тросики — ничего. Вроде бы надежно.
— А как же взлететь с закрытым радиатором? — спрашиваю Полухина. Тимофей успокоил:
— Так ведь на взлет одна минута.
— Кто-нибудь пробовал?
— Пока нет... — Полухин улыбнулся, заранее, должно быть, зная, что первым полечу я. Как летчик, разве я мог поступить иначе?..
Так всем корпусом мы продолжали боевую работу, а соседи наши день-другой недоумевали, потом зазвонили телефоны, полетели телеграммы: «У вас что, самолеты другие? Или распутица не действует?»
Командарм Т. Т. Хрюкин прислал специалистов-инженеров, те критически осмотрели наше изобретение, сняли чертежи, и на третьи сутки все полки 8-й воздушной так же успешно летали на боевые задания Как оказалось, провели мы операцию «Комсомольская шторка» очень даже вовремя: готовилось новое наступление на Никопольский плацдарм.
Утро 31 января 1944 года я встретил на КП 3-й гвардейской армии, которой командовал генерал Д. Д. Ле-люшенко. Погода стояла нелетная — непрерывно шел вперемешку с монотонным моросящим дождем мокрый снег. Но наступать без поддержки авиации командарм Лелюшенко не хотел, начало наступления переносилось с часу на час, и все офицеры, генералы, находившиеся на КП армии, томились в вынужденном бездействии, в том редком на фронте состоянии, когда все уже готово для решительного броска на врага и остается только ждать назначенного часа. Еще день назад каждый из нас наверняка что-то мог бы доработать, допроверить, просто, наконец, убедиться, что его боевая машина или там эскадрилья полк не подведут. Но за час до наступления никаких мероприятий, проверок, никаких сомнений ни в себе, ни в своем товарище по оружию и быть не могло И как солдат в окопе — какой-нибудь незаменимый в такие минуты Вася Теркин — словом, шуткой снимал напряженность ожидания, так кто-то из нас, людей в общем-то молодых (автору этих строк в те годы едва перевалило за тридцать), завел вдруг разговор о женщинах. Весьма непростая тема для душевной разрядки, не правда ли?.. К слову, один старый анекдот по этому поводу В компании с женщинами летчики увлеченно ведут разговор о воздушных боях, пилотажном мастерстве и прочих своих летных делах. «О чем же вы говорите перед полетами?-» — спрашивает одна из подруг. — «Как о чем? О женщинах!..» — ответили ей.
Не помню, что заставило нас тогда, в напряженные часы ожидания перед многотрудным наступлением — решалась судьба операции! — завести такую беседу. Но вот разговор наш вошел в вихревой круг и, помню, мы говорили о времени, основательно пересмотревшем банальные истины прошлого, о полноправных участницах наших боевых дел — девчатах-оружейницах, связистках, снайперах. Собственно, ни для кого из нас никакого откровения в этом не было. Вопрос тогда оказался затронут значительно глубже, и кто-то даже сделал вывод, что мужчины, не умеющие по-настоящему любить и ценить женщину, теряют существеннейшее свое качество — мужество. Мужество как душевную силу.
Забегая вперед, замечу: после войны мне не раз доводилось участвовать в различных молодежных диспутах, обсуждениях, в том числе и о воспитании чувств На мой взгляд, существует все-таки неписаный кодекс мужского поведения, который включает в «себя такие нравственные категории, как мужская честь, чувство собственного достоинства, бережное отношение к женщине. К сожалению, приходилось слышать, будто настоящее мужество может проявляться только в бою. Не разделяю такого мнения. Именно чуткость, отзывчивость к людям, я бы сказал даже, внутренняя деликатность в часы испытаний оборачиваются кремневой крепостью духа, воли и стойкости.
Однако я увлекся. И тогда, перед наступлением, тем давним январским утром с нелетной погодой, мы, видно, тоже не на шутку увлеклись, да так, что слышавший наш разговор представитель Ставки маршал А. М. Василевский сказал: «Я заметил, когда людям нечего делать, они любой разговор обязательно переводят на женщин».
...После короткой, но мощной артиллерийской подготовки передовые части нашего фронта ринулись в атаку. Неприятельскую оборону удалось прорвать на глубину до пяти километров на двух узких участках, и здесь мы основательно поработали за штурмовиков, поддерживая наступление с воздуха.
На следующий день генерал Д. Д. Лелюшенко ввел в действие главные силы армии А с севера через Апо-столово на Никополь шли войска 3-го Украинского фронта. По ходу операции стало ясно, что гитлеровцы на плацдарме рассечены на отдельные группы. Тогда Дмитрий Данилович Лелюшенко принял решение прорваться к Днепру на плечах отступавшего противника и, захватив у него переправочные средства, форсировать реку.
Что говорить, решение было смелое 7 февраля части 266-й стрелковой дивизии, 5-й гвардейской мотострелковой и 32-й отдельной танковой бригады вышли к кромке днепровского берега. Более 3 тысяч гитлеровских солдат и офицеров было уничтожено, много взято в плен. Захватили наши бойцы у немцев и переправочные средства, что, пожалуй, в тот момент было самым важным — немцы не смогли переправиться через Днепр.
Генерал Лелюшенко искренне радовался развитию событий.
— Послушай, Евгений Яковлевич, а это не твои ли ребята работают? — подозвал он меня к оперативной карте и зачитал донесение:
«Под прикрытием атакующих истребителей с птичьим крылом на фюзеляже (номера самолетов 7, 9, 11, 12, 13), предварительно атаковавших позиции противника над высотой 216,4, полк вышел на берег Днепра. Прошу передать летчикам благодарность бойцов и командиров. Майор Е Вахромеенко».
Истребители с птичьим крылом на фюзеляже были мои, я это подтвердил командующему армии Но дальнейшие события развивались настолько стремительно, что я не успел даже спросить — дошла ли благодарность командира полка до наших пилотов.
В 18 00 батальон майора Г М Надежкина из 5-й гвардейской мотострелковой бригады начал форсировать Днепр В ночь на 8 февраля уже вся бригада, а с ней и 266-я стрелковая дивизия завязали бой за Никополь К 4 часам утра они совместно с частями 6-й армии 3-го Украинского фронта овладели центром города, и вскоре на одном из самых его высоких зданий был водружен красный флаг — Никополь наш!
В тот же день войска генерала Ф И Толбухина, полностью очистив от противника левый берег Днепра, ликвидировали никопольский плацдарм За выполнение боевых задач наш корпус наряду с другими частями и соединениями был отмечен в приказе Верховного Главнокомандующего, получив почетное наименование — Никопольский.
В дальнейших боях на Правобережной Украине мы не участвовали Нам предстояло освобождать Крым.