Нежданные гости
Пришли союзники
В первые дни венской жизни среди груды всяких дел и забот меня, пожалуй, больше всего интересовали союзники. До сих пор не приходилось иметь с ними дела, но я знал, что непременно придется. Поэтому я настойчиво расспрашивал Перервина о союзных комендатурах и, пользуясь любым поводом, заводил о них разговор с Лебеденко, Травниковым, Ланда-Далевым — словом, со всеми, кто успел достаточно близко познакомиться с нашими партнерами по управлению Вены. И вот как выглядела предыстория Межсоюзной комендатуры австрийской столицы...
Все началось в первой половине июля 1945 года, когда маршал Толбухин срочно вызвал к себе генерала Благодатова.
Федор Иванович Толбухин только что вернулся из Москвы, с Парада Победы, настроение его было веселое, и он начал было рассказывать генералу московские новости, пересыпая их своими обычными шутками. [157]
Благодатов насторожился. Он хорошо знал Толбухина. Пока это только увертюра чего-то большого и, очевидно, неприятного. И не ошибся.
— Тебе не скучно одному в Вене? — неожиданно спросил маршал.
На какое-то мгновение Благодатов подумал, что речь идет о приезде в Вену его жены, но тут же отбросил эту мысль: о жене маршал сказал бы иначе.
— Союзники в Вену приходят, — коротко заявил Толбухин.
— Как приходят?
— Обычно: пешком, на машинах... Боятся, как бы Вена не стала коммунистической.
Благодатов опешил. Сколько горьких слов, злых и справедливых упреков было сказано в адрес союзников, так непростительно долго тянувших открытие второго фронта, — и вот теперь они жалуют в Вену.
— Что же это получается, товарищ маршал? — невольно вырвалось у Благодатова. — Наши солдаты умирали за Вену, а они на готовенькое?
— Это дело большой политики, Алексей Васильевич, — уже серьезно начал Толбухин. — А ею не мы с тобой командуем... Словом, наше правительство обязалось предоставить союзным державам оккупационные зоны в Вене по примеру Берлина, где, кстати сказать, они тоже не потеряли ни одного солдата. А чтобы тебе все стало ясно, возьми-ка этот документ и прочти его повнимательней. — И маршал протянул Благодатову выписку из Соглашения о зонах оккупации в Австрии и об управлении городом Веной, датированного 9 июля 1945 года.
Вот этот документ.
«Северо-восточная (советская) зона, состоящая из провинции Нижняя Австрия, за исключением города Вены, той части провинции Верхняя Австрия, которая находится на левом берегу Дуная и провинции Бургенланд.
Северо-западная (американская) зона, состоящая из провинции Зальцбург и той части провинции Верхняя Австрия, которая находится на правом берегу Дуная. Западная (французская) зона, состоящая из провинции Тироль и Форальберг. Южная (британская) зона, состоящая из провинции Каринтия, включающая восточный [158] Тироль и провинцию Штирия, за исключением провинции Бургенланд.
Город Вена в границах 1937 года оккупируется четырьмя державами, и его управление будет осуществляться Межсоюзной комендатурой, состоящей из четырех комендантов, назначенных соответствующими главнокомандующими. Контрольный механизм союзников в Австрии состоит из Союзнического Совета, Исполнительного комитета и персонала, назначаемого четырьмя правительствами. Все это именуется Союзнической комиссией по Австрии.
Основные задачи Союзнической комиссии: добиться отделения Австрии от Германии, создать центральный австрийский аппарат, подготовить почву для образования свободно избранного австрийского правительства. Союзнический Совет состоит из четырех военных комиссаров, которые будут совместно осуществлять верховную власть в Австрии по вопросам, касающимся Австрии в целом. В соответствии с этим каждый военный комиссар в качестве главнокомандующего оккупационных войск будет осуществлять полную власть в своей зоне. Управлением города Вена будет руководить Межсоюзная комендатура, действующая под общим руководством Союзнического Совета и состоящая из четырех комендантов».
— Значит, решено и подписано, товарищ маршал?
— Как видишь, Алексей Васильевич.
— А не много ли четырех комендантов на один город? — словно раздумывая вслух, спросил Благодатов.
— Боишься, что тебе делать будет нечего? — засмеялся Толбухин. — Будь уверен — вчетверо дел прибавится. Но нет худа без добра: поработаем с союзниками, получше узнаем их. А это нам наверняка пригодится... Спросишь меня, как себя вести с ними? Изволь. Будь вежлив, соблюдай такт, но за свое, кровное, жестоко дерись. Ну да об этом мы с тобой еще поговорим. А пока давай-ка разберемся с венскими секторами.
Оказывается, Вена уже была разделена на секторы. Вернее, на два сектора — союзный и наш. Союзники получили западные, относительно сохранившиеся районы австрийской столицы. К нам отходили восточные районы Вены — преимущественно промышленные, сильно разрушенные воздушной бомбежкой американцев. И это обстоятельство еще больше расстроило коменданта. [159]
Вернувшись от командующего, Благодатов собрал своих заместителей и начальников отделов.
Неожиданная новость ошеломила их, пожалуй, больше, чем самого Алексея Васильевича. Посыпались реплики.
— Придут союзники — придут их органы разведки. Оживет фашистское подполье.
— Да, веселая у нас будет жизнь, пока все на место встанет.
Выждав, пока утихнут страсти, Благодатов объявил:
— Сегодня же начать подготовку районов к передаче. Это значит, во-первых, собрать все материалы по каждому району — границы, число жителей, перечень охраняемых объектов и все прочее, во-вторых, приступить к переброске воинских частей в нашу зону.
В этот день комендатура работала далеко за полночь. А рано утром Благодатова разбудил адъютант.
— Генерал-полковник Желтов прибыл в комендатуру и ждет вас, товарищ генерал.
Дверь кабинета была открыта, и Благодатов еще из коридора увидел, что Желтов чем-то озабочен.
— Товарищ член Военного совета...
— Бывший член Военного совета, — перебил Желтов. — Не удивляйся, сейчас все объясню, Алексей Васильевич...
Благодатов уже знал, что проходила передислокация войск. 3-й Украинский фронт из Австрии перемещался в Болгарию и Румынию, образуя собой Южную группу войск. 1-й Украинский фронт из Германии передвигался в Австрию, создавая собой Центральную группу войск (ЦГВ). И сейчас вместо Толбухина ему придется иметь дело с маршалом Коневым. Но о Желтове он ничего не знал.
— Мне поручено возглавить аппарат советской части Союзной Контрольной Комиссии. Я назначен заместителем маршала Конева по работе с союзниками. Это — первое. Теперь второе. Должен тебя огорчить: приехал с агрессивными намерениями. Твоя комендатура занимает гостиницу «Империал». Я намерен ее взять для своего учреждения и, кстати, хочу прихватить «Гранд-отель» под жилье для сотрудников... Скажи прямо, комендант: добровольно отдаешь или нам с тобой драться придется? [160]
Благодатов понял: эта шутка — приказ.
— Раз нужно, какой же может быть разговор. Ваше учреждение не разместишь кое-как.
— Значит, безоговорочная капитуляция? — улыбнулся Желтов. — Только ты не сердись, Алексей Васильевич, что я выживаю тебя из «Империала». Сам понимаешь...
— Ничего. Обойдусь как-нибудь. У нас еще в запасе «Астория» и «Бристоль».
— Вот и занимай их, пока союзники не отобрали...
Однако случилось так, что эти гостиницы не понравились Благодатову, и наша Центральная комендатура заняла пустующий дом № 1 по Рингштрассе, где когда-то размещался школьный совет Вены.
А на второй день Благодатов поехал представляться новому главнокомандующему маршалу Ивану Степановичу Коневу. Главком заслушал подробный доклад Благодатова о Вене, дал указания о предстоящей встрече с союзниками, о разделе города на зоны и о совместной работе с союзниками.
Припомнив Берлинскую операцию, И. С. Конев рассказал, как американцы стремились первыми вступить в Берлин.
— Они пришли потом на готовое в Берлин и придут в Вену, — сказал Благодатов.
— Иначе мы не можем поступить. Слово Советского Союза — серьезное слово, а Советское правительство привыкло выполнять свои обещания. Так что от союзников не отбивайся. Придется работать вместе, — закончил беседу Конев.
— Кстати, Алексей Васильевич, ты знаешь истинную подоплеку приезда в Вену представителей союзников? — спросил вдруг маршал.
Благодатов пожал плечами.
— Вероятно, хотят ознакомиться со своими секторами.
— Не совсем так. Даже, скорее, совсем не так, — улыбнулся Конев. — Зайди к Астахову — он тебе расскажет. И все, что узнаешь от него, крепко намотай себе на ус.
В штабе Центральной группы войск Благодатов узнал действительно интересное и важное для себя. [161]
Оказывается, еще тогда, когда стало очевидным, что советские войска неизбежно разобьют гитлеровскую армию и фашистскую Германию не спасти от окончательного разгрома, союзники начали готовить проекты создания в Европе искусственных государств — конфедераций, и среди них проект Дунайской конфедерации с участием Австрии.
Во главе Дунайской конфедерации американские империалисты вначале намечали поставить Отто Габсбурга. Ему было поручено сформировать на территории Соединенных Штатов австрийские воинские соединения. Однако из этой затеи получился конфуз. Из трехсот пятидесяти тысяч австрийских эмигрантов, проживающих в США, в австрийский легион записалось всего лишь семь человек и в их числе три брата самого Отто Габсбурга.
После провала затеи с Отто Габсбургом реакционеры США вступили в сговор с одним из фашистских убийц — заместителем начальника гестапо Кальтенбруннером, австрийцем по национальности. Нисколько не смущаясь тем, что руки этого палача обагрены кровью антифашистов, они решили поручить ему возглавить будущее правительство Австрии.
Но вскоре американские и английские дипломаты поняли, что и этот план лопнул. Советская Армия уже заняла значительную часть австрийской территории, и 27 апреля в Вене было сформировано Временное правительство Австрии.
В переговорах с союзниками Советское правительство, твердо считая, что Австрия должна стать свободным, целостным и независимым государством, предложило распространить власть Временного австрийского правительства на всю страну. Союзники заявили, что они согласны обсудить этот вопрос с Советским Союзом лишь после того, как их войска вступят в Вену, ознакомятся с положением вещей и установят непосредственный контакт с правительством Реннера.
И вот теперь американские, английские и французские представители направляются в Вену, чтобы прощупать обстановку.
Да, было о чем подумать коменданту.
Наступили горячие дни для комендатуры — подготовка к передаче районов, а главное, перебазирование [162] наших воинских частей, что в тогдашних венских условиях было далеко не простым делом.
И вот наконец жарким июльским днем к управлению военного коменданта подъехали три легковые машины с флажками союзников. Из машин вышли англичане, американцы, французы — представители союзного командования. С минуту, весело переговариваясь, они задержались у подъезда, внимательно оглядывая фасад с портретом Ленина и нашим Государственным флагом наверху.
Союзников встретил майор Ланда-Далев, в совершенстве владевший английским языком.
Гости вошли в кабинет, гремя шпорами, сияя орденскими планками на щеголеватых, с иголочки, кителях, улыбчатые, изысканно вежливые, шумливые. От них пахло духами и тем домашним уютом, который уже давно забыл Алексей Васильевич.
После неизбежных формальностей и ни к чему не обязывающих фраз Алексей Васильевич, предлагая гостям кресла, спросил:
— Как вам, господа, понравилась Вена?
— Мы ее почти не видели, — ответил за всех английский генерал. — И хотели бы, с вашего позволения, сначала осмотреть город, а потом уже приступить к деловому разговору.
— Как вам угодно... Вас будет сопровождать майор Ланда-Далев.
— Это очень любезно с вашей стороны, господин генерал, — вступил в разговор американский полковник. — Но у нас к вам еще одна просьба. По всей вероятности, мы пробудем в Вене несколько дней. Не откажите выделить нам комнаты для отдыха и как-то разрешить вопрос с питанием. Само собой разумеется, за соответствующую плату, — улыбаясь, добавил он.
— Все уже сделано, господа, — ответил Благодатов...
Осмотр Вены союзники начали с 1-го района, уделив ему особое внимание. И это понятно: здесь сосредоточены почти все правительственные учреждения, музеи, театры, учебные заведения.
Союзники часто выходили из машин и, осматривая собор святого Стефана, деликатно, но настойчиво допытывались у Ланда-Далева об отношении к русским католического духовенства, и особенно кардинала Вены. [163]
Задержавшись перед зданием парламента, интересовались, как проходило образование созданного русскими Временного правительства Австрии и какие речи говорили лидеры партий. У городской ратуши дотошно расспрашивали о венском бургомистре.
Разрушенные восточные районы проехали не выходя из машин. Однако, осматривая промышленные предприятия, педантично интересовались, как велики повреждения.
И у Ланда-Далева создалось впечатление, что главной целью поездки было прощупать, как велико влияние русских в Вене и как тверда позиция лидеров народной и социалистической партий. И к тому же застраховать себя, чтобы русские не обделили их при разделе города, и, если удастся, выторговать побольше. Они еще не знали, как это сделать, но добиться этого они явно хотели.
Пока гости осматривали город, в кабинете Благодатова раздался телефонный звонок Конева:
— Как принимаете союзников, генерал?
Алексей Васильевич ответил, что первый разговор прошел вежливо, но без особых любезностей.
— Это вы зря. Совсем зря, — не одобрил маршал. — Официальность и сухость здесь ни к чему. Гостеприимство делу не помеха. От него мы не обеднеем. Наоборот. Примите их, как это умеют делать русские люди... Поймите, Благодатов, что союзники любят повеселиться, выпить, закусить. Покажите им солдатскую самодеятельность. Пусть увидят, что советский солдат не только воин, но и мастер петь и плясать. И конечно, угостите гостей как следует. Ну а когда пойдет речь о деле, будьте тверды, как кремень. Поняли мою мысль?
— Понял, товарищ маршал...
Гостей мы встретили радушно, хорошо угостили.
— Господа! — обратился к ним Благодатов. — Я хочу предложить вашему вниманию небольшое развлечение. Не обессудьте, если что-либо будет не так. Артистов в моем распоряжении нет, и я вынужден показать вам нашу солдатскую самодеятельность. Перед вами выступят советские солдаты и матросы. Они принимали участие в боях за Вену. Их товарищи лежат в венских могилах. И цветы на этих могилах еще не успели завянуть.
Концерт выдался на редкость удачным. Солдаты 80-й стрелковой дивизии и матросы Дунайской флотилии превзошли [164] самих себя. Особенно ярко, темпераментно прошел заключительный номер — матросский танец «Яблочко».
Гости остались довольны. Они благодарили Благодатова, жали руки солдатам и вокруг слышались восклицания:
— Удивительно!
— Прекрасно!
— Чудесно!
Словом, хорошее начало обещало благоприятный исход совещания.
Однако когда на третий день после приезда гостей — союзники явно не торопились — начался разговор по существу, Благодатов волновался и, чтобы не допустить промашки, взял на совещание своих заместителей и начальников отделов: как-никак он был один против трех.
Строго говоря, особых причин для волнения как будто не было: вопрос о зональном разделе Вены был предрешен сверху, и теперь оставалось только уточнить секторы союзников и разграничительную линию с нашей зоной. Однако эти уточнения оказались не таким легким делом, как можно было ожидать.
Прежде всего всплыл вопрос об аэродромах, вокзалах, железнодорожных путях, шоссейных дорогах.
Союзники рассуждали так: если все это есть у русских, почему бы каждому из них не иметь того же.
Разгорелся горячий спор и даже подчас не совсем пристойный торг: союзники пытались отнять у нас то вокзал, то аэродром, мотивируя это тем, что в советскую зону отошли пусть разрушенные, но все же крупные промышленные предприятия.
Благодатов был тверд, и с первым вопросом с грехом пополам покончили, хотя французы остались в явном проигрыше.
Затем начался спор о центральных районах Вены. Это были лакомые куски.
В 11-м районе — Зиммеринге находился арсенал и примыкавший к нему аэродром. 4-й район — Виден был преимущественно аристократическим, в нем приютился всякий профашистский сброд, и каждый из западных союзников считал, что он пригодится именно ему. Но главным камнем преткновения оказался 12-й район, где стоял Шёнбруннский дворец. [165]
Особенно горячо отстаивал право на него англичанин. Он не приводил никаких вразумительных доводов, но было ясно: для него — это вопрос престижа — как-никак древняя резиденция Габсбургов.
Американец был относительно пассивен: очевидно, его не привлекала многовековая история дворца. Зато француз кипятился. Он считал, что Шёнбрунн должен быть именно французским уже хотя бы по одному тому, что здесь когда-то останавливался Наполеон и его женой была Мария Луиза, австрийская принцесса из династии Габсбургов, исконных владельцев Шёнбрунна.
В конце концов, как и следовало ожидать, французы снова проиграли. 12-й район — Мейдлинг достался англичанам.
Оставался беспризорным единственный 1-й район — центр Вены.
Каждый из партнеров отчетливо понимал, что его никак нельзя отдать кому-то одному. И в то же время делить его на четыре сектора было нелепо. Как же быть?
Совещание долго и безуспешно ломало голову. В конце концов пришли к единственно возможному решению: 1-й район — Иннере Штадт будет межсоюзной территорией, и на него распространится власть четырех держав.
— Но как это практически осуществить, господа? — недоумевал американец.
— Раз это межсоюзный район, — предложил Благодатов, — он должен совместно управляться четырьмя районными комендантами. Они будут поочередно, скажем по месяцу, осуществлять власть над ним.
— Значит, месяц районный комендант будет работать и три месяца отдыхать? — засмеялся англичанин. — Завидная должность. Не служба — курорт Ницца! Биариц! Баден-Баден!
Поискали было другую форму управления, но ничего более толкового не нашли.
Оставался последний пункт повестки — сроки управления городом главным комендантом. Твердого решения не приняли: назывались разные сроки — от месяца до трех.
На этом совещание закрылось.
Правда, это были только предварительные суждения, только выяснение точек зрения сторон. Последнее слово [166] оставалось за Союзническим Советом — четырьмя главнокомандующими. Но все же это была полезная черновая работа, послужившая материалом для будущего согласованного решения.
Союзники уехали из Вены. Алексей Васильевич облегченно вздохнул, словно сбросил с плеч тяжелый груз.
В августе в Вену начали прибывать союзные войска и занимать свои районы. Через несколько дней на зональных границах появились таблички: «Американская зона», «Английская зона», «Французская зона». И венцы иронизировали: «Не успели русские пригласить гостей, как те уже отгораживаются от них. Сразу видно — собственники».
Шли дни, а в зонах продолжали работать советские районные комендатуры. Союзные коменданты находились при них в роли статистов.
— Когда же вы передадите нам районы? — спрашивали союзники.
— Ждем команды от Центральной комендатуры, — отвечали советские коменданты.
А команда не поступала. И вот почему.
Раздел Вены юридически не был оформлен. Должен был собраться Союзнический Совет: ему надлежало официально провозгласить себя верховным органом власти в Австрии и узаконить Межсоюзную комендатуру Вены. Но Союзнический Совет не собирался: то ли в Союзной Контрольной Комиссии еще подрабатывался вопрос о деталях раздела Вены, то ли чего-то еще не было решено в верхах.
Оставалось ждать. А раз ждать, решили союзники, можно и погулять. И солдаты союзников бесцельно слонялись по венским улицам, пили, подчас скандалили.
— Вот кому лафа. Не жизнь, а масленица, — поговаривали наши солдаты. — Воевали плоховато, а гуляют, как победители...
За круглым столом
11 сентября состоялось первое заседание Союзнического Совета. На заседании присутствовали в качестве военных комиссаров главнокомандующие союзных оккупационных войск: маршал Конев — от СССР, генерал [167] Кларк — от США, генерал Маккрири — от Англии, генерал Бетуар — от Франции, заместители главкомов и политические советники. Еще не было подготовлено помещение для Союзнического Совета, и первое заседание проходило в «Империале», занятом советской частью Союзной Контрольной Комиссии.
Заседание было обставлено с должной торжественностью; за большим круглым столом каждой стороне выделены определенные места, заранее выработана и согласована повестка дня.
Все главкомы выразили желание, чтобы первое заседание шло под председательством советского главкома, как старшего по званию.
Маршал Конев поблагодарил коллег и занял председательское место. Подчеркнув, что с образованием Союзнического Совета открывается новая страница в истории Австрии, советский главком напомнил, что перед Союзническим Советом стоит задача практического осуществления Московской декларации по отношению к Австрии.
Первым проявлением воли Союзнического Совета было утверждение Межсоюзной комендатуры Вены в составе четырех военных комендантов. 1-й район был определен как район межсоюзный, где должны расположиться межсоюзные учреждения: Союзнический Совет, Союзная Контрольная Комиссия, Межсоюзная комендатура. Союзнический Совет придал разделу Вены законный характер, утвердив союзные зоны.
Союзнический Совет в своем решении подтвердил, что власть Временного правительства распространяется на всю Австрию и что одной из главных задач правительства будет проведение свободных выборов в стране. В связи с выборами должен быть опубликован избирательный закон, предусматривающий лишение нацистов избирательных прав. Совет вынес решение о роспуске всех военных и полувоенных организаций в Австрии. В связи с этим было запрещено носить германскую военную форму с 1 декабря 1945 года всем бывшим военнослужащим германской армии и гражданскому населению, если она не будет перекрашена в другие цвета.
Одним из политических мероприятий Совета было решение о проведении в жизнь денацификации, об очистке австрийских учреждений от фашистских элементов. [168]
Союзнический Совет рассмотрел вопрос о политических партиях и подтвердил уже существующие: социалистическую, коммунистическую и народную. Рабочим разрешалось организовывать профсоюзы. Восстанавливалась свобода прессы.
Союзнический Совет подписал обращение к австрийскому народу, официально объявляющее, что Союзнический Совет с 11 сентября 1945 года принял на себя верховную власть в Австрии по вопросам, касающимся Австрии в целом. В обращении еще раз подчеркивалось, что Союзнический Совет стоит на точке зрения Московской декларации, где союзники заявили о своем стремлении видеть свободную, независимую, демократическую Австрию, создав прочную политическую, экономическую и культурную базы для ее процветания. Основные цели работы Союзнического Совета: восстановление страны, преодоление последствий войны, ликвидация германского влияния во всей жизни Австрии. Все проявления германского милитаризма должны быть вырваны с корнем, чтобы уничтожить всякие предпосылки к повторению германской агрессии.
Таковы были намерения и цели, настоятельно предложенные советской стороной и принятые союзниками.
Однако следует сказать, что программа демократизации, демилитаризации и денацификации Австрии, провозглашенная Союзнической комиссией по Австрии, натолкнулась на ожесточенное сопротивление австрийской реакции и нежелание западных держав выполнять свои собственные решения. Только в советской зоне оккупации она последовательно и настойчиво проводилась в жизнь. Удаление активных нацистов с руководящих постов в политических и хозяйственных органах, чистка библиотек от нацистской литературы, введение новых учебных программ и учебников в школах — все эти мероприятия способствовали ликвидации фашистского наследия на территории восточной части страны.
Военные власти США и Англии развернули в своих зонах активную деятельность по консолидации всех реакционных сил, стремились не допустить возникновения и укрепления демократических организаций, поддерживали и поощряли бывших нацистов, старались вовлечь Австрию в русло империалистической политики западных держав. [169]
Было также вынесено решение о свободном передвижении по всей Австрии представителей австрийских торговых фирм, предприятий, организаций и беспрепятственной работе железнодорожного, автомобильного и гужевого транспорта по всей территории страны.
Союзнический Совет установил, что его председатели будут меняться каждый месяц, начиная с 15 сентября, в таком порядке: США, Англия, Франция, СССР.
Одновременно со встречей главкомов произошла в нашей комендатуре встреча союзных комендантов Вены, пожелавших нанести визит вежливости советскому коменданту.
Коменданты торжественно вошли в кабинет. Первым подошел к Благодатову английский комендант бригадный генерал Палмер.
— Я рад приветствовать вас, господин генерал, на посту коменданта австрийской столицы и готов разделить с вами эту почетную, но тяжелую работу. — И Палмер долго жал руку, улыбаясь заученной улыбкой.
Американец был сух.
— Комендант американской зоны генерал Люис, — отрекомендовался он. — Примите уверения в моем уважении.
И только французский комендант бригадный генерал Ноэль де Пейра просто, пожалуй, даже по-дружески, пожал руку Благодатову.
— Прошу садиться, господа, — пригласил Алексей Васильевич. — Очень рад с вами познакомиться: ведь нам теперь вместе придется работать.
Усевшись в кресло, Палмер сразу же начал внимательно осматривать кабинет. Заметив в углу вырезанного из дерева орла с широко распростертыми крыльями, поднялся, подошел к нему и долго его разглядывал.
— Работа большого мастера, достойная всяческого внимания, — сказал он. — И если позволите, не лишенная внутреннего смысла: так сказать, эмблема победителя.
Благодатов молча улыбнулся: он поймал себя на том, что только сейчас как следует разглядел эту «эмблему».
Алексей Васильевич нажал кнопку звонка. В дверях появился адъютант капитан Королев.
— Накройте на стол.
Через пять минут на столе стояли вино и закуска. [170]
— Прошу, господа, — пригласил Благодатов. — Разговор на сухую — плохой разговор. Таков уж русский обычай.
— Обычай, заслуживающий всяческого подражания, — выпив рюмку, улыбнулся Палмер.
Потом он снова встал и подошел к окну. Там, за окном, уходила вдаль широкая Рингштрассе, стояла Афина Паллада у здания парламента, поднималась в небо готическая башня ратуши.
— Да, должен заметить, генерал, что вами выбрано блестящее место для своей резиденции.
— Комендант города всегда выбирает то место, откуда ему легче управлять городом, — ответил Благодатов, еще не понимая, к чему клонит Палмер.
— Конечно, конечно... Позвольте быть откровенным, генерал. Ведь мы с вами, так сказать, едины: у нас общая цель — управлять Веной для блага венцев... И вот какая мысль мелькнула у меня. Не расположить ли в вашем здании Межсоюзную комендатуру? Как вы полагаете?
Алексей Васильевич незаметно переглянулся с Перервиным.
— Между прочим, это здание нам посоветовали выбрать сами венцы, — уходя пока от прямого ответа, заметил Благодатов.
— Вот как? Почему же? — заинтересовался Люис.
— По всей вероятности, венцы полагали, что, если советская комендатура будет стоять рядом с парламентом, никто после Гитлера не посмеет поднять руку на свободу и независимость их республики.
— Прошу меня правильно понять, генерал, — начал отступление Палмер. — Ни в коей мере не покушаясь на умаление вашего достоинства, я заботился о престиже нашей общей с вами Межсоюзной комендатуры, над зданием которой будут символически подняты четыре национальных флага.
— Именно так я вас и понял, господин Палмер, — ответил Благодатов. — Однако когда советские войска дрались за Вену, наши солдаты не думали о четырех символических флагах. Они знали: Вена будет свободна, и в городе появится комендатура с одним, достаточно авторитетным для Европы, да и не только для Европы, советским флагом. [171]
Палмер деланно рассмеялся. Люис недовольно кашлянул. И только Ноэль де Пейра весело улыбался. Очевидно, он по достоинству оценил ответный удар Благодатова.
— Ну, пошутили — пора заняться делами, — недовольно покосившись на француза, начал Люис. — Как скоро вы намерены передать нам наши районы, господин генерал?
— Готов хоть сейчас, — любезно, словно не было никакой пикировки, ответил Благодатов. — Но к сожалению, у меня пока нет директив от главнокомандующего. Насколько я знаю, главкомы, по-видимому, на днях решат этот вопрос. Полагаю, что тогда мы соберемся и проведем организационное заседание Межсоюзной комендатуры — обсудим принципы ее работы и, кстати, установим ее точный адрес... Вас устраивает, господа, такая программа нашего первого заседания?
— Вполне, — хмуро ответил Люис. — Только хотелось бы, чтобы оно состоялось поскорее.
Гости встали и начали прощаться.
— Мне было очень приятно познакомиться с вами, генерал, — все с той же стандартной улыбкой жал руку Палмер.
— Благодарю за прием, — сухо бросил Люис.
— Наша беседа доставила мне большое наслаждение, — улыбнулся Ноэль де Пейра.
Гости ушли.
— Вот и познакомились, Перервин, — задумчиво сказал Благодатов. — Какое впечатление?
— Мне кажется, первая атака отбита.
— Как будто. Но за ней последуют новые. Особенно на первом заседании. Надо быть готовым.
— Заседание будет проходить у нас, а в своем доме и стены помогают, — заметил Травников.
— Без соображений, генерал, и свой дом не поможет... Так где же все-таки разместить эту Межсоюзную комендатуру?
— Мне кажется, Дворец юстиции вполне подойдет, — предложил Травников. — Здание и название почтенные, комнат тьма. Пусть над этим дворцом и развеваются символические флаги. [172]
— Пожалуй, вы правы, — согласился Благодатов. — Уж скорее бы разделаться с этой организационной неразберихой, с передачей районов. Надоело это междуцарствие...
Сентябрь в этом году выдался на редкость погожий и теплый. Солнце грело по-летнему. Ни один лист пока еще не упал с деревьев.
Алексей Васильевич с утра чувствовал себя неважно. Будь это обычный день, он, безусловно, не вышел бы на работу. Но сегодня нужно быть в комендатуре, невзирая ни на что: в двенадцать часов было назначено первое заседание Межсоюзной комендатуры.
За полчаса мраморный зал заседаний начали заполнять офицеры и генералы. Союзные коменданты встретили появление в зале советского коменданта любезными улыбками и представили ему своих заместителей. Заместитель английского коменданта полковник Гордон Смит и заместитель американского — полковник Самус, к удивлению Благодатова, отрекомендовались ему на чистейшем русском языке.
Когда союзные стороны заняли свои места, встал вопрос, кому председательствовать. Ноэль де Пейра неожиданно внес предложение поручить вести заседание генералу Благодатову, как опытному коменданту. Благодатов открыл заседание коротким вступительным словом:
— Господа! В соответствии с принятым решением Союзнического Совета отныне вступает в свои законные права Межсоюзная комендатура, как орган четырех союзных держав по управлению городом. Я позволю себе выразить надежду, что все мы преисполнены добрыми намерениями направить нашу энергию на выполнение тех целей и задач, которые определены Московской декларацией и подтверждены Союзническим Советом.
Переводчиками были: у англичан — полковник Гордон Смит, у американцев — полковник Самус, у французов — лейтенант Пуришкевич, племянник недоброй памяти русского монархиста.
Вначале коменданты ознакомились с решениями Союзнического Совета и приняли согласованное постановление: взять под строгий контроль решения Союзнического Совета и обеспечить точное проведение их в жизнь. [173]
Затем коменданты обсудили вопросы о сроках и порядке передачи советской комендатурой районов, отошедших к союзникам. С изложенным Благодатовым планом приема и передачи районов все согласились. Было сделано лишь одно предложение со стороны англичан, чтобы при передаче непременно присутствовали бургомистры районов и начальники полиции. Благодатов не возражал.
Обсуждение второго пункта повестки дня — о работе Межсоюзной комендатуры шло медленно, со скрипом. И это понятно. Вопрос для всех был новый. Примеров четырехстороннего управления городом не было в истории войн и оккупации. Нужно было идти по целине.
В конце концов решили, что коменданты будут меняться в те же сроки, что и председатели Союзнического Совета, и главными комендантами будут помесячно.
За главным комендантом признавалось право намечать вопросы для обсуждения на заседании комендантов, право созыва экстренных совещаний и руководство всей деятельностью Межсоюзной комендатуры. Главный комендант должен вступать на пост с подробно разработанным месячным планом, утверждаемым на первом же заседании. На обязанности главного коменданта лежит подготовка повестки заседания и выделение докладчиков.
Под его председательством проходят заседания и принимаются решения. Каждая из сторон вправе выступать на своем языке.
Главный комендант выставляет часовых ко всем межсоюзным учреждениям. По этому внешнему признаку и будет видно, кто главенствует. Для отличия Межсоюзной комендатуры от союзных над ее зданием будут постоянно висеть четыре союзных флага.
Протоколирование заседаний и размножение документов постановили вести на русском, английском и французском языках. Принятые решения будут подписываться на следующем заседании, если они по своим формулировкам не вызывают возражений той или иной стороны...
Все шло сравнительно гладко, и коменданты отнесли это к заслугам председательствующего, который четко вел заседание, умело формулировал предложения, избегая излишних дискуссий. Было поручено заместителям комендантов выработать Положение о Межсоюзной комендатуре. [174]
По вопросу патрульной службы были выслушаны соображения генерала Травникова.
— Каждая сторона, — докладывал Травников, — автономна в своей зоне и организует патрульную службу так, как она найдет нужным. Межсоюзная комендатура не должна вмешиваться в это дело. Межсоюзный патруль следит за общим порядкам в городе, задерживает всех нарушителей и доставляет их в Межсоюзную комендатуру.
Так было положено начало Межсоюзной комендатуре Вены.
На следующий день Благодатову докладывает лейтенант Авдеев:
— Прибыли американский и английский коменданты. Просят принять.
— Вдвоем? А где француза потеряли? — неожиданно вырывается у Алексея Васильевича.
— Не могу знать, товарищ генерал.
— Проси, — сказал Благодатов и улыбнулся сидевшему против него Перервину.
На этот раз оба коменданта, включая Люиса, необыкновенно любезны.
— У нас к вам, генерал, деликатное дело, скорее, даже просьба, — как всегда, первым начинает Палмер. — В Вене не так уж много хороших гостиниц. И все они заняты русскими... Нет, нет, прошу нас правильно понять. Тогда, конечно, это было вполне логично: право первого. Однако коль скоро теперь волею судеб в Вену пришли мы, ваши союзники, было бы также закономерно поделиться с нами. Словом, мы просим, генерал, выделить в распоряжение американской и английской комендатур гостиницы «Бристоль» и «Астория».
— С превеликим удовольствием, господа, — любезно ответил Благодатов. — Гостиниц мне не жалко. Но горе в том, что они заняты: в них работают наши учреждения. Согласитесь, было бы нелепо выбрасывать их на улицу. Не правда ли?.. Во всяком случае, я доложу вашу просьбу главкому. Тем более что решать вопрос о судьбе гостиниц один я не правомочен.
На этом разговор и кончился. Благодатов полагал, что его ссылка на главкома заставит союзников забыть о гостиницах. Однако дня через два Алексею Васильевичу позвонил Конев. [175]
— Благодатов, ты что там волынку затеял с гостиницами? Чего жадничаешь? — недовольно начал Конев.
— Помилуйте, товарищ маршал, зачем же отдавать то, что самим нужно? С какой стати?
— Да отдай ты им, ради бога! Сегодня же передай. Ясно? — И повесил трубку.
Благодатову ничего не оставалось, как выполнить приказ. «Астория» досталась англичанам, «Бристоль» — американцам. А дня через два в кабинете Благодатова уже сидел взволнованный Ноэль де Пейра.
— Как же так, господин генерал? — обиженно заявил французский комендант. — Американцы и англичане получили шикарные гостиницы в центре, а мы?
— Простите, но ведь французская комендатура, насколько я помню, не предъявляла никаких претензий?
— Совершенно верно. Но она предъявляет эту претензию сейчас.
— Боюсь, что сейчас уже поздно. В Вене нет больше гостиниц, достойных вашей комендатуры, генерал.
— К сожалению, то же самое доложили мои работники. Но я полагал, что они ошиблись.
— Увы, генерал, они не ошиблись... Хотя у меня есть на примете одна гостиница, — по-человечески пожалев обойденного француза, добавил Алексей Васильевич. — Правда, она не первоклассная и далеко не в центре, но...
— Нет! — решительно отрезал француз. — Или такую, как у партнеров, или ничего!..
И он не знал, на кого ему больше обижаться: на Благодатова или на Палмера и Люиса, которые втихомолку от него отхватили у русских две шикарные гостиницы.
— Ну и друзья союзники, — сказал Благодатов Перервину, проводив Ноэля де Пейра, — видно, живут по русской пословице: дружба дружбой, а табачок врозь.
— Когда за Австрию грызлись, было из-за чего. А тут за какие-то гостиницы... Очевидно, это в природе капитализма. За ломаный грош горло друг другу перегрызут, — добавил Перервин.
15 сентября над трехэтажным зданием Дворца юстиции на Шмерлингплаце поднялись четыре национальных флага. У входа встали двое американских часовых с перекрещенными на груди белыми ремнями, в касках.
Межсоюзная комендатура вступила в свои права. [176]
В этот день, ровно в десять часов утра, со стороны Дворца юстиции неожиданно раздались бравурные звуки духового оркестра.
— Что случилось, Николай Григорьевич? — удивился Благодатов.
Травников подошел к окну.
— Все ясно. Генерал Люис, вступая в должность главного коменданта, решил ознаменовать это историческое событие торжественной церемонией.
Действительно, у здания Межсоюзной комендатуры был выстроен взвод американских солдат. Выходившему из машины Люису оркестр играл встречный марш. Офицер подошел с рапортом. Толпа зевак стояла в стороне, стараясь разобраться, что, собственно, происходит. Люис поздоровался с солдатами, те громко ответили. Оркестр заиграл гимн. Люис поднялся на ступеньки лестницы и пропустил мимо себя взвод церемониальным маршем.
— Зачем эта комедия? — недоумевал Травников. — Бьют на эффект? Дескать, знай наших?
Благодатов махнул рукой и отвернулся от окна...
Первый месяц работы Межсоюзной комендатуры прошел как-то безрезультатно: то ли Люис еще не вошел в курс комендантских дел, то ли ленился ими заниматься, но основные вопросы так и не были разрешены. А неотложных дел было много: городу не хватало электроэнергии, надо было позаботиться о топливе к зиме, обсудить вопрос о состоянии школ.
Учтя промахи Люиса, Палмер, сменивший американца на посту главного коменданта, стал более тщательно готовиться к заседаниям. И все же Благодатов не был удовлетворен: слишком много ненужной полемики и традиционной английской медлительности.
Алексей Васильевич надеялся наверстать упущенное, когда он станет главным. Но осуществить этого ему не удалось.
Как-то раздался телефонный звонок, и маршал Конев передал, что Благодатов отзывается в Москву — там его ждало новое назначение.
Через три дня приехал генерал-лейтенант Лебеденко. Благодатов передал ему свои обязанности и на заседании Межсоюзной комендатуры представил Лебеденко союзным комендантам. [177]
Вскоре произошла смена комендантов и у союзников. На место Палмера сел генерал Верней, Ноэль де Пейра сдал дела генералу Жоппэ. Лишь один Люис остался без замены.
Примерно так сложились наши отношения с союзниками к моему приезду в Вену.
Русская княгиня
Наступила зима, сиротская, слякотная венская зима. Изредка шел снег. Он падал и тут же таял. На улице было сыро, ветрено, неприютно.
В один из таких зимних дней сидим в кабинете Лебеденко. Беседуем.
Через минуту входит Авдеев. Почему-то вытянувшись во фронт, он докладывает, и в голосе его радостное мальчишеское возбуждение, словно вот сейчас произойдет что-то интересное, неожиданное, никогда еще им не виданное.
— Товарищ генерал! Русская княгиня Гагарина пришла.
— Как ты сказал?
— Княгиня Гагарина, товарищ генерал.
— Княгиня? Живая? А ну побачим... Проси.
Ей лет за семьдесят, этой сухонькой старушке, русской аристократке. Она заметно горбится, лицо в мелких морщинах, но щеки искусно нарумянены, губы чуть тронуты краской. Да и вся она какая-то подчеркнуто аккуратная, чистенькая, будто не живая, а редкий экспонат за стеклом музейного шкафа. Старомодная прическа уложена волосок к волоску, черное шелковое платье без единой мятинки, на белой кружевной вставке, охватывающей худую старческую шею, резко выделяется такая же черная бархотка со старинным медальоном, на тонкой золотой цепочке висит лорнет в черепаховой оправе.
— Прошу, — указывает на кресло генерал.
— Мерси.
Старушка, потонув в мягком кресле, вскидывает лорнет, мельком оглядывает генерала и говорит непринужденно, свободно, словно сидит в гостиной своих хороших знакомых. Только нет-нет да и задребезжит голос — то ли от скрытого волнения, то ли от старости. [178]
— Я пришла к вам, ваше превосходительство, как русская к русскому. Позвольте от своего имени и от имени всех наших соотечественников, волею судеб заброшенных в Вену, поздравить вас с блистательными победами русского оружия. Да, да, поистине блистательными! Словно вернулись далекие времена императора Александра Благословенного, когда вот так же, как сейчас, русские знамена взвивались над столицами иноземных государств. Позвольте поздравить вас и передать вам наше русское спасибо.
— Не стоит благодарности, — отвечает генерал: он терпеть не может паточного славословия.
— О, вы даже не представляете, генерал, как много для нас сделали!.. Тяжела судьба эмигранта. Нет родины. Живешь в чужом городе... Нет, нет, я ничего плохого не хочу сказать о Вене. Прелестный город, веселый, культурный. У меня даже составился свой круг знакомых. Но все же это не родное гнездо. Я чувствую себя приживалкой. Нет, вы не знаете, как это горько — быть приживалкой... Но сейчас! Сейчас все изменилось. Сейчас мы гордо подняли голову. Я будто стала моложе — как тогда, в России. И все это сделали вы, генерал. Вы!
— Почему я? — сухо перебивает Никита Федотович. — Это сделал народ. Наш народ.
— О, вы, оказывается, скромны, генерал! — кокетливо улыбается посетительница. — Скромность — украшение воина.
Гагарина вскидывает лорнет и начинает пристально оглядывать генерала.
— Простите мою бесцеремонность, но я так давно не видела русского офицера. Вот этого кителя. Этих золотых погон... Да, прав был мой кузен: «Все станет на свое место, Hélène{9}», — продолжая разглядывать генерала, говорит посетительница. — Слов нет, аксельбанты, золотые эполеты придавали военному известную импозантность. Но и в этой сугубой строгости формы есть свой charme{10}. Да, да, именно charme сурового воина... Мило. Очень мило...
— У вас ко мне дело? — перебивает Лебеденко, не решаясь назвать ее ни княгиней, ни госпожой Гагариной. [179]
— Простите мое женское любопытство, — словно не слыша вопроса, продолжает посетительница. — Вы — бывший гвардеец?
— Почему бывший? — недоуменно переспрашивает генерал. — Нет, я не бывший, а настоящий, советский гвардеец. Родом из крестьян. Мужик я. Батрак. Бывший батрак.
— Да-а? — удивленно тянет Гагарина. — Никогда бы не подумала. Никогда! Такая выправка, такая осанка... Хотя это бывает, бывает. Помню, еще в Дивном — это мое имение в Могилевской губернии — мне представили очень милого, я бы даже сказала, на редкость воспитанного элегантного молодого князя. И что бы вы думали, генерал? Оказалось, его предок — правда, далекий предок — был тульский кузнец или что-то в этом роде. Словом, из простых. Он чем-то угодил царю Петру, ему было пожаловано дворянство, новая фамилия Демидов и отданы немеренные — князь именно так и сказал «немеренные» — угодья на Урале для постройки каких-то заводов. Он был ловок и смышлен, этот кузнец, быстро пошел в гору, несметно разбогател, а дальше — как в сказке, буквально, как в сказке! Представьте, его правнук женится на племяннице Наполеона, принцессе Матильде де Монфор, покупает в Италии, около Флоренции, отдельное княжество Сан-Донато и получает приставку к своей фамилии — «князь Сан-Донато». Не правда ли, громко звучит: Демидов князь Сан-Донато?.. Так что это бывает, генерал, бывает.
Гагарина на мгновение смолкает и тут же, улыбнувшись, продолжает:
— Хотя, простите меня, я, кажется, что-то напутала. Ну конечно, напутала. Ведь у того молодого князя была кровь не только кузнеца, но и принцессы де Монфор. К тому же прошли поколения. У вас же ни поколений, ни принцессы. Это меняет дело. Существенно меняет... А может быть, у вас в роду тоже была принцесса? — игриво улыбнувшись, спрашивает Гагарина. — Нет? Пусть будет по-вашему. Но что бы там ни было, я никогда бы не сказала, что вы из простых. Нет, никогда! Поверьте, у вас есть то, что мы называем — порода.
Очевидно заметив, что генерал недовольно поморщился, Гагарина сменила тон: [180]
— Понимаю, понимаю — я заболталась. Непростительно заболталась. Но ведь это естественно: в старости так приятно вспомнить юность, светлую, безмятежную юность. Не правда ли?
— Ну, это как у кого, эта юность, — сухо откликается генерал. — У одного — светлая, у другого — черная.
— Как это было давно! — словно не слыша реплики, тараторит Гагарина. — И в то же время будто вчера: так все отчетливо помнится... Вы никогда не бывали в наших краях, генерал? Жаль, непременно съездите. Это около старинного местечка Лоева, там, где река Сож впадает в Днепр. Мой дом на высоком правом берегу. Какой вид с балкона! Вообразите: Днепр, а за «им до самого горизонта заливные луга. Charmant!{11} А какое купание! Какие пикники, фейерверки, костюмированные вечера!.. Надо вам сказать, генерал, что Дивное я получила в наследство. Сама я из рода Завадовских. Вы, конечно, слышали эту фамилию?
— Не приходилось.
— Странно. Очень странно, — удивленно пожимает плечами Гагарина. — Мой предок, граф Петр Васильевич Завадовский, был видным сановником при дворе Екатерины Второй. Он соперничал с самим Потемкиным и даже два года состоял фаворитом императрицы. Hélas, mon général!{12}. Женщина всегда женщина, даже если она на троне... Так вот это Дивное было пожаловано графу Петру, когда его кто-то сменил у императрицы. Но это не все, генерал. Далеко не все. Наш род Завадовских тесно связан с Пушкиным... Я слышала, он у вас тоже признается, наш Пушкин?
— Пушкин — любимый поэт нашего народа.
— Очень рада. Очень... Так вот эта вещица — пушкинская реликвия, святыня рода Завадовских.
Гагарина сморщенными пальцами касается черной бархотки со старинным медальоном.
— Моя бабушка, Елена Михайловна Завадовская, была ослепительная красавица, одна из самых блестящих женщин Петербурга. Ей исполнилось двадцать пять лет, когда это произошло. Согласитесь, генерал, двадцать пять лет — самый эффектный возраст для женщины. [181] Не правда ли?.. Словом, Пушкин был без ума от нее и в мае тридцать второго года прошлого века — о, я эту дату никогда не забуду! — написал ей в альбом свои чудесные строки. Он так и назвал это стихотворение — «Красавица». Вы, надеюсь, знаете его?
— Что-то не припомню, — невольно смутившись, отвечает генерал.
— Мой бог, как быстро забывается великий русский гений! Извольте, я прочту вам несколько строк.
Она кругом себя взирает:— Не правда ли. прелестно? И это — про мою бабку, про несравненную Hélène. Вы, безусловно, заметили, генерал, что я ношу ее имя? Да, да, это не случайно. Я родилась в год смерти моей бабушки. Мне дали ее имя. А когда я, окончив Смольный институт, приехала в Дивное, все в один голос твердили; «Hélène наследовала от своей бабки не только имя, но и красоту»... Так вот в то чудесное лето, в день моего ангела, maman и передала мне эту бархотку и этот медальон: они были надеты на Елене Михайловне в тот памятный день, когда влюбленный Пушкин написал ей в альбом свои божественные строки. С тех пор я храню медальон, как святыню. Правда, меня уговаривали передать его в какой-то ваш пушкинский музей то ли в Петербурге, то ли в Троегорске.
— Не в Троегорске, а в Тригорском, — резко поправляет Никита Федотович.
— Может быть, дело не в названии... Но я наотрез отказалась. Ведь это же наша, семейная реликвия. С какой же стати я буду выставлять ее на всеобщее обозрение?.. Да, генерал, как видите, наш род Завадовских не только вошел в историю России, но и в историю русской литературы.
С трудом сдерживая резкое слово, генерал неопределенно пожимает плечами. А посетительница продолжает:
— Как до сих пор свежи воспоминания о Дивном! Я помню каждую клумбу моего парка, каждый уголок моего дома...
— Никак не пойму, какое же у вас ко мне дело? — не выдержав, холодно бросает генерал. [182]
— Вы правы, вы тысячу раз правы, генерал: я опять заболталась... Да, у меня есть дело. Больше того: у меня есть поручение от наших венских соотечественников... Скажите, что мы должны сделать, чтобы вернуться в Россию?
— Идите в наше посольство и подайте заявление.
— Жаль. Очень жаль. Я бы предпочла иметь дело именно с вами, mon général: вы такой воспитанный, чуткий, внимательный... Как вы думаете, все уладится, и мы вернемся в наши родные гнезда?
— Каждое заявление будет рассматриваться особо.
— О, в таком случае лично за себя я спокойна... Но у меня к вам еще вопрос. Последний вопрос. Когда я приеду в Россию, надеюсь, мне вернут мою землю?.. Нет, нет, поймите меня правильно. Мои претензии скромны, чрезвычайно скромны. У меня и у моего покойного мужа было много поместий — в Московской, Могилевской, Тверской, Херсонской и где-то еще дальше, не помню. Я от всего отказываюсь. От всего. Зачем мне, старухе, лишние хлопоты? Да и много ли мне, надо? Но Дивное, мое Дивное, хотя бы мой дом и, разумеется, парк, я хочу получить обратно: птица, возвращаясь, летит в свое гнездо. А если нет гнезда...
— Вот на этот вопрос я вам могу твердо ответить, — резко перебивает генерал. — Ни Дивного, ни парка вы, безусловно, не увидите.
— То есть как не увижу? — Гагарина вскидывает лорнет и удивленно оглядывает генерала. — Но ведь это мое, родовое. Это дар императрицы за особые заслуги графа Петра. А, на худой конец, вот это. — И она нервно теребит бархотку на шее. — Это, по-вашему, тоже не имеет значения?
— Ни у вашего графа Петра, ни у вашей бабки нет никаких заслуг перед нашим народом. Никаких! — отчеканивает Никита Федотович.
— А что же считает ваш народ заслугой, позвольте спросить? — раздраженно спрашивает Гагарина.
— Многое. Ну, скажем, революционную борьбу, самоотверженный труд на благо родины, талант ученого, писателя, художника, композитора, отданный народу, воинская доблесть в борьбе с врагом, посягнувшим на нашу землю... Многое. [183]
— Довольно, генерал! Мне все понятно, — резко обрывает Гагарина.
Она поднимается и сейчас стоит перед генералом, похожая на хищную птицу, на растревоженного, нахохлившегося старого грифа.
— Значит, все это так... мишура, декорация? — и она показывает на генеральские погоны. — Значит, в России все не встало на свое место? Значит, зря болтал мой кузен?
— Нет, именно все встало на свое место — настоящее, справедливое, разумное место. Встало раз и навсегда. Понятно?
— В таком случае я не нуждаюсь в вашем разрешении! Нет, не нуждаюсь! — уже не сдерживая себя, почти кричит Гагарина, и голос ее хрипло дребезжит:
— Зачем мне ехать в Россию, если у меня отнимают мое гнездо? Скитаться по углам? Снова быть приживалкой? Увольте, генерал. Уж лучше я останусь здесь, в Вене. По крайности, тут мои друзья. Нет, увольте.
— А я и не уговариваю.
— Прощайте. Не обессудьте за беспокойство. Теперь я вижу, с кем имею дело. Вы действительно батрак.
Еле кивнув головой, она мелкими шажками уходит из кабинета.
— Ну, видели, полковник, эту цацу? — и генерал показывает глазами на дверь. — Какие же они нищие, эти титулованные! У них родина — только «мое имение», «мой дом», «мой сад». А у нас с вами — все! — и генерал широко раскидывает руки. — Каждая верба, каждый овражек, речушка, каждая хата — вся наша земля от края и до края... Какие они нищие, эти Гагарины. И мертвые.