Впечатляющие цифры

Шли недели, и мне казалось, что я уже полностью вошел в жизнь комендатуры. Пожалуй, единственный вопрос, который все еще оставался для меня недостаточно ясным, была работа нашего промышленно-экономического отдела, ведавшего всей хозяйственной жизнью города.

Однажды, с трудом выкроив свободное время, я вызвал к себе начальника отдела майора Льва Мироновича Ланда-Далева и его заместителя Михаила Назаровича Попова.

Нагруженные папками, они вошли в кабинет, и, здороваясь с ними, я невольно улыбнулся: уж очень не похожи друг на друга были эти помощники коменданта.

Ланда-Далев среднего роста, лысый, с живыми, озорными глазами, очень подвижной, «моторный», как он себя называл, большой острослов, шутник, к любому случаю имел в запасе забавный, подчас «солоноватый» анекдот.

Инженер-мукомол по специальности, он до войны много строил и много путешествовал. Был в Нью-Йорке и [141] Чикаго, знакомился с мукомольной промышленностью в США. Воздвигал элеваторы, мельничный комбинат и другие промышленные предприятия в Иране. Собрался защищать кандидатскую диссертацию, но помешала война.

Может быть, потому что ему приходилось частенько выезжать за границу, Лев Миронович в совершенстве владел французским, немецким и английским языками и уверял нас, что свободно может вести беседу с иранцем.

Его на редкость цепкая память хранила уйму разнообразных знаний, фактов, дат, фамилий, и у нас заслуженно называли Льва Мироновича «ходячей энциклопедией».

Полной противоположностью Ланда-Далеву был Михаил Назарович Попов.

Исконный сибиряк, сильный, могучий, высоченный, словно из кедра искусным топором вытесанный, он походил на сибирского медведя, вставшего на задние лапы. Внешне медлительный, немногословный, хранящий всегда невозмутимое спокойствие, он умел работать сутками, не чувствуя усталости.

В ту пору Михаилу Назаровичу исполнилось тридцать девять лет. Позади осталась большая и нелегкая жизнь.

Младший командир флота. Чекист. Студент Ташкентского института торговли. И наконец, заместитель министра торговли Узбекской ССР. Потом война: секретарь дивизионной парткомиссии, заместитель начальника политотдела 22-й гвардейской дивизии и непосредственно перед назначением в Вену — заместитель коменданта австрийского города Грац по промышленности.

Однажды я спросил Михаила Назаровича:

— Вы были политработником в армии. Как же вас угораздило стать хозяйственником?

Сощурив левый глаз и приподняв вверх правую бровь, Попов с улыбкой ответил:

— Вы лучше спросите, как меня, специалиста по торговле, сделали политработником. Военные судьбы неисповедимы...

— С чего прикажете начать, товарищ полковник? — разложив на столе свои таблицы и диаграммы, первым заговорил Ланда-Далев. — Полагаю, что логичнее всего начать сначала — с того знаменательного дня тринадцатого [142] апреля, когда наши войска взяли Вену. Не возражаете?..

Конечно, вам, товарищ полковник, не раз рассказывали, как была разрушена Вена. И, рассказывая, ограничивались короткими фразами: нет электричества, нет воды, нет газа, нет топлива, нет продовольствия. И после каждой фразы ставили непременный восклицательный знак.

Не знаю, как вас, но меня, представителя точной науки, не впечатляют голые, ничем не подкрепленные восклицательные знаки. Только цифры вызывают у меня эмоции. Только цифры позволяют мне «весомо, грубо, зримо» понять существо факта. Поэтому, с вашего разрешения, я начну с цифр. Их называл в свое время бургомистр Кёрнер в своем докладе в ратуше, и они полностью совпадают с цифрами, имеющимися в нашем распоряжении.

Ланда-Далев называет цифры, называет наизусть, только в редких случаях заглядывая в таблицы или прося помощи у Попова. И действительно, только сейчас я «весомо, грубо, зримо» начинаю понимать, как жестоко была изуродована Вена к приходу наших войск.

До войны в Вене было около 100000 жилых домов. К 13 апреля 3500 домов были полностью разрушены, 17000 зданий требовали капитального ремонта. Короче, пятая часть жилого фонда австрийской столицы выбыла из строя. Без крова остались 35000 человек, включая тех венцев, которые вернулись из концлагерей и тюрем.

До войны в Вене было 35000 машин. К 13 апреля каким-то чудом сохранились 11 грузовиков и 40 легковых машин.

Пожарная охрана австрийской столицы насчитывала 3760 пожарников и 420 машин. Осталось 18 пожарников и 2 машины. Тушить пожары было некому и нечем.

В Вене не было газа. И не только потому, что выбыли из строя газовые заводы. Сеть газовых труб общей длиной в 2000 километров была перебита в 1407 местах.

Почти полностью прекратилась подача электричества: электростанции были разрушены, и электрический кабель в пределах города получил 15000 повреждений.

Вена осталась без воды: из 21 водоема сохранились 2, городская водопроводная сеть была нарушена в 1447 местах. [143]

Из многих десятков мостов и виадуков только два моста успели спасти советские войска: один — через Дунай, второй — через Дунайский канал. Остальные исковерканными остовами торчали из воды.

Многие улицы Вены стали непроезжими: на них зияли 4457 воронок от снарядов.

Однако самое страшное — Вена осталась без продовольствия.

Центральные и районные склады были сожжены, разгромлены, опустошены отступавшими фашистами. Остались лишь кое-какие запасы муки. Ее хватило только на несколько случайных, далеко не регулярных выдач, да и то из расчета не больше килограмма хлеба на человека в неделю. Вена стояла на грани настоящего голода.

— Не правда ли, убедительные, впечатляющие цифры, товарищ полковник? — говорит Ланда-Далев. — Ну так вот, если даже отбросить самую насущную, самую острую продовольственную проблему, для восстановления Вены требовалось — уж поверьте моему опыту, полковник, — несколько мощных строительных организаций со всем, что положено по штату таким организациям: рабочими, инженерами, механизмами, транспортом, строительными материалами. Только для восстановления одного жилого фонда Вены, не считая электрического, газового, водопроводного и прочего хозяйств, нужны были 300 миллионов кирпичей, 80 миллионов кровельных черепиц, около 8 миллионов квадратных метров оконного стекла.

В распоряжении нашей комендатуры не было ни одной строительной организации, ни одного рабочего, ни одного инженера, не было механизмов и транспорта, ни единого кирпича, ни одной черепицы, ни стеклышка. Ничего! Был только ваш покорный слуга, бывший инженер-мукомол, ныне майор Лев Миронович Ланда-Далев. Даже при самой необузданной фантазии это был ноль. Всего лишь круглый ноль.

— Да, конечно, не богато, — улыбаясь, вставляет Попов, взметнув ввысь правую бровь.

— Да, не богато. Но тут происходит то, на что я, откровенно говоря, не рассчитывал. Произошел разговор маршала Толбухина с генералом Благодатовым, о котором вы, полковник, конечно, знаете. Исторический разговор!.. [144] Как видите, я ставлю восклицательный знак. Потому что имею на это право: этот знак имеет под собой вполне вещественную реальную базу.

Словом, маршал обещал помочь. И сдержал свое слово.

В Вену начали прибывать наши саперные части со своим хозяйством. На товарных станциях разгружались эшелоны со строительными материалами. Приехали советские инженеры, экономисты, плановики. Явился Михаил Назарович Попов, моя правая рука. И майор Ланда-Далев уже перестал быть одиноким круглым нолем. Образовался промышленно-экономический отдел комендатуры, получивший возможность не только планировать, но и строить. И сегодня, полковник, вы уже видите результаты этой работы.

Конечно, в этом не только заслуга одной нашей комендатуры. Огромную помощь оказало нам командование Третьего Украинского фронта и Центральной группы войск.

Острый жилищный кризис ликвидирован: в Вене не слоняются сотни бездомных.

В городе появились электричество, вода, газ. Правда, не в таких размерах, как мечтается, но острого голода нет.

Вы не увидите сегодня непроезжих улиц, хотя мусора в Вене еще предостаточно.

На венских улицах вновь пошли трамваи. Открылись магазины. Возобновили свою деятельность торгово-промышленные фирмы. Распахнули двери рестораны, кафе, пивные. Начали работать кинотеатры, кабаре, варьете... Кстати, полковник, вы еще не развлекались? В таком случае настоятельно рекомендую заглянуть в кабаре «Боккачио», что на Римергассе, по соседству с собором святого Стефана. Не пожалеете. Или, на худой конец, пойдите в «Курсалон». Это совсем рядом, на Рингштрассе. Там идут очень забавные эстрадные представления...

Словом, как видите, кое-что сделано...

— Вы запамятовали, Лев Миронович, о мостах, — педантично напоминает Попов.

— Совершенно верно... Да, мосты еще не все восстановлены, но вы сами знаете, как успешно идет работа по восстановлению мостов.

Повторяю, сделано не все, далеко не все, что хотелось [145] бы, но сделано много. И вот чтобы вы, товарищ полковник, почувствовали масштабы работы нашего отдела, я скажу несколько слов о том, как мы трудились хотя бы только на одном продовольственном фронте.

Да, в Вену начали прибывать составы с пшеницей, рожью, мукой, горохом, бобами, сахаром, консервами, картофелем: Гонщики гнали огромные стада рогатого скота.

Надо было дать указания служащим магистрата включиться в работу и обязать торговцев выделить под распределительные пункты нужное количество магазинов, тары и всего прочего.

Надо было разработать систему выдачи и рационы пайков. Разбить жителей на категории, отдав предпочтение рабочим и служащим и выделив детей в особую группу. Создать в городских районах распределительные пункты и возложить работу по выдаче пайков на районных бургомистров, сохранив за районными комендантами контроль и руководство.

Да, работы было немало, особенно в наших венских условиях.

Буквально за несколько дней были созданы районные аппараты распределения. Районные комендатуры и органы гражданской власти день и ночь работали над подготовкой выдачи продовольственных карточек. Так как у города в ту пору еще не было своих транспортных средств, вся тяжесть перевозки легла на наш армейский транспорт. Кроме того, из запасов, предназначенных для Вены, пришлось выделить тысячу тонн зерна и всякого другого продовольствия промышленным районам Винер-Нейштадт, Хайнфельд, Санкт-Пельтен.

И вот 1 июня мы начали плановую выдачу венцам продовольственных пайков.

Венцы восприняли это как нежданный праздник. Словно небесная манна начала падать на венские улицы. И газета «Новая Австрия» — орган демократического объединения трех партий — напечатала передовую «Огромная помощь Советского Союза». В ней было сказано: «За эти благородные и гуманные чувства австрийцы приносят Советскому правительству свою глубокую признательность, свою благодарность...»

Так обстояло дело до 1 сентября, когда с приходом союзников забота о пропитании венцев перешла от советского [146] командования ко всем четырем оккупационным властям; каждая союзная армия взяла на себя снабжение продуктами населения занятой ею зоны.

Однако зональный принцип питания венцев оказался непригодным. И вот почему.

Сами австрийцы очень скоро заметили, что жители советской зоны оказались в наивыгоднейшем положении. Прежде всего, наше командование имело в своем распоряжении более разнообразный ассортимент продуктов, чем наши союзники. Во-вторых, мы выдавали пайки регулярно, а союзники сплошь и рядом задерживали выдачу. Наконец, паек их был крайне однообразен и по калорийности уступал русскому...

— Почему же, Лев Миронович? — перебиваю я. — Едва ли, скажем, та же Америка в продовольственном отношении была беднее нас.

— Нет, все это происходило не от бедности, а от жадности, — отвечает Попов. — Мы как-то беседовали на эту тему со Львом Мироновичем и пришли к выводу: если бы, паче чаяния, вместо нас пришли в Вену союзники, едва ли у них даже возник бы вопрос о питании венцев. Едва ли. Но, коль скоро был прецедент, им волей-неволей пришлось делать то, что до них делали мы. Однако они отнеслись к этому спустя рукава, формально, с холодной и, повторяю, жадной душой.

— Так или этак, — продолжает Ланда-Далев, — получился скандальный конфуз. Все венцы начали требовать русских пайков. Об этом стали громко кричать газеты. Союзники заволновались и подняли этот вопрос на заседании союзного продовольственного комитета. После жарких дебатов было принято решение и, по моему глубокому убеждению, не наилучшее решение: перейти к «общему котлу». То есть, соединив продовольствие четырех зон, распределять пайки равномерно по всему городу.

— Почему же не наилучшее? — спрашиваю я.

— Ну хотя бы уж по одному тому, — опередив Ланда-Далева, отвечает Попов, — что за счет нас, а тем самым за счет венских рабочих, живущих в нашей зоне, союзники кормят нашим хлебом всяческую фашистскую мразь, собранную ими в своих зонах. Согласитесь, полковник, что из всех возможных это не самый мудрый выход. Не правда ли?.. [147]

— Конечно, если быть откровенным и не бояться обвинений в самохвальстве, — улыбаясь, продолжает Попов, — сделано много. Однако справедливости ради скажу: все хозяйственные успехи было бы грешно записывать в актив только нашей комендатуре. Много, очень много сделано бургомистром Кёрнером, магистратом, рабочими Вены.

— Однако все же душой этих работ, — подхватывает Ланда-Далев, — был наш комендант — сначала Благодатов, потом Лебеденко.

Первое время Благодатов чуть ли не каждый день вызывал нас к себе. Иногда это было ранним утром, иногда мы засиживались в его кабинете далеко за полночь.

Он будоражил нас, теребил, требовал инициативы, выдумки, изобретательности. Его интересовало буквально все: завоз в город картофеля и лесосеки для заготовки дров, только что отремонтированные холодильники для хранения мяса и только что открытый магазин.

Был Благодатов всегда до педантичности настойчив.

Помню, первое время нас под корень резало отсутствие транспорта.

Вызывает меня Благодатов:

— Вы, майор, работали в трофейном управлении. Как там с машинами?

Докладываю, что машин не счесть. Правда, много «гробов», но есть и на ходу.

Не откладывая в долгий ящик, Благодатов тут же звонит начальнику трофейного управления полковнику Е. М. Борисову.

Полковнику, конечно, ничего не стоит выделить Вене полусотню машин, но у него возникает сомнение: почему он должен думать об австрийцах и забывать советских людей. Ведь на родине не меньше нуждаются в машинах.

— Нет, не могу, товарищ генерал, — отвечает Борисов.

— Да поймите, полковник, что в этих машинах заключена большая политика, — убеждает Благодатов.

— Не знаю, большая или малая, — упрямится Борисов, — но твердо знаю: отдав вам машины, я нанесу урон народному хозяйству своей страны.

Благодатов, конечно, понимает, что, будь он на месте Борисова, пожалуй, поступил бы так же. Но он комендант [148] Вены, ему позарез нужны машины — и немедленно едет к командующему.

Как удается Благодатову уговорить маршала и получить у него шестьдесят машин, ведомо одному Благодатову, но прямо от Толбухина он заезжает к бургомистру.

— Господин Кёрнер, маршал Толбухин выделил дополнительно в ваше распоряжение шестьдесят грузовых машин. Вот документ. Сегодня же посылайте на склад в Медлинг своего представителя. Часть машин потребует небольшого ремонта, остальные на ходу.

Бургомистр крайне обрадован.

— Господин комендант, передайте маршалу мое сердечное спасибо. Я выберу время и съезжу к нему, чтобы лично поблагодарить за этот великодушный дар городу, — взволнованно говорит Кёрнер.

А Благодатов уже в комендатуре и требует у меня очередного доклада о продовольственном положении города.

Узнав, что есть зерно, но остановка за размолом, приказывает дополнительно пустить две мельницы.

— Нет мазута, товарищ генерал.

— Немедленно поезжайте в тыл фронта и без мазута не возвращайтесь... А как с мясом?

— Получили стадо рогатого скота. Скот на ипподроме на подножном корму. Нужно сено.

— Сено доставить из Штакерау, — приказывает генерал.

И он не успокоится до тех пор, пока не узнает, что мазут получен, мельницы пущены, размол идет и сено на ипподроме.

Благодатов не любил сидеть в кабинете. Выкроив хотя бы час от обязательных приемов, докладов, совещаний, он садился в машину и ехал на объекты. И всякий раз так или этак старался включить в работу самих венцев.

Надо сказать, Благодатов умел и любил разговаривать с австрийцами, и эта тесная связь советского коменданта с венскими рабочими началась чуть ли не с первых дней жизни нашей комендатуры.

Помню, в конце апреля в кабинете коменданта тесной группой стоят рабочие, жмутся к двери, не решаются подойти к столу. [149]

— Входите, товарищи, входите, — радушно приглашает Алексей Васильевич. — Присаживайтесь. В ногах правды нет.

Переглянувшись, гости нерешительно садятся на краешки стульев.

Первым начинает обувной мастер Хрумель, мужчина лет шестидесяти.

Хрумель волнуется. Нужные слова не сразу приходят к нему. Он говорит отрывисто, с вынужденными паузами, но в речи его, в интонациях большое чувство, подкупающая искренность.

— Мы — рабочие из Флоридсдорфа. Пришли по своему желанию. И по воле тех, кто остался там, во Флоридсдорфе. Они послали нас и сказали: «Идите и передайте, что наши рабочие сердца с вами, советские товарищи. Скажите, что мы, австрийские рабочие, — ваши должники до гробовой доски. Вы пролили кровь за наше освобождение, и нет такой благодарности, которая была бы равна вашим жертвам, вашему героизму, вашему подвигу».

Старый Хрумель на мгновение останавливается. Авдеев переводит его слова, а он внимательно следит за ним, словно хочет удостовериться, правильно ли этот молодой лейтенант передает его мысль.

— Да, наши сердца с вами. Давно с вами, — продолжает старик. — Еще с тех пор как услышали мы о вашей революции семнадцатого года... Хорошие вы люди, настоящие. И сердце у вас горячее, отзывчивое. Спасибо вам за все это от рабочих Австрии. — И старый Хрумель низко кланяется генералу.

Благодатов взволнован. Он быстро подходит к мастеру и крепко жмет его большую сильную руку.

— Позвольте, друзья, от всего сердца поблагодарить вас за теплые слова, обращенные к советскому народу. Прошу передать всем рабочим, всем простым людям Флоридсдорфа наши самые дружеские чувства к ним... А теперь давайте посидим и поговорим: не слишком часто у меня такие дорогие гости.

Генерал садится рядом с рабочими. Гости удобно рассаживаются, уже нет недавнего напряжения в лицах, и, перебивая друг друга, они рассказывают о революционной борьбе: о первых солдатских демонстрациях в 1917 году, о Карле Реннере, о боях в 1927 и 1934 годах, [150] о фашистской оккупации. И как-то само собой переходят к основной цели своего визита.

— Руки по работе истосковались, по настоящей работе, товарищ генерал. Наши заводы разбиты. Но мы подумали, потолковали и решили: кое-что можно пустить в ход. С вашей помощью, конечно. Поговорили с бургомистром Кёрнером. И вот теперь пришли к вам. Нам будет позволено восстановить кое-какие цехи, товарищ генерал?

— Еще бы! Конечно будет позволено!

И вот уже на столе разложены чертежи. Над ними склонились рабочие вместе с генералом. Идет разговор о моторах, фильтрах, трансмиссиях, фрезах. Порой даже вспыхивает быстрый горячий спор.

Генерал не ахти как разбирается в этих терминах. Да и переводчик как будто не очень силен в технике. Но генерал старается понять, как велики восстановительные работы. К тому же не хочется торопить посетителей: такие люди нужны ему как воздух...

— Очень рад был побеседовать с вами, — прощается с гостями генерал. — Очень рад. Завтра приедет к вам мой инженер и выяснит все на месте. Со своей стороны обещаю помочь всем, чем могу.

И на следующий день вместе со специалистами приезжает на завод, хотя, строго говоря, в этом с деловой точки зрения не было особой необходимости...

Я нарочно подробно рассказал вам, полковник, об этой первой встрече, чтобы вы уловили ту манеру общения, которую крепко усвоил Благодатов при встрече с рабочими.

Пожалуй, каждый день он бывал на объектах. Иногда один, чаще со мной.

Приезжаем однажды в Зиммеринг, где восстанавливался газовый завод. Благодатов недоволен темпами.

— Надо ускорить работы, — обращается он к австрийскому инженеру. — Если вы раньше срока пустите завод, я вас своей властью назначу директором завода.

— Приложу все силы, чтобы дать городу газ, — заявляет инженер.

И конечно, сдает газовый завод раньше срока и становится его директором.

Из Зиммеринга едем во второй район, на Энергштрассе, где ремонтируется электростанция. Встречаем [151] Кёрнера: он беседует с австрийским и советским инженерами, совместно руководящими работой.

Благодатов тотчас же включается в разговор. И хотя темпы по восстановлению станции вполне удовлетворительны, Алексей Васильевич хочет большего.

Он собирает вокруг себя рабочих. Он говорит, что электричество нужно Вене как воздух. И тут же в виде поощрения обещает выдать дополнительно по недельному продовольственному пайку, если станция будет пущена раньше назначенного срока.

И станция заработала именно тогда, когда хотел Благодатов.

Уезжая, Алексей Васильевич приглашает бургомистра в машину: у него есть что сказать господину Кёрнеру, но он очень экономит время.

— Господин Кёрнер, я познакомился с работой ваших районных бургомистров и, к сожалению, должен заметить, что кое-кто из них трудится, мягко выражаясь, с прохладцей. Вот, скажем, бургомистр третьего района господин Фишер. Он очень вял, безынициативен. Или бургомистр тринадцатого района. Вместо того чтобы заниматься благоустройством своего района, он строит собственную дачу...

— Я приму самые жесткие меры, вплоть до снятия с работы, — заявляет бургомистр, сконфуженный тем, что впервые об этом он узнает от советского коменданта.

— И еще один вопрос, господин Кёрнер, — продолжает Благодатов. — С продовольствием в городе не так хорошо, как хотелось бы. Почему бы нам не наладить связь с окрестными деревнями, не организовать широкий обмен продуктами между Веной и деревнями, используя для этого железную дорогу, водный и гужевой транспорт? Подумайте над этим, господин Кёрнер.

На следующий день бургомистр поручает продовольственному отделу магистрата срочно заняться этим вопросом, и скоро крестьяне начинают охотно привозить в Вену овощи, мясо, молоко.

— И только с одним вопросом Благодатову не повезло, — включается в разговор Попов. — Речь идет об индивидуальных огородах.

Однажды, беседуя с флоридсдорфскими рабочими — это было при мне, — комендант узнал, что они жалуются на нехватку овощей. И Алексей Васильевич тут же предложил [152] рабочим по примеру наших советских горожан использовать свободную землю под личные или коллективные огороды. Обещал помочь семенами, даже транспортом.

Не получилось. Венцы неохотно шли на это. И откровенно говоря, я даже толком не знаю почему. Может быть, ленились копаться в земле. А может быть, уж очень непривычное, новое для них дело предлагал им советский комендант. Словом, не знаю и судить не берусь. Но ясно одно — с огородами не получилось...

— А вот со стеклом получилось, — говорит Ланда-Далев. — И я должен рассказать вам об этом.

Для всякого непосвященного стекло, самое обыкновенное оконное стекло кажется пустяком. Действительно, спросите любого, не связанного со стройкой, что нужно для восстановления разрушенного города, и он назовет вам металл, цемент, тес, кирпич и едва ли вспомнит о стекле. А для нас, хозяйственников, строителей, это стекло было проклятием. Ведь всюду, где хотя бы боком прошла война, прежде всего выходило из строя стекло: где-то поблизости разорвался снаряд — дом цел, а оконные стекла разлетелись вдребезги.

Та же картина была и в Вене: миллионы окон были забиты досками, фанерой, старыми одеялами, тряпьем.

Надеяться, что стекло даст фронт, по меньшей мере наивно: вся наша страна, от Волги до Балтики, требовала стекла.

Надо налаживать собственное производство. Но как?

Захожу однажды к Благодатову. Он ломает голову над каким-то техническим справочником.

— Что вы ищете, товарищ генерал?

— Да вот никак не могу найти, из каких компонентов делается оконное стекло.

— В основном требуются кварцевый песок и каустическая сода. Конечно, нужны специальное заводское оборудование, электроэнергия...

И я готов был прочесть Благодатову целую лекцию по стекольному производству, но генерал перебивает меня.

— Технология меня меньше всего интересует. Свяжитесь с магистратом, выясните, где находятся стекольные заводы, в каком они состоянии, и доложите мне. [153]

Докладываю, что стекольный завод в Медлинге частично разрушен и не работает. Кварцевый песок раньше доставляли на завод из Саксонии. Правда, в ста двадцати километрах от Вены есть песчаный карьер, но песок неважного качества. Завод каустической соды тоже бездействует.

— Поезжайте на завод в Медлинг. Все досконально разузнайте. Начните с рабочих — они скорее найдут выход, подскажут. Потом возьмитесь за администрацию. Завод должен работать через месяц. Это — крайний срок.

Еду на завод. Говорю с рабочими. Оборудование действительно частично повреждено, но на заводе есть трехмесячный запас сырья. Директор завода ушел с гитлеровцами, главный инженер бывает редко, но сейчас на заводе один молодой инженер.

Вызываю инженера.

— Когда намерены пустить завод?

— Не раньше как через три — четыре месяца.

— Завод должен работать через две — три недели. Максимум через месяц.

— Это невозможно, господин офицер. На заводе нет сырья.

— Неправда. На заводе трехмесячный запас.

— Да, вы правы. Но оборудование требует ремонта.

— Короче, завод должен начать работу в срок, указанный мною. Если вы отказываетесь, найдем другого инженера, а о вашем отказе будет доложено господину бургомистру.

— Я постараюсь сделать то, что вы говорите, — идет на попятную инженер. — Если, конечно, комендатура окажет нам кое-какую помощь.

— Это другой разговор... Что вам надо?

Как всегда, потребовались транспорт, мука и крупа. И завод начал давать стекло через двадцать три дня.

В первую очередь остеклили больницы, детские дома, учреждения. Но стекла явно не хватало.

Благодатов обращается к бургомистру.

— Господин Кёрнер, в городе работает бутылочный завод. Нельзя ли приспособить его для выпуска оконного стекла?

— Едва ли это можно сделать.

— Почему? У нас в военные годы даже кондитерские [154] фабрики делали мины и гранаты. И поверьте мне, их продукция неплохо подрывала германские танки.

— Бутылочное стекло не имеет нужной прозрачности.

— Согласитесь, что лучше малопрозрачное стекло, чем совсем непрозрачная фанера.

— Нет, так могут рассуждать и работать только русские. Мы пока этому не научились.

— Давайте попробуем.

— Ну что же, — чуть подумав, отвечает Кёрнер. — Давайте попробуем по-советски, из невозможного сделать возможное.

Кёрнер попробовал, и бутылочный завод очень скоро начал выпускать оконное стекло. Вы даже и теперь кое-где можете увидеть в Вене чуть зеленоватые стекла в окнах. Но зато нигде не увидите фанеры.

Вот так мы работали с Благодатовым и так работали с Лебеденко — дружно, напористо, с огоньком.

— А теперь, Лев Миронович?

— Ну, теперь все налажено. Машина на ходу. Вот только союзники нас малость тормозят.

До их прихода у нас создались добрые отношения с магистратом. А сейчас кое-кто из его работников начал отворачиваться от нас, даже подчас саботировать. К тому же теперь все хозяйственные вопросы приходится проводить через Межсоюзную комендатуру. А это значит. — никому не нужная бюрократическая волокита.

Ну да и это осилим: Кёрнер за нас, да и нашему генералу Лебеденко напористости и настойчивости ни у кого не занимать...

Сейчас уже можно привести обобщенные данные о материальной помощи, оказанной Советским Союзом австрийскому народу. Так, например, с апреля 1945 года по апрель 1946 года командование Советской Армии передало Австрии 70 000 тонн зерна и муки, 17 000 тонн бобовых, более 6000 тонн сахара и много другого продовольствия.

Советский Союз снабжал Вену не только продовольствием, но и топливом. На автотранспорте советских воинских частей в Вену было доставлено более двух миллионов кубометров древесины, а также уголь для электростанций.

Части Советской Армии очистили реку Дунай от мин. Было поднято 128 затонувших судов, благодаря чему [155] возобновилась навигация по этой важнейшей водной магистрали.

Советское командование передало Временному правительству Австрии 200 миллионов марок для поддержания государственного бюджета, а затем еще 400 миллионов марок для укрепления курса австрийской валюты.

Большую помощь оказала Советская Армия австрийскому народу в восстановлении транспортной сети страны, сильно пострадавшей за время военных действий. Еще до декабря 1945 года советские саперные части ввели в строй 1.239 километров железнодорожных линий, а также 480 километров станционных путей. Было восстановлено также 10 железнодорожных и 86 шоссейных мостов.

Эти и многие другие примеры помощи показали, что в лице советского народа и его Вооруженных Сил австрийское население нашло верного друга, который бескорыстно пришел на помощь ему в самые трудные дни.

Об этой помощи Советского Союза красноречиво говорят высказывания самих австрийцев. Так, например, министр просвещения, один из лидеров народной партии, Хардес заявил в апреле 1946 года: «Вена погибла бы от голода, если бы не помогала Красная Армия, если бы она в течение многих месяцев не обеспечивала нас продуктами». Глава Временного правительства Австрии Реннер также подчеркнул: «Мы не смогли бы преодолеть трудностей без непрерывной помощи, охотно предоставлявшейся нам командованием Красной Армии». [156]