Другими быть не хотели
Странное, какое-то смешанное чувство я испытывал на протяжении всего совещания у генерала Д. И. Андреева и особенно после него. Конечно, было приятно, радостно сознавать, что наступает решающий момент — штурм гитлеровской цитадели, которая, без сомнения, доживала последние если не дни, то, по крайней мере, недели, необходимые для серьезной подготовки к операции. Но сознание не покидала и какая-то тревога. Сложность операции все мы отлично понимали, да и начальник тыла фронта обратил на это особое внимание. О штурме Кенигсберга довольно подробно рассказано в исторической и мемуарной литературе. И все-таки здесь хотелось бы хотя бы кратко сказать о том, что собой представляла в тот период эта крепость, с какими сложностями при ее штурме должны были встретиться наши части. Именно с учетом этих особенностей надо было организовать и работу по снабжению продовольствием, обеспечение личного состава питанием. Войска должны подготовиться к штурму всесторонне, поскольку им предстояло прорывать оборону, насыщенную такими инженерными сооружениями, как форты, многочисленные доты, большие, особой прочности здания, превращенные гитлеровцами в опорные пункты, другие всевозможные препятствия.
Кенигсберг опоясывало несколько оборонительных рубежей. В первых из них было полтора десятка необычайно прочных фортов. Между ними доты и другие железобетонные оборонительные сооружения. Все это связывалось несколькими линиями траншей, прикрывалось противотанковыми и противопехотными заграждениями: противотанковым рвом, минными полями, рядами колючей проволоки. Второй оборонительный рубеж проходил по окраинам города. Это — опорные пункты в каменных [181] зданиях, баррикады, доты. Третий рубеж включал в себя девять фортов внутри города и приспособленные к обороне прочные строения. К тому же всё улицы были сплошь перегорожены баррикадами, завалами, на перекрестках и в парках установлены орудия, закопаны танки. Кенигсберг обороняло более ста тысяч гитлеровцев.
На легкую и быструю победу рассчитывать не приходилось. Войска готовились к упорным и жарким боям. Командный состав детально изучал обстановку на макетах, созданных операторами, топографами и инженерами. На них была в деталях изображена вся система оборонительных и Крепостных сооружений. Точнее, это был весь город, только уменьшенный в сотни раз. Мне доводилось присутствовать на некоторых занятиях, которые проводило командование тыла фронта, ставя задачу перед, начальниками управлений по обеспечению войск всем необходимым, и всегда создавалось впечатление, что идешь по улицам города, там, где вскоре должны были развернуться напряженные бои.
На совещании генерал Андреев подтвердил, что принято решение наносить главный удар по Кенигсбергу силами 11-й гвардейской и 43-й армий.
После совещания я сразу же поспешил в управление. Здесь царила обычная деловая обстановка, каждый был занят своим делом. Собрав начальников отделов, я попросил каждого доложить, насколько полно удовлетворены наши заявки на продовольствие, по каким его видам, где и почему имеется задержка, наличие продуктов питания на фронтовом складе, на складах армий, дивизий, в полках, на отделениях складов специально выдвинутых для обеспечения группировок. Конечно, обо всем этом я имел довольно точное представление, но мне хотелось составить полную картину и дать начальникам отделов возможность взаимно проинформировать друг друга. Сообщения были внушительными: в общей сложности на складах и распорядительных станциях скопились многие тысячи тони самого различного продовольствия. К тому же сотни тонн его поступали ежедневно от поставщиков. И все это, повторяю, до килограмма должно быть учтено, сохранено, выдано тому, кому положено, и в срок. Здесь были необходимы строгая и четкая координация работы отделов, их взаимодействие. А это возможно лишь при глубоком и всестороннем знании каждым начальником [182] отдела положения дел не только на своем участке, но и на всех других.
Я предупредил начальников отделов, что предстоит большая работа, связанная со значительным перемещением продовольствия, различного оборудования, необходимого для выпечки хлеба, приготовления пищи, попросил подумать о том, как и где изыскать резервы для обеспечения штурмовых отрядов частей дополнительными походными кухнями, термосами, транспортом для оперативной доставки продовольствия. Уточнив все детали предстоящей работы и отпустив офицеров, я попросил задержаться секретаря партийной организации полковника П. О. Горского и своего заместителя полковника Б. А. Коркунова. Через полчаса ушли и они. И сразу же в комнату вихрем ворвался генерал П. Ф. Подгорный. По его сияющему лицу я понял, что есть приятные новости и что Петр Федорович готов поделиться ими.
— Ты совсем не бываешь в управлении, — загремел он. — Разыскиваю тебя уже второй день. Тут такое начинается, а ты где-то там пропадаешь...
— Так это там как раз и начинается, товарищ генерал. Судьба войны решается ведь в окопах.
— Ну да, — неожиданно согласился Подгорный. — Только, по-твоему, выходит, что разработка операций и вообще все руководство сражениями ничего не стоят.
— Я этого не говорил, Петр Федорович. А поездка была для меня просто необходима. Думаю еще побывать и самое ближайшее время в одиннадцатой гвардейской армии, которой предстоит штурмовать Кенигсберг. Надо лично убедиться, как будут бойцы обеспечены всем необходимым. Может быть, на месте придется принимать какие-то меры.
Интендант фронта внимательно посмотрел на меня, улыбнулся:
— Так я ведь за этим и пришел к тебе. Надо ехать!
Потом генерал стал рассказывать о деталях подготовки к штурму Кенигсберга. Это было для меня особенно ценным, потому что как раз эти детали имели чрезвычайно важное значение в организации дальнейшей работы как всего управления, так и отдельных его сотрудников.
— К операции по взятию Кенигсберга будет привлечена вся авиация, действующая в Восточной Пруссии, — [183] говорил Петр Федорович. — А это ни много ни мало — две воздушные армии и авиация Балтийского флота. В разрушении фортов крепости примет участие тяжелая артиллерия. На всю операцию — несколько суток. Усваиваешь?
Срок очень короткий — это мне было совершенно ясно. Уложиться в отведенное время возможно лишь при тщательной и всесторонней подготовке.
Петр Федорович сказал, что в армиях созданы штурмовые отряды и группы. В каждом стрелковом полку готовился один штурмовой отряд, в состав которого, как правило, включается стрелковый батальон, танковая и саперная роты, огнеметный взвод, он имеет минометы, орудия крупного калибра или самоходные артустановки. В батальонах создавались штурмовые группы, состоявшие из стрелковой роты, саперного взвода, отделения огнеметов, отделения химиков и имевшие два противотанковых орудия, два орудия дивизионной артиллерии, два-три танка. Стрелковые взводы штурмовых отрядов и групп имели на вооружении противотанковые гранаты, дымовые шашки, катки с веревками для подрыва мин натяжного действия, ножницы, топоры, термические шары с горючей смесью. У каждого бойца было все необходимое для ведения боя в укрепленном районе и в городе.
Естественно, создание и оснащение штурмовых подразделений — проблема весьма трудная. Но не менее сложно и важно сколотить их, разъяснить каждому человеку сложность предстоящих задач, ответственность, возлагаемую на него, научить бойца действовать смело, решительно, находчиво, в соответствии с обстановкой. Необходимо было также практически натренировать личный состав. Поэтому в учебных городках, под которые спешно приспособили ранее занятые оборонительные сооружения и многие заброшенные поместья, похожие на крепости, с утра до вечера шел «штурм» преград.
В этот период в штурмовых подразделениях находились опытные политработники. Их огромная заслуга в том, что они вместе с командирами сумели сплотить личный состав, воспитать у каждого бойца высокое сознание долга, готовность преодолеть любые трудности, драться отважно, самоотверженно, до последнего дыхания.
Забегая несколько вперед, расскажу об одном эпизоде, свидетелем которого мне довелось быть в штурмовом отряде. [184]
Над кирпичными развалинами и рвами с водой опустились сумерки. Бойцы устало возвращались на исходные позиции. Шли молча, сосредоточенно. У низкого дощатого дома их ожидала походная кухня. Повар, высокий, сутуловатый сержант, и маленький крепыш красноармеец уже открыли котлы, заполнив дразнящим запахом борща. Они пытались шутить, подбодрить товарищей, но тем было явно не до шуток, и они молча рассаживались, выбрав места поудобнее.
Наблюдая за этой процедурой, я думал о том, что в обстановке штурма такой благодати не будет, на обеспечение личного состава горячей пищей вот так прямо из котлов рассчитывать не приходится. Вся надежда на термосы, в которых придется доставлять пищу в район боя. Да и то вряд ли удастся это сделать. Скорее всего выход придется искать в обеспечении каждого бойца сухим пайком. Поэтому каждый продовольственный склад должен быть готов обеспечить бойцов штурмовых подразделений соответствующими продуктами.
Ко мне подошел капитан — командир одного из батальонов. Похвалив сегодняшний ужин, он выразил сожаление, что в период боевых действий так хорошо накормить бойцов не удастся.
— Удастся, — твердо заверил я. — У нас имеются хорошие запасы. Если даже не сможем приготовить или доставить горячую пищу — обеспечим отличным сухим пайком. Бойцы в обиде не будут...
— Не будут — это точно, — согласился офицер. — Не у тещи на блинах, а на войне — это каждый понимает. К тому же штурм. Каждый готов без куска хлеба ринуться в бой, только побыстрее бы перегрызть глотку фашистам, только скорее бы победа.
— Зачем же без куска хлеба? — перебил я комбата. — Бойцы даже в самые тяжелые для нашей Родины дни не оставались голодными, были накормлены и одеты как надо. А теперь обстановка изменилась в нашу пользу. Люди рвутся в бой — это прекрасно!
— После ужина у нас состоится открытое партийное собрание, — сказал капитан. — Будем говорить о задачах коммунистов в предстоящей операции. Приходите, послушайте...
Конечно же, я воспользовался приглашением. Пришел на собрание, когда дощатый дом уже был набит до отказа. [185] Бойцы сидели на скамейках, а некоторые прямо на полу, шум стоял невообразимый. Помещение оказалось довольно вместительным.
Когда за столом, приготовленным для президиума, появился секретарь партийной организации, шум постепенно стал смолкать, и наконец наступила тишина. Двое бойцов встали и предложили мне место на скамье.
Пока шла обычная процедура открытия собрания, избрание президиума, утверждение повестки дня, я внимательно присматривался к лицам окружавших меня людей. И хотя в помещении стоял полумрак, можно было разглядеть и черты того или иного лица, и цвет глаз, и даже их выражение.
Рядом со мной, плечом к плечу, сидел ефрейтор лет сорока с крупным лицом. Щеки потемневшие, обветренные, правую от виска до нижней губы пересекал шрам. Большие крестьянские руки тяжело лежали на коленях.
«Этот наверняка прошел войну с первого ее дня. Многое повидал. Наверное, не раз был ранен, повалялся в госпиталях. А вот тот и пороху не нюхал. Наверное, из пополнения», — решил я, взглянув на молодого бойца, стоящего рядом. Он был совсем юным, с розовым, как у девушки, лицом, пухлыми губами. На шутки товарищей реагировал бурно, смеялся громко, словно боялся, что его обвинят в недостаточном почтении старших. И что-то неестественное, нервозное было в его смехе... Он еще во власти неизвестности, с тревогой ждет предстоящего. Парню только предстоит еще испытание... И мне захотелось сказать молодому бойцу что-нибудь по-отцовски доброе, ободряющее, ласковое. Но к импровизированной трибуне подошел командир батальона, и сотни пар глаз устремились к нему, наступила совершенная тишина.
Пока капитан говорил о том, какие задачи предстоит решить подразделению, какие обязанности возлагаются на каждого бойца и особенно на каждого коммуниста, в помещении стояла такая тишина, что слышно было, как где-то далеко изредка рвались снаряды. И только когда председательствующий обратился к собравшимся с вопросом: «Кто хочет выступить?» — по рядам волной прошел глухой гул.
Ефрейтор со шрамом на лице легко поднялся, откашлявшись, пробасил:
— Разрешите, я скажу... [186]
— Говори, Попов!
— Не робей! Будь как в бою!
— Честно признаюсь — очень хочется дожить до светлого дня победы, — начал, пробравшись через ряды товарищей, ефрейтор. — Очень! Почти четыре года мы идем к этому дню. Через бои, через голод и холод, через смерть и слезы, через госпитали, через потери близких, родных, товарищей. И тем дороже для нас этот день. Мы мечтали о нем в боях, в окопах на земле Литвы и Латвии. Мы думаем о нем и теперь. Мы думаем о тех, кто отдал свои жизни, приближая его. И вот он не за горами! И от нас во многом зависит, как скоро он, этот день, настанет. Но его еще надо добыть. Каждый ли сознает это? Нас не пугают, не должны пугать никакие трудности. Мы должны быть готовы к тому, что кто-то погибнет от фашистской пули, кому-то не доведется дожить до победы. Но пусть вечным памятником всем, кто погибнет в бою, будет ласковое и мирное солнце над нашей Родиной, благодарная память потомков, счастье наших детей!
Какое-то время в помещении стояла тишина, такая, что, казалось, слышно дыхание людей. Затем раздались дружные аплодисменты. Я не заметил, как место ефрейтора занял молоденький лейтенант. Дождавшись, когда смолкли последние хлопки, он удивительно мягким голосом, но горячо заговорил:
— Друзья! К сожалению, мне не довелось воевать столько, сколько боев и сражений выпало на долю ефрейтора Попова. Не пришлось — по возрасту. Мне еще нечем гордиться — на моем счету нет ни одного уничтоженного фашиста. Но я клянусь: в предстоящем бою буду драться до последних сил — и призываю к этому всех товарищей. Фашистскому зверью, укрывшемуся в крепости, придет конец. И не спасут его ни толстые стены фортов, ни рвы, ни заграждения. Сомнем, уничтожим, и баста!
Когда под одобрительный гул собравшихся лейтенант пошел к своему месту, к комбату, сидевшему в президиуме, подошел сержант и, что-то шепнув на ухо, подал ему папку. Капитан раскрыл ее, быстро пробежал взглядом какую-то бумагу, поднялся:
— Товарищи! Получено обращение Военного совета Третьего Белорусского фронта ко всем воинам «Вперед, на штурм Кенигсберга!». Я зачитаю его... [187]
Обращение было выслушано с огромным вниманием. Простые и емкие слова трогали за душу, западали в самое сердце, звали в бой, на подвиг, вселяли уверенность в успех, в победу, вызывали гордость за наш советский народ, за нашу великую Родину, сумевшую не только устоять под натиском сильного врага, но и завладеть инициативой в войне с ним.
Когда закончилось собрание, бойцы еще долго не расходились, живо обменивались мнениями. Некоторые из них подошли ко мне, стали задавать вопросы самые неожиданные, на которые я, признаться, иногда затруднялся ответить.
— Правда ли, что в штурме Кенигсберга будет участвовать вся авиация, действующая в Восточной Пруссии?
— Говорят, что вместе с нами в операции будут участвовать солдаты и офицеры антифашистского Национального комитета «Свободная Германия». Они, стало быть, будут разъяснять солдатам и офицерам кенигсбергского гарнизона всю бессмысленность их дальнейшего сопротивления. Как вы думаете, фашисты прислушаются к ним, откажутся от своих замыслов?
— Встречались ли вы с братом Зои Космодемьянской Александром? Он ведь воюет где-то рядом, командир самоходно-артиллерийской установки?..
— Как отреагирует фашистское командование фронта на предъявленный ему ультиматум?
Что я мог сказать бойцам? Да, в штурме Кенигсберга планировалось участие всей авиации, находящейся в Восточной Пруссии, — это было известно. Но нужно ли было говорить об этом красноармейцам? Вряд ли! Пришлось отделаться общими фразами: мол, авиации будет вполне достаточно, лишь бы не подвела погода. Кое-что пришлось рассказать об активной, самоотверженной работе антифашистов из Национального комитета «Свободная Германия». Вопрос был довольно щекотливым, и утверждать, что будет именно вот так, а не иначе, по меньшей мере, рискованно. Антифашисты действуют инициативно, бесстрашно, их делами постоянно интересуется командующий фронтом — а это что-то значит! Об этом я и сказал. Как сложится обстановка дальше — увидим.
А что касается ультиматума, если он будет предъявлен, то тут, видно, не много надежд на то, чтобы фашисты образумились. Скорее, будут держаться до последнего [188] с отчаянием обреченных... Уже не раз так бывало за войну.
И об Александре Космодемьянском в тот период у меня были довольно скудные сведения. Знал, что брат легендарной Зои воюет на нашем фронте, но встречаться с ним не довелось. Только через несколько дней после этой беседы с бойцами я снова услышал об Александре. Он отличился в бою за плацдарм при форсировании канала Лапд-Грабен. Затем в боях на Земландском полуострове совсем еще юный Александр проявил себя как мужественный, смелый, решительный офицер. В битве за деревню Фирбруденкруг он погиб. Вот что пишет об этом а своей книге «Так шли мы к победе» Маршал Советского Союза И. X. Баграмян, бывший в то время командующим Земландской группой войск, входившей в состав 3-го Белорусского фронта: «Чрезвычайно упорный бой шел и за деревню Фирбруденкруг. Только после нескольких ожесточенных атак части 319-й стрелковой дивизии ворвались в этот опорный пункт. Вместе с ними на улицах деревни действовала и батарея самоходных артиллерийских орудий под командованием старшего лейтенанта Александра Космодемьянского. Гусеницами своей самоходки юный командир раздавил четыре фашистских орудия и несколько десятков фашистов. К несчастью, в этом бою оборвалась и его жизнь».
...Но вернемся к нашему разговору с генералом П. Ф. Подгорным. Когда я рассказал ему о своих планах в самое ближайшее время побывать в некоторых армиях, дивизиях, штурмовых подразделениях, чтобы лично убедиться в готовности продовольственных служб обеспечить бойцов питанием в период штурма города-крепости, Петр Федорович подал мне вчетверо сложенный лист бумаги.
— Это тебя касается, — сказал он. — Принимай решение. Подобных рапортов хватает и у начальников других управлений. Почему-то считают, что наибольшую пользу Родине можно принести только на передовой, только непосредственно в бою, а все остальное — так себе. А не подумают о том, что без нас, интендантов, врачей, без всего огромного тыла нет и не может быть фронта, не может быть победы...
Подгорный говорил с такой обидой, столько горечи было в его словах, что я сразу вспомнил, как еще недавно и сам возмущался людьми, которые хоть как-то недооценивали [189] работу продовольственной службы, и невольно улыбнулся.
— Что сияешь? — вскипел генерал. — Вовсе не смешно... Ты читай!
Это было коллективное письмо Военному совету фронта группы бойцов, проходивших службу в продовольственном управлении. Они просили направить их в боевые соединения, туда, где решался успех сражения за Кенигсберг, и мотивировали это тем, что не могут находиться в тылу, когда их товарищи по оружию готовятся к решительной схватке с фашизмом, когда каждый человек особенно дорог, когда войскам придется особенно трудно.
«В силу сложившихся обстоятельств мы вынуждены проходить службу в тыловых частях, в частности в управлении продовольственного снабжения, — читал я. — После ранений врачи не разрешили нам возвратиться к своим товарищам, в наши родные подразделения. И мы честно, добросовестно выполняли свой долг там, куда нас послала Родина. Но ныне наша совесть, наш долг не позволяют нам спокойно спать, дышать, работать, зная, что назревают большие события, что потребуется много сил и человеческих жизней, чтобы добить врага в его логове. Разве можем мы, красноармейцы, оставаться равнодушными, когда наши друзья бьются насмерть? Ведь мы бойцы, многие из нас прошли всю войну, знают не только радость победы, но и горечь поражений. У нас есть опыт, врачи возвратили нам силы, и все это мы готовы, мы должны отдать борьбе с фашизмом. А здесь нас могут заменить те, кто по каким-то причинам не способен держать в руках оружие... Просим понять нас правильно: мы хотим одного — драться, перегрызть глотку фашизму, быть до конца полезными Родине. Такие мы есть и другими быть не хотим...»
Прочитав рапорт, я еще долго сидел, не отрывая от него взгляда и раздумывая над тем, что прочитал. «Другими быть не хотим...» Все мы беспредельно любим свою Родину и готовы отдать за нее жизнь, каждый из нас, и те, кто прошел грозными дорогами войны тысячи километров, и те, кто еще только взял в руки оружие, полны ненависти к фашизму, горим желанием поскорее покончить с ним. И как не понять чувства товарищей, подписавших письмо!
— Хорошо написано. Мне нравится, — сказал я Петру [190] Федоровичу, не спускавшему с меня глаз. — Правильно и от души.
— Ну и что же ты думаешь предпринять? — с явным неодобрением спросил Подгорный.
— Надо поддержать их просьбу.
— А заготовкой продовольствия, разгрузкой вагонов, сортировкой сам будешь заниматься? Тысячи тонн! А за ними, — он ткнул пальцем в бумагу, — и другие начнут требовать отправить их в штурмовые отряды, на передовую.
— Как-нибудь справимся. Попробуем подыскать людей, которые непригодны к строевой службе.
— Ну как знаешь! — махнул генерал рукой. — Потом не жалуйся. Когда думаешь отправляться?
— Завтра побуду в управлении, посмотрю, как работают наши представители в частях, и вечером, возможно, выеду.
— Ну-ну, — согласился Подгорный. — Затягивать нельзя. Штурм может начаться не сегодня-завтра. Пожалуйста, поезжай при возможности сначала в штурмовые подразделения.
— Кстати, а как дела у железнодорожников? — поинтересовался я. — Вы понимаете, это для нас сейчас не последний вопрос.
— Железнодорожники молодцы! — похвалил генерал. — Огромную работу проделали. Достаточно сказать, что восстановлены пути всех головных участков. Сколько сил потребовалось, чтобы перешить все железнодорожные пути от границы до Кенигсберга на широкую колею! Это ведь только подумать! Поток эшелонов с воинскими грузами с каждым днем возрастает. Так что и вам легче будет...
Известие о том, что с хейльсбергской группировкой гитлеровских войск полностью покончено, дошло до меня, когда я находился в штурмовом отряде, о котором уже рассказывал. Это означало: теперь Кенигсберг. Враг был значительно ослаблен. С 13 по 29 марта наши войска уничтожили и захватили в плен тысячи солдат и офицеров, 605 танков и штурмовых орудий, 5000 орудий и минометов, 128 самолетов.
Погода стояла отвратительная. Беспрестанно лил дождь, темные холодные тучи ползли низко над землей. Мне почему-то казалось, что штурм Кенигсберга не может [191] начаться в такую погоду: вряд ли командование решится начинать операцию без поддержки, без активных действий авиации. Да и управлять огнем артиллерии в такую погоду весьма сложно.
День, проведенный в штурмовом отряде, пролетел незаметно. Дел оказалось гораздо больше, чем я предполагал. Начпрод старший лейтенант Головлев оказался человеком недостаточно волевым, каким-то тихим, медлительным.
Когда я поинтересовался, какие продукты находятся в вещмешках бойцов, то убедился, что надо принимать срочные меры: консервы, сухари, галеты, концентраты — все это было низкого качества, с давно вышедшим сроком хранения.
— Кто вам подсунул такую продукцию?
Старший лейтенант смущенно пожал плечами, потом, потупясь, ответил:
— Получили по разнарядке...
— По разнарядке! Вам известен приказ об обеспечении штурмовых отрядов самыми лучшими продуктами?
— Известен.
— Что же вы принимаете вот это? — Я показал ему на банки тушенки с пятнами ржавчины на крышках. — Неужели не понимаете, чем это пахнет?
— А что я могу поделать? Мне же приказывают брать.
— Кто приказывает?
Вместе с Головлевым мы тотчас же поехали на склад, с которого снабжался отряд. Начальник склада растерянно и путанно стал объяснять, почему не самое свежее продовольствие попало именно в штурмовой отряд.
— В этом мы еще разберемся. А сейчас пойдемте посмотрим, что у вас имеется на складах, — прервал я старшину.
Возникшая было неприязнь к начальнику склада как-то погасла, когда мы зашли в хранилище. Там был идеальный порядок. Чистота радовала взгляд. Продовольствие было рассортировано и аккуратно уложено в специальную тару. Даже не верилось, что можно навести и поддерживать такой порядок во фронтовых условиях.
Заметив несколько пустых стеллажей, я остановился возле них.
— Не сегодня-завтра привезут продовольствие. На армейский склад оно уже поступило, — объяснил старшина. [192]
— Грозил начпроду? — спросил я жестко. — Признавайся! Берите, мол, что дают, а то и этого не получите. Откажетесь — сообщу начпродарму и тому подобное...
Завскладом и начпрод переглянулись, испепеляя друг друга взглядом.
— Было такое, — признался заведующий. — Так и он ведь мог на меня надавить.
— А без этого вы не можете. На вас обязательно жать надо... Если бы все, что мы обнаружили, раскрылось в ходе боев или даже позже, вам могло бы это дорого обойтись. А теперь быстро произведите замену продовольствия. К вечеру в вещмешках бойцов должно быть все самое лучшее, что имеется на складе...
Я заторопился в отряд: там уже должна была ожидать меня сводка о поступившем на фронт продовольствии — мы договорились с полковником Б. А. Коркуновым, что он будет информировать меня, где бы я ни находился.
И действительно, в землянке комбата меня ждал пакет. Я сразу же углубился в изучение сводки. Передо мной раскрывалась полная картина поступившего за сутки продовольствия, его распределения по армейским складам. По этим сводкам можно было безошибочно определить положение дел с продуктами в той или иной армии. В общих чертах обстановку можно было считать вполне удовлетворительной. Вызывало беспокойство только одно: большое количество продовольствия скопилось на распорядительных станциях, находящихся далеко в тылу. Транспорта же для доставки его на склады, имевшиеся непосредственно в районе боевых действий, было недостаточно. Борис Алексеевич сообщал, что у железнодорожников каждый вагон пришлось получать, что называется, с боем, приходилось выбивать, выпрашивать, уговаривать. У меня мелькнула мысль: а не обратиться ли к командующему, чтобы решить эту проблему раз и навсегда. Но время было уж очень неподходящее, чтобы командующий занимался еще и проблемой доставки продовольствия. Решил позвонить по крайней мере генералу Андрееву.
Начальник тыла словно ждал моего звонка.
— Что у вас делается, товарищ Саушин? — сразу же спросил он, даже не дав объяснить суть моих забот. — Вы же получили указание обеспечить людей, принимающих непосредственное участие в предстоящей операции, хорошим сухим пайком! Почему его не выполняете? [193]
Значит, ему сообщили.
— Указание выполнено, товарищ генерал. Только в одном из штурмовых отрядов получилось недоразумение. Я сейчас нахожусь здесь, и все будет в порядке.
— Смотрите, — строго сказал Дмитрий Иванович. — А что у вас?
— Железная дорога сковывает нас. Тысячи тонн продовольствия скопились на дальних распорядительных станциях...
— Одну минуту, — сказал генерал и, видимо с кем-то там, у себя, поговорив, добавил: — Ладно, Саушин. Примем меры...
После ужина захотелось немного прогуляться, заодно и обдумать план дальнейших действий. То, что на следующее утро поеду в 43-ю армию, было окончательно решено. Теперь нужно было продумать детально, что и в какой срок необходимо там сделать, как организовать работу, чтобы не потерять напрасно времени.
Выйдя из землянки, я снова подумал о том, что штурм Кенигсберга наверняка будет отложен на более поздние сроки: слишком неблагоприятные условия для этого. По-прежнему шел мокрый снег, под ногами хлюпала грязь, местами сапоги словно приваривались к земле, их приходилось отрывать с риском оставить в густой глине подошвы. Проходя мимо деревянных построек, в которых размещался личный состав штурмового батальона, я встретился с группой бойцов и по их оживленному разговору понял, что они направляются к машине для обмена сухих пайков. Значит, указание выполнено...
В 43-й армии мне приходилось бывать не раз. Я хорошо знал командующего генерал-лейтенанта А. П. Белобородова. Он пользовался большим авторитетом в войсках, говорили о нем все с восхищением. О смелости и решительности командарма в боях, о его любви к бойцам, заботе о них слагались легенды, в которых нередко тесно переплеталось достоверное с вымышленным. Несколько раз мне доводилось встречаться и беседовать с Афанасием Павлантьевичем, и всегда во мне вызывало удивление его глубочайшее знание психологии бойцов, условий их быта, снабжения. На любую просьбу, связанную с обеспечением армии продовольствием, генерал откликался незамедлительно, сразу же принимая необходимые меры, если обнаруживался какой-то недостаток в этом деле. [194]
Однако с 24 февраля 1945 года, когда был упразднен 1-й Прибалтийский фронт, а его войска, переименованные в Земландскую группу, включены в состав 3-го Белорусского фронта, мне не доводилось бывать в армии А. П. Белобородова. И вовсе не потому, что произошли какие-то изменения в объеме и содержании моей работы. Просто в армии был настолько слаженный аппарат продовольственной службы, он так четко и оперативно решал все задачи обеспечения войск, что не возникало никакой необходимости вмешиваться в его работу. Теперь же, в связи с тем что армии предстояло занять одно из важнейших мест в штурме Кенигсберга, надо было побывать там, принять все меры к тому, чтобы продовольственное обеспечение войск было, как говорится, на высоте. К тому же мне было известно, что в 43-ю выехал командующий фронтом Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Он обязательно поинтересуется обеспечением бойцов, их питанием.
Начальник продовольственной службы армии, коренастый, широкоплечий полковник В. И. Иванов, встретил меня и сразу же сообщил, что получено несколько вагонов высококачественных концентратов, которые были очень нужны, свежего мяса, консервов и других продуктов. Он стал знакомить меня с организацией питания личного состава в самой различной обстановке, системой хранения, переработки трофейного продовольствия, подготовкой поваров. Мы побывали на многих складах, на пунктах хозяйственного довольствия, знакомились с работой передвижного хлебозавода. Везде и во всем чувствовалась добрая хозяйская рука, царил образцовый порядок.
На вопрос: «Как подготовлены к предстоящей операции повара?» — полковник ответил:
— Готовим. Особенно много внимания уделяем молодым, как говорится, еще не обстрелянным. Впрочем, в этом вы сами можете убедиться.
Он пригласил меня в учебный класс, где под руководством опытных поваров обычно проходили подготовку молодые специалисты. Рассказывая о системе обучения, полковник несколько раз особо подчеркивал, что в процессе занятий бойцы приобретают и мастерство вести бой с противником, учатся владеть оружием, у них воспитывается готовность в любую минуту вступить в схватку с врагом. На специальном стенде под общим названием [195] «Повар — профессия боевая» увидел несколько снимков из газет, вырезки статей, в которых рассказывалось о героизме, мужестве поваров, нередко в боевых условиях попадающих в сложную обстановку.
Эта особенность в подготовке поваров пришлась мне по душе. Действительно, повара батальонного, полкового и даже дивизионного звена были бойцами в полном смысле этого слова. И довольно часто кухонный инструмент им приходилось менять на автомат, занимать место в окопах и вместе с товарищами отражать атаку гитлеровцев. Немало их геройски погибло в жестоких схватках с фашистами.
Нам были известны многие примеры изумительной доблести поваров. Так, в ходе одного из боев несколько походных кухонь полка были окружены фашистами. Заняв круговую оборону, советские воины стойко отбили все вражеские атаки. Фашисты решили не рисковать понапрасну и блокировали этот своеобразный гарнизон, состоявший из десятка смельчаков. Используя временное затишье, командир отделения сержант Григорьев собрал бойцов.
— Фашисты, видно, думают, что никуда мы не денемся, ловушка, мол, захлопнута, — сказал он. — А мы все-таки будем пробиваться. Наша задача вырваться из окружения любой ценой. Используем для этого внезапную атаку. Место определим вместе. Надеюсь, вы понимаете, что речь идет не только о нашей жизни, но и о жизни, боевой способности всего полка. Бойцы нуждаются в пище, в питьевой воде. Пробьемся?
— Пробьемся! — дружно ответили бойцы.
Тут же сержант проинструктировал подчиненных, четко определил каждому задание. Внезапность, по замыслу сержанта, должна была обеспечить успех прорыва. И он не ошибся. Фашисты не сумели преградить путь смельчакам. Группа прорвалась через позиции врага, не только сохранив весь свой состав, но и в полной сохранности доставив в полк все кухни с еще не остывшей пищей.
Не менее интересен и другой пример. Кстати, о нем через двадцать с лишним лет после войны рассказала своим читателям газета Сибирского военного округа «Советский воин».
...Рота только что вышла из боя, и красноармейцы, [196] воспользовавшись передышкой, расположились на отдых. Изнуренные, уставшие и голодные, они с нетерпением и надеждой посматривали в сторону походной кухни, расположившейся на опушке леса. Повар рядовой Василий Литвяк их понимал, зная, как хочется бойцам, не имевшим возможности с самого утра хоть немного подкрепиться, поесть сейчас горячего борща. Но обед был еще не совсем готов.
— Потерпите малость, — просил повар. — Говядину, понимаете, мне такую подсунули, что ее сутки надо варить.
— Мы-то потерпим, Вася. Да вот фашисты ждать не будут, снова пойдут в атаку, и придется тебе одному борщ хлебать...
И вдруг рядом кто-то громко крикнул:
— «Юнкерсы»!
Фашистские самолеты шли низко в строгом боевом строю, и все, что было в этом районе, видимо, не заслуживало их внимания. Бойцы рассыпались по окопам, а Литвяк продолжал прохаживаться возле кухни — он лишь поднял голову, посмотрел на самолеты и, решив, что те пройдут мимо, спокойно занялся своим делом. Но неожиданно один из бомбардировщиков отделился от группы и с ревом ринулся вниз. Он пронесся низко над землей, полоснул по опушке очередью, и Литвяк услышал, как пули просвистели у него над головой. В ту же секунду повар бросился к установленному неподалеку от кухни пулемету и дал вслед «юнкерсу» очередь. Но самолет был уже далеко — не достать. Но вот он развернулся и стал заходить для новой атаки. Литвяк выждал наиболее удобный момент и, когда «юнкерс» появился у него на прицеле, дал длинную очередь. Самолет сразу накренился и, охваченный дымом, понесся к земле. Вскоре в лесу раздался взрыв.
Василий, смахнув со лба бисеринки пота, медленно зашагал к дымящейся кухне. К нему бежали бойцы:
— Сбил!
— Накрылся фашист!
Один из красноармейцев спросил Литвяка:
— Как же это ты его? А? Не черпаком ли?
Все, кто окружал повара, рассмеялись. Улыбнулся и Литвяк.
— Молодец! Не растерялся, — похвалил тот же боец. — [197] Вот на твоем счету и не только приготовленный обед, но и сбитый фашистский самолет.
Войсковым поварам было не менее трудно, чем тем, кто находился в окопах, а порой даже и труднее. При бомбежке, под обстрелом повар обязан был приготовить пищу и доставить ее прямо на передовую. С термосом за плечами он пробирался, рискуя в любую минуту оказаться на мушке у снайпера или угодить под минометный обстрел. И этот опасный путь ему надо было преодолеть не раз.
Владимир Грузда попал на фронт в конце войны. Определили его в хозяйственный взвод. Подвозил он продукты, воду, чистил картошку и стеснялся бойцам в глаза смотреть: они в боях участвуют, а он все за их спиной. Даже повар человек уважаемый: как-никак ближе к передовой. Конечно, лучше всего в разведку бы или в любой боевой расчет.
Как-то к бойцу подошел командир взвода.
— Слушайте, не знакомы ли вы немного хоть с кулинарией? Заболел повар. Может, замените его? Человек вы, смотрю, старательный, добросовестный.
Грузда подумал и согласился. Пока он колдовал у кухни, товарищи подсмеивались:
— Грузда меняет профессию! Теперь черпаком воевать будет.
Владимир отмалчивался. Но в обед пришел его черед подсмеиваться. Еду нахваливали все, просили добавку, а Грузда только хитровато улыбался.
— Теперь признавайтесь: знакомы с кулинарией? — спросил командир взвода. — Обед вон какой отгрохали!
— Да что же тут хитрого? Продукты первоклассные, из таких любой приготовит, — лукавил Грузда, но потом все-таки признался, что имеет специальное образование и до призыва в армию работал поваром, а не говорил об этом, потому что не хотелось в тыловики попадать навсегда.
И все-таки стал боец поваром, хотя нет-нет да и огорчался: другие, мол, на передовой, а я к котлам приставлен.
Старший повар, вернувшийся к исполнению своих обязанностей, успокаивал:
— Хватит на тебя войны — не спеши. Да ты и есть на войне, важнейшую должность исполняешь... И нам нередко [198] приходится за оружие браться. Убедишься еще в этом...
И Груздя вскоре убедился. Однажды ему пришлось доставлять пищу на передовую линию. Старший повар, взваливая бойцу на спину тяжелый термос, напутствовал:
— Ты, Владимир, по балочке иди. Там тихо, не стреляют.
Широкая балка протянулась вдали от дороги и подходила почти вплотную к траншеям. По ней и пошел Грузда. Половину пути преодолел благополучно. Но вдруг впереди разорвался снаряд. Земля взметнулась, осколки просвистели рядом.
«Ничего себе — не стреляют!» — мелькнула у Грузды тревожная мысль. А снаряды стали рваться один за другим. Прострекотала автоматная очередь, засвистели пули. Грузда быстро снял термос. Из него тонкой струйкой вытекал суп. Заткнув пробоину пучком травы, он стал быстро выбираться из балки, перебежками преодолевать расстояние до траншей. Бой был в разгаре. Укрыв термос в надежном месте, Грузда бросился с автоматом на помощь товарищам. И только когда гитлеровцы откатились, он громко объявил:
— Товарищи, а я ведь вам горячей еды принес!
О фронтовых поварах, о их трудной и очень нужной работе много писали фронтовые, армейские, дивизионные газеты. И вполне заслуженно! Эти бойцы-труженики шли плечом к плечу с другими воинами с первого и до последнего дня войны.
— Как там, в Сорок третьей? — спросил генерал Д. И. Андреев, когда я вернулся в штаб и доложил ему о своем прибытии.
— Все в порядке. Обеспеченность продовольствием полная. Продумана и отработана система снабжения войск питанием в боевых условиях.
Генерал поднялся, подошел к окну.
— Получена директива, согласно которой наша Земландская группа войск с тридцатого марта прекращает существование. Штаб выводится в резерв Ставки. Командующий и некоторые офицеры штаба будут участвовать в подготовке и организации штурма Кенигсберга... Сегодня [199] к нам прибывает командующий фронтом Маршал Советского Союза Василевский со своим штабом. Уверен, что он будет интересоваться и вопросами продовольственного обеспечения войск фронта. Будьте готовы доложить маршалу все как подобает.
...Вместе с А. М. Василевским в расположение штаба группы прибыли начальник штаба 3-го Белорусского фронта генерал-полковник А. П. Покровский, член Военного совета фронта генерал-лейтенант В. Е. Макаров, начальники родов войск и служб. Прибыл и начальник тыла фронта генерал-лейтенант В. П. Виноградов с группой офицеров своего штаба. Они сразу же включились в работу: изучали план операции, интересовались подготовкой соединений, деятельностью управлений. Для доклада о состоянии продовольственной службы, о наличии продуктов, организации питания и мерах по дальнейшему обеспечению войск к начальнику тыла фронта вызвали и меня. Собрав довольно объемистую папку различных документов, я чувствовал себя уверенно, зная, что продовольственная служба проделала огромную работу и подготовилась к операции всесторонне. На складах хранились огромные запасы продовольствия, четко организован его подвоз, части и соединения полностью обеспечены необходимым для приготовления пищи и выпечки хлеба инвентарем, подготовлены и специалисты этого дела.
— А это что у вас? — сразу же спросил генерал В. П. Виноградов, когда я раскрыл папку.
— Документы. Здесь все данные, сводки...
— А вы рассказывайте о том, что знаете сами, — строго сказал начальник тыла.
Я захлопнул папку и начал докладывать. Скоро заметил, что Виноградов внимательнее слушает меня не тогда, когда я перечисляю различные цифры, а когда говорю о своих наблюдениях, полученных во время пребывания в частях. Информация, видимо, вполне удовлетворила генерала, и он, задав несколько вопросов, отпустил меня.
Несмотря на то что наше управление, по существу, стало дублером фронтового на время штурма Кенигсберга, мы упорно трудились в частях и соединениях, которые были переданы в состав 3-го Белорусского фронта. Напряженность в работе возросла. Все внимательно следили за ходом подготовки к штурму и обеспечением войск продовольствием. [200]
Как ни ждали мы начала штарма Кенигсберга, оно для нас все равно оказалось внезапным. В первых числах апреля дождь наконец прекратился. И хотя погода все еще была пасмурной, уже появилась надежда, что вскоре окончательно разведрится. И тогда...
Глухие разрывы тяжелых снарядов мы услышали утром. Все в управлении бросились к окнам, в недоумении посматривая друг на друга: никому еще не было известно, что началась артиллерийская подготовка. Стекла в окнах вздрагивали.
— Кажется, началось, — радостно сказал один из офицеров.
— Наконец-то, — выдохнул другой.
Штурм Кенигсберга начался. Мы внимательно следили за ходом боевых действий. Информация приходила из штаба фронта, ее приносили очевидны, неожиданно появляющиеся по тем или иным делам в управлении, нагни сотрудники, которые находились в войсках.
Войска медленно, но настойчиво продвигались вперед. Враг оказывал ожесточенное сопротивление. Хорошие вести поступали из 11-й гвардейской армии. Ее соединения вклинились в глубь вражеской обороны. Корпуса 43-й армии уже завязали бои за несколько сильных опорных пунктов противника. Проникнув на северную окраину города, наши воины отбили у гитлеровцев многие кварталы, захватив при этом радиовещательную станцию. На ее мачте взвился красный флаг. К концу дня войска 11-й гвардейской полностью овладели одним из фортов, захватили несколько опорных пунктов, очистили десятки кварталов в южной части города. Вся группировка, оборонявшая южную окраину Кенигсберга, оказалась под угрозой рассечения на две изолированные части.
Штурм крепости продолжался и ночью. Утром 7 апреля солнце озарило пылающий город. Авиация, которую нельзя было применять из-за плохой погоды с начала штурма, стала наносить мощные удары по городу.
К концу второго дня боев корпуса 43-й армии прорвались к пригородам и овладели несколькими кварталами в северо-западной части Кенигсберга. Успешно развивалось наступление 11-й гвардейской. Ее соединения в течение дня преодолели два первых рубежа фашистской обороны и приближались к центру города с юга, а флангами пробились к реке Прегель. [201]
И следующая ночь не принесла гарнизону города передышки. Самолеты постоянно висели над Кенигсбергом, сбрасывая на укрепления тысячи тонн смертоносного груза.
С наступлением утра бои разгорелись с новой силой. Фронтовая газета подчеркивала массовый героизм советских воинов, особо отмечала мужество бойцов штурмовых групп, умело действовавших в очень сложных условиях, Когда, например, 11-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора Н. Г. Цыганова приступила к форсированию реки Прегель, первым начал преодолевать водную преграду штурмовой отряд одного из полков. Под прикрытием дымовой завесы воины устремились к противоположному берегу на автомобилях-амфибиях и на различных подручных средствах. Они появились в рядах противника внезапно, и это обеспечило им успех. Фашисты стреляли наугад. Пока отряд вел бой по расширению захваченного плацдарма, штурмовые отряды другого полка переправлялись сюда по железнодорожному мосту. Слаженные действия отрядов, инициатива, мужество каждого бойца проявились в этом бою особенно ярко.
Массовый героизм складывался из героизма отдельных бойцов и офицеров. Каждый отлично понимал, что от его действий зависит успех всей операции.
К вечеру 9 апреля вся северо-западная, западная и южная части Кенигсберга были заняты советскими войсками. Шли бои за центр и восточную часть города, которые гитлеровцы удерживали всеми силами.
И наконец волнующее известие: комендант Кенигсберга генерал Лаш выслал парламентеров с сообщением о прекращении дальнейшего сопротивления. А на рассвете из центра города потянулись первые колонны пленных.
В течение всего четырех дней советские войска покончили с многотысячным гарнизоном, укрывшимся в мощных крепостных укреплениях.
Все эти дни сотрудники управления не знали ни дня ни ночи. Каждый работал на отведенном ему участке, организуя продовольственное снабжение войск. Разветвленная сеть продовольственной службы работала четко и напряженно.
Теперь наступила возможность собраться вместе и подвести итоги всей нашей деятельности. Я попросил полковника Б. А. Коркунова сообщить в места, где находились [202] наши представители, что жду всех их к середине следующего дня. Хотелось составить ясную картину работы в таких сложных условиях, какими они были в период штурма Кенигсберга, не только аппарата управления, но и всех тех многочисленных хозяйств, обеспечивающих войска продовольствием.
К тому же с падением Кенигсберга операция еще ее была завершена. Ее продолжением должен стать полный разгром земландской группировки войск. Бои предстояли ожесточенные. Дело в том, что район, занятый группировкой, был сильно укреплен. Полуостров, на котором находилась военно-морская база Пиллау, фашисты подготовили к круговой обороне, каждый населенный пункт здесь представлял собой крепость. Сколько еще жизней будет потеряно!.. Но победа уже близка.
Рано утром генерал Д. И. Андреев вызвал меня к себе. У него находился невысокий мужчина в штатской одежде.
— Знакомьтесь, Федор Семенович. Это заместитель народного комиссара рыбной промышленности СССР Александр Алексеевич Сбродов. — И, повернувшись к гостю, отрекомендовал меня. Гость крепко пожал мне руку. — Замнаркома хочет побывать на армейских и фронтовых базах и складах. Покажите ему все, что его будет интересовать.
— Я готов, товарищ генерал.
— Вот и отлично. Товарищ Сбродов немного отдохнет, и часа через два вы сможете выехать.
Вернувшись в управление, я приказал шоферу приготовиться к длительной поездке, а сам зашел к себе, чтобы собрать кое-что на дорогу. На столе уже лежало несколько писем. По почерку на конвертах я определил: два от жены, одно от Лосева, а вот еще два неизвестно от кого. Смотрел на ровный, красивый почерк и недоумевал. И вдруг спохватился: ну конечно же, это от Александры Федоровны! Как я мог забыть?
Прочитал сначала письма от жены. Самое главное — все живы и здоровы. Дочери растут, ждут меня. Что ж, наверное, скоро увидимся. Теперь уже скоро...
Письмо Лосева наполнено оптимизмом. Его готовят к выписке из госпиталя, и он надеется вернуться в свой [203] полк. С присущим ему мягким юмором рассказывает о своих новых друзьях. А в конце несколько слов об Александре Федоровне. Она пишет ему регулярно, заботливо растит детишек. Если дадут отпуск после госпиталя, то сразу поедет к ним.
Письма от Александры Федоровны более спокойные, обстоятельные. И как возвращалась домой, и как переживала, и как ее встретили родные, близкие, и что говорят о ней соседи, в школе, и какая это радость — дети, и что без них она бы, наверное, чувствовала себя пустой, бесполезной, что в них она видит свое счастье — обо всем подробно, не спеша, будто беседуя со мной. И только ни слова о том, сколько трудностей приходится ей переносить, сколько мужества, выдержки требуется молодой женщине, чтобы и работать, и растить, воспитывать двоих чужих детей...
Мы выехали со Сбродовым теплым солнечным днем. Машина летела по гладкому асфальту навстречу свежему ветру. Александр Алексеевич задавал много вопросов, охотно рассказывал о Москве, о том, что делается в центре. Все сводилось к тому, что до конца войны, по-видимому, остались считанные дни, что фашизму на немецкой земле приходит конец.
Мы направились к побережью. На пути то и дело встречались группы пленных немецких солдат. На юго-западе от военно-морской базы еще продолжались бои. Фашисты, отходя к польской границе, ожесточенно сопротивлялись.
— Смотрите, корабли! — тронул меня за рукав Сбродов. — Ведут огонь!
Действительно, сравнительно недалеко от берега маневрировали фашистские миноносцы и вели огонь по нашим войскам, форсировавшим залив Фришес-Хафф.
— О чем думают, на что надеются? — возмутился Сбродов. — Видят же, что война проиграна, но продолжают огрызаться. Лишние жертвы... — Повернувшись ко мне, Александр Алексеевич сказал вдруг: — Где-то здесь находится командующий артиллерией Одиннадцатой гвардейской армии генерал-лейтенант Петр Сергеевич Семенов. Надо бы повидать его. Понимаете, Павлов просил. Они родственники...
— Попробуем найти. Хотя дело непростое.
Генерала Семенова мы разыскали на песчаной косе [204] в двух километрах от асфальтированной дороги. Пробираться к нему пришлось через заболоченные места, усеянные трупами фашистских солдат. Сбродов молча смотрел на эту страшную картину и только изредка глубоко вздыхал. Уже наступили сумерки, когда мы прибыли на КП командующего артиллерией. Петр Сергеевич Семенов оказался очень гостеприимным хозяином. Он угостил нас ужином и предложил переночевать в его землянке. Мы со Сбродовым, разумеется, не собирались уезжать, как говорится, на ночь глядя и потому с радостью приняли предложение генерала Семенова.
Утром Александр Алексеевич сказал мне:
— На складах и базах, Федор Семенович, мы еще успеем побывать. Давайте раньше посетим рыболовецкие базы, расположенные по берегу моря...
Через час мы были в маленьком рыболовецком поселке. Мы проехали по его улицам, не встретив ни единого человека, а в самом конце населенного пункта нашли домик, в котором размещалась бригада рыбаков. Это была та самая бригада, которую неделей раньше сформировал полковник В. Т. Мазаев для того, чтобы освоить оставленные гитлеровцами рыболовецкие средства и организовать ловлю рыбы для обеспечения потребностей войск. Бригада состояла в основном из красноармейцев тыловых подразделений, не пригодных к строевой службе и вместе с тем знакомых с рыболовством, любящих это дело. За короткое время бригада организовала дело так, что на котловое довольствие личного состава ежедневно поступало несколько центнеров свежей рыбы, главным образом трески. Это было большим подспорьем в питании личного состава.
А. А. Сбродов долго беседовал со старшим бригады — крепким, медлительным на вид, малоразговорчивым сержантом, расспрашивал, как организован лов рыбы, какие снасти для этого используются, как хранится продукция и быстро ли, в достаточно свежем виде доставляется в войска, каким способом и где обрабатывается улов. Сержант рассказывал не спеша, обдумывая каждое слово.
Заместитель наркома сделал какие-то пометки в блокноте и, вполне удовлетворенный разговором, протянул руку сержанту:
— Спасибо! Большое и нужное дело делаете. И организация работы у вас налажена правильно... [205]
Когда мы выходили из домика, бригадир остановил меня в сенцах:
— А кто это в пражданском-то? Уж больно любопытный...
— Да, вы же не познакомились, — спохватился я. — Это заместитель народного комиссара рыбной промышленности СССР товарищ Сбродов.
— Заместитель наркома? — удивился сержант. — А я-то думаю: что он обо всем так дотошно расспрашивает?!
— Полковник Мазаев давно у вас был?
— Недавно. Обещал дать людей еще. Тогда бы мы промысел расширили.
В машине А. А. Сбродов снова начал интересоваться, используются ли другие местные продовольственные ресурсы, кто непосредственно занимается заготовками в полосе фронта. Я рассказал ему и о создании мясокомбинатов, и об организации мельниц и крупорушек, и о формировании рыболовецких бригад.
— Зачинателем и организатором всех этих дел выступают у нас полковник Мазаев, начальник заготовительного отдела фронта, и его заместитель подполковник Ярхо. Инициативные, знающие свое дело офицеры, — отметил я. — Многое сделано их руками.
— Война идет к концу, — сказал Александр Алексеевич. — Опыт ваших товарищей еще пригодится нам и в промышленности, и в армейских условиях.
Больше недели провели мы с заместителем наркома на рыболовецких и рыбоперерабатывающих предприятиях. Александр Алексеевич глубоко вникал в их работу, изучал возможности для повышения ее эффективности, встречался и беседовал с руководителями, рабочими, рыбаками. А я параллельно знакомился с работой наших предприятий, перерабатывающих сельскохозяйственное сырье, изучал их экономические возможности, возможности увеличения выпуска продукции, необходимой войскам фронта.
Буквально через несколько дней после отъезда в Москву Сбродова в Восточную Пруссию прибыл другой заместитель народного комиссара рыбной промышленности СССР — Константин Викторович Русаков. Мы отлично понимали и цель, и значение этих поездок. После [206] окончания войны страна должна была залечивать раны, восстанавливать разрушенное, истощенное хозяйство. Нужно определенное время, чтобы поднять на должный уровень сельское хозяйство, обеспечить население необходимым количеством продовольственных товаров. В решении этой задачи большое место отводилось рыбной промышленности. Широко развернуть промысел рыбы, ее переработку — значит дать населению ценнейшие продукты питания.
Русаков сразу же прибыл к нам в управление и попросил отвезти его в Раушен, где находился крупный рыбопромышленный комплекс. Мы сразу же откликнулись на его просьбу. Вместе с Русаковым выехали и наши товарищи.
Ознакомившись с организацией работы рыбокомбината, Русаков предложил:
— Теперь везите на свои промыслы, Александр Алексеевич Сбродов рассказывал о них и очень хвалил.
Пребывание Русакова в наших рыболовецких хозяйствах наделало много шуму. О том, как заместитель наркома учил рыбаков, ходили позже целые легенды.
По сложившейся у нас практике выловленная рыба сразу же помещалась в корзины, ящики, мешки и отправлялась на продовольственный склад, а оттуда поступала в воинские части. При такой организации дела нередкими были случаи, когда даже малейшая задержка рыбы в хранилищах приводила к тому, что она теряла товарный вид. Об охлаждении или биологической обработке рыбы мы как-то даже и не думали, считая, что для этого у нас нет ни необходимых средств, ни времени. Русаков сразу же обратил на это. внимание, упрекнул нас:
— Разве можно так обращаться с добром?! Свежую рыбу надо немедленно рассортировать. При этом обязательно следует учитывать, что выловленная в загрязненных водоемах рыба обязательно должна полежать в соляном растворе или в слабом растворе марганцовки, — растолковывал он. — Это, если можно так выразиться, своего рода дезинфекция. Затем необходимо охладить рыбу до нуля — плюс двух градусов.
Константин Викторович объяснил, как можно изготовить морозильные камеры из подручных материалов, рассказал о способах замораживания, научил консервировать рыбу тресковых пород перед засолом. Оказалось, что для [207] засола не требуется большой специальной подготовки и материалов. Нужны лишь поваренная соль да емкости.
Русаков попросил нож и, засучив рукава, улыбнулся:
— Перейдем от теории к практике. Вот как разделывается треска перед засолом.
Он быстро обезглавил рыбину, распотрошил ее. Вся эта операция заняла считанные секунды. Русаков работал быстро, уверенно, чувствовалось, что дело это для него не новое.
— Таким же образом разделывают крупную треску для сушки, — говорил он, продолжая орудовать ножом.
Все мы с интересом наблюдали за Русаковым. Закончив работу, он вымыл руки и весело проговорил:
— Как видите, дело совсем нехитрое, но очень нужное. Рыбакам все это знать необходимо. Будет увеличиваться улов, куда тогда денете рыбу? Надо солить, сушить. Соленая, она не хуже свежей...
На обратном пути я спросил Русакова, откуда у него такие навыки обработки рыбы. Он усмехнулся:
— Я же не сразу заместителем наркома стал. Приходилось и рыбачить, и рыбу обрабатывать.
Возвратились мы из поездки усталые, но довольные. Русаков стал собираться домой, отказавшись передохнуть. Проводив его на аэродром, я вернулся в управление, Надо было подготовиться к встрече сотрудников управления, вызванных на совещание. [208]