Что посеешь...
В середине 1944 года положение немецко-фашистских войск повсеместно ухудшилось. Для группы армий «Север», понесшей большие потери и отброшенной в Прибалтику, создалось крайне невыгодное оперативно-стратегическое положение. Ее дивизии растянулись на широком тысячекилометровом фронте от Нарвского залива до Митавы. Перейдя к обороне на этом рубеже, противник стремился любой ценой приостановить наступление советских войск. Это объяснялось прежде всего тем, что Прибалтика прикрывала Восточную Пруссию; кроме того, удержание за собой такого важного в военно-политическом отношении района позволяло немецко-фашистскому флоту действовать в восточной части Балтийского моря и поддерживать связь с скандинавскими странами, которые поставляли Германии стратегические материалы; и, наконец, упорной обороной в Прибалтике гитлеровское командование рассчитывало отвлечь крупные силы Красной Армии, чтобы ослабить удары советских войск по немецко-фашистским группировкам, действующим в Белоруссии, на Западной Украине и в Румынии. Оккупированная Советская Прибалтика имела немаловажное значение для гитлеровской Германии и как база снабжения. Захватчики выкачивали оттуда значительное количество сельскохозяйственного сырья и продовольствия.
В Прибалтике вели наступление 3, 2 и 1-й Прибалтийские фронты во взаимодействии с 3-м Белорусским фронтом.
В наш 1-й Прибалтийский входили 4-я ударная, 43, 51, 6 и 2-я гвардейские, 5-я гвардейская танковая и 3-я воздушная армии, а также 1-й отдельный танковый корпус. В соответствии с общим замыслом фронт должен был силами 4-й ударной и 43-й армий нанести удар из района [119] Бауска в общем направлении на Иецаву — Ригу, разгромить войска противника, действующие южнее Западной Двины, и выйти на побережье Рижского залива в районе Риги, не допустив отхода войск группы армий «Север» в сторону Восточной Пруссии.
Тыловое обеспечение фронта в этот период базировалось на железнодорожное направление широкой колеи Полоцк — Крулевщизна — Подбродзе — Шяуляй с пропускной способностью 12 пар поездов в сутки. После разгрома противника в предыдущих операциях сеть железных и автомобильных дорог, мосты и переправы были сильно разрушены отступавшими гитлеровцами. Колоссальная работа по восстановлению коммуникаций была выполнена железнодорожными войсками под управлением генерала П. К. Ступакова. Надо было восстановить все пути и станции для нормального железнодорожного движения. Разрушения коснулись не только станций, мостов, узлов дорог, но и верхнего путевого строения. Фашисты специальными машинами кромсали шпалы и рельсы, взрывали стыки рельсов. Работы по восстановлению мостовых переходов, станционных узлов шли днем и ночью. За период подготовки к новой операции было восстановлено до 300 километров железнодорожных путей.
Дорожные войска под командованием полковника В. М. Головина четко взаимодействовали с железнодорожниками и инженерными войсками. Помимо комендантской службы по регулированию движения они выполняли громадную работу по восстановлению автомобильных дорог и мостов. Протяженность шоссе в тыловой полосе фронта достигала 700 километров. Направление их восстановления, как правило, совпадало с осью перемещения войск и зависело от направления главного удара. Рокады, которые использовались для перегруппировки войск, Совершенствовались дорожными войсками и подготавливались для подвоза по ним материальных средств и техники войскам.
Усилия инженерных войск, направленные главным образом на боевое обеспечение операций, осуществление перемещения войск при перегруппировках, широко использовались дорожниками. Например, плотины, сооруженные по предложению начальника инженерных войск фронта генерала В. В. Косарева через реки Мемеле и Муша, впадавшие в Лиелупе, были немедленно обустроены как мостовые [120] переправы. Инженерные части сооружали их для того, чтобы русла обмелели и создалась возможность форсировать реки вброд, а дорожные войска превратили плотины в мосты для продвижения автомобильного транспорта.
На перевозке грузов работало более 4 тысяч автомобилей. Плечо подвоза до армейских баз колебалось от 120 до 200 километров. Надо было довести до нормы запасы боеприпасов всех калибров, горюче-смазочных материалов, необходимые технические средства инженерных, танковых войск и войск связи. Общий тоннаж доходил до нескольких тысяч тонн.
Необходимость соблюдения скрытности и лимита движения по дорогам очень усложняла работу автомобильных частей и подразделений. Комендантские посты немедленно останавливали колонны машин, если они нарушали маскировку. На абсолютном большинстве машин было два шофера. Трудно выразить словами, насколько самоотверженно трудились военные шоферы. Они были постоянно за рулем. Ночь, непогода, разбитые дороги, местность, изобилующая реками и болотами, — все, казалось, было нипочем водителям. Но сколько сил, мужества и самообладания требовалось им, чтобы выполнить хотя бы один рейс!
Несмотря на большие сложности подвоза, к началу операции все было подготовлено.
Не говоря уже о боеприпасах, обеспеченность продовольствием была доведена до 25 сутодач, фуражом — до 36,6 сутодачи, горюче-смазочными материалами — почти до трех заправок.
Водители в ходе подготовки к операции, как и всегда, поскольку постоянно находились в пути, как правило, обеспечивались сухими продуктами. Горячая пища для шофера была редкостью; идут ли бои, или войска находятся в обороне, а он — в рейсах, а все время погрузки или разгрузки у него уходит на техническое обслуживание машины. Наскоро перекусить — и то надо улучить минуту-другую.
Я приехал в 43-ю армию, когда автомобильный батальон грузился продовольствием на складе станции Радзвелишки. Возглавлял автоколонну командир батальона, веселый, сноровистый, стройный, черноволосый капитан. [121]
Присмотрелся: это же Николай Бутук! Подошел, кивнул ему намеренно сдержанно.
— Когда попал на фронт?
— Как когда? Как началась война. После окончания института механизации и электрификации сельского хозяйства работал преподавателем в школе механизаторов в Вышнем Волочке. А в июне сорок первого призвали в армию...
— Служится-то как?
— Хорошо... Начальник автослужбы армии полковник Самошенко расчудесный командир.
— А ты меня-то узнал?
— Ну как же, Федор... Вместе ведь шесть лет кашу студенческую ели.
— А что же ты, чертяка, молчишь, не говоришь об этом?
Бутук усмехнулся:
— Вы полковник, а я — капитан. Существует военная субординация.
— Брось ты, Коля! Какая субординация!..
Обнялись, расцеловали друг друга.
— Ну, без субординации рассказывай, как воюете, как «рыжая»?
«Рыжей» он звал свою жену, тоже студентку нашего института.
Мы наскоро обменялись новостями — на длинные беседы и воспоминания о былом не было времени.
— Давай поговорим с водителями. Хочу узнать, как они сейчас питаются, — предложил я.
Неподалеку от места погрузки группа шоферов сидит на бревнах. Открытые банки консервов из сухого пайка, вода в котелках. В воде мочат сухари, черпают ложками, обедают.
— Как еда? — спросил я.
— Нормально, — ответил за всех рослый, широкоплечий сержант.
— Давно служите водителем?
— Еще до армии работал шофером. А на фронте — с первого дня. Вместе с капитаном Бутуком призывались.
— Трудно?
— Здесь-то не очень. Вот раньше побывал я на Северо-Западном. Там дорожки — не приведи господь... Здесь, [122] если где плохо проходимые, тракторы дежурят, а там — хоть везде тягачи ставь. Только лежневки и выручали. Правда, по ним тоже как по канату в цирке, особенно в дождь, но все же... — Сержант, кажется, разговорился и с оживлением вернулся к вопросу о питании: — А что касается еды, то, правду сказать, сухомятка надоедает. Ведь всю войну на сухих пайках. И ночуем в кабинах... Ну, ничего, привыкли, приспособились ко всему. Скоро все кончится, верно ведь, товарищ полковник?..
— По времени точно трудно сказать. А вообще-то победа не за горами. Но когда этот час придет, зависит и от вас. Чем лучше будете обеспечивать наступающих бойцов всем необходимым, тем они быстрее покончат с фашистами...
— Это мы понимаем, товарищ полковник, — загудели водители. — Не подведем...
Я попрощался с шоферами и капитаном Бутуком: нужно было за один день успеть побывать в нескольких местах.
На управление продовольственного снабжения нахлынула масса неотложных дел. Прежде всего было необходимо тщательно продумать и организовать предстоящую заготовку сена в прифронтовой полосе. И хотя времени до начала косьбы трав было еще немало, решать проблемы подготовки к ней следовало безотлагательно. Как показывал опыт, малейшее промедление, затяжка с распределением сенокосных участков по армиям и соединениям в зависимости от их расположения могли привести к печальным последствиям. Поэтому я и начальник заготовительного отдела при первой же возможности отправились изучать участки сеяных и естественных трав. Изрядно намотавшись по полям, мы вечером остановились в небольшой деревушке, решив здесь переночевать, чтобы рано утром возвратиться в управление. Настроение у нас обоих было подавленным, и настолько мы были измотаны, что не хотелось даже есть, хотя весь день во рту маковой росинки не было, только бы поскорее лечь спать. Все, что мы увидели на участках, убедило нас, что сенокос будет трудным, доставит нам немало хлопот. Шрамы, нанесенные войной, покрыли землю густой сетью. Всюду, где бы мы ни побывали, трудно было найти ровный, чистый [123] участок поля: воронки от бомб и снарядов, траншеи и окопы, нагромождение сожженной и изуродованной техники и вдобавок ко всему мины, которые нет-нет да попадались саперам.
...В большом рубленом доме нас встретила полная седая женщина. Узнав о том, что мы ищем ночлег, она захлопотала, стала убирать одну из комнат, растопила печь. Скоро на столе задымилась горячая картошка. Хозяйка поставила перед нами большую миску квашеной капусты, блюдо соленых огурцов.
— Хлеба вот только нет. Не обессудьте, — сказала она, смутившись.
— Наш шофер — парень запасливый, — успокоил ее мой спутник. — У него и разживемся.
И верно: сержант принес большую краюху черного хлеба, и все вместе мы сели ужинать.
Не успели мы закончить ужин, как в доме стал собираться народ. Женщины, старики, дети скромно рассаживались на скамейки и молча слушали наш разговор с хозяйкой. Те, кто побойчее, иногда задавали вопросы. Заботило всех одно и то же: положение на фронте, скоро ли кончится война. И ни слова о своей нелегкой судьбе, о лишениях и страданиях, которые пришлось перенести людям во время фашистской оккупации. А ведь нам уже было известно, что гитлеровцы уничтожили многих жителей деревни, не успевших эвакуироваться.
Ночью мы пытаемся уснуть в небольшой, чисто убранной комнате. В окно заглядывает луна. Ее свет падает на лицо начальника отдела, и я замечаю, что он лежит с открытыми глазами. Не спится и мне, хотя и чувствую себя вконец измотавшимся, уже, видно, второй час ворочаюсь с боку на бок. Полковник слышит это и, тяжело вздохнув, говорит:
— Сколько пережить пришлось нашему народу. Наверное, нет такой семьи, которой не коснулась бы война, не принесла бы ей горя. У нашей-то хозяйки три сына. И ни от одного нет вестей: то ли погибли, то ли еще что случилось...
Начальник отдела разбудил меня рано утром — мне показалось, что я только заснул. Он уже был одет, чисто выбрит и снисходительно улыбался, наблюдая, как трудно мне открыть глаза, как неохотно я поднимаюсь и одеваюсь. [124]
Отказавшись от предложенного нам завтрака и горячо поблагодарив хозяйку за гостеприимство, мы тронулись в путь. Полковник всю дорогу вслух размышлял о сложностях предстоящих заготовок, подсчитывал вслух количество необходимого инвентаря.
— А люди? Где мы возьмем столько людей, чтобы за такой короткий срок закончить сенокос? Командующий вряд ли пойдет нам навстречу, — рассуждал он.
— Поживем — увидим, — заметил я, понимая, что делать какие-либо выводы, тревожные или радужные, рановато и что обсуждать эту проблему именно сейчас нет необходимости.
Возвратившись в управление, мы засели за составление плана предстоящих сенозаготовок, определили необходимое количество рабочей силы, инвентаря, намерили участки, расположенные недалеко от железных и автомобильных дорог. После того как все обсудили в управлении, я отправился к командующему фронтом генералу армии И. X. Баграмяну.
Адъютант командующего, хорошо знакомый мне подполковник, узнав о цели моего прибытия, искренне посочувствовал:
— Не вовремя вы приехали. Командующий находится в войсках. Если есть возможность, то подождите. А лучше поговорите с начальником штаба фронта генералом Курасовым — может, он решит ваши вопросы.
Побывав почти во всех отделах штаба фронта, поздно вечером я попал к Владимиру Васильевичу Курасову. Он сам пригласил меня, узнав, что я нахожусь в штабе. Начальник штаба фронта стал детально расспрашивать меня о том, как обстоят дела с продовольственным снабжением, какие созданы запасы продуктов, о наших планах на будущее. Затем подробно рассказал мне о событиях, развивающихся на 1-м Прибалтийском фронте, зная, что деятельность продовольственников прямо зависит от них.
Слушая генерала, я подумал о том, что действительно выбрал не совсем удачное время для доклада командующему плана сенозаготовок. С этой мыслью, отпущенный генералом Курасовым, я и ушел в отведенную мне для ночлега комнату. Утром следующего дня снова пришел к адъютанту и известил его, что уезжаю к себе во второй эшелон, считая нецелесообразным беспокоить командующего. [125] Мы уже прощались, когда в помещение вошел генерал И. X. Баграмян. Кивнув нам, он прошел в свою рабочую комнату. Мы заметили, что лицо командующего было утомленным и мрачным. И это окончательно укрепило мое решение не идти к нему на прием. Резко задребезжал звонок. Адъютант, попросив меня подождать, поспешил на вызов. Не прошло и минуты, как он вернулся и. распахнув дверь, ведущую в комнату командующего, сказал:
— Проходите!
Иван Христофорович пристально посмотрел на меня, когда я доложил о прибытии, и спокойно спросил:
— Что у вас?
— Извините, товарищ командующий... может, я прибуду на доклад несколько позднее?
— Это еще почему? — удивился генерал.
— Обстановка... Мне показалось, что вам сейчас не до меня...
— Показалось... — усмехнулся Баграмян. — Он, видите ли, лучше меня знает, чем и в какой мере должен заниматься командующий. Вы решаете задачи не менее важные, чем те, которыми занимается любой офицер штаба. Так что давайте докладывайте.
Я подал Ивану Христофоровичу проект приказа. Он внимательно прочитал документ, спросил, сколько сена мы реально намерены заготовить, как будем хранить его, потом вслух стал размышлять о том, откуда можно сиять людей для заготовки сена.
— Шестая гвардейская армия не сможет выделить ни одного человека. Она ведет ожесточенные бои на правом фланге...
Он перечислял другие армии, называл по памяти дислокацию соединений, задачи, которые они выполняли, и... объяснял, почему дивизии или бригады могут выделить только строго ограниченное количество людей...
— Все помогут... но шестая... сейчас посоветуемся с генералом Хрулевым, — сказал командующий, повернувшись ко мне, и снял трубку специального телефона.
Разговор был недолгим. По отрывочным фразам я понял, что И. X. Баграмян просит освободить от заготовки сена 6-ю гвардейскую, а ее потребности в сене удовлетворить в порядке централизованного снабжения.
— Ну вот и решен вопрос, — удовлетворенно сказал [126] Иван Христофорович, положив трубку. Он вычеркнул в проекте приказа пункт, касающийся 6-й гвардейской армии, подписал его и протянул мне. — Чем только на войне не приходится заниматься, — с улыбкой сказал командующий. — Даже заготовкой сена. Конечно, и без этого тоже нельзя...
До этого и позже мне не раз доводилось бывать у генерала армии Ивана Христофоровича Баграмяна, и всегда я чувствовал его самое внимательное отношение к решению любых вопросов, с которыми обращался к нему, всегда находил у него поддержку. Как бы ни был командующий занят, какой бы важности вопросы ни решал, а всегда находил возможность вникнуть в суть работы продовольственного управления, узнать, какая помощь нам нужна. Баграмян в беседах со мной подчеркивал огромное значение деятельности нашего управления для фронта, всемерно старался внушить нам эту мысль. Собственно, все мы, видя отношение к нам командующего, понимали, что он высоко ценит нашу работу, и искренне гордились этим.
Нужно сказать, что именно благодаря заботливому отношению к нашим нуждам со стороны генерала И. X. Баграмяна нам удалось тогда своевременно завершить заготовку сена, создать такие его запасы, которых хватило на весь год, вплоть до выхода войск на территорию Восточной Пруссии.
Срочные вызовы к начальству, как я убеждался уже не раз, как правило, предшествовали дальней дороге, какой-нибудь неотложной командировке. Так произошло и на этот раз. Генерал Д. И. Андреев, как только я зашел в его кабинет, спросил:
— Вы были во фронтовом госпитале?
— Так точно, был!
— Мне генерал Бурназян доложил, что дела с диетическим питанием обстоят неважно. Какие меры думаете предпринять?
— Все, что можем, даем госпиталю. Мне жалоб не поступало.
Дмитрий Иванович ничего не ответил, будто и не слышал моих слов. Он встал из-за стола, подошел к окну.
— Ничего не поделаешь, придется ехать в Москву, — сказал генерал. — Без помощи Павлова не обойтись. Надо во что бы то ни стало заполучить несколько вагонов концентратов [127] для диетического питания. Сумеете? У вас вроде бы уже хорошие контакты с начальником Главупродснаба.
Дать утвердительный ответ определенно я не смел, потому что знал, какая сложная задача выбить несколько вагонов диетических концентратов, спрос на которые был повсюду чрезвычайно велик. Сказать, что такое задание мне не под силу, — тоже не мог. Надо попытаться, возможно, что-нибудь удастся.
— Постараюсь, — ответил я уклончиво и на всякий случай добавил: — А контакты в этом деле вряд ли помогут...
— Тогда завтра же и выезжайте.
...Москва, умытая, сверкающая, радостная, встретила меня будто возрожденными улыбками жителей, все таких же торопливых, деловых, но уже совсем не так сурово озабоченных, как еще несколько месяцев назад.
Поначалу Дмитрий Васильевич Павлов встретил меня вполне приветливо.
— Заходи, заходи, садись! — воскликнул он, увидев меня в дверях. — Совсем запропал. Чем дальше фронт, тем реже у нас появляешься. Опять небось что-нибудь просить приехал?
— Конечно, — признался я. — Имею строгий приказ начальника тыла без диетических концентратов не возвращаться.
— Без концентратов? Да еще диетических?! Посмотрите на него! Да вы что там, в самом деле, думаете, что у нас тут в Москве горы деликатесов?
От веселой бодрости Павлова, кажется, не осталось и следа. Он смотрел на меня почти сердито.
— Для фронтового госпиталя не хватает свежих продуктов, — объяснил я. — Раненых надо поднимать на ноги, ставить в строй как можно быстрее...
Павлов посоветовал:
— Поезжай на пищекомбинат. Сумеешь договориться с Чесноковым насчет его резервов, а они у него, знаю, есть, — отгружай и увози. Не сумеешь — не обессудь.
Константина Николаевича Чеснокова, директора Московского пищекомбината, я знал раньше. В начале моей работы в управлении мы встречались на предприятии. Это был деятельный и инициативный руководитель, глубоко знающий свое дело. Он встретил меня как доброго знакомого [128] и сразу же повел по цехам, подробно объяснил процесс производства концентратов и тут же стал расспрашивать, какие из них пользуются у бойцов наибольшим спросом, а что и почему бойцам не по вкусу. Я рассказал, что спрос на концентраты большой, фронтовики охотно едят пищу, приготовленную из них, но беда в том, что хранить их долго нельзя — портятся.
— Нельзя ли снизить процент жиров, входящих в состав концентратов? — спросил я.
Директор отрицательно покачал головой:
— Эту проблему мы пока решить не можем.
Когда мы возвратились в кабинет, К. Н. Чесноков не без гордости подал мне пачку писем. Это были отзывы на продукцию комбината. Среди них я нашел и письмо с нашего фронта. Подписано оно было командиром танкового полка полковником С. Тихоновым, заместителем командира полка по политчасти капитаном С. Калашниковым и начальником штаба майором А. Сигаевым. От имени личного состава они благодарили тружеников комбината за вкусную и полезную пищу, которую «в любых условиях и быстро можно приготовить из концентратов».
Поговорили о нуждах фронтов, и я сообщил Константину Николаевичу о целях своей командировки, о просьбе командования фронта к заводу выкроить для госпиталя несколько тонн пищевых диетических концентратов. Сказал и о разговоре с Павловым. После некоторых колебаний Чесноков пообещал удовлетворить нашу просьбу и посоветовал поскорее оформить соответствующие документы.
— Дружба дружбой, а централизация централизацией, — улыбнулся он.
Узнав о решении Чеснокова, начальник Главупродснаба, когда я к нему снова пришел, неопределенно покачал головой:
— Уговорил-таки... — Он сразу же дал распоряжение оформить необходимые документы, а когда мы прощались, вдруг спросил: — Как семья поживает, Федор Семенович?
— Тяжеловато им, Дмитрий Васильевич. Да и кому сейчас легко? Жена работает медсестрой в госпитале. Дочки подрастают.
— Что-нибудь придумаем. Оставь их адрес...
Нужно сказать, что Павлов принял самое близкое [129] участие в устройстве моей семьи. За полтора года до этого жена и дочери были эвакуированы из Торжка в Казань, а оттуда переехали к моим родителям в Ульяновскую область. По ходатайству Дмитрия Васильевича им предоставили комнату в Ярославле, и моя семья незамедлительно перебралась туда. Жена устроила дочерей в школу, а сама пошла работать учетчицей в потребсоюз... Несколько позже я навестил их, и они горячо благодарили Дмитрия Васильевича за заботу. Рассказывая об этом, хочу подчеркнуть лишь одно: загруженный до предела большими, имеющими государственное значение делами, распоряжающийся судьбами десятков тысяч людей, Дмитрий Васильевич Павлов был предельно внимателен к каждому человеку, и если имел хоть малейшую возможность оказать ему помощь, то немедленно использовал ее.
В тот же день я присутствовал при загрузке вагонов концентратами, а вечером, горячо поблагодарив Константина Николаевича Чеснокова, выехал на фронт.
Как нередко бывает в жизни, тем более в боевой обстановке, и радость и горе соседствуют, идут рядышком. В управлении ждали два известия. Одно — о награждении меня орденом Отечественной войны I степени. Другое — о гибели нескольких бойцов, занимавшихся разгрузкой продовольствия на одном из складов. Налет фашистской авиации на склады, на скопление эшелонов с продовольствием, как мне рассказали, был очень мощным и неожиданным, но люди не растерялись и, проявив мужество, чтобы сохранить продовольствие, продолжали работать под бомбежкой.
— Как он радовался, каким счастливым выглядел в тот вечер, когда его приняли в партию, — рассказывал мне секретарь партийной организации о сержанте Т. Родионове, том самом, которого я видел на партийном собрании перед отъездом в Москву. — Со Смоленщины он. У него трое детей. Старший сын на фронте. Осколочное ранение в грудь — минут двадцать только и пожил. На передовой остался жив, хотя трижды был ранен — а здесь вот... Очень жаль!
За годы войны мне не раз приходилось терять близких друзей, знакомых, подчиненных, и, казалось бы, гибель человека, которого и видел-то лишь несколько раз, не могла вызвать острой боли в сердце. А она была. Весь [130] вечер я думал о Родионове, видел его простое, крестьянское лицо и чувствовал себя глубоко удрученным.
Хорошо, что меня неожиданно вызвал через присланного адъютанта генерал Подгорный. Я быстро оделся, не переставая размышлять о том, что могло случиться, если интендант фронта требует меня в такое позднее время. Не очередная ли командировка?..
Петр Федорович встретил меня, одетый по-домашнему.
— Удивляешься столь позднему приглашению? — улыбнулся он, пожимая мне руку. — Я только что вернулся от члена Военного совета, там узнал, что ты возвратился из Москвы, и решил позвать тебя на чашку чая...
— Но мне был передан строгий приказ, а не приглашение, — уточнил я.
Подгорный рассмеялся:
— Так иначе ты мог бы и не прийти...
В комнате был накрыт стол, и Подгорный предложил мне поужинать.
— Небось не ел от самой Москвы? — спросил он, присаживаясь на табуретку. — Заправляйся без стеснения. Как говорится, чем богаты, тем и рады.
За ужином я рассказал генералу о погибшем сержанте Т. Родионове.
— Знаю об этом случае, — задумчиво откликнулся он. — Горько все это. Любая потеря человека, на передовой ли, в тылу ли, — это трагедия. Война не только там, где сходятся лицом к лицу наши и вражеские части, она всюду, так что потери людей, даже не в первых эшелонах, неизбежны. А работали ребята самоотверженно. Под непрерывной бомбежкой! Вот это настоящее чувство ответственности, сознание своего долга!..
Подгорный помолчал, медленно помешивая в стакане чай, потом спросил:
— Как столица? С кем встречался в управлении?
— Мне показалось, что Москва выглядит уже по-мирному. Людей стало еще больше. А встречался со многими, в том числе и с Павловым. Кое-кого даже удалось переманить из столицы в свой аппарат. Очень нужный специалист. Да, а концентраты для госпиталя нам отгружены и не сегодня-завтра будут здесь. И еще приятная новость: начальник Главупродснаба очень похвально отозвался о наших прикухонных хозяйствах, сказал, что они сейчас играют огромную роль в обеспечении войск продовольствием. [131] Он сказал, что если иметь в виду не только Первый Прибалтийский, но и другие фронты, то при элементарном подсчете становится очевидным, какой солидный довесок к плановому снабжению мы получаем.
— Что и говорить — довесок огромный, — согласился Петр Федорович. — Что ж, жизнь еще раз показала, что решение было принято верное...
Много трудностей мы пережили при организации снабжения войск мясом. Его не хватало, особенно в первые два года войны. Иногда мы пробовали заменить мясную продукцию рыбой. Конечно, при этом возникали определенные осложнения: рыбу трудно транспортировать и готовить в полевых условиях. Но рыбы тоже было мало. Наркомат мясной и молочной промышленности, Главупродснаб Красной Армии прилагали много усилий, чтобы обеспечить фронт мясом. Однако для этого не всегда хватало ресурсов. Все чаще стала практиковаться такая форма обеспечения: вместо мяса выдавались наряды на заготовку скота. ГУПСКА и фронты выделяли своих представителей для проведения закупок. Скот гнали по определенным маршрутам, чтобы в пути он мог кормиться и не мешал движению транспорта. Животных уже на месте забивали на открытых площадках.
Таким образом мы перегнали десятки тысяч голов скота. И нужно сказать, что хлопот это доставляло очень много. Отвлекались сотни людей, а забой, освежевание и разделывание туш приходилось производить вручную. Но зато войска регулярно получали положенную норму питания, а свежее мясо улучшало качество пищи. Ведь мороженая говядина или конина, тушенка, копченая колбаса далеко не равны по питательности и вкусовым качествам свежему, парному мясу. Важно и другое: заготовка скота и доставка его, как говорится, своим ходом позволяли высвободить большое количество вагонов, требовавшихся для перевозки мясных продуктов.
После захвата врагом значительной части хлебородных территорий нашей страны стало недоставать зерна, сахара, жиров. Народ свел свои потребности к минимуму. Известно, например, что товарооборот в стране упал до 8 миллиардов рублей и составлял только 44 процента от товарооборота 1940 года. Это было самое критическое время за всю войну. [132]
Центральный Комитет Коммунистической партии обратился ко всем партийным, советским, профсоюзным, хозяйственным организациям с призывом лучше использовать местные сырьевые ресурсы для дополнительного производства товаров. В ответ на этот призыв жители городов развернули индивидуальное огородничество. Число огородников резко возросло. К тому же при промышленных предприятиях стали создаваться подсобные хозяйства, сыгравшие огромную роль в продовольственном снабжении рабочих.
Все это, конечно, стало немаловажным источником производства дополнительных продуктов питания. Однако основными поставщиками их по-прежнему оставались колхозы и совхозы. Они в этом смысле вынесли на своих плечах основную тяжесть войны. Колхозники, а это в большинстве своем были старики, женщины и подростки, во многом отказывали себе, стремясь как можно полнее обеспечить фронт всем необходимым. В невероятно трудных условиях труженики села увеличили поголовье скота, поднимали урожай зерновых.
В те годы ГУПСКА, всесторонне рассмотрев проблему увеличения ресурсов, наметило меры по развитию подсобных хозяйств в полках. Суть их сводилась к получению урожая картофеля и овощей на прифронтовых землях, откорму свиней и рогатого скота фуражными культурами, выращенными войсковыми частями. Когда об этих мерах доложили начальнику Тыла Красной Армии генералу А. В. Хрулеву, он активно поддержал предложение продовольственников. Но чтобы оно получило силу приказа, стало обязательным для командующих, военных советов, начальников тыла фронтов, необходимо было доложить об этой инициативе Верховному Главнокомандующему. И. В. Сталин, как было известно, одобрил предложение, но предупредил, чтобы организация хозяйств не принесла ущерба фронтам, не потребовала бы снятия людей с передовой линии. Вскоре приказом генерала А. В. Хрулева задача была доведена до каждого фронта.
Военный совет 1-го Прибалтийского отнесся к этой, на первый взгляд, казалось бы, несвойственной войскам и несвоевременной по боевым условиям работе со всей серьезностью.
В армиях, дивизиях было создано более ста хозяйств. Не все они, конечно, были равноценными по величине, [133] по направлению, но забота обо всех проявлялась особенная. Для полевых работ выделялись красноармейцы тыловых подразделений во главе с сержантами и старшинами, знающими сельскохозяйственное производство. Они сеяли рожь и просо, откармливали скот, косили траву, проводили уборочные работы. По мере продвижения войск подсобные хозяйства с инвентарем, скотом, семенами передавались местным органам власти, а на новом месте дислокации все начиналось заново.
Продукцию, полученную в хозяйствах, было разрешено по усмотрению командира использовать на улучшение питания личного состава. Но вскоре выяснилось, что некоторые хозяйства стали получать столько картофеля, овощей, мяса, что они целиком, а иногда даже с излишком покрывали нужды в этих продуктах той или иной части. К весенней посевной родилась мысль объединить мелкие хозяйства и всю продукцию расходовать на плановое довольствие личного состава. С этим предложением я и отправился к члену Военного совета генералу Д. С. Леонову. Тот внимательно выслушал меня и задумался.
— Нет, товарищ Саушин, — сказал он после некоторого раздумья. — Так не пойдет дело. Поторопились вы с выводами, не продумали свое предложение до конца. Вы интересовались, как относятся к подсобным, точнее, прикухонным хозяйствам командиры дивизий, командующие армиями, политработники, тыловики?
— Очень заинтересованно, товарищ генерал.
— Вот именно, заинтересованно. Они и людей необходимое количество выделят, и проконтролируют их работу, потому что знают: все делают для своего личного состава. А где вы возьмете людей для объединенного хозяйства? Командиры вам их не дадут, будут всемерно упорствовать. Получится, что сколько-нибудь значительного количества продовольствия на плановое снабжение войск в масштабе фронта вы не получите, а интерес командиров к этому делу загубите. Давайте-ка лучше уделять больше внимания имеющимся хозяйствам, добиваться увеличения производства продуктов.
Доводы были убедительными. И как показал опыт, Дмитрий Сергеевич Леонов оказался совершенно прав. Упродснаб стал пристальнее следить за развитием уже устоявшихся хозяйств, всемерно помогал им. Особенно большую работу в этом направлении проводили начальник [134] сельскохозяйственного отделения упродснаба майор В. Г. Котенко и главный агроном капитан Рассадин. Не было такого хозяйства, где бы они не изучили все до мельчайших деталей, не помогли организовать дело, используя свои знания и опыт.
Интересный факт: к концу войны на территории, на которой впоследствии дислоцировались войска Прибалтийского военного округа, насчитывалось более 400 хозяйств, которые владели большим количеством различного скота, крупными земельными площадями и сенокосными угодьями. Некоторые из таких хозяйств после передачи их местным советским органам стали основой в организации крупных совхозов.
Как известно, фронтовой опыт ведения подсобных хозяйств активно использовался и после войны. В послевоенные годы образовалось несколько направлений в их организации. Самыми распространенными и многочисленными стали прикухонные хозяйства, которые можно вести практически в каждой части. Размеры хозяйства зависели в основном от количества людей, состоящих на котловом довольствии. Практический опыт хозяйств вскоре показал, что рационально иметь от трех до пяти свиней на сто человек довольствующихся. Для откорма такого количества животных как раз хватало пищевых отходов, накапливающихся на кухнях и в столовых. Полученная в хозяйстве продукция шла в основном на улучшение питания личного состава. Разрешалось часть ее зачислять на плановое снабжение с оплатой стоимости по государственным розничным ценам. Вырученные деньги шли на улучшение хозяйства, покупку гастрономических товаров для военнослужащих.
Другой вид хозяйств — молочно-товарные фермы. Они создавались там, куда трудно доставить свежие молочные продукты, то есть преимущественно в отдаленных гарнизонах. При организации таких хозяйств разрешалось расходовать средства, выделенные на оплату планового довольствия.
Особо следует сказать о такой важной форме хозяйств, как военные совхозы, значение которых трудно переоцепить. Они позволяют на местах обеспечить части определенной долей продовольствия, уменьшают размеры перевозок продуктов. В некоторые округа, например, приходилось доставлять картофель, овощи, молоко издалека. [135]
Требовалось немало средств на транспортировку, невозможно было избежать порчи продовольствия, находящегося долгое время в пути.
Военные совхозы стали давать много самой разнообразной продукции, которая шла на плановое снабжение войск. Государство получало от этого большую выгоду. В военных совхозах выросли замечательные кадры руководителей сельскохозяйственного производства, подлинных мастеров — хлеборобов, животноводов. Многие из них удостоены высокого звания Героя Социалистического Труда, высоких правительственных наград.
...Но вернемся к событиям тех далеких дней. Мы расстались с П. Ф. Подгорным, когда время перевалило далеко за полночь. Надо было уходить: ведь рано утром снова хлопоты. У входной двери на тумбочке я увидел сложенную вчетверо фронтовую газету. Небольшая заметка в ней была жирно обведена красным карандашом. Заметив мой взгляд, генерал спросил:
— Не читал, как наши повара воюют? Посмотри.
Я быстро прочитал заметку. В ней рассказывалось о смелых и решительных действиях поваров полка, которые несколько часов подряд вели бой с фашистами. Когда те окружили на опушке леса походные кухни, воины-повара во главе с командиром отделения Григорьевым вступили в схватку с ними и отбили несколько их атак, уничтожив при этом около двух десятков гитлеровцев.
— Повесь в управлении, — предложил Петр Федорович. — Пусть все читают. Какой бы пост ты ни занимал, какие бы обязанности ни выполнял, на фронте ты прежде всего боец и должен быть готовым вступить в схватку с врагом. Этого кое-кто, к сожалению, не понимает. Кстати, Федор Семенович, надо возобновить занятия по изучению оружия и уставов. А то некоторые наши товарищи уже разучились обращаться с автоматом и пистолетом. Рано еще нам штатскими становиться, рано...
Утром чуть свет мы с полковником Б. А. Коркуновым выехали на фронтовой продовольственный склад, куда должны были уже прийти вагоны с концентратами. Погода стояла чудесная. На чистом небе еще не погасли звезды, а над лесом уже распростерлась широкая багряная полоса — предвестник солнца. Многоголосый птичий [136] хор не замолкал ни на секунду. Земля, не успевшая остыть за короткую ночь, щедро отдавала свое тепло, наполняя воздух запахами трав и прелого сена. Когда ехали полем, встречали множество разбросанного повсюду сельскохозяйственного инвентаря, военной техники.
— Сколько добра пропадает, — вздохнул Борис Алексеевич. — Сейчас бы на этой землице зеленый хлебный ковер лежать должен, а она пустует, сорняками поросла.
— Недалеко то время, когда все поставим на свои места...
— Сил много потребуется.
— Много — это верно. Сил у нашего народа хватит.
Небольшой поселок, примыкающий к распорядительной железнодорожной станции фронта, где был и продовольственный склад, внезапно вынырнул из-за леса. На подъездных путях оживление: идет разгрузка вагонов. Встретивший нас начальник склада — крепкий, коренастый капитан — явно чем-то возбужден и расстроен.
— Сначала прилетел один, — стал рассказывать офицер, — покружил в воздухе нагло так, безбоязненно и скрылся. А минут через двадцать появились три бомбардировщика. И началось! К счастью, потери минимальные. Двое раненых. Загорелся один вагон с концентратами, но мы быстро ликвидировали пожар. А обошлось без тяжелых последствий, думаю, потому, что труслив фашист стал: побросал бомбы наугад — и удирать!..
— Раненых отправили в госпиталь? — спросил я, прервав капитана.
— Отправили сразу же. Врачи говорят: вряд ли вернутся к нам.
Мы посмотрели, как идет разгрузка, побывали на складах, увидели, как хранится, распределяется продовольствие. На это ушло часа два-три. За это время погода испортилась: поднялся ветер, полил дождь. Начальник склада, провожая нас, с укором покачивал головой:
— Застрянете, как есть застрянете. Земля здесь такая: чуть дождичек — и грязь по колено.
Он предложил нам плащ-палатку, но мы категорически отказались: в машине ведь нам дождь не страшен. Вообще-то молодец капитан — у него и организация разгрузки вагонов идет как надо, и идеальный (по фронтовым условиям, конечно) порядок на складе. И сам он разворотлив, подвижен, энергичен, умеет как бы видеть [137] сразу всех людей, заметить малейшую ошибку в их работе. Это мне и Коркунову пришлось по душе.
Разбрасывая колесами грязь, машина мчалась в сторону темнеющего впереди леса.
Когда до него осталось с полкилометра, шофер, не поворачиваясь ко мне, сказал:
— Лесом ехать небезопасно. Разной швали здесь много шатается. Есть, говорят, большие группы фашистов, пробирающихся к своим. С оружием, с минометами... Слышал, штабную машину тут обстреляли. Большого начальника какого-то ранили. Им, гадам, терять теперь нечего, знают, что живыми не вырвутся, вот и лютуют. Такие на все пойдут. А правда, товарищ полковник, что так же вот погиб командующий фронтом генерал армии Ватутин?
— Правда. Бандеровцы обстреляли машину, на которой ехал командующий, и смертельно ранили его... Ну а нам-то в объезд нельзя. Дорога одна. Надеюсь, не наскочим на фрицев. А если что, будем отбиваться: как-никак нас трое...
Чем дальше мы углублялись в лес, тем хуже становилась дорога. Несколько раз машина увязала в жидкой грязи по самые оси, и нам приходилось выталкивать ее. Вот когда мы искренне пожалели, что не воспользовались любезностью капитана и не взяли плащ-палатку.
Еще часа два изнурительной езды, и у небольшого села нас остановил широкоплечий красноармеец с автоматом на груди. Он долго и внимательно изучал наши документы, затем показал на рубленый дом с высокой черепичной крышей.
— Штаб дивизии там.
У входа в штаб у нас снова тщательно проверили документы, и сержант провел меня и заместителя к командиру дивизии генералу А. И. Максимову. В избе, куда мы зашли, было просторно. Чисто, по-домашнему уютно.
— Рад гостям, очень рад, — трясет мне руку комдив, пристально рассматривая меня. И я внимательно всматриваюсь в его лицо. Прямой нос, широкий гладкий лоб, тонкие упрямые губы, слегка выдвинутый вперед подбородок, большие голубые глаза, прикрытые длинными ресницами. «Лет тридцать пять — не больше, — подумал я. — И красив чертовски».
— Садись. Сейчас распоряжусь насчет чая. — Генерал вызвал адъютанта, приказал приготовить чай и снова [138] повернулся ко мне: — Нам необходимо было познакомиться... Я ведь здесь недавно, не прошло и месяца, как принял дивизию... Хозяйство не из лучших, полки сильно потрепанные, давно не знают отдыха. Потихоньку все восстанавливается, прибывают свежие силы. Готовимся к новым боям. Настроение у людей самое бодрое...
Генерал говорил просто, без рисовки.
За чаем комдив активно и настойчиво расспрашивал о некоторых работниках штаба фронта, управлений, интересовался организацией продовольственного обеспечения и проявил в этом деле довольно солидные познания, что мне особенно понравилось. Я сказал ему об этом.
— Так ведь давно кончилось время, когда мы воевали на энтузиазме. Наш боец, конечно, неприхотлив, вынослив, предан своей Родине, отлично понимает обстановку. И если в первый год войны в силу сложившихся условий мы не могли обеспечить войска всем необходимым продовольствием, красноармейцы понимали это и довольствовались тем, что было. Теперь условия иные. Советские люди, хотя и с огромными трудностями, дали фронту все, что требуется для победы, в том числе и продукты питания. И от нас зависит, как мы распорядимся всем этим, как оденем и накормим людей. Да что вам об этом говорить — вы все знаете гораздо лучше меня... Но, к сожалению, живуча привычка у некоторых командиров рассуждать так: наше, мол, дело — воевать, а обо всем остальном пусть позаботятся другие. А это все остальное — питание, одежда, организация отдыха — и есть неотъемлемая часть всего, что входит в понятие «воевать». Одно немыслимо без другого...
Я с интересом наблюдал за генералом Максимовым. Заинтересовался его рассуждениями и Б. А. Коркунов.
— Кое-кому, знаю это точно, в дивизии не понравилось, — продолжал генерал, — что я и в котел, где готовится солдатская пища, загляну, и к интендантам наведуюсь, и на складах побываю, и поварам экзамен устрою. Но как же иначе? Ведь командир должен заботиться не только о том, чтобы люди были хорошо вооружены и обучены, умели побеждать сильного врага, но и о том, чтобы они вовремя и сытно поели, когда надо, помылись, сменили белье. Недавно с начпродом пришлось крупно поговорить... Офицер он вроде бы неплохой, но, видимо, по [139] характеру неразворотлив, нерешителен... А вы не были на Северо-Западном? — спросил вдруг комдив. — В соседнем полку был заместителем командира по политчасти Саушин. Это ваш однофамилец?
— Я служил на Северо-Западном. Комиссаром полка был. А вот вас почему-то не встречал.
— Мне всего с месяц там довелось повоевать: угодил в госпиталь. А оттуда на другой фронт. Вы-то каким образом в интенданты попали?
— Судьба... Тоже в госпитале повалялся, а затем вот направили на продовольственный фронт.
Мы стали было вспоминать прошлое, общих знакомых, но я заметил, что мой заместитель неспокойно посматривает в окно: ведь главная цель нашего приезда — познакомиться с работой начпрода дивизии, нелестные отзывы о котором дошли до управления продовольственного снабжения фронта и, как мне казалось, до начальника тыла фронта. Нужно было торопиться, чтобы засветло возвратиться домой.
Начпрода дивизии майора Рожнова я знал около года. Последний раз виделся с ним месяца три назад — это на фронте срок большой. Я запомнил его веселым, остроумным человеком, не унывающим в самой сложной обстановке, умеющим находить выход из любого положения. До войны он занимался вопросами снабжения на одном из заводов в Ростове. Так что дело, которое ему поручили в армии, было для него знакомым. И Рожнов работал на первых порах старательно, у нас к нему не было претензий. Да и в дивизии на него не жаловались. Теперь же, кажется, захандрил майор. Надо было выяснить, в чем дело...
Рожнова мы разыскали в маленьком бревенчатом домике. Долго стучали в дверь, но приглашения войти так и не получили. Борис Алексеевич забарабанил пальцами в окно. Приоткрылась занавеска:
— Чего стучите? Открыто!
Когда мы вошли, майор сидел на кровати, лицо хмурое, руки устало брошены на колени. Он вяло поднялся, вымученно улыбнулся:
— Карать приехали?
— Ты что, заболел? — спросил я, пропустив мимо ушей его вопрос.
Рожнов молча покачал головой. [140]
— Тогда почему же так гостей встречаешь? На тебя это непохоже.
Майор нехотя одернул гимнастерку, заправил койку и присел к столу.
— Так есть за что карать?
— Карать каждого есть за что, если поискать. У нас тем более, — пожал плечами Рожнов. — Комдив небось все расписал...
— Он ничего дурного о тебе не говорил.
— Зато мне говорил. Пригрозил под трибунал отдать...
— За что же?
— Сорок тонн картофеля сгноили. Пришлось выбросить на свалку...
Наступило тягостное молчание. Майор мял пальцами край гимнастерки. Борис Алексеевич отвернулся и смотрел в окно, нервно постукивая пальцами по подоконнику.
— Как же это случилось? — спросил я.
— Зимой на складах была слишком низкая температура, какая-то часть картофеля подмерзла. Когда наступила оттепель, появилась сырость. Надо бы вовремя перебрать клубни, выбросить порченые, проверить, подсушить оставшиеся...
— И что? Почему же это не было сделано?..
— Спросите у бывшего комдива, — отмахнулся Рожнов. — Я еще осенью ему надоедал, просил людей, чтобы утеплить склады, предупредил, что поморозим картофель и овощи, а комдив одно и то же: не собираемся, мол, мы на одном месте долго засиживаться. И так дотянули до зимы. Когда снегопады начались, обращался с просьбой помочь обложить снежными плитами склады — и опять впустую. Мы с начальником склада делали все что могли. Чуть ли не вдвоем, своими руками перебрали тонны картофеля. Но на большее сил не хватило... Я на комдива, поймите, ничего не сваливаю. Это легко было бы: нет человека. Во многом сам виноват, решительности не хватило обратиться выше, приходится расплачиваться...
— Возьмите себя в руки, Рожнов, — вскипел я. — Наказать вас, видимо, накажут, если ваша вина подтвердится. Но уверен, что генерал Максимов не из тех людей, которые принимают решения, не вникнув в суть дела. [141]
Я невольно подумал о том, почему же комдив не сказал мне о порче картофеля... Ведь это довольно серьезное происшествие, о котором мне, конечно, так или иначе станет известно. Видимо, потому, что не хотел сваливать всю вину на начпрода. Чего проще сказать ему: ты виноват, ты и получай по заслугам. Надо разобраться, взвесить все «за» и «против» и только потом делать выводы.
Вспомнился сравнительно недавний случай.
На распорядительную станцию фронта в Бологое пришел эшелон с овощами. Когда проверили вагоны, ахнули: три последних были доверху загружены обледеневшей капустой. Вилки срослись в один ледяной ком.
Казалось бы, «сигнал бедствия» в первую очередь должен был поступить в наше управление, о происшествии обязаны были известить прежде всего меня. Но этот сигнал почему-то раньше прозвучал в приемной командующего и только потом дошел до меня с соответствующим «оформлением». В тот же день мне было приказано срочно прибыть к генералу А. И. Еременко, командовавшему тогда фронтом. По тому, каким тоном адъютант передал приказание, я понял, что разговор не сулит для меня ничего хорошего.
Войдя в просторный кабинет командующего, я увидел там члена Военного совета и начальника тыла фронта. Еременко, прохаживающийся вдоль длинного стола, остановился и с осуждением посмотрел на меня. Уловил я на себе и суровые взгляды других генералов.
— Как могло случиться, что на распорядительной станции заморожено несколько вагонов капусты? — резко спросил командующий. И, не дожидаясь ответа, продолжал распаленно: — Наши люди в тылу с неимоверными трудностями выращивают для нас овощи, отрывают от себя кусок хлеба, отказывают себе во всем, чтобы мы были сыты и одеты, а здесь...
— Мне еще не докладывали о причинах, товарищ командующий, — ответил я. — Немедленно разберусь и доложу вам.
— Нет, вы только послушайте, что он говорит, — повернулся Андрей Иванович к Д. С. Леонову и Д. И. Андрееву. — Ему еще не докладывали... А кто же лучше всех должен знать, что происходит на распорядительных станциях, на складах? Командующий? [142]
Я промолчал, оправдываться, конечно, не было смысла: это, учитывая крутой характер генерала Еременко, могло лишь подлить масла в огонь.
— И в чем вы хотите разбираться? Разве и без того не ясно, что этот преступный факт — результат безответственности начальника базы?
— Я хорошо знаю начальника базы, это толковый, инициативный офицер, — сказал я.
— Толковый... Толковый! — К моему удивлению, Андрей Иванович произнес эти слова уже вполне мягко, даже с иронией. — У толковых такого не может случиться. Идите! К вечеру все выяснить...
В приемной меня задержал адъютант командующего.
— Член Военного совета просил вас задержаться, подождать его.
Я подошел к окну и, глядя на темнеющий вдали лес, стал размышлять, как могло случиться, что на станции заморозили три пульмановских вагона капусты. Это вызывало несколько недоуменных вопросов. Во-первых, погода стояла не такая уж холодная — пять-шесть градусов мороза. Во-вторых, заморожены продукты только в трех последних вагонах, в остальных полный порядок, там в сохранности картофель, морковь, бочки с помидорами. Так мне доложили... Я решил сразу же поехать на распорядительную станцию и на месте найти ответ на вопросы.
Генерал Д. С. Леонов вышел из кабинета командующего через несколько минут. По пути к машине я высказал ему свои сомнения. Дмитрий Сергеевич молча выслушал меня и отрезал:
— Разобраться надо самым тщательным образом. Доложите мне... К командующему я зайду сам.
Майор, начальник полевой фронтовой базы, встретил меня, не скрывая своей растерянности. Он уверял, что разгрузка началась сразу же, как только эшелон пришел на станцию, и что при такой благоприятной погоде за несколько часов эта несчастная капуста не могла так промерзнуть. Я спросил, почему продукты заморозились только в трех последних вагонах. Начальник базы развел руками: и сам, дескать, понять не могу.
В маленькой комнатке начальника станции мы внимательно изучали документацию: где сформирован транспорт, кто его отправитель, какие поясы он прошел, какая температура воздуха была по пути следования. Все это [143] время майор вел себя неспокойно, суетился, нервничал, понимая, что ему грозит в случае, если беда произошла по его вине.
Потом мы прошли к вагонам, и я предложил сверить их номера с обозначенными в документах. Сначала все шло как надо: номера на вагонах и в ведомости совпадали. И только номера трех последних вагонов в документах не числились. Вывод напрашивался единственный: где-то в пути следования эшелона к нему были прицеплены вагоны, предназначенные не нам. Трудно сказать, преднамеренной или случайной была эта ошибка. Но то, что вагоны с капустой простояли на той станции, где их прицепили к нашему транспорту, не один день, было совершенно ясно. Теперь оставалось выяснить, где, в каком месте произошло переформирование эшелона, куда загнали наши вагоны и чьи прислали нам. Это было уже, как говорится, дело техники. Майор, ободренный и несколько успокоенный, обещал все немедленно выяснить и доложить мне.
Генерал Д. С. Леонов выслушал по телефону мое сообщение молча.
— Да-а-а... — неопределенно протянул он и сухо добавил: — Постарайтесь отправить вагоны тому, кто их прислал. Заготовьте письмо на имя секретаря обкома партии за моей подписью. Такое нельзя оставлять без внимания...
...Вспомнив об этом, я с уважением подумал о командире дивизии А. И. Максимове, с которым мы недавно беседовали. Конечно же, он из тех людей, которые строго умеют требовать с подчиненных, не допуская при этом субъективных оценок их действий, не оскорбляя лишней подозрительностью, непродуманными, беспочвенными обвинениями.
— А к новому комдиву вы обращались? Докладывали ему, как обстоят дела на складах? — спросил я у Рожнова.
— Нет. В этом не было необходимости. Комдив сам не раз приходил ко мне, всем интересовался, обо всем расспрашивал. И людей выделил для сортировки картофеля.
Я смотрел на майора, на его бледное, осунувшееся лицо, на тонкие, костлявые руки, и мне до боли стало жалко его. Он никогда не отличался сильной комплекцией, [144] но все-таки был, как говорится, в норме. Перенапряжение в работе, нелады в отношениях с прежним комдивом, нервные встряски явно отразились на его здоровье и внешнем виде. Горький повод для зубоскальства: начпрод самый тощий в дивизии.
— Ты не болеешь? К врачу обращался? — спросил я у Рожнова.
Тот ответил не сразу.
— Ночами плохо сплю. Кроме всех передряг здесь — пацаны у меня серьезно болеют. При эвакуации простудились, с тех пор и хандрят то один, то другой. Жена пишет, что вконец измучилась... — Кожа на худых щеках Рожнова дрогнула, чуть-чуть зарумянилась: — А вообще-то все это пройдет, Федор Семенович. Чую, что и дела с новым комдивом пойдут лучше. Он крут, но деятелен. А главное — нас стороной не обходит. С таким работать приятно...
Мы расстались с Рожновым, заверив друг друга в том, что он возьмется за дело с прежним энтузиазмом, а я буду чаще навещать его, помогать, если потребуется.
— Ну и как? — встретил нас генерал А. И. Максимов, когда мы снова появились у него. — Какое впечатление произвел на вас майор Рожнов? Хотя вы с ним давно знакомы... На меня небось обижается? Пришлось поднажать на него.
— Он прежде всего в поддержке нуждается. И именно от вас надеется ее получить. Испорчен картофель не только по его вине, — ответил я.
Генерал строго посмотрел на меня и сказал сухо:
— Знаю. Но целиком и полностью оправдывать начпрода не могу... Он отвечает за питание бойцов и пусть учится драться за каждый килограмм продовольствия, а не сваливает вину на дядю...
— Но ведь командир дивизии — не чужой дядя. Он заинтересован в том, чтобы накормить людей, обеспечить их всем необходимым не меньше, чем начпрод, скорее больше, — вставил полковник Б. А. Коркунов.
— Ладно, ладно, — примирительно улыбнулся генерал, поняв, что, кажется, хватил лишку. — С Рожновым у нас будет все в норме. Я научу его драться. Вообще-то он работник неплохой, порядок любит — это я заметил...
За окном устало светило солнце. Оно уже склонялось к горизонту, когда мы с Борисом Алексеевичем вышли [145] на улицу. Шофер уже запустил двигатель и нетерпеливо посматривал на нас. Мысль, родившаяся у меня при разговоре с Рожновым, — побывать и у моего давнего знакомого — начпрода полка капитана П. Н. Лосева, окончательно окрепла. В самом деле, быть рядом с этим человеком, милым, голубоглазым, вечно улыбающимся Лосевым, к которому я относился с большим уважением, всегда с радостью встречал его в управлении, и не заехать к нему!..
— К Лосеву, — сказал я шоферу, назвав пункт, где располагался полк.
Проехав по лесу минут двадцать, мы оказались в небольшой деревушке. По всему было видно, что здесь недавно шли крутые бои: многие дома были разрушены, повсюду кучи обгоревших бревен, торчащие из пепла печные трубы. Домишки, которые уцелели, выглядели одиноко и сиротливо.
Миновав все караулы, мы подъехали к маленькому домику, окруженному огромными соснами. Сержант, сопровождавший нас, кивнул на едва светившиеся окна дома, предположил:
— Здесь сегодня, видно, и начальство. А вообще-то здесь живет капитан Лосев. — Он загадочно улыбнулся.
Уже в сенцах был ясно слышен возбужденный разговор. «Наверняка какое-нибудь празднество», — с неудовольствием отметил я и решительно толкнул дверь. Накурено в комнате так, что хоть топор вешай... В тусклом свете двух керосиновых ламп трудно различить лица людей, сидящих за столом.
Капитан Лосев вмиг оказался возле нас.
— Вот неожиданность! — повторял он, помогая нам раздеться. — А у нас, видите ли, событие...
К нам медленно и как-то нерешительно подошла женщина. Невысокого роста, узкоплечая, миловидная. Гладко причесанные волосы, большие удивленные глаза и ямочки на щеках делали ее похожей на девочку-подростка. Мне показалось, что я видел когда-то это лицо.
— Знакомьтесь, Федор Семенович, это Саша. — Лосев нежно посмотрел на женщину.
Я пожал протянутую мне худенькую руку, стараясь вспомнить, где все-таки я видел это лицо. И вспомнил... Однажды, когда Лосев приезжал в управление, мы вечером сидели у меня, и он рассказывал о своем детстве, [146] о юношеских годах, о родителях, живших на родной Орловщине. Одно откровение Лосева меня тогда просто потрясло. Оказалось, что он уже многие месяцы носил на сердце такую тяжесть, какая была под силу далеко не каждому, и никто не знал, не догадывался о неизмеримом горе этого человека. Родители П. Н. Лосева и жена, с которой он прожил почти пять лет, были казнены фашистами за укрывательство партизан. В живых из всех близких капитана остались два его сына, которых ночью тайком увела из деревни молодая учительница. Так и жили они у нее...
Лосев тогда показал мне фотокарточку. Сделанная каким-то любителем, она вряд ли точно передавала черты лица женщины, к которой прильнули два наголо остриженных мальчугана. И все-таки лицо показалось мне обаятельным, лицо простой русской женщины, немало пережившей, но не потерявшей от этого красоты.
И вот она, эта женщина, стояла передо мной.
— Слышал о вас. И даже видел на фотографии, — сказал я, тихо пожав ее руку. — Какими судьбами к нам?
— Я просил приехать, — пояснил Лосев. — Мне о многом с ней поговорить надо. Пацаны растут, хлопот с ними прибавляется, а ей...
— Петя! — строго сказала женщина. — Как я понимаю, это твои начальники, но прежде всего гости!
— Прошу, прошу! — засуетился Лосев. — Чем богаты, тем и рады...
— Зовите меня просто Саша... — сказала землячка Лосева, предлагая мне стул. — Если хотите — Александра Федоровна.
— Как добирались к нам?
— И не говорите! — улыбнулась она. — Ни в сказке сказать, ни пером описать. Но теперь все позади... Правильно я сделала, что приехала? — вдруг спросила Саша, и радостная, счастливая улыбка слетела с ее лица. — Всякое ведь могут подумать...
— Думать каждый волен, что ему заблагорассудится, точнее, на что способен. А вас, думаю, не осудят — не беспокойтесь. Вас не осуждать — на руках носить надо... Вы Лосеву и его ребятишкам счастье возвращаете...
Сказал я это и подумал, что не те, наверное, слова нужны были, не те. Что-то нежное, ласковое, ободряющее, но разучились мы на фронте, к сожалению, говорить [147] такие слова. Саша долго и внимательно смотрела на меня и потом прошептала:
— Спасибо.
Лосев подошел к нам, сел рядом.
— Поговорить бы нам надо, — сказал я ему. — Надеюсь, Александра Федоровна простит нас...
Мы вышли на крыльцо. Тихая звездная ночь обволокла дома, лес, высоко в небе изредка вспыхивало зарево. Слабый ветерок доносил запахи трав.
— Вы не осуждаете меня, Федор Семенович? — спросил Лосев, закуривая.
— Почему же? Она женщина, кажется, серьезная. И вы ей наверняка по душе.
— Я ей так обязан...
— У тебя какие намерения по отношению к ней?
— Самые серьезные.
— Ей-то говорил об этом?
— Еще нет. Неудобно как-то... Время такое... Напишу, пожалуй, ей потом...
— Глупости. Хотя, собственно, дело ваше. Только не обижай женщину. Золотой человек, мне кажется...
Потом мы начали разговор о делах.
Беседу прервал посыльный из штаба полка. Он передал мне приказание начальника тыла фронта немедленно прибыть к нему. Мы стали прощаться. Я зашел в дом, терзаемый догадками, зачем я снова так спешно понадобился генералу Д. И. Андрееву, шепнул полковнику Коркунову, что нам необходимо ехать. Капитан Лосев и Александра Федоровна вышли проводить нас.
...В штаб тыла мы возвратились, когда рассвет, спугнув темноту, быстро набирал силу и далеко за лесом заалел восток. В приемной генерала Д. И. Андреева было пусто и тихо. Дежурный по штабу не удивился моему появлению в такое раннее время и, зная, что я приехал с передовой, спросил:
— Как там?..
— Знаешь, тишина и спокойствие. Бойцы дышат лесным воздухом и наслаждаются весной. Курорт!
Офицер понял шутку и улыбнулся:
— Вчера Пятьдесят первая армия при освобождении города захватила огромные склады. Приказано выставить охрану. Но всякое может случиться. Группа работников вашего управления уже выехала туда. Дмитрий Иванович [148] потому и приказал вас разыскать... Однако генерал будет не раньше чем часа через три...
Я пошел к себе, немного отдохнул, привел в порядок обмундирование. И снова вернулся в штаб тыла.
Генерал Д. И. Андреев был уже у себя. Дежурный был прав: начальник тыла фронта сразу же высказал тревогу, что большие продовольственные запасы могут быть использованы непродуманно, а частично и разбазарены. Он приказал мне вместе с интендантом армии выехать на место, взять на строгий учет все запасы продовольствия, чтобы затем использовать их для планового снабжения войск.
— Действуйте смело, решительно, — напутствовал меня генерал Д. И. Андреев. — Вы выполняете задачу огромной важности. Любые попытки, а они непременно будут со стороны некоторых несознательных элементов, воспользоваться добром пресекайте самым строгим образом.
В город мы въехали вместе с интендантом 51-й армии полковником Фомкиным.
Стоило нам проехать немного по городу, как настроение у обоих испортилось. Со всех сторон нас окружали развалины. Некогда чистый, опрятный зеленый город предстал перед нами в руинах. И даже яркое солнце не скрашивало эту горестную картину. Нам и раньше не раз приходилось видеть разоренные, сожженные города и села, но сердце все равно щемило болью. Человек, привыкший радоваться всему, что создано его руками, что приносит радость людям, никогда не сможет равнодушно смотреть на то, как варварски уничтожаются все плоды его труда.
Километрах в десяти от города мы увидели приземистые каменные здания, занявшие довольно большую площадь. Это и были склады.
Через несколько минут мы уже беседовали с руководителем оперативной группы управления продовольственного снабжения, выделенной для приемки трофейных складов, полковником В. Т. Мазаевым. Он возглавлял у нас заготовительный отдел, и, естественно, забота о сохранности трофейного продовольствия была возложена на него. Вместе с Мазаевым этим делом занималась группа инициативных, хорошо знающих свое дело специалистов.
Полковник повел нас показывать склады. В огромных, хорошо оборудованных помещениях хранились самые различные [149] продукты питания, вина. Гитлеровцы, отступая, не успели уничтожить склады, и теперь все запасы продовольствия поступали в наше распоряжение. Меня, конечно же, такой «подарок» очень обрадовал. Появилась возможность сделать значительно разнообразнее красноармейский паек и создать некоторые запасы продовольствия.
— Командир дивизии, отбившей склады, — мужик с головой, — оживленно рассказывал Мазаев. — Как только они оказались в наших руках, он тут же повсюду выставил часовых: ни подойти, ни подъехать. Когда наша группа прибыла сюда, нас и близко не подпустили к складам. Пришлось обращаться к командиру дивизии. И тот упирался, видимо, рассчитывал, что запасы пригодятся для личного состава. Только когда предъявили соответствующие документы, сдался: забирайте, говорит, все в целости и сохранности. Мы, конечно, как положено, поблагодарили его...
Слушая Мазаева, я думал о том, что теперь перед работниками упродснаба со всей серьезностью встает новая проблема: как сохранить и правильно, рационально использовать все те ценности, в том числе и продовольствие, которые фашисты, отступая, не успевают уничтожать. А в том, что такого продовольствия будет все больше, мы уже убедились. Огромные запасы, хранящиеся на этих складах, — еще одно тому доказательство. Очень верно поступил Военный совет, потребовав создать оперативную группу из представителей упродснаба во главе с начальником заготовительного отдела, которая сразу же со вступлением войск в тот или иной пункт брала на учет все трофейное продовольствие и устанавливала строгий контроль за его расходованием.
Вечером мы собрались вместе в комнате, отведенной В. Т. Мазаеву и подчиненным ему офицерам. Закончив оформление документации, необходимой для учета продовольствия, сели поужинать. Говорили о начавшемся наступлении, обсуждали и такой немаловажный вопрос, как накормить пленных, число которых, несомненно, будет расти изо дня в день. Раньше об этом как-то мало думали, а теперь проблема питания сдавшихся или захваченных гитлеровцев становилась все острее — немалая доля продуктов из плановых запасов уходила на эти нужды. Ведь того продовольствия, которое оставляли фашисты [150] при отступлении, не было достаточно для питания военнопленных.
— Я бы их, гадов, прелой травой кормил, — зло сказал сидевший в стороне подполковник Е. А. Ярхо, заместитель начальника заготовительного отдела упродснаба фронта. — А мы для них кусок хлеба от себя отрываем. И это за все то горе, которое гитлеровцы принесли нашему народу...
— Мы же люди гуманные, — возразил Мазаев. — А по-твоему, нам следует поступать так же с пленными, как гитлеровцы.
— Не следует, не должны, — ворчит Ярхо. — Но попадись кто-нибудь из нас к ним, известно, как накормили бы...
Гнев Ярхо нам понятен. И ненависти к фашистам у каждого из нас не меньше. Но Мазаев, конечно, прав — не так воспитан советский человек, чтобы вымещать свое горе на безоружных людях, хотя они и враги, принесшие на нашу землю кровь и слезы.
— А потом... Евгений Александрович, — вмешался кто-то из офицеров, — смотри, сколько скота, целые табуны, они тебе оставили, заводы по переработке мяса, сахарные заводы. И склады с продовольствием опять же. Ты же этим весь фронт прокормить можешь...
Подполковник Ярхо даже позеленел от ярости — он явно не принял шутку.
— Пусть бы они, сволочи, подавились этим мясом, — горячился он. — То, что фашисты оставляют, миллионная доля награбленного ими у нашего народа.
— Хватит тебе, Женя, — миролюбиво и серьезно сказал кто-то. — Они свое получают, им воздастся по заслугам. Неужели ты этого не понимаешь? Но пленные есть пленные. Международные законы, которые мы не то что не имеем права, а просто по характеру нашему советскому не можем нарушать.
Ярхо ничего не ответил, сидел насупившись. Я смотрел на него и еще раз испытывал радость оттого, что когда-то сумел уговорить Евгения Александровича оставить свою должность в Главупродснабе и приехать к нам на фронт. Собственно, «уговорить» — не то слово. Ярхо и сам был не против перейти к нам, а вот побороться за него действительно пришлось. И только вмешательство начальника Главного управления продовольственного [151] снабжения генерала Д. В. Павлова помогло успешно решить вопрос. Офицер прекрасно зарекомендовал себя на практической работе. Его инициативе, трудолюбию, находчивости могли позавидовать многие офицеры управления. Особенно широко его организаторские способности проявились в период, когда на освобожденных от захватчиков территориях нужно было пустить в действие предприятия по переработке мяса, сахарные заводы, уберечь от гибели сотни тысяч голов скота. Евгений Александрович не знал покоя ни днем, ни ночью. Под его руководством происходила сортировка, формирование и отправка в тыл страны огромных гуртов скота, большого количества птицы. Это был человек, которому я безгранично доверял.
Возвратившись в штаб, я немедленно прибыл на доклад к генералу Д. И. Андрееву. Он внимательно, с большой заинтересованностью выслушал меня, но долго никак не реагировал на сообщение. Потом Дмитрий Иванович вдруг заговорил совершенно о другом:
— Что же это вы, уважаемый, раскатываете по частям, одного избавляете от наказания, у другого гуляете на вечеринке, выполняете чуть ли не роль посаженого отца и молчите, ни о чем не докладываете?
В голосе генерала я не уловил и нотки раздражения или упрека.
— О том, что я побывал у Рожнова, вам было доложено, товарищ генерал. Наказывать его не за что. Работает он старательно. Была неувязочка в отношениях с прежним комдивом. Сейчас все в порядке.
— Неувязочка! Слово-то какое! — воскликнул Андреев.
— К Лосеву завернул по пути. К нему приехала женщина, которая стала второй матерью для его детей...
Генерал поднялся, нервно прошелся по комнате, остановился у окна.
— Ладно. — миролюбиво сказал он. — Все это понятно... Но между тем кое-кто из бойцов успел хлебнуть из складских запасов. И вам бы об этом следовало знать. Нужно наглухо прикрыть недисциплинированным бойцам доступ к содержимому складов. Позаботьтесь об этом. Соблазн-то велик, и люди разные. — Дмитрий Иванович подошел к столу, взял там конверт и подал его мне. — Это для вас. Принес дежурный по штабу... [152]
Выйдя от начальника тыла, я вскрыл конверт и прочитал короткую записку. Писала Александра Федоровна. Она сообщала, что Лосев тяжело ранен и в критическом состоянии отправлен в госпиталь...
Я смотрел на маленький клочок бумаги, на ровные строчки и не видел букв. Они расплывались... Надо немедленно позвонить в госпиталь... И если не помочь Лосеву, для которого теперь, может быть, уже и вряд ли удастся что-либо сделать, то как-то поддержать Александру Федоровну. Сколько же испытаний легло на плечи этой хрупкой женщины!.. [153]