Счастье остается с нами
К началу осени 1943 года обстановка на фронте несколько стабилизировалась. После успешно проведенной Великолукской операции войска продвинулись вперед, произошла некоторая их перегруппировка. Естественно, что изменились и маршруты подвоза материальных средств, продовольствия. Довольно продолжительное время повсюду шли оборонительные бои. В этот период тыловики спешно восстанавливали железнодорожные линии и шоссе, обустраивали базы снабжения, накапливали запасы продовольствия. Трудились все с большим подъемом, вдохновленные успехами своего фронта, радостными сообщениями с других направлений.
Не многие, естественно, об этом знали, но тогда велась усиленная подготовка войск фронта к очередной Духовщинско-Велижской операции, и продовольственное управление работало с особым напряжением. Мы стремились использовать все виды транспорта, чтобы заблаговременно завезти на склады необходимое количество всевозможных продуктов, создать запасы, которые бы обеспечили войска питанием на 20–25 суток. Задача эта была не очень простой. К тому же наступала пора заготовок картофеля и овощей. Откладывать такое дело нельзя ни на один день, какие бы события ни происходили на фронте. Подготовить и выполнить эту работу в прифронтовой полосе и в областях, где проводились заготовки, следовало в кратчайший срок. Значит, нужно было получить и огромные человеческие ресурсы, и большое количество транспорта.
Безусловно, после работы комиссии ГКО, последующих директив и указаний руководящие и контролирующие органы стали уделять продовольственному обеспечению фронта значительно больше внимания. И это во многом облегчало нашу деятельность. Особую заботу проявлял [72] о нас член Военного совета фронта генерал-лейтенант Д. С. Леонов. Постановлением ГКО на него была возложена ответственность за полное обеспечение войск фронта всем необходимым продовольствием. Как только у нас происходили какие-то неувязки с управлениями военных сообщений, автомобилистами, планирующими органами штаба тыла фронта, а иногда и с Главупродснабом, Дмитрий Сергеевич сразу же включался в дело и оперативно решал любые вопросы. Нужно ли говорить, как окрыляло нас это внимание, сколько сил и энергии придавало оно нам.
Несколько раз мы собирались всем управлением и горячо обсуждали, что предстоит сделать, как лучше организовать продовольственное и фуражное обеспечение войск, какие силы привлечь, как полнее использовать местные ресурсы колхозов и совхозов. Из урожая 1943 года мы обязаны были заготовить для фронта 50 тысяч тонн картофеля и 35 тысяч тонн овощей. Как показывал опыт, надеяться приходилось только на свои силы. Народное хозяйство не могло нам помочь ни людьми, ни транспортом.
В Калининскую и Ярославскую области выехала группа офицеров заготовительного отдела. Они должны были на месте изучить экономические ресурсы районов, колхозов и совхозов, где предстояло организовать работы по уборке урожая, сортировке и отправке продуктов на фронт. Следовало также детально ознакомиться с возможностями использования транспорта, состоянием дорог, обстановкой на железнодорожных станциях. Несколько офицеров были направлены также в тыловые части и учреждения, чтобы обеспечить посылку необходимого числа людей и автомашин в районы заготовок. И только тогда, когда вся эта работа была закончена, мы собрались вместе и, учитывая все полученные сведения, произвели точный подсчет. Цифры получились очень внушительные. Некоторые из работников управления высказали твердую убежденность, что генерал А. И. Еременко ни в коем случае не утвердит такое требование. Так был склонен думать и я. И все-таки мы внесли подготовленные данные в проект приказа командующего.
Предварительно нужно было согласовать его с начальником штаба фронта генералом В. В. Курасовым и членом Военного совета генералом Д. С. Леоновым. [73]
Курасов, внимательно прочитав проект приказа, покачал головой:
— Без ножа режете вы нас, Саушин. Но и отказать ведь нельзя...
Он размашисто расписался под документом.
«Здесь, кажется, пронесло», — торжествующе подумал я и направился к Д. С. Леонову.
Что член Военного совета поддержит меня, я почему-то не сомневался. И действительно, Дмитрий Сергеевич с одобрением отнесся к нашим предложениям, изложенным в проекте приказа.
— Что теперь решит командующий, — сказал он. — Сумейте убедить его, доказать реальность цифр. Желаю успеха.
Осенью 1943 года я не раз встречался с Андреем Ивановичем Еременко, неоднократно бывал у него в кабинете и все-таки на сей раз, направляясь к командующему, испытывал какую-то робость. Он обычно был вежлив, тактичен, редко выходил из себя, умел внимательно выслушать доклад, оперативно принять по нему необходимое решение. Но если генералу Еременко что-то не нравилось в докладе, если он видел, что факты недостаточно продуманы, не проанализированы как следует, а выводы основаны лишь на предположениях, то становился крут и резок.
Командующий принял меня незамедлительно. Проект приказа читал долго, не предлагая, однако, мне сесть. Затем генерал отложил документ в сторону, о чем-то подумал, снова взял его в руки и через минуту нервно бросил на стол.
— Садитесь, что вы стоите!.. — сказал командующий и строго спросил: — Вам известно, каково положение на фронте, как укомплектованы войска людьми, автотранспортом?
— Известно. И мы определяем лимиты на получение и доставку продовольствия только по фактической численности людей.
— Что же вы тогда предлагаете мне подписать такой приказ? — взорвался Андрей Иванович. — Где взять столько людей? Все, значит, ударимся на заготовки... А кто воевать будет? Кто? Вы об этом немного подумали?
Сомнений не оставалось: дело терпит крах. [74]
— Все цифры в проекте приказа обоснованы. В местах заготовок работали офицеры заготовительного отдела, товарищ командующий, — сказал я, пытаясь быть как можно более спокойным. — Все изучено в деталях. Мы не просим ни одного лишнего человека, ни одной автомашины, ни одной бочки... Без продовольствия, без пищи люди, даже если их будет много, воевать ведь тоже не смогут...
Еременко грозно посмотрел на меня, молча пододвинул к себе проект приказа и стал решительно вычеркивать из него один пункт за другим. Затем, подписав приказ, он подал мне и мгновенно углубился в свои дела, даже не обратил внимания на то, ушел ли я. Мельком пробежал взглядом по строчкам документа. Из него были вычеркнуты пункты, обязывающие инженерные войска изготовить несколько тысяч бочек и более двухсот дошников для квашения капусты, требование, чтобы автомобильное управление выделило автотранспорт, а части — определенное количество людей.
— Товарищ командующий, — отвлек я А. И. Еременко от дел, — такой приказ, по моему мнению, не было необходимости издавать...
Еременко посмотрел на меня с удивлением и жестко сказал:
— Не учите... Вы свободны.
Ничего не оставалось делать, как обратиться к члену Военного совета, просить у него помощи.
Д. С. Леонов внимательно выслушал меня, закурил, прошелся по кабинету.
— Дело серьезное, — сказал он. — Жаль, что вам не удалось убедить командующего. Сделаем так: завтра к десяти приезжайте ко мне, я приглашу генералов Андреева и Кудрявцева, и вместе с ними пойдем к командующему...
В назначенный срок мы собрались у генерала Леонова и потом вместе зашли к командующему. А. И. Еременко потребовал снова доложить, как производились расчеты необходимых сил и средств, каков объем заготовок, как они будут осуществляться. Еще более подробно, чем в прошлый раз, я доложил обо всем.
— Вы видите, чего он требует? — обратился командующий к генералам. — Неужели трудно понять, что фронт не может выделить столько людей и транспорта? [75]
В чем вы хотите меня убедить? В том, что эта бумажка, — он поднял проект приказа и потряс им в воздухе, — подготовлена с учетом наших возможностей? Не возражаю: возможно, она составлена и верно, но для идеальных условий... Мы воюем... Впереди жаркие бои, у нас каждый боец на счету...
Наступила гнетущая тишина.
— Я тщательно изучил проект приказа, обстановку на местах, наши возможности, товарищ командующий, — сказал наконец Д. С. Леонов. — Действительно, нелегко выделить столько сил и средств, сколько просит товарищ Саушин. И все-таки придется это сделать. Кто же о нас, о снабжении войск продуктами питания будет заботиться, если не мы сами. Какие бы сражения, бои ни предстояли, а бойцов надо кормить. Надо! Если вы не согласны, товарищ командующий, то давайте в таком случае докладывать в Государственный Комитет Обороны, Верховному Главнокомандующему, что фронт заготавливать картофель и овощи не будет. Другого решения, видимо, мы не можем принять...
Генерал А. И. Еременко после некоторого раздумья пододвинул к себе проект приказа, взял карандаш и пунктирной линией медленно подчеркнул вычеркнутую им вчера строку, в которой называлось количество людей, необходимых для заготовок.
— Вопрос не стоит так, чтобы не производить заготовок, — сухо и сердито сказал он. — Речь идет о возможном сокращении сил и средств, запрашиваемых на это. — Потом командующий восстановил в тексте и другие строчки: о выделении транспорта и изготовлении бочек и дошников.
Когда я получил исправленный приказ и попросил разрешения выйти, Д. С. Леонов сказал:
— Подождите меня в приемной.
Он вышел через несколько минут.
— Вот такие дела. Кто у вас едет в район заготовок ответственным представителем упродснаба фронта? — спросил генерал.
— Капитан Седнивецкий. Энергичный, волевой офицер.
— Проследите, чтобы и в прифронтовой полосе были всесторонне подготовлены к приему поступающего продовольствия. [76]
— В районах армейских баз уже ремонтируются овощехранилища и строятся новые с использованием местных материалов. Тыловые части для хранения продовольствия будут использовать подвалы, погреба в домах жителей, — доложил я. — Где позволяет почва, будем рыть траншеи для картофеля и капусты. Некоторую долю их будем хранить в буртах. Такой способ оправдал себя...
— Хорошо, — одобрил Леонов. — Грешно в чем-либо допустить оплошность. Командующий ведь пошел нам навстречу...
В тот же день мы отправили капитана Седнивецкого в район заготовок. Он собирался тщательно, предусмотрительно. Все у него было аккуратно отутюжено, а белье даже накрахмалено.
— Седнивецкий в каком-то колхозе завел даму сердца, — шутили товарищи. — Одеколончик, душистое мыло... Зачем это нормальному снабженцу, если он едет работать?
— Я должен влиять на местное начальство, — отшучивался капитан. — Приедет какой-нибудь занюханный, какое ему будет доверие...
— И у женщин тоже? — подначивали друзья.
— Это тоже важно. Особенно для холостяка, — не сдавался Седнивецкий.
Это не было у него щегольством. Форму одежды капитан содержал в идеальном порядке, всегда, в какой бы сложной обстановке мы ни находились, он приходил на службу чисто выбритым, в аккуратно подогнанной, идеально чистой форме.
Седнивецкому я доверял целиком и полностью. Он умел обходиться с людьми, устанавливать деловые контакты с местными властями и органами военных сообщений при управлениях железных дорог, мог, как говорится, хоть из-под земли достать необходимый порожняк для отправки продукции.
Тщательно проинструктировав капитана, напомнив ему о необходимости постоянно поддерживать со мной связь, я отпустил его, а сам с полковником Коркуновым поехал в районы фронтовых баз, где строились довольно капитальные овощехранилища и пункты закваски капусты. Строительство шло полным ходом. В лесу у станции Торопец уже были готовы хранилища вместимостью 5 тысяч тонн. Построили их по существующему тогда типовому проекту. К хранилищам подвели железнодорожные пути. [77]
Короче говоря, сооружение было солидное. Но меня тревожило то, что на строительстве использовалась сырая хвойная древесина. Не может ли это повлиять на сохранность картофеля, не будет ли излишняя влага способствовать его загниванию. Поделился своими сомнениями с инженер-полковником В. Н. Сироткиным, осуществляющим техническое руководство строительством. Он убедил меня, что тревожиться нет оснований. Как впоследствии показал опыт, Сироткин был прав — картофель отлично сохранился на складе.
Заготовка проходила успешно. Ежедневно на склады и в хранилища поступало сотни тонн картофеля и овощей. До наступления морозов в овощехранилищах и буртах их уже было более 15 тысяч тонн. Это считалось пока оперативным резервом начальника тыла фронта, необходимым на случай непредвиденных потребностей войск при перегруппировках. Перед продовольственными службами вставала задача все сохранить, не дать испортиться ни одному килограмму картофеля, овощей. А сохранность их зависит, как известно, от многого: насколько аккуратно, без повреждений произведен сбор, в каких погодных условиях он происходил, каковы процесс закладки, качество хранилищ, постоянный уход за продуктами в период их хранения... Естественно, что забота о соблюдении правил сохранения продовольствия была одной из главных у работников упродснаба.
Большое внимание уделялось также повышению ответственности начальников продовольственных служб армий, дивизий, полков. Они должны были обеспечить высокое техническое состояние полевых средств приготовления пищи — автоприцепных кухонь с термосами, инвентарем, автомобилей, автоцистерн, авторефрижераторов, своевременное приготовление завтраков, обедов, ужинов, их высокое качество, организовать подготовку, обучение поваров, кладовщиков, писарей. От них же во многом зависело и качество хранения продовольствия на складах.
Конечно, большинство командиров частей хорошо понимали заботу начальников продовольственных служб и помогали им буквально во всем. В таких частях, как правило, питание личного состава не вызывало никаких осложнений.
Я не случайно начал говорить о взаимопонимании в [78] работе командиров и начальников продовольственных служб. Эта проблема была важна не только в полковом и дивизионном звене, но и в масштабе всего фронта. Умелое ее разрешение, постоянное внимание упродснабу со стороны командующего, Военного совета, начальника тыла позволяли работать четко, с перспективой, избегать ненужных конфликтов между людьми.
Итак, нам удалось успешно решить все вопросы, связанные с заготовками картофеля и овощей. Правда, некоторые неувязки случались, и мы сделали из них необходимые выводы. Об одном таком случае, очень для нас поучительном, хотелось бы рассказать.
Однажды мне позвонил начальник одной из станций, куда прибывали грузы, и сообщил, что у них на путях второй день стоят шесть вагонов картофеля, прибывших из Ярославской области.
— Картофель на станции? — возмутился я. — Так ведь мороз больше двадцати градусов. Еду к вам...
На станции я застал капитана Седнивецкого. Он ходил вдоль вагонов, заглядывая внутрь каждого из них.
— Заморозили добро, а? Заморозили, — удрученно говорил он начальнику станции. — Будто они там безголовые... Ведь мы же договорились на месте, что больше отправлять картофель пока не будем, что не дойдет он, промерзнет в пути. И вот на тебе!
Капитану, как говорится, и в личном плане было из-за чего тревожиться, не говоря уж о том, что за дело он болел искренне: факт ведь исключительный, его можно было расценить по-разному, и люди, даже имеющие косвенное отношение к безобразному случаю, могли при определенных обстоятельствах попасть под трибунал.
Осмотрели вагоны. Картофель превратился в огромные смерзшиеся глыбы. Чтобы освободить вагоны, пришлось рубить их топорами, долбить ломами. На это потребовалось немало времени и сил.
Седнивецкий, безусловно, имел бы большие неприятности, если бы к нам в эти дни не поступило письмо из области, в котором сообщалось, что картофель загружен в вагоны по ошибке и что виновные в этом строго наказаны. Легко сказать — по ошибке. Налицо было самое обыкновенное головотяпство. Но и с капитаном Седнивецким [79] все-таки состоялся серьезный разговор. Он мог предотвратить эту неприятную историю, если бы сообщил о распоряжении властей не отправлять картофель всем, кто имел к этому делу причастность, и проконтролировал на месте исполнение решения....
Видимо, такой уж закон в жизни, что рядом с радостью идут и огорчения. Хорошо ведь провели в целом заготовку картофеля и овощей... Это ли не радость? И тут же этот крайне огорчительный случай...
Поздно вечером мы с подполковником медицинской службы Леонидом Ильичом Артамоновым и капитаном Василием Петровичем Лозой сидели в моей комнатушке и, обсудив насущные дела, толковали о том о сем, строили планы на будущее, и выглядело это так, будто собравшиеся мечтали вслух, Артамонов запальчиво утверждал, что после войны навсегда расстанется с продовольственной службой и вплотную займется медициной. Заметив на моем лице недоверчивую улыбку, он с присущим ему темпераментом воскликнул:
— Вижу, что не верите! Но я же медик, черт возьми! И кое-кто считал, что довольно неплохой. И вот вашей милостью, вашими заботами оказался на поприще питания!
— Без хорошего питания нет крепкого здоровья, — попытался я отшутиться. — А медицина — это, иначе говоря, здравоохранение. Вот и выходит, что вы как раз на своем месте.
Я искренне и глубоко уважал Артамонова за его трудолюбие, высокую ответственность, с которой он относился к делу. Этот человек был до предела наполнен кипучей энергией. И я не раз благодарил случай, который привел Леонида Ильича в наше управление. Произошло это так.
Как-то начальник тыла фронта генерал Д. И. Андреев вызвал меня к себе. Когда я зашел в его кабинет, там были член Военного совета генерал Д. С. Леонов и начальник медицинского управления генерал А. И. Бурназян.
«Значит, все-таки доложил, — мелькнула у меня тревожная мысль. — Ясно, что предстоит разнос».
Дело в том, что возглавляющий санитарно-эпидемиологический отдел медицинского управления подполковник [80] Л. И. Артамонов неделей раньше проверял, как готовится и раздается пища, в каких условиях фронтовики питаются. Когда он рассказал мне о своих наблюдениях, я схватился за голову.
— Выходит, что у нас сплошь одни недостатки. Если все обстоит так, как вы говорите, нас всех надо гнать из управления в три шеи или отдавать под суд военного трибунала. Вы требуете идеальных условий (вспомнились слова генерала А. И. Еременко). А мы ведь все воюем. Пища готовится в ходе боевых действий, под огнем противника. Да, бойцы едят прямо в окопах. Не прикажете же им расстилать белые скатерти?
— Речь идет только о соблюдении элементарных санитарных норм и правил, — спокойно возразил мне подполковник, — о том, чтобы полностью устранить возможность возникновения какой-либо эпидемии.
Конечно, не согласиться с большинством фактов, которые приводил Артамонов, я не мог. Претензии были справедливы. Недостатки, видимо, можно было объяснить (не оправдать!) тем, что отдел питания и хлебопечения в упродснабе возглавлял офицер недостаточно инициативный, неразворотливый, слабо знающий порученное ему дело. В войсках он бывал редко, глубоко в суть организации питания не вникал. Мы не раз говорили с ним об этом, офицер признавал свои недоработки, но исправляться не торопился.
— Примем к сведению ваши замечания и устраним недостатки, — пообещал я тогда, понимая, что спорить с проверяющим, говорить ему о всех сложностях приготовления пищи в полевых условиях, хранения продуктов при постоянном движении войск бесполезно: он об этом знает не хуже меня.
— О результатах проверки я доложу рапортом начальнику медицинского управления, как это положено, — предупредил Артамонов.
Все мы потом самым решительным образом настроились на наведение в самое ближайшее время порядка на полевых кухнях. Однако у меня еще теплилась надежда, что Артамонов не будет докладывать о результатах проверки начальству. Теперь она, кажется, рухнула окончательно. К тому же я знал, что генерал Бурназян может преподнести факты чуть острее, чем следовало, как говорится, истины ради. И это, разумеется, я не считал недостатком [81] Аветика Игнатьевича, знал, что он крайне болезненно относится к недостаткам, — связанным с обеспечением людей пищей.
Следом за мной в кабинет Д.. И. Андреева вошел подполковник Л. И. Артамонов. Пригласив нас сесть, начальник тыла спросил меня:
— Что вы скажете по поводу результатов проверки санитарного состояния продуктов, приготовления пищи и организации питания, товарищ Саушин?.. Вы знакомы с содержанием рапорта?
— Да, товарищ генерал, результаты проверки в общих чертах мне известны. Они объективны. Недостатки мы намерены устранить самым срочным образом. Но, разумеется, что вместе с санитарно-эпидемиологическим отделом. Одним нам не справиться...
Д. И. Андреев и Д. С. Леонов переглянулись. Воспользовавшись тем, что они меня не перебивали, я сразу же сказал обдуманное заранее предложение:
— Поскольку начальником отдела питания и хлебопечения в управлении временно работает офицер, слабо знающий свое дело, недостаточно инициативный и требовательный, прошу вас посодействовать, чтобы на эту должность был назначен подполковник Артамонов...
— Я категорически против, — заявил генерал А. И. Бурназян. — Артамонов отлично справляется с обязанностями, которые на него возложены сейчас...
— Думаю, что к предложению Саушина можно отнестись с пониманием, — проговорил молчавший до того генерал Д. С. Леонов. — Обязанности начальника отдела питания и хлебопечения действительно очень ответственны, и надо, чтобы их выполнял человек волевой, инициативный, знающий. И, конечно, знакомый с медициной. Речь ведь в конечном счете идет о здоровье, боеспособности тысяч людей... А как смотрит на это товарищ Артамонов сам?
— Я не знаком с этим делом, товарищ генерал, — ответил подполковник безо всякого энтузиазма. — Не по моей оно специальности...
— Судя по вашему рапорту, этого не скажешь. Ну, а глубже изучите его в процессе работы...
Так Артамонов оказался в упродснабе. Леонид Ильич горячо взялся за дело, быстро разобрался в обстановке, хорошо спланировал работу. Сам он большую часть своего [82] рабочего времени проводил в войсках, этого требовал и от подчиненных, не давал покоя не только работникам отдела, но и специалистам медицинской службы, вплоть до полкового врача, требовал, чтобы они вели беспощадную борьбу с нарушениями санитарного состояния пищеблоков, складов, пунктов приема пищи.
Исключительно настойчиво занимался подполковник Артамонов подбором и подготовкой поваров, организовал несколько показательных варок пищи в подразделениях, разработал памятки поварам и старшинам. По его рецептам составлялись меню с использованием различной зелени, грибов, было введено обязательное приготовление настоя хвои для ежедневного его приема бойцами.
По предложению Леонида Ильича было дано указание выдавать красноармейцам продукты для так называемого промежуточного питания, на случай, если бой затянулся надолго. Отдел разработал рекомендации по составу таких пайков. В них входили хлеб с салом, колбасой, вареным мясом.
Артамонов руководил и разработкой рецепта так называемой колобушки. Это была обычная булочка, выпеченная из теста, смешанного с мясным фаршем и жиром. Такие колобки выдавались для промежуточного питания, когда время от одного приема горячей пищи до другого превышало 8 часов.
Немало ценного внес Л. И. Артамонов также в решение организационных вопросов, связанных с рассредоточением, укрытием, маскировкой батальонных пунктов хозяйственного довольствия, доставкой пищи в окопы и траншеи. По его предложению, поскольку термосов не хватало, из наличного инвентаря изготавливалась посуда с обшивкой-утеплением для подвоза пищи на боевые позиции, проводился ее бездымный подогрев в траншеях.
Под стать своему начальнику был и капитан В. П. Лоза. Он ведал в отделе вопросами полевого хлебопечения и проявил себя в этом деле большим знатоком и хорошим организатором. До призыва в армию Василий Петрович занимал ответственные должности в хлебопекарной промышленности и, конечно же, имел навыки и знания в таком сложном процессе, как приготовление хлеба. Он ввел немало различных новшеств, от разработки оригинальных способов замеса теста до обеспечения его стойкого брожения в условиях, которые были далеки от нормальных. [83] Много времени капитан проводил на фронтовом хлебозаводе, где занимался разведением различных дрожжевых культур, устойчивых при низких температурах.
Кстати, в это время шло постоянное развитие системы продовольственного снабжения войск. Это касалось и структуры заготовок, и методов доставки продуктов, и организации их хранения. Не мог, конечно, оставаться во фронтовых условиях неизменным и способ выпечки хлеба — этого основного продукта питания.
Крупные полевые хлебозаводы были укомплектованы очень сложными в обслуживании громоздкими печами ПАХ-II и печами немецкого производства. Хлопот с ними было очень много: они часто выходили из строя, пекари не умели правильно обслуживать оборудование, и хлеб получался низкого качества. К тому же всех мало-мальски здоровых солдат сразу же забирали в войска, а к печам ставили нестроевых, тех, кто не мог быть на передовой. На некоторых хлебозаводах не были замещены должности мастеров — начальников производственных смен.
Обо всем этом с тревогой говорил в тот вечер капитан Лоза. Я успокоил его, сказав, что скоро, видимо, прибудут, как нам обещали, новые конвейерные печи марки КПН, меньшие по размерам, более простые в обслуживании и не имеющие капризных нагревательных трубок. Впрочем, я и сам не очень-то верил, что такие печи поступят к нам в ближайшее время.
Наш разговор прервал телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал раздраженный голос генерала А. И. Еременко:
— Кто у вас в упродснабе отвечает за качество хлеба?
— Я отвечаю, товарищ командующий.
— Объясните тогда, почему вы снабжаете войска таким плохим хлебом? Я только что приехал из девятнадцатой стрелковой, и там много жалоб на качество хлеба.
— С хлебозаводов забрали всех годных к работе специалистов, — попытался оправдаться я. — У печей, товарищ командующий, работают случайные, не подготовленные для этого солдаты из команд выздоравливающих, не годных к строевой службе и ограниченно годных к физическому труду. Усиленно обучаем их. Потребуется некоторое время...
— Это не оправдание, — прервал меня Андрей Иванович. — Некому готовить тесто, засачи рукава и меси [84] сам, но хлеб должен быть хорошим... — Он положил трубку.
Посидели молча, каждый думая о своем, но, наверное, об одном и том же.
— Меры-то уже приняты, — сказал Лоза, нарушив тишину. — Я был в этой самой дивизии, провел с новичками показательную выпечку хлеба, подробно разъяснил, что к чему.
— Слушай, — спохватился я, — вот ты завтра еще раз и побываешь там. Снова проведешь занятие. А мы сейчас позвоним начальнику тыла 39-й армии генералу Пашковскому и попросим его откомандировать на хлебозавод девятнадцатой дивизии всех новых начальников смен — пусть подучатся. Потом там побывают и другие специалисты.
На том и порешили. Так при хлебозаводе соединения стала действовать своего рода школа для подготовки специалистов-хлебопеков. И это нам крепко помогло.
Вскоре мы действительно получили изготовленные нашей промышленностью полевые хлебозаводы с печами ХПК-50. Эти замечательные полевые хлебопекарные предприятия с механизированным замесом теста состояли из двух отделений общей производительностью 12 тонн в сутки. Весь завод мог перемещаться вместе с войсками. Пока одно отделение на 6 автомобилях находилось в пути, другое продолжало выпечку хлеба, так что войска постоянно имели свежий хлеб.
Мне неоднократно приходилось слышать, что в боевой обстановке некогда думать о том, сколько и каких калорий получит боец с пищей: главное, мол, живот хоть чем-нибудь набить. Но мы-то знали, что этого недостаточно. Важно, чтобы человек получил все необходимые организму продукты, которые способствовали бы скорейшему восстановлению растраченных им сил. Нам, продовольственникам, надо было не только иметь организаторские способности, чтобы своевременно и полностью обеспечить войска продуктами питания, но и знать их биологические особенности и ценности.
Как-то мне довелось присутствовать при докладе генерала А. И. Бурназяна начальнику тыла фронта. Речь шла о физическом состоянии личного состава. Аветик Игнатьевич не просто называл количество здоровых и больных, но и обстоятельно анализировал, сколько человек и [85] почему заболели. При этом он давал всестороннюю оценку питания, анализ белкового, углеводного, жирового состава пайков, которыми пользовались различные группы военнослужащих, соотношения животных и растительных белков. Я впервые тогда услышал об аминокислотах, сахарозах, фруктозах и других питательных веществах, входящих в пайки.
«А почему для нас, людей, тесно связанных с организацией питания личного состава, — подумалось тогда, — это всего лишь сутодачи, просто ассортимент продуктов, положенных по нормам? Ведь все эти детали, о которых говорил Бурназян, мы должны знать не хуже, чем медицинские работники, а даже лучше. Конечно, у нас есть офицеры, которые имеют такие знания, но держат их при себе, не делятся ими со своими товарищами и тем более с бойцами, не разъясняют значение правильно организованного питания командирам и политработникам. Видимо, потому, что до этого не доходят руки: все время суета, постоянная беготня, связанные с доставкой продуктов и приготовлением пищи. Так, значит, надо более четко организовать свой труд, высвободить хоть немного времени для совершенствования знаний. Война не может оправдывать застоя, топтания на месте».
Когда я поделился этими мыслями с Л. И. Артамоновым, он обрадованно воскликнул:
— Верил, что вы когда-нибудь придете к такому суждению!
И подполковник тут же вроде бы прочитал мне целую лекцию.
— Мы часто говорим: питание должно быть разнообразное. А вникаем ли в суть этого выражения? Сварить сегодня щи, а завтра борщ — это еще не значит разнообразить пищу. Надо знать соотношение белков, жиров, углеводов в том или ином продукте...
Артамонов горячо стал доказывать, что белок в своем огромном разнообразии животного и растительного происхождения содержит необходимое количество аминокислот, причем восемь из них незаменимые, они не синтезируются в организме. Жиры в правильном соотношении животных и растительных дают линолевую, линоленовую, архидоновую и другие жирные кислоты, так необходимые организму человека для регулирования липоидного обмена... [86]
Леонид Ильич вдруг посмотрел на меня и замолчал.
— Зачем столько горячности? — спросил я с усмешкой. — Все, что вы говорите, очень интересно и полезно знать. Не только мне — многим.
Так было положено начало нашим «научным» беседам, которых потом было очень много. И каждый раз я получал для себя немало ценного, полезного. Это, конечно, не только обогащало меня знаниями, но еще более укрепляло любовь к делу, которому отдал многие годы.
Решить проблему высокой калорийности питания, особенно диетического, помогло увеличение выпуска пищевых концентратов, не говоря уж о том, что они были просто незаменимы в такой боевой обстановке, когда не удавалось доставить воинам горячую пищу на передовую. Пищевая промышленность из года в год наращивала темпы производства пищевых концентратов. В 1943 году по сравнению с первыми месяцами войны поставки различных концентратов и сушеных овощей в действующую армию увеличились почти в шесть раз. Кроме этого, войска получали миллионы комплексных сухих пайков.
Увеличение выпуска пищевых концентратов заметно ощущалось и на нашем фронте. Доставка их возрастала из месяца в месяц. Очень довольны были бойцы супами и вторыми блюдами из овощей и круп с приправами. Они в случае нужды за пять — семь минут самостоятельно готовили из них горячую и добротную пищу.
Пищевые концентраты выручали нас зачастую и в очень трудных положениях, которые складывались в ходе проведения операций. Так было, например, осенью 1943 года, когда часть наших войск, глубоко продвинувшись вперед, оторвалась от своих тылов. Связь, доставка боеприпасов, техники, продовольствия осуществлялись по единственной грунтовой дороге, расположенной в так называемой невельской горловине. Естественно, пропускная способность этого маршрута была невелика. К тому же дорога находилась под постоянным обстрелом фашистов, которые, подтянув резервы, старались любой ценой замкнуть горловину и взять в окружение наши части.
Командование фронта использовало все силы и средства дорожного и автомобильного управления на обеспечение подвоза по этой дороге необходимых войскам средств. Была создана специальная оперативная группа из офицеров всех управлений тыла для руководства перевалкой [87] грузов с железнодорожного на автомобильный транспорт и регулирования движения по горловине.
Гитлеровцы не только постоянно обстреливали и бомбили дорогу, но и применяли для налетов на нее диверсионные группы. Зачастую там завязывались перестрелки и рукопашные схватки.
На полевых аэродромах в местечках Сторевнево и Ходорково сосредоточивались продовольствие и горючее для переброски их войскам по воздуху.
Чтобы точнее знать возможности доставки продовольствия передовым частям, я решил поехать в район невельской горловины. Когда доложил об этом генералу Д. И. Андрееву, тот одобрил мои действия.
— Людям там сейчас нелегко, бои идут затяжные. Обстановка с питанием становится очень тяжелой, — сказал начальник тыла. — Необходимо срочно принимать меры для того, чтобы любыми путями обеспечить войска продовольствием.
Мы выехали под вечер, надеясь в темноте беспрепятственно преодолеть всю трассу и обязательно побывать в частях, поговорить с командирами, начпродами, узнать, какие у них запасы продовольствия, как организуется питание личного состава.
Добираться пришлось медленно и долго. Дорога местами оказалась разбитой, и десятки машин ожидали, когда бульдозеры и скреперы ее очистят и разровняют. Пробки возникали на каждом километре. Офицеры комендантской службы, казалось, охрипли от крика.
На передовую мы прибыли, когда темнота уже окутала землю.
Прямо из блиндажа полкового НП хорошо утоптанная тропа вывела нас на широкий, или, как назвал его сопровождавший нас подполковник, магистральный, ход сообщения. Его кое-где пересекали более узкие траншеи. На перекрестках указатели с надписями: «1-я рота», «2-я рота».
— Предусмотрительно, — сказал я офицеру, кивнув в сторону указателей. — Как на городских магистралях. Не хватает милиционеров...
Подполковник едва заметно улыбнулся, достал из кармана кисет, свернул козью ножку, закурил и сразу же закашлялся.
— Крепок табачок? — спросил я. [88]
— Какой там табак... Мякина, — недовольно ответил офицер. — Да и ее мало. Осталось на денек-другой. Для солдата табачок — дороже хлеба. Жаль, что этого кое-кто недопонимает.
— Все понимают, — возразил я. — А где его взять, табак-то?
— Что табак? А хлеб? О нем-то можно было позаботиться... Туговато ведь...
«Упрек, конечно, справедливый. Люди на урезанном пайке. Но делается все возможное, чтобы улучшить снабжение... Что думают об этом бойцы?» Мы остановились в траншее около группы красноармейцев, завели разговор. Воины охотно отвечают на вопросы, о многом спрашивают сами. Да, с едой и куревом скверно. Это мнение всех. Но каждый из бойцов, говоря о трудностях, тут же добавлял, что бывали и более лихие времена: война ведь полна всяких неожиданностей.
Сказал людям обо всем открыто: и в какой обстановке они находятся, и как трудно сейчас с доставкой продовольствия, боеприпасов, оружия, как остервенело гитлеровцы штурмуют одну-единственную дорогу, связывающую войска с тылами. Когда я признался (куда денешься?), что в ближайшие несколько дней питание, видимо, улучшить не удастся, один из бойцов рубанул рукой по воздуху.
— Разве ж мы этого не понимаем? Мы все видим. Главное ведь — доставка боеприпасов. В них больший голод. Без снарядов да патронов, хоть и до отвала сытыми будем, — не удержимся... А удержаться надо во что бы то ни стало...
Все вокруг одобрительно зашумели:
— Верно!..
Но шустрый боец, почувствовав поддержку товарищей, тут же добавил:
— Однако, товарищ полковник, если уж в боеприпасах достаток будет, то просим позаботиться и о питании по полной норме... Это, как ни раскинь, тоже не последнее дело... Верно я говорю?..
— Верно! — снова одновременно выдохнули красноармейцы.
— И насчет табачку, товарищ полковник... Уши ведь вянут без курева... А с опущенными ушами что за боеспособность у солдата?.. [89]
Хохот... Значит, добрый настрой, запас бодрости у людей еще есть.
Я пообещал бойцам, что командование сделает все возможное, чтобы исправить положение.
Возвратившись в командирский блиндаж, мы застали там начпрода полка капитана Турина, который ожидал нас, не имея возможности из-за своих хлопот встретить меня сразу.
— Неважные дела, — сказал он, уловив мой безмолвный вопрос. — Продовольствия в запасе от силы на двое суток. Чем дальше кормить людей — ума не приложу. Хотел бы знать, каковы перспективы...
— Продукты, конечно, будут, — ответил я. — Но еще несколько дней ремни придется подтянуть потуже. Сиюминутной возможности снабдить вас всем необходимым, сами понимаете, нет...
Из расположения войск мы выехали поздней ночью. Яркие звезды висели над лесом, стояла такая тишина, что было слышно, как где-то далеко-далеко гулко гремели не то взрывы, не то громовые раскаты. И впереди нас, и позади беспрерывной чередой шли машины. Они эвакуировали в тыл раненых...
Ранним утром зашел к генералу Петру Федоровичу Подгорному, интенданту фронта, которому подчинили упродснаб. И хотя начальник тыла по-прежнему непосредственно руководил работой упродснаба, все-таки все вопросы я обязан был решать через интенданта. Это в какой-то мере снижало оперативность работы, что понимал и сам Петр Федорович. Но как бы то ни было, а мы с ним старались работать дружно, согласованно. Даже когда какие-то решения, касающиеся продовольственного снабжения, начальник тыла принимал без ведома генерала Подгорного, я обязательно ставил его об этом в известность. И Петр Федорович относился ко мне с полным доверием.
Петр Федорович сразу стал расспрашивать о том, что я увидел в войсках, какое настроение у бойцов, много ли потерь. Я подробно рассказал обо всем, что узнал.
— И все-таки количество продовольствия войскам придется уменьшить, — с горестью сказал генерал. — По крайней мере, в ближайшие двое суток. План-заявку на очередной рейс принесли? Давайте...
Положил перед генералом документ и стал ждать, когда [90] он подпишет его. Петр Федорович не торопясь все прочитал и так же медленно вычеркнул большинство видов продовольствия, оставив в списке лишь сухари, концентраты, мясные консервы и табак. Он не сразу возвратил мне документ, а долго сидел над ним в раздумье. Его лицо мне казалось сильно постаревшим и бледным.
— Но мы не можем этим ограничиться, — возразил я, когда генерал вернул мне заявку. — Этим количеством продуктов людей не накормить...
— Знаю, — сердито ответил генерал. — Хорошо, что есть хоть концентраты. Без них нам бы каюк. Повезем концентраты. Вы же сами видели дорогу, а план-заявку составляете вон какую... Как же вы намеревались все доставить?
«Действительно, как? Это же не одна машина, не десятки, а сотни... Где их взять?» Об этом я почему-то раньше не подумал.
Вместе с Подгорным мы зашли к члену Военного совета генералу Д. С. Леонову.
— Ничего... Это не надолго, — сказал он многозначительно, ознакомившись с урезанной заявкой, и утвердил ее.
А я смотрел на этот документ и видел перед собой лица бойцов, с которыми беседовал на передовой, думал о том, как много еще предстоит им вынести, пережить, через какие большие испытания им нужно пройти...
Вместе с генералом Подгорным мы проконтролировали загрузку автомашин концентратами, проинструктировали шоферов, дали сопровождающим грузы офицерам строгий наказ беречь как зеницу ока каждый килограмм продовольствия. Когда машины были отправлены, Петр Федорович пригласил меня к себе.
— Чайку тощего попьем, побеседуем, — сказал он. — В постоянных хлопотах и разъездах мы ведь начинаем забывать, что иногда просто необходимо поговорить с кем-то по душам, пооткровенничать, что ли...
Генерал обитал в небольшом деревянном домишке, расположенном недалеко от штаба. Две комнатки, обставленные видавшей виды мебелью, кухня, порядком закопченная и, видимо, не нужная сейчас никому. Но в комнатах тепло и уютно.
Разговаривали долго и о многом. Петр Федорович показал мне фотографии жены, детей, расспрашивал о моей [91] семье, давно ли мне не приходилось встречаться с родными. Узнав, что я не виделся с женой и дочерьми с начала войны, он с упреком покачал головой:
— Надо найти способ на пару дней хотя бы выбраться к ним. Обязательно надо...
Заговорили о конце войны, который, конечно же, по нашему убеждению, был не за горами, о нашем будущем.
— Хорошая у нас работа, право, — прочувствованно сказал генерал. — Трудное дело, но по-человечески благородное. Я ему, Федор Семенович, многие годы отдал и, знаешь, не жалею, люблю его и после победы останусь ему верным, если, конечно, доживу до этой поры. Да и ты, чувствую, работаешь от души, а человек счастлив, если дело приносит ему радость. Наш труд и после войны будет не менее нужным. Очень хочу, чтобы любовь и к хлопотной работе офицера тыла осталась у тебя навсегда...
Позже я много раз вспоминал этот ночной разговор с Петром Федоровичем. Его слова оказались пророческими: любовь к своей профессии сохранилась у меня навсегда.
Мы еще не собирались расставаться, когда зазвонил телефон. Генерал поднял трубку.
— Да... у меня. Да, отправили два часа назад, — сказал он и посмотрел на меня. — Даю ему трубку.
Я сразу узнал голос генерала Бурназяна.
— Разыскиваю его, понимаешь ли, по всему фронту, а он чаи распивает, — загремел Аветик Игнатьевич. — Дело есть. Утром еду во фронтовой госпиталь. Ты давно хотел там побывать. Вот тебе и оказия...
Действительно, я как-то говорил начальнику медицинского управления, что хочу изучить организацию питания больных и раненых, познакомиться с работой продовольственной службы фронтового госпиталя. Каких-то серьезных жалоб на качество пищи, претензий к работникам службы питания к нам из госпиталей не поступало, но мне самому хотелось встретиться и побеседовать с людьми, работающими на этом очень трудном и ответственном участке. От них, работников продслужбы, ведь во многом зависел успех лечения бойцов, их настроение и способность снова стать в строй.
«Значит, Бурназян не забыл о нашем разговоре», — подумал я, хотя был совершенно уверен, что не только это заставило генерала разыскивать меня. Видимо, были для [92] этого основания более весомые. Как позже выяснилось, это было действительно так. Генерал Д. И, Андреев приказал Аветику Игнатьевичу срочно выехать в госпиталь, так как поток раненых, поступающих из частей, слишком далеко продвинувшихся вперед, значительно возрос, надо было принять срочные меры для их размещения, и начальник тыла фронта порекомендовал генералу Бурназяну захватить с собой и меня.
Мы выехали незадолго до рассвета. Дорога шла большей частью лесом, иногда вырывалась на невспаханные поля, уже озелененные ранней весенней травой. Пахло парящей землей, прошлогодним подопревшим сеном.
— Красота-то какая вокруг, — не удержался Бурназян. — И почему мы, понимаешь, ее не замечаем, привыкаем к ней, как к своему здоровью, которое тоже начинаем ценить только тогда, когда его теряем...
В госпиталь мы приехали, когда солнце уже поднялось над верхушками деревьев и лучи его весело играли на стеклах домов. Бурназяна ждали. Выйдя из машины, он сразу попал в окружение врачей и медсестер. Улучив момент, я сказал генералу, что отправляюсь по своим делам.
Разыскал начпрода — высокого, сутуловатого майора, и мы вместе побывали на складах, прошли по кухням, поговорили с поварами. Потом вместе зашли в палаты, чтобы побеседовать с пациентами, узнать их мнение о питании в госпитале.
В палате, куда мы зашли с майором и сопровождающей нас сестрой, было человек десять. У кого перевязана рука, у кого нога, у кого шея, но все выглядели вполне бодро. Молодые, отдохнувшие парни собрались у стола и о чем-то оживленно разговаривали, но, увидев нас, вдруг замолчали, с любопытством и удивлением рассматривая пришельцев.
— Этим здесь быть недолго осталось, — пояснила медсестра, молоденькая, со вздернутым носиком девушка. — Скорее бы их выписывали. Сладу с ними нет.
— Озоруют? — спросил я сестру, но она лишь махнула рукой и зарумянилась.
— Мы, Зиночка, рапорт на имя начальника госпиталя написали, — совершенно серьезно сказал плотный боец с большими, по-девичьи розовыми губами. — Вот прочтите. [93]
Он попытался подать сестре исписанный лист бумаги. Та не приняла его и укоризненно покачала головой:
— Опять что-то надумали. Хоть бы товарища полковника постеснялись...
— Прочтите, Зиночка. Не то я оглашу, — не сдавался красноармеец. — Разрешите, товарищ полковник? Собственно, я могу так, своими словами... Просим оставить нас в госпитале на сверхсрочную в силу того, что все находимся в совершенно расстроенных чувствах. Зиночка для нас — удар в сердце. Пока не узнаем, кого она осчастливит своей любовью, из госпиталя не выйдем. Так я говорю, ребята?
Раненые заулыбались, молча и виновато посматривая на меня: шутка-то была припасена для Зиночки, и сейчас этот номер был неуместен — все, кроме автора письма, это, как я понял, видели.
— Хватит! — резко оборвала Логинова сестра. — Товарищ полковник поговорить с вами хочет.
Бойцы выждали, пока я сел, разместились кто где мог за столом. Сначала беседа шла скованно: я спрашивал, а они односложно отвечали. Потом постепенно разговорились, стали рассказывать о себе, по крайней мере, о том, где и как получили ранение. На лечение и питание в госпитале никаких жалоб не было.
В нашем разговоре не принимал участия лишь один, как принято было тогда в госпиталях говорить, выздоравливающий. Он лежал на угловой койке, натянув одеяло до подбородка, и, как мне показалось, неотрывно смотрел на меня. Я тоже иногда бросал на него взгляд. Казалось, будто когда-то знал этого человека. Когда прощались и я, подойдя к стоявшей в углу койке, протянул руку раненому, тот слабо пожал ее и тихо спросил:
— Вы не узнали меня, товарищ полковник?
Не отпуская руку молодого человека, я стал пристально всматриваться в его лицо.
— Нет, — с сожалением признался я. — Уверен только, что мы встречались, но когда и где, никак не припомню...
— Да, много воды утекло с тех пор, — улыбнулся раненый. Улыбка у него простая, приятная, по-детски ласковая. — Вы у нас комиссаром были. Ранило вас тогда...
— Старший лейтенант Родионов! Костя! Командир второй роты. [94]
— Точно! Только теперь уже майор, комбат...
Я присел рядом на табуретку.
— Рассказывай, как там наши...
Родионов снова расцвел улыбкой. На этот раз — грустно, одними губами.
— Оставил полк вскоре после вас. Ранило... Знаю только, что мало кто остался в живых. Да и я-то чудом уцелел. Невезучий какой-то вообще: половину войны по госпиталям... Подремонтируют, подлатают, вернусь на передовую, а через месяц-другой опять в меня угодят фашисты. Хирург говорит, что на мне живого места нет, резать, мол, больше негде. Как, говорю, негде: на лице еще ни одного шрама нет. С обличьем, правда, мне везет. Ведь холостой я. — Он снова грустно улыбнулся. — Физиономия у меня должна быть в порядке. А в другом месте пусть режут сколько надо... Вот прошусь обратно в батальон, да не отпускают... А ведь я совсем здоров... ну... почти здоров... А вы, товарищ полковник, слыхал, по продовольственной части пошли? Переживали мы тогда за вас. Хорошо, что все обошлось!..
Вспомнили мы общих знакомых, кой-какие эпизоды из жизни полка.
— Послушай, Родионов, переходи к нам в упродснаб. Дело найдется. Помяла тебя война крепко, теперь и во втором эшелоне можно потрудиться, — предложил я.
— Спасибо, — не задумываясь, ответил майор. — Знаю, что и у вас дело важное, нужное. Но я все-таки еще там, на передовой, пригожусь. В долгу я перед фрицами: за свои и чужие царапины отплатить им надо...
По дороге из госпиталя я долго думал о К. А. Родионове. Встреча с ним, как говорится, разбередила старые раны, вернула меня к началу войны, в свой полк, к своим товарищам. Многие из них уже сложили головы на полях сражений, и я почему-то чувствовал себя виноватым перед ними. Вот и он, Костя Родионов, израненный, многократно склеенный и сшитый, снова рвется в бой. Скромный, застенчивый внешне, а сколько в нем внутренней силы, веры в нашу победу, сколько готовности драться с врагом до последней капли крови!
...Машина выскочила из леса на широкое поле и мягко покатилась по укатанной грунтовой дороге. Кругом на многие километры расстилался ковер весенней зелени. Росистая трава поблескивала на солнце. [95]
— Исстрадалась земля, — повернулся ко мне А. И. Бурназян. — Какое богатство пропадает. Сколько бед принесла война.
— Все засеем, все восстановим, — откликнулся я, думая о Родионове. — Люди-то у нас какие!
— Это верно! Но сил и времени понадобится очень немало...
Дальше ехали молча. Каждый думал о своем.
Вернувшись в управление, я сразу же прошел в свою рабочую комнату: нужно было срочно познакомиться с некоторыми документами, изучить сводки о поступившем и находящемся в пути продовольствии. Сведения обнадеживали. Фронт уже имел довольно большие запасы круп, муки, концентратов, мясных продуктов, да и несколько эшелонов должны были вот-вот прибыть. Необходимо только организовать своевременную выгрузку вагонов, разместить продовольствие на складах.
Ко мне зашел секретарь партийной организации управления полковник Горский.
— Хорошо, что вернулись. Я волновался: ждать или проводить партийное собрание без вас... Не хотелось бы, конечно. Вопросов-то много очень важных, и главное — прием в партию заслуженных людей... [96]