Будни, полные неожиданностей
Трудно сказать, что больше я испытывал — радости или огорчения, — когда получил сообщение, что меня срочно вызывают в управление. Дела с заготовкой картофеля и овощей наладились, их отгрузка и вывоз проходили по четкому графику, и уже никто не сомневался, что задача будет выполнена успешно. И вот, когда все пошло на лад, надо уезжать. Вызов срочный — значит, что-то важное. Возможно, пошлют ближе к фронту, может быть, и на передовую. Там ведь для снабженцев, я это знал, забот немало. Такая перспектива меня радовала.
Секретарь райкома партии Игнатов, сообщивший мне о вызове, с пониманием к нему отнесся.
— Стало быть, надо, Федор Семенович, — сказал он. — Нашлись для тебя другие дела. Мы вместе неплохо поработали. Хотелось бы еще встретиться...
Мы тепло, по-товарищески простились. Наши общие заботы, поездки по колхозам быстро сблизили меня с этим славным человеком, и мне уже казалось, что я знаю Игнатова многие годы.
...Одиноко, сиротливо выглядели деревни и села, которые мы проезжали. На улицах почти безлюдно: изредка увидишь прохожих — стариков, женщин, детей. Одеты все плохо, лица хмурые, суровые. Война настойчиво ломилась в дверь каждого дома, не обошла стороной ни одну семью. Февраль 1943 года был крутым, морозным.
Полковник Л. И. Журин встретил меня очень приветливо, долго расспрашивал обо всем и, когда выслушал мой обстоятельный доклад, сообщил:
— Ничего не поделаешь, но мы должны расстаться. Вам приказано убыть в распоряжение командования Калининского [48] фронта. Хотите, выскажу свои предположения? — спросил полковник и, когда я согласно кивнул, продолжил: — Видимо, вам предложат должность заместителя начальника управления продовольственного снабжения фронта по политической части. На Калининском, кажется, намечаются важные события. Как знать, может, они повлияют и на вашу дальнейшую судьбу...
Только потом я понял, о каких событиях говорил Журин, что он имел в виду.
...Начальник упродснаба Калининского фронта генерал А. Г. Лелюк, в подчинение которого я прибыл, произвел на меня странное впечатление. У него, возбужденного, взвинченного, с осунувшимся лицом и покрасневшими совершенно, очевидно от недосыпания, глазами, не нашлось даже минуты, чтобы поговорить со мной. Как только я доложил о прибытии, он велел мне сесть с ним в машину, и мы понеслись неведомо куда. Дорогой Александр Георгиевич все время молчал, с тревогой поглядывая по сторонам, и только однажды, когда особенно резко подбросило газик на одной из многочисленных колдобин, бросил сердито:
— Ну и дороги!
Наконец мы выехали на улицу небольшого села. Шофер лихо подрулил к единственному среди одноэтажных деревянных домишек каменному двухэтажному, но изрядно облупившемуся строению и резко затормозил у калитки. Лелюк выскочил из машины и чуть ли не бегом бросился в дом. Я поспешил за ним. Часовой, проверив документы, молодцевато отдал нам честь.
Время, проведенное с генералом в доме, показалось мне бесконечно долгим. А. Г. Лелюк, заняв чей-то кабинет, вызывал к себе одного офицера за другим. Разговор шел со всеми, разумеется, о снабжении дивизии, расположенной в этом районе, продуктами питания. Судя по докладам работников продслужбы, положение здесь сложилось тяжелое. Сложные условия доставки, вызванные постоянным перемещением соединения, недостаток транспорта, а зачастую и неуклюжая работа снабженцев — все это пагубно сказывалось на обеспечении личного состава продовольствием. Запасы его катастрофически таяли, продуктов оставалось всего на семь суток. А ведь надо быть готовым к любым неожиданностям.
Вечером мы уезжали в штаб фронта. Совсем рядом [49] грохотали орудия, небо расцвечивалось кровавым заревом. Генерал А. Г. Лелюк стал почему-то более разговорчивым, хотя, по моему мнению, сегодняшняя поездка вряд ли могла способствовать заметному улучшению его настроения.
— Когда мы наконец научимся работать четко, с высокой ответственностью? — рассуждал он по пути. — Никакой инициативы, никакой разворотливости. Ну, скажем, есть коэффициенты замены одного вида продовольствия другим, составлены таблицы, но не глупость ли это — заменять сто граммов мяса семнадцатью граммами яичного порошка? Кому это взбрело в голову? И ведь лихо объясняют, горячо доказывают, что замена равноценна в пересчете на калории. Оно, может быть, по калориям и так. Но попробуйте угоститься омлетом из семнадцати граммов порошка... Калории употребили, а в желудке-то пусто? Жрать по-прежнему хочется... А ведь продовольствие есть. Но оно неравномерно распределено между дивизиями, полками. В одном месте густо, в другом, как говорится, пусто... — Генерал повернулся ко мне: — Вы, Саушин, завтра же отправляйтесь в передовые части, изучите на местах, как организована доставка, хранение продовольствия, приготовление пищи, познакомьтесь с кадрами, занятыми этим делом. Кое-где это дело пущено на самотек, командиры и политработники мало беспокоятся о питании бойцов. С нас же за это спросят, и быть большой беде, хотя дело, конечно, не в этом... Получим с вами еще одно взыскание, а фронтовик от этого сытым не станет...
До самого возвращения домой я думал, с чего начать мою предстоящую поездку, какие вопросы выяснить на местах, составлял подробный план работы. Но ему, этому плану, не суждено было сбыться. Все произошло совсем не так. Дело в том, что буквально на следующий день генерал Лелюк был срочно вызван в Москву и обязанности начальника управления продовольственного снабжения фронта временно были возложены на меня. Это, конечно, не помешало бы мне выехать в войска. Но случилось другое: на фронт, как выяснилось, со дня на день должна была прибыть для проверки продовольственного снабжения комиссия Государственного Комитета Обороны.
А я еще не успел даже в общем, не говоря о деталях, ознакомиться с обстановкой, не в состоянии был ответить [50] на самые простые вопросы, касающиеся работы управления, снабженцев армий, корпусов, дивизий, полков. Не поддавалось разумению, почему накануне приезда такой авторитетной комиссии отозван начальник упродснаба. Кто же, как не он, мог бы доложить обо всем со знанием дела...
Выход один: несколько суток, оставшихся до приезда комиссии, не давать себе никакой передышки ни днем, ни ночью, выкраивать для сна лишь пару часов. Знакомиться с работниками отделов, изучать документацию, выяснять, какое продовольствие и откуда должно поступать, как оно распределяется, где хранится, почему и на каком этапе происходит задержка эшелонов с продуктами, кто в этом повинен... Конечно, проверить условия продовольственного обеспечения на местах, работу хозяйственников дивизионного и полкового звена уже не было ни сил, ни времени...
Словом, встреча с начальством, как бы то ни было, оставалась для меня неожиданной. К члену Военного совета фронта генерал-лейтенанту Д. С. Леонову по его вызову я шел с щемящей тревогой на сердце. В его кабинете были начальник Главного политического управления Красной Армии генерал А. С. Щербаков, начальник тыла РККА А. В. Хрулев и много других генералов и офицеров.
— Вот это и есть врио упродснаба, — сказал Дмитрий Сергеевич Леонов, обращаясь к Щербакову, когда я доложил о своем прибытии. — Работник он у нас новый, но, надеюсь, познакомиться с обстановкой успел.
Александр Сергеевич Щербаков подошел ко мне, потом, здороваясь за руку, спросил:
— Сможете доложить?
— Попробую...
— Ну-ну! — Генерал подбадривающе кивнул, и это «ну-ну», сказанное так просто, с улыбкой, как-то сразу успокоило меня. Я стал не торопясь и, как мне казалось, вполне уверенно говорить о том, что увидел, узнал за эти дни, попытался дать объективную оценку обеспечения продовольствием, высказать свои соображения, хотя понимал, что в моем положении это довольно рискованная затея.
— Да... Не густо, — с укоризной сказал А. В. Хрулев, когда я закончил доклад. [51]
— Ничего. В остальном мы сами разберемся, — снова поддержал меня Щербаков и, обращаясь к присутствующим, добавил: — Проверку начнем с армии товарища Берзарина.
Не думаю, что есть необходимость в деталях раскрывать ход проверки. Скажу только, что велась она круглосуточно, по всем направлениям. Сотрудники упродснаба фронта в этот период не покидали рабочих мест ни днем, ни ночью. Для меня же проверка стала важной и очень нужной школой. Уже в первые дни работы, находясь вместе с А. С. Щербаковым в частях, я не мог не оценить того, как он относится к офицерам, сержантам, солдатам. Александр Сергеевич, будучи видным политическим и государственным деятелем, находил и время и возможность, чтобы побывать в блиндажах и окопах, побеседовать с людьми, не только поинтересоваться тем, как их кормят, но и узнать, есть ли в еде перец, лавровый лист, подается ли к обедам и ужинам горчица. Он не раз бывал в окопах тогда, когда бойцы обедали, наблюдал, как доставляются на передовую термосы с пищей, как она раздается...
Как-то, проходя по траншеям, мы остановились возле небольшой группы красноармейцев. Они сидели кружком, каждый в руках держал котелок, а посредине на холщовом лоскутке лежали тонюсенькие ломтики черного хлеба. Генерал Щербаков, поздоровавшись с бойцами, спросил:
— А почему вы так мелко нарезаете хлеб?
Красноармейцы переглянулись, будто молча советуясь, а потом один из них, совершенно, очевидно, старший по возрасту, уверенно, ничуть не стушевавшись, ответил:
— Так это ж, товарищ генерал, хлеб! Помельче его порежешь, побольше станет. Он ведь теперь на вес золота.
— Это верно, друзья, — согласился Щербаков. — Конечно, на вес золота...
Наш народ всегда, испокон веков, очень бережно, до святости уважительно относился к хлебу. Хлеб — это достаток в доме, это благополучная жизнь. Вспоминая о своем детстве, я всегда вижу натруженные руки отца и матери, которые большую часть жизни провели в поле, выращивая хлеб, и, если земля щедро одаривала их, были [52] по-настоящему счастливы, тогда в семье царили мир и согласие.
Настоящую цену хлебу человек узнает, когда лицом к лицу сталкивается с его недостатком. Мне навсегда врезался в память такой эпизод.
Наш 79-й мотострелковый полк, где я был комиссаром, в августе 1941 года несколько дней вел бои за деревню Сухая Ветошь. Не раз она переходила из рук в руки: только выбьем оттуда фашистов, а прошло несколько часов, и снова мы вынуждены оставить населенный пункт. Обстановка сложилась так, что более двух суток нам не могли доставить еду. Сухари и концентраты кончились. И только на третьи сутки пробилась к нам полевая кухня. Ночью накормили бойцов. А утром — снова атака... С криком «ура!» рванулись мы вперед. И вот тогда увидел я рядом с собой красноармейца, лицо которого не могу забыть до сих пор: крупное, скуластое, с небольшими серыми глазами, лицо простого деревенского труженика. Боец держал в одной руке винтовку, а другой прижимал к телу буханку хлеба. Ему, конечно, неудобно было пригибаться к земле и тем более, когда требовалось, ложиться и снова подниматься.
— Брось буханку. Убьют ведь! — крикнул я.
Красноармеец остановился на мгновенье, с удивлением, страхом и какой-то растерянностью посмотрел на меня:
— Так это же хлеб! Понимаете, товарищ комиссар? Хлеб...
Для него, кажется, было легче принять смерть, чем выбросить оставшуюся буханку.
Потом сослуживцы пробовали подшучивать над своим товарищем, но я не только пресекал эти попытки, но и постарался раскрыть перед бойцами суть его поступка, убеждал людей, что к нему, какой бы он ни был странный на первый взгляд, нужно относиться с пониманием и уважением. Ведь какой великий труд требуется для того, чтобы вырастить и собрать драгоценное зерно. А сколько усилий нужно, чтобы смолоть муку, подвезти ее, сохранить, выпечь из нее хлеб, особенно в условиях фронта. Выпекали хлеб, бывало, в напольных печах. Примитивные дёжи, служившие для замеса теста, устанавливались в безопасном месте, прямо на воздухе, а в непогоду — в палатках. На откосе или краю оврага отрывали [53] «гнездо», застилали его булыжниками или кирпичом, обмазывали глиной — получался под. Сверху ставили железный короб с гофрированной поверхностью — напольную печь «пейеру». Вот и вся премудрость! Хоть под бомбежкой, хоть под снарядами и пулями, а хлеб пекли.
А. С. Щербаков и А. В. Хрулев, наблюдая за работой таких пекарен, что-то оживленно обсуждали между собой. Возможно, речь шла о тех самых механизированных хлебозаводах, которые вскоре стали поступать к нам...
В период проверки было проведено три совещания, на которых присутствовали члены Военного совета, командующие родами войск, начальники отделов полевого управления фронта. На этих совещаниях передо мной открывалась вся картина продовольственного снабжения фронта, причины недостатков в этом деле, задачи, которые предстоит решить.
Какая же обстановка была в тот период? Чем обусловливались трудности материально-технического и продовольственного снабжения? Причин можно назвать несколько. Это и весенняя распутица, бездорожье, и растянутость фронта, и быстрое его продвижение вперед, требующее оперативности тыла, способности быстро передислоцировать многочисленные склады, пункты распределения и т. д.
Нельзя не сказать и о том, что фронт находился в местности со слабо развитой сетью железных дорог. Почти отсутствовали асфальтированные, насыпные, да и грунтовые дороги. В ходе подготовки к боевым операциям; в условиях напряженной боевой обстановки, при бомбежках и артиллерийских обстрелах приходилось заново строить пути для подвоза оружия, снарядов, техники, продовольствия. В этот же период был организован и капитальный ремонт довольно запущенных дорог в районе Старая Торопа, Кукуев, Ломоносов, Старые Кресты.
Медленное продвижение транспорта с продовольствием к распорядительным станциям стало основой всех недостатков в обеспечении войск продуктами питания. Некоторые руководители-снабженцы, чтобы хоть в сводках как-то «облагополучить» создавшееся положение, стали засчитывать как уже положенное и то продовольствие, которое еще находилось в пути, рассчитывая, что оно прибудет через день-другой. Но транспорты не [54] прибывали порой и через неделю. Получалось, что по документам фронт имел продовольствие на две-три недели, а на самом деле его было всего на 7–10 дней.
Комиссия со всей строгостью подошла к оценке подобных фактов. Некоторые ответственные товарищи были сурово наказаны.
Работа комиссии Государственного Комитета Обороны оказала огромное влияние на улучшение продовольственного снабжения фронта. И не только нашего фронта — я бы сказал: всей действующей армии. Что касается нас, то уже в период проверки мы получили и разместили на распорядительных станциях различного продовольствия, необходимого фронту, на 15–20 суток. Склады полков, дивизий, армий пополнились запасами, достаточными на 10–12 суток.
Естественно, что и командование, и Военный совет, и все работники управления продовольственного снабжения фронта с явной тревогой ждали совещания, на котором, как обычно бывает, подводятся итоги проверки, высказываются советы и рекомендации, делаются определенные выводы, в том числе и организационные. Мне, собственно, опасаться было нечего: я недавно приступил к исполнению обязанностей заместителя начальника упродснаба и ответственность за все недостатки, вскрытые комиссией, конечно же, не нес. И все-таки, безусловно, оставаться равнодушным к тому, что будет высказано в адрес руководства фронта, Военного совета, службы снабжения, не мог. Ведь отмеченные недостатки нам придется устранять вместе.
Совещание шло довольно долго. Генерал А. С. Щербаков с глубоким знанием дела и обстановки обстоятельно проанализировал состояние продовольственного обеспечения фронта. И по тому, как Александр Сергеевич говорил, по его тону, по тем фактам, которые приводил, аргументируя ту или иную мысль, нетрудно было понять, что он очень недоволен результатами проверки, действиями некоторых должностных лиц. Признаться, о многих из тех недостатков, которые отмечал Щербаков, было известно присутствующим. Дело в том, что с ними просто смирились те, кто по долгу службы обязан был не допускать их, решительно бороться с ними. Известно же было, скажем, что некоторые командующие армиями, командиры дивизий, полков, политработники не уделяли должного [55] внимания организации питания бойцов, слабо интересовались работой продовольственной службы, наличием и качеством продуктов, условиями приготовления пищи.
А. С. Щербаков высказался по этому поводу довольно определенно и резко. Военному совету было предложено более конкретно и повседневно заниматься вопросами питания красноармейцев, а командирам частей — со всей ответственностью выполнять уставные требования: лично рассматривать и утверждать меню-раскладку на каждый день.
Речь шла и о повышении квалификации работников продовольственной службы. В связи с этим приводился такой факт. Члены комиссии, проверявшие организацию питания в стрелковом полку, взяв пробу пищи и убедившись, что обед был плохим, поинтересовались, из каких продуктов он приготовлен. Оказалось, что они были и разнообразными, и доброкачественными. Тогда спросили повара:
— Почему же пища невкусная?
— Как невкусная? — удивился вопросу боец. — И первое, и второе блюдо на уровне... Лучше и не приготовить...
Выяснилось, что повар не имел никакой специальной подготовки, ему приказали кашеварить, вот и получалось, что хоть и занимался этим делом он старательно, но ничего путного из этого не выходило.
К сожалению, это был не единственный случай. Поваров-самоучек можно было встретить повсюду. Большинство из них готовили еду однообразно, невкусно, не использовали имеющихся возможностей для расширения меню. Поэтому вопрос подготовки поваров стоял особенно остро. Было принято решение создать специальную школу.
Все, о чем шла речь на совещании, впоследствии было закреплено соответствующим постановлением Государственного Комитета Обороны, которое вышло вскоре после окончания работы комиссии. Оно было объявлено приказом Народного комиссара обороны 31 мая 1943 года и сыграло огромную роль в улучшении продовольственного обеспечения всех фронтов, в подготовке высококвалифицированных работников службы питания. Важным было и то, что началась подготовка поваров-женщин.
С последнего совещания я уходил уже начальником [56] управления продовольственного снабжения фронта. Сообщив об этом назначении, генерал А. С. Щербаков обратился к присутствовавшим членам Военного совета фронта.
— Даем вам молодого, энергичного офицера, — сказал он. — Но дело для него новое. Нужно помочь товарищу, поддержать его на первых порах. А вы, товарищ Саушин, при необходимости звоните прямо мне...
Позже я не раз отмечал, что командование и Военный совет фронта упродснабу и мне лично уделяли много внимания. Буквально через неделю после отъезда комиссии к нам в управление прибыл член Военного совета фронта генерал-лейтенант Д. С. Леонов. Факт для нас, снабженцев, прямо скажем, не такой уж повседневный. Дмитрий Сергеевич, если ему требовалось решить какой-то вопрос, вызывал сотрудников управления к себе. Генерал долго беседовал со мной, расспрашивал о делах, о семье, о том, почему я перешел с политической работы на интендантскую, не жалею ли об этом. Как-то само собой беседа приобрела доверительный характер, текла неторопливо, непринужденно. Когда же разговор коснулся насущных дел и я стал высказывать, что необходимо предпринять, чтобы как можно быстрее выполнить рекомендации комиссии, какие трудности встречаются в бесперебойном снабжении войск, генерал несколько раз по ходу разговора брался за телефонную трубку. И требовались считанные секунды, чтобы решить тот или иной вопрос, на который мне бы пришлось затратить не один день, да еще с жуткой нервотрепкой. Тогда подумалось: «Побольше бы таких встреч. Сколько нужных и срочных дел можно было бы выполнить без лишней волокиты».
— Ну, а как сами-то живете? Устроены как? — спросил вдруг Дмитрий Сергеевич. — Позаботились о необходимых условиях для работы или тоже на войну ссылаетесь?
— Нормальные условия. Землянки, конечно, не хоромы, но и в них трудиться можно. Для жилья есть вполне сносные домики в лесу. К тому же мы не собираемся долго задерживаться здесь: продвинется вперед фронт — уйдем с ним и мы.
Генерал едва заметно улыбнулся.
— Это тоже верно. А теперь пойдемте посмотрим, чем вы богаты. [57]
Офицеры отделов встречали члена Военного совета настороженно: не может быть, мол, что прибыл он просто так, не случайно, конечно, заинтересовался обустройством, жизнью, делами продовольственной службы. А генерал, словно не замечая этого, обращался то к одному, то к другому офицеру, задавал вопросы, интересовался, как ведется учет необходимых продуктов в полку, дивизии, армии, откуда поступают и как обрабатываются сведения о продовольствии, находящемся в пути к потребителю. Объяснения он слушал внимательно, молча кивал.
Когда возвращались в мой кабинет, член Военного совета не проронил ни слова. Я обеспокоился: может, ему что-то не понравилось? И только когда сели за стол, он сказал:
— Нагрузка у вас, конечно, немалая. И занятие хлопотное. Но войдя в курс дела, не подумаешь, что это так. Одним вам, конечно, всех вопросов, поднятых на совещании, не решить. Это точно. Поднажмем на командиров, политработников. Пусть больше внимания уделяют организации питания личного состава, почаще заходят на кухни, знают, какой сухой паек лежит у солдата в вещевом мешке. В этом деле мы порядок наведем. А вы постарайтесь, чтобы перебоя в продовольствии не было. Договорились!
Я не раз встречался с членом Военного совета, знал его манеру разговаривать с людьми, был наслышан о его строгости, пунктуальности. И тон, каким он говорил на этот раз, несколько удивил меня. Д. С. Леонов вел себя со всеми как с равными, спокойно, больше размышлял, чем давал указания. Когда мы прощались, он лукаво спросил:
— Зачем Щербакова с Хрулевым поссорили?
Трудно было понять: то ли генерал шутит, то ли говорит серьезно. Как это я мог поссорить этих людей?
— Нужно вам было вылезти с этой крупой. Придет она — куда денется, — уже серьезно упрекнул Д. С. Леонов.
Так вот это о чем! Сразу вспомнилось последнее совещание, проведенное комиссией Государственного Комитета Обороны. Тогда я сказал в своей короткой информации, что фронт располагает недостаточными запасами крупы. А. С. Щербаков вопросительно посмотрел на генерала [58] А. В. Хрулева. Тот понял, что от него требуют ответа, и сказал:
— Эшелон с крупой находится в пути, у станции Бологое. Со дня на день он прибудет на распорядительную станцию.
Щербаков помрачнел, потом сухо заметил:
— Опять то же: продовольствие еще в пути, а во всех документах оно уже числится стоящим на столе солдата. Безобразие. Снова напоминаю: засчитывать только те транспорты с продовольствием, которые прибыли на распорядительные станции фронта...
Это было тогда. А теперь мне ничего не оставалось делать, как сказать:
— Я лишь доложил обстановку, товарищ генерал, и ссорить никого и ни с кем не собирался. Это мне ни к чему, да и не в моих силах.
— Ладно, — улыбнулся Леонов. — Я пошутил. Но можно все-таки было решить вопрос иначе.
— Иначе он решался бы долго. Кстати, на днях снова буду вынужден обратиться к Щербакову.
Генерал остановился:
— Это еще зачем?
— Создаются трудности с доставкой мяса. Приходится кормить людей консервами. Да и они на исходе.
— Обращались к Павлову?
— Обращался. Сказал, что транспорты с мясом идут...
— Чего же тебе еще надо? — мягко спросил Леонов и укоризненно покачал головой, добавил: — Рискуешь ты, Саушин. Начальство ведь не любит, когда на него жалуются... Впрочем, поступай, как знаешь. Только чтобы все было с пользой для дела...
К Щербакову обращаться за помощью не пришлось: транспорт с мясом прибыл через несколько дней, вовремя.
Посещение членом Военного совета продовольственного управления очень хорошо отразилось на настроении наших офицеров, на их работе. Внимание начальника всегда приятно, в особенности если оно позволило успешно и оперативно решить многие вопросы, развить у людей инициативу, стремление к поиску, повысить ответственность некоторых офицеров за выполнение своих обязанностей.
Примерно через неделю после того, как к нам приезжал генерал Леонов, мне довелось побывать в одной из [59] частей. Командир полка обстоятельно рассказывал, как организовано продовольственное снабжение, питание солдат и офицеров в полку, какие встречаются в этом деле трудности. Говорил подполковник с таким знанием обстановки, что я тут же спросил:
— Откуда у вас все эти данные? Обычно командиры полков мало вникают в вопросы продовольственного снабжения, целиком и полностью полагаясь на продслужбу, в лучшем случае передоверив их своему заместителю по политической части...
Офицер изучающе посмотрел на меня, потом грустно улыбнулся.
— Да вот, знаете ли, случай недавно один вышел. Нагрянуло ко мне начальство. Полк у меня боевой — так что бояться командиру нечего: пусть проверяют — пока, кроме похвалы, ничего не было. А на этот раз беда пришла оттуда, откуда ее никто не ждал. Проверяющие побывали на кухне, поинтересовались, как готовится пища, проверили сухие пайки в вещевых мешках солдат, и я получил солиднейший нагоняй. Вот так...
— Значит, пошло на пользу, — заметил я, сразу же вспомнив последний разговор с членом Военного совета.
Если говорить о повышении ответственности всех должностных лиц за обеспечение личного состава добротной пищей, то нельзя не отметить, что и повара стали более старательно выполнять свои обязанности, проявлять больше инициативы. Находчивость некоторых из них нередко помогала успешно решать большие проблемы не только на фронте, но и далеко за его пределами. Расскажу о случае, который был на Волховском фронте.
Требовалось срочно обеспечить питанием войска, попавшие в окружение в районе реки Волхов. Собственно, доставить продукты не проблема. А вот приготовить из них горячую пищу в условиях, в которых находились люди, было очень сложно. Начальник тыла фронта генерал Л. П. Грачев собрал лучших поваров и обратился к ним с просьбой высказать свои соображения о том, что можно сделать, чтобы решить проблему. Батальонный повар ефрейтор Пименов предложил готовить для личного состава, находящегося в окружении, пельмени. Дескать, в них есть и мясо, и соль, и хлеб, и различные специи. А котелок, снег и топливо у солдата всегда под рукой. [60]
К предложению отнеслись с недоверием: где же взять столько пельменей?
— Я уже изготовил несколько мешков отличных пельменей. Их отправили на самолете за линию фронта. Пусть и другие повара включатся в это дело, — убеждал Пименов.
В тот же день о предложении ефрейтора Пименова А. В. Хрулев (это было в ходе работы комиссии ГКО) доложил А. И. Микояну.
Анастас Иванович одобрил эту идею и сразу же распорядился, чтобы Московский мясокомбинат изготовил 5 миллионов штук пельменей. Их срочно доставили фронту. Так был решен сложный и очень важный вопрос с организацией питания попавших в окружение частей.
Счастливо сложилась моя судьба — это могу сказать с полной уверенностью, потому что, куда бы ни забрасывала меня военная служба, на каком бы посту мне ни приходилось работать, всегда рядом были люди, которые щедро делились со мной знаниями и опытом, поддерживали меня, помогали мне во всем. Мне просто везло на таких людей. Может, слово «везло» не совсем правильное: люди, готовые помочь, научить, поделиться всем, что имеют, есть всюду. Важно самому быть ближе к ним, расположить их к себе, уметь сполна воспользоваться их добротой и щедростью для скорейшего освоения дела, которое тебе поручено.
Сколько раз с благодарностью я вспоминал полковника Л. И. Журина, с которым работал на Северо-Западном фронте. Будучи военным комиссаром упродснаба, я учился у него целеустремленности в работе, выдержке, деловитости, умению из множества задач выделять главные и концентрировать на их решении все свое внимание.
— Не распыляйтесь, доводите любое дело до конца, — не раз наставлял он меня. — И главное — глубоко вникайте в работу каждого специалиста, старайтесь быть в курсе всех событий. Тогда легче будет влиять на людей, предметнее работать с ними...
Постоянно я помнил этот совет. Организуя партийно-политическую работу, старался детально изучить и профессиональные обязанности каждого специалиста, вникал [61] буквально во все детали продовольственного снабжения войск. Знания, которые я приобрел в тот период, пригодились мне теперь на новой должности. При решении той или иной сложной задачи я каждый раз прикидывал, как бы поступил в такой же обстановке полковник Журин, вспоминал этого энергичного, добросовестного человека, обладающего высокой ответственностью за порученное дело. И старался все делать так, чтобы быть похожим на него.
Понятно, что, став начальником управления продовольственного снабжения фронта, я в первые же дни столкнулся с массой проблем, которые мне были мало знакомы, но которые обязан был решать. Можно ли было избежать ошибок? Наверное, можно. Я стремился к этому. И все-таки ошибки случались. Уж очень сложным и обширным было хозяйство, слишком разносторонни задачи, которые приходилось выполнять. Но опять же недочетов могло быть и больше, если бы рядом со мной не находился человек, который постоянно учил меня мудрости жизни, умению разбираться в обстановке, видеть перспективу, опираться на людей. Таким человеком был начальник тыла фронта генерал Дмитрий Иванович Андреев. Он нередко приглашал меня к себе, подолгу беседовал со мной, расспрашивал, как я думаю решить ту или иную задачу, высказывал свои соображения. Общение с этим человеком было для меня не только приятным, но и очень полезным.
Выдержке генерала Андреева, его умению принять трезвое решение в самой сложной обстановке, не рубить, как говорится, сплеча, а поступать продуманно, все тщательно взвесив, могли позавидовать многие.
Дел у нас было через край. Люди, мало знакомые с работой продовольственной службы, а то и совсем не знающие ее, как известно, склонны считать, что мы, мол, как говорится, хлеб едва ли не даром едим. Только, дескать, и забот, что привезти, разгрузить, распределить продукты... Они не задумываются о том, откуда и как привезти, как разгрузить и сохранить продовольствие, исчисляющееся в тысячах тонн, в сложнейших прифронтовых условиях, как, наконец, распределить его с предельно точным учетом и обстановки, и наличия личного состава, и задач, [62] которые он решает, создать определенные запасы продуктов. А ведь все это было сложнейшим процессом, в котором участвовали множество людей, специалистов разных профилей.
Одной из важных задач управления продовольственного снабжения фронта было составление ежесуточной сводки обеспеченности войск продовольствием. Этот документ давал полную и ясную картину положения, которое складывалось на каждый день в полках, соединениях, армиях и в целом на всем фронте. Анализ этого документа позволял своевременно принимать энергичные меры для ускорения продвижения транспортов с продовольствием, оперативной организации их разгрузки, воздействовать на продовольственную службу на местах, добиваться экономии, рационального расходования всех материальных ценностей. Из сводок можно было узнать, на сколько суток имеется в той или иной части запас продуктов питания, в каком складе и какое продовольствие, какое количество его следует к распорядительным станциям и когда оно прибудет. Такие сводки ежедневно направлялись Главному продовольственному управлению Красной Армии. Нередко их требовали и в Государственный Комитет Обороны. По сводкам принимались решения, имеющие общегосударственное значение. Естественно, что к составлению этих документов мы относились с чрезвычайной ответственностью.
Необходимо было детально проанализировать сообщения продовольственных отделов армий, корпусов, дивизий, полков, начальников продскладов фронта, получить информацию о погрузке железнодорожных вагонов и автотранспорта, происходящей в самых различных районах страны, глубоко изучить, если можно так сказать, прохождение продовольствия от заготовительных пунктов до распределительных станций и дальше — до полевой кухни, а если точнее, до солдатского котелка, знать, в какой день и какой пищей накормлен боец.
Прямую ответственность за получение всей этой информации нес первый, организационно-мобилизационный отдел. К 18 часам ежедневно он обязан был представить сводки мне на подпись. Но фактически над их составлением работали и отделы снабжения, складов и перевозок, офицеры, занятые оперативной снабженческой деятельностью. Руководил же всей работой полковник интендантской [63] службы Борис Алексеевич Коркунов. Именно ему мы во многом обязаны были тем, что наши сводки отличались аналитичностью, точностью сведений, оперативностью. Коркунову было уже пятьдесят, но его бодрости, оптимизму, неутомимости в работе мог бы позавидовать каждый. Несомненным достоинством Бориса Алексеевича было глубокое знание продовольственной службы, дотошность в изучении любого вопроса, в анализе донесений с мест. Он требовал неукоснительного соблюдения при подготовке документов всех правил, строгой обоснованности в принятии того или иного решения. Это, однако, некоторым работникам не нравилось. Я чувствовал, что Коркунова недолюбливают. Но сам относился к нему с глубоким уважением. Период моего становления как начальника упродснаба фронта продолжался, многие вопросы, с которыми приходилось сталкиваться, мне еще не были знакомы, времени на все, как это бывает на первых порах, не хватало, и такой опытный специалист, как Коркунов, в аппарате управления был просто незаменим. При нем я чувствовал себя увереннее, во всем ему доверял, твердо зная, что Борис Алексеевич нигде и ни в чем не ошибется, а если надо, то поправит и меня.
Авторитет Б. А. Коркунова очень укрепился после того, когда к нам для знакомства с работой управления, состоянием снабжения войск прибыл заместитель начальника Главного продовольственного управления Красной Армии генерал-лейтенант интендантской службы Василий Федотович Белоусов. В первый же день он попросил сводку обеспеченности фронта продовольствием. Коркунов представил ее. Пока генерал изучал документ, я внимательно наблюдал за ним. Лицо Василия Федотовича оставалось непроницаемым: трудно было понять, доволен ли он... Наконец Белоусов положил мелко разграфленный большой лист бумаги на стол, прихлопнул его ладонью:
— Вся ваша работа видна. Весьма компетентный человек составлял этот документ. Весьма! Кто он?
— Полковник Коркунов, — сказал я. — Знающий и влюбленный в свое дело человек.
— Это чувствуется.
Когда я рассказал Борису Алексеевичу о разговоре с генералом Белоусовым, тот смутился. [64]
— Не я же один составляю сводку — почти весь аппарат участвует в этом. Так что...
— Но вы отвечаете за нее. Так что все правильно...
А через несколько дней меня пригласил к себе начальник тыла фронта генерал Дмитрий Иванович Андреев.
— Что у вас там происходит, товарищ Саушин? — строго спросил он, когда я зашел в кабинет. — Жалуются люди на полковника Коркунова. Он что, действительно такой неуживчивый с сотрудниками?
— Действительно, — ответил я. — С теми, кто хочет облегчить свою работу в ущерб ее качеству. Коркунов требовательный офицер, отлично знающий порученное ему дело.
— Вы довольны им?
— Так точно. Я высоко ценю его как работника и как душевного, внимательного человека.
— Хорошо. Учтем это.
Начальник тыла в разрешении этого конфликта поддержал Коркунова и меня, и обстановка в управлении нормализовалась. Мы с Борисом Алексеевичем долгое время работали рука об руку, крепко сдружились и вместе прошли всю войну.
Вернувшись к себе и проходя по коридору, я был настолько погружен в раздумья, что не услышал, как меня окликнули. Только почувствовал, что кто-то взял меня под руку.
— Что же ты не отзываешься, Федор Семенович? Разыскиваю тебя всюду... — Рядом шагал полковник В. Медведев. Мы близко знали друг друга, часто встречались по делам службы. Дело в том, что он выполнял обязанности заместителя начальника отдела военных сообщений, и нам приходилось постоянно координировать свою работу. Диспетчерская служба следила за следованием продовольственных транспортов и держала в курсе дел аппарат нашего управления.
— Что-нибудь срочное? — поинтересовался я.
— Железнодорожная ветка до станции Невель восстановлена, — сказал он. Я молчал, до моего сознания не доходило, что же хочет от меня Медведев. — Что с тобой, Федор Семенович? Ветка, говорю, восстановлена, понимаешь! Должен прийти первый эшелон с продовольствием. Нам надо быть там... [65]
Только теперь я понял, о чем идет речь. После успешно проведенной Езерище-Городокской операции наши войска на несколько километров продвинулись вперед. Фашисты, отступая, разрушили железную дорогу, мосты. Железнодорожные войска получили задание срочно ввести в строй участок до станции Невель. Он был необходим для того, чтобы перебазировать фронтовые склады продовольствия, находившиеся на станции Городок, и значительно сократить расстояние для подвоза продуктов питания войскам правого крыла фронта. Железнодорожникам пришлось туго: необходимого материала не хватало. В дело пошли старые конструкции, перебитые рельсы, старые крепления. Прошло десять дней, как начались работы, и вот дорога готова к пуску.
— Едем!
Когда мы прибыли в Городок, эшелон из двадцати вагонов был уже готов к отправлению.
— Давайте соблюдать максимум осторожности. Дорога на ладан дышит, — предупредил нас офицер железнодорожных войск. — Лучше, если мы пойдем впереди эшелона.
— Так и сделаем, — согласился я.
До Невеля добрались без приключений. Здесь уже нас ждали десятки автомобилей — это войсковые продовольственники прибыли за продуктами. Выдача их началась сразу же, прямо из вагонов.
Одна из важнейших особенностей в работе упродснаба — точное взаимодействие с другими управлениями. Нельзя себе представить всю его многогранную деятельность без постоянных контактов с управлением военных сообщений, автомобильного, медицинского, с отделами штаба тыла. Генерал Д. И. Андреев на всех совещаниях, в личных беседах с руководителями всегда требовал непременно укреплять взаимодействие, видя в этом один из источников успешного решения задач.
Исключительно внимательно относился к нуждам продовольственников начальник автомобильного управления полковник Н. Л. Лазовский. Мы работали в теснейшем содружестве. Это и понятно. Без четко налаженных автомобильных перевозок мы не смогли бы своевременно доставлять продовольствие в нужные районы. Доброе отношение [66] Лазовского к нам проявлялось порой неожиданно, в самых необычных делах и поступках.
Как-то вечером Николай Леонтьевич зашел ко мне. Разговор сразу же зашел о положении на фронтах, затем коснулся наших насущных дел. Вдруг он неожиданно предложил:
— А что, если я выделю вашему управлению автомобиль и мотоцикл? Обрадуешься? А то мотаются твои офицеры по фронту где пешком, где на попутных...
Я ответил не сразу. Вообще-то глупо отказываться от такого дара — транспорт нам нужен позарез. Но вот вопрос: где взять шофера, он ведь штатным расписанием не предусмотрен.
— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнул Лазовский. — Вместо того чтоб обрадоваться, поблагодарить меня за щедрость, он молчит и хмурится. Можно подумать, что я у тебя вагон муки прошу!
Огорчение его было настолько искренним, что я спохватился:
— Конечно, спасибо тебе. Только вот возьму я машину, мотоцикл, и будут они стоять на приколе. Водить-то их некому.
— Пустяки, — возразил Николай Леонтьевич. — Сами офицеры будут водить. Не умеют — научатся. Дело не такое уж хитрое...
— В самом деле, а почему бы и не научиться. Это каждому пригодится, — согласился я.
Через несколько дней машина и мотоцикл уже стояли в нашем дворе. Работники управления с любопытством рассматривали их. Здесь же находился и офицер автомобильного управления.
— Имею задание проводить занятия с офицерами продовольственного управления. Матчасть готова, — доложил он.
Мы скомплектовали группу, которую возглавил большой автолюбитель майор Савченко. Занятия проходили в поздние вечерние часы. Мои опасения, что дополнительная нагрузка на людей отрицательно скажется на выполнении ими служебных обязанностей, оказались напрасными. Офицеры с таким старанием и энтузиазмом осваивали новое для них дело, что не чувствовали усталости.
Общему настроению вскоре поддался и скептически настроенный полковник Коркунов — самый старший среди [67] нас по возрасту. Когда я увидел Бориса Алексеевича в кабине автомобиля рядом с офицером из автомобильного управления, он смущенно и как-то по-детски улыбнулся.
— Вот на старости лет решил еще одну специальность приобрести. Может, и пригодится. Неудобно в стороне от всех оставаться, — словно оправдываясь, сказал полковник.
И действительно — пригодилась. Через несколько месяцев и Коркунов и другие офицеры самостоятельно и уверенно ездили по делам службы на машине и мотоцикле.
Тесная дружба сложилась у нас с начальником медицинского управления генералом Аветиком Игнатьевичем Бурназяном. И хотя в решении некоторых вопросов нам довольно часто приходилось скрещивать шпаги, мы всегда с уважением, душевно относились друг к другу.
Человек неугомонный, энергичный, порой горячий, беспредельно влюбленный в свое дело, Бурназян пользовался непререкаемым авторитетом и в управлениях тыла, и в войсках. С его словом считались, к его голосу прислушивались. Проводя большую часть своего времени в частях, он хорошо знал обстановку на фронте, быт солдат и офицеров и зачастую высказывал нам такие рекомендации, которыми мы не могли не воспользоваться. Тем более что эти рекомендации касались составления различных диет для больных, качества приготовления пищи, оборудования пунктов питания на этапах эвакуации раненых.
Человек, хочет он того или нет, своим поведением, поступками влияет на окружающих. Инициативный заражает оптимизмом, энергией, стремлением искать и находить наиболее рациональные пути и методы решения вопросов, хороший организатор — желанием действовать собранно, эффективно. Короче говоря, личный пример во все времена, в любой обстановке — наиболее действенное средство влияния. Сколько раз я наблюдал, как в сложнейшей ситуации, стоило Бурназяну появиться среди людей — они подтягивались, обретали уверенность, начинали действовать спокойно и четко.
Так было, когда мы с ним прибыли на одну из станций. Там всюду, где только можно, лежали и сидели раненые бойцы. Медицинские работники сбивались с ног, оказывая им первую помощь. А раненые все прибывали. [68]
А на железнодорожных путях стояли санитарные поезда, масса товарных вагонов. Бурназян сразу же сориентировался в обстановке. С помощью солдат рабочих подразделений и санитаров он организовал погрузку раненых в поезда, в том числе и товарные вагоны, наскоро оборудовав для перевозки людей.
Буквально через несколько часов картина резко изменилась. Стала просматриваться определенная система в обработке раненых, отправке их в тыловые госпитали. Раненые, поступающие на станцию, сразу же направились к палаткам, в которых расположились пункты первой помощи. Такие же пункты были созданы и на открытых площадках. Бурназян то появлялся возле вагонов, где происходила погрузка раненых, то встречал машины с бойцами, то голос его слышался в палатках. Где-то он подбадривал людей добрым словом, где-то помогал организовать работу, где-то резко одергивал нерадивых, поддавшихся панике людей.
Скопление железнодорожного и автомобильного транспорта, материальных ценностей, живой силы не могло не привлечь авиацию противника. Фашистские самолеты постоянно висели в воздухе, бомбили станцию. Но, несмотря ни на что, работа продолжалась.
Мы встретились с генералом Бурназяном через несколько часов. Его еще не покинуло возбуждение от работы, но лицо было усталым.
— Вот обстановочка! — воскликнул он. — Если еще и ты подведешь...
— Не подведу, — успокоил я Аветика Игнатьевича. — Несколько полевых пунктов питания уже оборудованы. Приспосабливаем товарные вагоны для приготовления пищи в пути следования эшелонов с ранеными. Все будет в порядке. Главное, Аветик Игнатьевич, что пошли мы вперед. Войска вышли на рубеж Дретунь, Труды, Городок.
Бурназян задумался.
— Радость, конечно, большая, — с грустью сказал он. — А сколько наших людей погибло, покалечено. Сердце кровью обливается.
В этот день мы особенно сблизились с Аветиком Игнатьевичем. И дружба наша продолжалась не один год.
В сложнейшей фронтовой обстановке особенно ярко раскрывались все качества человека: и душевность, и мужество, [69] и организаторские способности, и смелость в принятии решений, и готовность в любую минуту прийти на помощь товарищу. И это касалось любого независимо от того, какой пост он занимал, на каком участке находился. У Бурназяна эти замечательные качества проявлялись особенно ярко. Всегда, в любых условиях, в любой обстановке, он оставался человеком чутким, внимательным к людям, которыми руководил, строго спрашивал с подчиненного, если тот допускал слабинку в работе, но и грудью вставал, если нужно, на его защиту. Собственно, иначе и не могло быть. Именно этому учил всех нас, больших и малых руководителей, член Военного совета по тылу генерал-майор В. Н. Кудрявцев. Вдумчивый, эрудированный, обладающий большим опытом партийной и государственной работы, которую он выполнял в довоенные годы, Кудрявцев хорошо разбирался в людях, умел объективно оценить достоинства и недостатки каждого человека, относился к каждому из нас уважительно. И мы отвечали ему глубокой любовью.
Мне особенно запомнился один эпизод, в котором Кудрявцев сыграл, я бы сказал, главную роль. После успешно проведенной Езерище-Городокской операции, уничтожив совместно с 1-й гвардейской армией группировку фашистских войск, 4-я ударная армия с приданными ей 5-м танковым и 3-м гвардейским кавалерийским корпусами значительно продвинулись вперед. Снабжение их всеми видами продовольствия сильно затруднилось. Дороги и так были плохими, а тут еще зима выдалась снежная, с заносами.
Особо критическое положение создалось со снабжением кавалерийского корпуса сеном. Небольшие запасы находились лишь в районе Боровые, Кукуево. Фуража оставалось менее суточной дачи.
Офицер управления продовольственного снабжения объяснил создавшееся положение недостатком автомобильного транспорта, необходимого для доставки сена и фуража. Командование приняло решение срочно выделить сто автомобилей. Однако использовать их не удалось — машины не могли пройти через снежные заносы. Сено оставалось в стогах, под снегом, а в корпусе начался падеж лошадей.
В дело включились следственные органы. Офицера [70] упродснаба обвинили во всех грехах. Ему грозил суд военного трибунала.
Когда об этом доложили Кудрявцеву, тот немедленно вызвал меня к себе и потребовал характеристику на офицера. Я рассказал все как есть: работник исключительно добросовестный, свое дело знает и выполняет его ревностно. Генерал решил во всем разобраться, побывал на месте, познакомился с обстановкой, побеседовал с людьми и сделал другой, более объективный вывод. Дело было прекращено. Офицера отозвали в распоряжение Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии, и несправедливого наказания допущено не было. А корпус из-за нецелесообразности его боевого применения отвели в район размещения сенных ресурсов... [71]