Глава VII

Рассматривая чисто боевые столкновения от вступления в неприятельские пределы и до занятия столицы ханства, мы видим, что более серьезные столкновения с неприятелем выпали на долю оренбургско-мангышлакского отряда{64}, которому с 12-го по 28-е мая включительно [117] приходилось иметь почти непрерывные стычки; тем не менее оказанное нам сопротивление было далеко не так сильно, как того можно бы было ожидать, если бы обороняющийся с большим уменьем пользовался укрепленными городами и местностью, страшно пересеченною арыками, представлявшими на каждом шагу готовые позиции. Главныя причины наших успехов в действии против хивинцев заключались в следующем: главный контингент войск наших противников состоял из всадников, которые, как и вся вообще кавалерия, могли действовать успешно только на ровном месте и избегали местности пересеченной. Затем, превосходство нашего оружия было слишком осязательно для туркмен, которые должны были отказаться от стремительных атак и были постоянно принуждаемы держаться в расстоянии, превосходящем дальность ружейного выстрела{65}.

Только этою боязнью к нашему оружию и можно объяснить благополучное движение верблюжьего обоза, бывшего принужденным зачастую растягиваться почти на 10 верст, двигаясь в одну нитку, вследствие ежеминутно встречавшихся арыков. Неприятель однако потом понял нашу слабую сторону, и вследствие этого, начиная с Мангыта, помимо войск, действовавших против наших главных сил, обыкновенно значительные массы всадников следили за движущимся транспортом, держась около него в расстоянии версты, иногда и ближе, и выбирая удобный момент, чтобы броситься на него и разграбить вьюки.

Для противодействия неприятелю, в этих случаях большая часть прикрытия верблюжьего транспорта разделялась на отделения от 10 до 15 чел., которые, разместившись вдоль дороги, примерно в расстоянии 75–100 [118] саж., своими выстрелами держали неприятеля на приличном расстоянии. Легко впрочем видеть, что будь туркмены решительнее, они все-таки могли бы весьма успешно нападать на верблюдов. Попытки к этому делались довольно часто, но редко удавались, так как производились не с надлежащею энергией{66}.

Не смотря на недостаток храбрости в массе, нередко отдельные удальцы подскакивали (вернее, появившись из какого нибудь закрытия с фланга, проскакивали вдоль фронта) на расстояние 150–200 шаг. от наших войск. К счастию они действовали в одиночку; и по большей части не безнаказанно, что не только не воодушевляло других, но отбивало в них всякую охоту следовать примеру первых.

Вообще недостаток сомкнутости и единства действий вредил неприятелю, что яснее всего обнаруживалось при столкновениях его с нашими главными силами. Встречая наши войска, неприятельские всадники зачастую собирались в кучки, очевидно, с целью броситься в атаку, но затем медлили и колебались, между тем подоспевала артиллерия и 2–3 удачными выстрелами уничтожала и последнюю дозу их решимости.

Наконец, одною из главнейших причин скорого покорения Хивинского ханства было то, что народонаселение его не принимало почти никакого участия в боевых столкновениях.

Находясь за тысячу верст от своих пределов, войска наши шли тремя отдельными колоннами, ничего не зная друг о друге. Вступив затем в неприятельскую страну, с людьми изнуренными тяжелым походом, с кавалерией, у которой лошади были крайне утомлены и [119] обессилены, эти отряды, в случае восстания всего населения, могли бы остаться окончательно без продовольствия.

Неприятель, отлично зная местность, мог сильно беспокоить нас постоянными ночными нападениями, когда свойства нашего оружия парализировалось темнотой, и все шансы успеха были на его стороне. Нападения такого рода могли бы крайне обессилить наши войска. Если бы к этому жители решились усиленно защищать каждый город, то овладение ханством стоило бы нам дорого.

К счастью для наших войск, в Хиве, больше чем в каком другом средне-азиатском владении, население отличается полнейшею апатией и равнодушием ко всему что выходит из узких рамок личных интересов. Вследствие этого, выставленное против нас войско было вполне изолировано от народа. Пока неприятельские войска находились еще впереди какого либо города, жители его, волей-неволей, принимали участие в боевых столкновениях; но не успевало еще неприятельское скопище вполне очистить город, как население его в противоположных воротах встречало нас с заявлением полной покорности. Исключение из этого составляют только города Мангыт и Хива.

Вообще, весь состав населения Хивинского ханства, по отношению к нашим войскам, можно разделить на три категории: а) киргизы, каракалпаки и персияне, относившиеся враждебно к правительству хана и вследствие этого сочувственно к нам; б) узбеки и сарты, которые хотя и вели себя сдержанно, но лишь вследствие страха наказания, обещанного в прокламации, в душе же далеко нам не сочувствовали, и наконец, в) туркмены, относившиеся к нам вполне враждебно и вовсе не скрывавшие этого. Не только персияне, между которыми еще до нашего вступления в ханство было распространено убеждение, что с покорением нами Хивы они освободятся от рабства, [120] но даже киргизы и каракалпаки смотрели на нас как на избавителей. Тяжелый деспотизм хана, злоупотребления чиновников, высасывавших последние соки из населения, постоянные грабежи и бесчинства туркмен, частые междоусобные войны с ханом, кончавшиеся страшною, кровавою расправой, — все это заставляло их относиться к нам сочувственно и радушно. За исключением единственного случая измены киргиза Утеня, который к тому же принадлежал к числу русских подданных, не было ни одного случая, который заставил бы сомневаться в искренности отношений к нам киргиз и каракалпаков. Узбеки, со времени покорения ими (в XV ст.) коренных обитателей ханства — таджиков (сартов), составляют господствующую народность. Занимая важные места в администрации, узбеки оказывают большое влияние на хана. Не подвергаясь тем притеснениям, которые испытывали северные обитатели, они, также как и сарты, вообще солидарны с ханом, а потому относились к нам враждебно, что и выказалось под Мангытом, первом городе, заселенном узбеками. Если бы наказание, обещанное в прокламации, не было исполнено и на них не был бы наведен страх, то они, вероятно, продолжали бы действовать по прежнему. Пример Мангыта остался не без последствий: после взятия этого города не только жители городов, лежащих на пути движения, но и соседние с ними, высылали депутации с подарками и заявлением полной покорности. От первых генерал Веревкин обыкновенно отказывался, второе же разумеется принимал, причем, если в числе депутатов не являлся бывший начальник города, то генерал приказывал депутации выбрать на эту должность кого либо из среды себя. Выбранное лицо утверждалось бумагой за подписью и печатью начальника отряда{67}. [121]

Обращаюсь к движению оренбургского отряда. 14-го мая генерал-лейтенант Веревкин предполагал, сделав переход в 30 верст, остановиться бивуаком близ протока Карабайли. Пройдя половину расстояния по местности, покрытой густым камышом и обгорелыми пнями, войска остановились для привала. Не прошло и полчаса после этого, как к начальнику отряда прискакал казак, посланный начальником бокового разъезда, с известием, что в тылу слышны выстрелы{68}. Тотчас же было сделано распоряжение о том, чтобы полковник Леонтьев с полутора сотнями казаков поспешил к арьергарду разузнать в чем дело.

Вскоре явился другой казак, прискакавший с места драмы. Он заявил, что партия казаков (15 чел.), составлявшая прикрытие при производстве топографических работ, окружена толпой туркмен, что неприятеля больше ста человек и что он не знает, останутся ли живы казаки и находящейся с ними офицер корпуса топографов. Это известие встревожило всех так, что подняли весь отряд и приготовились к могущему быть нападению. Однако его не было, а час спустя явился к начальнику отряда прапорщик Лойко, производивший в этот день съемку и легко раненный при нападении неприятеля пулей в бровь. Он рассказал все подробности дела. Производя маршрутную съемку в тылу отряда, он отстал от арьергарда версты на две и неожиданно был окружен массой туркмен. Казаки, служившие как прикрытием, [122] так и помощниками в работе, были не вместе; однако они успели собраться в две отдельные кучки и встретили выстрелами бросившегося на них неприятеля{69}. Последний, окружив обе кучки, в свою очередь открыл стрельбу. Выстрелы с близкого расстояния оказались действительными, и у нас вскоре были ранены: прапорщик Лойко и 3 казака. Во время перестрелки испуганные лошади рванулись и выскочили из кучки. Казак Дедов, желавший удержать их, был занесен к передовым неприятельским стрелкам, которые, бросившись на него, начали живому отрубать голову. Бросившиеся на выручку казаки отбили его, но уже было поздно — Дедов лишился жизни. Во время последней свалки казак Чертыковцев был ранен шашкой в голову{70} и пикой в плечо.

Между тем боковой разъезд из полусотни № 2 Уральской сотни, под начальством есаула Толстова, услыша выстрелы, послал об этом донесение начальнику отряда, а сам бросился на выстрелы.

Неприятель, видя приближение подкрепления, не выждав атаки, бросился в рассыпную, захватив с собой до 10 раненных и оставив на месте свалки 3 убитых лошади. Прибывший вскоре полковник Леонтьев бросился по следам неприятеля. Проскакав версты 3 по густому камышу и достигнув болота, он был принужден остановить преследование.

Часа два спустя главные силы тронулись далее. Едва голова колонны прошла с версту как из арьергарда опять прискакал казак с известием, что на тыл обоза снова сделано нападение. По получении этого известия тотчас же были направлены назад две сотни и два [123] орудия, а остальным войскам было дано такое направление, чтобы нападение могло быть отражено со всех сторон. Вслед затем и сам начальник отряда отправился к месту нападения, где уже не застал неприятеля, который, преследуемый казаками, был уже далеко.

Нападение это было произведено таким образом: лишь только арьергард{71} тронулся с места, как из соседних камышей послышалось гиканье, и несколько сот туркмен с тыла и флангов понеслись на казаков; последние, спешившись и сбатовав коней, встретили атакующих залпом, приостановившим натиск. Заведывавший в этот день обозом, ротмистр Мореншильд, услыхав в тылу выстрелы, поспешил туда с полувзводом 2-го линейного батальона и поспел как-раз кстати, так как неприятельские толпы, усилясь вновь прибывшими, снова бросились в атаку, однако и на этот раз неприятель повернул обратно, встреченный залпом казаков и пехоты.

Прибывшее вскоре подкрепление — полусотня 2-й Уральской сотни и две сотни полковника Леонтьева — бросились в атаку па туркмен, которые, не выждав ее, повернули назад в рассыпную. Местность, на которой пришлось действовать кавалерии, была весьма неудобна: густые камыши, сухие обгорелые пни и ежеминутно встречавшиеся канавы, страшно затрудняли преследование; однако увлекшиеся казаки продолжали гнать неприятеля, пока, проскакав верст 10, достигли до болотистых камышей, по которым дальнейшее движение, при незнании местности, было крайне рискованным и опасным.

Когда генерал Веревкин подъехал к месту нападения, то уже все было в порядке. На этот раз мы потеряли только двух верблюдов; неприятель же понес довольно значительную убыль в людях. В то время когда генерал расспрашивал заведывавшего обозом о [124] подробностях дела, из соседних камышей показался казак, держа в руках хивинскую шапку; подъехав ближе, он заявил, что снял ее с убитого неприятеля. Действительно, следуя за ним, мы увидели убитого туркмена, который молодцевато лежал, заложив руки под голову, с какой-то необъяснимой улыбкой на лице. Пуля, попав ему в правый бок, прошла насквозь и засела в локте левой руки; по всей вероятности смерть была мгновенна. Шагах в 20 от него мы наткнулись на другого туркмена — этот был только ранен; две пули, попав в ногу, раздробили кость и сбросили седока на землю. Увидя себя окруженным неприятелем, он сначала было притворился мертвым, но потом успокоился и разговорился. Из его показаний объяснилось, что нападение в этот день произвели туркмены, посланные от войск, находившихся в укрепленном лагере близ истока Карабайли; число войск, собравшихся в этом укреплении и в этот день отступивших к Ходжейли, простиралось до 6.000 при нескольких орудиях. Начальником всех войск был узбек Якуб-бай; при войсках находились важнейшие сановники: Мехтер и Инак.

Усилив прикрытие обоза, отряд двинулся дальше и вскоре вышел на ровное место. Пройдя верст 12 вдоль протока Карабайли, мы расположились бивуаком вблизи оставленного хивинцами укрепления. Несколько времени спустя по расположении на бивуаке, явился чабар от мангышлакского отряда. В привезенном им рапорте, полковник Ломакин доносил, что уступая желанию всех чинов отряда, он решился сделать усиленный переход, с тем чтобы в этот же день соединиться с оренбургскими войсками. Действительно, часов в 10 вечера прибыли кавказские войска, которые и остановились в версте от бивуака наших войск.

На отдых мы расположились под впечатлением смелого и энергичного нападения туркмен. Все ожидали [125] ночной тревоги; последняя действительно и случилась, но, как большею частью бывает, оказалась ложною. Лег я спать, также как это делало и большинство офицеров во все время прохождения неприятельской страны, не раздеваясь; но лишь только задремал, как был разбужен неожиданно раздавшимися звуками тревоги. Играли только горнисты; барабанного боя слышно не было. Выйдя из юламейки, я встретил начальника штаба, с которым мы и отправились по направлению звуков тревоги. Ночь была довольно темная — в двух шагах уже ничего не было видно. Идя вперед, мы неожиданно наткнулись на массу людей. Оказалось, что это были люди 2-ой роты 1-го линейного батальона, выстроившиеся по тревоге. Выйдя перед фронт, начальник штаба (он же и начальник пехоты) подтвердил людям не стрелять без приказания. Вдруг, непосредственно сзади нас, раздался выстрел. «Не сметь стрелять без приказания!» закричал начальник штаба, и этим была предотвращена катастрофа: как раз по направлению к роте ехала группа всадников — своих или чужих, в темноте разобрать было трудно. Когда они подъехали ближе, объяснилось, что это были офицеры мангышлакского отряда. Проголодавшись, они выехали с своего бивуака с целью отыскать маркитанта оренбургского отряда, но в темноте сбились с дороги. К счастью, другие солдаты не подхватили выстрела, а то нашим гостям пришлось бы плохо{72}.

На другой день, 15-го мая, после тревожно проведенной ночи, мы выступили вместе с кавказцами. Войска шли двумя колоннами (левая — оренбургская, правая — кавказская); обоз обоих отрядов был соединен в одну общую колонну, под прикрытием 3 рот 1-го [126] Оренбургского линейного батальона и 2 сотен казаков от оренбургского отряда и 1 роты с 2 орудиями от мангышлакского. В этот день войскам соединенного отряда (около 4 ½ т.) пришлось столкнуться с хивинцами в числе до 6.000 чел. с несколькими орудиями. Неприятель, не смотря на перевес в силах, вероятно находясь под впечатлением встречи, оказанной нами накануне его лучшим батырям, действовал крайне нерешительно и при малейшем движении кавалерии в атаку поворачивал назад. До половины перехода, совершенного нами по берегу Аму-Дарьи, покрытому камышом и кустарником, неприятеля не было заметно; при выходе же из кустарников на болотистую равнину, тянущуюся к городу, показались массы неприятельских всадников.

Против неприятеля с фронта были двинуты 3 сотни с ракетною командой от мангышлакского отряда, под начальством полковника Тер-Асатурова; трем казачьим сотням оренбургского отряда, под начальством полковника Леонтьева, было приказано развернуться и охватить левый фланг неприятельских наездников. В первый момент встречи с неприятелем артиллерии не было в голове колонны: она была задержана переправой через многочисленные арыки, так как имевшиеся на них мосты для проезда артиллерии, требовали предварительной починки. Вследствие этого немедленно было послано приказание артиллерии ускорить движение. Между тем атаки, предпринятые казачьими сотнями, по причине болотистой местности, оказались невыполнимыми, а потому по отступавшему неприятелю действовали пока ракетами. Вскоре однако прибыла артиллерия, которая и открыла стрельбу, следуя вместе с войсками вперед.

По достижении более благоприятной местности для действия кавалерии, сотни снова были пущены в атаку и преследовали неприятеля на протяжении нескольких верст. Подойдя таким образом на расстояние 5–6 верст к [127] городу Ходжейли, генерал Веревкин решил сделать привал, так как войска прошли около 25 верст без отдыха. Во время полутора-часовой остановки неприятельские передовые посты держались впереди нашего расположения, на расстоянии орудийного выстрела. В это же время со стороны города были слышны звуки, напоминавшие стрельбу из орудий. Сначала мы недоумевали в чем дело, но потом узнали, что это хивинские артиллеристы стреляли из своих орудий. Боясь потерять свои джембиреки, хивинцы держали их вдали от наших войск, опустив из виду, что придерживаясь подобной тактики, они вовсе не извлекают из них пользы. Но такова уже логика среднеазиатца!

В нескольких верстах от Ходжейли дорога, направляющаяся к этому городу по низменной равнине, покрытой камышом и заливными полями, разделяется на две ветви; одна идет вдоль реки, другая же отделяется вправо. Первая проходит мимо построенного хивинцами укрепленного лагеря и отделяется от второй болотистым озером.

После привала, начальник соединенного отряда, с целью отрезать путь отступления неприятельским войскам, находившимся в укрепленном лагере, решился двигаться по дороге, идущей вправо. Для атаки города войскам было дано следующее направление: войска мангышлакского отряда были двинуты обходом вправо, с тем чтобы, подойдя к городу с западной стороны, занять единственный мост, устроенный через арык, протекавший в города, и тем окончательно отрезать путь отступления неприятелю. Оренбургские же войска двигались прямо по дороге; при этом Оренбургская № 2 сотня князя Багратиона-Имеретинского была двинута по дороге, идущей вдоль реки к неприятельскому лагерю.

Однако, неприятель упорно держался своей прежней тактики: заметя решительное наступление наших войск [128] к городу, он обратился в поспешное бегство; при этом, так как войска мангышлакского отряда, встретив страшное затруднение от арыков, через которые им пришлось переправляться в брод и вплавь, достигли города в то время, когда он был занят оренбургскими войсками, то путь отступления неприятелю не был прегражден. Подходя к городу, оренбургские войска, вместо неприятеля, встретили депутацию от городских жителей с изъявлением полной покорности{73}. Вследствие этого город был пощажен, и войска, пройдя через него, остановились бивуаком в садах, прилегавших к нему. В противоположность Кунграду, в Ходжейли все жители остались в городе, причем видно было, что они чувствовали полное доверие к нашим войскам: повсюду виднелся рогатый скот, куры и другие предметы домашнего хозяйства; сами жители не прятались, а выходили из домов и с любопытством смотрели на проходившие войска.

Что касается до сотни князя Имеретинского, то подойдя к лагерю, она застала его уже пустым. На реке виднелись лодки, на которых переезжала последняя часть хивинского скопища{74}. Выстрелами, открытыми по лодкам, было убито несколько человек. При поспешном отступлении неприятеля им было брошено одно медное орудие, подходящее по размерам к нашей 12-ти фунтовой гладкостенной пушке; другое, как носился слух между жителями, было брошено в арык. Часть войск, переправившихся на правый берег Аму, при движении нашего обоза вдоль реки открыла против него стрельбу; при [129] этом были ранены два рядовых Апшеронского полка; один из них упал в воду и утонул. Этими двумя нижними чинами и ограничилась наша потеря 15-го мая.

Во время двух-дневного пребывания под Ходжейли войска отдохнули от трудностей похода посреди весьма живописной и в высшей степени обработанной и плодородной местности. Жителям города было объявлено, чтобы они, не опасаясь никаких насилий, занимались своими обычными делами, а также вступили бы с нами в торговые сношения, что и было ими исполнено весьма охотно. На другой, день узкие улицы и базар Ходжейли представляли весьма оживленную картину от наплыва солдат всех трех родов оружия, мирно покупавших у хивинцев необходимые вещи, в которых к концу похода чувствовалась крайняя нужда. Замечательно, сколько мне приходилось видеть, что споров и пререканий между покупщиками и продавцами было очень мало; хивинцы свободно принимали русские бумажки, только за все брали сравнительно весьма дорогую цену.

Население занятых нами местностей, не смотря на свою крайнюю неразвитость и загнанность, оценило, однако, мягкость и гуманность обращения наших войск. Это выказалось в том приеме, который был сделан генералу Веревкину жителями Ходжейли, когда он на другой день дневки поехал осмотреть город. Узнав об этом, жители массами теснились в узких улицах, и на каждом перекрестке, во дворах мечетей, медрессе и пр. почетнейшие из них подносили генералу хлебные лепешки, изюм, урюк и другие сласти.

Так как о туркестанском отряде до сих пор не имелось никаких определенных сведений{75}, то начальник отрядов решил идти из Ходжейли на Мангыт, [130] а оттуда на Новый Ургенч, имея в виду соединиться там с туркестанскими войсками. Утром 18-го мая, в день выступления, к начальнику отряда, по его приглашению, вновь явились главные муллы и сановники города, выбравшие из среды населения начальника города и 4 помощников к нему. Расставаясь с ними, генерал Веревкин посоветовал им через переводчика, мирно заниматься своими делами, отнюдь не предпринимая никаких враждебных действий против наших войск. Речь его отличалась краткостью и энергией, и произвела должной впечатление. Она так характеристична, что я приведу ее, на сколько помню. «Вы знаете, сказал генерал, что если бы на моем месте был полководец Бухарского эмира, то ваш город был бы разграблен и сожжен, а с вас самих были бы сняты головы. Знаю это и я, и если не делаю сам этого, то только потому, что Русский Государь добр и милостив, и не хочет вас через-чур сильно карать, хотя вы этого и заслуживаете, так как если бы не потакали вашему хану, то он не делал бы тех проступков, за которые его теперь приходится, наказывать. Сегодня наши войска уходят от вас, но вы должны вести себя смирно и спокойно заниматься своим делом, не предпринимая против нас никаких враждебных действий, иначе расправа с вами будет коротка. От Хивы до вас не далеко, и если хотя один чабар будет вами задержан, то я не оставлю в вашем городе камня на камне!» По тому дружному «якши, якши» (хорошо, хорошо), которое раздалось из уст всех ходжей, можно было быть уверенным, что они буквально последуют совету генерала.

Выступив с бивуака под Ходжейли, войска оренбургско-мангышлакского отряда остановились на ночлег, пройдя через мост на канале Суюнды (около 15 саж. шириной). В этот день движение было произведено вполне спокойно; неприятель нигде не показывался. По [131] собрании сведений от жителей о свойствах следующего перехода, оказалось, что на средине пути имеется арык, через который, не устроен мост. В силу этого было сделано распоряжение о том, чтобы саперные команды обоих отрядов, взяв с собой перевозимый мост, двинулись утром 19-го мая, часа за два выступления главных сил, с целью навести мост под руководством капитана Красовского и подпоручика Маслова до прибытия отряда. В прикрытие им были даны 2 сотни (2-я Оренбургская князя Имеретинского и конно-регулярная подполковника Квинитадзе).

При своем движении этот авангард был встречен выстрелами неприятельской шайки, засевшей в камышах; при этом у нас был легко ранен один рядовой.

Когда же сотни вышли на более открытое место, то неприятель скрылся, так что саперы, достигнув арыка, беспрепятственно приступили к наводке моста.

Совершая этот переход, войска прошли плотину, устроенную через проток Лаудан, для преграждение его течения в Айбугир{76}. Около плотины находятся развалины небольшого земляного укрепления в виде квадратного редута, фасы которого имеют не более 6 саж. длины. Это укрепление и было нанесено на карты под именем крепости Бенд. При дальнейшем движении до места ночлега неприятель не переставал следить за нами. Будучи послан начальником отряда с пионерным взводом вперед для починки моста, я заметил за [132] кустарником небольшую партию неприятеля, которая при приближении к ней саж. на 300 быстро ускакала. В этот день мы расположились бивуаком на берегу Аму-Дарьи, снова ожидая тревоги, так как между жителями, носились слухи, что туркмены намерены произвести ночное нападение. Однако наши ожидания не оправдались — ночь прошла спокойно.

По собранным сведениям, было известно, что хивинские войска, отступив от Ходжейли, сосредоточились в городах Кипчаке и Мангыте. Начальник отряда, рассчитывая, что заняв Мангыт, он этим принудит отступить и войска, находившиеся в Кипчаке, решил двинуться прямо на Мангыт, который мы должны были занять 20-го мая.

От урочища Джелангач-Чеганак и до г. Мангыта местность совершенно ровная, и покрыта камышом и кустарником; ближе к городу встречается несколько холмов, командующих всею впереди-лежащею местностью. В этот день мне пришлось ехать с авангардом для исправления встречавшихся через арыки мостиков до прибытия артиллерии; и те, и другие, в этот день попадались, впрочем, очень редко. Первая половина перехода была совершена спокойно; но выйдя из кустарников на более чистое место, авангард очутился в 2–3 верстах от холмов, на вершинах и склонах которых было заметно большое оживление; виднелись массы неприятеля и даже как нам сперва показалось, артиллерия. Не решаясь дальше двигаться вперед; авангардная сотня остановилась, послав донесение с известием к начальнику отряда о замеченном неприятеле. Вскоре прибыли и главные силы, которые в виду предполагавшегося в этот день столкновения, и пользуясь свойствами местности, дозволявшей двигаться широким фронтом, были двинуты почти с места бивуака в боевом порядке: в первой линии находилась вся кавалерия (6 сотен), уступами, сотня [133] за сотней; в средине расположения ее находились конная артиллерия{77}. Вторую линию составляли два батальона пехоты (2-й Оренбургский и Апшеронский); наконец, в резерве был 3-й батальон (из рот Самурского и Ширванского полков) и 2 орудия пешей артиллерии.

Прежде чем головные части отряда подошли на дальность орудийного выстрела, толпы неприятеля раздались вправо и влево, и длинною цепью старались охватить оба фланга. С целью сблизить линии боевого порядка и подпустить неприятеля на расстояние действительного ружейного выстрела, генерал Веревкин замедлил движение головных частей, вызвав вперед охотников, в виде фланкеров, которым было приказано захватить, если удастся, кого либо из наиболее смелых батырей. Бросившиеся навстречу нашим войскам неприятельские всадники преимущественно наседали на левый фланг. Чтобы отрезать им путь отступления, кавказским сотням, под начальством полковника Тер-Асатурова, было приказано атаковать их с тыла. Однако, прежде чем это было исполнено, неприятель, встреченный огнем одной из оренбургских сотен и атакованный другою, бросился в рассыпную влево.

В то же время неприятель произвел нападение на оба фланга 2-й боевой линии и на резерв. При этом, вследствие собственной неосторожности, погиб капитан 2-го Оренбургского линейного батальона Кологривов. Этот офицер, из желания яснее видеть ход дела в первой боевой линии, отдалился на несколько десятков шагов от своего батальона. В это время на встречу ему показалось несколько всадников. Приняв их за казаков [134] конной иррегулярной сотни, которые, нужно признаться, издали были чрезвычайно похожи на хивинских всадников, он не обратил на них внимания. Между тем эти всадники, оказавшиеся туркменами, подъехав к нему на несколько шагов, выстрелили в него почти в упор и положили его на месте. Схватив лошадь убитого они быстро ускакали. Вместе с нападением на главные силы, неприятель произвел нападение и на обоз, но и здесь испытал полную неудачу.

Достигнув вершины холма — места первоначального расположения неприятеля, начальник отрядов выдвинул на позицию 4 полевые орудия, которые под непосредственным руководством начальника артиллерии, полковника Константиновича, несколькими выстрелами рассеяли густые толпы неприятеля, успевшего снова собраться впереди города. Часть его бросилась в город, другая заняла зимовки, находившиеся вправо. Направив часть отряда для сожжения зимовок, которые при появлении наших войск были оставлены неприятелем, генерал Веревкин двинул все остальные войска прямо к городу, который и был занят по следам неприятеля. Наши войска при вступлении в город были встречены выстрелами из домов, так что приходилось разбивать ворота, осматривать и очищать внутренность жилищ от вооруженного неприятеля, который, впрочем, и на этот раз стойкостью не отличался. При этом в домах было найдено много раненных и убитых, а в конюшнях и кибитках — оседланные и взмыленные лошади.

После не совсем успешного, но счастливо окончившегося, для меня лично, участия в цепи охотников, я снова принялся за исправление мостиков. В расстоянии 5–6 саж. впереди городской стены протекает арык. При проезде артиллерии мост сломался, и пришлось починить его для проезда колесного обоза, а затем и [135] верблюжьего транспорта.{78} Работа потребовала около часа времени; в это время войска, бывшие впереди, скрылись в городских улицах. Вдруг из-за соседних бойниц городской, стены раздались выстрелы, очевидно направленные против починявших мост. Изумленный такою неожиданностью, я поручил заведывание работой уряднику, а сам с десятком казаков и солдат бросился к городским воротам узнать в чем дело. Оказалось, что 5–6 хивинцев, взобравшись на банкет, забавлялись стрельбой. Увидя нас, они сбежали со стены и засели в находившиеся вблизи стены кибитки. Бросившись к ним, мы были встречены выстрелами, не причинившими, впрочем, никому вреда. Разломав двери ближайшей кибитки, я был не менее удивлен, увидя в дверях молодую узбечку с страшно бледным, испуганным лицом. По ее положению можно было заключить, что она надеялась заслонить собой внутренность кибитки; непосредственно сзади ее находился оседланный и взмыленный аргамак. Ища глазами хозяина лошади, мы, наконец, заметили в противоположном двери углу кучу тряпья, и разбросав его, вытащили из под него сильно перетрусившего узбека.

В то время когда происходило только-что описанное, снаружи раздались крики и стоны. Приказав оставить в покое женщину и связать храбреца, отобрав у него оружие, я выбежал из кибитки, где увидел, что казаки и солдаты, вторгнувшиеся в другие кибитки, вытаскивали спрятавшихся в них и по своему расправлялись с ними. Вообще в этот день можно было привыкнуть к крови и виду раненных; на местности впереди города, а также и на его улицах и в домах, валялось до 200 трупов. [136]

Починив мост, я остался около него несколько времени, с целью убедиться в его прочности. Когда затем я проезжал через город, то по улицам его уже двигался верблюжий обоз. Медленно и плавно двигались нагруженные верблюды мимо жертв недавней стычки, а находившиеся при обозе солдатики шарили в соседних домах{79} и беззаботно ели найденный в них изюм и урюк, повидимому не обращая никакого внимания на ужасную картину неизбежных последствий войны.

Кара, постигшая Мангыт, была в свою очередь также необходима, как и вполне мирное обращение с жителями Кунграда и Ходжейли. Это дело показало населению, что русские войска, свято исполняя раз данное обещание, не тревожат мирных жителей, с другой стороны умеют исполнять свою угрозу — карать встречающих их с оружием в руках.

Под Мангыгом неприятель действовал сравнительно очень настойчиво и энергично. В этом деле против нас находились иомуды, численностью до 3.000 чел., под начальством Джануби-бая, и жители Мангыта. Наши потери за всем тем были не велики: убитыми мы лишились 1 обер-офицера и 2 казаков; раненными — 4 казаков; кроме того было ранено и убито около 10 казачьих лошадей.

На другой день, 21-го мая, отряд двинулся по дороге [137] на г. Китай. По известиям собранным от жителей, на этом пути мы должны были переправляться через весьма широкий арык Аталык. Не зная, существует ли через него мост, или же сломан неприятелем, с авангардом были высланы саперные команды, с целью, если не окажется моста, навести его вновь. Однако эти опасения не подтвердились: мост через канал, до 25 саж. шириной, не был тронут неприятелем и потребовал только незначительной починки для проезда через него артиллерии. Канал Аталык находился почти на половине перехода. Перейдя мост, главные силы остановились на привале в версте от места переправы. Не прошло и часа после этого, как справа показалось несколько сотен неприятельских всадников, и в то же время было получено донесение, что неприятель производит усиленное нападение на обоз, растянувшийся по обыкновению на несколько верст. Против показавшегося неприятеля была двинута пехота и ракетная команда, которые своими выстрелами вскоре и прогнали его.

Значительно сильнее было нападение на обоз. С целью узнать положение дела в обозе и дать соответствующее направление прикрытию для отражения неприятеля, начальник отряда послал в обоз полковника Саранчова. Впрочем и здесь, благодаря строгому порядку и надлежащему размещению прикрытия заведывавшим в этот день обозом, подполковником Гротенгельмом, попытки неприятеля окончились полною неудачей.

Выступая из Мангыта, генерал-лейтенант Веревкин выслал летучий отряд из 2 сотен, под начальством подполковника Скобелева, по дороге на г. Клыч, с целью рассеять отступившие туда шайки туркмен, и сжечь и уничтожить, согласно обещанию, данному в прокламации, их кочевки; поручение это было исполнено вполне успешно. В этот день отряд расположился на бивуаке, верстах в 2 от г. Китая, на канале Кара-гуз. Вскоре [138] к месту расположения отряда явились депутации от городов: Китая, Янги-яба, Гурленя и Кята, с изъявлением полной покорности. Достойно внимания, то обстоятельство, что этим депутациям приходилось, являясь к нам, объезжать войска хивинского хана, отделявшие их города от места расположения наших войск. Этот факт, показывает, на сколько само население верило в силу, искусство и мужество войск своего правительства.

По заявлению членов депутации, войска хана возрасли значительно больше 10.000 и на следующий день собираются встретить нас, остановить и разбить впереди Гурленя. Таким образом, на другой день, 22-го мая, нам пришлось столкнуться с неприятельскими скопищами, в несколько раз превосходившими нас в силах.