Глава IV

Так как 25-го марта можно было предполагать, что к 30-му числу этого месяца прибудут все верблюды, то [50] начальник отряда решил 26-го марта послать авангард из 2 сотен казаков и 25 человек саперной команды{19}. Начальником авангарда был назначен ротмистр Мореншильд, а помощником к нему — поручик граф Шувалов. На обязанность авангарда, кроме разведывания о неприятеле, было возложено исправление дороги, устройство, где встретится надобность, мостов и спусков, и пр. Для руководства этими работами с авангардом отправился капитан Красовский, взявший с собой разборчатый мост на козлах и большую часть инженерного транспорта. В день выступления было довольно тепло, и хотя авангарду пришлось самому прокладывать себе путь по глубокому снегу, однако на этот раз он благополучно дошел до назначенного места ночлега.

В ночь с 26-го на 27-е погода снова изменилась: был довольно сильный мороз с страшным ветром; такая же погода продолжалась вплоть до 30-го марта. Из авангарда начали получаться самые неутешительные известия: на другой день он едва сделал 8 верст, так как верблюды, крайне изнуренные бескормицей, были решительно не в состоянии идти дальше и начали падать. Однако, не смотря на это, 30-го марта решились двинуть первый эшелон. При выступлении отряда, в Эмбенском посту для конвоирования запасов, предназначеных для отправления к мысу Урга, была оставлена сотня казаков. Затем все остальные войска выступили двумя эшелонами: 30-го марта двинулись 8 рот пехоты, 3 сотни казаков и артиллерия с их обозом, под непосредственным начальством генерал-лейтенанта Веревкина; 31-го же марта вышел интендантский транспорт, прикрытие которого составляли: [51] 1 рота пехоты и 3 сотни казаков, под начальством полковника Новокрещенова.

Приступая к описанию дальнейшего движения отряда в степи, считаю необходимым познакомить читателей с теми принципами, которыми руководствовались в оренбургском отряде относительно мер, предпринимаемых для обеспечения отряда от нечаянных нападений и для сбережения верблюдов.

В оренбургском отряде каждая отдельная часть сама заботилась о целости своего транспорта и назначала для него определенное число нижних чинов, которые, конвоируя транспорт на походе, помогали навьючивать верблюдов как при выступлении с ночлега, так и во время движения, так как дорогой верблюжьи вьюки зачастую развязывались, и приходилось тотчас же перевьючивать животное. Назначение постоянных людей к верблюдам было необходимо, потому что одно из главных условий сбережения этих животных заключается в хорошей вьюнке, которая, как и все, требует практики. Следовательно, назначаемые для этой цели каждый день новые люди не удовлетворяли бы этому условию.

Затем перехожу к мерам охранения. Приведенное мною выше мнение о том, что одною из главнейших причин неудачи экспедиции графа Перовского было излишнее обременение людей аванпостною службой, принадлежит генералу Веревкину, который, будучи одним из главных участников завоевания Туркестанского края, управляя в самое смутное время около 8 лет одною из областей его, действительно может быть авторитетом во всем, что относится до степной войны с обитателями средней Азии.

Имея в виду, что аванпостная служба, при всей своей необходимости, весьма обременительна для солдата во время похода и что нет возможности подчинять большой правильности движение верблюжьих транспортов, без изнурения животных, генерал Веревкин принял следующие [52] меры охранения отряда на пути его следования от нападения неприятеля: до Усть-Урта, высланный вперед авангард, находясь в 3–4 переходах от главных сил, вполне обеспечивал их от нечаянного нападения; поэтому число людей, несших охранительную службу, было доведено до minimum'a. При движении, меры охранения заключались в том, что в расстоянии полуверсты, впереди головы колонны, ехали 4 казака с вожаком в голове; с ними же ехало несколько джигитов и один из офицеров, состоявших при начальнике отряда. Непосредственно перед верблюдами шел авангард из взвода казаков; вправо и влево от головы колонны высылалось по 10 джигитов в виде разъездов; сзади колонны шел арьергард из полусотни казаков, на который была возложена обязанность подбирать отставших верблюдов, или по крайней мере перекладывать вьюки с околевавших животных на здоровых. Ночью, меры охранения ограничивались выставлением полевого, лагерного и заднего караулов, и постановкой немногих казачьих постов.

Со вступлением на Усть-Урт, особенно приближаясь к мысу Урга, опасность от нападения увеличилась; сообразно с этим усилились и меры охранения. Авангарду велено было высылать по нескольку раз в день разъезды, которые отправлялись вечером, а главным образом — пред рассветом{20}; затем в порядке движения главных сил в свою очередь произошло небольшое изменение: помимо авангарда из взвода казаков, шедшего впереди войск, непосредственно перед верблюдами шла рота пехоты в развернутом фронте. Не позволяя верблюдам обгонять себя, она тем предохраняла обоз от через-чур большого беспорядка и в то же время служила ему [53] прикрытием на случай нечаянного нападения неприятеля; в стороны посылались разъезды{21}, от которых в свою очередь высылались патрули; в арьергард назначалась сотня казаков.

При расположении на бивуаке, ночью, предосторожности также были усиливаемы: кроме цепи парных часовых, выставляемые аванпосты из казаков были усилены; впрочем, в зависимости от малочисленности отряда и свойств местности, заставлявшей принимать охранительная меры со всех сторон, они выставлялись не очень далеко: бекеты находились всего в расстоянии версты от бивуака, причем застав вовсе не было.

Желание по возможности сберечь людей заставило начальника отряда не выставлять сначала и главного караула; только, если не ошибаюсь, с Исен-Чагила начали назначать дежурную часть из казаков; она находилась вблизи цепи парных часовых, к стороне наиболее вероятного нападения неприятеля. Впрочем, свойства кавалерии и совершенно ровная местность давали ей возможность поспеть на каждом пункте, где бы ни случилась тревога.

Со вступлением в хивинские владения, когда каждый день приходилось иметь дело с неприятелем, обоз, для облегчения военных действий, был совершенно отделен от действующих войск отряда. Заведывание им поручалось по очереди одному из начальников отдельных частей, в распоряжение которого поступало около батальона пехоты, несколько сотен казаков с 2–3 ракетными станками и иногда одно — два артиллерийских орудия.

Чтобы дать более полное понятие о движении отряда, я опишу впечатления одного дня.

Часа в три утра, сквозь сон слышится игра похода, и вслед за этим поднимается шум и движение: это верблюдовожатые и солдаты начинают вьючить [54] верблюдов. Утренняя свежесть и прохлада, благодаря резким переменам температуры днем и ночью, дает себя чувствовать, и мы, разбуженные шумом, не сразу решаемся расстаться с постелью. Однако благоразумие берет верх, и мы быстро принимаемся за приведение в порядок своего туалета. Еще не вполне одевшись, вместе с кроватью и чемоданом, служащим походным столиком, мы уже очутились на свежем воздухе, — юламейки как не бывало, и в то время, когда мы на-скоро принимаемся пить чай, наше жилище связывают и вьючат на верблюда... Новая обстановка дает возможность рассмотреть оживленный вид бивуака, где повсюду царствует деятельность и движение. Прежде всего бросаются в глаза верблюды и суетящиеся около них солдаты и верблюдовожатые. Вблизи нас два солдата вьючат верблюда; послушное животное лежит смирно, но кладь — 4 связки березовых аншпугов — не особенно удобна для вьючки. Только-что привязали по 2 пучка к обоим бокам седла, как оказывается, что левый груз значительно перевешивает правый и готов, вместе с седлом, перетянуть его на сторону. Бедное животное, чувствуя неловкость своего положения, семенит ногами и жалобно кричит. «Что за притча»! думает солдат, «вчера на обоих боках груз был одинаков, а сегодня на левой стороне вдруг потяжелел»? А это объясняется весьма просто: пользуясь ночною темнотой, кто нибудь из верблюдовожатых облегчил один из пучков, образовав из взятых палок яркий костер... Соседний верблюд оказывается значительно упрямее: только-что уложили его и приложили к бокам по четверти овса, с целью привязать их к седлу, как он неожиданно с криком поднимается и чуть не сшибает с ног навьючивавших его солдат. В другом месте на верблюда навьючили две четверти сухарей; только-что поднялось животное, как из одного куля сухари начинают сыпаться почти непрерывною струей. Это опять кто [55] либо из верблюдовожатых, побуждаемый голодом, под покровом ночи, через сделанное отверстие в куле, запасся на счет казны продовольствием на несколько дней{22}...

Вот горнист заиграл призыв к завтраку-обеду, и солдаты, поставив ружья в козлы, отправляются совершать свою раннюю трапезу. Почти вслед за этим дежурный по отряду является к начальнику отряда доложить, что вьючка окончилась, и испросить позволение двигаться вперед.

Генерал проснулся раньше всех, и сидя на свежем воздухе за походным столиком, пьет чай. С своей позиции он удобно наблюдает за всем, что совершается на месте бивуака. Он видит, как после зари солдатики быстро выходят из своих юламеек, и пользуясь имеющеюся пока водой, спешат умываться; на его глазах группы конусообразных юламеек, в течение каких нибудь 10–15 минут, при деятельном участии хозяев-солдат, заменяются группами верблюдов, нагруженных этими походными жилищами; видит он, как масса тюков, кулей и мешков, игравших роль бруствера, переходит с земли на спины кораблей пустыни; от него не скрывается также трагическое положение нескольких заспавшихся штабных офицеров, у которых киргизы [56] начинают разбирать юламейки, не смотря на то, что хозяева их еще в постели...

С движением вперед верблюжьего обоза, место бивуака начинает видимо пустеть. Вот проехали крупным шагом казачьи сотни, с целью поскорее обогнать верблюдов; за ними двинулась артиллерия. Немного погодя выступает и пехота, обыкновенно с музыкой, заменявшейся потом песнями. Песни, как для пехоты, так и для кавалерии, служили большим подспорьем в походе. Слушая их, как-то забываешь и усталость, и то расстояние, которое еще остается пройти а оно, между тем, незаметно сокращается. Поэтому то во все время похода песни пелись у нас непрерывно...

По выступлении пехоты садится на лошадь и генерал, обыкновенно рысью обгонявший обозы и войска. Догнав кавалерию, он уже все время оставался в голове колонны.

Пройдя 5–6 верст, делалась небольшая остановка в 5–10 минут, и затем снова двигались дальше; приблизительно на 10-й версте кавалерия спешивалась (конечно, когда не было грязи), и с полчаса шла пешком. Пройдя несколько больше половины расстояния, делали большой привал в полтора, два часа. Здесь солдаты и офицеры закусывали чем Бог послал, и когда верблюды начинали подходить к месту привала, снова двигались в путь. За несколько верст до привала, генерального штаба капитан Иванов с несколькими казаками обгонял авангард и выбирал место для бивуака, обозначая его поставленными казаками; благодаря этому, отряд, подходя к бивуаку, тотчас же мог располагаться на отдых.

Со вступлением на Усть-Урт первоначальный порядок выступления с места ночлега несколько изменился: чтобы не давать возможности обозу через-чур удалиться от войск, авангард, отойдя с версту или несколько более, останавливался на удобной позиции; несколько сзади его располагалась авангардная рота, а за нею [57] сосредоточивался верблюжий транспорт, образуя густую массу от 30 до 40 ниток в глубину. Когда все верблюды были собраны за авангардом, а арьергард трогался с места бивуака, дежурный по обозу{23} докладывал об этом начальнику отряда, который в это время обыкновенно находился впереди авангардной роты, где были собраны и войска. Получив донесение, начальник отряда отдавал приказание двигаться дальше.

Говоря о мерах обеспечения войск во время расположения их на бивуаке, я ничего не сказал о виде бивуака, который имел то же своеобразный характер. Располагаясь совершенно в ровной степи, где неприятель мог нападать со всех сторон, было необходимо дать бивуаку форму, которая представляла бы возможность с успехом отражать нападение, независимо от того, действует ли неприятель с фронта, с тыла или флангов, словом — форму каре, черт. III, фиг. 1. В зависимости от числа частей, величина его в разное время изменялась, но общий характер оставался тот же самый. Расположение это представляло нечто в роде редута, в котором стены заменялись верблюжьими вьюками. За этою оградой, в расстоянии 10–15 шаг., помещались юламейки для нижних чинов, а сзади, за каждою частью, располагались верблюды, перевозившие ее транспорта. Внутри каре помещались: штаб, кибитки маркитанта и верблюдовожатые. Подобное расположение давало возможность защищаться даже в случае нападения неприятеля, в силах значительно превосходивших силы отряда.

Познакомив с мерами охранения, принимаемыми [58] отрядом как на бивуаке, так и на походе, перехожу к описанию самого похода. 30-го марта, как я сказал выше, двинулись в глубь степи главные силы. В этот день было относительно тепло, всего 5–6° мороза, но зато свирепствовал сильнейший сухой ветер. Весь 20-ти верстный переход войскам и животным приходилось идти по единственной дорожке, проложенной в снегу авангардом; вправо и влево от нее лошади проваливались более чем по колена и резали себе ноги об оледеневшую наружную поверхность снега. Пройдя верст 5 за место бывшего бивуака авангарда, отряд остановился на месте, совершенно покрытом снегом. Усталые и измученные войска, вместо отдыха, должны были для установки юламеек разрывать снег на глубину около аршина. Вечером, по обыкновению, сделалось значительно холоднее и ветер усилился. Нечего и говорить, что ложась спать, никто и не думал раздеваться; все спали одетыми, укрывшись всем что только было теплого. К утру погода изменилась: сделалась оттепель и пошел дождь, порядочно нас измочивший; к полудню он однако прекратился, и поднявшийся ветер очень скоро нас высушил.

31-го марта также пришлось идти по снегу, хотя теперь он был не так глубок, и иногда приходилось встречать места почти обнаженные. В этот день бивуаком расположились на правом берегу реки Аты-Джаксы. Этот берег, будучи значительно выше левого, в месте остановки отряда отходил саженей на 200 от реки, образуя долину, защищенную от ветра и уже большею частью освободившуюся от снега; благодаря последнему обстоятельству, верблюды могли находить для себя корм, которым служили остатки прошлогодней полыни и травы. Что касается левого берега, то он представлялся в виде степной равнины, еще совершенно покрытой снегом. Возможность доставить подножный корм верблюдам и желание [59] дать отдых этим измученным животным, заставили начальника отряда сделать здесь 1-го апреля дневку.

В этот день было несколько градусов тепла, и снег начал быстро таять. Так как при дальнейшем движении отряду приходилось переходить через речку Аты-Джаксы, то генерал Веревкин приказал мне, вместе с капитаном Ивановым, выбрать место и приспособить его для переправы войск через реку. В русле последней, вследствие таяния снега, внизу была вода, покрытая сверху значительным слоем снега. В выбранном нами месте овраг был шириною саженей в 7; правый берег его был отлогий, левый же весьма крутой; глубина снега по-средине доходила до 2 ½ аршин. Возложенное на меня поручение можно было выполнить двояко: расчистить снег и сделать спуски, или же утрамбовать снег на столько, чтобы он в состоянии был выдержать движение артиллерии. Еще на предыдущем переходе нами был встречен спуск через овраг, расчищенный авангардом; скаты его были очень скользки и неудобны для движения верблюдов, а потому я решился прибегнуть ко второму способу. Сняв на аршин снег во всю ширину оврага, я плотно утрамбовал ниже-лежащий слой, отчего бывшая внизу вода проникла в него и образовала нечто в роде ледяной коры; затем выбранный снег был снова положен и также точно утрамбован. Таким образом был устроен снежный мост в 2 саж. шириной и до 7 саж. длиной. На другой день утром через него совершенно благополучно перешла артиллерия и обоз.

2-го апреля погода не изменилась, и весна вступила в свои права. Там где в обычное время бывает крайний недостаток воды, нам приходилось страдать от изобилия ее. Почти до самого Усть-Урта отряд наш шел буквально утопая в липкой и глубокой грязи, образовавшейся в глинистой и солончаковой почве, ежеминутно встречая бурные ручейки и ручьи, стекавшие с отрогов [60] Мугоджарских гор, не только замедлявшие движение, но зачастую и совершенно останавливавшие войска. С этого дня на меня была возложена обязанность отыскивать места для переправы в брод и заведывание самыми переправами.

Встретившийся нам 2-го апреля овраг отличался таким же характером как и предшествовавший, но имел около 8 саж. ширины. Когда я вздумал переехать через него верхом, то лошадь несколько раз проваливалась по брюхо, и ее с большими усилиями приходилось вытаскивать.

В этом месте переход с обозом через овраг без предварительной расчистки был совершенно невозможен, поэтому я со взводом казаков отправился отыскивать более удобное место для переправы, которое и было найдено в 2–3 верстах ниже.

В выбранном месте вода бежала уже поверх снега; ширина ручья доходила до 8 саж., при глубине воды около 2 ½ фут.; дно было ровно только на ширине 2 саж., а вправо и влево начинались ямы и ухабы. Последнее обстоятельство заставило меня, для предупреждения несчастных случаев, обозначить ровное место казачьими пиками.

Артиллерия, колесный обоз, а также и пехота, перевезенная отчасти на казачьих лошадях, переправились благополучно; но не то было с верблюдами: начиналось с того, что верблюдовожатый, сидя на верблюде, не мог заставить животное войти в воду; вообще весьма послушное животное, верблюд, в данном случае кричал, поворачивал назад и показывал явное нежелание идти через воду; лаучу приходилось слезать, и взяв первого верблюда за веревочку, самому вести их{24}; верблюд, [61] войдя в воду скользил и зачастую падал; одно упавшее животное обусловливало падение и своих соседей, вследствие чего переправа мгновенно останавливалась. Нельзя было без сострадания смотреть, как бедное животное барахталось в воде, силясь подняться и не будучи в состоянии этого сделать вследствие 17-ти пудового груза, лежавшего на нем. Для предотвращения этого были приняты следующие меры: каждый верблюд переводился отдельно ехавшим впереди его казаком; для поддержания животного, когда оно начинало падать, по обеим сторонам брода были выставлены шпалерами казаки; на случай, если бы и эта мера не помогла, то чтобы поскорее освободить упавшее в воду животное от вьюка и не дать последнему подмокнуть, вытащив его из воды, на обоих берегах находились пехотные команды. Благодаря этим мерам, переправа пошла почти безостановочно; однако до этого одна из частей понесла чувствительную потерю, так как у ней было подмочено несколько пудов сахару.

Так как переправа значительно задержала движение, то отряд, отойдя версты три от места брода, остановился бивуаком, пройдя всего в этот день около 15 верст. Впрочем, приняв во внимание обстановку движения, когда пехота должна била идти по колена в воде и грязи, и этот переход был очень тяжел.

3-го апреля мне приказано было отправиться раньше отряда и осмотреть находившийся верстах в 15 от места бивуака овраг, через который по словам посланных накануне джигитов был найден ими брод. Хотя снег продолжал быстро таять, но в этот день грязи было относительно меньше, так как приходилось проходить по отрогам Мугоджарских гор, и местами попадалась песчаная и даже щебеночная почва. Верстах в двух от оврага дорогу перерезывал, почти в перпендикулярном направлении, довольно значительной высоты холм. Подъехав к оврагу, я пришел к заключению, что киргизы [62] были не особенно ретивы в своих поисках, так как указали мне на место, находившееся вблизи дороги и не отличавшееся удобством для переправы: лошадь поехавшего киргиза плыла, а следовательно нельзя было и думать о переправе в брод. Пришлось искать более удобного места обращаясь к помощи тех же киргизов-джигитов. Что касается до бывших при мне казаков, то после неудачи, случившейся с одним из них, другие не решались пытать счастия в отыскании брода. Этот казак, повинуясь моим увещаниям, решился переехать ручей; но на середине пути его лошадь, завязнув в бывшем под водой снегу и усиливаясь освободиться, сбросила с себя седока. Последний, при дружном взрыве хохота стоявших на берегу казаков, должен был вместе с лошадью, вплавь, выбраться на противоположный берег. Здесь он, не смотря ни на какие советы, объявил, что не хочет погубить свою душу, рискуя утонуть при переправе, и решается переночевать на другом берегу. Киргизы оказались деятельнее, и действительно, не мало приходилось удивляться, видя как эти вообще крайне ленивые и апатичные люди теперь усиленно работали. Чтобы не стесняться седлом и платьем, они сбрасывали и то, и другое, и оставшись в одной рубахе, садились на лошадь и переезжали ручей. Благодаря таким помощникам, часа через два брод был найден. Ручей, вообще разлившийся на несколько десятков сажень, в выбранном месте образовал островок; рукава, образующие его, имели до 5 саж. ширины, при глубине до 4 фут. Собственно говоря, при существующей глубине и здесь невозможно было переходить в брод, особенно вследствие того, что посредине рукавов на протяжении 1 1/2–2 арш. находились выбоины; однако можно было надеяться, что рано утром, когда вода значительно спадет, переход в брод в этом месте будет возможен.

Когда о результате осмотра было доложено начальнику [63] отряда, то он решил остановить отряд на вершина холма, мне же приказал сделать рекогносцировку далее до горы Намаз-тау, находившейся верстах в 10 от ручья; — нужно было поверить показания вожаков, заявлявших, что по дороге до этой горы находятся еще два таких же оврага. Произведя рекогносцировку, я оврагов не встретил, но пришел к убеждению о невозможности следовать от Намаз-тау по пути, по которому шел авангард. Этот последний от Намаз-тау пошел на Али-тау, пройдя беспрепятственно по снегу расстояние между этими горами; теперь же в версте от Намаз-тау, отделяя ее от Али-тау, протекала бурная речка Джаинда, шириной до 20 саж. Громадные оледенелые массы снега с шумом и ревом неслись по ней и уничтожали всякую возможность переправы через нее в брод. Замечательно, что по словам генерала Веревкина, бывавшего несколько раз в этих местах летом и осенью, он даже и не подозревал о существовании здесь речки, так как летом она совершенно высыхает.

4-го апреля, в четвертом часу утра, отряд тронулся с бивуака, с целью начать переправу; за час до движения его выступила саперная команда, которая сделала спуски в выбоинах, очистила дно ручья от снега и вообще приспособила выбранное место к удобству переправы в брод. За ночь вода в ложбинах значительно спала: в самом глубоком месте было не более 3 фут глубины. Однако нужно было стараться окончить переправу возможно скорее, так как с приближением к полудню вода должна была значительно прибыть. Между тем переправа колесного обоза и артиллерии оказалась весьма затруднительною: хотя правый берег был покрыт песком и гравием, но островок и левый берег были глинисты, и от изобильного орошения на них образовалась страшная грязь; колеса лафетов, и особенно зарядных ящиков, уходили в нее по самую ступицу, и лошади не были в [64] состоянии вытащить их. Только усилием 20–30 линейцев достигали успеха и давали возможность артиллерии следовать дальше. Любо было смотреть на этих молодцов, которые, сами утопая в грязи, окружив со всех сторон орудие и взявшись кто за колеса, кто за постромки, с дружным криком выручали «матушку-пушку», не думая о том, что вслед за этим им усталым и измученным предстоит еще впереди страшно тяжелый переход.

Не менее необходимо было содействие пехоты и для верблюдов. Не смотря на вышеописанные меры, верблюды все-таки падали в воде, задерживая переправу, что заставляло опасаться, что с наступлением жары поднявшийся уровень воды не позволит в этот день окончить переправу. Это обстоятельство, а также и то, что подмоченные сухари, крупа, чай, сахар и другие продукты, испортившись от сырости, могли поставить отряд в критическое положение, побудило солдат почти на самопожертвование: не щадя себя, они становились шеренгами в воду и на руках переправляли верблюда, который при каждом неверном движении получал надежную поддержку{25}.

В соседних местах между тем были найдены еще два брода, и переправа пошла быстрее; однако последним верблюдам пришлось труднее, так как вода начала прибывать еще до окончания переправы.

Затруднительность переправы и страшно тяжелый переход по грязи в глинистой и солончаковой почве, когда пехоте приходилось вытаскивать артиллерию и колесный обоз не только на переправе, но и на всем протяжении перехода, обусловили необходимость уменьшить [65] предполагаемый переход, ограничив его 12–13 верстами. Отряд, пройдя мимо горы Намаз-тау, остановился бивуаком близ речки Джаинды. Не смотря на такое небольшое расстояние, только поздно вечером стянулись верблюды, причем около 15 животных пришлось оставить на произвол судьбы, так как они отказывались идти даже тогда, когда их освободили от всякого груза. В этот день Джаинда бушевала менее, но переправа через нее все-таки была невозможна, вследствие чего начальник отряда решил не идти на Али-тау, а обойдя Джаинду, выйти прямо на бывшее Чушкакульское укрепление.

5-го апреля, исполняя предположенное движение, сделан был небольшой переход верст в 15, причем во время движения пришлось переходить в брод четыре лощины, наполненные водой и находившиеся в расстоянии версты одна от другой. Особенно был труден переход через первую, направлявшуюся к Джаинде. Этот переход в конец измучил и людей, и лошадей, так что не смотря на желание сделать дневку в первый день Светлаго Воскресенья, пришлось назначить ее на 6-е апреля.

7-го апреля движение продолжалось прежним порядком, хотя грязь была несколько меньше, что давало возможность увеличивать переходы. Так, в этот день совершен был переход в 25 верст.

8-го апреля, не смотря на то, что это был первый день праздника Пасхи, был совершен переход в 30 верст. Главная причина, заставлявшая генерала Веревкина так торопиться, было желание оказать посильную помощь туркестанскому отряду. Принимая в расчет время выступления туркестанских войск, он не мог надеяться на то, что оренбургский отряд может поспеть во-время, чтобы совместно с туркестанскими войсками овладеть ханством; имея это в виду, он спешил только поскорее добраться до урочища Касармы, лежащего вблизи неприятельских пределов, чтобы, достигнув его в то время, [66] когда, по его мнению, генерал Кауфман будет устраивать переправу через Аму-Дарью, оттянуть на себя часть неприятельских войск и этим облегчить как переправу, так и занятие столицы ханства. Такие мысли были им неоднократно высказываемы в частном разговоре.

Вследствие перехода, совершенного в первый день Светлаго праздника, нам некогда было делать друг другу визиты; но благодаря деятельному участию начальника кавалерии, полковника Леонтьева, праздник был встречен по христианскому обычаю с заутреней и разговеньем. Чтобы дать возможность людям выспаться, заутреня была совершена в 9 часов вечера. Простой стол служил аналоем, а разложенные костры и звезды заменяли принятое освещение свечами. Оригинальную картину представляли эти группы воинов, заброшенных в неприветливую и печальную пустыню, за тысячу верст от своего родного уголка и собравшихся в данную минуту, чтобы вместе встретить наступающий праздник. Вспыхивавшее неровное пламя костров придавало фантастический колорит всей картине, и освещая бородатые физиономии казаков, придавало им угрюмый вид. Кто знает, сколько самых теплых молитв вылетало из уст этих суровых на взгляд людей, которым впереди предстояло еще столько испытаний!...

9-го апреля, хотя местами было грязно, но значительно меньше прежнего. В этот день отряд прошел мимо Чушкакульского озера и находящихся вблизи его развалин бывшего Чушкакульского укрепления, построенного отрядом графа Перовского{26}. В нескольких верстах от [67] озера находятся Чушкакульские горы, идущие почти параллельно озеру. Горы эти не отличаются особенною величиной; скаты их частью покрыты скудною растительностью, частью же представляются в виде обрывов.

10-го апреля отряд перешел через речку Чеган и поднялся на Усть-Урт. В месте, выбранном для переправы в брод, речка была саж. в 5 шириной и около 2 фут. глубиной; между тем 3–4 дня тому назад, когда через нее переходил авангард, она имела более 10 саж. ширины и до 6 фут. глубины, так что авангард должен был устроить мост, по которому перешли люди и были перенесены верблюжьи вьюки; верблюдов же переправили вплавь. Место переправы в брод главных сил было саж. на 200 ниже места где переходил авангард; дно реки здесь было твердое, из смеси песку и гравия. Правый берег реки был каменистый (состоял из плит известняка); левый же, будучи песчаным около воды, несколько саженей отойдя от нее, обращался в глинистый обрыв, саж. в 2 высотой. Для удобства движения отряда пришлось на обоих берегах делать спуски. Замечательно, что на левом берегу реки находились трясины, сверху покрытая песком и по виду ничем не отличавшиеся от твердого грунта. Исследуя брод, я попал вместе с лошадью в одно из таких мест и едва мог освободиться из него. Начало подъема на Усть-Урт находилось верстах в 6 от места переправы; дорога шла по солончакам; хотя последние не были особенно топки, но вблизи их находились настоящие солончаковые топи, в которые раз попав, рискуешь из них вовсе не выбраться. [68]