Враг прижат к морю
Дачные поселки взморья, куда я приехал по указанию генерала А. И. Еременко около 12 часов 15 октября, казались какими-то осиротевшими, безмолвными. Коттеджи богачей и скромные домишки рижан имели заброшенный, безжизненный вид. Разрушить их или сжечь фашистские варвары не успели: наступление наших войск помешало им свершить привычное черное дело. Вид у дач был, пожалуй, почти таким же, каким бывает и в мирное время, когда поздней осенью дачники покидают свои летние жилища. Многочисленные сады и парки Рижского взморья, как и всегда в это время, оделись в багряную листву. Необычна была лишь тишина на песчаном берегу. Не видно было длинных, развешанных на кольях вдоль берега для просушки и починки рыболовных сетей, и не копошились возле них рыбаки. Не лежали на берегу, уткнувшись в песок, вытащенные из воды лодки...
Приехал я с группой офицеров для проверки готовности к наступлению 10-й гвардейской армии и передачи ее корпусам своих участков войскам 3-го Прибалтийского фронта.
Дачные поселки только что освободил 19-й сибирский гвардейский корпус. Он прорвался сквозь неприятельские подразделения и, обогнув столицу Латвии с запада, устремился к морю с задачей отрезать вражеские части, отступавшие от Риги. Наша артиллерия вела мощный огонь, корректируемый с самолетов, по отходящим немецко-фашистским войскам. А бомбардировщики, особенно из авиадивизии генерала Л. С. Рубанова, бомбили вражеские колонны пехоты и артиллерии. Однако сибирский корпус продвигался медленно. О причине задержки наступления заметно расстроенный командир корпуса генерал А. Т. Стученко, которого я вскоре догнал, доложил:
— Из-за нашей неорганизованности... [148]
Как я узнал, дело было так. Примерно час назад головная дивизия корпуса, двигавшаяся вдоль железной дороги Рига — Тукумс, не доходя до реки Лиелупе, остановилась. К командиру дивизии генералу М. Ф. Андрющенко вскоре подлетел на коне рассерженный генерал Стученко и недовольно спросил:
— Почему остановились и топчетесь на месте? По какой причине не вышли к Рижскому взморью, не выполнили поставленной дивизии задачи?!
Изрядно растерянный, командир дивизии показал радиограмму, полученную им от начальника штаба корпуса полковника В. А. Табачного. Она была такого туманного содержания: «Кончайте выполнением задачи, главными силами сосредоточивайтесь южнее Приедайне».
Андрей Трофимович Стученко рассердился еще больше, но только теперь на свой штаб. Он в тот момент не стал расследовать это ЧП. Как бывший конник, генерал создал за счет верховых и артиллерийских лошадей дивизии импровизированную конную группу, на треть без седел. Ядром ее стали сопровождавшие командира корпуса автоматчики. Во главе этой группы комкор поставил заместителя командира дивизии. Конники, вооружившись автоматами, уселись на лошадей, как говорят на Дону, «нахлюстом» и понеслись преследовать отходящих гитлеровцев. Переправившись через реку Лиелупе, бойцы очистили от врага несколько поселков на Рижском взморье в районе Юрмалы. Последовавшие за всадниками части выловили и пленили несколько сот разбежавшихся вражеских солдат и офицеров. Теперь путь из Риги на запад гитлеровцам был отрезан. Много их в районе латвийской столицы удалось пленить. Однако значительному числу фашистских подразделений удалось уйти в Курляндию морским путем на судах...
Я уточнил А. Т. Стученко полученное от командарма распоряжение: корпусу надлежит передать свой участок подходящим от Риги войскам 3-го Прибалтийского фронта, а затем сосредоточиться в районе Приедайне для выдвижения ночью к Елгаве.
Затем я посетил наступающий левее железной дороги Рига — Тукумс 15-й гвардейский корпус генерала Н. Г. Хоруженко. Оказалось, что дивизии полковника В. М. Лазарева и генерала М. А. Исаева этого корпуса в 13 часов вышли к реке Лиелупе. Части противника держали оборону на западном берегу реки. Корпус, как мне доложил Хоруженко, ожидает смены войсками генерала И. И. Масленникова, а затем будет рокироваться к левому флангу фронта. [149]
Возвратившись на фронтовой КП, я кратко доложил об обстановке и обо всем виденном в Риге командующему фронтом. А. И. Еременко бесстрастно выслушал меня и сказал:
— В армиях левого крыла наступление развивается туго. Я опять еду туда.
Когда я пришел к себе в комнату, Сергей Иванович Тетешкин доложил о событиях, которые произошли за время моего отсутствия.
— В первой половине 15 октября командующий 67-й армией генерал Романовский, — сказал он, — продолжал переправлять свои войска через Даугаву. К середине дня 98-я стрелковая дивизия в составе двух полков очистила от противника остров от Даугавы до устья реки Лиелупе и готовилась к ее форсированию. К этому времени Даугаву преодолел авангардный полк дивизии полковника Городецкого. Этому соединению накануне удалось занять острова севернее Риги, и поэтому переправа дивизии облегчилась. Около 15 часов в Були, на Рижском взморье, вышли передовые части 98-й стрелковой дивизии, — продолжал генерал Тетешкин, — а в район Приедайне — части 374-й стрелковой 67-й армии. Корпуса генералов Стученко и Хоруженко передали по актам свои участки подошедшим войскам и стали готовиться для марша на Елгаву. В частности, район Приедайне был передан по акту, подписанному начальником штаба 29-й стрелковой дивизии полковником Фроловым и начальником штаба дивизии полковника Городецкого полковником Антоновым... Остались без смены лишь дивизии корпуса генерала Кулешова, которые в те часы вышли к озеру Бабите...
Около 16 часов ко мне неожиданно зашел маршал Л. А. Говоров.
— Я заранее поставил в известность Еременко, что в это время приеду к нему, — сказал он.
— Он поехал в левофланговые войска, там неважно развиваются события, — ответил я.
— Ну вот, Ригу взяли. Жаль, что не удалось окружить гарнизон города, — задумчиво произнес Говоров и, помолчав, добавил. — Имейте в виду, Верховный согласился расформировать 3-й Прибалтийский фронт. Завтра вам возвратят 1-ю ударную и 14-ю воздушную армии, 67-ю передадут Ленинградскому фронту, 61-ю — 1-му Прибалтийскому, а 54-ю Ставка берет в свой резерв. Вот так. Армию генерала Романовского я поставлю на оборону побережья Рижского залива от Пярну до Риги. [150]
— Но если 3-й Прибалтийский ликвидируется, то зачем же 10-ю гвардейскую перебазировать под Елгаву? — спросил я Говорова. — Ведь 1-я ударная очень слабая и не сможет использовать выгодной обстановки, сложившейся в этом районе сейчас. Отчего бы не перевести на это направление наши главные силы?
— Ставка опасается, что противник, оставив против вас прикрытие, прорвется на юг, деблокирует Мемель и уйдет в Восточную Пруссию. Вот поэтому удар в направлении Лиепаи и планируется нанести сразу двумя фронтами.
— Но ведь операционное направление вдоль Рижского взморья тоже важное!..
— Вот именно, — взглянул на часы Леонид Александрович. — Я как представитель Ставки нахожусь здесь последний раз. Представителем Ставки у вас будет Александр Михайлович Василевский, а я займусь ликвидацией моонзундской группировки.
Я предложил Леониду Александровичу пообедать на прощание, но он, сославшись на недостаток времени, отказался.
Спустя некоторое время я доложил по телефону генералу армии А. И. Антонову о продвижении войск.
Антонов был в добром настроении.
— Очень хорошо, — весело сказал он. — Теперь готовьте наступление на своем левом фланге.
Алексей Иннокентьевич подтвердил, что 3-й Прибалтийский фронт будет вечером расформирован, а 1-я ударная и 14-я воздушная армии переданы нам.
В тот день специальные команды до самого вечера расчищали рубеж Рига, Елгава, на котором накануне проходило сражение. В захваченных траншеях и около них было собрано несколько тысяч убитых и раненых солдат и офицеров противника. Начальник санитарного управления фронта генерал М. С. Ицкин вынужден был один госпиталь из числа полученных от 3-го Прибалтийского фронта выделить для приема раненых немецких военнопленных.
Вечером зашел Афанасий Петрович Пигурнов и предложил мне:
— Давайте съездим завтра в Ригу. Я доложил командующему, он не возражает.
— Хорошо, — согласился я. — Но сначала заедем в 1-ю ударную армию, подтолкнем Захватаева, чтобы он энергичнее наступал вдоль Рижского взморья к Тукумсу. [151]
Ранним утром 16 октября я и Пигурнов поехали на «виллисах» в Ригу. Сначала мы побывали на КП 1-й ударной, который размещался на западной окраине Задвинья. Со стороны реки Лиелупе слышались глухая артиллерийская канонада и разрывы авиационных бомб.
— С радостью возвращаемся в состав 2-го Прибалтийского фронта, — приветствовал нас командарм генерал Н. Д. Захватаев. Никанор Дмитриевич кратко ознакомил нас с обстановкой в армии: — 12-й гвардейский стрелковый корпус сменил ночью корпус генерала Кулешова и выдвигается к Лиелупе. Налаживаю управление 112-м и 119-м стрелковыми корпусами, которые переходят из 67-й армии в мое подчинение. Их передовые части уже сменили 19-й и 7-й гвардейские корпуса армии Казакова.
— Генерал Еременко, который организует с утра наступление двух левофланговых армий фронта, приказал вам безостановочно наступать вдоль Рижского взморья, — указал я Захватаеву. — Сегодня армия должна выйти к реке Лиелупе, а завтра форсировать ее и нанести удар в направлении на Тукумс.
— Но в армии нет ни танков, ни артиллерии, — с огорчением информировал меня командарм. — На паромах, лодках и плотах мы смогли переправить через Даугаву лишь небольшое число малокалиберной артиллерии.
— Вслед за нами для поддержки наступления вашей армии следуют в ваше распоряжение артиллерийская дивизия, несколько танковых и самоходных полков и инженерная бригада, — ободрил я Никанора Дмитриевича. — Одна воздушная армия целиком выделяется на обеспечение действий ваших войск. Через час-два с фронтового КП будет установлена проволочная связь с вашим новым КП в районе Приедайне.
— В таком случае я сразу переезжаю на новый КП и по-настоящему разверну наступление армии, — заверил меня повеселевший генерал Захватаев.
С КП 1-й ударной я и А. П. Пигурнов поехали по улицам западной части Риги.
Перед глазами предстало тяжкое зрелище. Разрушенные здания, стертые с лица земли дома, взорванные мосты... С невыразимым чувством горечи смотрели мы на уничтоженные заводы и сгоревшие здания, с волнением слушали рассказы местных жителей о зверствах немецких оккупантов... Потом пробрались пешком к взорванным мостам. На рухнувшие от взрыва мосты — оправа железнодорожный и слева Понтонный — с болью смотрели местные жители, [152] отрезанные рекой от другой части города. Они тихо, как возле покойника, разговаривали о злодеяниях фашистов.
Ниже мостов я встретил командира 88-го понтонного батальона майора К. А. Дорошенко, развернувшего работы по постройке наплавного понтонного моста. На пароме он перевез нас и наши машины на другой берег. Генерал Пигурнов поехал к Яну Калнберзину. Нам было известно, что Центральный Комитет партии и правительство Латвии уже двое суток находятся в Риге и отсюда руководят восстановлением Советской власти в освобожденных районах, налаживают в республике нормальную жизнь и возглавляют работы по восстановлению столицы.
А я посмотрел, как подразделения Дорошенко перевозят на паромах в Задвинье артиллерию дивизий 1-й ударной армии, переправившихся через Даугаву и выдвигавшихся к реке Лиелупе, потом пробрался к взорванному железнодорожному мосту.
— Основательно работали, гады, — сказал встретивший меня там командир 17-й железнодорожной бригады, восстанавливавшей мост, Ф. И. Москвитис. — Взрывчатки не жалели.
Да, действительно, двухпутный, длиной 758 метров мост был уничтожен. Все его одиннадцать пролетов были обрушены, большинство устоев и опор подорваны.
— Когда собираетесь пустить по мосту первый поезд? — спросил я Москвитиса.
— Закончить работы первой очереди и открыть движение по новому мосту планируем через 35 суток, — ответил он.
От моста я поехал по улицам восточной части Риги. Сопровождать меня, показывать кровоточащие раны города вызвался старый рижанин, рабочий электростанции. Набережная и улицы города были захламлены битым кирпичом, кусками камней, разного рода изуродованным, обгоревшим металлом. Машина медленно двигалась по улицам. Иногда приходилось останавливаться и пробираться пешком. Вся набережная была в воронках от взрыва фугасов. Мой сопровождающий с горечью и негодованием показывал мне:
— Вот уничтоженная пристань и сожженные пакгаузы. Вот взорванная электростанция, вернее, ее остатки. Здесь когда-то я работал... Теперь по вечерам зажигаем пока коптилки. Это разбитая водонапорная установка. Водопроводную сеть фашисты также во многих местах подорвали. Воду берем из реки, так как колодцев мало. Вот развалины [153] старого города. А на месте этих обгорелых корпусов был завод «Проводник». Это тоже разрушенный завод. И это...
Потом мы проезжали мимо разграбленного банка, разрушенных универмага и почтамта, взорванного вокзала и трамвайного депо, где валялись опрокинутые обгоревшие остовы вагонов...
Затем машина остановилась у невысокого, мрачноватого вида здания с выбитыми окнами.
— О, этот дом в Риге знает каждый. Здесь было гестапо, — сказал рабочий. — Немало хороших людей исчезло за этими стенами... Вы, может быть, слышали о такой улице — Ремерской? Так вот на ней всего два дома. Это самая короткая улица в городе. Раньше там был земельный отдел. Немцы устроили в домах тюрьму. Каждый день ровно в пять вечера на Ремерскую подъезжала «душегубка». Это знает вся Рига.
На одной из улиц собралась огромная толпа народа, большей частью женщины с исхудавшими лицами, с запавшими глазами. Они переговаривались между собой и, поднимаясь на цыпочки, смотрели вдоль улицы.
— Это они ждут прихода в город гвардейской латышской дивизии, — пояснил мне мой новый знакомый. — Она как раз должна сейчас переправиться через Даугаву. В двенадцать часов будет торжественная встреча жителей города с воинами-гвардейцами.
В полдень я возвратился на фронтовой КП. Генерал С. И. Тетешкин доложил:
— Еременко в 3-й ударной. Наступление там, так же как и в 42-й, развивается медленно. Продвинулись всего на 2–3 километра, да и то на отдельных небольших участках. Впрочем, две правофланговые армии 1-го Прибалтийского, наступающие во взаимодействии с нашими войсками, прошли вперед примерно столько же. А вот правофланговая 1-я ударная движется к реке Лиелупе успешно...
Позже на командный пункт приехал А. И. Еременко. К этому времени мы получили директиву Ставки от 16 октября. В ней конкретизировалось то, что нам уже изложили Л. А. Говоров и А. И. Антонов. Перед войсками 2-го. и 1-го Прибалтийских фронтов ставилась задача уничтожить прижатую в Курляндии к морю группировку противника. Директива объявляла о расформировании 3-го Прибалтийского фронта и о том, что координировать действия 1-го, 2-го Прибалтийских и 3-го Белорусского фронтов будет Маршал Советского Союза А. М. Василевский. [154]
Поздно вечером генерал А. И. Еременко в присутствии Ботаткина и меня принял приехавшего из Риги полковника М. С. Маслова. Он доложил нам, что, по донесениям разведывательных групп, переброшенных на Курляндский полуостров, рубеж, который стремятся прорвать наши войска, занимается крупными, основными силами противника.
— Тем более настойчиво следует продолжать наступление, — заметил А. И. Еременко. — Недаром ведь Ставка проявляет такое пристальное внимание к проблеме ликвидации курляндской группировки. Ее окончательный разгром развяжет нам руки для действий в другом месте. — Андрей Иванович несколько раз взглянул на левую часть карты, где начиналась Восточная Пруссия.
В конце совещания Маслов обратился к генералу армии А. И. Еременко с просьбой о награждении разведчиков, которые продолжительное время действовали в тылу врага, и представил на подпись заготовленный приказ.
Андрей Иванович просмотрел приказ, показал его нам и тут же подписал документ. В числе награжденных была и отважная разведчица Эльза. Она удостоилась ордена Красной Звезды.
По нашему указанию Эльза сбежала от военного коменданта Риги{16}. В ночь на 13 октября военная комендатура эвакуировалась. Машины с имуществом коменданта подъехали к Понтонному мосту для переправы через Даугаву и попали под бомбежку нашей авиации. Поднялась суматоха, и Эльза незаметно скрылась.
За успешное проведение Рижской операции, за освобождение столицы Латвии четыре дивизии 10-й гвардейской армий (22, 30, 65 и 85-я гвардейские) и 43-я гвардейская латышская дивизия получили наименование Рижских. Орденом Ленина была награждена 29-я гвардейская дивизия; орденом Суворова II степени — 130-й латышский стрелковый корпус и 8-я гвардейская дивизия; орденом Красного Знамени — 7, 56 и 119-я гвардейские и 308-я латышская стрелковые дивизии.
Многие генералы, офицеры и солдаты получили за Рижскую операцию ордена и медали. Значительное число командного состава было повышено в званиях. В частности, генералу М. И. Казакову и мне было присвоено звание «генерал-полковник». [155]
17 октября войска 2-го и 1-го Прибалтийских фронтов продолжали наступление. Противник к тому времени был хорошо осведомлен об участке, с которого наносится главный удар, и о его направлении. Фашистское командование оставило на территории Латвии разветвленную разведывательную сеть из разного рода профашистских элементов. Кроме того, радио — и авиаразведка, видимо, установили перегруппировку нашей гвардейской армии и главных сил фронта к левому флангу, а войск генерала И. X. Баграмяна — к правому.
Поэтому продвижение вперед Прибалтийских фронтов в этот день не превышало 2–4 километров. А наша правофланговая армия 17 октября лишь расширила на несколько километров плацдарм за рекой Лиелупе в районе дачных поселков Рижского взморья.
На следующий день противник подтянул к участку главного удара наших фронтов еще несколько дивизий и в некоторых районах неоднократно переходил в ожесточенные контратаки. Гитлеровцы дрались яростно, но их натиск везде был отбит с большим для них уроном.
Немецкому командованию 19–20 октября удалось приостановить дальнейшее наступление на Лиепаю войск 2-го и 1-го Прибалтийских фронтов. Вражеские дивизии удержались на заранее укрепленных рубежах. Но для этого противник израсходовал большую часть своих резервов, накопленных за счет сокращения линии фронта.
Теперь немецко-фашистскому командованию замысел нанесения контрударов на Мемель пришлось отложить. Между тем успешное наступление правофланговой 1-й ударной армии нашего фронта продолжало благоприятно развиваться. 18 октября она форсировала реку Лиелупе и прорвала оборону противника на всю глубину. Войска генерала Н. Д. Захватаева продвинулись в тот день вдоль Рижского взморья на 18–25 километров и овладели городом Кемери. На другой день 1-я ударная прорвалась вперед еще на 15–20 километров, а 20 октября уже вышла к городу Тукумс. Особенно в этих боях отличился правофланговый 119-й стрелковый корпус генерала Николая Николаевича Никишина.
19 октября Андрей Иванович Еременко договорился с генералом армии И. X. Баграмяном поставить перед Ставкой вопрос о временной приостановке наступления смежных войск фронтов и перенесении участков главного удара к западу.
— Прошу доложить Верховному, что командование Прибалтийских фронтов просит разрешения сделать недельный [156] перерыв в совместном наступлении на Лиепаю, — просил по телефону А. И. Антонова А. И. Еременко. — За это время мы перегруппируем войска, вольем в ударные группировки свежие силы.
Разрешение Ставкой было дано. И вот в течение последующей недели войска Прибалтийских фронтов готовились к возобновлению наступления на Лиепаю, перегруппировывали свои силы. В частности, в нашем фронте 42-я армия была заменена 10-й гвардейской. Дивизии ударных группировок были пополнены личным составом, главным образом за Счет внутренних ресурсов. А Ставка за это время пополнила наши фронты боеприпасами.
Армия генерала М. И. Казакова 20 октября заняла участок для предстоящей операции в левой половине полосы 42-й армии, в районе юго-восточнее города Ауце, и вместе с 3-й ударной готовилась утром 26 октября начать наступление в направлении Ауце, Салдус.
В 19-м гвардейском корпусе генерала А. Т. Стученко намечались к наступлению в первом эшелоне 56-я и 22-я дивизии.
Однако непредвиденное происшествие в этом корпусе поломало намеченные планы.
С утра 22 октября артиллерия обоих соединений вела в обычном режиме пристрелку целей в полосе предстоящих действий. Командир 56-й гвардейской дивизии полковник Анатолий Иванович Колобутин следил с наблюдательного пункта за разрывами снарядов и мин. После обеда он, несмотря на возражения начальника артиллерии дивизии, приказал вести пристрелку «веселее».
Повышение интенсивности артиллерийской и минометной стрельбы насторожило врага. С дивизионного НП было видно, что из обстреливаемой первой траншеи гитлеровцы перешли во вторую. Колобутин принял это за начало отступления противника, и по его приказанию разведывательная рота 254-го гвардейского полка имени А. Матросова была брошена вперед. Дружной атакой воины подразделения захватили небольшой участок траншеи и взяли несколько пленных.
Полковник Колобутин, увидев, что разведрота овладела первой траншей, поднял в атаку весь 254-й полк.
Матросовцы, возглавляемые полковником Феодосием Григорьевичем Шаплюком, стремительно ринулись за разведротой, захватили и вторую вражескую траншею, продвинувшись на 2–3 километра. Но из третьей траншеи, что была на опушке леса, гитлеровцы встретили наши подразделения [157] массированным артиллерийским и пулеметным огнем. Полк принужден был остановиться, залечь в немецких окопах, неся потери от губительного огня.
В таком же положении очутился и 62-й гвардейский полк соседней дивизии, который из чувства локтя и с молчаливого согласия генерала А. Т. Стученко пошел вперед вслед за матросовцами.
Через некоторое время противник подбросил к этому участку значительные силы, а затем пехотными частями и танками отрезал 254-й и часть 62-го полка. Чтобы выручить попавших в беду гвардейцев, командиру корпуса пришлось ввести в бой всю 56-ю и часть 22-й дивизии, а также поддержать их действия дивизионной и корпусной артиллерией.
В результате было раскрыто перед противником сосредоточение сил на этом направлении для предстоящего наступления. Участок, намеченный для удара войск левого крыла фронта, и замысел наступления оказались скомпрометированными. А. И. Колобутина пришлось от должности отстранить, а генерал А. Т. Стученко отделался выговором.
— Эх, какой замечательный для наступления участок придется менять! — возмущался А. И. Еременко, узнавший об этом происшествии. Он немедленно принял решение на перегруппировку главных сил влево, вплотную к войскам 1-го Прибалтийского. Туда была передвинута 3-я ударная армия, а 10-я гвардейская рокировалась вправо для наступления на Ауце с востока. 15-й гвардейский корпус генерала Н. Г. Хоруженко намечался для действий на правом фланге, сибирский корпус генерала А. Т. Стученко — в центре, а 7-й гвардейский корпус генерала А. Д. Кулешова — на левом фланге, непосредственно на Ауце. Начало наступления пришлось отнести на день позже, на 27 октября.
На рассвете 24 октября, после двух ночных маршей, 3-я ударная армия сосредоточилась главными силами к участку Юргапги, Вегеряй. Ей была поставлена задача прорвать здесь вражескую оборону, а затем, наступая в северо-западном направлении в обход Ауце с юга, во взаимодействии с 10-й гвардейской армией разгромить противника в этом районе и стремительно двигаться к Салдусу.
По решению командующего армией на правом фланге вводился для наступления 7-й стрелковый корпус генерал-майора В. А. Чистова, в центре — 79-й стрелковый, которым временно командовал заместитель командарма генерал-майор Г. И. Шерстнев. На левом фланге армии, занимая большой [158] участок, был поставлен для обороны 14-й гвардейский стрелковый корпус генерал-майора П. А. Степаненко. Левее готовились к наступлению силы 4-й ударной армии 1-го Прибалтийского фронта.
В середине дня 24 октября генерал А. И. Еременко сообщил мне о своем отъезде в 3-ю ударную.
— Командарм там новый, молодой, еще не имеет достаточного опыта, и я решил помочь ему, — пояснил он мне. — На 16 часов я велел назначить совещание...
Надо сказать, что вместо заболевшего генерала В. А. Юшкевича командующим 3-й ударной 6 октября был назначен генерал-лейтенант Николай Павлович Симоняк. Я еще ни разу не видел его. Знал только, что он — Герой Советского Союза, отличившийся при обороне полуострова Ханко и при защите Ленинграда. Симоняк командовал там 30-м гвардейским стрелковым корпусом. И я попросил Андрея Ивановича взять меня с собой.
— Ну что ж, поедемте, — согласился Еременко.
Мы поехали на КП 3-й ударной на трех «виллисах».
Новая полоса 10-й гвардейской и 3-й ударной армий, где еще недавно шли затяжные бои правофланговых войск 1-го Прибалтийского фронта, была пересечена траншеями, ходами сообщения, различными заграждениями, изранена воронками. Немцы, наступая, усиленно минировали дороги, взрывали мосты, устраивали завалы. Нам было хорошо известно о потерях от мин и разного рода «сюрпризов», коварно замаскированных гитлеровцами. Гибли люди, подрывались танки, орудия, автомашины. Не хватало саперных частей и минеров, чтобы снять все оставшиеся заграждения.
Наши машины подошли к перекрестку дорог, километрах в десяти от линии фронта. Впереди нас в том же направлении двигался еще один «виллис». Сидевшие в нем, очевидно, узнали командующего фронтом и свернули немного в сторону. И тут же на наших глазах машина взорвалась. Еременко и я поспешили к месту взрыва. Явно сработала противотанковая мина... Это была машина командира 79-го стрелкового корпуса. Он, видимо, тоже ехал на КП армии на совещание.
Из остановившихся поблизости машин выскакивали и подбегали к взорванной машине офицеры и солдаты. В их числе оказался врач. Он установил, что комкор генерал Г. И. Шерстнев, командующий артиллерией корпуса полковник Н. Б. Лившиц и начальник оперативного отдела штаба корпуса подполковник П. Я. Ветренко мертвы, а шофер тяжело ранен. [159]
С болью в душе стояли мы безмолвно возле погибших...
Когда мы приехали на КП ударной армии и вошли в помещение, в котором предстояло быть совещанию, уже наступили сумерки.
Генерал Н. П. Симоняк доложил командующему фронтом, что на совещание прибыли все, за исключением командования 79-го стрелкового корпуса.
Генерал А. И. Еременко, приняв рапорт командарма, тихо сказал собравшимся:
— Они не приедут... Генерал Шерстнев и сопровождавшие его только что трагически погибли, подорвались на мине. Прошу почтить минутой молчания их память...
Командующий фронтом заслушал решение командарма, которое генерал Симоняк иллюстрировал, пользуясь повешенной на стене картой.
Я только на совещании как следует рассмотрел Николая Павловича Симоняка. Среднего роста, широкий в плечах, одет по-кавалерийски — в синюю венгерку, отороченную серым мехом. Папаху он сдвигал немного набок, что придавало командарму молодцеватость.
После обмена мнениями по решению, в котором принял участие и я, Еременко задал ряд вопросов командирам корпусов и командующим артиллерией. Внеся кое-какие коррективы в решения командарма и командиров корпусов, командующий фронтом утвердил их и указал Н. П. Симоняку, что начало операции назначено на 27 октября.
И вот утром 27 октября 10-я гвардейская и 3-я ударная армии при поддержке артиллерии и авиации перешли в наступление. Начало операции было удачным. Гвардейская армия стремительно пошла вперед. В середине дня дивизии 7-го гвардейского стрелкового корпуса ударом с двух направлений овладели городом Ауце, и комкор генерал-майор Андрей Данилович Кулешов немедленно переместил туда свой НП. В это время дивизии 19-го гвардейского сибирского корпуса быстро продвигались вперед, обходя город с севера. Когда тактическая зона обороны противника была взломана, командарм 10-й гвардейской М. И. Казаков во второй половине дня ввел в прорыв приданный ему 10-й танковый корпус генерал-майора М. К. Шапошникова. Задача ему была поставлена такая: прорваться через Ауце к Мызе Абардэ, а в последующем развивать наступление к городу Салдус. Вслед за ним в направлении на Лиэлблидиэне предполагалось ввести 5-й танковый корпус генерала М. Г. Сахно. [160]
Части 10-го танкового корпуса со стрелками-гвардейцами на броне машин ринулись вперед и к исходу первого дня операции продвинулись в направлении на Салдус на 12–15 километров. В тот день особенно отличились 7-й гвардейский корпус генерал-майора А. Д. Кулешова, 119-я гвардейская дивизия полковника А. И. Ильина и 22-я гвардейская дивизия полковника В. И. Морозова. Воспользовавшись успехом гвардейской армии, двинулась вперед и соседняя справа 42-я армия.
Еще успешнее в этот день действовали соединения 3-й ударной армии, в частности воины 79-го стрелкового корпуса, в командование которым вступил генерал-майор С. Н. Переверткин, возвратившийся после лечения. А в корпусе вырвалась вперед 150-я стрелковая дивизия полковника В. М. Шатилова. С таким же примерно успехом наступали и армии ударной группы 1-го Прибалтийского фронта.
В последующие дни противник подбросил к участку прорыва на автомобилях и в пешем строю большое количество пехоты с других направлений. Появились там танковые части, в том числе под Ауце — 12-я танковая дивизия, а также артиллерия всевозможных калибров. Все резервы вражеской группы армий, как мы узнали от наших разведывательных групп, действующих на Курляндском полуострове, и от пленных офицеров, были стянуты для усиления обороны на подступах к Лиепае, особенно против войск 1-го Прибалтийского. Туда немецкое командование бросило несколько пехотных дивизий, 4-ю и 6-ю танковые дивизии и два танковых полка «тигров». Однако действующие на лиепайском направлении 4-я ударная, 6-я гвардейская, 61-я и 51-я армии совместно с 5-й гвардейской танковой армией давали 1-му Прибалтийскому фронту перевес в силах.
В последующие дни октября продвижение армий правого крыла фронта на Салдус замедлилось и не превышало 5–7 километров в сутки, а по достижении рубежа озеро Лиэлауцес, Инцени, озеро Карклени, Гаракас наши войска уперлись в подготовленную на этом рубеже оборону и в 30 километрах от Салдуса остановились.
В таком же примерно положении оказались и правофланговые армии И. X. Баграмяна.
В первых числах ноября на наш фронтовой КП приехал представитель Ставки Александр Михайлович Василевский. Он и сопровождавшая его группа генералов и офицеров побывали во всех армиях. А затем маршал Василевский и командующий [161] фронтом наметили новый участок для совместного с 1-м Прибалтийским удара, составили ориентировочный план операции, а также установили сроки перегруппировки войск. Соображения по продолжению операции они направили для утверждения в Ставку.
Ставка предложение на перегруппировку войск и перемену участка удара утвердила. Однако для того чтобы держать противника в постоянном напряжении и не дать возможности ему перебрасывать свои войска морским транспортом в Германию, фронтам предлагалось проводить в процессе перегруппировки главных сил частные армейские наступательные операции.
В дни, предшествующие празднику Великого Октября, начало таким операциям, положила 3-я ударная армия. Отлично подготовленным внезапным ударом трех усиленных танками дивизий противнику был нанесен ощутимый урон в районе города Лайжув. Город и район, прилегающий к нему, были заняты нашими войсками. В последующие дни вражеское командование несколько раз пыталось вернуть потерянные позиции, но его контратаки и контрудары успехом не увенчались. Значительную помощь нашим войскам оказывала авиация. Летчики использовали каждый час ясной погоды, чтобы обрушить на неприятеля бомбовый груз.
Бои в районе Лайжува превратились в сражение, привлекшее сюда с обеих сторон значительное число войск. Генерал А. И. Еременко передал на усиление 3-й ударной армии и правофланговой армии генерала Н. Д. Захватаева 12-й гвардейский стрелковый корпус. Генерал Н. П. Симоняк нацелил его для наступления в центр оперативного построения армии.
Через несколько дней удары по вражеской обороне были нанесены: в 1-й ударной армии 119-м стрелковым корпусом в направлении города Тукумс, в 22-й армии 100-м стрелковым корпусом вдоль железной дороги на Лиепаю и в 42-й армии в направлении озера Зебрас.
В 10-й гвардейской армии для частной наступательной операции был привлечен 19-й гвардейский сибирский корпус генерала А. Т. Стученко. Его 22-я и 65-я гвардейские дивизии нанесли неожиданный для врага удар в районе селения Земгали, разгромили оборонявшуюся там 215-ю немецкую пехотную дивизию, уничтожили 18 танков и самоходок, пленили около 200 солдат и офицеров, захватили 15 орудий. Освободив Земгали, наши части углубились на несколько километров в полосу вражеской обороны. Особенно отличились в этих боях части 22-й дивизии полковника [162] Василия Ивановича Морозова, одного из ветеранов сибирского добровольческого корпуса.
Командование и штаб фронта проводили праздник на новом КП, который к тому времени находился невдалеке от освобожденного города Ауце. Откровенно говоря, настроение у нас было не совсем праздничное. Успехи наших войск, к сожалению, не ознаменовались такими результатами, как у фронтов, действующих на центральном направлении... В частности, наш 2-й Прибалтийский не только не расколол группу «Курляндия» на две-три части, но даже не выполнил ближайшую задачу, не овладел городом Салдус. До него оставалось еще около 25 километров.
Тем не менее в десятидневных боях, с 27 октября по 5 ноября, армии левого крыла фронта прорвали мощную оборону врага в районе города Ауце, расширили прорыв до 50 километров по фронту и продвинулись на 35 километров в глубину. За время операции наши войска освободили свыше 500 населенных пунктов, в том числе два города и шесть железнодорожных станций.
Надо сказать, что сопротивление вражеских войск, насыщенность их обороны укрепленными позициями на Курляндском полуострове, а также количество контратак против прорвавшихся в фашистскую оборону наших частей не имели себе равных за все время наших операций в Прибалтике.
В ожесточенных оборонительных боях, в частности во время контратак, гитлеровцы несли огромные потери. Особенно сильно были потрепаны и обескровлены 81, 329, 215, 24, 122, 389-я пехотные дивизии. Армиями левого крыла фронта в десятидневных боях было захвачено 2239 пленных, 10 танков, 257 орудий и минометов, уничтожено 17 750 солдат и офицеров противника{17}.
Такие же примерно результаты боевых действий за это время были и у 1-го Прибалтийского фронта.
На каких устоях держалось сопротивление вражеских солдат и офицеров?
Командующий немецкой группой армий, как нам стало известно, издал приказ о взятии с солдат письменных обязательств ценой жизни удерживать свои позиции. Стратегические задачи обороны определялись так: «Речь идет о жизни к смерти Германии. Наши позиции в Курляндии представляют волнорез, о который разобьются волны русского наступления. [163] Курляндия — это форпост Восточной Пруссии». «Дисциплина», «сознательность» в войсках поддерживались такими приказами: «каждый солдат должен держаться до последнего патрона, кто отступит, будет расстрелян»; «если офицер не будет стрелять по отходящим без. приказа солдатам, он сам будет расстрелян».
Однако следует подчеркнуть, что поставленные в положение смертников немецко-фашистские войска на Курляндском полуострове получали значительную помощь — морской транспорт подвозил им все необходимое.
Вражеская линия обороны на полуострове сократилась более чем в четыре раза по сравнению с той, которая была в процессе Рижской операции, плотность войск была значительной.
Как известно, приближенные Гитлера не раз обращались к нему с предложением об эвакуации в Германию морем хотя бы части прибалтийской группировки, но неизменно наталкивались на отказ. Причин, видимо, было несколько, но, как показал на Нюрнбергском процессе генерал-фельдмаршал Кейтель, главным являлось то, что даже грубый подсчет показывал: из-за нехватки судов на эвакуацию всей группировки в Германию потребовалось бы не менее полугода. Поэтому фюрер решил продолжать вывоз, техники, матчасти, лошадей и лишь небольшого количества войск, оставляя главные силы для сковывания советских фронтов{18}.
Сюда, в группу армий «Север», была эвакуирована часть войск из Финляндии. Дивизии в Прибалтике регулярно пополнялись за счет призванных в фольксштурм подростков и стариков. Командование группы превратило Курляндский полуостров в сплошной укрепленный район. Вся территория полуострова была покрыта оборонительными рубежами с полевыми и долговременными укреплениями и различными заграждениями, в том числе и со сплошными минными полями. За одним рубежом на расстоянии 6–8 километров от него находился следующий. И так до самого моря. Пересеченная, с большим числом озер и речек лесисто-болотистая местность полуострова благоприятствовала организации траншейной обороны, усиливала ее многочисленные инженерные сооружения.
Кроме того, наступательные действия наших войск сильно затруднялись ненастной погодой. Прибалтийская осень давала себя знать промозглыми затяжными дождями. Не [164] только машины, но и пехота и танки с трудом двигались по разбитым, раскисшим дорогам. Такие метеорологические условия — сильные туманы и плотная облачность — почти исключали возможность применения авиации.
На второй день праздника мы были приглашены на обед к Александру Михайловичу Василевскому. Он размещался со своей группой поблизости от КП 1-го Прибалтийского фронта. Там мы встретились с Иваном Христофоровичем Баграмяном и его начальником штаба Владимиром Васильевичем Курасовым.
Во время обеда мы, бывшие однокурсники академии Генштаба, вспоминали о днях, проведенных в академии, о службе в предвоенные годы, но больше всего делились впечатлениями об операциях Великой Отечественной войны, особенно об операциях в Прибалтике.
Из некоторых высказываний Александра Михайловича я понял, что войска 1-го Прибалтийского фронта предполагается постепенно перенацеливать с лиепайского направления на Восточную Пруссию для совместных действий с 3-м Белорусским фронтом. Об этом же меня предупреждал накануне при разговоре по телефону генерал С. М. Штеменко.
...Примерно через неделю к нам на КП приехал А. М. Василевский. Он одобрил перенос удара с левого она правый фланг. Вместе со своей группой Александр Михайлович в сопровождении Еременко посетил 1-ю ударную и 22-ю армии, внес ряд изменений в планы армейских операций, вместе с командующим наметил срок начала наступления.
После отъезда А. М. Василевского и А. И. Еременко из 1-й ударной армии в 22-ю командарм генерал Н. Д. Захватаев позвонил мне.
— Ну, план наступления утвердили, — сказал он. — А вот наступать — силенок не хватает. Ведь свой лучший 12-й гвардейский корпус мы передали по вашему распоряжению две недели назад в 3-ю ударную армию. В нашей армии теперь остались только два стрелковых корпуса. Правда, Еременко обещал перебросить для поддержки наступления артиллерийскую дивизию и воздушную армию, а Василевский — танковый корпус...
— По всем данным, противник не ожидает удара с вашего участка, поэтому подготовку операции надо проводить с мерами самой тщательной маскировки, — посоветовал я: — Внезапность удара в значительной мере возместит вам недостаток сил. [165]
— К счастью, противник одну дивизию снял с участка перед нами и отвел ее, как показывают пленные, в район Вентспилса, — сообщил мне Захватаев.
О выводе немецким командованием с фронта по одной дивизии мне донесли накануне и начальники штабов 42-й и 3-й ударной армий. По их данным, эти соединения подтягиваются в район Лиепаи. А о сосредоточении поблизости от Лиепаи 12-й танковой дивизии нам было известно еще раньше.
Вечером я доложил по телефону ВЧ о намечаемом нами ударе на правом фланге фронта генералу А. И. Антонову. Поставил его в известность также об отводе противником с фронта к портам Лиепая и Вентспилс трех дивизий.
— Перенос главных усилий вашего фронта с левого фланга на правый Ставка одобряет, — ответил мне Алексей Иннокентьевич. — Но и другие армии не должны сидеть сложа руки, а проводить частные наступательные операции. Иначе противник часть войск увезет на судах из Либавы и Виндавы в Германию.
На мой вопрос, не снимет ли 1-й Прибалтийский фронт часть войск с лиепайского направления на левый фланг, Антонов сказал:
— О 6-ю гвардейскую, 4-ю ударную и 51-ю армии Баграмяна, как о крепостную стену, разбились войска противника, намеревавшиеся в прошлом месяце пробиться из Прибалтики в Восточную Пруссию. А теперь они будут бить по противнику и не давать ему возможности снимать с фронта войска и отводить их к портам для перевозки... Если и будут сняты какие-либо войска с лиепайского направления, то во всяком случае не эти армии, — сказал он в заключение.
После ряда частных наступательных операций армий левого крыла нашего фронта и сил 1-го Прибалтийского в середине и во второй половине ноября войска противника принуждены были отойти на ряде участков еще на 5–10 километров. По данным нашей разведки, три укомплектованные пехотные дивизии от Лиепаи были брошены к участкам прорыва.
В конце ноября мы получили приказание: 3-ю ударную армию срочно снять с фронта и отправить по железной дороге в состав 1-го Белорусского фронта{19}. В первых числах [166] декабря она передала свой участок 10-й гвардейской армии и убыла из состава нашего фронта.
До 20 декабря войска нашего и соседнего фронтов из-за крайне неблагоприятных погодных условий наступательных операций не вели. Декабрь в Прибалтике в том году не походил на зимний месяц. Снег и дожди шли вперемежку. Лишь по ночам слегка подмораживало и лужицы покрывались тонкой ледяной пленкой. Льдинки утром быстро таяли, и земля опять раскисала, превращаясь в густую липкую грязь. Поэтому приходилось ограничиваться атаками на нескольких участках силами полка — дивизии. Проводилась также подразделениями в широких масштабах разведка боем, в ходе которой неожиданными атаками наши воины уничтожали вражескую пехоту и захватывали пленных. Все эти многочисленные удары притягивали к себе войска противника, перебрасываемые с других направлений, держали врага в постоянном напряжении.
По донесениям разведки, ни одна дивизия противника до сих пор не вывезена из портов Лиепаи и Вентспилса в Германию. В начале декабря два транспорта с продовольствием вскоре после выхода из Лиепаи были потоплены кораблями Балтийского флота.
Следует напомнить, что 24 ноября войска Ленинградского фронта полностью освободили острова Моонзундского архипелага и тем самым, как говорится, развязали руки Балтийскому флоту для действий у портов Лиепая и Вентспилс.
Главное внимание командования нашего фронта в это время было, приковано к правофланговым армиям. Для усиления двухкорпусной 22-й армии в ее состав был включен подтянутый из Риги 130-й латышский стрелковый корпус. За армиями правого крыла был сосредоточен 19-й танковый корпус генерал-лейтенанта И. Д. Васильева, переданный нам из состава 1-го Прибалтийского фронта.
Войска в это время занимались боевой подготовкой. Батальоны попеременно выводились из первой линии, и их обучали преодолевать вражескую оборону во взаимодействии с артиллерией и танками. То же самое проводилось и в армиях наших соседей, действовавших на лиепайском направлении.
Чтобы дезориентировать противника в определении направления главного удара, армии левого крыла нашего фронта и правофланговые войска 1-го Прибалтийского 21 декабря — за два дня до намеченного на правом фланге удара [167] — перешли к активным боевым действиям. Чтобы и это наступление было внезапным для врага, сосредоточение войск к участку прорыва в армиях происходило ночью. В 10 часов 21 декабря неожиданно для гитлеровцев началась артиллерийская подготовка. На вражеские передовые позиции обрушился шквал артиллерийского и минометного огня. Одновременно авиаторы воздушной армии генерала Н. Ф. Науменко наносили удары по фашистским артиллерийским и минометным позициям.
А в 11 часов главные силы 10-й гвардейской и 42-й армий перешли в атаку. Каждое из этих объединений имело в своем составе по три стрелковых корпуса. Позади армий изготовился 10-й танковый корпус.
К 15 часам атакующие войска прорвали первую позицию, а на отдельных участках и вторую. К исходу дня они продвинулись в глубину вражеской обороны почти на 3 километра.
На следующий день наши и смежные армии генерала И. X. Баграмяна продолжали наступление и продвинулись еще на 2–3 километра. Однако к концу дня противник подтянул силы с других направлений, перебросил из района Лиепаи 12-ю танковую дивизию, и темп нашего продвижения вперед снизился.
Для внезапного нанесения главного удара — вдоль Рижского взморья — армии правого крыла по указанию командующего фронтом произвели перегруппировку, не замеченную противником. Главные силы 1-й ударной армии в составе 112-го и 119-го стрелковых корпусов и одной самостоятельной стрелковой дивизии были сосредоточены в районе Озолмуйта. А 22-я армия свои 93, 100 и 130-й латышский стрелковые корпуса сконцентрировала в 2–7 километрах юго-западнее города Добеле. Для прикрытия второстепенных направлений армии поставили на них по одному пятибатальонному укрепленному району.
1-я ударная и 22-я должны были нанести внезапный удар смежными флангами из района Добеле между реками Джуксте и Абава в северном направлении, на Мушумуйжа. Их наступление изготовились поддерживать 28-я артиллерийская дивизия прорыва РГК, две гвардейские минометные бригады (М-31), три гвардейских минометных полка (М-13), 19-й танковый корпус и воздушная армия.
И вот в 11 часов 23 декабря армии генералов Н. Д. Захватаева и Г. Н. Короткова после артиллерийской подготовки перешли в наступление. Как и ожидалось, им пришлось преодолевать многочисленные заграждения, в том числе [168] сплошные минные поля. Во второй половине дня перед ними появились новые, переброшенные с других участков части врага, которые контратаковали наши прорвавшие гитлеровскую оборону войска.
Несмотря на яростное сопротивление врага, к исходу дня армии прорвали на 12-километровом фронте две вражеские позиции, состоявшие из трех траншей каждая, и продвинулись в глубину от 3,5 до 5 километров. На следующий день в полосе 1-й ударной армии был введен 19-й танковый корпус.
В последующем все наши войска и армии 1-го Прибалтийского в ожесточенных схватках продолжали наступать на лиепайском направлении. До 30 декабря 10-я гвардейская и 42-я, а также войска И. X. Баграмяна вклинились во вражескую оборону на глубину 10–15 километров. А объединения правого крыла фронта пробились за это время на 15–20 километров. Противник на противодействие нашему наступлению израсходовал часть своих резервов, подготовленных для переброски в Германию.
Накануне Нового года активные действия Прибалтийских фронтов на Курляндском полуострове были приостановлены. С уходом от нас 3-й ударной и половины состава 1-го Прибалтийского на другие направления наше превосходство над противником стало незначительным. Пополнения людьми и техникой мы почти не получали, поэтому и весомых результатов от своих действий ожидать не могли.
В новогодние праздники я и Афанасий Петрович Пигурнов, постоянный мой спутник при поездках в войска, полетели на самолетах По-2 в правофланговую армию. Вместе с генералом Н. Д. Захватаевым мы побывали в стрелковых корпусах и танковом корпусе генерала И. Д. Васильева, провели ряд собраний, на которых в торжественной обстановке вручили ордена и медали воинам, награжденным за героические подвиги в ходе Рижской операции и в боях, на Курляндском полуострове.
Затем я и А. П. Пигурнов посетили дачные поселки в районе Юрмалы, на Рижском взморье. Богатые владельцы дач удрали вместе с немцами. В брошенных коттеджах обосновались фронтовая госпитальная база и госпитали 1-й ударной и 22-й армий. Здесь же разместились фронтовые запасные полки и ряд тыловых учреждений.
Нас встретил начальник, медицинского управления фронта генерал Макс Семенович Ицкин. Вместе с ним мы осмотрели [169] госпитали, вручили отличившимся воинам ордена и медали, провели беседы, главным образом об обстановке на фронтах.
Боевые действия Прибалтийских фронтов на Курляндском полуострове в начале января мало чем отличались от декабрьских минувшего года. По-прежнему проводились наступательные армейские операции с ограниченными целями. Вклинившись во вражескую оборону на 5–8 километров, командармы переносили удар на другое направление.
В те дни 4-я ударная армия 1-го Прибалтийского передала свой участок нашей 42-й и перешла на левый фланг. Главными силами она блокировала мемелъскую группировку врага, а остальные ее войска сменили 43-ю армию, которая перешла в состав 3-го Белорусского фронта.
...В начале января генерала армии А. И. Еременко отозвали в Москву для назначения на новую должность. Я очень тепло распрощался с Андреем Ивановичем. За годы совместной службы мы сблизились с ним, прониклись уважением друг к другу. Мелкие разногласия, конечно, были не в счет. У него ведь очень своеобразный, ершистый характер, да и я не лишен недостатков...
Когда я на аэродроме, расставаясь с генералом А. И. Еременко, употребил в вежливом напутствии слово «прощайте», Андрей Иванович возразил:
— Зачем же так... Может быть, мы еще и встретимся...
После убытия Еременко войска фронта возглавил заместитель командующего генерал-полковник Маркиан Михайлович Попов. Никаких изменений в группировку и действия войск фронта он не внес.
С 5 по 9 января 1945 года войска 22-й армии 2-го Прибалтийского фронта отбивали яростные атаки шести пехотных и двух танковых дивизий, стремившихся срезать вклинение наших войск южнее Джуксте. В результате ожесточенных боев противнику удалось на 0,5–1 километр потеснить части армии. Но эта попытка командования группы армий «Север» предпринять активные боевые действия с целью восстановления ранее утерянных позиций была последней.
— Внутри курляндского котла в январе произошли большие изменения. В первой половине месяца из Курляндии в Германию морем были переброшены 4-я танковая, 32-я и 227-я пехотные дивизии, а затем 389-я пехотная дивизия СС, а также штаб 3-го танкового корпуса СС. [170]
В те дни началась грандиозная Восточно-Прусская операция, в которой приняли участие 3-й и 2-й Белорусски» фронты и левофланговые войска 1-го Прибалтийского фронта. С 13 по 19 января ударные группировки этих фронтов полностью прорвали тактическую зону обороны противника, продвинулись на 20–39 километров и создали условия для развития успеха на Кенигсберг и Мариенбург.
Балтийский флот под командованием адмирала В. Ф. Трибуца активно нарушал морские коммуникации противника от Рижского залива до Померанской бухты и одновременно воспрещал снабжение вражеских войск и их эвакуацию из Курляндии и портов Восточной Пруссии.
20 января правофланговые войска 3-го Белорусского фронта и левофланговые армии генерала И. X. Баграмяна овладели городом Тильзит.
С 25 января немецко-фашистская группа армий «Север» была переименована в группу армий «Курляндия». Командующим этой группой был назначен генерал от инфантерии Гильперт.
Чтобы предотвратить возможную дальнейшую переброску соединений курляндской группировки противника в Германию, 23 января 1945 года после проведенных перегруппировок войска 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов перешли в наступление. Бои сразу же приняли крайне ожесточенный характер. Каких-либо существенных изменений в положение войск они не внесли, но зато притянули на себя несколько вражеских резервных дивизий.
Утром 28 января 1945 года 4-я ударная армия 1-го Прибалтийского фронта под командованием генерала П. Ф. Малышева штурмом разгромила гарнизон противника, блокированный в районе Мемеля (Клайпеда). Город Мемель и важный Мемельский порт стали советскими. Литовская ССР была полностью очищена от немецко-фашистских захватчиков.
К этому же времени войска 3-го Белорусского фронта при содействии левофланговых армий 1-го Прибалтийского фронта вышли к внешнему обводу крепости Кенигсберг. Теперь немецкое командование лишилось возможности наносить удары из Восточной Пруссии по группировке советских войск, наступавшей на берлинском направлении.
Совершенно потеряла оперативное значение и вражеская группировка, запертая в Курляндии.
В начале февраля Ставка приняла решение объединить войска 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов в один — 2-й Прибалтийский фронт. Командующим был назначен Маршал [171] Советского Союза Л. А. Говоров, от поста командующего Ленинградским фронтом он не освободился. Генерал М. М. Попов стал его заместителем, а я остался начальником штаба фронта.
В состав нашего фронта из 1-го Прибалтийского вошли 6-я гвардейская, 4-я ударная и 51-я армии. Фронтовой КП поэтому пришлось переместить западнее, в селение Илакяй.
С Леонидом Александровичем Говоровым я сработался быстро. Знал я его хорошо — мне довелось вместе с ним учиться в академии Генерального штаба, участвовать в Московской битве на Западном фронте, когда Говоров был командующим 5-й армией, а я начальником штаба этой армии. У нас были одинаковые взгляды на многие вопросы оперативного искусства, сходные методы разработки и проведения операций...
В день приезда к нам Л. А. Говорова я и мои заместители подробно доложили ему обстановку на фронте, рассказали о проведенных наступательных операциях против курляндской группировки врага, не утаили и своих промахов в этих операциях.
— Ставка очень недовольна, что вы дали возможность противнику перебросить из Курляндии в Германию несколько дивизий, — предупредил нас Леонид Александрович. — Она опасается переброски отсюда новой партии вражеских войск. Поэтому нам приказано наносить один за другим сильные удары по врагу, расколоть его группировку на части, не допустить ее переброски в Германию.
После того как мы с Леонидом Александровичем разработали план наступления, 12 февраля вечером на новом фронтовом КП были созваны члены военных советов и начальники штабов армий. Командующий познакомился с ними и выслушал их суждения об обстановке на армейских участках.
Потом маршал Говоров изложил новую задачу фронта. Главный удар с двадцатикилометрового участка намечалось нанести силами 6-й гвардейской и 51-й армий на левом крыле фронта, в полосе между реками Вента и Вартава. На правом крыле и в центре на два-три дня раньше главного удара планировалось начать частные армейские наступательные операции.
— Готовность к наступлению армий правого крыла — 16-го, а армий левого крыла — 19 февраля. Прошу иметь в виду, что блокированная группировка противника имеет возможность получать подкрепления морем, поэтому войск в ней может оказаться больше, чем мы предполагаем исходя [172] из данных разведки. Наш Балтийский флот, к сожалению, не может полностью блокировать эту группировку с моря. Поэтому непрерывная разведка — первостепенная задача ваша и всех штабов, — указал Л. А. Говоров.
После того как мы остались с Леонидом Александровичем вдвоем, он приказал мне:
— Попросите прибыть на наш КП командующего Балтийским флотом. Надо ознакомить его с намеченной операцией и поставить задачу флоту по блокаде портов Лиепая и Вентспилс.
Сам маршал Говоров с группой офицеров фронтового управления большую часть времени находился в армиях, проверял, как идет подготовка к наступлению, и помогал командармам в этой работе. Разумеется, армиям левого крыла он уделял больше внимания и времени.
...В 10 часов 16 февраля 1-я ударная и правофланговые дивизии 22-й армии перешли в наступление на тукумском направлении. Они имели задачу сковать противостоящего противника, воспрепятствовать переброске его войск на другие направления или эвакуации их из Курляндии.
Несмотря на яростное сопротивление противника, армии генералов Н. Д. Захватаева и Г. П. Короткова в течение семидневного наступления прорвались в полосе шириной свыше 25 километров и продвинулись в глубину вражеской обороны на 9–12 километров. Противник бросил сюда три пехотные и 12-ю танковую дивизии. К исходу 23 февраля войска правофланговых армий закрепились на рубеже Зеллюциемс, Прушукрогс, Спиргус, Лестене.
А на левом крыле фронта в 10 часов 50 минут 20 февраля перешли в наступление после часовой артиллерийской и авиационной подготовки армии генералов И. М. Чистякова и Я. Г. Крейзера (6-я гвардейская и 51-я). Они имели ближайшую задачу наступать на Приекуле, разбить приекульскую группировку и овладеть рубежом реки Вартава.
23 февраля эти объединения совместно с введенным в сражение 19-м танковым корпусом разгромили вражескую группировку и штурмом с юга и северо-востока овладели крупным узлом сопротивления на лиепайском направлении городом Приекуле.
Поздно вечером 23 февраля 1945 года командование фронта скромным ужином отмечало День Красной Армии.
Когда я предложил тост за успехи фронтов, Л. А. Говоров заметил: [173]
— Фронты центрального направления действительно имеют огромные успехи и в Восточной Пруссии, и в Польше, и в странах Юго-Восточной Европы. На днях они окружили город-крепость Бреслау, освободили столицу Венгрии... Наши успехи гораздо скромнее, но и они необходимы.
Затем поднялся из-за стола В. Н. Богаткин с телеграммой в руках.
— Я хочу зачитать, — сказал он, — переданные нам по телеграфу из Москвы для ознакомления поздравления с праздником Красной Армии Рузвельта и Черчилля.
В поздравлениях руководителей союзных государств, которых нельзя заподозрить в любви к нам, совершенно определенно подчеркивалась, лишь в разных словах, выдающаяся, главная роль Советских Вооруженных Сил в разгроме немецкой армии{20}.
Потом Л. А. Говоров предложил почтить минутой молчания память генерала армии Ивана Даниловича Черняховского, командующего 3-м Белорусским фронтом, который 18 февраля погиб при поездке в войска. А М. М. Попов сообщил, что 20 февраля в командование 3-м Белорусским вступил Александр Михайлович Василевский.
— Кто же теперь будет начальником Генерального штаба? — спросил А. П. Пигурнов.
— Вчера на этот пост назначен Алексей Иннекентьевич Антонов, — сказал Говоров.
В последующие дни армии левого крыла фронта продолжали наступать в направлении на Лиепаю, преодолевая день ото дня нарастающее сопротивление вражеских войск, усиленных в последних числах февраля еще одной пехотной и 14-й танковой дивизиями.
Вечером 28 февраля соединения 6-й гвардейской и 51-й армий, усиленные 19-м танковым корпусом, расширили прорыв в обороне противника до 25 километров и, продвинувшись в глубину на 9–12 километров, вышла к реке Вартава. Ближайшая задача армиями была выполнена. Но развить тактический успех в оперативный, прорваться к Лиепае, до которой оставалось около 30 километров, сил не было.
Командование группы армий «Курляндия» направило к реке Вартава на оборону подступов к Лиепае все свои резервы, [174] а также войска, снятые с других участков. Наступление наших войск было приостановлено.
Поздно вечером 28 февраля маршал Л. А. Говоров после доклада об обстановке в Ставку зашел ко мне.
— Верховный разрешил временно приостановить общее наступление, — сообщил он. — Но частные наступательные операции велено продолжать. В пополнении нашего фронта людьми, танками, самолетами и боеприпасами отказано. Посоветовали обойтись своими внутренними ресурсами...
— По-видимому, рассчитывают, что вы пополните Прибалтийский фронт за счет Ленинградского, — высказал я предположение.
— Его оголять я не имею права, — нахмурив брови, ответил Говоров. — Эстонский корпус я уже забрал... Очевидно, кое-что придется еще взять из Ленинграда. Ставка выражает недовольство, что наш фронт не прорвался к Лиепае, не расколол вражескую группировку на две части...
На следующий день маршал Говоров приказал переброшенный из Эстонии 8-й эстонский стрелковый корпус генерал-лейтенанта Л. А. Пэрна подчинить 42-й армии. Ей же передавались из 22-й армии 130-й латышский стрелковый корпус генерала Д. К. Бранткална и прибывающий из резерва Ставки 3-й гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта В. Т. Обухова. Кроме того, Леонид Александрович распорядился перебросить один стрелковый корпус из Ленинграда в 10-ю гвардейскую армию. Ей же была предназначена большая часть занаряженного оттуда пополнения и боеприпасов.
Командармам было приказано готовиться к проведению частных наступательных операций. Особенно большие надежды Л. А. Говоров возлагал на усиливаемые им 10-ю гвардейскую и 42-ю армии.
1 марта днем в штаб фронта приехал командующий Балтийским флотом адмирал В. Ф. Трибуц. Леонид Александрович ознакомил его с обстановкой и еще раз поставил флоту задачу закрыть выходы и входы в порты Лиепая и Вентспилс.
— Вы знаете, товарищ маршал, силы нашего флота, — сказал Трибуц. — Знаете, сколько у меня самолетов, подводных лодок, торпедных катеров и других кораблей. С декабря я в подчинении Ставки. Поэтому значительной частью моих сил, особенно минно-торпедной авиацией с истребителями, приходится поддерживать наши войска, наступающие в Восточной Пруссии. Тем не менее блокаде [175] портов Лиепая и Вентспилс мы придаем огромное значение и приложим все силы, чтобы выполнить задачу.
— Умения и боевого духа морякам не занимать, — заметил Говоров. — Поэтому не допускайте снижения интенсивности ударов, особенно по транспортам. Главное — не дать противнику возможности перебрасывать войска из Курляндии в Германию.
— Приложим все силы и умение, — заверил В. Ф. Трибуц.
Первой положила начало мартовским армейским операциям 6-я гвардейская армия. Силами двух стрелковых корпусов она начиная с 3 марта повела наступление на лиепайском направлении от реки Вартава. В тяжелых боях корпуса в течение трех дней пробились на 3–5 километров вперед. Приближение наших войск на расстояние 25 километров с востока к Лиепае заставило вражеское командование перебросить сюда часть войск с салдусского и тукумского направлений и из своего резерва. Воспользовавшись этим, 4 марта развернула наступление на салдусском направлении 22-я армия. Внезапным ударом она прорвала вражескую оборону и начала успешно продвигаться вперед. Однако к концу первой недели марта наступила теплая погода и как-то сразу началась весенняя распутица. Дороги стали непроезжими. Не помогали даже жердевые настилы. Траншеи и землянки заливало водой. Условия подвоза войскам боеприпасов, продовольствия и горючего становились день ото дня хуже.
Неимоверно трудные условия наступления, вынужденное отставание артиллерии от пехоты не позволяли нам развить первоначальный успех. Да и боеприпасы иссякли. Наступление заглохло.
— Разгромить группировку противника, почти равную нам по силам, можно только при решающем перевесе в огневой мощи, а у нас такого перевеса нет, — сказал Говоров однажды после очередного доклада в Ставку.
Леонид Александрович очень переживал, когда дела шли не так, как хотелось бы. Видимо, от этого у него резко ухудшилось и без того слабое здоровье. Его постоянно мучили бессонница, сильные головные боли, пошаливало сердце, донимала, сильная гипертония. Как только заходил острый разговор, лицо Говорова начинало заметно дергаться. Верховный узнал об этом. Как известно, он очень ценил Леонида Александровича. И вот однажды генерал армии [176] А. И. Антонов от имени Ставки приказал мне ежедневно в 24 часа переключать все телефоны на себя, брать управление войсками в свои руки, чтобы командующий мог спокойно отдыхать до утра.
Изредка в часы затишья к Говорову приезжал сын Владимир{21}, служивший командиром батареи в артполку 10-й гвардейской армии. Настроение у Леонида Александровича после встреч с сыном заметно улучшалось.
После произведенной перегруппировки активные боевые действия на салдусском направлении возобновились. С рубежа юго-западнее Салдуса в наступление перешла 10-я гвардейская, а с юго-востока и востока — 42-я армия, которая главный удар наносила силами латышского и эстонского корпусов. Армии имели задачу разбить салдусскую группировку врага и овладеть городом Салдус.
Более успешно в этой операции действовали войска 42-й армии, а среди них сражавшиеся плечом к плечу 8-й эстонский корпус генерала Л. А. Пэрна и 130-й латышский корпус генерала Д. К. Бранткална. При наступлении 18 марта 7-й эстонской стрелковой дивизии в направлении станции Блиндене 300-й стрелковый полк этого соединения вырвался вперед и захватил пересечение железной и шоссейной дорог. В бою под станцией особенно отличился стрелковый взвод этого полка под командованием лейтенанта Я. М. Кундера. Сам он при атаке прикрывавшего станцию вражеского дзота повторил легендарный подвиг Александра Матросова. Он подполз к дзоту и своим телом закрыл амбразуру, из которой гитлеровцы вели по батальону огонь. За совершенный подвиг Якобу Мартиновичу Кундеру посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
В ожесточенных боях на салдусском направлении, длившихся до 21 марта, войска армии продвинулись от 6 до 10 километров.
В этот день начали наступательные операции с целью выхода к тыловому оборонительному рубежу противника Тукумс, Салдус 1-я ударная и 22-я армии.
В 10-й гвардейской армии во время мартовского наступления произошло неприятное событие, которое, к счастью, кончилось благополучно. 19-й и 30-й гвардейские стрелковые [177] полки 8-й гвардейской дивизии имени Панфилова вырвались 18 марта в лесном массиве под Салдусом вперед. Однако соседние соединения не смогли выдвинуться на линию, достигнутую панфиловцами. Противник установил это и подбросил туда значительные силы пехоты с танками для окружения наших вклинившихся полков. В течение девяти дней, до 27 марта, гвардейцы отражали атаки фашистов. Имея минимальный запас боеприпасов, панфиловцы подпускали вражеские подразделения вплотную и уничтожали их в рукопашных схватках.
Маршал Л. А. Говоров выезжал на место боя и, проанализировав обстановку, приказал командарму обеспечить отвод панфиловской дивизии на линию других войск армии.
Вернулся Леонид Александрович на фронтовой КП крайне недовольным. Объяснив мне суть дела, он оценил как неудовлетворительное руководство операцией командованием и штабом армии, а также командирами корпусов.
— Придется провести ряд оргмероприятий, — сказал он.
Выручить попавшую в беду 8-ю гвардейскую дивизию генерал М. И. Казаков поручил командиру 19-го гвардейского сибирского корпуса генералу А. Т. Стученко. Тот выделил для этой цели часть сил из второго эшелона. На рассвете 27 марта гитлеровцы ударили с флангов, перерезали горловину и закрыли нашим полкам последний выход. Но через несколько часов 65-й гвардейский полк 22-й гвардейской дивизии, батальон полка имени Матросова 56-й гвардейской дивизии и несколько армейских частей внезапно ударили по противнику, прикрывавшему отдушину. 28 марта после упорного боя они овладели несколькими вражескими позициями. Образовался проход шириной 2–3 километра. Через него и вышли панфиловцы. Прорываясь из кольца, они не потеряли ни одного человека, вынесли с собой более 100 раненых, в том числе и командира 19-го гвардейского полка подполковника Ивана Леонтьевича Шапшаева. В боях он потерял руку, но не утратил мужества. Позже ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
В наступавших для выручки полков 8-й гвардейской дивизии подразделениях сибирского корпуса особенно самоотверженно дрались бойцы полка имени Александра Матросова. Одному из самых отважных — рядовому Лушко был вручен автомат прославленного героя. И, надо сказать, Лушко был достойным его преемником.
В конце марта — начале апреля 19,45 года наступление наших войск на Курляндском полуострове прервалось. Наступила оперативная пауза. [178]
Во второй половине марта Маршал Советского Союза Л. А. Говоров получил из Ставки приказание об откомандировании меня в Москву для назначения на новую должность. День за днем он оттягивал мой отъезд и просил Ставку и генерала Антонова оставить меня на месте. В конце марта пришла телеграмма за подписью А. И. Антонова с приказанием о немедленном моем вылете в Москву.
Я спешно передал штаб фронта генерал-полковнику М. М. Попову. Распростившись с ним, с В. Н. Богаткиным, А. П. Пигурновым, офицерами штаба фронта, пошел докладывать об убытии в Москву Говорову.
Жалко мне было расставаться с этим крупным советским полководцем. Замкнутый и несколько суховатый на первый взгляд, Леонид Александрович в действительности был душевным, очень отзывчивым и даже несколько застенчивым человеком.
Говоров тепло распрощался со мной.
На «виллисе» я с трудом добрался по совершенно разрушенной грязной дороге до Елгавы, где был полевой фронтовой аэродром. Почва на нем разбухла, и машина едва смогла оторваться от земли. Самолет сделал круг над Елгавой и взял курс на Москву. Прощай, Прибалтика!
Что ж, в жизни военного человека такие события естественны. Готовясь убыть к новому месту службы, я мысленно подводил итоги своей работы на 2-м Прибалтийском фронте. Со времени назначения меня начальником штаба этого фронта прошел год — срок на войне немалый. Должен сказать, что этот период был для меня одним из наиболее сложных и трудных за всю войну. Сложность его состояла в том, что командование и штабы нашего и соседних с нами фронтов решали проблему борьбы с крупной группировкой противника, не располагая силами и средствами, необходимыми для ее решительного и полного разгрома. Ставка тогда не имела возможности (мы все это хорошо понимали) выделить Ленинградскому и Прибалтийским фронтам в достаточном количестве то, в чем они нуждались.
Конечно, за годы, прошедшие после войны, многое стало более ясным, чем тогда. Сейчас, например, можно обоснованно считать, что в ходе проведения наступательных операций командование и штаб 2-го Прибалтийского фронта должны были более решительно и гибко маневрировать имевшимися силами и средствами. К сожалению, в то уже далекое от нас время мы не смогли отыскать и в надлежащей мере использовать возможности такого маневра. Боевые действия войск нашего фронта в Прибалтике были напряженными, [179] кровопролитными, в них было мало крупных прорывов на большую глубину, а также дерзких, проходивших в стремительном темпе наступательных операций. Частям и соединениям фронта больше приходилось упорно пробивать мощную, заранее созданную систему инженерных сооружений, оборонявшихся вооруженными до зубов многочисленными войсками противника. Это определяло напряженность боев и наше сравнительно медленное продвижение вперед.
Поэтому в Прибалтике более часто, чем на других фронтах, я мог бывать в соединениях и частях. При разработке планов операций я и мои сослуживцы по штабу днями и ночами работали над подготовкой необходимых документов, сбором и анализом данных о противнике и своих войсках. Аппарат штаба постоянно занимался огромным кругом организационных вопросов, имевших одну цель — обеспечить выполнение утвержденных Ставкой решений. Я хорошо знал коллектив штаба фронта. Он состоял из добросовестных, трудолюбивых, отлично знавших свое дело людей, и работа с ними приносила большое удовлетворение, была плодотворной.
После поступления решений Ставки большое значение имел контроль за тем, как они претворялись в жизнь на местах — в армиях, корпусах, дивизиях, бригадах и полках. В осуществлении такого контроля всегда ведущую роль играл (и до сих пор играет) штаб. Наиболее эффективной формой контроля я считал личное ознакомление с состоянием дел в войсках и всегда искал возможности для этого.
Обычно я сначала получал разрешение или указание на поездки в войска непосредственно от командующего фронтом, затем с заместителем детально рассматривал все вопросы, которые надлежало решать штабу, определял их последовательность, знакомил его с теми задачами, которые нам предстояло решать в войсках, с планами поездок, порядком и способами связи со штабом. Поездки в войска давали мне возможность не только видеть работу подчиненных штабов и их начальников собственными глазами, но и более оперативно влиять на нее, информировать командующего, Военный совет и штаб фронта по наиболее важным вопросам боевой деятельности войск.
Мне довелось работать с разными по своим характерам командующими. И тот и другой всесторонне и глубоко знал роль и задачи штаба, но при этом каждый по-своему относился к различным сторонам стиля и методов выполнения обязанностей штабными работниками. Маркиан Михайлович [180] Попов был полностью согласен со мной в том, что начальник штаба фронта должен использовать каждую возможность, чтобы побывать в войсках, и всячески мне в этом содействовал. Андрей Иванович Еременко на первых порах смотрел на это без одобрения, сказав как-то, что больше привык видеть начальника штаба фронта у себя в штабе. Позже, однако, он изменил свое мнение на этот счет и часто сам ставил передо мной задачи на поездки в войска, когда требовала обстановка. Это, на мой взгляд, повышало возможности контроля за исполнением решений командования фронта, позволяло более правильно оценивать деятельность подчиненных командиров и начальников. [181]