В боях за Прибалтику
В конце весны 1944 года на подступах к Прибалтике, от Финского залива по реке Нарва и восточному побережью Чудского озера, оборонялись войска левого крыла Ленинградского фронта, поддерживаемые Краснознаменный Балтийским флотом.
Далее на юг по восточному побережью Псковского озера, перед Псковом и Островом, занимали оборону войска 3-го Прибалтийского фронта (42, 67, 1-я ударная и 54-я армии).
Левее него — на рубеже восточнее Пушкинских Гор, Идрицы и до озера Нещердо — действовали войска 2-го Прибалтийского фронта (3-я ударная, 10-я гвардейская и 22-я армии). Южнее озера Нещердо и до Западной Двины (против Витебска) держали оборону войска 1-го Прибалтийского фронта (4-я ударная, 6-я и 11-я гвардейские и 43-я армии).
Войска фронтов усиленно готовились к летним наступательным операциям, укомплектовывались личным составом и вооружением, ремонтировали оружие и боевую технику, пополнялись всеми видами запасов. Соединения поочередно выводились из первых эшелонов в тыловую полосу, и с ними проводились учения по преодолению оборонительных позиций, а также стрельбы.
В штабах разрабатывались планы операций, уточнялось начертание вражеских позиций и численность обороняющих их войск.
Против Ленинградского и Прибалтийских фронтов от Финского залива до Полоцка действовали немецко-фашистские войска группы армий «Север» (оперативная группа «Нарва», 18-я и 16-я армии) и часть сил 3-й танковой армии группы армий «Центр».
Вражеское командование придавало большое значение сохранению в своих руках Прибалтики, поскольку она прикрывала [27] с северо-востока Восточную Пруссию, являясь по отношению к ней своеобразным предпольем. Кроме того, удержание Прибалтики обеспечивало действия немецко-фашистского морского флота в восточной части Балтийского моря и сохраняло связи с Финляндией, еще остававшейся союзницей Германии, и находившимися там немецкими войсками. И наконец, из Прибалтики гитлеровцы вывозили значительное количество сельскохозяйственных продуктов. Поэтому немецкое командование держало в Прибалтике крупные силы и подготовило на подступах к ней и на ее территории ряд мощных оборонительных линий. На таллинском направлении на перешейке между Финским заливом и Чудским озером был создан рубеж «Танненбург». Южнее Псковского озера, на подступах к Эстонии с юго-востока, а также на подходе к Латвии с востока, протянулся оборонительный рубеж немецко-фашистских войск. Он проходил восточнее Пскова, Идрицы, Полоцка и составлял северную часть Восточного вала — по хвастливым заявлениям немецкой пропаганды, непреодолимого препятствия для Красной Армии. На глубине около 50 километров от основного был оборудован еще тыловой рубеж — «Рейер», а за ним три промежуточных рубежа.
Основной, главной операцией летней кампании 1944 года, по замыслу Ставки, должна была быть стратегическая операция с целью разгрома группы армий «Центр» и освобождения Белоруссии. В этой крупнейшей операции под кодовым названием «Багратион» должны были участвовать четыре фронта: 1-й Прибалтийский, 3, 2 и 1-й Белорусские фронты. Начать Белорусскую операцию намечалось во второй половине июня. А наступление нашего фронта, нацеленного в общем направлений на Ригу, а также 3-го Прибалтийского и Ленинградского фронтов планировалось двумя неделями позже.
И вот рано утром 23 июня 19.44 года началась одна из самых крупных наступательных операций Великой Отечественной войны — Белорусская. Огромные силы четырех фронтов мощным ударом успешно форсировали Западную Двину и прорвали вражескую оборону на витебском, оршанском, могилевском и бобруйском направлениях. Фашистская группа армий «Центр», еще недавно угрожавшая Москве, теперь панически отступала.
Немецко-фашистское командование перебрасывало свежие части и соединения из внутренних районов Германии, из оккупированных ею стран, а также с участков советско-германского фронта, продолжавших оставаться стабильными, [28] на усиление группы армий «Центр». А на создание обороны у границ Литвы перед 1-м Прибалтийским фронтом выдвигались войска группы армий «Север», противостоявшие 2-му и 3-му Прибалтийским фронтам. Вражеская оборона перед этими фронтами была ослаблена, создалась благоприятная обстановка для нашего наступления.
В первых числах июля из Ставки через Генштаб стали поступать настойчивые требования к командованию 2-го Прибалтийского фронта о сокращении сроков подготовки наступления на Ригу.
Передний край нашего фронта проходил по линии Новоржев, Пустошка, озеро Нещердо и упирался левым флангом западнее Полоцка в Западную Двину.
Войскам 2-го Прибалтийского фронта директивой Ставки было приказано разгромить группировку противника в районе Идрица, Себеж, Дрисса, овладеть рубежом Резекне, Даугавпилс, затем продолжать наступление на Ригу и совместно с 1-м Прибалтийским фронтом изолировать группировку противника в Прибалтике от Германии с последующим разгромом этой группировки.
Во исполнение решения Ставки нашему фронту предстояло нанести два удара. Правым крылом фронт планировал нанести удар в направлении Себеж, Резекне в обход Идрицы с севера, левым — в направлении Дрисса, Даугавпилс.
Андрей Иванович Еременко решил нанести главный удар силами 10-й гвардейской и 3-й ударной армий в общем направлении на Резекне. И еще один — левым флангом, а точнее — войсками 22-й и 4-й ударной армий на Даугавпилс. В состав 22-й армии влился 130-й латышский стрелковый корпус под командованием генерал-майора Д. К. Бранткална, состоявший из двух дивизий: 43-й гвардейской и только что сформированной 308-й. Для развития успеха 4-й ударной армии (она была передана нам из состава 1-го Прибалтийского фронта, 1-ю ударную армию мы передали в 3-й Прибалтийский фронт) в ее полосе намечалось, ввести 5-й танковый корпус. Начало наступления войск фронта генерал А. И. Еременко наметил на 10 июля.
Уточнить готовность войск к наступлению командующий послал своих заместителей. Мне с группой штабных офицеров он приказал вылететь в 4-ю ударную.
— Проверьте до деталей, как обеспечивается армией ввод в прорыв танкового корпуса Сахно, — напутствовал [29] меня Еременко. — После проверки останьтесь там, помогите Сахно пробиться на оперативный простор.
С командующим армией генерал-лейтенантом Петром Федоровичем Малышевым я встретился на командном пункте, расположенном в лесу неподалеку от шоссе. Он сидел в кабине автобуса, разостлав на коленях помятую карту. Рядом с П. Ф. Малышевым склонился над картой его начальник штаба генерал-майор А. И. Кудряшов.
Командующий поднялся, подал мне руку. Глаза его от длительной бессонницы были воспалены. Узнав о цели моего приезда, Малышев пробасил:
— Ну что ж... поработаем вместе. Как говорится, ум хорошо, а два лучше. Поедемте сейчас к Сахно...
К танкистам приехали в полдень. В последние дни в корпус М. Г. Сахно поступило 140 новеньких тридцатьчетверок. Укрытые в лесу, они поблескивали еще свежей краской. Усиленный самоходно-артиллерийскими, минометными и зенитными частями, танковый корпус представлял собой грозную силу. На это соединение мы возлагали большие надежды.
Командир корпуса генерал-майор Михаил Гордеевич Сахно был знаком мне по Орловской операции. Это опытный танкист и очень храбрый человек. Среднего роста, не по летам подвижный, с высоким с залысинами лбом, Сахно сразу производил впечатление человека хладнокровного и уверенного в себе. Он размашисто шагал рядом с нами и докладывал:
— В основном все готово. Немножко тревожит то, что техника новая, еще как следует не освоена. Машины необкатанные, да и экипажи есть несколоченные. — Помолчав, он добавил: — Правда, комсостав опытный... Полагаю, все будет в порядке.
Малышев приказал собрать людей. Через несколько минут танкисты выстроились на поросшей папоротником полянке. В шеренгах стоят очень молодые люди. Но большинство из них народ стреляный, отмеченный орденами и медалями. Чувствовалось, что комкор гордится своими молодцами.
Вид у танкистов действительно был бравый. Некоторые из них мне показались знакомыми. Особенно один старший лейтенант, молодой, скуластый, с хитроватыми прорезями темных глаз. Я подошел к нему поближе, стараясь припомнить фамилию офицера.
— Мы, кажется, уже где-то встречались? — не очень уверенно проговорил я. [30]
— Так точно, товарищ генерал! — весело отозвался он. — Под Карачевом, на Брянском... Тулунин моя фамилия.
«Тулунин... Тулунин...» Услышав эту фамилию, я вспомнил, при каких обстоятельствах встречался с ним. Перед глазами встали картины прошлогодних боев за Орел. После освобождения этого города войска совершали бросок к Брянску. Пыльные дороги, сгоревшие дотла селения. Я, тогда начальник штаба Брянского фронта, заехал в 11-ю гвардейскую армию, в составе которой действовал танковый корпус М. Г. Сахно. Иван Христофорович Баграмян вручал ордена и медали отличившимся в последних боях. Среди них был и Павел Федорович Тулунин. Мне сказали, что он со своей танковой ротой первым выскочил на железную дорогу Орел — Карачев, взорвал полотно и отрезал врагу путь к отступлению.
— Вы и теперь командуете ротой? — спросил я.
— Тогда я только исполнял обязанности, а сейчас командую. Очередное звание вот присвоили...
От танкистов я уезжал в хорошем настроении. Генерал Сахно, подчиненные ему офицеры произвели самое благоприятное впечатление знанием дела, опытностью, уверенностью в успехе. Рядовые танкисты отчетливо понимали важность стоявшей перед ними задачи и работали не покладая рук. Возле укрытых и умело замаскированных боевых машин кипела работа, в командирских и штабных блиндажах царила деловая обстановка. Люди трудились старательно, без суеты, во всем чувствовалась рука опытного, твердого командира. Конечно, это укрепляло уверенность, что в предстоящем наступлении армии будет сопутствовать успех.
Перед рассветом 10 июля я отправился на наблюдательный пункт 14-го стрелкового корпуса. НП был оборудован наспех. Он представлял собой плохо замаскированную землянку, расположенную поблизости от узенькой траншеи. К ней примыкали еще два небольших сооружения. Командир корпуса генерал-майор П. А. Артюшенко стоял у стереотрубы. Не успели мы с ним поздороваться, как тишину прошила пулеметная очередь. Потом несколько раз тявкнула малокалиберная пушка. Один из снарядов разорвался недалеко от бруствера. Нас осыпало землей. Осколком задело стереотрубу.
Когда стрельба утихла, я, отряхиваясь, сказал комкору:
— Что же это вы... Даже наблюдательный пункт не смогли приличный сделать. [31]
Артюшенко пошевелил густыми бровями:
— А зачем? Через какой-нибудь час двинемся вперед. Теперь не сорок первый...
— Ну знаете, — резко возразил я, — не надо под свою небрежность подводить такую базу. Впредь потрудитесь более требовательно подходить к оборудованию своих наблюдательных пунктов.
Я подошел к стереотрубе, прильнул к окулярам.
Стояла та особая хрупкая тишина, которая бывает только перед атакой. Небо на западе посерело, высветив пригорки и загнав клочковатый сумрак в ложбины. Туман то ластился к земле, то шел пластами, цепляясь за обгорелые пни и кустарники... От переднего края противника нас отделяло каких-нибудь 700–800 метров, и даже в этот предрассветный час можно было различить сеть колючей проволоки и темные полосы противотанковых рвов.
До начала артподготовки оставалось тринадцать минут.
— Эх, — вздохнул Артюшенко, — снарядов маловато!.. Ведь немцы этот рубеж полгода укрепляли.
Командир корпуса посмотрел на часы. Его беспокойство передалось и мне. Почему-то вспомнилось, как много лет назад я, тогда еще парнишка, лежал на дне окопа под Гуляйполем, ждал, когда из-за пригорка ударит по траншеям врангелевцев наша батарея и мне со своим взводом нужно будет покинуть окоп и броситься вперед...
...За темной полоской леса заполыхали зарницы. Земля вздрогнула, и тотчас озарилась кочковатая равнина перед нами. Яркие вспышки и черные фонтаны покрыли ее. Земля под ногами дрожала, сквозь щели дощатой обшивки тоненькими струйками сыпался песок. Артюшенко пошел по траншее. Он не пригибался, и голова его маячила над бруствером. Казалось, он совсем не обращал внимания на зловещее повизгивание пуль.
За орудийным грохотом я не услышал гула нашей авиации. Увидел самолеты, когда они уже прошли над окопами. От их фюзеляжей темными каплями стали отделяться бомбы... Грохот усилился. С наблюдательного пункта видно было, как рушатся оборонительные сооружения противника: взлетают в воздух бревна, доски, колья... Вот-вот должна была начаться атака, и я вместе с сопровождающими меня офицерами отправился на НП армии. Еще при подходе к нему до меня донесся сердитый бас генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева. Он за что-то отчитывал светловолосого старшего лейтенанта. Увидев меня, командарм замолчал.
— В чем дело? — спросил я. [32]
Выяснилось, что старший лейтенант, находясь со своей ротой во втором эшелоне, не соблюдал маскировку. Вражеская артиллерия накрыла и подразделение и НП командарма. Правда, серьезно никто не пострадал, но случай этот вывел командующего из себя.
— Тут и мы с вами виноваты, — сказал я Малышеву, когда старший лейтенант ушел, — плохо подавили огневые точки.
— С нас тоже спросят, — постепенно отходя, буркнул Петр Федорович.
Началась атака. Мы перешли на передовой наблюдательный пункт.
Вскоре стали поступать донесения. Они были не очень радостными — продвижение соединений армии шло медленно. К середине дня противник был отброшен всего на 2–3 километра и лишь местами на 4–5 километров. Сказалось то, что нехватка боеприпасов не позволила нашей артиллерии надежно подавить огневые средства противника на необходимую глубину. Участок прорыва вражеской обороны был недостаточно широким и глубоким для ввода в него танкового корпуса, но без решительного удара танкистов наступление армии на главном направлении могло захлебнуться. Поэтому после краткого обсуждения сложившейся обстановки с командармом П. Ф. Малышевым я решил незамедлительно вводить танковый корпус М. Г. Сахно в бой.
Вздымая облака рыжей пыли, танки устремились вперед. Я с волнением наблюдал в стереотрубу, как густая масса танков втягивалась в четырехкилометровый прорыв. Гитлеровцы открыли по ним довольно сильный огонь уцелевших артиллерийских батарей. Несколько тридцатьчетверок были подбиты, загорелись, окутываясь черным дымом. Видя это, генерал Сахно предложил вывести две бригады своего корпуса из боя.
— Нет, — ответил я. — Надо не выводить бригады из боя, а усилить удар, и прежде всего — помочь вашим танкистам огнем всей армии!
— Правильно, — сказал генерал Малышев и тут же отдал распоряжение. Последовал сильный артиллерийский удар по уцелевшим огневым точкам врага, и танкисты пошли вперед быстрее. Бой переместился в глубину вражеской обороны, и видеть что-либо через стереотрубу было уже нельзя.
В этот момент зазвонил полевой телефон. Из штаба фронта сообщили, что войска нашего левого соседа, наступавшие [33] южнее Даугавы, уже вышли на указанный им рубеж. Это известие всех нас обрадовало.
Примерно через час сопротивление гитлеровцев было сломлено, и танкисты вырвались на оперативный простор. Вслед за ними хлынула пехота. Противник пятился по всему фронту. 4-я ударная армия повела наступление в направлении Даугавпилса.
Вот когда мы все вздохнули с облегчением. Я направил командующему фронтом донесение о прорыве 4-й ударной армией обороны противника и вводе в прорыв танкового корпуса Сахно. Легче стало и потому, что в течение дня я и П. Ф. Малышев получили от Андрея Ивановича Еременко несколько колких телеграмм. Он упрекал нас в том, что даже с помощью танкового корпуса мы не можем прорвать вражескую оборону.
Очевидно, гитлеровцы никак не ожидали, что их так скоро собьют с этого рубежа, поэтому и не приняли мер к своевременной эвакуации тылов. На станции Свольна, куда мы с М. Г. Сахно въехали вслед за нашими частями, они бросили артиллерийский, продовольственный и инженерный склады, базу горючего, несколько железнодорожных транспортов с имуществом. Все было целехонько. Фашисты не только не успели увезти это добро, но даже и ее взорвали. Вокзал, подсобные сооружения и пути оказались исправными.
В кабинете дежурного по станции на лавке валялся немецкий мундир.
— Это кто же забыл? — поинтересовался я.
— Эсэсовский майор, — ответил пожилой железнодорожник с морщинистым лицом и прокуренными усами. — Командовал тут нами.
Он рассказал, что минут за пятнадцать до нашего прихода в дежурку вбежал ефрейтор, испуганно крикнул: «Руссише панцерн!» — и тотчас же исчез. Майор сорвал с себя мундир, надел рабочую куртку и тоже скрылся.
— Он пытался уехать с подготовленным к отправке эшелоном, — пояснил железнодорожник, — но наши ребята испортили паровоз. Так что его где-нибудь здесь надо искать.
Уже позже я узнал, что эсэсовского майора поймали-таки. Помогла собака. И не овчарка, а самая обыкновенная дворняга. Фашист спрятался в дровяном сарае, видимо рассчитывая пересидеть в нем до наступления темноты. Почуяв чужого, собака подняла лай, который и привлек внимание наших солдат. [34]
К вечеру первого дня операции оборону противника прорвали и войска соседней 22-й армии, усиленные 118-й отдельной танковой бригадой. Гитлеровцы отступали к Освее.
Командующий фронтом приказал корпусу генерала М. Г. Сахно стремительным броском на северо-запад, в направлении на Себеж, отрезать путь отходившему врагу. С наступлением темноты Михаил Гордеевич сам повел головную танковую бригаду. Но слишком большое расстояние отделяло соединение от цели. Оно успело ударить лишь по арьергардам. Вместе с подоспевшей 22-й армией танкисты стали преследовать врага.
Утром 11 июля я переехал от М. Г. Сахно к командарму-22 генерал-лейтенанту Геннадию Петровичу Короткову. Он, как всегда во время боя, находился в одном из корпусов на главном направлении. Нужно сказать, что Коротков иногда увлекался: занимаясь войсками на решающем участке, он упускал из виду действия других соединений армии. К счастью, его опытный начальник штаба генерал-майор Николай Сергеевич Дронов восполнял этот недостаток командующего. У Короткова я нашел заместителя командующего фронтом генерал-лейтенанта Михаила Никаноровича Герасимова. До войны оба генерала работали в центральном аппарате. Это были люди хорошо образованные, знающие военную науку, но совершенно различные по своим характерам. Жизнерадостный, живой, очень общительный, Коротков являл собой полную противоположность Герасимову, суховатому педантичному человеку, казалось, не знающему иного языка, кроме официального. От М. Н. Герасимова я и узнал, что А. И. Еременко приказал корпусу генерала М. Г. Сахно помогать 22-й армии.
— А мне поручено наладить их взаимодействие, — сказал он.
— Ну что ж, поедемте к Сахно вместе и положим начало увязки наступления танкового корпуса с 22-й армией, — предложил я Михаилу Никаноровичу. — А потом я поеду в штаб фронта доложить командующему о наступлении войск левого крыла фронта.
С группой штабных офицеров мы на трех «виллисах» направились в Юховичи, в район, куда двинулся танковый корпус.
Ехать по дороге на большой скорости было невозможно. Ее забили крытые машины разных типов, колонны различный артиллерийских частей и моторизованной пехоты. При обгоне штаба танкового корпуса я спросил начальника штаба полковника Ф. В. Бабицкого, где находится Сахно. [35]
— В танковой бригаде полковника Корчагина, — ответил он и показал нам направление, в котором она наступает.
Оказалось, что проехать в район, где находилась эта бригада, было исключительно трудно — дорогу до предела заполнили вереницы автомашин и боевой техники. Попытка проехать проселочными дорогами едва не окончилась для нас неприятностью — мы наткнулись на крупное подразделение немцев, пытавшихся уйти на запад под прикрытием лесов. Это подразделение противника на наших глазах атаковал и разгромил танковый батальон майора С. А. Мкртчяна из 118-й отдельной танковой бригады.
По пути на фронтовой КП я заехал в 130-й латышский стрелковый корпус. Он после включения в его состав еще одной (308-й) стрелковой дивизии стал сильным соединением. Его роль с приближением к границам Латвии становилась очень большой. Начальник штаба латышского корпуса полковник Петр Оскарович Бауман доложил мне, как латышские части успешно прорвали накануне вражескую оборону и устремились вперед.
— За сутки корпус добился крупных успехов, — говорил он, показывая положение войск по карте. — Недавно наши передовые части овладели крупным населенным пунктом Ница, в 25 километрах юго-восточнее Себежа, и перерезали дорогу Идрица — Полоцк...
Вскоре на КП приехали из наступающих частей командир корпуса генерал-майор Д. К. Бранткалн и начальник политотдела полковник В. Н. Калашников.
Детлав Карлович Бранткалн подробно рассказал мне, как готовился корпус к наступлению, как латышские части прорвали вражескую оборону и развивают наступление к границам Латвии. Он передал мне список солдат и офицеров, отличившихся при прорыве, для представления к награждению орденами.
— Латыши с воодушевлением гонят на запад фашистских захватчиков, — говорил комкор, — спешат быстрее начать освобождение своего родного края. Мы вместе с руководителями Коммунистической партии и правительства Латвии готовимся торжественно ознаменовать вступление латышских войск на родную землю и встречу их с земляками.
Из латышского корпуса я поехал по только что очищенному от врага Идрицкому шоссе на север, на переместившийся к тому времени восточнее Идрицы фронтовой КП. [36]
Доложил командующему о ходе наступления армий Малышева и Короткова.
Андрей Иванович Еременко был недоволен результатами наступления войск левого крыла, особенно танкового корпуса.
— Не оправдал наших надежд Сахно, — нахмурясь, произнес он, — не сумел тылы противника как следует пошерстить. Досадно!
А. И. Еременко собирался в 3-ю ударную армию, которой предстояло наступать на Себеж.
— Поеду помогать Юшкевичу, оставайтесь здесь за меня, — сказал он мне при отъезде, раскрыв на этот раз направление своей поездки.
Во главе 3-й ударной стоял способный, многоопытный командарм генерал-лейтенант Василий Александрович Юшкевич. Мы знали друг друга еще по гражданской войне. Во время боев за Крым с войсками Врангеля я был ротным в полку, которым он командовал. Несколько позже мы оказались с ним в одном военном округе. В последнее время у Юшкевича ухудшилось состояние здоровья. Может быть, поэтому Еременко бывал в 3-й ударной армии чаще, чем в других.
Надо сказать, что из командармов, воевавших на нашем фронте, Андрей Иванович отличал более других генерал-лейтенанта М. И. Казакова, командующего 10-й гвардейской армией. Начальником штаба этой армии был опытный, отлично сработавшийся с Казаковым генерал-майор Н. П. Сидельников. Оба они были моими однокурсниками по академии Генштаба. Сама 10-я гвардейская армия была лучшим объединением фронта, его надежной опорой.
Оставшись на фронтовом КП, я познакомился с обстановкой и поступившими за три дня донесениями. Прорвав передний рубеж обороны противника, армии правого крыла фронта устремились к тыловому рубежу немецко-фашистских войск под названием «Рейер» («Цапля»).
К этому времени в результате успешных действий Белорусских фронтов, разгромивших группу немецких армий «Центр» в Белоруссии и продвинувшихся далеко на запад, группировке противника, действовавшей перед 2-м Прибалтийским фронтом, стали угрожать не только изоляция от войск, находившихся южнее Даугавпилса, но и полное окружение в случае успешных действий советских войск на шяуляйском направлении. Опасаясь этого, немецкое командование в ночь на 11 июля начало отвод своих войск на тыловой рубеж «Рейер». [37]
По приказанию генерала Еременко войска 10-й гвардейской и 3-й ударной армий в первой половине дня 10 июля начали разведку боем.
Разведывательным отрядам силою до роты удалось на ряде участков вклиниться в передний край обороны противника. Вслед за ними для развития успеха были введены в бой усиленные стрелковые батальоны, которые во второй половине дня овладели рядом вражеских опорных пунктов. В 19 часов 30 минут 10 июля началось общее наступление войск правого крыла фронта.
На 100-километровом фронте взвились красные ракеты — сигнал, по которому дивизии первого эшелона устремились в атаку. За два часа они продвинулись вперед на 3–5 километров. В 22 часа были введены в прорыв армейские подвижные группы, которые начали быстро продвигаться в глубину обороны противника, захватывая переправы и узлы дорог, уничтожая на ходу живую силу и боевую технику врага.
За 3–5 часов наступления прорыв обороны был осуществлен на всю ее тактическую глубину. Расчет врага на планомерный отвод его главных сил на тыловой рубеж «Рейер» был опрокинут стремительным ударом войск правого крыла фронта.
Всю ночь на 11 июля не прекращались ожесточенные бои на промежуточном рубеже по реке Алоя. В результате этих боев к рассвету оборонявшиеся войска противника были разгромлены.
Уже за первые сутки наступления прорыв был расширен до 100 километров по фронту и до 25 километров в глубину.
Ломая сопротивление врага, 10-я гвардейская армия 12 июля подошла к опочкинскому обводу и завязала сильный огневой бой с противником, перерезав железную дорогу Псков — Идрица и шоссе Невель. — Опочка.
3-я ударная армия вышла на восточный берег реки Великой. Ее подвижная группа захватила два подготовленных к взрыву исправных моста и разведала несколько бродов через реку. А затем 79-й стрелковый корпус генерал-майора Семена Никифоровича Переверткина стремительным обходным маневром овладел крупным узлом железных и шоссейных дорог городом Идрица.
Фашисты несли большие потери. Например, 329-я немецкая пехотная дивизия попала в полуокружение в районе Идрицы, и только ее остаткам с трудом удалось прорваться и отойти в западном направлении. [38]
За отличные боевые действия приказом Верховного Главнокомандующего войскам фронта была объявлена благодарность. Соединения и части, наиболее отличившиеся в боях, были представлены к наименованию Идрицких и к награждению орденами. 12 июля Москва салютовала воинам 2-го Прибалтийского фронта 20 артиллерийскими залпами из 224 орудий.
13 июля войска 2-го Прибалтийского подошли к тыловому оборонительному рубежу противника «Рейер», который проходил по линии Опочка, Себеж, Дрисса. Этот рубеж подготавливался и оборудовался в течение длительного времени и представлял собой солидную систему инженерных сооружений. Не было сомнений и в том, что фашистские войска имели там достаточно огневых средств и были подготовлены к упорной обороне.
Одним из крупных узлов сопротивления на рубеже обороны «Рейер» был город Опочка, опоясанный широкой сетью траншей и противотанковым рвом. Бронированные и бетонированные огневые точки, укрытые в окопах танки значительно усиливали оборону подступов к городу. В этот день левофланговая 4-я ударная армия внезапным мощным ударом прорвала рубеж «Рейер», овладела в ожесточенном бою городом Дрисса и повела наступление на станцию Бигосово. А на правом фланге фронта, на стыке с 3-м Прибалтийским, нами были освобождены районный центр Псковской области Пушкинские Горы и село Михайловское. До сих пор жалею, что у меня не нашлось тогда времени посетить эти дорогие для каждого русского человека места. Поклониться праху великого поэта ездил член Военного совета В. Н. Богаткин, который любил литературу, хорошо знал ее.
Вернулся Богаткин очень взволнованным. С возмущением рассказывал о дикости и вандализме оккупантов, надругавшихся над местами, которые являются святыней для каждого цивилизованного человека.
— От дома-музея осталась лишь груда развалин. Домик Арины Родионовны разобрали на постройку укреплений. Святогорский монастырь взорвали. — Сообщая это, Богаткин возбужденно ходил по комнате. — Заминировали и могильный холм Пушкина, но наши части успели, не дали взорвать... Когда я был там, приезжали бойцы. Они долго стояли молча... Один пожилой солдат, помяв в руках пилотку, негромко проговорил: «Вот скоты! Даже такую святыню не пощадили». Вместе со мной ездила фотокорреспондент [39] «Огонька» Галина Захаровна Санько. Она сделала там фотографии для журнала и нашей фронтовой газеты...
Войска безостановочно шли дальше.
Южнее Пушкинских Гор из Духново на Опочку наступала 29-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора А. Т. Стученко. В боях за Духново гвардейцы разбили 42-й пехотный полк противника и захватили большие трофеи. Здесь особенно отличился 93-й гвардейский стрелковый полк подполковника С. В. Фролова.
Первым в населенный пункт ворвался батальон двадцатилетнего майора И. М. Третьяка{3}. Взвод во главе с сержантом Б. Басановым застал врасплох вражеский полковой штаб. Бойцы пробрались к дому, где он размещался, и окружили здание. У входа в него стоял грузовик с работающим мотором. Сидевший за рулем шофер, ничего не подозревая, курил сигарету. Бойцы набросились на него, зажали ему рот и выволокли из кабины. Рядовой Воронов встал у окна с гранатой и автоматом. Несколько человек в напряжении застыли у порога. Кто-то рванул дверь.
«Хенде хох!» — раздался повелительный голос командира отделения Авдеева, ворвавшегося в помещение. Находившиеся там офицеры пытались оказать сопротивление. Тогда Авдеев дал по ним длинную очередь. Зазвенело стекло. Помещение заволокло дымом. Толстый лысоватый полковник решил воспользоваться этим. Он с завидной резвостью выпрыгнул в окно. Отстреливаясь из пистолета, немец подался в сторону леса. Рядовой Воронов не дал ему уйти далеко. Меткая очередь настигла фашиста, который оказался командиром 43-го пехотного полка.
За отвагу, проявленную в этом бою, многие бойцы подразделения Басанова были отмечены правительственными наградами. А сам сержант Батор Басанов был удостоен звания Героя Советского Союза.
Как я говорил выше, город Опочку противник сильно укрепил. С утра 14 июля 15-й гвардейский стрелковый корпус генерал-майора Н. Г. Хоруженко вынужден был прекратить атаки. Бомбардировщики 15-й воздушной армии нанесли по обороне врага мощный удар. Лишь после этого нашим частям удалось ворваться в город. Гитлеровцы перешли речку и укрылись за высоким земляным валом. Оттуда [40] хорошо просматривались все улицы. Из-за старинного крепостного сооружения неприятель засыпал гвардейцев снарядами и минами, а потом предпринял контратаку. Наших воинов удивило, что вражеские солдаты на бегу что-то бесновато и громко кричали. Из опроса пленных мы потом узнали, что перед боем их для храбрости напоили шнапсом. Но и это не помогло. Попытка фашистов восстановить положение провалилась. Их пехотный полк был наголову разбит, а один из батальонов, прижатый к реке Великая, целиком пленен.
Во второй половине 15 июля ударом с трех сторон разрушенный и сожженный фашистскими варварами город Опочка был полностью очищен от врага.
...Вечером к нам на КП зашел начальник политуправления фронта генерал-майор Афанасий Петрович Пигурнов. Ни на кого не глядя, он присел на табурет, расстегнул ворот гимнастерки, хмуро сказал:
— Ездил по городу. Понатворили здесь нацисты. Глубокую зарубку оставили по себе...
И он поведал нам историю, может быть и не самую трагическую из тех, что случались в те годы, но страшную. Я хорошо ее запомнил.
...Бои уже гремели где-то недалеко от Опочки. Жители города целыми семьями направлялись в лес, спасаясь от угона в фашистское рабство. Покинули родные очаги и Тимофеевы, Петровы, Кузьмин. Они вышли под вечер, когда бой завязался уже на окраине Опочки. Ночь застала беженцев у кладбищенской ограды, вдоль которой чернели окопы. В них горожане решили отсидеться до рассвета в надежде, что к утру фашисты будут выбиты из города.
Среди ночи совсем близко послышались шаги и резкие, чужие голоса. Потом над замершими людьми появились силуэты солдат в касках. По дну укрытия скользнул луч карманного фонаря, послышалась команда, из которой понятным было только одно слово: «Шнелль!» Когда все, кто был в окопах, вылезли наверх, один из гитлеровцев спрыгнул в яму и принялся перетряхивать пожитки. Он рылся долго, но ничего подходящего для себя не нашел. Тогда, сердито сопя, фашист стал медленно обходить женщин и испуганно прижавшихся к ним детей, трясущихся от страха старух. Приблизившись к Степану Кузьмину, он неожиданно выстрелил ему в спину. Другой солдат на глазах у матери убил Анатолия Петрова. Женщина кинулась к немцу, схватила его за руку, но тот отбросил ее ударом сапога и еще раз выстрелил в лежащего Анатолия. [41]
Оккупанты спешили удрать. Видимо, только поэтому они не расправились с остальными.
— Я видел мать Петрова, — взволнованно проговорил А. П. Пигурнов. — Она и сейчас у меня перед глазами. На лице скорбь... ненависть... Мы опубликуем эту историю во фронтовой газете. Пусть каждый боец знает о ней. Пусть в нем еще сильнее горит справедливый огонь ненависти к врагу...
На следующее утро мы с генералом С. И. Тетешкиным поехали посмотреть город. Он был разрушен. По выезде из Опочки вдоль Псковского шоссе мы увидели кирпичные корпуса, опутанные, словно паутиной, колючей проволокой. Это городской концлагерь.
Сколько патриотов провело здесь свои последние часы, сколько советских людей погибло под страшными пытками! Читаем надписи на стенах. Особенно их много в камере № 20. Предсмертные строчки выведены карандашом или кровью, нацарапаны стеклом или гвоздем. Каждый узник старался оставить хотя бы свое имя.
Всматриваемся в неровные каракули: «Михайлов Иван, 1924 года рождения. Приговорен к смертной казни».
На внутренней стороне двери совсем еще свежие следы чего-то острого: «Здесь сидело 7 партизан... Одного латыша увели неизвестно куда... Четырех расстреляли 30 июня 1944 года... Я еще сижу. Судьба неизвестна. К. Ахматорнов. 8 июля 1944 года».
Чуть ниже той же рукой дописано:
«4 часа. На расстрел иду. Москва, 10, 4-й Грохольский проезд, дом 10, кв. 5. Ахматорнов Костя. 11 июля 44 года...»
После освобождения Опочки войска армии генерала М. И. Казакова стали быстро продвигаться вперед, все ближе и ближе подходили к границам Латвии. А южнее Опочки армия генерала В. А. Юшкевича уткнулась в Себежский укрепленный район. Генерал А. И. Еременко бросил на его преодоление большую часть фронтовой артиллерии и авиации. Руководство наступлением на Себеж было возложено на заместителя командующего армией генерал-майора Г. И. Шерстнева. В двухдневных ожесточенных боях части стрелкового корпуса генерал-майора С. Н. Переверткина нанесли тяжелый урон врагу. Утром 17 июля вражеская оборона была прорвана на двух участках: у железной дороги севернее Себежа и к югу от Себежского озера. В середине дня одновременным ударом прорвавшихся частей [42] с флангов и тыла старинный русский город Себеж был освобожден. Особенно отличилась в боях за Себеж 150-я стрелковая дивизия полковника В. М. Шатилова{4}. Первыми ворвались в город батальоны майоров Аристова и Чернобровкина.
В этот же день армия генерала Г. П. Короткова ударами с северо-востока и юго-востока обошла Освею и Освейское озеро и зажала врага в клещи. Окруженные силы противника были наголову разбиты. В боях за Освею особенно отличились батальоны майоров Мкртчяна и Новикова из танковой бригады полковника Брегвадзе.
17 июля прорвали оборону противника и успешно начали наступать в псковском направлении войска 3-го Прибалтийского фронта. А войска генерала И. X. Баграмяна продолжали освобождать Литву. Я вместе с начальником разведотдела полковником В. М. Масловым закончил в те дни перемещение фронтовой разведывательной сети, действующей во вражеском тылу, на территории Латвии.
Со взятием нашими войсками Себежа и Освеи рубеж «Пантера», разрекламированный немцами как непреодолимый, вместе с его тыловым рубежом «Рейер» рухнул. Укрепленные районы под Опочкой, Себежем и Освеей были последними тыловыми бастионами этого рубежа. Теперь перед войсками нашего фронта открылись границы Латвии. Враг под ударами передовых дивизий фронта отступал на ее территорию. [43]