До Риги рукой подать
1
Наш «виллис» остановился у маленького сборного домика, спрятавшегося в густом сосновом бору. Это командный пункт фронта. Огромные медноствольные деревья, окружившие нас, казалось, подпирали низко нависшее сумрачное небо. Пахло лесной сыростью, хвоей и бензином.
Вылезли с Владимиром Николаевичем Богаткиным из машины, миновали часового и вошли в помещение. В комнате за столом, устланным картами, увидели Андрея Ивановича Еременко. Хмуря пышные светлые брови, он красным карандашом проводил новые разграничительные линии между армиями. Взглянув на нас, он, грузно опершись на палку, с которой не расставался в последнее время — давала себя знать раненая нога, — встал. Поздоровались. Я доложил командующему нанесенное на карту решение Ставки и план перегруппировки войск. Предусматривалось, что с передвижкой 22-й и 3-й ударной армии за Даугаву на участки, которые они занимали, перейдет 10-я гвардейская армия. 42-я армия останется на месте.
Еременко немного подумал и приказал перебросить за реку еще и 130-й латышский корпус.
Богаткин сказал:
— Ну вот в конце концов и пришли к тому, о чем давно уже говорили. [85]
Член Военного совета затронул больную тему, и я горячо поддержал его. Вспомнили, как еще в начале августа мы предлагали Ставке именно такой план.
Еременко промолчал.
— Жаль, что тогда к нам не прислушались, — вздохнул Богаткин. — Совместный удар Первого Прибалтийского и нашего фронтов принес бы куда больший успех.
Андрей Иванович и на это не откликнулся. Я легонько тронул Богаткина локтем, давая понять, что не стоит затевать об этом разговор.
Он лишь пожал плечами.
Мы поднялись и направились к выходу. Еременко остановил меня:
— Я поручил начальнику инженерных войск навести понтонный мост через Даугаву и приступить к строительству постоянного... Возьмите это под особый контроль.
Еременко оделся, шинель туго натянулась на его могучем, кряжистом теле. Слышно было, как к блиндажу подкатил «виллис». Командующий, опираясь на палку, пошел к двери.
— Я в гвардейскую... и сорок вторую. Посмотрю, как они там готовятся к наступлению, — сказал он на ходу. — А вы пошлите кого-нибудь в двадцать вторую и третью ударную... И подыщите-ка подходящее место для фронтового командного пункта где-нибудь поближе к Даугаве.
Я вернулся в свое убежище, где меня ожидали штабные офицеры. Проинформировав их о поправках командующего, отдал распоряжения. Генерала С. И. Тетешкина и начальника связи генерала П. К. Панина попросил поехать в район Скривери, чтобы выбрать место для КП и развернуть там узел связи.
— Только предупредите всех, что работать по радио запрещается.
Постепенно все разошлись. Остался лишь мой помощник полковник Маслов.
— Разведданных собралось у меня немало. Но раз мы перемещаемся, какой от них теперь прок! — огорченно сказал он.
— Ничего, передадим соседям, им пригодятся. [86]
Маслов бегло пересказал то, что ему было известно о противнике. Гитлеровцы собирались обороняться на рубеже Сигулда — Сунтажи — Лиелварде. Там сосредоточилось большинство отступивших частей. Из района Кегумской ГЭС немцы всех выселили. Станция минируется. По сведениям лейтенанта Н. Я. Жирова, на строительстве укреплений вокруг Риги занято много немецких солдат и согнанных сюда местных жителей. В самом городе объявлено осадное положение. На улицах висят приказы, обязывающие все население в возрасте от 14 до 60 лет участвовать в оборонительных работах. Всю минувшую неделю из Эстонии и Северной Латвии в сторону Риги продолжался поток эшелонов и автомашин. Захваченный в плен писарь штаба 28-го армейского корпуса подтвердил, что их часть прибыла в Ригу из Эстонии.
Лейтенант Жиров ранен, но остался в строю.
Мы договорились с Масловым перебросить группу Жирова в район Тукума на наше новое направление. Других разведчиков послать в Курляндию, а некоторых передать штабу соседнего фронта.
Маслов потер ладонью лоб:
— Эх... придется все начинать сначала?
— Почему же? — возразил я. — Вот когда мы из-под Брянска перемещались в район Великих Лук, тогда действительно все надо было заново организовывать. А сейчас всего лишь и разницы, что на Ригу смотреть будем не с востока, а с юга.
Наш разговор прервал начальник штаба 15-й воздушной армии генерал-майор авиации А. А. Саковнин. Он вошел стремительный, веселый, шумный. На нем поскрипывала новенькая кожаная куртка.
Пожав нам руку, Саковнин заметил:
— Ну раз Маслов здесь, значит, какие-нибудь секреты.
Полковник сдержанно улыбнулся, давая понять, что он считает свою работу слишком серьезной для шуток.
— Когда намереваетесь перебазироваться за Даугаву? — обратился я к Саковнину.
— Науменко уже договорился с командующим третьей воздушной армией Папивиным, что мы примем от них аэродромы, которые вошли в нашу [87] фронтовую полосу. Но конечно, их будет недостаточно. Ищем подходящие площадки для новых...
— Ну а как вы собираетесь прикрыть марш войск за реку?
— Истребительная авиация, которая для этого выделяется, перелетит завтра. Только вот беда... развертывать станцию снабжения и армейские склады на новом месте, пока железная дорога не восстановлена, нельзя. Начальник штаба третьей воздушной Дагаев обещал временно снабжать нас со своих складов.
Я заверил Саковнина, что в ближайшие дни пути будут приведены в порядок. Рассказал ему также, что немцы собираются взорвать Кегумскую ГЭС.
— Надо помешать. Возьмите под контроль станцию и участки, где могут оказаться вагоны со взрывчаткой.
— Ясно. Мы выделим для этой цели специальную группу летчиков.
После Саковнина ко мне зашли начальник штаба тыла фронта генерал И. И. Левушкин, начальник военных сообщений полковник Н. П. Пидоренко и начальник управления военно-восстановительных работ генерал И. С. Картенев. Я познакомил их с новыми задачами. Вместе обсудили, как сделать ответвление на юг от фронтовой автомобильной дороги, организовать питательные и ремонтные пункты, договорились о выделении бензозаправщиков, уточнили срок готовности железнодорожного моста через Даугаву у Крустпилса. Однопутный трехпролетный мост длиной 276 метров был снесен полностью: устои и быки взорваны до фундамента, а фермы расчленены на части и обрушены в воду. Генерал Картенев сообщил, что восстановительные работы начались 22 сентября. Ведет их 13-я железнодорожная бригада. Трудиться приходится под артиллерийским обстрелом — в 5—6 километрах передовая.
— Через день-другой мост будет готов, — заверил Картенев.
С 26 сентября началась переброска войск на юг. 22-я армия оставила на своем участке, севернее Даугавы, только 118-й укрепрайон. Два стрелковых корпуса [88] ее, в том числе и 130-й латышский, уже переправлялись через Даугаву в районе Кокнесе. Остальные соединения подходили к реке.
Главные силы 3-й ударной армии двигались к понтонному мосту, наведенному через реку близ Яунелгавы.
10-я гвардейская и 42-я армии с танковым корпусом и тремя дивизиями 3-й ударной продолжали наступать. За два дня продвинулись на 8—15 километров и вышли к Малпилсу, Сунтажам, Лиелварде.
Утром и вечером 28 сентября 10-я гвардейская и 42-я армии пытались прорвать оборонительный рубеж «Сигулда», но больше двух траншей первой позиции пробить не смогли. Пленные показали, что во многих ротах у них осталось по 15—20 человек. Однако гитлеровцы быстро получили пополнение. Оно прибыло из Германии морем. Интересно, что в числе прибывших было 2 тысячи юнкеров летной школы. Видимо, в Ригу направили тех, кто оказался под рукой. Будущих авиаторов использовали для укомплектования 10-го армейского корпуса.
Прорвать «Сигулду» было нелегко. Немцы строили эту линию целое лето. Окопы и траншеи рыли мобилизованное местное население и даже привезенные сюда под конвоем эсэсовцев 2 тысячи голландцев. Вдоль переднего края тянулись противотанковые рвы метра в четыре шириной. Подходы к ним прикрывали проволочные заграждения и минные поля. Все это пространство густо простреливалось. Штурмуя эти позиции, наши части несли большие потери.
Временно наступление пришлось прекратить.
Новый командный пункт был оборудован на западной окраине Скривери, среди разрушенных домов. Впереди тускло серебрилась Даугава, сквозь утреннюю дымку проступали холмы, занимаемые противником. Командование и узел связи разместились в землянках, а большая часть офицеров штаба — в уцелевших окраинных зданиях.
Я вышел из убежища на улицу. Там стояли Еременко, члены Военного совета, несколько офицеров [89] штаба. Все они поглядывали на шоссе — ждали представителя Ставки Маршала Советского Союза Леонида Александровича Говорова. Вчера вечером из Москвы сообщили, что он должен приехать к нам утром.
День выдался пасмурный, со стороны Даугавы тянул холодный влажный ветер, рваные лохмотья туч торопливо плыли низко над головой, роняя редкие капли дождя.
Мне не терпелось увидеть Леонида Александровича, с которым познакомился еще в тридцатых годах на киевских маневрах. Уже тогда он пользовался большим авторитетом. Особенно в области артиллерии. К его мнению прислушивались.
— Талантливый человек! — не раз говорил о нем И. Э. Якир.
Помню, после маневров состоялся небольшой обед. Мы с Говоровым за столом оказались рядом. Видимо, под влиянием удачного исхода учений он был тогда весёлым, шумным и непринужденным.
— Что вы пьете? — спросил я его.
— Вообще-то, нарзан или ситро, но сегодня, пожалуй, можно и пива...
Посмеялись, разговорились. Он оказался очень интересным собеседником.
А некоторое время спустя снова оказались вместе, но уже в стенах Академии Генерального штаба. Потом j над этим умным и обаятельным человеком нависло тяжкое, незаслуженное подозрение, и он на много месяцев оказался не у дел, тревожно прислушивался к Шагам на лестничной площадке...
Только перед самой войной ему наконец довезли Артиллерийскую академию. А вот теперь [90] Говоров — командующий фронтом и представитель Ставки. На дороге показалось несколько «виллисов». Подъехав к нам, они остановились. Из передней машины вышел Леонид Александрович. Его сопровождал генерал-лейтенант А.В. Гвоздков, сухопарый человек с манерами старого интеллигента. Я пристально приглядывался к Говорову. Несмотря на возраст, он был по-прежнему строен, даже несколько элегантен. Внешне Леонид Александрович почти не постарел. Лишь на лице появились первые морщины да густая изморозь тронула виски.
Еременко представился и представил нас, коротко обрисовал положение войск фронта и протянул маршалу бинокль, предлагая взглянуть на позиции. Говоров отвел его руку:
— Я старый артиллерист, предпочитаю пользоваться стереотрубой.
Приникнув к окулярам оптического прибора, маршал долго не отрывался от них. Наконец проговорил :
— Недалеко отсюда видно...
Еременко, нахмурившись, ответил:
— Я наблюдаю за войсками из лесу, с вышки.
Говоров промолчал. Чувствовалось, что между ними пока нет еще необходимого контакта. Еременко был чем-то недоволен. Очевидно, ему пришлось не по душе, что Ставка назначила своим представителем к нам командующего Ленинградским фронтом.
После беседы с Еременко Говоров встретился со мной. Мне бросилась в глаза некоторая его настороженность. Мы как бы знакомились сызнова. Вначале Говоров старался держаться со мной строго официально. Но постепенно перешел на более теплый тон. Закончили же мы разговор, как давно знающие друг друга люди. Я предложил Говорову и приехавшему с ним генералу Гвоздкову пообедать в нашей столовой. Они согласились.
Просмотрев меню, Леонид Александрович заказал паровые котлеты, простоквашу и чай. Я знал, что он не жалует спиртного, поэтому предложил Гвоздкову: [91]
— Ну а мы, надеюсь, закажем что-нибудь погорячее чая?
Гвоздков как-то грустно посмотрел на меня и, сняв пенсне, начал старательно протирать стекла.
— Ему полезен боржом, — ответил за него Леонид Александрович.
Позже я узнал, что Гвоздков тяжело болен. У него туберкулез легких. В минуты обострения болезни он не раз просил Говорова:
— Леонид Александрович, отпустите меня хоть на полк. Уж лучше погибнуть в бою, чем вот так...
Но Говоров и слушать не хотел. Он высоко ценил способного генерала и по-отечески заботился о его здоровье.
За столом Гвоздков зашелся кашлем. Я поставил перед ним бутылку минеральной воды, искренне жалея, что ничем больше не могу помочь. За обедом Говоров рассказал об освобождении войсками Ленинградского фронта Таллина, о бегстве остатков армейской группы «Нарва» на острова Моонзундского архипелага.
— Отход противника оказался для нас неожиданным, — признался Леонид Александрович. — Начали преследовать... Немало его подразделений окружили и уничтожили. Тыловых учреждений разгромили и захватили порядком. У Рижского залива настигли танковую часть. Почти всю пленили... А флот наш пустил на дно много вражеских морских транспортов. Как только очистим острова, останемся «безработными», — улыбнулся Леонид Александрович.
— У нас, к сожалению, темпы не такие, — вздохнул я.
Говоров сочувственно сказал:
— Вам, конечно, труднее. Я же понимаю. В район Риги стеклись, по сути, основные силы вражеской группировки. — Говоров отпил воды и продолжал: — Ну это все, как говорится, в прошлом. Теперь главное для вашего и Третьего Прибалтийского фронтов — прорвать рубеж «Сигулда», разгромить противника под Ригой и освободить город. Я, собственно, и приехал для того, чтобы помочь вам объединить усилия. К сожалению, как мне кажется, Андрей Иванович Еременко не очень-то этому рад. [92]
Я попытался объяснить настроение командующего, сказав, что обычно координацию действий фронтов возлагали на заместителей Верховного Главнокомандующего или членов Ставки.
— А назначение представителем Ставки вас Еременко, очевидно, воспринял как оперативное подчинение одного фронта другому. А характер его вы ведь знаете...
— Да, — согласился Леонид Александрович, — трудноватый...
— Начальник Генерального штаба говорил нам, — продолжал я, — что после освобождения Эстонии и Северной Латвии Третий Прибалтийский фронт будет расформирован. Ведь полоса наступления его стала уже полосы некоторых наших армий.
— Вам, как и Еременко, не особенно нравится существование Третьего Прибалтийского фронта. Да и представитель Ставки тоже, — холодноватым тоном сказал Говоров.
— И Еременко и я в первую очередь члены партии и солдаты. Мы умеем подчиняться приказу, — возразил я. — Но вы просили меня рассказать о наших настроениях откровенно, по-товарищески... Если же Ставка находит целесообразным наступать на Ригу с востока двумя фронтами, то мы постараемся выполнить свою задачу как можно лучше.
Я поделился с Говоровым мыслями о том, что в начале августа, а затем в середине сентября складывалась благоприятная обстановка для удара на Ригу с юга, с участка 43-й армии 1-го Прибалтийского фронта. Наш штаб да и кое-кто из Генштаба предлагали перебросить туда главные силы 2-го Прибалтийского фронта для совместного удара с войсками Баграмяна. Но нам дали понять, что «проделывать лыжню» к Риге надо самим.
— А вот теперь, — закончил я, — мы в полном смысле пробиваем путь Третьему Прибалтийскому. При подходе к латвийской столице наши армии должны свернуть в сторону, за реку Даугава, а в Ригу войдет правый сосед.
— Какая разница, чьи соединения сделают это? — пожал плечами генерал Гвоздков. — Вашими словами говорит ущемленное самолюбие. [93]
Говоров почертил вилкой по скатерти, потом в упор взглянул на меня:
— Ведь вы понимаете, что направить одновременно на Ригу два фронта невозможно? Произойдет столпотворение!
— А в этом нет необходимости! — возразил я. — Мы просим сменить нас севернее Даугавы и дать возможность собрать между городами Балдоне и Елгава кулак из двух армий и нескольких корпусов...
— Чтобы одновременно с Третьим Прибалтийским фронтом двинуться на Ригу с юга? — подхватил мою мысль Говоров. — Да, этим вы помогли бы и Баграмяну, лишив противника возможности перебрасывать соединения из-под Риги к Клайпеде. Это верно. Я — за такое решение. Думаю, и Ставка не будет возражать. Вот только какими войсками сменить ваши две армии севернее Даугавы?
— На левом фланге Третьего Прибалтийского фронта во втором эшелоне наступает пятьдесят четвертая армия. Может быть, ею? — спросил я.
— Она еще не укомплектована людьми и вооружением. Ставить ее в первый эшелон рискованно, — заметил генерал-лейтенант Гвоздков.
Мы обратились к карте.
— Смотрите, — повел я карандашом, — протяжение Третьего Прибалтийского фронта по переднему краю не превышает теперь шестидесяти километров. Генерал-лейтенант Захватаев, командарм бывшей нашей первой ударной, передавал мне вчера по телефону, что его соединения стиснуты с обеих сторон соседями. Вот эту армию и переместить бы южнее. А еще лучше. если бы ее возвратили нам. Мы включили бы в нее латышский корпус, который, кстати, и формировался в составе первой ударной.
Леонид Александрович встал, несколько раз прошелся вперед-назад, заложив руки за спину. Наконец остановился напротив меня и сказал:
— Ну что ж, в принципе я не против такой перегруппировки. Но надо все это как следует продумать, обсудить с командующими фронтами, доложить в Ставку...
На следующий день, уехав от нас, Говоров позвонил мне по телефону и сообщил, что ему удалось [94] добиться разрешения сменить наши армии севернее Даугавы войсками 1-й ударной. 122-й стрелковый корпус, который до этого находился в составе 67-й армии, переподчиняется 1-й ударной. Он уже направился к нам. В ближайшие дни выступят остальные соединения. Однако нашим 10-й гвардейской и 42-й армиям разрешалось «переселяться» за Даугаву только после прорыва оборонительного рубежа «Сигулда».
Узнав об этом, Еременко решил перебросить 10-ю гвардейскую на участок севернее реки Огре, не дожидаясь смены. Уже 2 октября генерал М. И. Казаков стал переводить дивизии и корпуса через полосу 42-й армии. На месте осталось лишь несколько отдельных частей.
Связавшись по телефону с генерал-полковником П.А. Беловым, я узнал, что железная дорога Эргли — Рига включена в полосу наступления 61-й армии. Это объединение под командованием Белова два месяца назад действовало в составе 1-го Белорусского фронта, участвовало в освобождении Бреста. Затем было выведено в резерв Ставки, укомплектовано и передано 3-му Прибалтийскому фронту. Армия еще не успела полностью выгрузиться из эшелонов, как ее бросили в бой. До 28 сентября она успешно преследовала противника, проходя по 20—25 километров в сутки. В первом эшелоне у нее было четыре дивизии. Прорвать рубеж «Сигулда» эти соединения не смогли, и в первую линию теперь выводились остальные две дивизии.
Белов посетовал, что у него берут людей: из каждой дивизии взято на пополнение других армий почти по 2 тысячи человек.
В первых числах октября войска всех Прибалтийских фронтов совершали крупные перегруппировки и готовились к наступлению на новых направлениях. Наши 42-я и 10-я гвардейская армии занимали теперь полосу, ограниченную справа шоссейной дорогой Эргли — Рига, а слева — рекой Огре. На сильно укрепленный Озолмуйжский район нацелился 19-й гвардейский стрелковый корпус, левее его вышли 15-й и 7-й. Междуречье Даугавы и Огре занял 118-й укрепрайон. 5-й танковый корпус расположился во втором эшелоне.
Вечером 3 октября я доложил в Генштаб решение командующего фронтом на разгром рижской [95] группировки противника совместно с 3-м Прибалтийским фронтом. Затем напомнил А. И. Антонову, что Генеральный штаб до сих пор не дал нам правой разграничительной линии. Кроме того, попросил его уточнить: будут ли наши армии участвовать в освобождении Риги. Если нет, то когда и какие войска их сменят. Антонов обещал ответить мне на эти вопросы позже.
Часа через два он вызвал меня и сообщил:
— В Ставке полагают, что Третий Прибалтийский фронт без вашей помощи освободить Ригу не сможет. Поэтому вопрос о смене ваших армий севернее Даугавы пока остается открытым. Разграничительной линией с правым соседом считайте шоссе Эргли — Рига.
Наступление 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов должно было начаться ориентировочно 7 октября. Но мы решили прощупать вражескую оборону уже за несколько дней до этого. Некоторые части провели разведку боем. Нам удалось установить номера вражеских соединений. Перед 42-й и 10-й гвардейской армиями оборонялось семь дивизий противника, а перед 22-й и 3-й ударной — одиннадцать пехотных и четыре танковые. Судя по всему, враг еще не обнаружил перемещения войск 1-го Прибалтийского фронта на новое направление.
Поступили сообщения от наших разведчиков: немцы готовятся отойти с рубежа «Сигулда» к Риге. Не сколько дивизий уже заняли оборону на городском обводе вдоль нижнего течения рек Гауя и Маза-Югла. Иосиф Вильман докладывал о движении противника к Огре и Ропажи.
От партизан мы узнали, что в лесах, неподалеку от Риги, размещаются лагеря военнопленных. Оттуда тянется густой, черный дым. Его тяжелый запах про питал все вокруг, заглушив аромат хвои и прелых трав.
Однажды партизаны наткнулись в лесу на двух людей. Они лежали на дне оврага. Услышав человече скую речь, один из них пытался скрыться, но, едва поднявшись, тут же свалился. Второй был без сознания. По грязно-серым робам с номерами на спине, старательно замазанными глиной, нетрудно было догадаться, что это беглецы. Их перенесли в землянки, [96] дали по глотку спирта, переодели. Они рассказали, что гитлеровцы спешно эвакуируют пленных на запад. А трупы ранее расстрелянных и кое-как зарытых в лесу сжигают на кострах. Вот уже целый месяц горят они с утра до вечера. В лагере просто нечем дышать. Убежавшие были из команды, которая откапывала могилы. Воспользовавшись тем, что часовой отошел в сторонку, они удрали. Троих поймали овчарки, а им удалось затеряться среди зарослей.
Да, видимо, фашисты вопреки своим заявлениям по радио и в печати понимали, что им уже не удержаться на прибалтийской земле. И поэтому лихорадочно уничтожали следы своих преступлений. Но стереть их было невозможно. Мы сталкивались с ними на каждом шагу.
В Риге участились облавы. Полицейские хватали людей прямо на улицах, бросали в крытые машины и везли в порт. Фашисты обеспечивали дармовой рабочей силой строительство новых оборонительных рубежей, военные заводы и предприятия.
Как рассказывали потом наши разведчики, в первых числах октября в рижском порту большая группа латышей воспротивилась посадке на пароход, смяла охрану и стала разбегаться. Опомнившись, эсэсовцы схватились за автоматы. Густой ливень свинца обрушился на людей. 60 человек остались лежать на мостовой. На следующий день на одном из пароходов подняли бунт студенты, которых фашисты насильно пытались увезти в Германию. Конвоиры открыли огонь. Расправляясь с непокорными, они сбросили 300 юношей и девушек в море.
Фашисты подготовили к взрыву все важные объекты города: промышленные предприятия, железнодорожные и понтонные мосты, водопроводную сеть, электростанцию.
Правда, Кегумскую ГЭС они продолжали еще минировать. Завершить эту работу им не давали наши летчики. 810 и штурмовой авиационный полк майора С. И. Ермолаева контролировал перевозки во всех пунктах от Кегумса до Огре. Вагоны, в которых могла оказаться взрывчатка, обстреливались и обливались горящим фосфором. Наиболее дерзкие налеты на вражеские [97] эшелоны совершил старший лейтенант Борис Федорович Горохов. За несколько особенно удачных вылетов он был награжден орденом Красного Знамени...
Но немцы хотя частично, но все же разрушили плотину гидростанции.
Генерал армии А. И. Еременко сокрушался:
— Эх, все-таки не сумели предотвратить!..
Обратившись к члену Военного совета фронта В. Н. Богаткину, он сказал: — Сообщите о взрыве товарищу Калнберзину, скажите, что войска помогут восстановить электростанцию.
3
В это время наш левый сосед производил сложную перегруппировку. Смысл ее заключался в следующем: передавая нам свои правофланговые участки, командование 1-го Прибалтийского фронта незаметно для противника переводило высвободившиеся войска в район Шяуляя, чтобы оттуда нанести мощный удар в направлении Клайпеды.
Это было грандиозное по своим масштабам передвижение. Представьте только: на перекрещивающихся дорогах многотысячные колонны пехоты, артиллерии, всевозможных машин, штабы, тылы. Все они перемещаются ночью, быстро, чтобы нигде ни с кем не столкнуться, не образовать затора, не вызвать подозрения у противника. Представьте себе все это и вы поймете, какая трудная задача стояла перед командующим и его штабом, возглавляемым генерал-полковником В. В. Курасовым. И они отлично справились с проведением этой операции. Вывод из боя частей, смена их, стремительные переброски, остроумная маскировка были осуществлены искусно, с математической точностью. Всего шесть суток понадобилось для того, чтобы перебросить на расстояние от 80 до 240 километров около полумиллиона человек, свыше десяти с поло виной тысяч орудий и минометов, танков и самоходно-артиллерийских установок.
Мы тоже закончили перестановку своих сил в очень сжатый срок. Утром 5 октября, находясь на наблюдательном пункте северо-западнее Скривери, я узнал об [98] успешно начавшемся наступлении 1-го Прибалтийского фронта.
Уже через час-полтора его разведывательные отряды углубились во вражескую оборону на 2—4 километра, а к исходу дня 6-я гвардейская и 43-я армии нашего левого соседа продвинулись на 14—17 километров.
Мы в это время внимательно наблюдали за неприятелем. Из 42-й и 10-й гвардейской армий А. И. Еременко доложили, что на некоторых участках гитлеровцы при поддержке артиллерии и авиации пытаются атаковать наши позиции.
Как стало известно позже от пленных офицеров, немецкое командование рассчитывало этими ударами дезориентировать нас, создать впечатление, что оно не намерено отводить свои войска отсюда. Гитлеровцы надеялись захватить пленных, уточнить срок нашего наступления и направление основных усилий. Проворонив подготовку удара на Клайпеду, они, видимо, теперь опасались, как бы то же самое не произошло и под Ригой.
Боясь оказаться отрезанным, противник в ночь на 6 октября начал отход. Но днем и вечером 5 октября мы еще не знали о том, что это произойдет. Соединения продолжали готовиться к прорыву «Сигулды».
На НП командующего приехали Богаткин и Пигурнов. Еременко сказал им:
— Надо немедленно довести до войск сообщение об успешном наступлении. Первого Прибалтийского фронта на Клайпеду. Каждый солдат должен знать, что вражеские соединения в Прибалтике вот-вот будут отрезаны от Германии. Обратитесь к бойцам и командирам с призывом поскорее разгромить рижскую группировку, освободить латвийскую столицу.
Богаткин ответил, что вечером, где позволит обстановка, будут проведены собрания, а в подразделениях первой линии — беседы.
— Кстати, — добавил член Военного совета, — снабдим политработников материалами о злодеяниях фашистских захватчиков в Риге и в только что освобожденных районах.
Вскоре мы разъехались: Богаткин и Пигурнов — в соединения первого эшелона на собрания, Еременко — [99] в дивизии 42-й армии, чтобы лично проверить их готовность, я направился в 19-й гвардейский стрелковый корпус, которым теперь командовал генерал А. Т. Стученко. Он находился на своем наблюдательном пункте. Туда же прибыл и начальник штаба 15-й воздушной армии генерал А. А. Саковнин.
— Вот хорошо, что и вы здесь, — обрадовался он, увидев меня. — Надо как раз кое-что согласовать.
Втроем мы уточнили, как будут завтра взаимодействовать авиаторы и гвардейцы. Затем Саковнин занялся проверкой результатов бомбежки вражеских укреплений в районе Озолмуйжи. От Стученко я узнал, что сегодня утром на участках 56-й и особенно 22-й гвардейских стрелковых дивизий гитлеровцы попытались атаковать.
— Чем же это кончилось? — спросил я.
— Отбили, — кратко ответил Стученко. — Сейчас сидят в укрытиях и не дышат.
Стученко передал мне свой бинокль. Я навел его на занимаемый немцами покатый взлобок. Он был испещрен воронками. Хорошо различались развороченные дзоты и траншеи, порванные ряды колючей проволоки.
«Что ж, — подумал я, — наша артиллерия и авиация, кажется, неплохо поработали».
Поехали в соединения. День был какой-то бесцветный, даже пасмурный. Машина часто влетала в тускло блестевшие лужи. Время от времени мимо проплывали разоренные хутора. Низко нависшие тучи затянули почти все небо. Только у самого горизонта над зубчатой кромкой леса проглядывала чистая голубоватая полоса.
В одной из дивизий встретил Богаткина.
— Заедем к Свиридову, — предложил Владимир Николаевич. — Он ведь ваш друг?
Я согласился. Вскоре мы добрались до небольшого строения, черепичная крыша которого просматривалась сквозь мокрую, поредевшую листву яблонь. Здесь обосновался наблюдательный пункт командующего 42-й армией генерал-лейтенанта В. П. Свиридова. Его самого в доме не было. Владимира Петровича мы нашли в сарае. Он стоял по колено в сене и при помощи стереотрубы через пролом в кровле за чем-то наблюдал. Вот он на миг оторвался, крикнул в телефонную [100] трубку: «Огонь!» — и снова приник к окулярам. Свиридов был так увлечен, что не заметил нашего появления.
— Чем это вы занимаетесь? — спросил я его, удивленный столь странным занятием командарма.
Владимир Петрович на конец увидел нас и, пожимая руку, ответил:
— Пристреливаемся по целям, чтобы завтра бить без промаха.
— А сами еще не попали в «вилку»? — указал я на взметнувшийся неподалеку фонтан земли.
Свиридов отмахнулся. Он принадлежал к числу тех людей, которые если что делают, то с хорошим азартом. Владимир Петрович любил все потрогать собственными руками, все проверить лично. И не из-за недоверия к подчиненным. А именно потому, что загорался.
Пока мы беседовали с ним, земля под нами еще несколько раз содрогнулась от взрывов. Один из снарядов рванул прямо у сарая. Нас куда-то швырнуло. Очнулись лежащими на земле. В ушах у меня гудело. Свиридов чертыхался, потирая ушибленный затылок: сорвавшаяся доска ударила его по голове. А в общем, все оказались целыми. Неприятельский огонь стал плотнее, и мы поспешили покинуть сарай.
В саду, прилегавшем к дому, нас опять тряхнуло. Богаткин упал. Мы бросились к нему, перетащили в укрытие, вызвали врача. Оказалось, что нашего члена Военного совета задел осколок. Он попал в спину. Спас Логаткнна кожаный корсет, который он носил после травмы позвоночника. Стальной кусочек величиной с наперсток, пробив этот своеобразный панцирь, потерял силу и застрял под кожей.
— Ничего опасного, — заключил представитель медицины.
Все повеселели. [101]
До вечера мне удалось побывать еще в 15-м и 7-м гвардейских корпусах.
Вернувшись на фронтовой командный пункт, я позвонил в Генеральный штаб и доложил, что все соединения и части готовы к наступлению. Генерал армии Антонов сказал:
— Противник перебрасывает значительные силы из-под Риги к Клайпеде. Если вы и ваш правый сосед нанесете завтра удар на рижском направлении, то этим окажете существенную помощь Первому Прибалтийскому фронту. Враг будет лишен возможности маневрировать войсками.
Пока же немецкое командование снимало стоявшие против нас соединения. Наши люди — Жиров, Вильман и другие — донесли, что две танковые и одна пехотная дивизии отведены с участка, расположенного северо-западнее Елгава — Добеле. Авиаразведка и партизаны также подтвердили сведения о начавшемся интенсивном передвижении гитлеровских частей по железной дороге, на машинах и пешим порядком в сторону Риги и далее на юго-запад. Перебежчики по казали, что две пехотные дивизии ушли с рубежа река Даугава — Сунтажи.
Примерно то же наблюдалось и перед 3-м Прибалтийским фронтом.
Пришлось срочно вносить изменения в разработанный план. А. И. Еременко приказал командующим армиями уже этой ночью провести на нескольких участках разведку боем. Если выяснится, что неприятель начал отход, немедленно перейти в наступление.
Авиация поднялась на поиски и бомбежку вражеских эшелонов и колонн. В Генштаб была послана заявка на удар силами дальней авиации по рижскому порту.
Поздно вечером из армий стали поступать сведения о том, что в глубине обороны гитлеровцев раздаются сильные взрывы и полыхают большие пожары.
В полночь мне позвонил маршал Говоров, находившийся на командном пункте 3-го Прибалтийского фронта. Судя по его вопросам, я понял, что он уже разговаривал с Еременко и обстановку перед нашим передним краем знает.
— Могу вас порадовать, — сказал Говоров, — первая ударная армия сдает свой участок шестьдесят [102] седьмой и передислоцируется ближе к вашему правому флангу.
Седьмой и передислоцируется ближе к вашему правому флангу.
— Какого она состава и будет ли нам подчинена? — спросил я.
— Трехкорпусного. А в чье распоряжение поступит, пока не решено, так как в новый район прибудет не раньше чем через трое суток. За это время ситуация может сильно измениться...
— В общем, даете, но из рук не выпускаете, — засмеялся я.
— Не исключено, что вы и без нее обойдетесь. Не упустите только момент.
— Ждем его с нетерпением.
На рассвете 6 октября, обнаружив, что боевые порядки немцев поредели, две наши и две армии 3-го Прибалтийского фронта перешли в наступление.
Они относительно легко преодолели первую позицию сразу в нескольких местах. Однако дальнейшее их продвижение задержали сильно укрепленные узлы и участки, оказавшиеся на флангах. Взять их с ходу не удалось.
Из района севернее Озолмуйжи противник плотно перекрыл путь некоторым частям и соединениям 42-й армии, нанося им ощутимые потери. Генерал-лейтенант В. П. Свиридов распорядился направить туда огонь артиллерийской дивизии и двух отдельных артиллерийских бригад. Сломив сопротивление неприятеля, армия завязала бои за крупный населенный пункт Сунтажи и к вечеру овладела им.
В 10-й гвардейской армии вперед вырвался 15-й гвардейский стрелковый корпус. При поддержке 5-го танкового корпуса он преодолевал одну позицию за другой. Зато соединения, наступавшие справа и слева от него, основательно подзастряли. Командарм М. И. Казаков вызвал авиацию. После бомбового удара 19-й гвардейский стрелковый корпус пошел быстрее. Его 22-я гвардейская стрелковая дивизия ворвалась в траншеи и завязала рукопашную схватку. Вместе с 56-й гвардейской стрелковой дивизией она разгромила два полка, захватила всю артиллерию 24-й пехотной дивизии, один немецкий батальон вынудила целиком сдаться в плен. [103]
Несколько позже наша 15-я воздушная армия помогла сдвинуться с места 7-му гвардейскому корпусу. Он пошел вдоль северного берега Огре.
Когда была освобождена деревня Глажушкюнис, командир корпуса генерал А. Д. Кулешов переправил А. Д. Кулешов и А. Г. Евсеев через реку сильный отряд. Он ударил по тылам вражеских частей, оборонявших междуречье Даугавы и Огре. При его поддержке подразделения 118-го укрепрайона ворвались в Лиелварде и овладели этим важным населенным пунктом и железнодорожной станцией.
Во второй половине дня командир 118-го укрепрайона полковник Виктор Александрович Перфирьев несколько своих подразделений переправил на левый берег Даугавы. Они атаковали с тыла немцев, которые вели бои с правофланговыми частями нашей 22-й армии. У противника произошло замешательство. Этим воспользовались наступающие. Решительным ударом они сбили гитлеровцев с позиций и, преследуя их, прошли от 8 до 10 километров. [104]
К вечеру 10-я гвардейская и 42-я армии продвинулись на 10, а кое-где и на 12 километров.
О результатах первого дня операции я доложил заместителю начальника Генерального штаба генерал-полковнику С. М. Штеменко. Выслушав меня, он сказал:
— Мы рассчитывали, что ваш фронт, наступая против ослабленного и начавшего отходить противника, выйдет по крайней мере к городу Огре. Вы знаете, что Баграмян сегодня не только продолжал блестяще развивать удар на Клайпеду и Лиепаю, но и вместе с левым соседом нацелился на Тильзит? Ожидаем, что и ваши войска завтра возьмут более высокий темп.
Я проинформировал Штеменко, что Еременко с группой офицеров и начальниками родов войск находится в 10-й гвардейской армии, организует прорыв промежуточного оборонительного рубежа.
— На этом направлении планируется ввод танкового корпуса.
Затем я связался с командующим 61-й армией генерал-лейтенантом П. А. Беловым и поинтересовался, как идут дела у них.
Белов сказал мне:
— На этот раз догонять противника нам не приходится. Он дерется за каждый тактически выгодный пункт. Отходя, ставит много заграждений. За день мы продвинулись на восемь — двенадцать километров. Остановились перед городом Сигулда: сильно укреплен. Завтра будем штурмовать.
Чуть позже мне позвонил генерал-лейтенант Гвоздков. Я проинформировал его о нашей подготовке к боям за Огре и о разговоре с генералом Штеменко. Гвоздков сообщил о неудаче 67-й армии, которая за сутки продвинулась всего на 2—3 километра, да и то лишь левым флангом.
— Говоров докладывал Верховному. Не знаю, что тот ему сказал, но вид у маршала после этого был расстроенный, — закончил Гвоздков.
С утра 7 октября дела у нас пошли как будто лучше. Обнадеживающие вести поступили из 42-й армии. Ее войска прорвали вражескую оборону южнее железной дороги Эргли — Рига и успешно идут [105] вперед. На правом фланге они овладели селением Сидгунда.
Начальник штаба 10 и гвардейской армии генерал- майор Н. П. Сидельннков примерно в полдень сообщил, что все три корпуса ведут тяжелые бои между шоссе Эргли — Рига и рекой Огре. Части 7-й гвардейской дивизии, переправившись через Огре, заняли Кегуме и Кегумскую ГЭС.
— А каковы успехи Сахно? — спросил я. — Танковый корпус оторвался от пехоты на четыре-пять километров. Намеревается обойти город Огре с севера. Но машины по бездорожью движутся медленно. Части несут большие потери.
— От нас сегодня ожидают донесения о взятии Огре, — напомнил я Сидельникову.
— Вашу армию поддерживает вся авиация фронта.
— Сделаем все возможное, — заверил Сидельников.
Южнее Даугавы наступали войска 22-й армии. Им помогали два батальона 118-го укрепрайона, переправившиеся через реку вблизи Кегумса. К вечеру оба берега Даугавы были очищены от противника почти до Огре. А. И. Еременко отправился на новый командный пункт 10-й гвардейской армии. Мне он поручил подобрать место для фронтового наблюдательного пункта поближе к Огре.
Я выехал немедленно. По пути на минутку заскочил на Кегумскую ГЭС. Когда увидел в плотине зияющие провалы, в душе шевельнулось чувство вины за то, что не смогли взять ее целой. Лишь одно утешало: фашисты все-таки не успели разрушить электростанцию основательно. Из строя были выведены трансформаторы, затворы, плотины и шлюзы, мост через клапанные пролеты, механизмы управления. Но большинство железобетонных сооружений сохранилось. Значит, наши летчики не зря бомбили и жгли вагоны со взрывчаткой. В какой-то мере свою задачу они выполнили. По забитому войсками шоссе я направился дальше. Уже явственно слышалась артиллерийская канонада. По мере приближения к городу Огре она становилась громче. Однако мощь огня была невелика. По дороге двигались части 27-й артдивизии и 19-й гвардейской пушечной артбригады. Я обратился [106] к первому попавшемуся офицеру и спросил, почему артиллеристы слабо поддерживают наступающих. Высокий капитан, с виду грузин, тронув закрученные кверху усики, доложил:
— Снарядов нету, товарищ генерал. По пяти выстрелов на орудие осталось...
Командир полка 7-й гвардейской стрелковой дивизии, который вел бой на подступах к юго-восточной окраине Огре, подтвердил, что и в их артиллерийских подразделениях положение с боеприпасами очень тяжелое.
— А в городе сильный гарнизон...
Выбрав место для НП и вернувшись в Скривери, я первым делом решил изыскать для гвардейцев снаряды. Но оказалось, что А. И. Еременко уже распорядился: М. И. Казаков получает их из запасов других армий.
...К вечеру 7 октября войска правого крыла 2-го Прибалтийского фронта вплотную подошли к Туркалне и Огре. 8-я и 7-я гвардейские стрелковые дивизии завязали бои за восточную окраину Огре. Командир 7-го гвардейского стрелкового корпуса генерал А. Д. Кулешов, его заместитель по политчасти полковник А. Г. Евсеев с офицерами штаба политотдела готовили соединение к ночному штурму.
До всех солдат было доведено известие, что наш, правый сосед овладел крупным городом Латвии — Сигулдой, а 1-й Прибалтийский фронт уже выходит к морю.
«Дело доблести и чести гвардейцев, — призывали плакаты, — освободить город Огре».
Вскоре танковая бригада подполковника Пузырева с пехотой на броне вышла к реке Маза-Югла. По мосту она ворвалась в Туркалне, расположенное километрах в пяти северо-восточнее Огре, и уничтожила там до батальона пехоты противника. Вслед за нею двинулись остальные соединения корпуса Сахно.
Отрадные вести пришли и из-за Даугавы. Войска 22-й армии отбросили гитлеровцев на рубеж Огре — Балдоне.
Ночью я не без гордости доложил в Москву А. И. Антонову, что войска фронта за день продвинулись еще на 10—15 километров, освободили свыше 200 населенных пунктов, Кегумскую ГЭС и сейчас дерутся за Огре. [107]
— Электростанция взорвана, а Огре еще в руках противника, — охладил меня Антонов. — А вот сосед ваш справа хотя и прошел меньше, но отбил Сигулду. Это будет отмечено у Верховного на карте.
— Но ведь город Огре на двадцать километров ближе к Риге, — обиделся я.
— Это неважно. Главное, что Масленников взял Сигулду, а Еременко второй день топчется перед Огре.
— Если бы у нас было больше снарядов, то десятая гвардейская уже взяла бы этот город, — заметил я. — А от двадцать второй и третьей ударной трудно ждать больших успехов. Ведь они заняли участок фронта, на котором до них действовали четыре армии.
Я высказал Антонову мысль, что если бы 1-я ударная армия, которую командующий 3-м Прибалтийским фронтом И. И. Масленников вывел сейчас во второй эшелон, сменила наши войска, находящиеся на правом берегу Даугавы, то мы могли бы тогда всеми силами обойти Ригу с запада.
— Возможно, десятую гвардейскую и сорок вторую армии в ближайшие дни сменят, — ответил Антонов. — Противник что-то поредел перед вашим левым крылом. Вам, видимо, придется перебросить туда главные силы и подготовиться к наступлению на Лиепаю.
— Есть уже решение?
— Директива на подписи у Верховного.
Я положил трубку и, устало опустившись на табурет, закурил. Днем раньше или позже Рига, конечно, будет взята. Казалось бы, теперь, когда мы почти у цели, можно вздохнуть с облегчением. Но нет... Сидя в ту ночь в землянке, я не мог отделаться от ощущения душевной тяжести, от чувства, что все идет не так, как хотелось бы.
Я подошел к своему рабочему столу и взглянул на карту. Вспомнились слова Антонова, сказанные им, когда две наши армии были переброшены за Даугаву: «Ну вот ваше желание исполнилось... Теперь вы, надеюсь, довольны?»
Да, мы вносили такое предложение, чтобы вместе с успешно наступавшим 1-м Прибалтийским фронтом нанести решительный удар в направлении Риги. И она уже была бы взята, а группировка противника [108] отрезана от Восточной Пруссии и прижата к морю. Но вместо этого нас заставили прорывать многие линии обороны. Зачем? Тогда я не был твердо уверен в правильности своих суждений, но сейчас ясно вижу, что в таком решении Ставки не было никакой оперативной целесообразности. Многое делалось по необузданной воле одного человека,
И вот пока мы без толку теряли время, противник перебросил из Эстонии, с севера Латвии и морем из Восточной Пруссии в район Риги огромное количество войск. Это вынудило Ставку повернуть 1-й Прибалтийский фронт на Клайпеду, провести новые крупные перегруппировки...
Долго сидел я, склонившись над картой. Не сразу заметил, как вошел генерал-майор С. И. Тетешкин. Я рассказал ему о разговоре с Антоновым, о своих думах. Он выслушал меня, сочувственно повздыхал, потом спросил:
— А что говорит об этом командующий?
— Понятия не имею,—пожал я плечами. — Вы же знаете, что он не любит ни с кем делиться своими мыслями.
— Жаль. Интересно было бы послушать...
Всю ночь 7-й гвардейский стрелковый корпус вел ожесточенные бои за Огре. Лишь под утро его 7-я гвардейская стрелковая дивизия овладела юго-восточной окраиной города, а 8-я наступала на Огре с северо-востока. Части подполковника А. Я. Попова и майора А. А. Лебедева зашли вражескому гарнизону во фланг и тыл. Батальоны старшего лейтенанта В. И. Яблонского и капитана В. М. Круподерова, ворвавшись в окраинные кварталы, вызвали у гитлеровцев смятение. Этим воспользовался полк подполковника И. А. Шапшаева. Он атаковал Огре с северо-востока.
Долго гвардейцам, пробивавшимся к городу с юго-запада, не удавалось преодолеть реку. Немцы усиленно охраняли берег, беспрерывно освещали его ракетами. Несколько наших попыток окончились неудачей. Тогда командир 7-й гвардейской стрелковой дивизии полковник Мерецкий вместе с прибывшим сюда начальником [109] оперативного отдела штаба корпуса подполковником A. Н. Грылевым решили прибегнуть к хитрости. На лодки было посажено отделение сержанта Виктора Голубева. По Даугаве смельчаки спустились вниз, вышли на лесистый берег за городом и оттуда незаметно проникли в западную часть Огре. Рассредоточившись, они подняли стрельбу из автоматов, пускали ракеты, бросали гранаты, отвлекая внимание оборонявшихся.
Основные силы дивизии в это время начали форсировать Огре. Оказавшись между двух огней, противник дрогнул и отошел. Гвардейцы отбивали дом за домом, все плотнее охватывали остатки неприятельского 10-го армейского корпуса. К 4 часам утра 8 октября город полностью перешел в наши руки. На его улицах осталось до 600 трупов вражеских солдат и офицеров. Свыше 300 человек сдалось в плен.
8 октября войска 42-й и 10-й гвардейской армий продолжали продвигаться к Риге.
Наше утреннее донесение в Генеральный штаб о взятии Огре встретилось с передаваемой оттуда директивой о переброске 42-й и 10-й гвардейской армий за Даугаву. Гвардейцам вместе со 130-м латышским корпусом предстояло наступать вдоль южного берега реки и овладеть западной частью столицы Латвии.
42-ю армию Ставка предписывала переместить в район Добеле. Оттуда мы своими основными силами должны были нанести удар на Лиепаю. Уже в который раз войскам 2-го Прибалтийского фронта приходилось на ходу, словно эстафетную палочку, передавать свои участки соседу. Сейчас генерал армии А. И. Еременко решил не прекращать наступления. В полосе 42-й армии оставались действовать четыре дивизии, а в полосе 10-й гвардейской — два корпуса. Остальные соединения в ночь на 9 октября намечалось переправить на левый берег Даугавы.
По мере приближения к Риге сопротивление врага возрастало. Он упорно цеплялся за каждый тактически выгодный рубеж. Особенно трудно было на заболоченной низине вдоль Маза-Юглы. Пробившийся туда танковый корпус смог вести бой лишь совместно со стрелками генерала А. Т. Стученко. Здесь отличилась 56-я гвардейская стрелковая дивизия. Ее 258-й [110] гвар
Вставка 110
станции Кангарищи правофланговые соединения 42-й армии были сменены войсками генерала П. А. Белова. А 7-й стрелковый корпус 54-й армии принял участки от остальных наших дивизий. С наступлением темноты они уже маршировали к переправам, находившимся между Кегумсом и Лиелварде. Для 7-го гвардейского стрелкового корпуса, сосредоточенного в городе Огре, в 4 километрах от него был на веден понтонный мост. В рекордно короткий срок его подготовил 54-й понтонный батальон майора С. И. Бабакаева.
В тот день вечером к нам приехал Л. А. Говоров. После беседы с А. И. Еременко, на которой я не присутствовал, он вызвал меня.
Осунувшийся, угрюмый, с нездоровым видом, Говоров сидел на табурете и раздраженно говорил:
— В сто раз лучше командовать фронтом, чем быть представителем Ставки! И Верховный недоволен и командования фронтов тоже... Я даже заболел. За мучили головные боли.
Он потер ладонью виски, вынул из нагрудного кармана коробочку с таблетками, кинул одну в рот, запил водой.
Я повел речь о последнем решении Ставки:
— Перебрасывать нас влево надо было раньше, а не теперь, когда мы уже у Риги. Тогда не было бы та кой нервной обстановки.
Говоров тяжело вздохнул, проговорил устало:
— Эх, Леонид Михайлович! Будь моя воля, то все ваши армии, включая первую ударную и танковый корпус соседей, были бы сосредоточены юго-западнее Елгавы уже к шестому — седьмому октября. Конечно, вам досадно, что Второй Прибалтийский фронт, [112] нацеленный на Ригу и прошедший с боями несколько сот километров, вдруг должен свернуть в сторону. И уж еще обиднее бойцам латышского корпуса уходить от своей столицы. Но это в общих интересах.
Он помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:
— Конечно, можно бы вашу двадцать вторую армию с латышским корпусом оставить на месте, чтобы наступали на Ригу с востока вместе с Третьим Прибалтийским. Я так и предлагал. И Антонов согласился вначале со мной.
— Так в чем же дело?
Говоров усмехнулся:
— Все зависит от Сталина. А он, к сожалению, совсем перестал считаться с чьим бы то ни было мнением. Ну а если неудача — виноват исполнитель. Значит, бездарен, ни к чему не способен, и его заменяют.
Я смотрел на усталое лицо Говорова и, признаться, немного удивился откровенности, с которой он высказывался. В ту пору если кто и думал так, то предпочитал об этом не говорить вслух. А Леонид Александрович говорил.
Ординарец принес маршалу стакан чаю. Говоров отпил несколько глотков, присел к столу, застегнул верхние пуговицы кителя и перешел на официальный тон.
— Надо, чтобы уже завтра к вечеру десятая гвардейская армия развернула наступление вдоль левого берега Даугавы.
— А кто сменит еще не вышедшие из боя войска?
— Сорок вторую армию девятого утром — корпус пятьдесят четвертой, а полосу десятой гвардейской примет сто двадцать второй стрелковый корпус. Он теперь будет входить в состав первой ударной.
— А не возвратят ли эту армию опять нам?
— Нет, — разочаровал меня Говоров. — До освобождения Риги она остается в Третьем Прибалтийском...
5
А. И. Еременко детализировал задачу войск фронта в духе директивы Ставки и советов маршала Говорова. В ночь на 10 октября через Даугаву должна была переправиться почти вся 10-я гвардейская армия. Она [113] оттесняла войска 22-й армии влево. Совместно со 130-м латышским корпусом гвардейцам предстояло наступать на южную часть Риги. Танковый корпус Сахно сосредоточивался вместе с 42-й армией в районе Добеле, где ожидал получить пополнение.
— Итак, — подытожил Еременко, — на десятое октября севернее Даугавы у нас останутся лишь девятнадцатый гвардейский стрелковый корпус, несколько авиационных частей да тыловые учреждения. Пора уходить за реку и нам. Готовьте командный пункт в новой полосе, чтобы завтра к вечеру можно было и переехать.
Я кивнул в знак того, что мне все ясно, однако уходить медлил: надеялся, что командующий как-то выскажется о проводимой перегруппировке войск. Но он встал, давая понять, что разговор окончен. Тогда и я умолчал о своей беседе с Говоровым.
Едва переступил порог своей землянки, как на столе заверещал телефон. В трубке послышался глуховатый, с хрипотцой голос генерал-лейтенанта А. В. Гвоздкова. Он проинформировал меня, как обстоят дела северо-восточнее Риги. 61-я армия и левофланговый корпус 67-й армии прошли за день 10—12 километров, а соединение генерал-майора Б. А. Рождественского, наступающее вдоль побережья Рижского залива, — лишь 5—8 километров.
Об успехах нашего левого соседа я услышал по радио. В тот вечер был передан приказ Верховного Главнокомандующего генералу армии Баграмяну. В нем говорилось, что войска 1-го Прибалтийского фронта при содействии 3-го Белорусского преодолели сильно укрепленную оборону противника и за четыре дня наступательных боев продвинулись на 100 километров, расширив прорыв до 280 километров. В ходе наступления освободили свыше 2 тысяч населенных пунктов. В ознаменование одержанной победы Москва салютовала 20 залпами из 224 орудий.
У нас в это время многие соединения совершали марши к Даугаве. Переправа 42-й и 10-й гвардейской армий производилась сразу в пяти пунктах. Войска преодолевали реку на понтонах, паромах и на подручных средствах. Танки и тяжелая артиллерия пошли по постоянному яунелгавскому мосту. [114]
Меня беспокоило, что соседи задерживали смену одного нашего корпуса. Я позвонил командующему 61-й армией Д. А. Белову. Он заверил, что за ними дело не станет.
— Смело уводите свой корпус. Противник в контр наступление не перейдет, отступает...
Глухой ночью тронулось с места и фронтовое управление. Штабные автобусы, лениво переваливаясь с боку на бок, тащили наше хозяйство на новый КП, оборудованный севернее города Бауски.
Примерно через час мы уже были на месте. Обо сновались в пустом доме, окруженном густым садом. Бегло осмотрели просторные, гулкие комнаты, затем, сдвинув к столу кресла с продранными спинками, уселись вокруг приемника. Генерал-майор С. И. Тетешкин настроил его на Москву. В помещении зазвучали наш и английский гимны. Передавали репортаж с аэродрома о прибытии в Москву премьер-министра Великобритании Черчилля, министра иностранных дел Идена и начальника генерального штаба фельдмаршала Брука.
К микрофону подошел Уинстон Черчилль. Мы внимательно слушали перевод его речи. Он говорил о наших замечательных победах, о том, что Советские Вооруженные Силы нанесли мощные удары, они разбили дух и военную машину германской армии...
Это были хорошие слова. И мы слушали их не без волнения. Впоследствии мне пришлось прочитать некоторые главы из книги Черчилля о второй мировой войне. К сожалению, бывший английский премьер забыл очень многое из того, что он говорил осенью сорок четвертого года.
Пока мы слушали радио, из войск начали поступать донесения: 10-я гвардейская армия переправилась на левый берег Даугавы, 130-й латышский стрелковый корпус заканчивал подготовку к наступлению, 42-я армия и 5-й танковый корпус совершали марш в район Добеле...
На рассвете 10 октября наш и 3-й Прибалтийский фронты на большом протяжении прорвали промежуточную укрепленную линию противника и на его плечах вплотную подошли к рижскому оборонительному обводу. До столицы Латвии было рукой подать... [115]