3. На защиту Западной Белоруссии

В первой половине лета 1939 года угроза войны в Европе надвигалась со страшной быстротой Фашистская Германия, захватившая Чехословакию, готовилась к новой агрессии против Польши, правительство которой отвергло предложение Советского Союза о совместном отпоре. Правительства Англии и Франции тоже не приняли советских предложений об организации коллективного выступления против агрессора

— Они сознательно решили пожертвовать Польшей, рассчитывая, что следующим агрессивным шагом фашистской Германии будет нападение на Советский Союз, — говорил на окружном совещании партийного актива в последних числах августа 1939 года недавно утвержденный в должности члена Военного совета округа корпусной комиссар Сусайков, — Чтобы разрушить эти козни империалистов, Советский Союз принял предложение правительства Германии и 23 августа заключил с ним договор о ненападении.

Нужно признаться, что заключение пакта о ненападении с Германией было для большинства из нас неожиданностью. Однако все мы твердо верили в мудрость Центрального Комитета Коммунистической партии.

В конце совещания актива выступил новый командующий войсками М. П. Ковалев. Подтянутый, сумрачный, с низко опущенными на глаза густыми черными бровями, он вначале как-то отпугивал от себя. Но в действительности это был сердечный и жизнерадостный человек. Я внимательно следил, как встретит его партийный актив, и был искренне обрадован, что внешняя неприветливость не помешала командующему установить контакт с аудиторией.

— Из некоторых выступлений и особенно из поданных в президиум записок, — говорил Ковалев, — можно сделать вывод, что часть товарищей расценивает заключение договора с Германией как наступление спокойной и безмятежной эры. Это заблуждение. Политический кризис в Европе обостряется, и, если разразится война, нет [39] никаких гарантий, что в нее не будем втянуты мы. Поэтому войска в приграничных районах по-прежнему должны сохранять полную боевую готовность. Отпуска и длительные командировки военнослужащих, вывод войск в лагеря, а артиллерии на полигоны, о чем здесь просили некоторые командиры, запрещаются. Мы должны быть начеку..

1 сентября 1939 года армия фашистской Германии вторглась в Польшу. Согласно ранее данным гарантиям, правительства Англии и Франции должны были оказать Польше военную помощь. Но этого не случилось: никакой реальной помощи своему союзнику они не оказали.

Польская армия не смогла противостоять немцам. Самолетов и танков у нее было мало (к тому же все они безнадежно устарели). Да и в живой силе она более чем в полтора раза уступала гитлеровской армии.

В результате немецкие моторизованные и танковые соединения, поддерживаемые авиацией, почти не встречая сопротивления, устремились к Варшаве, а затем в направлении Западной Украины и Западной Белоруссии. Правительство Польши бежало из столицы, государство распадалось. Польские войска, оставшиеся без управления, в течение двух недель были разгромлены.

Центральный Комитет нашей партии и правительство Советского Союза не могли в создавшихся условиях оставаться равнодушными. Чтобы предупредить возможность захвата фашистской Германией Западной Украины и Западной Белоруссии, было решено ввести на их территорию войска Красной Армии.

На второй неделе сентября я был послан командованием округа в Москву для получения от начальника Генерального штаба письменной директивы и устных указаний [40] по этому вопросу. Борис Михайлович Шапошников, вручая мне документы, сказал:

— Войска округа к 15 сентября должны быть в полной -отовиости. Однако окончательный срок выступления будет указан особой телеграммой наркома. Построение войск должно обеспечивать наиболее выгодные условия для развертывания наступательной операции, хотя мы надеемся, что ни против польской, ни против немецкой армий боевых действий вести не придется. Конфликтов с немцами избегать. Дальше рубежа Вильно, Ломжа, Западный Буг не выдвигаться. По достижении этого рубежа войскам занять оборонительное положение. Содержание директивы, кроме Военного совета округа, начальника штаба и вас. никто знать не должен.

Исполнявший обязанности комиссара Генерального штаба Николай Иванович Гусев, которому я представился перед отъездом из Москвы, также напомнил мне:

— Смотрите, чтобы при выдвижении к Бугу не спровоцировать войны с Германией...

Перед отъездом в округ я почти весь день провел в Генеральном штабе, где меня инструктировал полковник В. Д. Иванов. Владимир Дмитриевич надавал мне столько всевозможных советов и указаний, что их с лихвой хватило на весь поход в Западною Белоруссию.

По возвращении в Смоленск я приступил к разработке директив армиям. И, вспоминая сейчас об этом, не могу не рассказать об одном курьезе. Когда документы были уже готовы и их оставалось лишь перепечатать на машинке, я вызвал к себе машинистку и строго предупредил ее:

— Имейте в виду, бумага, которую вы будете сейчас печатать, представляет государственную тайну. О ее содержании вы не только не имеете права делиться с кем-либо, но вообще обязаны забыть.

Машинистка оказалась особой слишком нервной. Пробежав глазами первые строки, она побледнела и потеряла сознание. Пока ее приводили в чувство, я сам сел за машинку и одним пальцем «отстукал» весь документ...

В ночь на 16 сентября часть работников штаба округа переехала из Смоленска в Минск. 17 сентября, в окончательно установленный правительством срок, войска Белорусского военного округа перешли границу и, [41] вступив на территорию Западной Белоруссии, в походных порядках начали быстро выдвигаться на указанный им рубеж Из района Минска на Белосток двигались конно-механизированная группа под командованием комкора И. В. Болдина и кавалерийский корпус комкора А. И. Еременко. От Полоцка на Вильно следовала армия комкора В И. Кузнецова, а от Слуцка на Брест — армия комдива В И. Чуйкова. Погода нам весьма благоприятствовала. Осень в тот год была теплая, без дождей.

Прибывшие из передовых частей командиры штаба рассказывали, что жители сел и городов с восторгом встречают наши части. Население выходило на улицы с цветами и фруктами Бойцов и командиров обнимали, целовали, рукопожатиям не было конца.

— А как реагируют на вступление наших войск в Западную Белоруссию в польской армии? — спросил командующий у одного из прибывших к нему с докладом офицеров.

— Высший командный состав разбежался. Большинство офицеров и в особенности солдаты считают, что правительство предало Польшу, не согласившись защищать ее совместно с советскими войсками от фашистской [42] Германии. Враждебных выступлений польских частей против наших войск не было...

18 сентября командование и первый эшелон штаба округа передислоцировались в Волковыск. На командный пункт я ехал вместе с новым нашим начальником штаба комкором М. А. Пуркаевым и бригадным комиссаром К. Н. Березкиным. По пути мы заходили в крестьянские дома, на фабрики, в мастерские, беседовали с жителями деревень, рабочими, инженерами. Все они от души приветствовали Советскую Армию и благодарили ее за защиту от фашизма. Многие прямо заявляли, что жить в рабстве у Гитлера было бы во сто крат хуже, чем в свое время под властью Николая Романова.

Бросалось в глаза, что не только мелкая буржуазия, мелкие помещики, духовенство, но даже некоторые крупные капиталисты и землевладельцы остались на месте. Впрочем, с последними это случилось не по доброй воле.

Припоминаю такой эпизод.

Не доезжая Барановичей. первый эшелон штаба округа свернул с шоссе в небольшую рощу. Там был запланирован двухчасовой привал на обед. Сразу же нас окружили местные жители, завязалась дружеская беседа. Вдруг видим: подъехал верхом на лошади пожилой, представительный человек в полувоенной, старинного покроя одежде, внешне напоминавший знакомого мне по портретам царского генерала Скобелева. Легко спрыгнув с коня, он отрекомендовался не менее представительному комкору Пуркаеву:

— Князь Святополк-Мирский.

Пуркаев не без любопытства смотрел на князя.

— Я, как россиянин, радуюсь освобождению Белоруссии из-под власти Польши и возвращению ее в состав России, — подобострастно заговорил Святополк-Мирский. — В родовом нашем имении, в районе селения Мир, я был, по существу, на положении фермера и трудился наравне с крестьянами.

Услышав такое, окружавшие нас крестьяне заулыбались. Смущенный князь стал поспешно прощаться. Однако пригласил Пуркаева осмотреть старинный замок Мирских{2}. [43]

Пуркаев обещал князю в свободное время воспользоваться его приглашением, но после отъезда Святополка-Мирского сказал, обращаясь ко мне:

— Если у вас действительно есть желание посмотреть сохранившийся в целости большой старинный замок, давайте лучше заедем в Несвиж, в поместье князя Радзивилла. Там мне довелось быть во время первой мировой войны.

Я охотно согласился, и вскоре наш автомобиль оказался у каменных стен, обнесенных глубоким рвом. Осматривая этот исторический памятник эпохи феодализма, с многочисленными фигурами рыцарей в железных латах, коллекциями старинного оружия, картинами и гобеленами, мы были чрезвычайно удивлены, когда охранявшие замок пограничники доложили, что владелец замка находится в жилых комнатах и просит навестить его.

— Для жилья в замке приспособлены лишь четыре — пять комнат в левом крыле нижнего этажа, — пояснил начальник караула. — Владелец замка, один из Радзивиллов, богатства свои прокутил и, кроме этого своеобразного музея, у него ничего не осталось. С месяц назад к нему приехала жена американского миллионера с сорокалетней дочерью, которая, согласно предварительной договоренности, должна была вступить с князем в брак, то есть купить за доллары старинную княжескую фамилию. Лишь вторжение немецкой армии в Польшу помешало окончательно оформить эту сделку. Сейчас мать с дочерью тоже находятся здесь: ожидают прояснения обстановки...

Мы заглянули к старому, невзрачному князю Радзивиллу и застали у него обеих американок. Пуркаев заверил миллионерш, что Советское правительство не будет препятствовать их выезду в Соединенные Штаты...

Колонну штаба мы догнали, когда она уже покидала Барановичи, и еще до наступления темноты прибыли в Волковыск. Там мы разместились в казармах, построенных некогда для старой русской армии. [44]

За три—четыре дня наши войско вышли западнее рубежа Вильно — Гродно — Белосток — Кобрин. В эти дни Генеральный штаб сообщил в округ уточненную демаркационную линию между нашими и немецкими войсками. Однако на брестском направлении указанная линия оказалась нарушенной войсками немецкой группы армий «Север», во главе которой стоял генерал Бок. Моторизованный корпус этой группы под командованием генерала Гудериана переправился через Буг, захватил значительный район вокруг Бреста и стал распространяться на восток от него.

Комдив Чуйков, армия которого выдвигалась к Бресту, приказал командиру авангардной танковой бригады С. М. Кривошеину занять Брест и заставить немецкие войска отойти за Буг. В Бресте состоялась встреча Кривошеина с Гудерианом. В ней принимал участие и сотрудник Наркоминдела. Наши представители потребовали от немецкого командования немедленно отвеет все немецкие части за демаркационную линию, а подготовленное для эвакуации из Бреста в Германию военное и гражданское имущество оставить на месте. Это требование было принято, и вооруженного столкновения, которого так страстно желали враги Советского Союза, не произошло.

2 ноября 1939 года свершилось официальное воссоединение Западной Белоруссии с Советской Белоруссией. После этого перед командованием округа встали совершенно необычные вопросы огромной важности: надо было организовать оборону новых пограничных рубежей, разместить войска в районах, где недавно еще господствовали капиталистические и даже феодальные порядки.

Чтобы быстро и правильно решить эти вопросы, руководители штаба и управлений округа выехали для осмотра пограничной зоны, городов, селении, дорог и особенно военных объектов Западной Белоруссии. Результаты этих выездов доставили большие огорчения. Мы увидели, насколько уменьшились теперь наши возможности для стратегического сосредоточения и развертывания войск в случае войны. Пожалуй, единственным человеком, которому поездка по освобожденной территории не принесла особых забот, был начальник топографического отделения. Села, деревни и даже города в Западной Белоруссии сохранились почти такими же, какими они были перед первой мировой войной. [45]

Вспоминаю такой случай. Вместе с заместителем начальника штаба комбригом Петрушевским я возвращался после осмотра белостокского направления в Волковыск, в штаб округа.

— А не посмотреть ли нам знаменитые селения — Голынку, Свислочь, Зельву и особенно Мстибово и Изабелин? — сказал Петрушевский.

Дело в том, что в Белорусском округе для командирских занятий на картах частенько использовались листы района Восковыск, и перечисленные выше селения были хорошо известны всем нам.

Не без волнения объехали мы эти никогда не виденные нами в натуре пункты и удивились, с какой точностью сообщала данные о них старая карта. За четверть века в селениях почти не прибавилось домов, не было построено ни одного завода, сохранились даже нанесенные на карту отдельные дворы, в частности, памятный всем нам «Дв. Франко».

Подробный анализ условий, сложившихся для войск округа после их выдвижения в Западную Белоруссию, сделал комкор Пуркаев в октябре 1939 года при передаче обязанностей начальника штаба округа комдиву В. Е. Климовских. По этому поводу состоялось совещание, на котором присутствовали, если не ошибаюсь, комиссар штаба и все начальники отделов.

— Бесспорно, — докладывал на совещании Пуркаев, — с общеполитической точки зрения вступление советских войск в Западную Белоруссию и Западную Украину должно быть оценено положительно, ибо наши пограничные рубежи передвинулись далеко на запад. Но эти преимущества скажутся лишь тогда, когда мы приведем новую пограничную полосу в такое же состояние, какое было на старой границе. [46]

Из сделанного Пуркаевым обзора состояния и возможностей Западной Белоруссии участники совещания хорошо уяснили, что перемещение сюда войск округа связано с огромными трудностями. Казарменный фонд был ничтожно мал. Аэродромная сеть не развита, причем аэродромы не имели бетонированных взлетно-посадочных полос, что позволяло размещать там современные самолеты только летом. Железнодорожная сечь оставалась такой же, как накануне первой мировой войны. Ширина железнодорожной колеи была здесь уже, чем у нас, и это создавало дополнительные трудности для стратегических перевозок. Недоставало и шоссейных дорог, идущих с востока на запад. Их оказалось только две.

— На прежней границе, — продолжал Пуркаев, — мы имели мощные укрепленные районы, да и непосредственным противником тогда была лишь Польша, которая в одиночку напасть на нас не решилась бы, а в случае ее сговора с Германией установить выход немецких войск к нашей границе не представило бы труда. Тогда у нас было бы время на отмобилизование и развертывание. Теперь же мы стоим лицом к лицу с Германией, которая может скрытно сосредоточить свои войска для нападения. При этом нельзя забывать, что немцы захватили в Варшаве документы генерального штаба польской армии: расположение всех военных объектов в Западной Белоруссии им хорошо известно. И еще одно важное соображение: на территории Западной Белоруссии много людей, враждебно настроенных к Советской власти. Немецкое командование постарается широко использовать их в разведывательных и диверсионных целях.

— Послушаешь вас, Максим Алексеевич, и начинаешь верить, что выдвижение войск округа в Западную Белоруссию с военной точки зрения более чем невыгодно, — заметил Климовских.

— Прошу понять меня правильно, — возразил Пуркаев. — Я хотел лишь показать вам, что в новой обстановке для войск округа минусов значительно больше, чем плюсов, но это явление временное. Если как следует взяться за дело, минусы относительно быстро могут превратиться в плюсы...

Спустя несколько дней комкор Пуркаев был вызван в Москву и направлен в качестве военного атташе в Германию. [47]

В октябре — ноябре 1939 года по поручению командования округа я занимался проверкой боевой готовности войск в районе Белостока и Бреста. Все наши части тогда были заняты прежде всего устройством на новых местах. Приводились в порядок старые казармы, столовые, склады, оборудовались аэродромы, стрельбища, полигоны. Для войск, не обеспеченных казарменными помещениями, строились землянки. Командующие армиями изучали рубежи, на которых намечалось строительство укрепрайонов. Кое-где началось уже и инженерное оборудование этих рубежей: стрелковые дивизии своими силами возводили в пограничной зоне полевые оборонительные сооружения. Однако для каждого командира дивизии ,было ясно, что построить оборону даже полевого типа на фронте в 50—75 километров они успеют в лучшем случае к весне.

— Зима наступает, а мы не закончили еще оборудование жилищ для личного состава, — жаловался мне командир одной дивизии. — Разве я могу в таком положении по-настоящему заняться строительством оборонительных сооружений?

В конце ноября действительно ударили морозы, выпал снег, и оборонительные работы во многих местах вообще пришлось прекратить. Надо признаться, что тут немалую роль сыграли иллюзии о наступлении периода длительного мирного сосуществования с Германией. Они, несомненно, укрепились после вступления в войну Франции и Англии. Предполагалось, что Гитлер главное внимание и все свои силы направит на запад, а с нами из-за боязни за свой тыл ему волей-неволей придется вести дружественную политику.

Одновременно с моим выездом в войска начала работать советско-германская комиссия по уточнению границы. В пограничной зоне округа эту работу выполняли несколько смешанных подкомиссий. Подкомиссии работали как на одной, так и на другой сторонах демаркационной линии. Находясь на нашей стороне, немецкие офицеры питались в военторговских столовых, правда, в специально отведенных для них комнатах. И в Бресте, например, мне самому не раз приходилось видеть, с каким подчеркнутым подобострастием вытягивались они перед нашими старшими командирами.

Эта показная вежливость кое-кого тоже сбивала с [48] толку. Рассказы об исключительной любезности немецких офицеров, об их доброжелательном отношении к нашим людям широко распространялись в частях округа и еще больше усиливали мирные иллюзии.

А тут вдобавок ко всему в конце ноября началась спровоцированная финскими милитаристами советско-финляндская война. Она гоже несколько отвлекла наше внимание от Германии.

Из Западного округа, ближайшею к театру военных действий, потянулись в Ленинград эшелоны с пополнением и всякого рода военными материалами. В войска развернувшегося против Финляндии фронта изъявили желание поехать и некоторые представители высшего командного состава, в том числе командующий армией комдив Чуйков, а несколько позже и командующий округом командарм 2 ранга Ковалев.

Незадолго до отъезда тов. Ковалева на фронт я получил от него важное и очень заинтересовавшее меня задание.

— Из Бреста на Карельский перешеек отравляется 8-я стрелковая дивизия, в командование которой вступил работник вашего отдела майор Фурсин, — сказал командующий. — Поезжайте и помогите ему укомплектовать и обеспечить дивизию всем необходимым. Потом поедете с этой дивизией на Карельский перешеек и сдадите се в состав фронта. В течение месяца разрешаю оставаться там для ознакомления с практической работой штаба фронта, и особенно штабов армий и соединений.

И вот в конце 1939 года я под Брестом. Прибывают предназначавшиеся для укомплектования дивизии до плата военного времени новобранцы. Из окружных складов част получают вооружение, боеприпасы, обмундирование (в том числе валяные сапоги и полушубки), лыжи, продовольствие.

В декабре 1939 года стояли сильные морозы. Они поставили в очень тяжелое положение те части дивизии, которые размещались в землянках. Однако самым трудным оказалась о г правка дивизии по железной дороге. Сказалась малая пропускная способность железных дорог Западной Белоруссии: больше четырех-пяти эшелонов в сутки вытолкнуть не удавалось.

И как раз во время отправки эшелонов я попал в автомобильную катастрофу. На узком обледенелом шоссе [49] около Жабинки автомобиль занесло — на большой скорости он врезался в дерево. Шофер и я получили повреждения и в бессознательном состоянии были доставлены в госпиталь. Госпиталь находился в южной части Брестской крепости, на острове, в двух-трех сотнях шагов от немецких пограничных постов.

К счастью, полученные мною травмы оказались неопасными. Через неделю я с забинтованной головой и с рукой на перевязи у же отправлял из Бреста последние эшелоны, а затем пассажирским поездом сам выехал в Ленинград, в штаб Северо-Западного фронта. С поезда сошел морозным январским вечером. Город был затемнен, и, хотя я знал, где находится штаб фронта, тем не менее без сопровождающего мне было бы трудно добраться до него.

Представившись и доложив о цели своего приезда начальнику штаба фронта комкору И. В. Смородинову, одному из крупных в то время военных деятелей, я попросил ознакомить меня с обстановкой и позволить мне два-три дня поработать под его руководством. Иван Васильевич Смородинов был назначен на этот пост с должности заместителя начальника Генерального штаба. Работал он, как мне рассказали, не менее двадцати часов в сутки, и поэтому выглядел очень усталым.

Выслушав мою просьбу, Смородинов с нескрываемым раздражением сказал:

— С обстановкой вас ознакомят в оперативном управлении. А в штабе фронта, на мой взгляд, вам делать нечего. Осмотритесь немного и поезжайте в войска.

В тот же вечер мне пришлось еще раз быть у Смородинова. В эго время к нему зашел возвращавшийся из войск командующий фронтом командарм 1 ранга Семен Константинович Тимошенко. Лицо его было опалено морозом. Однако он, как всегда, был бодр и жизнерадостен

Смородинов представил меня командующему.

— Как видно, на фронт съезжается все начальство Белорусского округа, — пошутил Тимошенко. — Вслед за Ковалевым и Чуйковым потянулся и штаб...

Осведомившись о цели моего приезда, командующий сам кратко ознакомил меня с ходом боевых действий и в заключение сказал:

— Таких темпов, какими обычно «наступают» на [50] академических играх, здесь вы не увидите. Прогрызать укрепрайоны зимой, во время сильных морозов, более чем трудно. Успехи в иные дни измеряются не километрами, а метрами. История еще не знала таких войн, и ни одна армия, кроме нашей, на наступление в подобных условиях не способна Однако надо признаться, что и мы к такого рода войне слабо готовили войска. Приходится доучивать их на фронте. Вот вы привезли из округа дивизию. А участвовала ли она хоть раз в учениях по прорыву укрепрайона? Некоторые командиры предпочитали зимой, в сильные морозы, не проводить занятий в поле, чтобы, чего доброго, не обморозить бойцов... И я согласен с Иваном Васильевичем: изучать опыт войны вы должны в войсках. После этой беседы с командующим начальник оперативного управления штаба фронта, мой товарищ по академии, комдив В. М. Злобин ознакомил меня с обстановкой по карте, рассказал, как организована работа управления, и тоже добавил, что моя командировка на фронт будет оправдана только в том случае, если я проведу ее в войсках.

— У нас в штабе фронта при медленном продвижении войск вперед ценного опыта вы не получите, — сказал он.

В оперативном управлении оказались и другие мои товарищи по Академии Генерального штаба — полковники З. Я. Рудаков и В. Я. Семенов. Они детально ознакомили меня с работой командиров управления. С их же помощью я получил возможность нормально отдохнуть и утром уехал сопровождать 8-ю дивизию. Она сосредоточивалась на Карельском перешейке и должна была действовать в первом эшелоне.

Несколько дней я провел в полках, а затем перебрался в штаб 13-й армии. Начальником штаба этой [51] армии был комбриг Владимир Сергеевич Галушкевич.

Владимир Сергеевич очень гордился тем, что и он, и командующий армией в прошлом артиллеристы.

— Вот ты сам убедишься, — говорил мне Галушкевич, — что при прорыве укрепрайона главное — это артиллерия...

В течение почти двух недель я изучал, как штабы соединений и штаб армии терпеливо и настойчиво ведут разведку вражеского укрепрайона, а затем наносят сокрушительный удар по его дотам. Мне довелось также несколько раз выезжать с работниками штаба армии, а однажды и с командующим в войска первой линии. [52]

Во время этих выездок я не раз вспоминал С. К Тимошенко, который справедливо упрощал нас в том, что из боязни обморозить солдат и командиров мы плохо готовили их для ведения боя в зимних условиях. А морозы в тот год достигали на Карельском перешейке 45 градусов.

В феврале закончилась моя командировка, и я возвратился в Минск, где, к своему удивлению, на посту начальника штаба округа опять встретил комкора Пуркаева, а комдива Климовских — в должности его заместителя.

Первые дни по возвращении и штаб округа я посвятил подготовке отчета о своей поездке, а затем прочел несколько докладов о советско-финляндской войне для командиров штаба и работников Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии. Я видел все своими глазами и старался нарисовать правдивую картину тех нечеловеческих условий, в которых наши героические войска вели борьбу на Карельском перешейке, с каждым днем приближая победу над агрессивными силами, развязавшими войну...

Обычно мой рабочий день в штабе начинался с утреннего доклада своему начальнику — комкору Пуркаеву. И почти каждый раз, посещая его, я думал: почему он так быстро вернулся из Германии? Однако спросить об этом самого Пуркаева не решался. И вдруг однажды после моего очередного утреннего доклада Пуркаеву этот щепетильный вопрос поднял Климовских:

— Максим Алексеевич, мне кажется, было бы весьма полезно, если бы вы рассказали нам о своей деятельности в Германии в качестве военного атташе.

— Давно собираюсь, — охотно отозвался Пуркаев. — Рассказать есть о чем, наблюдений много. Вот только нужно найти для этого время... Впрочем, вас, вероятно, интересует прежде всего причина моего быстрого возвращения?

И, не дожидаясь нашего ответа, Максим Алексеевич перешел к сути дела:

— Приняли меня в Германии внешне весьма благожелательно. Вскоре после приезда туда я был приглашен на один прием и представлен Гитлеру. Затем мне было разрешено присутствовать на войсковых учениях и посещать воинские части (правда, в сопровождении офицера [53] генерального штаба). Я немедленно воспользовался этим. побывал в одном пехотном полку. А несколько дней спустя мне показали даже подземный командный пункт, якобы подготовленный на случай войны для генерального штаба. Легко было понять, для чего все это делается: меня хотели убедить, что у немецкого командования нет секретов от нас. Расчет был прост: они хотели усыпить нашу бдительность. Но потом моим «доброжелателям» стало ясно, что обмануть нас трудно. И сразу все изменилось. При встречах со мной они улыбались все реже и реже. Потом, как бы вскользь, выразили удивление, почему это я, потенциальный начальник штаба фронта, занимаю скромный пост военного атташе. Постепенно меня стали «забывать» приглашать на учения или присылали за мной своего представителя так поздно, что ехать было уже бесцельно. А то вдруг по пути в район учений внезапно портилась машина, на которой я ехал. Словом, мне всячески давали понять, что в качестве военного представителя Советского Союза я для них нежелателен. И, так как у немецкого правительства не было оснований заявить об этим нашему правительству, начались провокации: меня старались как-то скомпрометировать.

Однажды при посещении военною учреждения Пуркаев обнаружил в кармане своей шинели маленький фотоаппарат. Передав его своему провожатому, он прямо заявил, что это очень грубая работа. Офицер нисколько не смутился. Тут же выразил предположение, что, вероятно, кто-то ошибся, положив фотоаппарат в чужой карман, когда шинель висела в гардеробе учреждения рядом с десятками других.

— Таких неудачных попыток скомпрометировать меня было несколько, и в конце концов они достигли цели, — заключил Пуркаев. — Мне захотелось углубить знания в немецком языке, и с ведома нашего посольства я стал брать уроки у одной уже очень немолодой немецкой учительницы. Все, казалось, шло нормально, но вдруг из ведомства Риббентропа сообщили о жалобе учительницы на то, что я якобы пытался посягнуть на ее честь. На вопрос, какие же доказательства может представить эта учительница, ответ гласил: синяки и царапины. Чтобы эта история «не попала в газеты», немецкое правительство настойчиво просило заменить меня другим. [54]

Абсурдность предъявленного мне обвинения ни у кого не вызывала сомнений, но решено было не обострять из-за этого отношений. Вот так и кончилась моя военно-дипломатическая карьера, о чем я, впрочем, нисколько не жалею...

В те дни уже шли переговоры о мире с Финляндией. Истощив свои силы, она предложила прекратить военные действия и 12 марта 1940 года подписала мирный договор. Первоочередной заботой для штаба округа стало возвращение наших дивизий с фронта.

Обращаясь мысленно к весне 1940 года, прямо-таки поражаешься, насколько богата была она событиями. Не успели люди облегченно вздохнуть в связи с окончанием советско-финляндской войны, как на их голову обрушились новые беды. В апреле фашистская Германия осуществила захват Дании и Норвегии. 10 мая гитлеровские полчища через Люксембург и Бельгию, в обход линии Мажино, вторглись во Францию.

По понятным причинам мы, военные люди, переживали это особенно остро. И не только переживали, но и делали отсюда определенные практические выводы.

Помню, в один из последних дней мая, когда штаб округа только что переехал в новое помещение близ минского университетского городка, ко мне зашли Климовских и Березкин. Осмотрев, как разместился оперативный отдел, они задержались у меня в кабинете, и между нами завязался очень откровенный разговор. Начал его Березкин. Глядя на лежавшую на столе карту Франции, он сокрушенно покачал головой:

— Кто бы мог подумать, что немцам потребуется лишь немногим больше двух недель, чтобы разгромить основные силы французской армии?

— Да, — откликнулся Климовских, — немецкая армия устремилась уже на Париж. Видимо, с Францией будет то же, что в сентябре прошлого года произошло с Полыней. А когда Гитлер развяжет себе руки на Западе, он непременно повернет свою военную машину против нас.

— Не помогли французам и пограничные укрепления, хотя главной ударной силой у немцев, как и при [55] нападении на Польшу, были, по-видимому, механизированные войска, — заметил я.

— Не могу согласиться с вами полностью, — возразил Климовских. — Немецкая армия обошла знаменитую линию Мажино и прорвалась на участках, где преобладали укрепления полевого типа. Мы не должны терять веру в укрепрайоны и обязаны продолжать строительство их на своей границе. Что же касается роли механизированных войск, то не немцы, а мы первыми оценили их должным образом. У нас также начинается крупная реорганизация армии в сторону механизации. В частности, в нашем округе количество конницы сократится более чем в три раза, и за счет ее будут сформированы один, а то и два механизированных корпуса. Увеличится число и артиллерийских частей, возрастет огневая мощь стрелковых дивизий. Многие артиллерийские и специальные части перейдут на механическую тягу. Не случайно командовать нашим округом назначается бывший начальник Автобронетанкового управления Красной Армии генерал-полковник Павлов.

— А Ковалев? — поинтересовался я.

— Ковалев получает назначение на такую же должность в Харьковский военный округ.

— А насчет начальника штаба никаких слухов нет? — хитро улыбнулся Березкин.

— Есть и об этом слухи, — в тон ему ответил Климовских.

Я попытался уточнить:

— Какие же это слухи?

Климовских уклонился от ответа, а Березкин заявил прямо:

— Пуркаев едет в Киевский округ, а в должность начальника штаба нашего округа опять вступает генерал Климовских. Есть перемены и в Военном совете: вместо Сусайкова назначается дивизионный комиссар Фоминых.

— А когда начнется смена начальников отделов? — как бы в шутку спросил я. — Вот уже четвертый год руковожу оперативным отделом штаба округа, пора и честь знать. Хотелось бы поработать в войсках...

Не часто бывает так, что личные планы совпадают с мнением старших начальников. Но мне повезло. Климовских понял затаенный смысл моей шутки. О моем желании было, по-видимому, доложено прибывшему вскоре [56] новому командующему округом Павлову, и в начале августа 1940 года я получил назначение на должность начальника штаба 4-й армии. Командовал ею генерал-лейтенант В. И. Чуйков.