«Ответственность беру на себя!»
Когда я вошел в кабинет командующего 18-й армией генерал-лейтенанта А. К. Смирнова, сразу заметил, что он чем-то взволнован.
Время перевалило за полдень. Через обращенные на запад окна в приспособленную под кабинет просторную горницу хаты проникали косые солнечные лучи, скользили по разложенной на столе рабочей карте командарма, высвечивая на ней жирные темно-синие стрелы.
«Неужели противник прорвал оборону?» — мелькнула тревожная мысль.
Что бы там ни было, но необъяснимое пока настроение командующего невольно передалось и мне. Поэтому, несмотря на сложившуюся уже практику называть друг друга по имени и отчеству, доложил по-уставному:
— Товарищ генерал-лейтенант, дивизионный комиссар Сафронов по вашему приказанию прибыл!
Смирнов резко отодвинул стул, поднялся и, пожав мне руку, сказал, не скрывая раздражения:
— В штаб фронта поступила из Москвы телеграмма с требованием немедленно разыскать и предать суду военного трибунала должностных лиц, виновных в отправке железнодорожных вагонов с продовольствием из прифронтовой зоны в город Чимкент. Есть основания полагать, что эти люди находятся в нашей армии. Как вы думаете, Иван Васильевич, в чем тут дело? Кто мог проявить такую рискованную инициативу?
Разговаривая, Андрей Кириллович нервно ходил по горнице, заложив руки за спину. Среднего роста, внешне представительный и степенный, он в то же время был человеком подвижным, эмоциональным.
Изложив суть дела, командарм остановился у окна, посмотрел через чисто вымытые стекла на тронутые дыханием [4] близкой осени кусты палисадника и, не оборачиваясь ко мне, сухо и нетерпеливо переспросил:
— Ну, так что же вы можете сказать по этому поводу?
— Вагоны отправлены по моему распоряжению, — твердо ответил я. — Счел недопустимым, чтобы составы шли порожняком, а драгоценное продовольствие, которое можно вывезти, было уничтожено.
— Так сразу и подумал, что ваших рук дело, — все еще недовольным тоном заметил Смирнов. — Вот сами теперь и отчитывайтесь.
Помолчав несколько секунд, уже мягче добавил:
— Берите мой самолет и немедленно вылетайте на заседание Военного совета фронта. Там дадите подробные объяснения.
Вылетел я на исходе тихого и теплого августовского дня, когда сумерки уже сгущались в лощинах и балках, размывали очертания рощиц и перелесков. Наш легкий фанерный У-2 жался к земле, маскируясь от вражеских истребителей. Мы летели на восток, и крестик тени, словно поводырь, скользил перед нами, ломаясь на лесных опушках и перескакивая через балки.
О чем я только не передумал за время этого полета в неизвестность...
Вспомнилась беседа с заместителем Наркома обороны СССР — начальником Управления по командному и начальствующему составу РККА Ефимом Афанасьевичем Щаденко в октябре 1940 года. Она круто повернула мою дальнейшую судьбу, изменила характер всей последующей службы.
Всегда педантичный, строгий в отношениях с подчиненными, Ефим Афанасьевич в тот раз встретил меня на удивление приветливо. Усадил в кресло, стоявшее перед массивным письменным столом в его кабинете, сам сел в другое, напротив меня.
— Рассказывайте, Иван Васильевич. Что нового? Как наши общие знакомые? — попросил он.
Мы не виделись с 1937 года, с тех пор как Ефим Афанасьевич с должности члена Военного совета Киевского военного округа был выдвинут в центральный аппарат Наркомата обороны СССР. Я в то время служил военкомом стрелкового корпуса. За минувшие три года Щаденко мало изменился. Разве только выглядел таким усталым, каким я его раньше не видел. Да это и неудивительно: если в округе [5] работа была достаточно напряженной, то сотрудники центрального аппарата находились на службе до поздней ночи, а нередко и до утра.
Вызвав адъютанта, Щаденко попросил принести два стакана чая, да покрепче, после чего беседа потекла спокойно и непринужденно. Я рассказывал о знакомых ему командирах и политработниках, о последних новостях в округе.
Наконец Ефим Афанасьевич, отодвинув пустой стакан и перейдя на официальный тон, сообщил:
— Я вызвал вас, Иван Васильевич, по весьма важному делу. Есть предложение направить вас на руководящую военно-хозяйственную работу. — Он сделал паузу, испытующе посмотрел на меня, а затем прибавил с ударением: — Нарком обороны Маршал Советского Союза Тимошенко, который помнит вас по службе в Киевском округе, того же мнения. Он считает, что вы справитесь с новой должностью.
Вот так предложение! Подобного, признаться, не ожидал. Профессиональный политработник, прошедший путь от секретаря партбюро и комиссара полка до военкома корпуса, окончивший Военно-политическую академию{1}, я должен был стать хозяйственником, пускай и военным!
Сразу возникли сомнения, которые я тут же высказал вслух:
— Справлюсь ли? Хватит ли знаний? С ведением военного хозяйства почти не знаком.
— Не боги горшки обжигают, — возразил Щаденко. — К тому же вы не совсем правы, утверждая, что это дело вам незнакомо. Разве, как политработник, вы были далеки от решения вопросов жизни и быта личного состава, обеспечения его всем необходимым?
«А ведь это действительно так, — подумал я. — Немало внимания приходилось уделять работе военно-хозяйственных органов, постоянно контролировать правильность выдачи со складов продуктов для красноармейских столовых, полновесность закладки их в котлы, вникать в деятельность работников складов, принимать необходимые меры для устранения вскрытых недостатков».
Вспомнилось мне тогда, сколько раз доводилось обращаться в различные инстанции, добиваясь выделения того или иного имущества, обмундирования нужных размеров, посещать медицинские учреждения, беседовать с медицинским [6] персоналом, больными. Вполне естественно, что, прежде чем начинать проверку работы какой-то службы, я досконально изучал все ее особенности и решаемые ею вопросы. Пауза затягивалась, и, чтобы как-то ее разрядить, я спросил:
— А что за должность?
— Предполагается послать вас на первых порах в Харьковский военный округ на должность заместителя интенданта. Ну так как же? Что решим?
Я не привык выбирать. Раз командование решило, что нужно, значит, нужно. Сказал твердо:
— Согласен! Когда приступить к работе?
— Сегодня получите предписание, а завтра — в путь, — ответил Щаденко.
Теперь, почти год спустя после того памятного разговора, я мысленно оценивал свои первые шаги на военно-хозяйственном поприще.
В должности заместителя интенданта Харьковского военного округа прослужить довелось недолго. 22 июня 1941 года меня вызвали на заседание Военного совета и объявили о назначении интендантом 18-й армии, которая формировалась на базе управления Харьковского и войск Киевского военных округов. Так, в воинском звании «дивизионный комиссар», полученном на политической работе, я оказался во главе большого числа военных хозяйственников. Боеспособный же коллектив предстояло сколачивать уже в ходе ожесточенных сражений с врагом.
Формирование происходило оперативно. Мы знали о том, что на границе развернулись кровопролитные схватки с гитлеровскими захватчиками, что войска 12-й и 9-й армий Южного фронта, в состав которого с 25 июня вошли и соединения 18-й, сдерживали мощный натиск противника и, несомненно, нуждались в поддержке.
Командующий, генерал-лейтенант А. К. Смирнов, ставя руководящему составу объединения первые задачи и знакомя его с обстановкой, был немногословен. Он сообщил, что членом Военного совета армии назначен корпусной комиссар Т. Л. Николаев, который до этого был членом Военного совета Харьковского военного округа, начальником штаба армии — генерал-майор В. Я. Колпакчи, занимавший аналогичную должность в округе, а начальником политотдела — полковой комиссар П. П. Миркин.
— Наша задача, — говорил командарм, — развернуться [7] на правом крыле Южного фронта для обороны Черновицкой области. Сборы и подготовку закончить за одни сутки.
23 июня 1941 года мы убыли на фронт. На рассвете 26 июня штаб армии расположился в лесу, в 10 километрах северо-восточнее города Каменец-Подольский.
Командование армии немедленно приступило к приему в свое подчинение соединений и частей, расположенных в близлежащих районах и выдвигавшихся к линии фронта, а на управление интенданта в первые часы легли задачи, казалось бы, не такие уж и сложные: размещение сотрудников штаба и различных служб, организация питания командного состава. Однако если с размещением удалось справиться относительно быстро, то с питанием дело обстояло значительно хуже. Предполагалось, что эту функцию возьмет на себя военторг, однако своевременно развернуться он не успел. Поэтому решили использовать на первых порах красноармейские полевые кухни.
Под вечер в расположении штаба запахло дымком, горячей пищей. Сразу как-то уютнее стало в пока еще необжитом лесу. Наши командиры, утомленные дорогой, уставшие от хлопот по благоустройству, потянулись на ужин. И тут выяснилось, что им, изрядно проголодавшимся, нечем есть. Котелками и алюминиевыми мисками мы их снабдили, но вот ложек и вилок почти ни у кого не оказалось. А ведь они должны были всегда лежать у каждого в так называемом «тревожном» чемодане, на что, собственно, мы и рассчитывали. И, увы, просчитались. Ситуация же создалась воистину трагикомическая: в котелках горячие щи, горстью их не зачерпнешь. Да и гречневая каша — не плов. Намучились командиры на этом долгожданном ужине куда больше, чем получили удовольствия. И винить некого, кроме самих себя: посчитали в свое время мелочью весьма четкие и продуманные указания о содержимом «тревожного» чемодана.
Да и для нас, руководителей, урок оказался наглядным: сколько раз, объявляя учебные тревоги, все внимание обращали на время сбора, экипировку, знание своего места и характера действий, а чему-то, «не самому главному», не придавали особого значения. Хорошо, если бы только содержимому чемоданов, хотя и это внесло дезорганизацию — ужин затянулся сверх меры.
Выявились и другие просчеты. Так, под руководством начальника квартирно-эксплуатационного отделения полковника К. Н. Буданова красноармейцы установили большую штабную палатку, оборудовали ее для работы отделов и [8] служб управления интенданта. Но едва наши сотрудники заняли в ней указанные им места, палатка рухнула на их головы, что еще раз подтвердило нашу слабую подготовленность к работе в полевых условиях.
К сожалению, не только недостатки, непосредственными виновниками которых были мы сами и которые, в общем-то, сами же могли устранить, серьезно мешали организовать четкую деятельность всех звеньев военно-хозяйственного организма. Отрицательно сказывалось на оперативности и качестве снабжения войск отсутствие централизованного управления тылом. Да и самого тыла в первые дни войны в нашей армии по существу не было. Как говорят, на голом месте нелегко было в короткое время развернуть даже базы снабжения.
По схеме мирного времени службы снабжения и обеспечения замыкались непосредственно на командующего армией и штаб. Ими руководил начальник пятого отдела штаба. Начальники же служб, которые не были приучены решать самостоятельно даже незначительные вопросы, обращались к командующему или начальнику штаба, постоянно отрывая их тем самым от дела. Разобщенность служб тыла не позволяла наладить между ними тесное взаимодействие, а это в свою очередь тормозило решение вопросов обеспечения боевой деятельности войск.
Работа военных хозяйственников осложнялась еще и тем, что господствовавшая в воздухе авиация противника наносила удары как по войскам, так и по только еще налаживаемым коммуникациям, значительно затрудняя перевозки войск и грузов.
Некоторые соединения мы принимали в состав армии уже в ходе боев. Знакомиться с положением дел в них, выяснять, насколько они обеспечены всем необходимым, какая им требуется помощь, приходилось в сложной боевой обстановке.
Первоначально, согласно директиве штаба Южного фронта, в состав 18-й армии вошли 17-й стрелковый и 16-й механизированный корпуса, а также два авиационных соединения. Позже дополнительно поступили 55-й стрелковый корпус и 4-я отдельная противотанковая артиллерийская бригада, армии были подчинены Каменец-Подольский и Могилев-Подольский укрепленные районы{2}. Естественно, что в условиях, когда противник имел над нами более чем [9] троекратное превосходство в живой силе и технике, командующего крайне беспокоили вопросы материально-технического обеспечения соединений. Уже через несколько дней после прибытия на фронт меня вызвали на Военный совет для доклада об организации деятельности управления интенданта.
Заседание проходило под аккомпанемент канонады в большой штабной палатке, поставленной на лесной поляне. Гитлеровцы бомбили и обстреливали Каменец-Подольский — важный узел шоссейных дорог, через который проходила и железнодорожная магистраль Киев — Черновицы (Черновцы), пытались разрушить мосты через Днестр, обстреливали тянувшиеся по шоссе колонны беженцев.
Обстановка на армейском рубеже обороны тыла была крайне напряженной, поэтому времени на доклад командующий мне отвел немного. Выслушав, спросил:
— Можете ли сообщить, насколько обеспечены войска армии самым необходимым для ведения боев?
— В настоящее время они снабжены полностью, — ответил я, — поскольку прибыли из районов постоянной дислокации. А пополнение запасов организуем.
— Со всеми корпусами и дивизиями установлена связь? — поинтересовался начальник штаба армии генерал-майор В. Я. Колпакчи.
— Мы это сделали сразу же после прибытия на фронт. Считаю необходимым доложить, что во время налета вражеской авиации на переправу через Днестр погиб начальник продовольственного отдела полковник Кукленко.
— Да. Вот и у вас, тыловиков, первые потери, — сказал Колпакчи. — Кого предлагаете назначить взамен погибшего?
Я пояснил, что эту службу хорошо знает интендант 1 ранга П. А. Каменев. Начальник штаба согласился с кандидатурой, а затем снова обратил мое внимание на необходимость организации четкой и бесперебойной связи, которая нужна управлению интенданта не меньше, чем штабу армии. В заключение посоветовал:
— Хорошо, если бы ваши командиры, бывая в соединениях, не ограничивались выполнением конкретных заданий, так сказать, по профилю, а занимались попутно и другими вопросами снабжения.
Эта мысль, несомненно, заслуживала внимания, и я попросил пояснить ее подробнее.
— Пожалуйста, — сказал Колпакчи. — Взять, к примеру, хотя бы боеприпасы. Служба артснабжения вам не подчинена. [10] Однако будет только польза, если и ее вы возьмете под свой контроль, не подменяя, естественно, ее руководителей.
Генерал-лейтенант Смирнов горячо поддержал это предложение. Примечательно, что уже с первых дней командования армией он серьезно задумывался о недостаточно эффективной системе обеспечения войск, стремился в чем только можно усовершенствовать ее, сделать снабжение более устойчивым, централизованным. Забегая немного вперед, скажу, что уже вскоре он принял решение возложить общее руководство тылом армии на одного человека. Выбор пал на меня. В мое подчинение перешли все службы материально-технического обеспечения, кроме артснабжения. Таким образом, под единым руководством оказались отдел военных сообщений (ВОСО), автодорожная, санитарная и другие службы, замыкавшиеся ранее на штаб.
Андрей Кириллович Смирнов был человеком исключительно требовательным к себе и подчиненным. Несмотря на чрезмерную занятость, он в конце каждого дня выслушивал мой подробный доклад по вопросам обеспечения войск. Это правило оставалось незыблемым даже в дни самых напряженных боев.
Однако по-настоящему все стало на свое место, после того как, изучив положение дел в войсках и всесторонне оценив его, Государственный Комитет Обороны принял ряд важнейших решений, направленных на улучшение тылового и санитарного обеспечения Красной Армии.
Так, постановлением ГКО от 1 августа 1941 года были созданы Главное управление Тыла Красной Армии, управления тыла во фронтах и армиях, а также учреждены должности начальника Тыла Красной Армии и начальников тыла фронтов и армий. В составе Главного управления Тыла создан штаб начальника Тыла, а в управлениях начальников тыла фронтов и армий — организационно-плановые отделы.
Начальники тыла получили права: в центре — заместителя Наркома обороны, а в объединениях и соединениях — заместителей командующих или командиров. Они отвечали за устройство тыла, подвоз материальных средств, эвакуацию и обеспечение по подчиненным службам.
Наконец-то появилась реальная возможность установить стройную систему снабжения войск вооружением, боеприпасами, продовольствием, горючим, техническим, интендантским и прочим военным имуществом. Стало значительно легче и быстрее решать вопросы перевозки людских пополнений, организовывать и проводить эвакуацию больных, раненых, [11] трофейного и негодного военного имущества, организовывать работу баз и складов, рационально использовать все виды транспорта и обеспечивать охрану тыловых районов.
Заместителем Наркома обороны СССР — начальником Главного управления Тыла Красной Армии был назначен генерал-лейтенант интендантской службы А. В. Хрулев. Мне уже не раз приходилось слышать о нем, впечатляла его боевая биография — ведь она чем-то перекликалась с моей. Андрей Васильевич пришел в Красную Армию в годы гражданской войны, долгое время находился на политработе. Участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, он добровольно вступил в Красную Армию, где ему доверили ответственные должности: сначала помощника начальника политотдела, а затем и начальника политотдела, военкома 11-й кавалерийской дивизии 1-й Конной армии. После гражданской войны он окончил в 1925 году Военно-политические академические курсы высшего политсостава РККА, служил на различных должностях, а с 1928 по 1930 год являлся заместителем начальника политуправления Московского военного округа.
В предвоенные годы случаи, когда политработников назначали на высокие военно-хозяйственные должности, были нередкими. В июле 1930 года Реввоенсовет СССР назначил Андрея Васильевича Хрулева начальником Центрального военно-финансового управления РККА, которое являлось органом Народного комиссариата по военным и морским делам, осуществлявшим руководство финансовой деятельностью в аппарате наркомата, округах и флотах.
С тех пор Андрей Васильевич последовательно занимал ряд ответственных должностей, а в августе 1940 года стал главным интендантом Красной Армии. Именно при его непосредственном участии были приняты важные решения по реорганизации органов тыла, своевременность и необходимость которых я ощутил на примере нашей 18-й армии...
Объявляя о назначении меня на новую должность, генерал-лейтенант Смирнов предупредил о том, чтобы я, как заместитель командующего, решительно использовал предоставленную мне власть и твердой рукой наводил порядок в тыловом районе армии.
Объединение под единым началом функций планирования, управления и организации тыла, подчинение начальнику тыла всех коммуникаций и транспортных средств позволило более оперативно решать сложный комплекс задач, [12] рационально использовать все имеющиеся в армии средства.
В одном из первых своих распоряжений А. В. Хрулев изложил требования Народного комиссара обороны И. В. Сталина о немедленном и полном упорядочении использования материальных запасов. В Директиве начальника Тыла от 7 августа 1941 года подчеркивалось, что Народный комиссар обороны предлагает расценивать нерадивое отношение к использованию материальных ресурсов, их разбазаривание как действия, играющие на руку врагу, и пресекать их по всей строгости военного времени.
Претворение в жизнь требований этого важного документа сыграло большую роль в организации строгого учета материальных средств, упорядочения их хранения и расхода.
Однако вернемся к рассказу об июньских днях 1941 года, когда мы еще только приобретали опыт обеспечения и снабжения войск, когда обнажались недостатки довоенной схемы военно-хозяйственной деятельности.
Докладывая Военному совету о положении дел, я затрагивал лишь те вопросы, которые касались непосредственно работы интенданта армии, в подчинении которого находились немногие службы тыла.
Член Военного совета армии корпусной комиссар Т. Л. Николаев поинтересовался, созданы ли в управлении интенданта партийные и комсомольские организации, как обстоит дело с партийно-политической работой в частях и учреждениях тыла.
Я признался, что со всей определенностью ответить на эти вопросы пока не готов: руки не дошли.
— Плохо, — неодобрительно отозвался Николаев. — В вашей работе сейчас особенно важно опираться на партийно-комсомольский актив.
Подвел итоги заседания Военного совета командующий. Я внимательно прислушивался к каждому его слову, знал: опыт организации боевой и политической подготовки у Андрея Кирилловича богатейший. Вступив в 1918 году в Красную Армию, гражданскую войну он закончил командиром бригады. Затем продолжал службу в РККА, учился в академии. В 45 лет стал командующим войсками военного округа. И вот теперь, возглавив армию, он делал все, чтобы она успешно выполняла сразу же вставшие перед ней чрезвычайно сложные задачи. [13]
— Итак, поскольку уже очевидно, что нам предстоит вести подвижную оборону, — сказал командарм в заключение, обращаясь уже непосредственно ко мне, — снабжение войск должно быть организовано предельно четко и оперативно. Вам необходимо постоянно знать, где и какие соединения, части ведут бой, что и каким путем им нужно доставить немедленно, а что потребуется завтра, послезавтра. Под личный контроль возьмите обеспечение красноармейцев горячей пищей, прикажите проверять регулярно неприкосновенный запас.
Забота о бойцах и командирах, об удовлетворении всех их нужд была для Андрея Кирилловича делом первостепенным. Все его указания, полученные на заседании Военного совета, я немедленно довел до начальников отделений и служб — П. А. Каменева, А. Е. Галузинского, С. Н. Куликова, К. Н. Буданова, Е. Д. Овчинникова, поставив перед каждым из них конкретные задачи.
А задач у нас было хоть отбавляй.
Прежде всего я позаботился о создании армейской станции снабжения. Ее мы развернули на станции Жмеринка и приказом № 01 от 29 июня 1941 года назначили ее начальником опытного работника тыла — участника советско-финляндской войны подполковника В. К. Гончарика. Как выяснилось впоследствии, мы не ошиблись в выборе — он показал себя отличным организатором, умело и рационально использовал наличные материальные средства и, что очень важно, был лично храбр, инициативен, хладнокровно действовал в любой, даже очень сложной, обстановке.
Запомнился такой случай. Однажды во время перебазирования материальных средств к новому пункту дислокации Гончарику стало известно, что с железнодорожной станции Вознесенская еще не вывезено значительное количество боеприпасов и не эвакуированы размещенные рядом госпитали с ранеными.
— Так ведь станция-то уже отрезана противником! — воскликнул он, едва взглянув на карту.
— Да, — подтвердил докладывавший ему командир. — Фашисты прорвались и перехватили пути отхода.
Гончарик некоторое время размышлял, а затем, приняв решение, мобилизовал наличный автотранспорт и с ним отправился на железнодорожную станцию. Под его руководством раненые, медперсонал и боеприпасы были быстро погружены и благополучно вывезены на территорию, удерживаемую нашими войсками. [14]
Лишь на первых порах работу несколько облегчало то, что боевые действия велись на плодороднейшей земле. Мы рекомендовали службам снабжения соединений ориентироваться на заготовку продуктов питания главным образом из местных ресурсов. Кроме того, удалось получить разрешение на использование стратегических запасов продовольствия, хранившихся на складах прифронтовой полосы. А запасы эти были значительны. Известно, что в конце тридцатых годов Коммунистическая партия и Советское правительство, принимая самые энергичные меры к тому, чтобы предотвратить вооруженное столкновение с гитлеровской Германией, в то же время делали все возможное для укрепления западных рубежей Отчизны. В приграничных районах строились оборонительные сооружения, здесь были созданы значительные запасы материальных средств, которые мы теперь использовали для снабжения войск боеприпасами, продовольствием, горючим и смазочными материалами, другим имуществом.
Большую помощь в снабжении войск с использованием местных ресурсов оказали нам местные власти. Я легко наладил с ними связь, ибо служил здесь несколько лет назад комиссаром 96-й горнострелковой дивизии, а затем 17-го стрелкового корпуса, неоднократно избирался членом бюро Винницкого обкома партии, активно участвовал в общественной и партийной жизни области.
Тесный контакт наладился также с Черновицкими обкомом и облисполкомом. Командир 17-го стрелкового корпуса генерал-майор Иван Васильевич Галынин в то время являлся членом бюро обкома, лично знал руководящих работников области, имел с ними хорошо налаженные деловые отношения. Он рассказывал мне, что в предвоенные месяцы по решению Черновицких обкома и облисполкома на строительство оборонительных рубежей, которое велось личным составом корпуса, ежедневно выделялось до 15 тысяч человек, привлекалось около 10 тысяч подвод.
Обстановка на фронте день ото дня осложнялась. Ведя ожесточенные, кровопролитные бои, войска армии вынуждены были оставлять эти места, в связи с чем на управление интенданта легла еще одна ответственная задача. Нам было приказано всячески содействовать местным органам власти в организации и проведении эвакуационных мероприятий, помогать отправлять на восток оборудование промышленных предприятий, другие народнохозяйственные грузы. [15]
Считаю необходимым напомнить, что тогда уже действовало строжайшее требование: все, что невозможно вывезти, должно быть уничтожено. Однако бывали случаи, когда исполнялось оно чересчур поспешно и необдуманно. Свидетелем одного такого факта и довелось мне быть однажды. Помню, на небольшой железнодорожной станции разгружались прибывшие для обеспечения армии эшелоны с боеприпасами и другим имуществом. Я присутствовал при разгрузке, поторапливал красноармейцев, опасаясь, что авиация противника может помешать закончить работу в кратчайшие сроки и без потерь.
Внимание мое привлекли красноармейцы, суетившиеся возле пристанционных складов и пакгаузов. Они вносили в строения какие-то тяжелые ящики, тянули оттуда шнуры. Я уже догадался, чем они занимаются, но все-таки спросил:
— Неужели будут взрывать?
Начальник станции, стоявший рядом со мной, ответил как-то буднично:
— Таков приказ...
— А что на складах?
— Сахар, мука, крупы и другие продукты, — пояснил он.
Приказ мне и самому был известен, но от одной мысли, что придется уничтожить огромные материальные ценности, сжалось сердце и почти непроизвольно сорвался резкий вопрос:
— Но как же это можно? Вы-то пытались принять какие-нибудь меры, чтобы спасти хотя бы часть народного добра?
Мой собеседник устало взглянул на меня и пояснил, что только на районной торговой базе, расположенной поблизости, осталось товаров на сотни тысяч рублей, а ее тоже придется взорвать и сжечь. А не успели все это вывезти потому, что или не давали подвижного состава, или некому было грузить. К тому же нередко вражеская авиация разрушала пути. Теперь же поздно ломать голову над этим вопросом, надо выполнять приказ.
Во многом он, конечно, был прав, тем более что станция, которая еще вчера находилась в тылу, оказалась в непосредственной близости от передовой. И все же...
К нашему разговору прислушивались бойцы, отдыхавшие после тяжелого труда по разгрузке очередного состава. И вдруг один из них, пожилой красноармеец, поднялся и взволнованно обратился ко мне: [16]
— Да как же можно, товарищ дивизионный комиссар, народное добро уничтожать? Своими руками добытое и — в огонь?
Я посмотрел на начальника станции, но тот только руками развел:
— А что делать? Не оставлять же врагу.
— Вывезти, — сказал боец. — Составы-то — вот они, пустые. Порожняком в тыл пойдут. Если по пути окажется что-нибудь более ценное, то там и решат, как поступить.
Его поддержали другие красноармейцы.
— А кто же грузить будет? — спросил начальник станции.
— Мы, — отозвались несколько голосов.
— Товарищ дивизионный комиссар, дайте только команду, — попросили красноармейцы. — Мигом погрузим. Пригодятся людям и хлебушек, и сахарок. Войне-то конца пока не видать.
Что я мог ответить бойцам? Сам о том же думал. Но как решиться на это, нарушить приказ? Враг ведь на самом деле уже очень близко; что, если эшелоны остановятся в пути и станут добычей противника? Да и во время погрузки может налететь вражеская авиация, разбомбить и склады, и эшелоны, вывести из строя людей...
Словом, немало набиралось этих вот «если» и «вдруг», а решать мне, как старшему здесь по званию и должности.
— Ну так что будем делать? — спросил я у начальника отдела военных сообщений армии полковника П. В. Одинца.
Петр Викторович тоже не смог ответить сразу. Но, еще раз окинув взглядом склады и уже готовые к отправке эшелоны, проговорил не слишком уверенно:
— Может, рискнем?
— Рискнем, — решил наконец я. — Но куда будем направлять?
— Какая разница, — ответил Одинец. — Страна велика. Пусть идут на Урал, в Сибирь, в Казахстан — везде сейчас с продовольствием трудно: люди-то из прифронтовых районов едут на восток, едва ли на них там запасы планировали. Так что, куда бы мы ни отправили грузы, они попадут в распоряжение органов Советской власти. Там и решат, как с ними поступить.
— Загружайте, товарищи, вагоны! — скомандовал я, обращаясь к бойцам, и добавил тихо, так, чтобы слышали только начальник станции и Одинец: — Ответственность беру на себя! [17]
Надо было видеть, с каким воодушевлением принялись за работу бойцы, уже и без того изрядно утомленные разгрузкой вагонов. Таскали тяжелые мешки с мукой, крупой, переносили в вагоны огромные тюки, коробки с промтоварами, и поторапливать их нужды не было.
А тут и командиры многие в работу включились, местные жители пришли на помощь. Погрузка продолжалась всю ночь, и лишь под утро отошел от станции последний железнодорожный эшелон. Пакгаузы и склады опустели.
После того случая я дал указания работникам отдела военных сообщений при малейшей возможности спасать хотя бы самые ценные грузы, вывозить их в глубь страны. Категорически запретил отправлять в тыл порожняк, приказал использовать свободные вагоны и платформы для вывоза материальных ценностей. Только на станции Подгородная было загружено 225 вагонов{3}.
Понимал, конечно, что в случае какой-либо неудачи придется держать ответ за такие действия — ведь распоряжения на уничтожение грузов обычно давались, когда возникала серьезная опасность захвата их врагом. Но все пока обходилось. Сотрудники отдела военных сообщений успевали вывозить народное добро под носом у врага. Ни о каком сбое в этом деле сведений у меня не было. Поэтому вызов на Военный совет фронта, как мне думалось, был связан с каким-то недоразумением.
Неведение мое вполне объяснимо, ибо не знал я тогда еще предыстории суровой телеграммы. Лишь позднее выяснилось, что несколько вагонов с продовольствием докатились аж до далекого Чимкента, в котором тогда находились в эвакуации семьи комсостава нашей армии. Но в то же время там работала какая-то комиссия, усмотревшая в случайном стечении обстоятельств некую связь, чуть ли не умышленную отправку фронтовиками продуктов для членов своих семей. Это за тысячи-то километров, в условиях войны! Но, несмотря на абсурдность такого предположения, поступил соответствующий сигнал, реакцией на который и стала упомянутая телеграмма.
На полевом аэродроме наш У-2 приземлился уже в сумерках. Здесь меня ждала автомашина, которая и доставила к дому, в котором проходило заседание Военного совета. [18]
Доложив дежурному о прибытии, попросил сообщить командующему фронтом, что я в приемной. Дежурный устало улыбнулся:
— Не спешите. Вопросов много. Думаю, что не сразу дело дойдет до вашего.
«Уж скорее бы все решилось», — думал я, поглядывая на часы, стрелки которых ползли по циферблату как-то уж чересчур медленно. Несколько раз повторил в уме свой предстоящий доклад, перечитал подготовленную работниками отдела военных сообщений армии справку об отправленном из прифронтовой полосы имуществе. Чтобы отвлечься, взял у дежурного газету, попытался читать, но мысли были заняты предстоящим отчетом.
Несколько раз выходил на улицу подышать свежим воздухом, снова сидел в прокуренной приемной.
Вызвали поздней ночью.
Командующий Южным фронтом генерал армии И. В. Тюленев поднял на меня воспаленные от бессонницы глаза.
Я представился, доложил о прибытии.
— Садитесь, — сказал командующий. — И попрошу вас спокойно объяснить нам, в чем здесь дело. Я имею в виду известную вам телеграмму.
Шагнув к столу, я молча положил перед командующим справку и, поскольку он сразу же принялся ее читать, не стал торопиться с устным докладом, а осторожно присел на краешек стула и стал ждать, когда генерал потребует пояснений. А он, ознакомившись с документами, передал их члену Военного совета фронта армейскому комиссару 1 ранга А. И. Запорожцу.
Не скрою, я изрядно волновался. Ждал вопросов, и не знал, что отвечать. Но вопросов все не было.
— Я попрошу вас побыть несколько минут в приемной, — мягко произнес Тюленев. — Мы посовещаемся и пригласим вас через дежурного.
На этот раз ждать пришлось совсем немного.
— Вы сделали хорошее, нужное дело, — сказал командующий, когда я снова вошел в комнату. — За проявленную инициативу будете награждены.
Я вздохнул с облегчением, и это не осталось незамеченным, вызвало улыбки у членов Военного совета.
— Можете возвращаться в штаб армии, — сказал Тюленев, пожимая мне руку. — Желаю успехов в службе.
Забегая вперед, скажу, что в конце октября 1941 года мне был вручен орден Красной Звезды — первая боевая награда в Великой Отечественной войне. [19]