VIII
Неужели весна? Так рано?
Из окна маленького штабного домика видно, как низко нависли над лесом дождевые тучи. По стволу мощной разлапистой сосны весело бегут струйки воды, и только в глубоких складках коры кое-где упрямо держится изморозь. Еще недавно, кажется, кругом лежал ноздреватый [175] снег. Но густая дождевая пелена плотно закрыла лес, и он за одну ночь сбросил зимний наряд.
В комнату тихо входит командир роты из отряда Ревы Свиридов.
— Товарищ командир, — необычным, просительным тоном говорит он, — ночью должны прибыть самолеты. А погода нелетная, и, видать, скоро не установится... Сколько мне еще сидеть на этом аэродроме? Другие подразделения действуют на железных дорогах, а моя рота за две недели не уничтожила ни одного фашиста.
С возвращением на берега реки Уборть мы сразу взялись сооружать аэродром. Строили с таким расчетом, чтобы принимать самолеты с посадкой. Но до сих пор на нашей импровизированной посадочной площадке не приземлилась ни одна машина.
Я пытаюсь втолковать расстроенному Свиридову, как важно нам обеспечить постоянную работу партизанского аэродрома. А он горячо доказывает, что сейчас прием самолетов может обеспечить любая группа самообороны.
Наш разговор прерывает появление Бородачева.
— Почему вы не уехали на аэродром? — набрасывается Илья Иванович на Свиридова.
— Есть уехать на аэродром! — Свиридов вскакивает и пулей вылетает за дверь.
— Получены письма от Налепки и Чембалыка.
— Молодец Налепка, снова пробился к нам. И очень своевременно... — говорю я, прочитав письмо от Яна.
Налепка писал об охране железных дорог и сообщал график движения поездов. Он даже указал, где и когда надо минировать дороги, что было очень кстати. Наши отряды, рассредоточенные по вражеским коммуникациям, начали осваивать новые районы: налаживали связи с населением, изучали подходы к железнодорожным путям. Теперь мы уже не новички в этих областях.
Налепка не ограничился передачей нам необходимых данных. Он договорился с Чембалыком, что тот передаст партизанам взрывчатку, которую гитлеровцы предназначали для подрыва «дотов» на бывшей советско-польской границе. (Это делалось для того, чтобы партизаны не использовали таких сооружений.)
Еще раз перечитываю концовку письма:
«В главной квартире фюрера после разгрома армии Паулюса замышляется новый план... [176]Думаю, что скоро усилится движение транспорта. Рвите главным образом локомотивы. Все локомотивные заводы Германии перестроены на танковые. Офицеры службы перевозок жалуются на нехватку локомотивов. Играю с офицерами в дружбу. Некоторые помаленьку проговариваются — ожидается большая переброска на восточный фронт техники и живой силы. Полагаю, что в апреле начнется новая операция против Красной Армии. Надеюсь узнать подробно место и план наступления».
— А что пишет Чембалык?
— По-прежнему чудит, — откликается Бородачев. — Вместо ответа на вопрос: где и когда будут переданы аммонал и обещанные пулеметы, Чембалык спрашивает: не разрешим ли мы принять на своем аэродроме самолеты из Лондона?
— Откуда он знает, что у нас готов аэродром?
— В том-то и вопрос! А чего стоит продолжение его письма! Можем ли мы обеспечить продовольствием батальон, полк, дивизию, спрашивает Чембалык. Затем ставит нас в известность, что собирается начать самостоятельные боевые действия против фашистов по соседству с нами в Западной Украине. Интересуется, дадим ли мы свое согласие.
— Знает об этом Налепка?
— Кто их разберет... Выяснилось, что именно Чембалык сорвал переход к нам словаков в Селизовке. Как же, спрашивается, совместить все это с какими-то «самостоятельными боевыми действиями в Западной Украине»? Чембалык не впервой увиливает от взятых обязательств. И каждый раз преподносит новые выдумки. Прямо не знаю, что с ним делать?..
Илья Иванович расстилает на столе карту. Он уже успел, пользуясь данными Налепки, разбить железные и шоссейные дороги на секторы для отрядов. Маленькие красивые треугольники плотной россыпью обложили дороги от Сарн до Киева, от Житомира до Мозыря. Особенно густо стоят треугольники на участках Славута — Шепетовка, Казатин — Бердичев.
— Боюсь, сорвет нам план эта проклятая погода, — задумчиво говорит Бородачев. — Заполучить бы два-три самолета взрывчатки. Тогда по-другому заговорим с гитлеровцами! [177]
— Может, еще прояснится к вечеру...
— Не похоже... Я решил, Александр Николаевич, послать Рудольфа к этому щеголю Чембалыку. Его надо малость припугнуть, чтобы отдал наш аммонал.
Начальник штаба так уверенно сказал «наш аммонал», словно эта взрывчатка была собственностью партизан, а Чембалык незаконно присвоил ее.
Выясняется, что еще во время моей болезни Бородачев с комиссаром решили вопрос о поездке Рудольфа. Не хватало только моего согласия. Я про себя улыбнулся этой наивной хитрости.
— Кстати, Рудольф здесь. Может быть, вы с ним поговорите?
Илья Иванович выходит и сразу же возвращается с Рудольфом. Сначала беседа не клеится... Все мысли вертятся вокруг одного: как Чембалык отнесется к приезду Рудольфа? Ведь он запретил Меченцу появляться в своем батальоне.
— Чембалык? Он, конечно, хлюст, — рассуждает Бородачев. — Но ведь без него, я так понимаю, мы не сможем взять аммонал. Правильно, Рудольф?
— Господин Чембалык, если будет иметь желание, все сделает, — уклончиво отвечает Рудольф. — Но я хочу сделать вопрос. Зачем вам, чтобы Чембалык отдавал аммонал? Пусть стотник ничего про то не знает. Нужен аммонал, Рудольф привезет...
Оказывается, на складе, где хранится взрывчатка, работают друзья Рудольфа. Если он возьмет их с собой к партизанам, они захватят весь аммонал.
Рудольф говорит горячо, убежденно, он не сомневается в успехе. И его дерзкий, рискованный план начинает казаться мне заманчивым и вполне осуществимым.
В конце концов решаем так. Рудольф едет к Чембалыку с запиской о передаче аммонала. Если стотник не выполнит наше требование, Рудольф заберет взрывчатку с помощью своих земляков.
Все было оговорено, согласовано, уточнено, но мы еще и еще раз напоминаем Рудольфу об осторожности.
— Не могу я быть очень осторожным, — задумчиво говорит он. — Когда я много осторожный, то сам себя боюсь. Рудольф добре знает, что он может сделать и чего не может... О, уже десять годин.. — смотрит он на часы. — Разрешите ехать, товарищ командир? [178]
— Не торопись, — останавливает Меченца Бородачев. — У нас, у русских, есть обычай — малость посидеть перед дорогой. — И Бородачев усаживает партизана.
Едва прикоснувшись к стулу, Рудольф тут же встает. Проверяет свои документы, прощается с нами и быстро выходит из комнаты.
Выходим и мы с Бородачевым. Рудольф уже надел на плечи солдатский походный ранец и садится в сани. В этот момент откуда-то выбегает его закадычный дружок Степан Лесин. Они перебрасываются несколькими фразами, и я слышу голос Рудольфа:
— Не навсегда уезжаю. Не надо провожать! Завтра буду возвращаться. Пока...
Сани трогаются. Из-под копыт лошади далеко разлетаются комья мокрого снега. Несколько мгновений еще виден силуэт Рудольфа, потом все растворяется в пелене первого весеннего дождя.
Через несколько дней мы все же дождались на свой аэродром самолетов с Большой земли. Пилоты Лунц и Слепов доставили нам из Подмосковья несколько тонн взрывчатки.
Великая радость охватила партизан!.. Самыми горячими словами благодарили мы боевых друзей — авиаторов полка, которым командовала Герой Советского Союза Валентина Степановна Гризодубова. Очень хотелось сделать летчикам что-нибудь приятное. И мы погрузили в самолет Слепова несколько кабанов, сопроводив эту живую посылку просьбой на имя командира: не зачислять наш подарок в строгие военные нормы питания...
Необъяснимое чувство переполняло сердце, когда я в ту ночь возвращался с аэродрома.
Крылья Родины! В глубоком тылу противника эти слова имели особый смысл.
Было около пяти часов утра. В лесу забрезжил рассвет. День начинался ясной зарей. Снег почти сошел. Размокла оттаявшая земля, и полые воды Полесья шумными потоками устремились в узкое русло Уборти. Тихая река забурлила, поднялась, вышла из берегов. Одну за другой заливало лесные низины вокруг лагеря. Если не прекратится дождь, мы окажемся на острове.
Добираться к нам можно теперь только по единственной [179] узкой дороге или верхом на лошадях по мелководью. Но если не знаешь эти места, непременно угодишь в непроходимую заросль или в глубокий омут.
Рудольф еще не вернулся, и это очень беспокоило меня. Он плохо знал наши леса. Может, решил переждать, пока спадут воды? Нет! Не такой характер у этого человека, чтобы заставлять кого-нибудь волноваться.
У штабного домика нас встречает Степан Лесин. Все спят. Но вот тишину разрывает далекий взрыв. Звук доносится со стороны железной дороги Сарны — Коростень.
Вот так же, возвращаясь на днях с совещания в польском отряде, я услышал неожиданный взрыв, за ним другой. А через несколько часов стало известно, что наши отважные диверсанты пустили под откос два воинских эшелона врага.
Докладывая тогда, Бородачев сказал:
— Рвут в такую непогодь, когда добрый хозяин и собаку из дому не выпускает. Но ведь не только приказ заставляет партизан идти на задание... В такой дождище могли отсидеться. Да и трудно проконтролировать каждый шаг подрывников. А они идут. Я помню первую империалистическую войну. Не раз и тогда удивлял меня героизм русских воинов. Но то, что происходит сейчас, ни с чем не сравнимо. Это небывалый массовый порыв к подвигу...
И в этот раз я инстинктивно ждал второго взрыва, но он не последовал. Что же, пусть будет один — и это неплохо, если вражеский эшелон полетел под откос!
На пороге штаба сталкиваюсь с Бородачевым.
— Хорошо, что вы приехали! — говорит он, отходя в глубь комнаты.
У горящей печки сидит незнакомая девушка лет восемнадцати. Лицо бледное, мокрые волосы слипшимися прядями падают на плечи. Она кутается в полушубок, протянув чуть не к самому огню босые ноги. Увидев меня, девушка вздрагивает, как испуганная птаха, и еще плотнее натягивает на плечи полушубок. Рядом на скамейке задумчиво сидит Богатырь. Он словно не замечает меня. Молчит и Бородачев. В их позах и молчании подавленность, но я не решаюсь задавать вопросы при постороннем человеке.
— Откуда к нам пожаловала такая гостья? — будто ничего не замечая, спрашиваю товарищей. [180]
Девушка вскакивает и говорит глухим, простуженным голосом:
— Меня зовут Ольгой. Я дочь Антона. Пришла передать: Рудольф Меченец арестован...
В комнате становится тихо. Слышно только, как весело потрескивают дрова в печке да журчит вода за окном.
— Теперь надо ждать новых событий, — мрачно произносит Богатырь.
— Непременно! — откликается Бородачев.
— А главное, не знаешь, кто следующий пойдет за Рудольфом, — продолжает Богатырь. — Надо быть готовыми ко всему. И даже к самому страшному...
Я хорошо понял комиссара: арест Рудольфа может стать началом трагедии словацкого подполья. Выдержит ли Меченец? Сдержит ли клятву? Кто предал? Как спасти его? Да и можно ли спасти?
Богатырь перебрасывается короткими фразами с Бородачевым, но я уже не слышу их. Перед глазами встает отъезд Рудольфа...
С каким радостным волнением спешил он в Буйновичи, чтобы успеть вернуться с аммоналом по зимней дороге!.. Теперь у нас есть взрывчатка, а Рудольфа нет...
У девушки глаза слипаются от усталости.
— Отведите нашу гостью в землянку, хорошо накормите и дайте выспаться, — приказываю я вызванному Колыбееву.
В комнате остаемся я, комиссар и начальник штаба.
— Надо заставить Чембалыка любой ценой спасти Рудольфа. Другого выхода нет, — говорит после раздумья Богатырь.
Я соглашаюсь с ним.
— Заставить? — удивленно переспрашивает Бородачев. — Черта с два вы заставите этого хлюста! Он опять начнет волынку тянуть.
— И все же надо нажать на Чембалыка и даже припугнуть его. Ведь он был связан с Рудольфом...
Опять становится тихо. Мы сидим по разным углам, но думаем об одном.
— Вот она жизнь партизанская, — тихо говорит наконец Бородачев. — Кажется, все учтено, все предусмотрено и осечка исключена. И вдруг из-за ерунды, из-за пустякового просчета все летит в тартарары... Кончится [181] война, и народ будет судить о партизанских делах только по сводкам: столько, дескать, убито фашистов, столько поездов пущено под откос, столько взято трофеев, а как это далось, какой ценой — никто и не узнает.
— Что-то ты, Илья Иванович, в лирику ударился, — прерывает начальника штаба Богатырь. — Сейчас надо спасать Рудольфа. А времени у нас — в обрез.
— Надо... Но что будем делать?.. Подождите, друзья, — вдруг оживляется Бородачев — Что, если предложить Чембалыку ускорить переход его батальона к партизанам? При этом поставим непременное условие: он должен захватить с собой Рудольфа. Немцам Чембалык может сказать, что решил предпринять акцию против нас, а Рудольф ему нужен в качестве проводника.
— Идея стоящая, — поддержали мы Бородачева.
В глазах товарищей появились светлячки надежды, Я тоже воспрянул духом. Мы тут же засели за письмо.
— Чембалык верен себе! — с досадой говорит Бородачев. — В ответ на наше письмо просит подогнать к деревне Локнице десять буренок...
— А почему вы удивляетесь? — возразил я. — По нашему предложению он и должен с батальоном войти из Буйновичей в Локницу.
— Не похоже, Александр Николаевич, что охотник принял это предложение, — многозначительно произносит Бородачев.
— Откуда вы знаете? Может, он из осторожности написал, что будет в Локнице ждать коров. А сам надеется, что мы поймем это как согласие на переход батальона?
— Не думаю. Я уже установил: Чембалык вывел к Локнице не батальон, а роту. Председателю сельсовета тоже приказал приготовить десять голов скота. Сам же собирается вернуться в Буйновичи.
— Очень хорошо...
— Ничего хорошего не вижу. С таким самодуром каши не сваришь. Не о Рудольфе он беспокоится, а о своей шкуре! А в общем, я пришел узнать, какое будет решение. Петрушенко сказал, что вы уезжаете на встречу с Галей...
— Это так. Галя прислала срочный вызов. А вы, Илья Иванович, распорядитесь, чтобы выполнили просьбу Чембалыка. [182] Пусть подгонят к Локнице десять голов скота и одновременно подтянут туда роту партизан.
После ухода Бородачева отправляюсь посмотреть хозяйство.
Наш домик, запрятанный в лесных зарослях вблизи реки Уборть, теперь не одинок. Появились мастерские, склады с боеприпасами, навесы для скота, увеличилось количество землянок.
Добраться к нам нелегко. Единственная лесная дорога из Картеничей подходит к месту нашего расположения. Но она обрывается на берегу реки Уборть. А за рекой, между двумя заливами на полуострове, в утепленном шалаше, живет рыбак. Круглые сутки он жжет небольшой костер, который служит маяком.
Против этого шалаша на нашем берегу проложена тайная тропа к штабу. Сюда не могут проникнуть случайные люди: для того и живет за рекой рыбак. Кто не знает, для чего горит костер, наверняка забредет к нему. А наша охрана, не обнаруживая себя, сразу задержит неизвестного...
Услышав стук топора, я сказал Лесину:
— Узнай, кто пришел к рыбаку.
Удар топора был сигналом для нашей комендатуры. Сейчас в ожидании вестей от Чембалыка я был так нетерпелив, что не стал ждать сообщения охраны и послал для выяснения своего ординарца.
Из полуоткрытой двери мастерской вырывался резкий скрежет напильника. Ко мне подошел с рапортом «инженер-конструктор» Григорьев.
— Спецгруппа занята изготовлением заводных мин.
Я иду с Григорьевым в мастерскую. Старик столяр сбивает на верстаке деревянными гвоздями маленькие фанерные ящики. Готовые ящики штабелем сложены вдоль стены. Это футляры для новых мин. Чтобы их не обнаружил миноискатель, в них нет ни капли металла. Другой партизан за тисками мастерит шестеренку из гильзы снаряда.
Григорьев важно ставит на верстак ящик с готовой миной.
— Видите рычажок? Если его поставить, скажем, на десятый зуб, то по мине благополучно пройдут девять танков. Взорвется только десятый.
Он нажимает на рычажок. Шестерня послушно поворачивается [183] на один зуб. При десятом нажатии раздается слабый щелчок. Это ударяет о капсюль освобожденный пружиной боек.
— От такого удара мгновенно последует взрыв, — торжественно объясняет Григорьев.
Необычна судьба «главного инженера» этой мастерской. До войны Григорьев был ветеринарным фельдшером в колхозе деревни Красная Слобода, Брянской области. В отряде сперва стал бойцом, потом диверсантом и наконец «конструктором». Он горячо увлекся этим делом. Об руку с ним трудится такой же «изобретатель» — слесарь Васильев. Оба не гонятся ни за титулами, ни за должностями. Не разберешь, кто начальник, кто подчиненный. И Васильев, и Григорьев трудолюбивы, талантливы, увлечены своей работой. Кто-то из партизан в шутку окрестил друзей «инженерами-конструкторами». С тех пор их иначе не называют.
— А где Васильев? — спрашиваю я.
— Пошел в Боровое за часами-ходиками. Надоело нам выпиливать шестерни из латунных пластинок. Хотим часовую шестерню приспособить. Тогда быстрее будем ладить мины...
— Значит, у вас все отработано? Когда же испытания?
— Когда прикажете. Мы готовы.
Я уже собирался уходить, но от Григорьева быстро не вырвешься.
— Прошу маленько погодить, товарищ командир. — «Инженер-конструктор» снова подходит к мине. — О танках я вам доложил, а об автомашинах нет. Но здесь есть разница. Если при той же установке механизма на десятый зубец по мине пойдут грузовики, взорвется не десятая, а пятая машина.
— Почему? — не улавливая сути, спросил я.
— Очень просто. Каждая машина нажмет на рычажок дважды: передними и задними колесами. И рычажок сработает дважды. Это, мне думается, еще больше собьет с толку фашистов.
Дело в том, что гитлеровцы уже обожглись на партизанских минах и придумали такой трюк. В начале колонны они пускали тягач. Если тягач подрывался, фашисты внимательно прощупывали участок дороги впереди взрыва или просто обходили его. Дорогу же позади взрыва [184] они справедливо считали безопасной и без особого риска пользовались ею. Это нас не устраивало... Теперь трюк с тягачом не спасет оккупантов: мины будут рваться бессистемно — и в середине, и в конце колонны.
— А пожалуй, этот секрет не скоро разгадает противник, — с удовольствием говорю я. — Молодцы!
В мастерскую вошел наш опытный диверсант Мишин. Я сразу понял: Мишин здесь свой человек. Дружески поздоровавшись с мастерами, он заметил меня и немного смутился.
— Как дела, герой? — попытался я подбодрить партизана.
— Спасибо, товарищ командир. Дела — ничего.
— Что нового?
— И новое тоже есть. Гитлерюги все на хитрости пускаются, хотят заморочить нам голову. Только не на таких напали... Не помогут им и собаки!
— Собаки? — удивился я — Это действительно новинка. Расскажите.
— Что придумали твари... Были мы недавно на железной дороге Сарны — Коростень. Так они туда со всех окрестных деревень собак согнали. Привязали к телеграфным столбам. Куда ни сунешься, везде на пустолайку нарвешься.
— И что же?
— Они дураков искали! Думали нас запугать, а сами решили на станциях отсиживаться. Ну мы собак быстренько поотвязывали и спокойно заминировали полотно... Теперь бы еще между собой порядок на дорогах навести.
— Не понимаю, о чем вы говорите?
— Как бы это лучше объяснить... В общем, товарищ командир, сейчас на железные дороги выходит столько диверсионных групп из разных отрядов, просто ужас. Каждый норовит первым взорвать поезд. И что получается? Только выберешь хорошее место для минирования, смотришь, приходит другая группа. Как узнают, что мы уже тут, уходят навстречу поезду и минируют впереди. А мы сидим и ждем... Так и обманываем друг друга. Не война, а смешное кино: кто кого опередит...
— Например?
— За примером ходить недалеко. Вот хотя бы вчера ночью. Подрывники соседнего подразделения оторвали у [185] состава четыре вагона с хвоста и кричат нам: «Рвите голову, хвост оторван!» Я рванул. Шесть вагонов свалилось, а остальные уволок паровоз. Тут уже мы завопили: «Рвите голову!» Несколько взрывов было, пока доконали паровоз... В общем, на линии тесно стало от наших диверсантов...
Я невольно засмеялся:
— Это же здорово! Благодаря взаимной помощи вы и свалили состав.
— Оно, может, и так, товарищ командир. А я хочу проситься на Козятинскую дорогу. Там партизан поменьше. Буду рвать эшелоны, и с головой, и с хвостом...
На дороге невдалеке от мастерских показались артиллеристы. Они тянули два новеньких 76-миллиметровых противотанковых орудия. Только ночью получили мы их из Москвы. И вот уже орудия собраны, приведены в боевую готовность, и ребята спешат провести пристрелку, С артиллеристами почему-то радист Павел Бурый.
Я быстро вышел из помещения и окликнул его:
— А вы чего разъезжаете?
— Старший радист Хабло мне сегодня весь график перепутал, — недовольным тоном отвечает Бурый. — Он принимает длиннющую радиограмму от генерала Строкача, а мы рядом одновременно работать не можем. Вот и приходится мотаться со своим хозяйством.
За последнее время действительно стало тесновато в эфире. Да это и понятно. При штабе соединения пять радиостанций. Одна держала связь с Центральным штабом партизанского движения, вторая — с Украинским штабом, третья — с нашими отрядами, четвертой безраздельно владел Петрушенко, пятая была запасной. Каждая из них имела солидную нагрузку, которая увеличивалась изо дня в день. Вот и мотались наши радисты в поисках места, где можно было бы работать без помех.
— Что нового от Строкача?
— Я сегодня только на передаче сидел. — И, отозвав меня в сторону, Бурый шепотом добавил: — Передавал донесение о подготовке Гитлером нового наступления. Уж больно длинно пишет наш начштаба. В эфире и без того толкотня, а центр не увеличивает количество сеансов.
— Ничего не поделаешь...
— А что, если одного из радистов перевести в Картеничи? [186]
— Дело серьезное. Срочно посоветуюсь с вашим старшим.
Я тут же направляюсь к радистам. Саша Хабло сидит в землянке спиной к двери. На голове наушники. Он ведет прием и, очевидно, не замечает меня. За расшифровкой — Майя Волчок. Тут же Аня: она держит связь с Центральным штабом. Всегда веселая, улыбчивая, неунывающая, Аня на этот раз тоже горько сетует на тесноту в эфире...
Через несколько минут Саша Хабло снимает наушники и здоровается со мной.
— От кого принимали?
Радист берет со стола несколько листков радиограммы и начинает докладывать:
— Шитов взял райцентр Эмильчино.
В длинном списке захваченных трофеев меня смущают некоторые цифры. После того как перечислено внушительное количество боеприпасов, вооружения, продовольствия, скромно указано: «Сто килограммов аммонала, сто пятьдесят метров бикфордова шнура, до тысячи детонаторов».
— Тут Шитов, видимо, нулики забыл приписать? — спрашиваю я.
— Боятся, как бы вы не заставили сдать взрывчатку на центральную базу... А операция была удачная. Вот бы отличившихся хлопцев — к орденам. Как-никак соединение, можно сказать, новорожденное, ребят не мешает подбодрить, да они и заслужили, — осторожно намекает радист и лукаво смотрит на меня.
Совсем недавно мы действительно передали Шитову еще два вновь сформированных отряда. Теперь Иван Иванович командует молодым соединением. И хорошо командует. Слава о его партизанах гремит на Подолии — в районах Славуты и Шепетовки. Но в воспитательных целях я оставляю без ответа реплику Саши Хабло.
— От Петрушенко и Иванова есть что-нибудь?
— Они не отзываются уже второй день. Вот Селивоненко прорвался. Больше десяти дней молчал. Передал, что взорвано и сожжено пять мостов, пущен под откос эшелон с техникой, уничтожено двадцать пять автомашин. Есть радиограмма и из Дымерского района, Киевской области, — продолжает Хабло. — Мирковский сообщает [187] скромно: сдались 66 полицейских с оружием, устанавливает связь с киевским подпольем.
— Киевское подполье — это очень важно! — замечаю я.
Полистав свою тетрадь, Хабло продолжает:
— Отряд Калинниченко в Овручском районе взорвал эшелон. Партизаны из отряда имени Буденного расстреляли под Мозырем семь автомашин с эсэсовцами. Отряд имени Котовского пустил под откос воинский эшелон. Теперь бендеровцы совсем озвереют против Годунко. А он, видно, мужик правильный, — комментирует радист.
— Давай дальше, не отвлекайся!
— Есть еще сообщение Олевского отряда. Тоже ведь только родился отряд, а уже успел сократить армию Гитлера на тридцать пять солдат. Радиограмму от Таратуты я передал Бородачеву. Жалуется старик: другие отряды мешают ему работать на железной дороге. Просит или запретить им переступать границу его сектора, или выделить ему другой участок. — И вдруг по-озорному улыбнувшись, Саша говорит: — С вас причитается, товарищ командир, — и протягивает мне радиограмму.
«Ковпаку, Федорову, Сабурову.Боевой приказ № 00171
1. Товарищ Сабуров в результате правильной оценки обстановки в районе действия умело рассредоточил отряды по важнейшим объектам и районам. Его отряды, особенно маневрируя, находятся не только в Житомирской области, но и в Каменец-Подольской области. Сабуров оказал большую помощь штабу Ровенской области, выделив свой крупный отряд Федорова в распоряжение Бегмы. Отряды Сабурова значительно активизировали свою боевую деятельность, достигли хороших результатов, увеличились численно и вооружаются трофейным оружием.
2. В настоящее время обстановка требует от всех отрядов активизировать свои действия. Больше пускать под откос эшелонов, взрывать крупные железнодорожные мосты, громить гарнизоны, сжигать склады.
3. Всеми способами добывать оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества, не ожидая привоза из Москвы. [188]
4. Создавать в каждом районе новые отряды, высылать туда организаторов и командиров и вооружать трофейным оружием.
5. За достигнутые успехи в деле развития партизанского движения Сабурову, Богатырю, Бородачеву объявляю благодарность и представляю к правительственной награде. Объявляю благодарность всему нач. составу.
Начальник Украинского штаба партизанского движения генерал Строкач».
Очень приятно было получить такую весть. Но я даже не успел перечитать приказ. В землянку вбежал Лесин и сообщил, что меня ждет Антон.
Короткое энергичное рукопожатие, и вот я уже слышу глуховатый голос связного:
— Вам пакет от Чембалыка.
Волнуясь, вскрываю конверт. В нем маленькая, словно наспех набросанная записка:
«Получилась большая шкода с Рудольфом Меченцом. Потому прошу ваше командование, помогите мне в этом деле — выслать своих хлопцев за Буду-Софиевскую, к деревне Весновое. Надо не меньше тридцати пяти солдат. Будет идти машина, и будет ехать Рудольф Меченец в Мозырь. Надо снять его с машины. А остальные нехай едут дальше. В Локницу нельзя приехать. Я получил от Репкина слово по телефону. Як только Рудольф будет брехать на меня, то Репкин позвонит, чтобы я удирал до штаба красных.Богданович».
Послание явно сумбурное, но тревожное. А времени в обрез. Из разговора с Антоном выяснилось, что Рудольфа отправят в Мозырь завтра вечером или послезавтра утром. Кого послать в засаду? Здесь не должно быть осечки, следует действовать только наверняка. Пожалуй, лучше всего поручить это дело роте Свиридова. Но ее надо снять с аэродрома. А в последние дни как раз установилась летная погода, могут прибыть самолеты. Кто их примет? Остальные роты на ответственных заданиях. Чтобы отозвать их, нужно время...
Я еще прикидывал и раздумывал, когда Лесин доложил о возвращении из рейда отряда Иванова. С ним прибыл и Петрушенко. Это было как нельзя кстати. [189]
Операцию по освобождению Рудольфа Меченца решено было поручить роте Терешина из отряда Иванова. Возглавил бойцов Костя Петрушенко.
Я распорядился, чтобы партизаны немедленно отправлялись к месту засады, а сам выехал на встречу с Галей.
Нелегким оказался путь от Картеничей до хутора Гостова. Заболоченные равнины превратились в большие, хотя и неглубокие озера. Под ослепительным солнцем далеко кругом простирается водная гладь.
Вместе со взводом Лабарева мы верхом пробираемся сквозь лесную чащу, стараясь держаться сухих мест. Возле Локницы я и мои спутникд стали свидетелями волнующего события: в соответствии с договоренностью партизаны передавали словакам скот.
Видим, вдалеке по водному разливу медленно передвигаются люди. Поднимаю бинокль. Словацкие солдаты. Их человек двадцать. Навстречу им от леса идут партизаны. На клочке земли, окруженной водой, происходит встреча. В бинокль видно, как люди приветственно машут руками, затем сближаются, помогают друг другу выбраться из воды. До нас доносится гул ликующих голосов, слышатся крики «ура», «дружба», вверх летят шапки и даже гремят выстрелы: друзья салютуют долгожданной встрече...
Но мы спешим.
Домик, где должна состояться наша встреча, удалось разыскать только на следующее утро. Но Гали здесь не оказалось. Хозяйка домика, пожилая болезненная женщина, передала нам крохотное письмецо.
Одним взглядом я охватил всю записку: «Уехала к Богдановичу. Там беда. Ждите, вернусь. Привет от «Петро». Внизу неразборчивая подпись Гали — «Верная».
Прочитав записку, я тут же приказал Лабареву взять автоматчиков и скакать в Ромезы.
— Найдете учителя Стодольского и скажете: пусть немедленно свяжется с Налепкой. Необходимо узнать, что произошло в Буйновичах...
Галя появилась через несколько часов. Вид у нее был такой измученный и подавленный, что я просто испугался.
— Все рухнуло... — с трудом выговорила она, тяжело опускаясь на табурет. — Чембалык застрелил Рудольфа...
Она попыталась добавить еще что-то, но не выдержала и разрыдалась. [190]
— Успокойся и расскажи толком, как это случилось.
— Чембалык убил его у себя в кабинете... Теперь хвастает, что вырвал Меченца из рук гестапо и уничтожил ключ от замка к Репкину...
— Ты была при этом?
— Нет. Рассказали солдаты. Они находились рядом и слышали, как Рудольф крикнул: «Стреляйте в сердце... В нем вся ненависть к предателю!» А потом загремели выстрелы...
Я слушал Галю, а мысленно был там, где в засаде затаилась рота Терешина. Партизаны ждали, когда покажется машина с конвоем. И я еще ждал вместе с ними. Я не успел привыкнуть к мысли, что Рудольф мертв...
— Почему ты уезжала в Буйновичи? — наконец спросил я.
— Налепка послал туда своего помощника по разведке «Петро» (Лысака). Он должен был сопровождать Рудольфа в Ельск. Петро взял меня с собой, чтобы я из Буйновичей могла передать вам, где удобней перехватить машины на пути к Ельску...
— Но Чембалык сообщил, что по распоряжению Репкина он направляет Рудольфа в Мозырь.
— Это ложь! Налепка только вчера узнал об аресте Рудольфа. И то — не от Чембалыка...
— А мы получили записку от Чембалыка и устроили засаду...
— Я знаю, — отозвалась Галя. — Он действительно направил в Мозырь две машины. В первой были словаки, во второй — эсэсовцы... Петро рассказал, что в последний момент эсэсовцы пересадили Рудольфа к себе. Машина со словаками нарвалась на наших партизан. Тогда эсэсовцы, охранявшие Рудольфа, вернулись в Буйновичи. Партизаны ранили несколько словаков, перевязали их и отпустили. Это тоже плохо получилось! В Буйновичах их сразу арестовали. Там сейчас большой переполох... Словацкий гарнизон возмущен поведением Чембалыка. Немцы подозревают заговор. Началось следствие...
Да, Чембалык сыграл с нами злую шутку! Но теперь мы хоть знаем его истинный облик... Это хитрый, решительный враг. Какой еще удар готовит он партизанам?
— Не говорил ли тебе Петро, что они думают предпринять?
— Налепка приказал Чембалыку срочно прибыть с [191] батальоном в Ельск и привезти всех арестованных словаков.
— Чембалык расправится с ними, как с Рудольфом...
— Налепка решил любой ценой вырвать их из рук гестапо... А при Чембалыке теперь неотлучно будет находиться Петро. Он не допустит расправы.
— Как же все-таки Чембалык объяснил причину расстрела Рудольфа?
— Эсэсовцам он сообщил, что Рудольф собирался бежать. А Лысаку заявил в разговоре, будто спасал от гестапо Репкина и его подполье...
Галя умолкла, думая о чем-то своем, и медленно произнесла:
— Смерть Рудольфа дорого обойдется Чембалыку, Я уверена, Налепка ему не простит!
— А ведь Налепка считал Чембалыка своим близким другом... — невольно вырвалось у меня. — Вот что, Галя, срочно возвращайся в Ельск. Связь будем держать через Стодольского. О своем решении мы сообщим.
Серая, грязноватая вода хлюпала под копытами наших коней. Уныло хмурилось затянутое тучами небо... Под стать погоде было и мое настроение...
...Лабарев вернулся от Стодолъского к вечеру следующего дня. Он доставил донесение от Налепки, которое заставило наш штаб напряженно работать всю ночь. Мы тщательно разбирались в деталях нового плана наступления противника на Восточном фронте. Это наступление, задуманное ставкой Гитлера, было названо секретным шифром «Цитадель».
Заработали радиостанции. Мы спешили подробно, ничего не упуская, информировать Москву о новых коварных замыслах врага. К тому же необходимо было срочно пересмотреть и наш собственный план боевых действий, сделать перестановку сил с учетом надвигающихся событий.
Особенно много времени пришлось потратить на обработку статистических данных, подготовленных гитлеровцами для своего командования. В их рапорте сообщалось:
«Сосредоточение войск и техники для наступления на Курск становится проблемой. Сроки операции «Цитадель» подвергаются большой опасности. Партизаны на всех коммуникациях [192] перехватывают движение транспортов... В ночь на 21 марта партизаны взорвали мост через реку Десну, юго-западнее Брянска. На дороге Сарны — Лунинец взорван мост через реку Случ. Взорван мост через реку Беседь. По сравнению с январем месяцем диверсий стало вдвое больше. Общее число их равняется 765. Приведено в негодность 54 паровоза, 2170 вагонов, 50 километров рельсов выведено из строя. Паровозное и вагонное хозяйство становится уязвимым местом. Перебрасываемые десять дивизий не могут обеспечить себе полную безопасность продвижения на восток...»
Признаться, до этих пор мы сами не представляли в полной мере причиненного врагу ущерба. Это была первая подробная и, очевидно, точная оценка противником партизанских действий. Оценка давалась на основе анализа боевых операций на коммуникациях общей протяженностью в восемь тысяч километров.
Далее гитлеровцы писали, что для охраны каждого километра пути необходимо не менее восьми солдат. Для охраны каждого большого и малого моста — в среднем не менее взвода. Каждая станция или разъезд требуют для охраны не менее роты.
Мы подсчитали, что оккупантам необходимо иметь 141 тысячу охранных войск. Гитлер же выделил только 50 тысяч. Причем большинство их составляли не кадровые солдаты, а пожилые резервисты, бывшие железнодорожники, полицейские, фронтовики, уже искалеченные войной. Словом, в охранные войска направляли тех, кого удалось собрать в результате тотальной мобилизации.
В документе также указывалось, что основными артериями передвижения войск и техники являются дороги Минск — Смоленск — Брянск, Минск — Гомель — Брянск, Ковель — Киев, Львов — Киев.
Пока мы с Бородачевым занимались расстановкой своих сил на этих главных маршрутах врага, пришло новое сообщение.
В 101-м словацком полку вспыхнуло возмущение, вызванное убийством Рудольфа Меченца. Открытые выступления словаков обратили на себя внимание фашистского командования. В штабе дивизии решили разоружить полк. Налепка сообщал, что готовит переход полка к партизанам. [193]
Я срочно созвал всех руководителей штаба. Пока мы ждали Богатыря, Бородачев побывал на радиостанции и сообщил:
— Ставка требует, чтобы человек, давший сведения о новом наступлении фашистских войск, был представлен к правительственной награде.
— Но ведь Налепка — иностранный подданный... — напомнил Костя Петрушенко.
— Не беспокойтесь, там знают... — многозначительно ответил Бородачев. — Это не первое его донесение... И как некстати сейчас его переход к нам. Лишимся такого источника информации! Неизвестно еще, как на это посмотрит Ставка?..
— Да, неожиданно все случилось, — поддержал начальника штаба Костя. — Преждевременно...
— По-моему, тоже, — согласился Бородачев. — Но ничего не поделаешь. Кто знает, сколько там таких Чембалыков? Рудольф уже стал их жертвой...
Я не слушал дальнейшего разговора Бородачева с Петрушенко. Я заканчивал ответ Налепке.
«Только сейчас получил Ваше письмо, на которое спешу ответить, не теряя времени.1. При переходе добровольно на нашу сторону мы предоставляем полное право иметь самостоятельный отряд для борьбы с немецкими захватчиками за свою независимость и свободу, причем берем на себя заботы об оказании практической помощи этому отряду.
2. Офицерский состав и их слуги, желающие воевать против фашистов, безусловно, остаются со своими людьми в отряде. Не желающие находиться в партизанских отрядах по тем или иным причинам — офицерский состав и их слуги — будут направлены в Москву — в распоряжение командующего чехословацкими войсками генерала Свободы. Один из Ваших офицеров со своим слугой уже направлен в Москву.
3. Из Вашего письма видно, что Вам угрожает опасность и оставаться там Вы дальше не можете. Следовательно, терять время или медлить с переходом к нам — это значит подвергать себя и людей еще большей опасности. Этого допустить нельзя. Поэтому советую поторопиться с переходом к нам.
4. Местом сбора при переходе к нам назначаю село Ромезы. Встречу Вас и Ваших людей организуем, а Вы со [194] своей стороны заранее поставьте нас в известность (конечно, если позволит Вам время).
5. При переходе к нам заберите с собой все имеющиеся у Вас оружие и боеприпасы, необходимость в которых Вам не следует объяснять, так как Вы сами понимаете это.
Вот все! Желаю счастливого успеха и крепко жму Вашу руку.
С приветом к Вам и Вашим офицерам и солдатам
Сабуров».
— Какие будут мнения? — спросил я, прочитав письмо вслух.
— Видимо, другого выхода нет, — отозвался Петрушенко.
— Все верно, — перебил его Богатырь. — Мы не имеем права подставлять словаков под удар гестапо.
— А ты что скажешь, Илья Иванович? — обратился я к Бородачеву. Но начальник штаба не ответил на мой вопрос.
Мы задумались, и было над чем. Как реагировать на массовое желание словаков перейти к партизанам?
Прямых указаний мы не имели, но обстоятельства заставляли решать судьбу словаков. Я снова (в который раз!) мысленно взвесил все «за» и «против» и после долгого раздумья сказал:
— Самая большая трагедия будет, если мы допустим разоружение словацкого полка. Тогда гестапо упрячет за колючую проволоку и солдат, и их близких на родине. Давайте же не терять времени. Коль у них там беда на пороге, надо скорей отправлять письмо. И ждать гостей...
Длинный и трудный путь навстречу друг другу завершился. Мы готовились принять в свои ряды большую словацкую часть.