Вперед!
После госпиталя заглянул к Реве. Сидим с ним, не зажигая света, у горящей печи, разгребаем золу и печем картошку.
Высказываю Реве свои замечания о недостатках в подготовке операции. Жду: сейчас взорвется, выскажет и свои обиды. Но Рева сегодня необычно терпелив.
— Добре… Принимаю все твои нарекания. Может, и не совсем все это я заслужил, но хай будет так. Но сам же ты знаешь, в какой спешке готовилась операция. Собирались в рейд, а вместо него этот бой у Зноби.
— Может, там, — Рева ткнул пальцем вверх, — вообще передумали?
Мы знаем, что некоторые товарищи все еще сомневаются в целесообразности дальних рейдов. И надо сказать, у них веские аргументы. Действительно, трудно представить себе, чтобы враг, который все еще рвется на восток и которого не могут остановить десятки наших дивизий, не осилил бы два партизанских соединения, осмелившихся рейдировать у него в тылу. Скептики не жалели красок, расписывая трудности, с которыми столкнемся мы. Ведь у вас, говорят они нам, нет ни тыла, ни флангов. Подкреплений вам ждать неоткуда. Резервов для вас никто не готовит, никто не пришлет вам обученных бойцов и тем более опытных командиров. Наконец, на оккупированной земле весь ваш авторитет зависит только от ваших успехов. Люди идут к вам добровольно, добровольно берут оружие и доверяют вам свою судьбу. Но стоит потерпеть неудачу, как эти же люди пожелают выбрать себе другого командира или уйдут в другой отряд, в другое соединение. Человек на оккупированной территории, прежде чем взять оружие, серьезно думает над тем, в какой ему податься отряд.
Тысячу километров пройти по тылам врага — не шутка, пугали нас. Даже если взять регулярную дивизию с нашего Брянского фронта и направить ее, например, к Сталинграду пешком, то и она, без боев, вряд ли преодолеет этот путь за два месяца. Вы же совершенно не знаете, что вас ожидает. Враг может подстерегать на каждом шагу…
Надо признать, что все эти доводы не лишены практического смысла. Но беда противников дальних партизанских рейдов была в том, что они недостаточно учитывали местные условия и накопленный нами опыт борьбы. А мы убедились, что успех дела решают внезапность появления партизан и такое же внезапное их исчезновение по неожиданному для врага маршруту. Главное — не выпускать инициативы из рук, все делать так, чтобы не мы, а противник лихорадочно искал выход из сложной ситуации, которую неожиданно для него создадут партизаны.
Во время подготовки к рейду и в нашем штабе было немало горячих споров. Мы не раз воспроизводили на карте все возможные ситуации столкновений с врагом, выбирали самые тяжелые, невыгодные для нас условия и искали выход из них. Над планированием рейда работало много людей. Это было подлинно коллективное творчество. И прежде всего мы прислушивались к словам тех, у кого за плечами был не один успешный бой, поучительный с точки зрения партизанской тактики. Учитывалось все, до самых мелких подробностей, создавались планы и контрпланы, и при этом исходили мы из того непреложного факта, что в рейде на долгие раздумья фашисты не дадут нам времени.
Но даже при таком серьезном подходе к разработке рейда сомнения полностью не исключались. Некоторые не скрывали своей озабоченности относительно того, можно ли будет действовать в тех областях, где врагу уже удалось разбить, а то и почти полностью уничтожить партизанские отряды и партийное подполье.
Это верно, пожалуй, что на Брянщине, Орловщине и частично на Смоленщине партизанам воевать было легче. На Брянщине раньше, чем в других областях, сумели объединиться ранее разбросанные, изолированные друг от друга отряды, там люди нашли в себе мужество быстрее преодолеть межрайонные и областные барьеры, и тем самым был создан единый мощный партизанский кулак, что, в свою очередь, открыло возможность наносить врагу более массированные и, следовательно, более ощутимые удары.
Широко развернувшиеся действия объединенных партизанских отрядов вынудили оккупационные власти сосредоточивать войска в крупных гарнизонах, чтобы тоже собрать свои силы в кулак. В результате немцы оставили целые лесные районы, полностью уступив их партизанам. Так и создался партизанский край, ставший притягательной силой и надеждой всех окрестных жителей.
Но ведь этого можно добиться и на Украине!
Советские люди, оказавшиеся на временно оккупированной земле, повсюду с ненавистью относятся к врагу и глубоко понимают свой долг перед Родиной. И если в одном месте партизанское движение развито слабее, чем в других местах, так это не потому, что местные жители примирились с оккупацией, а потому, что некому возглавить их патриотический порыв и организовать борьбу с врагом. И одна из главных задач нашего рейда — исправить такое положение.
Наш разговор с Ревой обо всех этих делах затянулся далеко за полночь. Мы не успели уснуть, как были подняты с постели начальником штаба Ильей Ивановичем Бородачевым. Он пришел не один. Вместе с ним был человек в форме майора Красной Армии.
— На ваше имя пакет!
С волнением вскрываю прошнурованный и скрепленный пятью сургучными печатями конверт. И вот мы уже читаем приказ главнокомандующего партизанским движением Маршала Советского Союза К.Е. Ворошилова от 15 сентября 1942 года.
В нем указывается, что противник из далекого тыла перебрасывает свои резервы, боевую технику, горючее и боеприпасы на фронт и вывозит из нашей страны в глубь Германии награбленное имущество и хлеб. Эти грузовые потоки идут по территории Житомирской и Киевской областей, обладающих наиболее развитой сетью железных и шоссейных дорог. Важность этого района определяется еще и тем, что в Киеве фашистские оккупационные власти сосредоточили административные, карательные и другие учреждения, осуществляющие политику угнетения советского народа на Украине. Кроме того, противник, используя западный, господствующий берег Днепра, возводит там усиленные укрепления, в связи с этим Правобережье, как этого следует ожидать, в ходе войны будет представлять собой плацдарм ожесточенных боев.
Именно здесь широко поставленная народная партизанская борьба позволит нанести врагу серьезный удар с тыла и тем самым окажет неоценимую услугу Красной Армии.
В связи с этим, читаем дальше, объединенному партизанскому отряду Сабанина (таков теперь мой псевдоним) во взаимодействии с отрядами Коваля (Ковпака) предписывается выйти в район Казимировка, Веледники, Овруч с задачей проведения боевой диверсионной работы на железнодорожных магистралях Коростень — Бердичев, Коростень — Киев, Овруч — Чернигов и на шоссейных дорогах Овруч — Житомир, Коростень — Киев, Овруч — Чернигов.
Мы должны подготовить посадочные площадки для самолетов в районах Овруча, Словечно или других более удобных пунктах, близких к расположению наших отрядов.
Перед нами ставится задача восстановить связь с действующими партизанскими отрядами по пути нашего движения, и в первую очередь с отрядом Федорова.
Особый пункт приказа обязывает нас основать подпольные вооруженные группы партизан в районах мостов через Днепр у Киева. Задачей этих групп будет подготовка к разрушению мостов или захват их в зависимости от обстановки.
С помощью своей агентуры и местных партизан мы должны организовать уничтожение фашистских полицейских и государственных чиновников, генералов, изменников нашей Родины, широко развернуть в Киеве и прилегающих районах диверсионную работу: разрушать и сжигать электростанции, систему водоснабжения, склады, аэродромы, военные мастерские, депо и другие сооружения военно-экономического характера.
Ось движения нашего соединения — Трубчевск, Городня, Репки, Любяч, Савичи, станция Радии, Александровка, Овруч.
Наконец мы узнаем, что в нашей полосе будет передвигаться группа Марченко в район Житомир, Бердичев, Казатин.
Срок выступления по особому приказу.
Я сразу обратил внимание на то, где нам указано форсировать Днепр. Если читатель помнит, по этому поводу на совещании в Кремле немало спорили. С меня словно гора свалилась, когда я увидел, что предписанная нам ось маршрута пересекает Днепр в районе Лоева: значит, наше мнение учли.
Вместе с Бородачевым и Ревой разбираем каждый пункт приказа. И все больше убеждаемся в огромных масштабах задачи, которая ставится перед нами. Доверие партии и командования окрылило нас. И в то же время мы сознавали, какую ответственность возлагает это доверие.
Двое суток в нашем штабе никто глаз не сомкнул. На рассвете радисты приносят радиограммы. У нас теперь постоянно работают пять радиостанций. Кончились времена, когда мы пробавлялись данными, полученными, как горько шутили партизаны, по системе "ОБО" — "одна баба сказала", чтобы потом держать ответ на уровне "РЧН" — "расхлебывай, что наболтали". Было так, было, а теперь только при штабе пять радиостанций…
Первым, как обычно, появился наш старший радист Саша Хабло. Принес депешу от радиста Бурого, который с нашей разведывательной группой находится в тех районах Черниговщины, по которым мы пойдем к Днепру. Бурый сообщает о вражеских гарнизонах, их численности и вооружении, сообщает о местных партизанских отрядах, о том, где сейчас действует соединение Алексея Федоровича Федорова.
Скрупулезно отыскиваем на карте каждый населенный пункт, названный Бурым. Бородачев ставит все новые условные обозначения. Постепенно выясняется обстановка, складывающаяся вокруг нашего маршрута, Пока она выглядит не столь уж грозно и опасно.
После разбора сообщений Бурого читаем радиограмму начальника штаба партизанского движения Украины генерала Строкача. К нам вылетает полковник Яков Иванович Мельник. Кто этот полковник, с какой задачей летит к нам?..
Зашла Майя Вовчик. Наша радистка принесла только одну радиограмму, и она тоже была за подписью Строкача. Из нее узнаем, что по решению ЦК КП(б)У на базе нашего соединения организуется еще одно партизанское соединение. Ответственность за выполнение этого решения возлагается на меня лично. Тут же в своих предположениях увязываем приезд полковника Мельника с созданием нового соединения, и, как вскоре выясняется, мы не ошиблись.
После Майи Вовчик пришла Аннушка, радистка, недавно присланная Центральным штабом партизанского движения. Глядя на эту молодую, чуть сутуловатую и всегда улыбающуюся девушку, никогда нельзя было заранее определить, с доброй или недоброй вестью она явилась. Принесенная ею радиограмма была подписана начальником Центрального штаба партизанского движения Пономаренко и требовала ускорить выход в рейд на правый берег Днепра.
Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын: то довольно долгое молчание по поводу рейда тревожило наши партизанские души, а то сразу волна новостей — тут тебе и благоприятная обстановка на Черниговщине, и команда начальства об ускорении выхода в рейд, и новое решение ЦК КП(б)У, и какой-то полковник Мельник с каким-то заданием. Было над чем поломать голову. Но не успели.
Комендант штаба Колыбанов доложил, что меня спрашивает какой-то прилетевший из Москвы товарищ. Это и был Яков Иванович Мельник. Коренастый, пожилой уже (как позже выяснилось, он был участником партизанского движения на Украине еще в годы гражданской войны), но глаза по-молодому улыбчивы.
— Як вам прямо с аэродрома. Вот пакет на ваше имя.
В пакете решение ЦК партии Украины, обязывающее нас выделить пять партизанских отрядов для формирования нового партизанского соединения. Командиром нового соединения назначается полковник Мельник, комиссаром — Порфирий Фомич Куманек. Кандидатуру начальника штаба мы должны назвать сами. Соединение будет действовать в тех районах, которые мы оставляем, уходя в рейд.
В разгар нашей беседы вошел Куманек. Он с видимым удовольствием встретил решение ЦК КП(б)У о своем новом назначении и сразу вошел в комиссарские обязанности.
— Так кого же вы нам дадите на должность начальника штаба?
Я назвал пять-шесть кандидатур, но Куманек отверг их. Яков Иванович Мельник никого из названных товарищей не знал и потому не принимал участия в споре.
Спрашиваю Куманька:
— А кого бы вы сами хотели?
— Дайте нам Михаила Наумова, командира партизанской группы из отряда Иванова. С Ивановым он как будто не очень в ладу, мне даже приходилось их мирить, а Наумов — человек растущий.
Михаил Иванович Наумов был пограничником. После тяжелых боев на границе попал в окружение, долго скитался по лесам, пока не попал в Червонный отряд Иванова. Наумов успел показать себя боевым, дисциплинированным командиром, но дружба у них с Ивановым не ладилась. А в нашем деле и личные симпатии приходится учитывать.
Я согласился с предложением Куманька и одобрил его выбор. Так М.И. Наумов стал начальником штаба нового соединения и пробыл на этом посту до января 1943 года, пока сам не возглавил степной рейд соединения партизанской кавалерии. Ныне Михаил Иванович Наумов — Герой Советского Союза, генерал-майор.
Несколько дней мы были заняты организацией партизанских отрядов и штаба нового соединения. Одновременно заканчивалась подготовка к рейду. Наконец наступил торжественный момент, когда в присутствии всех командиров, комиссаров и начальников штабов отрядов был зачитан приказ. Привожу его.
ПРИКАЗ ПО ГРУППЕ ОБЪЕДИНЕННЫХ ПАРТИЗАНСКИХ ОТРЯДОВ УКРАИНЫ
24 октября 1942 года
№ 53
Ст. Знобь
Карта 1:200000
§ 1.
Противник силой до двух полков занимает населенные пункты Знобь-Новгородская, Рудня, Красичка, Голубовка.
§ 2.
Объединенные силы Украины, выполняя приказ главнокомандующего партизанским движением Маршала Советского Союза К.Е. Ворошилова, 26 октября 1942 года с исходного положения выходят в новый район действия.
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Командиру партизанского отряда Червонного района Иванову с приданным Середино-Будским партизанским отрядом, двумя орудиями артгруппы, отделением саперов и радистом М. Вовчик, составляя головной отряд, двигаться по маршруту согласно моим личным указаниям.
2. Партизанский отряд имени 24-й годовщины Красной Армии, партизанский отряд имени Щорса, артгруппа, Сталинский партизанский отряд, группа автоматчиков и штаб группы партизанских отрядов составляют колонну главных сил.
Начальник колонны главных сил — командир партизанского отряда Рева. Колонну для движения построить в следующем порядке: партизанский отряд имени 24-й годовщины Красной Армии, партизанский отряд имени Щорса, группа автоматчиков, штаб группы партизанских отрядов, артиллерия, обоз второго разряда (повозки с продовольствием, запасом снарядов, патронов и прочим грузом, ненужным на первый период боя), Сталинский партизанский отряд. Исходный пункт головной колонне главных сил пройти в 20.00 26.10.42.
3. Для непосредственного охранения головного отряда т. Иванову выслать походную заставу, а т. Реве обеспечить своим распоряжением охрану колонны главных сил высылкой боевых застав вправо и влево.
4. Тыловое охранение на походе возлагается на командира Сталинского партизанского отряда Боровика.
5. Для несения службы маяков командиру Сталинского партизанского отряда выделить в распоряжение начальника головного отряда т. Иванова 20 человек. Последнему по пути движения на поворотах или перекрестках дорог выставлять посты — маяки — для правильного направления колонн. Посты снимаются при проходе тылового охранения распоряжением т. Боровика и присоединяются к Сталинскому партизанскому отряду, а командир головного отряда т. Иванов из состава головного отряда выделяет 5 человек конных для несения службы маяков при головной походной заставе. Посты снимаются начальником колонны главных сил и направляются в головной отряд.
6. Для борьбы со снижающимися самолетами противника в колоннах, иметь дежурные отделения и снайперов.
7. Для отражения танков противника в колонне назначить дежурные противотанковые орудия и ружья, а также группы бойцов со связками гранат.
8. Скорость движения на марше 3 км в час. Командиры партизанских отрядов и отдельных групп несут полную ответственность за поддержание порядка в колоннах. Разрывов не допускать. Дистанция между отрядами в колонне не должна превышать 50 метров, а дистанция между повозками — 6 метров.
9. Начальника обоза второго разряда назначает командир партизанского отряда т. Рева. 10. Командирам партизанских отрядов и отдельных групп до выхода с исходного пункта выделить в мое распоряжение по два конных связных. 11. Сигналы ПВО и ПТО будут сообщены дополнительно. 12. Я буду находиться в колонне головных сил при штабе, мои заместители тт. Бородачев, Рева.
Командир группы партизанских отрядов Украины
батальонный комиссар (САБУРОВ)
Начальник штаба
капитан (БОРОДАЧЕВ)
Не успели как следует обжить районы северной Сумщины и снова покидаем их. Отряды снимаются и уходят без шума, без проводов. В лесу возле деревни Белоусовки, Середино-Будского района, отряды выстраиваются в походную колонну. На лесной поляне замерли ряды партизан.
Вместе с Богатырем на лошадях объезжаем строй. Часовая стрелка приближается к 18.00. Бородачев отдает мне рапорт:
— Воинская часть четыре тысячи четыреста четыре построена в боевую походную колонну…
Эхо далеко разносит мой приказ:
— По зову партии, за Родину, — вперед, шагом марш!
Иванов вместе со своим комиссаром Волосниковым выезжают в голову колонны. С каждой секундой в движение втягиваются новые и новые ряды, и вскоре вся наша дружная партизанская громада выходит на марш.
Тихо, мирно вокруг. И вдруг начинается артиллерийский обстрел. К счастью, снаряды рвутся с большим недолетом. Может, нас спасли густеющие сумерки? А с наступлением темноты вражеские пушки вовсе замолчали.
— Кажется, пронесло, — облегченно заметил Бородачев. — Видимо, немцы постреляли для отчета перед своим начальством, а сами небось рады, что мы уходим с их глаз…
— Снимайте заставу от Знобь-Новгородской!
— Я приказал всем заставам сниматься через полчаса после того, как вся колонна пересечет дорогу Новгород-Северск — Середина-Буда.
Мимо проезжает наш походный КП — повозка, обтянутая брезентом. Мой ездовой Петлах останавливает своих кряжистых крепких коней и спрашивает, поедем ли мы с ним. Переглядываемся с Бородачевым и, поняв друг друга, отвечаем отказом: не хочется закупориваться под брезентом.
И тут же из глубины колонны доносится громкий окрик Ревы:
— Это что за растяпа разрывает нам колонну?
Петлах торопливо щелкает кнутом, и наш "салон-вагон" отъехал.
— Не позже чем через два часа затрещат все провода от разговоров о нашем походе, — сказал Бородачев, как только мы на своих лошадях втиснулись в группу конных связных, следовавших за штабной повозкой. — Боюсь, как бы не досталось нашим оставшимся отрядам. Соединение-то молодое еще…
Меня это тоже немало беспокоит, но я успокаиваю себя: враг знает, что за спиной этих отрядов стоит партизанская мощь всей Брянщины, а это означает, что и без нашего и ковпаковского соединений фашистам потребуется затратить много сил и времени, чтобы развернуть наступление на таком большом участке.
Найденный нами разрыв между гарнизонами, пытавшимися блокировать лес, дал нам возможность оторваться от противника. Маршрут первой ночи похода предусмотрительно уводил нас на восток в обход Новгород-Северска, подальше от зоркого ока немецкого коменданта Пальма.
Бородачев весел. Он уверяет меня, что лучшей дороги для первой ночи рейда не придумать. Но хлопот ему хватает. Не так-то просто в кромешной тьме управлять движением огромной колонны. Начштаба то и дело посылает конников для дополнительной связи.
Дежурный по колонне капитан Бесонов доложил, что колонна благополучно пересекла дорогу Новгород-Северск — Середина-Буда, но растянулась без малого на десять километров. Надо подтянуть ее. Приказываю Бородачеву передать в распоряжение дежурного дополнительно десять конных автоматчиков. Подоспевшим к нашему разговору комиссар Богатырь заявил, что направляется в головной отряд. Теперь можно быть уверенным, что никакие неожиданности не застанут нас врасплох.
После отъезда Богатыря вместе с Бородачевым залазим в свой походный КП. Нащупываю электрическую лампочку, подсоединенную к аккумулятору, зажигаю ее. Бородачев полулежа рассматривает карту, расстеленную на чемодане, прикидывает пройденное расстояние.
— Мы находимся между деревнями Красички и Шатрищи, — сообщает он.
Вытаскиваем из-под подушки грелку. Обыкновенную резиновую грелку. Она заменяет термос. В ней сейчас чай, самый вкусный в этот миг для нас напиток в мире. С удовольствием греем руки, держа в них наши объемистые, видавшие виды кружки. А за брезентом знакомые звуки ночного похода: перестук колес, всплески грязи под копытами лошадей и не очень ритмичный перебор сотен и сотен ног.
И тут, словно заботясь, чтобы из наших кружек не расплескался чай, колонна остановилась. Но чаепитие пришлось прервать. Где-то впереди вспыхнула перестрелка.
Нетрудно было определить, что бой идет у деревни Шатрищи. Оставив Бородачева на КП, скачу к головному отряду.
На дороге настороженная тишина. Люди прислушиваются к все более оживляющейся пулеметной стрельбе; инициативу явно задают наши "максимы" — их ровное татаканье не перепутаешь ни с каким другим звуком.
Посланец комиссара — автоматчик Талахадзе, разыскав меня, доложил, что головной отряд пошел в наступление на Шатрищи. По данным разведки, туда прибыли эсэсовцы и полиция из Ямполя. Всего человек двести пятьдесят.
Вскоре меня догнал дежурный по колонне Бесонов. В темноте мы не видим друг друга, но я слышу, как тяжело дышит капитан. Дежурство в походе — дело хлопотное. Приказываю ему выставить заслон от Шатрищ, а колонну направить в обход, прямо по полю, на деревню Антоновку. В голову колонны выставить роту Алексея Кочеткова. Головным отрядом теперь пойдет 8-й батальон Ревы.
В Шатрищах полыхают пожары — каратели не могут обойтись без них. Зарево растет. И стрельба все яростнее. В бой, начатый разведкой, ввязался уже почти весь 7-й батальон.
— Может, заглянем на огонек? — предлагает подскочивший к нам на коне Рева.
— На Антоновку! — отвергаю его шутку. — По полю форсированным шагом на Антоновку, товарищ Рева!
Рева исчез. Не слезая с Чердаша, наблюдаю то за Шатрищами, то за колонной, убыстряющей движение.
Бой продолжался недолго. Каратели не выдержали нашего дружного и плотного огня. Оставив на улице деревни до десятка трупов, пулемет и несколько винтовок, они скрылись в направлении Хутора Михайловского. В числе трофеев нам достались отара из ста десяти овец и склад с зерном.
Через четыре часа наша колонна без особых помех расположилась на дневку в лесу южнее Антоновки. Соединение Ковпака продвинулось дальше к Ямполю, так что за то направление мы могли не опасаться. Нас мог побеспокоить немецкий комендант Пальм из Новгород-Северска, но вряд ли он получит данные о нашем расположении раньше чем через пятнадцать — шестнадцать часов, а к тому времени уже наступит ранний осенний вечер, и мы снова сможем двинуться в путь.
После короткого разбора нашего первого ночного перехода осматриваю обоз. Оказалось, что Федор Коротченко успел в Шатрищах прихватить еще тридцать повозок с зерном.
— Зачем столько добра бросать в лесу? — упирается Коротченко. — Если надо будет бросить, раздадим населению да и на овощи в случае чего сможем обменять.
Скрепя сердце разрешаю оставить эти повозки, хотя и без того наш обоз страшно велик.
Первая дневка проходит спокойно. Оккупанты не вылазят из райцентров и железнодорожных станций. Их коменданты помнят урок Ямполя. Тогда они поспешили бросить на нас все свои силы, и мы, пользуясь этим, овладели городом, прихватив заодно химические снаряды. По-видимому, они до сих пор побаиваются, как бы мы их самих не угостили этими снарядами. Возможно, потому и не сделали попыток удержать нас в Белоусовке.
Устанавливаем дополнительные нормы питания: добавляем по пятьсот граммов мяса и пятьдесят граммов сала на человека. Ночные переходы изматывают людей, надо подкреплять их усиленным рационом. Решили дать людям хорошо отдохнуть. 28 октября расположились утром в десяти километрах юго-восточнее Воронеж-Глуховского. На опушке леса в деревне Землянке бодрствовал 7-й батальон, который обязан был первым в случае необходимости, вступить в бой.
Поскольку следующий этап перехода насчитывал пятьдесят два километра, мы постарались уложить спать как можно больше людей. Вокруг костров вповалку расположились все, кто были освобождены от дежурства и караульной службы.
Просыпаюсь от того, что затрещал брезент и в заднюю стенку нашего штабного "кабинета" просунулось дышло какой-то упряжки. Выскакиваю наружу. Над головой низко нависли облака, густо моросит холодный осенний дождь. Отругиваю Петлаха за то, что не смотрит, кто на нас прется.
— Бородачева ко мне!
— Я здесь! — тут же отзывается Илья Иванович, уже в полном боевом снаряжении, бодрый и подтянутый.
Это твой Николай продырявил дышлом наш КП ? — спрашиваю Бородачева, имея в виду его ездового.
— Нет, — смеется Бородачев. — Это снова Самошкин начудил.
Артиллерист спал под пушкой, закрытой брезентом. Видимо, что-то хлопцу приснилось страшное, он и заорал, да так, что даже коней перепугал, вот они и припустили с пригорка, едва не придавив своего незадачливого хозяина.
— Ну и Самошкин, — хохочут вокруг партизаны. — Без самодеятельности жить не может.
— Неисправимый человек… — Другого слова я найти не мог. На сконфуженного Самошкина нельзя было смотреть без смеха.
Позвав Бородачева, отхожу в сторону.
— Поищем лазейку из этих трущоб, чтобы безошибочно выйти на наш маршрут.
Направляемся в 9-й батальон, которому предстоит на этом этапе быть головным и, следовательно, выступить на час раньше других.
Выйдя на просеку, услышали шум моторов, а вскоре среди деревьев увидели танк и грузовую автомашину.
— Наверное, это трофей 7-го батальона, — предположил Бородачев.
Мы ускорили шаг навстречу машинам. Но тут танк, выскочив на просеку, где готовился к построению 9-й батальон, сначала остановился как вкопанный, а затем, взревев двигателем, мигом повернул назад и помчался в лес. За ним ринулась и машина.
— Тревога! Немцы! — раздался голос комиссара 9-го батальона Луки Егоровича Кизи.
Ловлю себя на том, что вслед за Кизей и Бородачевым тоже кричу эти слова, но спросонок люди не сразу поняли, что произошло. Только немногие схватились за оружие и бросились вдогонку.
Шитов и его саперы выскочили наперерез противнику, бросили гранаты, но танк все же удрал. Открыли огонь артиллеристы. Им удалось накрыть автомашину. Снарядом искромсало ее. Вокруг разбросало трупы фашистских солдат.
Фашистские танкисты всполошили нас. Но не меньшую панику принесли они в Воронеж-Глуховский, рассказав своему коменданту, что повстречали видимо-невидимо партизан. В городе была пущена в ход вся артиллерия. Немцы с такой яростью обстреливали лес, что казалось, ни одного дерева в целости не останется, не говоря уже о наших людях. Но судьба помиловала нас, никто не пострадал. Партизаны стремглав разбежались от дымящих костров и укрылись в зарослях.
Мы жестоко обругали командиров и комиссаров батальонов. При этом особенно досталось артиллеристам и Павлу Реве.
— При чем тут артиллеристы? Все растерялись, — оправдывался Будзиловский.
— И верно, — поддержал своего командира комиссар Борис Гуд. — Танк ушел не по нашей вине, а машину-то разбили именно наши артиллеристы.
Я позволю себе сказать несколько слов о Гуде, вернее, о братьях Гудах.
У них было безрадостное детство. Отец не вернулся с войны: в 1919 году сложил голову, защищая молодую Советскую власть. Мать одна растила троих детей-подростков. Борис батрачил, чтобы пособить матери. В 1927 году по путевке комсомола он едет на учебу и становится учителем. В 1939 году его назначают заведующим Добрянского районе. Война застала его в этой должности. И сразу Гуд находит свое место в партизанском отряде, созданном в Добрянском районе, Черниговской области, в августе 1941 года. После неравных боев с гитлеровцами отряд распался на несколько малочисленных групп, которые пытались пробиться к Брянским лесам. В конце 1941 года Борис Елисеевич оказался у нас.
После боя в Шатрищах Гуд в штабе соединения встретил посыльного из отряда Иванова и тот спросил:
— Товарищ комиссар, скажите, это ваш брат у нас пулеметчиком?
Гуд растерянно повел плечом. До войны были братья, а где они сейчас, кто знает. Между тем посыльный уточнял, что во взводе Буянова есть лихой пулеметчик, бывший солдат-фронтовик, тоже, между прочим, Гуд.
Борис вместе со своим ординарцем Ваней Садомовым вскочили на лошадей и тут же махнули во взвод Буянова. Еще издали они увидели бойца в полувоенной солдатской форме, возившегося с ручным пулеметом. Борис сразу узнал Ваню — своего младшего брата.
Иван Елисеевич Гуд тоже был учителем языка и литературы в Старо-Ярыловичской школе Добрянского района на Черниговщине. В 1940 году его призвали на срочную службу. Войну встретил в Белоруссии, под Могилевом был ранен. Излечившись, воевал на Южном фронте, в Донбассе. Под Харьковом попал в окружение. Много раз пытался пробиться к своим. Не получилось. Летом 1942 года на станции Локоть встретил партизан из отряда имени Ленина. Стал здесь пулеметчиком.
Так произошла встреча братьев Гудов. По просьбе Бориса Иванов отпустил Ивана, и тот тоже стал артиллеристом. Оба брата и ныне живы-здоровы, живут в Харькове и так же, как и до войны, отдают свои знания и опыт любимому делу — воспитанию молодого поколения.
Случай с танком и автомашиной надолго запомнился нам. Переполох у нас был, надо признать, первосортный. И хотя, повторяю, из наших никто не пострадал, для всех, и в особенности для командиров, это был предметный урок по части проверки нашей готовности ко всякого рода неожиданностям, проверки нашей бдительности. Оказалось, что предусмотреть все еще не значит действительно учесть все, так как жизнь, связанная с пребыванием на оккупированной врагом земле, то и дело вносила свои коррективы.
И мы должны были, обязаны были учитывать все!
К Десне пробирались по дорогам, которые на карте обозначены еле заметным пунктиром. От головного отряда требовались невероятные усилия, чтобы не сбиться с пути: мы шли в густой черноте ночи под непрерывным дождем, приходилось буквально на ощупь обнаруживать кривизну и развилки дорог. Мы вынуждены были зажигать множество маленьких костров-маяков, чтобы не потерять друг друга и не свернуть с маршрута, но и огонь добывали с превеликими трудностями: дождь беспощадно гасил его.
Если бы кто-нибудь до войны сказал мне, что люди — полураздетые, в рваной обуви, с пулеметами или автоматами, с дисками, набитыми патронами, — могут по грязи в такую на редкость темную ночь пройти за четырнадцать часов пятьдесят два километра, я бы, честное слово, ни за что не поверил.
И утром 29 октября, оглядывая на берегу Десны ряды партизан, я готов был расцеловать каждого из них: около двух тысяч человек участвовали в этом труднейшем ночном переходе, ни один не отстал, ни один не вышел из строя. Люди перенесли на себе сто пятьдесят с лишним ручных пулеметов, четыреста тысяч патронов и много другого снаряжения.
Наши батальоны расположились по берегу Десны в деревнях Губаревщина, Обтово, хутор Московский. Здесь в теплых домах партизаны могли за день обсушиться, выспаться, поесть, как мечталось, за столом.
Но наша озабоченность не ослабевала. Только бы враг не нарушил снова наш отдых, не помешал бы переправиться через Десну. Разумеется, учитывая недавние события, мы заняли сразу прибрежные деревни по течению реки на протяжении восемнадцати километров, чем, по существу, лишили противника реальной возможности окружить наше соединение. О нашем расположении он мог узнать теперь не раньше чем в четырнадцать ноль-ноль, так как самый близкий его гарнизон находился от нас на расстоянии сорока пяти километров. При этом между нами пролегло сплошное бездорожье. В такой обстановке не так уж просто было собрать против нас столько сил, чтобы окружение стало угрожающим.
Вот почему, несмотря на еще свежую в нашей памяти историю с проникновением к нам немецкого танка и автомашины, мы все же разрешили с утра спать почти всем партизанам. Бодрствовали лишь конные автоматчики, которые вели непрерывную разведку, саперы, готовившиеся наводить переправу, и дежурные на заставах.
Правду говорят: худа без добра не бывает — дождь был сейчас нашим союзником.
А у меня сон пропал. После пережитого накануне тревожного дня никак не мог переключиться на безмятежный отдых. Сейчас меня крайне заботила предстоящая переправа. Это будет наш первый экзамен по преодолению водных рубежей. Если мы здесь его не выдержим, тогда как можно даже думать о переходе через Днепр?
То, что мы наметили переправу в этом месте, многим показалось бы безрассудством. С первых дней рейда мы задались целью запутать противника. Он стягивает войска к Хутору Михайловскому, Шостке и реке Сейм, а мы уже окажемся за Десной. Пусть гитлеровцы снова ломают голову, куда мы дальше пойдем.
Но чтобы запутать гитлеровцев, нам пришлось пройти лишних сто двадцать километров, отказаться от нашей постоянной партизанской переправы через Десну у самого Ново-Васильевска. И здесь, в шести километрах ниже по течению реки, тоже был хороший понтонный мост, но мы не делаем и попытки подобраться к нему. Даже разведку свою в ту сторону не посылали. Наоборот, отправили целый взвод конных автоматчиков к городу Коропу, расположенному вдали от реки.
Когда я подошел к намеченному месту переправы, на берегу трудились наши саперы. В воде уже плавали три сухих бревна, скрепленных скобами и цепями. Я считал, что это готовится днище будущего парома. Но, к моему удивлению, командир отряда Иван Филиппович Федоров бросил на эти бревна широкую доску, с тремя автоматчиками взошел на нее, и они поплыли на другой берег.
Мне хотелось остановить, вернуть их: разве можно переправляться на таком ненадежном плоту, но на другом берегу уже оказалось более десяти человек с двумя пулеметами. Саперы еще продолжали сооружать большой плот, а автоматчики 9-го батальона на этих трех бревнышках переправлялись и переправлялись на тот берег.
Федоров спешил. Ему нужно срочно разведать районный центр Оболонье, напротив которого у немцев действовал понтонный мост через Десну. Вечером Федоров обязан был взять город, хотя мы и не особенно надеялись воспользоваться этим мостом.
Когда большой паром был готов, на него погрузились автоматчики и пулеметчики во главе с командиром отряда из Донбасса Боровиком, а также две пулеметные тачанки. Донбассовцы пойдут к Новгород-Северску, уклоняясь на пятнадцать километров от нашего основного маршрута. Я долго провожал их взглядом. Паром двигался медленно, словно нехотя отрывался от нашего более надежного берега.
Ко мне подъехал Захар Богатырь и комиссар 9-го батальона Лука Кизя. Они останутся здесь руководить переправой. Я отправлялся в штаб. По дороге мне повстречался Константин Петрович Петрушенко, ранее прилетевший к нам из Москвы с группой чекистов. Теперь он стал моим заместителем по оперативной части. Приказываю ему взять с собой несколько оперативных работников и отправиться за Десну к командиру 9-го батальона Федорову, чтобы помочь ему организовать разведку.
— Вечером мы должны взять Оболонье, — прощаясь, говорю Петрушенко.
В штабе застаю офицера связи от Сидора Артемьевича Ковпака, отряды которого расположились ниже от нас по течению Десны и заняли деревни Реутинцы и Грузкое.
Вместе с Бородачевым принимаем новое решение: двигаться к Днепру тремя параллельными колоннами. К этому нас вынуждает опасное соседство с немецким комендантом генералом Пальмом, от которого можно ожидать любой неприятности. Ведь у него и танки есть, пустит он их нам вдогонку!
Разбиваем соединение на три колонны. По большой дороге, где Пальм может в первую очередь нанести удар, пойдет весь 8-й батальон под командованием Ревы. Федоров, взяв Оболонье, за ночь переместится к Понорнице, утром возьмет этот райцентр, а после следующего ночного перехода должен выйти к райцентру Холмичи, что находится уже в Черниговской области. Весь этот путь Федорову прокладывается параллельно движению отряда Ревы в пяти — семи километрах южнее. А еще южнее, на таком же удалении от Федорова, будет двигаться 7-й батальон Иванова.
Если враг попробует пресечь нам путь, то каждая из наших трех колонн сможет вовремя обойти его, с тем чтобы после приблизиться к своим.
Вечером 9-й батальон закончил переправу. Но ни от Боровика, находившегося где-то под Новгород-Северском, ни от наших разведчиков, отбывших к Коропу, вестей не было. С наступлением темноты перестали поступать донесения и из 9-го батальона.
Уже три часа ночи. Где Федоров? Взято ли Оболонье? Что предпримет комендант Корона, увидев наших конных автоматчиков? Какие новые сюрпризы готовит нам Пальм? Не выяснив всего этого, нельзя было двигаться дальше. И все же приказываю Реве переправлять через реку свой 8-й батальон.
Но вот наконец вернулись наши конные автоматчики из-под Корона. Измученные, грязные. Командир роты Терешин облеплен грязью с ног до головы. Только зубы белеют в улыбке. А радоваться есть чему: комендант Коропа вечером забрал чемоданы и бежал на Кролевец. За ним, видимо, последовали и его подопечные. Во всяком случае, в Короле не осталось ни одного немца.
— И вот, представляете, — рассказывает Терешин, — выезжаем из города, нас останавливают дети, кричат, что в тюрьме остались арестованные. Повернули обратно. Ключей не нашли. Пришлось, понимаете, расстреливать эти огромные висячие замки. Освободили двадцать восемь заключенных, приговоренных к смертной казни. Один из них упросил, чтобы мы его забрали с собой. Мы не смогли отказать, уж больно измученный человек.
И вот перед нами стоит этот смертник, настоящий скелет, и только глаза, одни глаза живые, в них светится радость. Он называет свою фамилию — Цыпко, говорит, что до войны работал редактором днепропетровской областной газеты.
Что нам с ним делать? Как проверить, что он говорит правду?
Цыпко внимательно изучает мое лицо и вдруг бросается на стул, стаскивает с ног свои грубые старые ботинки, пытается сорвать подошву. Но сил не хватает. Ему помогают Терешин и политрук конников Васин. Из-под оторванной подошвы Цыпко достает свой партийный билет.
Цыпко, вырываясь из окружения, попал на северную Сумщину и здесь был схвачен. После мучительных допросов его приговорили к смертной казни.
Да, Цыпко, как и другие двадцать семь его товарищей, оказался человеком счастливым: ведь мы не собирались брать Короп. Если бы немецкий комендант не ударился в панику, кто знает, может, и не увидали бы мы их живыми.
Вскоре Цыпко стал редактором нашей партизанской газеты, а потом и секретарем партийной комиссии соединения.
Прибыл связной от Ковпака с сообщением, что Сидор Артемьевич переправился через Десну по понтонному мосту, построенному немцами.
Такой удаче немало способствовало и то, что немецкий комендант бежал из Коропа, и то, что наш 9-й батальон взял Оболонье, о чем мы узнали несколько позже, так как пять связных, посланных Федоровым, из-за бездорожья ночью не смогли добраться до штаба.
К утру обстановка полностью прояснилась. В семь ноль-ноль наши обозы закончили переход через Десну, после чего саперы взорвали и подожгли мост. По Десне поплыли его горящие обломки.
31 октября в десять ноль-ноль мы разместились на дневку в монастыре Рыхлы.
Что же происходило под Новгород-Северском?
Партизаны Боровика вошли в село Крыски, взорвали там спиртзавод, уничтожив двести восемьдесят тысяч литров спирта, и подожгли склад с горючим. Там же было роздано населению сто двадцать тонн зерна.
Отряд Федорова в одиннадцать ноль-ноль овладел райцентром Понорница, разгромив комендатуру и перебив весь фашистский гарнизон. Были взяты трофеи: сто семьдесят бочек с медом и несколько подвод махорки.
Отряды Боровика и Федорова потерь не имели.
К нам в Рыхлы заявился радист Павел Бурый, посланный нами задолго до выхода в рейд в Черниговскую область. Он подробнейшим образом осветил нам обстановку на маршруте до самого Днепра.
"Командиру группы партизанских отрядов Украины тов. Сабанину. Донося о ходе марша, каждый раз сообщайте, какую держите связь с товарищем Ковалем, где он находится, коротко — чем занят.Главнокомандующий К. ВОРОШИЛОВ
Начальник Центрального штаба П. ПОНОМАРЕНКО".
Эта радиограмма, полученная 8 ноября, была последней. Я запретил радистам выходить в эфир. Дело в том, что пленные разбитого в Понорнице гарнизона сообщили: в соседний Холмычевский район утром прибыли специалисты с аппаратурой для пеленгования наших радиостанций и определения местонахождения штаба. Предполагалась также выброска с самолета большого десанта. В Корюковском районе появился новый карательный отряд. Эти данные почти полностью совпадали с тем, что докладывал нам радист Бурый. Тот же Бурый подтвердил, что партизанские отряды Черниговской области вели в лесах ожесточенные бои с карателями, после чего подпольный обком партии вывел партизан на Брянщину, оставив от каждого отряда по два-три человека для наблюдения за поведением противника и за своими базами.
Час от часу не легче. Штаб 9-го батальона донес, что комендант райцентра Холмы обещал начальнику полиции Понорницкого района прислать к нему кавалерию. В соседнем лесном массиве оккупационные войска повели активную проческу.
Население уже прослышало о приближающейся опасности. В страхе перед карателями многие бросают свои дома, скарб, скот и уходят куда глаза глядят.
Наш комиссар Богатырь ускакал на своем Орлике в Понорницу. Надеясь, что до полудня ничего угрожающего не произойдет, отдаю приказание обеспечить отдых партизанам, а сам вместе с Бородачевым отправляюсь в полуразрушенный монастырь. Думалось, укроемся здесь от дождя, отдохнем, благо хлопцы свежего сена нанесли.
Лежу, бездумно рассматриваю старинные росписи на стенах и потолке, пытаюсь хоть на какие-то мгновения отойти от многослойных партизанских забот. Не спится.
Бородачев тоже ворочается с боку на бок.
— Разве тут заснешь, — поднялся он, — уж слишком много святых глаз за тобой наблюдает.
И мы снова заговорили о наших партизанских делах. Решили созвать первый за время рейда командирский совет.
Собрали командиров и комиссаров батальонов. Все стараются держаться бодро, спокойно. Но сказываются и усталость, и нервное напряжение. И разговоры вертятся вокруг одного и того же вопроса: что будем делать, если фашисты обрушат на нас крупные силы?
Но все приходят к мысли, что, если бы оккупанты были лучше осведомлены о наших возможностях и планах, они давно бы нанесли нам удар. Но мы научились обманывать врага, он до сих пор не может определить направление нашего движения. Всматриваюсь в лица товарищей, вслушиваюсь в их выступления.
Правы друзья: нам необходимо и впредь делать все, чтобы водить врага за нос, создавать ему как можно больше затруднений в переброске войск по бездорожью, пусть он больше сил тратит на охрану своих коммуникаций и важнейших объектов.
Вывод напрашивался сам собой: нам и впредь надо не только отсчитывать километры пути по фашистскому тылу, но и беспрерывно угрожать гарнизонам противника.
Выступления командиров и комиссаров радовали. Товарищи самым решительным образом высказывались за максимальное приближение к железной дороге Гомель — Брянск, по которой немцы осуществляли интенсивную переброску важнейших стратегических грузов. Пусть враг дрожит за свои коммуникации!
— Если заставить противника, — говорил Боровик, — гнаться за нами пешком, могу заверить, что больше тридцати километров он по такой грязи за день не осилит. А если это так, то он будет опаздывать со своими ударами больше чем на сутки.
— А мы можем, — сказал Павел Рева, — увеличить ночные переходы еще на пять — десять километров.
Поступило предложение большую часть нашей пехоты посадить на колеса.
— Трудно будет пробиваться через болота, — возразил Бородачев, — к тому же нам предстоит пересекать железные и шоссейные дороги. При нашем обозе эта операция каждый раз займет не меньше часа, а если увеличить число повозок вдвое, то мы, пожалуй, промурыжимся до самого утра. При этом уже подсчитано, что за каждый ночной час по автостраде проходит в среднем до двадцати машин, а по железной дороге — один-два эшелона.
— Мы можем использовать эти повозки, пока будет возможность, — сказал Иванов, — а случится заминка, бросим их — и вся забота.
Интересные соображения высказал и Константин Петрович Петрушенко, поделившийся планами своей оперативной части.
— Нам уже удалось навязать врагу такой поток ложной информации, что его агентура не всегда поспевает разобраться, что к чему. Мы и впредь будем вести эту работу, чтобы полностью дезинформировать и запутать вражескую разведку.
После командирского совета Богатырь задержал у себя комиссаров и секретарей партийных организаций отрядов для отдельного разговора, связанного с политическим обеспечением рейда. Были обсуждены вопросы пропаганды и контрпропаганды, работы с населением, выпуска газет и листовок. Особое внимание было уделено дальнейшему повышению дисциплины и бдительности.
Уезжаю в Понорницу. Штаб Федорова разместился в здании школы, где до этого немцы готовили руководящий состав полиции. Иван Филиппович доложил, что, разгромив гарнизон, его бойцы захватили тридцать пленных. Кстати пришелся и переводчик. Через него удалось связаться по телефону с немецким комендантом города Холмы, которому Федоров представился как начальник полиции Понорницы. Иван Филиппович бойко отрапортовал, что партизаны, дескать, пытались атаковать гарнизон, но были отброшены и теперь обстреливают райцентр артиллерией. В ответ на это немецкий комендант города Холмы выразил желание помочь собрату по несчастью. Он пошлет ему на выручку свою кавалерию. Федоров рассыпался в благодарностях и тут же подсказал, как лучше добраться конникам до райцентра: "Пусть ваши всадники движутся по балке, которая упирается в самую Понорницу, так будет безопаснее, они не попадут под партизанский обстрел".
Когда я приехал, партизаны уже разделались с этой фашистской кавалерией и вылавливали ее жалкие остатки.
Очень скоро немецкий комендант узнал, кто его водил за нос. Потеря сотни лучших головорезов так потрясла фашиста, что он не выдержал и сам позвонил в Понорницу. Его телефонный звонок прервал нашу беседу с Федоровым. Вызванный переводчик выслушал длинную тираду, настолько громкую, что телефонная трубка трещала и хрипела. Пояснил нам:
— Комендант спрашивает, всех ли мы перебили или все же партизаны иногда кого-нибудь берут в плен.
Мы утешили коменданта, что тех, кто сдается, мы оставляем в живых. "Но среди моих рыцарей, надеюсь, не нашлось таких подлецов". — "Нашлись, — отвечаем, — и порядочно". — "Хочу поговорить хоть с одним из них". Вызываем пленного конника. Комендант расспрашивает его, как партизаны обращаются с пленными. Тот отвечает, что очень хорошо. И тогда комендант посоветовал ему и другим пленным… "самим повеситься: родным будет легче, если в списках будет значиться, что вы погибли от рук партизан".
Закончив разговор с пленным кавалеристом, немецкий комендант вновь обратился к Федорову: "Я собираюсь прибыть к вам утром на завтрак, чтобы лично отблагодарить за гуманное отношение к моим солдатам". И еще прибавил: "Надеюсь, и ваш Сабуров будет на этом завтраке и разделит с нами эту очень веселую трапезу". После этого он дважды повторил, что наше сопротивление бесполезно, и поэтому он рекомендует нам хорошо выспаться перед исторической встречей, так как никакие предпринятые нами за ночь меры все равно не спасут нас от его крепких объятий.
Доводилось мне встречать много разных нахалов. Но этот всех перещеголял. Разжег он меня. И я ставлю Федорову задачу: с ходу овладеть Холмами. Иван Филиппович воспринял приказ с нескрываемым энтузиазмом. Договариваемся, что ему будет придана артиллерия, а в случае осложнений к Холмам будет направлен отряд Ревы.
9-й батальон вечером тронулся в дорогу. Как и раньше, параллельно с ним двигались две другие колонны. По пути партизаны сметали мелкие вражеские гарнизоны, захватывали склады и раздавали их содержимое населению.
В полночь я догнал 8-й батальон и вместе с Ревой поднялся на возвышенность. Пройденный нашими тремя колоннами путь теперь был прочерчен уже не только на нашей штабной карте. Мы сделали его зримым и ощутимым для всех. Враг следил за нашим движением с ужасом. Народ — с радостью и надеждой. Мы шли по своей земле. Шла партизанская рать, могучая, неисчислимая, потому что ее питали силы народа. Хотя мы очень строго отбирали людей, отряды наши росли с каждым днем. Мы шли вперед все увереннее, сами уже навязывая противнику бой, но враг все реже решался на открытые стычки. В последнее время мы нигде не встречали активного противодействия. Мы даже перестали выставлять боковые заставы, ограничиваясь постановкой мин.
А у меня из головы не выходит разговор Федорова с комендантом Холмов. Нет, надо проучить фашистского задиру. Мне так захотелось увидеть этого мерзавца у нас в плену. Тороплю Реву. Едем на позиции нашей артиллерии, которой предстоит обстреливать Холмы. Рева предлагает дорогу покороче, соглашаюсь с ним. В темноте натыкаемся на какой-то дом. За ним смутно виднеются другие постройки. Останавливаем лошадей, ординарцы отводят их в сторонку, а мы осторожно стучим в окошко. Ответа нет. Стучим настойчивее. Наконец со двора доносится старческий кашель, и вскоре перед нами появляется согбенный дед. Спрашиваю его:
— Это что за хутор?
— Какой-такой хутор? — ворчит дед. — Это же город. Холмы!
Спасибо темноте — она скрыла нашу растерянность и преглупейший вид. Оказывается, не комендант к нам, а я сам чуть не прибыл к нему на обещанный завтрак…
Город спит. Нигде ни огонька. Постепенно прихожу в себя. Раз здесь все спят безмятежно, значит, нападения не ожидают. Спрашиваю старика:
— Где у вас находится комендатура? Нам нужно срочно найти немецкого коменданта или начальника полиции…
Ответ снова ошарашивает нас:
— Комендант вчера еще уехал. Полицейские согнали из деревень лошадей с повозками, быстро погрузились и помчались на Корюковку. В нашем городе никакой власти сейчас нет…
Я бы с удовольствием продолжил разговор со стариком, но, взглянув на часы, с ужасом вижу, что вот-вот наша артиллерия начнет обстреливать город. Остановить этот обстрел нам уже не успеть. Ничего себе ситуация! Чего доброго, отвертевшись от коменданта, угодишь под свои собственные снаряды! Велю старику обойти соседей, сказать, чтобы все прятались в погреба.
Скачем от Холмов полным аллюром. Неподалеку вспыхнуло зарево. Догадываемся, что это Ново-Боровичи: Иванов поджег там спиртзаводы. Направляемся туда. А слева уже громыхают залпы — наши артиллеристы открыли огонь по Холмам. По спине пробегают мурашки: ведь чуть-чуть мы не испробовали гостинцев наших пушкарей…
А вскоре послышалось громкое "ура": 9-й батальон пошел на город.
…Утром Федоров донес: "9-й батальон штурмом овладел городом Холмы. Потерь нет. Немецкий комендант сбежал".
Да, на войне всякое бывает: и сражаются геройски, а подчас и фантазируют, как на охоте. Увы, среди боевых трофеев федоровцев мы тогда не обнаружили ни одной даже плохонькой винтовки.
Мне же до сих пор искренне жаль, что не состоялось у меня личного знакомства со столь заносчивым и так браво сбежавшим немецким комендантом города Холмы.
Вот и Лоев уже близко. Возле этого города мы будем форсировать Днепр. Но мы не спешим сейчас к реке. Ночью 4 ноября мы поворачиваем часть наших сил на Гомель. Перед нами железная и шоссейная дороги Гомель — Чернигов. Пересечь эти активно действующие магистрали для нас не менее сложно, чем иной водный рубеж.
Подрывники уходят к дороге. Среди ночи почти одновременно грохнули взрывы в десяти километрах справа и на таком же расстоянии слева от нас. На партизанских минах взорвался шедший из Чернигова эшелон, состоявший из двадцати вагонов. А в направлении Гомеля догорали бронепоезд и еще один эшелон.
Когда вслед за пулеметными тачанками я выбрался на асфальтированное шоссе, на нем полыхали автомашины, вблизи которых наши вели бой: со стороны Гомеля все подъезжали грузовики — на полном ходу, с зажженными фарами.
Надо было во что бы то ни стало сократить время перехода нашей колонны через эту злополучную дорогу. Тороплю командиров, сам то и дело скачу вдоль бесконечного обоза.
О нашем движении на Гомель противник узнал без особого труда. В городе началось усиленное строительство оборонительных сооружений.
Наша оперативная часть продолжала засылать туда пленных полицейских якобы с задачей разведать подступы к Гомелю. Мы надеялись, что верная половинка этих "разведчиков" сразу же заявится в комендатуру с сообщением о наших намерениях.
Далее из Гомеля в деревню Задереевку, что недалеко от Гомеля, были доставлены два человека, хорошо знавшие город. В доме явно неблагонадежной семьи, где расположилась наша оперчасть, их заставили начертить на бумаге расположение улиц и важнейших объектов города. На другой день вместе с хозяином дома эти двое были отправлены обратно в Гомель с нашим "заданием" уточнить все детали плана.
Мы не ошиблись в выборе этой троицы — враг клюнул на нашу удочку.
Фашистское командование начало стягивать в Гомель свои войска из ближних городов и райцентров. Из Лоева был вызван батальон, недавно прибывший из глубокого тыла.
Для нас этого было достаточно. Мы сразу же двинулись лесом по левому берегу реки Уж к Лоеву.
В ночь на 7 ноября 1942 года мы уже были на опушке леса на самом берегу Днепра в двух километрах восточнее деревни Клубовка. Температура воздуха ниже нуля. Это была первая морозная ночь на нашем рейдовом пути.
На нашем берегу никаких средств переправы не оказалось. Лодки, баркасы, паром находились на противоположной стороне. У саперов имелась всего одна лодка.
Рева уводит свой батальон на десять километров вниз по течению Днепра, в район Радуля. Его партизаны должны переправиться самостоятельно. Мы предприняли этот шаг, предвидя, что враг может попытаться помешать нам в боях за Лоев. Самый большой гарнизон оккупационных войск находится в Брагине. Павлу Реве предстояло, переправившись через Днепр, оседлать все дороги, ведущие к Лоеву, и не пропустить по ним вражеские войска.
Комиссар соединения Богатырь, мой заместитель по оперативной части Петрушенко вместе с командиром роты Терешиным и политруком Васиным уже организовывали работу на берегу. На единственной лодочке уплыли наши первые партизаны. Среди них находился и новичок по фамилии Печалин. Печалину было дано задание доставить нам из Лоева "языка".
Вместе с Бородачевым мы уезжаем в штаб Сидора Артемьевича Ковпака, расположившийся выше нас по течению Днепра. Там с Ковпаком и Рудневым быстро договариваемся о взаимодействии на переправе. Для усиления роты Терешина Ковпак выделил свой взвод автоматчиков.
Вернувшись к моим товарищам, я застал их очень взволнованными: с того берега никто из наших ребят все еще не вернулся. Напрасно мы прислушивались к малейшему шороху или всплеску на реке.
Северный ветер все упорнее пронизывал нас, минуты ожидания казались вечностью. Наверное, именно в такие минуты люди седеют раньше времени… Но вот наконец вернулись партизаны, пригнав к нам два баркаса. Однако Печалина с ними не было. Новый поток взволнованных предположений: мы недостаточно хорошо знали этого человека. Но и заниматься предположениями не позволяло время. Терешин усаживает своих партизан на два баркаса, и они тихо отплывают от берега.
Снова мучительные минуты ожидания. Вернулись баркасы за остальными бойцами Терешина. Рейсы повторялись с регулярной очередностью, а ни "языка", ни разведчика нашего все нет.
Минуты складывались в часы, томительные, нудные. Только перед самым рассветом от Терешина с докладом явился Печалин. О, каким дорогим стал в тот миг для меня этот тихий парень! А он пришел доложить о своей замечательной удаче. Оказалось, на том берегу ему удалось захватить двух полицейских, и они сообщили ему ночной пароль по лоевскому гарнизону. Эти же полицейские повели роту Терешина к казармам. Спящий гарнизон был по тревоге поднят с постелей, и Терешин выстроил более двухсот солдат и полицаев на казарменном дворе босыми и в нательном белье.
Отдаю команду начинать общую переправу. В это время ковпаковцы с того берега уже пригнали паром. Наши саперы заканчивали строительство второго парома. Развернулась переправа обоих соединений — нашего и ковпаковского. Она осуществлялась на двадцати баркасах и двух паромах. И все-таки, чтобы перебросить через Днепр людей, артиллерию и обозы, понадобилось более двух суток.
7 ноября — в день радостного праздника Великого Октября — над Лоевом взвился красный флаг. Состоялся торжественный митинг.
8 ноября немецкое командование бросило на Лоев войска. Они сразу же напоролись на серию засад, хорошо организованных 8-м батальоном Ревы на расстоянии десяти километров от города. Шестьдесят семь пулеметов, сто пятьдесят автоматов, более пятидесяти ротных минометов, сотни винтовок одновременно обрушили на врага свой смертоносный огонь. К Лоеву удалось прорваться обходным маневром двум танкам и девяти бронемашинам. Отряды Ковпака и нашего соединения остановили их возле самого города.
В боях за Лоев только отрядами нашего соединения было захвачено пятнадцать пулеметов, до двухсот винтовок, сожжено десять грузовых автомашин, убито шестьдесят четыре фашистских солдата, подбито и уничтожено пять бронемашин.
К вечеру 8 ноября на трофейной бронированной машине в Лоев приехал Павел Рева и в честь успешной переправы подарил нам эту машину. Машина была захвачена партизаном Степаном Лесиным, и с тех пор он стал ее неизменным водителем.
Над освобожденным городом неслись гордые звуки боевых маршей и песен, а в нашем штабе составлялись списки для награждения особо отличившихся при переправе через Днепр.
На этом я кончаю рассказ о нашем пути к Днепру. О дальнейших делах нашего соединения, о судьбах его людей читатель может узнать из моей книги "У друзей одни дороги". Боев еще было много. Соединение наше росло и крепло, наносило все более сокрушительные удары оккупантам. В глубоком вражеском тылу сражались и побеждали тысячи и тысячи партизан. Это сражался народ. Непобедимый и бессмертный народ, силы которого неисчислимы, ибо они рождены великой любовью к Родине, неугасимой мечтой о счастье, светлом коммунистическом завтра.
Берясь за перо, я хотел прежде всего воздать должное всем моим товарищам — труженикам войны, их подвигу, их героизму, рассказать о тех, кого не сломила смертельная опасность, о коммунистах, цементировавших ряды партизан и укреплявших у них веру в нашу победу над ненавистным врагом. Я хотел поделиться с читателями своими мыслями о том, что в труднейшие годы военных испытаний мы воочию убедились в огромной притягательной силе идей ленинизма.
Фашистская пропаганда обрушивала на население временно оккупированных областей сотни тысяч тонн лживых листовок, газет, обращалась с угрозами и всякого рода посулами. Тщетно! Советские люди остались патриотами своей социалистической Родины.
После войны битые немецкие стратеги пытались объяснить всенародный характер партизанского движения тем, что якобы гестаповцы перестарались, беспощадные репрессии вызвали обратную реакцию: заставили советских людей — в страхе за свою жизнь — взяться за оружие.
Таким толкованием сути партизанского движения эти горе-историки пытаются обмануть мировое общественное мнение.
На самом деле все иначе.
Да, советские люди не хотели сидеть и ждать милости фашистов в виде концентрационных лагерей и виселиц. Спасаясь от верной смерти, они действительно пытались уйти туда, где сражалась Красная Армия, или искали партизан. Но еще задолго до того, как мир узнал о крематориях Освенцима и расстрелах в Бабьем Яру, по дорогам Украины и в лесах Прибалтики, под Ленинградом и на Кавказе шли наши люди, как тогда говорили, в партизаны, шли по велению сердца с одной мыслью: скорее сразиться с коварным врагом, чтобы отстоять свою родную Советскую власть.
Они с готовностью подхватили призыв партии: "Пусть горит земля под ногами оккупантов!" Они были готовы к этому с Октября 1917 года.
В сердцах наших людей, всегда бившихся в одном ключе с идеями партии, жило и будет жить сознание ответственности за судьбу Родины, первого в мире социалистического государства.
Так было. Так будет. На том стоим мы, советские люди, воспитанные Коммунистической партией.
Партизаны действовали по ту сторону фронта, но мы были частью доблестной Красной Армии, к которой я на протяжении всей этой книги, как и всей моей жизни, обращался и обращаюсь со словами сыновней любви и преданности.
Мы, партизаны, ощущали и получали от армии помощь во всех сферах своей деятельности. И прежде всего мы благодарим армию за воспитанных ею офицеров и бойцов, которые, попав в сложнейшую обстановку вражеского окружения, не растерялись, не спасовали перед врагом и, найдя в партизанской борьбе достойное применение своим военным знаниям и опыту, остались, таким образом, в боевых порядках сражающегося народа.
Красная Армия может гордиться тем, что в целом ряде случаев, как это произошло и в нашем соединении, ее воспитанники были тем цементирующим звеном, вокруг которого сплачивались все новые и новые вооруженные партизанские группы, выросшие потом в грозную для врага силу.
Бойцы всех родов войск — пехотинцы, летчики, артиллеристы, танкисты, минометчики, пулеметчики, разведчики, минеры, — оказавшись на занятой врагом территории, по-прежнему считали себя на передовой линии огня и дрались до последней капли крови.
Каждый город, каждая деревня и хутор дал армии и партизанскому пополнению своих лучших сынов, которые по обе стороны линии фронта были объединены великой и святой целью — отстоять завоевания Октября, очистить свою землю от захватчиков, чтобы снова в единой семье советских народов вернуться к мирной созидательной жизни.
С именем партии, с именем Красной Армии связывают партизаны нашу историческую победу над врагом.